За любовь, что с первых дней

Окружает жизнь детей,

Мы Тебе, Господь, поем

Эту песнь, хвалы псалом.

Летом двери Саншайн-Манора всегда распахнуты, и потому, заглянув внутрь, можно увидеть множество картин, украшающих степы холла и лестницы. Вообще-то в доме ими увешаны все стены — даже в детской и в спальнях старших детей. А на самом верху, под крышей, есть очень просторный и светлый зал, который так и хочется назвать музеем — вот только в музеях не выставляют картин, написанных наполовину, едва начатых или почти завершенных, но все-таки ожидающих последнего прикосновения кисти, которое придаст полотну жизнь и подлинную красоту. Это — мастерская, и при виде ее всякий догадается, что в доме живет художник. Соседство с высоким искусством оставляет равнодушными только воробьев: ничуть не смущаясь присутствием человека, они знай себе снуют весь день сквозь открытые настежь окна.

Художник Ладлоу со своей очаровательной женой поселился в Саншайн-Маноре вскоре после свадьбы — было это пятнадцать лет назад. Построил усадьбу мистер Уэли — дядюшка жены мистера Ладлоу. Сам мистер Уэли жил в Ботфилде, па севере Кловерлийской долины, где ему принадлежала небольшая шахта. От разрабатываемых там залежей каменного угля в значительной мере зависело благополучие жителей долины: уголь, привозимый по железной дороге, был намного дороже.

На добыче «черного золота» мистер Уэли быстро разбогател. Тогда-то и пришла ему мысль выстроить Саншайн-Манор, чтобы в будущем, уйдя на покой, провести там остаток дней. Однако, увлеченный работой, удаляться от дел он пока и не помышлял. Дело шло лучше и лучше — казалось, все детально продумано, устроено, отныне капитал будет расти сам собой, не требуя особых трудов и затрат, и спокойная старость уже обеспечена. Но не зря говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Каждому положен предел, преступить который нельзя.

Когда мистер Уэли скоропостижно скончался, среди его бумаг нашли завещание, в котором большую часть своего состояния, включая Саншайн-Манор и угольную шахту, он оставил племяннице. До сих пор она с мужем жила здесь же, в Ботфилде: мистер Уэли уговорил молодоженов не переезжать в Лондон, а поселиться среди чудесных кловерлийских холмов. Теперь они перебрались в Саншайн-Манор — жить здесь было намного приятнее, а до шахты достаточно близко, чтобы можно было по мере необходимости присматривать за работами.

Подобно всем людям, мистер и миссис Ладлоу знавали и горе, и радость. Чаще, правда, их мирный дом наполняло счастье, но время от времени в их сердца проникала и непрошеная скорбь. У них родилось несколько детей. Двое старших уже подросли на радость родителям, а трехлетняя Маргарет еще играла в детской. Но за церковью виднелись среди зеленой травы три маленьких холмика. Каждое воскресенье, проходя по узкой тропинке, миссис Ладлоу останавливалась тут, и глаза ее снова пробегали по детским именам, врезанным в серый камень надгробий. Под именами па каждом был высечен стих из Священного Писания, предложенный сестрой ее мужа, Элеонорой Бейкуэлл: «Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя»[8]. В который раз прочитав эти слова, миссис Ладлоу невольно склоняла голову и молча шла в церковь.

Глава 5. Встреча

Когда пароход, на борту которого находились Бен и Энни, прибыл в Ливерпуль и пришвартовался у причала, началась разгрузка. Снова, как и тогда, в Нью-Йорке, палуба была завалена багажом от носа до кормы. Но вот наконец из этих груд появился огромный обитый жестью дорожный сундук — дети с первого же взгляда узнали вещь, сделанную руками их отца. Бен посадил на него Энни, а сам стал выносить и складывать рядом всякие мелочи, бывшие во время путешествия у них в каюте.

Ощущая всю полноту ответственности, Бен старался вести себя по-мужски, как и подобает истинному американцу, рассчитывающему лишь на собственные силы. Оставив Энни с багажом, мальчик, насвистывая, проталкивался через наводнившую палубу толпу, разыскивая своего незнакомого дядю. Время от времени он обращался к кому-либо из мужчин и спрашивал, не является ли тот мистером Ладлоу из Кловерли. Однако все поиски оказались тщетными.

Ни капитана, ни судового врача на борту уже не было — оба они сошли на берег. С кем же посоветоваться? Вдобавок после долгих недель морской болезни мальчик чувствовал себя еще очень слабым. Он вынужден был вернуться к сестре — та безмятежно сидела на сундуке, и в голубых ее глазах отражалось мирное спокойствие. Бен прекрасно знал это выражение, которое глаза сестры приобретали всякий раз, когда она ничего не могла предпринять. Усталый мальчик с тоской смотрел на быстро редеющую толпу пассажиров. Неожиданно к ним подошел один из попутчиков — помощь, которую терпеливо ожидала девочка, прибыла.

— Как, Энни, — удивленно воскликнул он, — вы все еще здесь? Я думал, вас должен встретить дядя. Что случилось?

— Боюсь, произошла какая-то ошибка, — ответила девочка, и губы ее вдруг задрожали. — За нами никто не приехал, а в Англии мы никого не знаем. Впрочем, надеюсь, мы как-нибудь доберемся.

— Это не страшно, — улыбнулся мужчина, глядя на бледное, изможденное лицо Бена и дрожащие губы Энни. — Я отвезу вас на вокзал и посажу на поезд... — Он обвел рукой багаж. — Это все? Ерунда! Я распоряжусь, и вещи доставят прямо в Кловерли. Не беспокойтесь — здесь всего-то три часа езды, и еще до наступления темноты вы окажетесь на месте. К тому же по-английски вы говорите, так что ничего с вами случиться не может.

Уже через несколько минут Бен с Энни ехали по улицам Ливерпуля. На вокзале заботливый попутчик посадил их в вагон, и поезд тронулся.

Однако сердца детей все же полнились тревогой — не за себя, а за дядю. Что с ним могло приключиться? Прижавшись друг к дружке, они то делились догадками, то просто молчали, глядя в окно. И при каждой остановке спрашивали, не это ли станция Кловерли-Черч.

За окном мелькали зеленые поля — после трех с лишним недель, проведенных посреди безграничной водной пустыни, смотреть на них было одно удовольствие. Но все-таки при мысли, что это ноля чужой страны, почему-то делалось грустно. К тому же дети чувствовали, что для стороннего глаза в их облике есть нечто странное, и невольно съеживались под любопытными взглядами соседей по вагону. Всякий раз лицо Бена заливалось краской оскорбленной гордости, а в глазах вспыхивало справедливое негодование. Энни же тихонько вытирала набегающие слезы и переводила глаза на высокое голубое небо, по которому медленно плыли редкие белые облака. Дом их остался далеко, за много тысяч километров, но над здешними зелеными лугами простиралось то же небо, что и над озером Гурон. И, глядя в бездонную синеву, Энни чувствовала, что они с братом не оставлены. Видя спокойствие сестры, мало-помалу успокаивался и Бен. Сердце его невольно наполнялось нежностью, а гордость и гнев таяли без следа.

Наконец кондуктор объявил станцию Кловерли-Черч, и дети вышли на перрон; вскоре рядом с ними оказался аккуратно сложен и их баган;. Несколько пассажиров, ожидавших тут прибытия поезда, быстро заняли свои места. Послышался удар станционного колокола, свисток паровоза — и поезд тронулся. Вскоре его стало не видно, а чуть погодя — и не слышно.

Солнце опускалось за вершины холмов, и последние лучи его превращали в чистое золото заросли утесника, покрывающие склон горы Хел- мет. Издали стада овец, спускавшихся с гор по извилистым тропинкам, напоминали белые ручейки. С лугов доносилось коровье мычание, слышался перезвон колокольчиков и лай собак. Эхо тут же подхватывало и, резвясь, снова и снова множило эти звуки.

Дети одиноко стояли на платформе.

— Энни, — глубокий вздох Бена скорее походил на всхлип. — Я бы сейчас весь мир отдал, чтобы опять оказаться дома. Здесь даже дышать трудно. Этим богатым родственникам не до нас, иначе они обязательно приехали бы в Ливерпуль. Что же теперь, идти к ним и просить принять нас из милости? Не могу я смириться с этим! Знаешь, я уже не мальчик, сил хватает — думаю, вполне смог бы сам заработать себе на жизнь. Если бы не ты, я прямо отсюда отправился бы в ближайший город и нанялся на работу. И так я, наверно, и сделаю. Докажу им, что настоящий американец может обойтись и без посторонней помощи.

Он смолк и начал было насвистывать «Слушай, Колумбия! » (в мелодии этой патриотической песенки он неизменно находил выход чувствам), но подвела дрожь в губах. По щеке скатилась крупная слеза.

— Мы приехали сюда не потому, что нам так захотелось, — проговорила Энни. — Папа посчитал это для нас лучшим выходом. Может, ты и сумеешь себя прокормить. Может, даже нас обоих... А я бы могла смотреть за домом. Как было бы славно! Но папа решил иначе, и поэтому мы должны постараться сделать все, что в наших силах. К тому же мы не одни, Бен, — мне кажется, мама все про нас знает. Наверное, когда наши ангелы-хранители возвращаются на небо, она обязательно их обо всем расспрашивает, а те ей рассказывают. Но даже если мама не знает, то знает Бог.

Ее бесхитростному сердечку было достаточно сознавать, что Бог знает все, что без Его ведома с ней не может приключиться ничего дурного. Естественно, в душу девочки проникал порою страх; она невольно сжималась, столкнувшись с чем-то неожиданным; но внутри все равно ощущала тихий мир, которого не могла нарушить никакая житейская буря. Даже теперь, оказавшись в неизвестности, одинокая и уставшая, она просто доверяла Отцу Небесному.

— Сестренка, — проговорил Бен, смягчаясь, — скоро начнет темнеть. Я схожу к начальнику станции, узнаю, как пройти к дядиному дому. Укутайся как следует и подожди тут. Я скоро приду.

Однако прошло немало времени, пока Бен наконец вернулся и рассказал, что нанял ослика с тележкой, чтобы довезти багаж, — мальчик слишком боялся оставить свои сокровища под присмотром незнакомцев.

Начальник станции, носильщик и еще несколько человек, по каким-то своим делам оказавшихся здесь в этот час, с нескрываемым любопытством смотрели, как мальчик помогает укладывать свой багаж.

— Иностранцы, наверное, — перешептывались они, — откуда-нибудь издалека.

— У мальчика глаза умные, сообразительные, а костюм домотканый.

— И на девочке платье какое-то странное, а уж про шляпку и говорить нечего.

— Лучше на лицо посмотри! Такие не часто встретишь. И как мило улыбается.

Хозяин ослика, старик в живописных, но не слишком опрятных лохмотьях, похоже, никуда не торопился. Столь же неспешно выступал вслед за ним и сам ослик, явно без особых усилий тащивший тележку с поклажей. Детям поневоле пришлось приноравливаться к их шагу. Оба молчали, гадая, какой прием встретят в незнакомом доме, и с грустью вспоминая родную ферму. Как там было хорошо и уютно — пусть даже работа занимала почти все время. «В тысячу раз лучше, — думал Бен, — идти с таким осликом за водой или в лес за дровами, а не взбираться по этой тропинке в поисках пристанища у богатых, знатных и почти чужих людей».

Наконец перед ними предстал Саншайн-Ма- нор, ярко освещенные окна которого сияли во тьме. Проходя мимо одного из них, полуоткрытого, дети остановились и с тревожным любопытством заглянули внутрь. Никогда в жизни они еще не видели такой комнаты! На стенах — множество картин в золоченых рамах, под ними — диваны и кресла с бархатной обивкой, паркетный пол устлан роскошным пушистым ковром, на окнах — длинные кружевные занавеси.

Бену невольно вспомнилась их скромная гостиная с дощатым полом, на котором лежала простая домотканая дорожка. Почти вся мебель у них была самодельной — настоящей, лакированной, они пользовались лишь по праздникам да во время приездов отца.

За столом, освещенные ярким, но мягким светом лампы, сидели двое детей — мальчик и девочка. Бен и Энни прижались друг к другу, разглядывая родственников. Никогда, даже в самых волшебных снах, Энни не представляла себе Дорис с такими длинными, красивыми локонами. И какие же у нее белые руки! И какое прекрасное платье! Примерно то же самое — только на свой, мальчишеский, лад — подумал о Гилберте Бен. С минуту дети стояли, стараясь справиться с наплывом чувств, а потом вдруг крепко обнялись, словно ища друг у друга защиты.

— Это Бог прислал нас сюда, — прошептала Энни на ухо Бену.

Но тот не в состоянии был ответить. В голове его вихрем проносились противоречивые мысли. А потом еще сильнее захотелось исчезнуть, чтобы самостоятельно искать счастья в чужом огромном мире.

Через приоткрытую дверь падал на замощенную утрамбованным гравием дорожку луч света. Дети направились туда. По лестнице спускалась женщина — примерно того же возраста, что их мама. Лампа, которую она держала в левой руке, освещала кроткое, удивительно милое лицо. При виде ее Энни в первый же миг почувствовала живейшую симпатию, а всякий страх сам собою растаял без следа. Девочка открыла дверь пошире, буквально таща за собой Бена, пошла навстречу хозяйке Саншайн-Манора и протянула к ней руки.

— Тетушка! — воскликнула девочка, и голос ее задрожал, а глаза наполнились слезами. — Это мы, Бен и Энни! Мы приехали из Америки. Мы всю дорогу добирались сами, и нас никто не встретил!

После этого все было как во сне — самом счастливом из снов. Их радостно приветствовали, обнимали и целовали. Незамедлительно они очутились возле жарко пылающего камина — в той самой комнате, куда каких-то несколько минут назад заглядывали через окно. Дорис и Гилберт всеми силами старались чем-нибудь услужить гостям, всячески выражая радость от встречи.

Миссис Ладлоу рассказала, что трехдневное опоздание парохода вынудило дядю вернуться домой. Однако он вновь отправился в Ливерпуль, едва получил телеграмму, сообщавшую о прибытии судна. Так что они попросту разминулись в пути — возможно, мистер Ладлоу сидел в одном из встречных поездов, которые они видели. Вскоре дети окончательно успокоились, напрочь забыв свои недавние страхи. Энни примостилась на маленькой скамеечке у тетиных ног, положив голову ей на колени, а Бен сидел рядом, держа миссис Ладлоу за руку. Вот так же они, бывало, сидели по воскресеньям с мамой, и та рассказывала об опасностях, которые могут поджидать отца на войне. Мама всегда напоминала, что уберечь его может только Бог — Он один в силах сделать это даже на поле брани.

Глава 6. Мамино письмо

Жизнь в Англии сильно отличалась от привычной Энни и Бену. Здесь не приходилось выполнять тяжелой физической работы. Дома им приходилось пахать и ухаживать за скотом, рубить и колоть дрова, носить воду, мыть, скоблить и вощить пол. Здесь же все это было не нужно. Дорис и Гилберт вообще понятия не имели о подобных трудах. Миссис Лад- лоу наслаждалась жизнью спокойной и размеренной — дети нередко думали, что у их мамы забот было гораздо больше. Всем домашним хозяйством заправляла здесь проворная служанка по имени Марта Ферн. Она гордилась своим занятием и при всяком удобном случае не упускала возможности заметить, что никогда не позволит траве вырасти у себя под ногами.

Жизнь семьи Ладлоу текла плавно, гладко, не принося никаких неожиданностей, и Бен чувствовал себя не в своей тарелке. Просыпался он с восходом солнца, когда в доме все еще сладко спали. Каждый день ему приходилось надевать самый лучший, выходной костюм — миссис Лад- лоу сказала, что Бену «придется носить его, пока не сошьют такие же, как у Гилберта». Привыкший к работе, он, спустившись вниз, не знал, чем себя занять, и это вконец выводило мальчика из равновесия. Чтобы как-то успокоиться, он брал лопату и уходил в сад, где перекапывал клумбы, подстригал живую изгородь, сажал цветы и вообще делал все, что только позволял садовник.

Каждое утро Гилберт отправлялся в школу — та находилась в городке Лонгвилл, расположенном в восьми километрах от Саншайн-Манора. Дядя сказал, что вскоре это предстоит и Бену — как только будет готов его новый гардероб.

Дорис с другими пятью девочками была зачислена в особый класс, который вела леди из Кло- верли-Черч. Поначалу Энни хотели определить туда же, но тут обнаружилось, что дети умеют читать и писать, но представления не имеют о других дисциплинах, которые преподают в школах. Миссис Ладлоу решила пока оставить племянницу дома и заниматься с ней сама.

Возможно, во всей Кловерлийской долине не было мальчика, который чувствовал бы себя так скверно, как Бен. На протяжении последних двух лет он был единственным мужчиной в доме. Не обращая внимания ни на жару, ни на холод, он делал все, чего требовало фермерское хозяйство, и когда удавалось успешно завершить самую трудную работу, сердце мальчика наполнялось радостью и сознанием исполненного долга. Мама никогда не скупилась на добрые слова, отмечая его настойчивость и трудолюбие.

По этой причине нынешнее положение казалось Бену унизительным, словно из взрослой жизни его вернули в детство. Но больше всего он мучился, сознавая превосходство Гилберта: двоюродный брат прекрасно учился и знал то, что Бену представлялось недосягаемыми высотами науки. Все тонкости светского поведения Гилберт буквально впитал с молоком матери, каждое слово и жест рождались у него естественно, будто сами собой, тогда как Бен решительно не мог запомнить всех этих премудростей, отчего постоянно ощущал жгучую неловкость. К тому же ни единая из мельчайших его оплошностей, похоже, не ускользала от внимания Дорис, и в ее присутствии мальчик неизменно испытывал непреодолимый страх. Честное, открытое лицо его обрело угрюмое и мрачное выражение. Не зная, что делать, Бен надолго уходил в горы — даже в проливной дождь, загонявший под крышу самых неугомонных птиц. Бредя к дому в отяжелевшем, насквозь промокшем грубошерстном пальто, в башмаках, облепленных вязкой глиной, он встречал возвращавшегося из школы Гилберта: исполненный достоинства, тот ехал верхом на пони, укрываясь от дождя под большим зонтом.

Дядя частенько посмеивался над мальчиком (добродушно, однако Бену так почему-то не казалось), называя его «нашим янки» или «колонистом». Всякий раз Бен краснел и до скрипа стискивал зубы, чтобы случайно не вырвались злые слова.

Энни была совсем иной. Ею всегда владело одно желание — знать и при любых обстоятельствах исполнять волю Божыо. Такое отношение к миру надежнее всякого щита отражало все способное обидеть или огорчить девочку. Надо сказать, этим же стремлением полнилось всю жизнь сердце миссис Бейкуэлл, от которой его унаследовала и дочь. Поэтому-то ничто происходящее не тревожило Энни всерьез.

Вот, например, на второй день пребывания в Саншайн-Маноре, когда Энни разбирала свои вещи, извлекая их из огромного дорожного сундука, Дорис разглядывала ее платья с откровенным презрением. От обиды Энни покраснела, на глаза навернулись слезы. Но тут же девочка с любовью вспомнила маму, руками которой все это было спрядено, соткано и сшито. Энни кротко признала, что ее платья, конечно, далеко не такие красивые, как у двоюродной сестры. А потом добавила слова, после которых Дорис пришлось пожалеть о своих насмешках:

— Это одежда, которую послал мне Бог.

В другой раз Гилберт старательно учил латынь, а расстроенный и хмурый Бен сидел рядом, с ужасом думая, что вскоре зубрить все эти непонятные и никчемные слова придется и ему. Поняв, что происходит в душе у брата, Энни тихонько подошла и, обняв его, шепнула на ухо:

— Не знать чего-нибудь — это вовсе не вина. Это как болезнь, которую можно вылечить... — И, повернувшись, тут же побежала помогать Марте.

Всякий раз, когда нужно было спуститься в погреб или подняться на чердак, Энни была тут как тут. Марта без устали нахваливала девочку и несколько раз даже позволила себе обронить ненароком, что та куда лучше Дорис, сроду не выполнявшей никакой работы по дому.

— Вот уж кто вырастет настоящей хозяйкой!

Вскоре кроткая и умная девочка стала всеобщей любимицей. Даже мистер Ладлоу всегда радовался, если ее личико появлялось в дверях его кабинета или мастерской. Для племянницы он подбирал и складывал в папки гравюры и рисунки, над которыми та могла сидеть часами. Мистер Ладлоу тихонько наблюдал за Энни, и ему нравилось, как осторожно она перекладывает страницы, с каким восхищением рассматривает каждую из них.

Наступило воскресенье, и вся семья ушла в церковь — дома остались только миссис Ладлоу с трехлетней Маргарет. Энни с Беном отправились в уютное местечко в холмах, которое дня два назад присмотрел Бен. Узенькая тропинка приводила здесь ко впадине наподобие очень большой ванны, с трех сторон окруженной высокими скалами. Домов отсюда видно не было — лишь дымок, вившийся из трубы какого-то коттеджа, свидетельствовал, что поблизости обитают люди. Выше по склону мирно паслись овцы и пони. Иногда они останавливались и смотрели на детей большими удивленными глазами. На диком кустарнике, разросшемся в самую настоящую живую изгородь, распустились розовые цветы, особенно привлекательные на фоне свежей весенней зелени. Можно было подумать, что природа сознательно старалась защитить этот укромный уголок от постороннего взгляда. И надо всем этим величественно царила гора Хелмет, вершина которой темнела на фоне голубого неба над густой зеленью высоченных елей. Стояла тишина, лишь время от времени прерываемая отдаленным голосом кукушки или блеянием ягненка, потерявшего мать.

Долгое время Энни с Беном молчали. Понимая, как тяжело на сердце у брата, Энни очень переживала за него. Мальчик сидел, словно окаменев; его устремленный вдаль недвижный взгляд упирался в гору Хелмет.

— На пароходе, перед тем как сойти на берег, папа дал мне письмо, — словно решившись, проговорила девочка. — Он сказал, чтобы мы прочитали его в первое же воскресенье по приезде в Англию, а потом перечитывали всякий раз, когда нам будет особенно трудно. Оно у меня с собой. Смотри, оно завернуто в фольгу и запечатано. Знаешь, мне уже много раз хотелось вскрыть его. Но я ведь обещала папе дождаться срока. И еще — нам, по-моему, не приходилось пока слишком трудно.

Бен с интересом посмотрел на запечатанный сургучом пакет. Дрожащими от волнения пальцами Энни сломала печать и развернула фольгу. Внутри лежал лист бумаги, исписанный маминым почерком — при виде его дети вновь со всей остротой ощутили боль одиночества и утраты. Даже мамина могила была так далеко! Дома они обязательно пошли бы к этому поросшему травой холмику и читали бы ее последние наставления, сидя там.

— Я буду читать вслух, Бен, — голос Энни упал почти до шепота. — Вдруг мама сейчас где-то здесь, рядом? А может быть, ангелы ждут, чтобы рассказать ей, как мы читали это письмо в первое воскресенье по приезде в Англию. Уж они нас обязательно слышат.

Энни посмотрела по сторонам, и глаза ее загорелись, словно и в самом деле узрели ангелов. Затем ясно и отчетливо («с выражением», как говорила мама) девочка начала читать.

" Когда вы, мои дорогие, прочтете эти слова, меня уже с вами не будет. Разделять нас будет не только, океан, раскинувшийся между Америкой и Англией, но также и незримое море, которого никому не пересечь, пока не будет на то воли нашего любящего Бога. Но когда-нибудь вы все же придете сюда, ко мне. А вот мне никогда к вам не вернуться.

На протяжении долгих недель я старалась подчиниться Его воле. Мне было очень трудно, ибо это намного горше, чем сама смерть. Но Дух Святой победил мое непокорство. И теперь я могу со спокойной душой вверить вас Его нежной заботе.

Я люблю Его больше всех на свете. Наконец-то я поняла, что Искупитель мне дороже даже вас, любимые мои, о ком я заботилась каждое мгновение вашей жизни.

Должна сказать, дорогие мои, что вам тоже следует научиться всем сердцем любить Бога, думать о Нём как о своем Отце Небесном и без остатка отдаваться Ему. Вы никогда не сможете исполнять Его волю подобно ангелам, если у вас в сердцах не будет этого чувства. Дух Святой желает наполнить вас и помочь вам быть детьми Божьими. Но лишь всецело направив свои чувства и помыслы к Нему, мы научимся подчинять свою волю Его воле.

Только что я открыла Библию, чтобы посмотреть, как часто Иисус Христос говорит о Нем как о вашем Небесном Отце. Оказывается, много-много раз, словно

Господь не хотел называть Его никаким другим именем. „Мой Отец и ваш Отец“, - говорил Иисус.

Я откладываю Библию и закрываю лицо руками, потому что вы, Бен и Энни, стоите перед моими глазами. Я не решаюсь посмотреть на вас, боясь, что сердце меня подведет. Я говорю себе: „Неужели мне не пить чаши, которую дал мне Отец? " - и вся горечь моих переживаний исчезает, и я снова могу улыбаться, слыша ваш беззаботный смех.

Да, сколь бы ни были они слабы и юны, мальчики и девочки могут исполнять волю Божью так же, как ангелы, которые превосходят их силой. Ангелы сильны, ибо прислушиваются к Его словам. Но у вас ведь тоже есть Его слово, которое вы должны читать и исполнять в каждый день своей жизни.

Надеюсь, там, куда я иду, Бог позволит мне следить, как вы постигаете уроки земной жизни. Верю, Он сделает это, потому что знает сердце матери. Если случится так, то у меня не будет большей радости, как знать, что дети мои ходят в истине. Если ангелы Божьи будут радоваться за вас, то насколько же сильнее будет радоваться ваша мама!

Первый шаг в исполнении воли Божьей - это поверить в Господа нашего Иисуса Христа, потому что только верующим во имя Его Он даст силу стать детьми Божьими. „И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель". [9]Но вы должны выразить свое желание быть детьми Божьими верой в Иисуса Христа. Всевышний не принуждает вас становиться братьями Его Сына, по когда вы принимаете Спасителя, Он дает вам силу стать детьми Божьими. Изберите же это, милые

мои! Доверьте себя любви Иисуса, как доверялись мне, когда были совсем еще маленькими. Я носила вас на руках по дому и по полям и теперь молюсь, чтобы Отец Небесный пронес вас в Своих могучих руках через все искушения и опасности земной жизни. Да будет благословение Вениамина на вас обоих: „Возлюбленный Господом обитает у Него безопасно, [Бог] покровительствует ему всякий день, и он покоится между раменами Его" [10]. Да охраняет Он вас во все дни жизни вашей, чтобы когда наступит ночь, которая наступает для меня, вы могли бы уснуть во Христе.

Мне очень грустно и трудно писать вам последние, слова. Когда это письмо будет закончено, я никого больше не напишу ваших столь дорогих мне имен - Бен и Энни. Но такова воля любящего Отца Небесного - вашего так же, как и моего.

Отец, я вверяю их Тебе. Ты любишь их гораздо боль ше, чем я. Ты можешь их утешить лучше, чем я. Ть мудрее в своей нежной заботе о них, чем я. В Твои руки я вверяю их.

До свидания, мои дорогие. Горечь смерти прошла. Я пробуду с вами еще несколько дней, но слова, которые написала, будут говорить с вами после моей смерти. Когда вы будете читать это письмо в Англии, скажите в своих сердцах смело и твердо: „Отче наш, сущий па небесах! да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Аминь". [11]Да подтвердит эти слова Дух Святой внутри вас.

Ваша любящая мама Элеонора Бейкуэлл"

Глава 7. Стивен Ферн

Энни склонила голову над листком, и хотя дрожащий голос ее уже смолк, однако губы продолжали шевелиться, словно произнося слова молитвы, которыми заканчивалось письмо. Бен распростерся на земле, уткнувшись лицом в мягкий зеленый мох.

Дети были так погружены в свои мысли и воспоминания, что не обратили внимания на блеяние пасущихся на холме овец. Не услышали и приближающихся шагов. На краю впадины показался незнакомец — лет тридцати на вид, рослый, с лицом серьезным, приятным и доброжелательным. Было заметно, что опущенная голова и беззвучно шевелящиеся губы Энни тронули его до глубины души. Остановившись, он смотрел на детей с улыбкой сострадания — так смотрит пастух, нашедший наконец своих заблудившихся овец.

— Дети, — произнес он тихо и мягко, — что вас так удручает? Почему ты плачешь, девочка? Может, Бог позволит мне как-то помочь вам? Если, конечно вы расскажете, в чем дело. Вы не здешние, раньше я вас никогда не видел, но бояться меня не нужно.

Энни подняла голову, а Бен скосил на пришед шего глаза. Увиденное рассеяло его смущение и недоверие: одежда незнакомца была сшита из грубой шерстяной ткани, такой же, как у Бена, а кожа его загорела и обветрилась. Однако прежде всего привлекала добрая, участливая улыбка.

— Мы приехали в Кловерли в прошлый понедельник, — ответила Энни и всхлипнула. — А сейчас читали мамино письмо. Только ее уже нет - она умерла зимой, дома, в Америке. А папа наш на войне. Мама хочет, чтобы мы ото всего сердца сказали: «Да будет воля Твоя! »

— Так вы дети Бенджамена Бейкуэлла! — воскликнул незнакомец, приподнимая шляпу. - Племянники моей дорогой госпожи! А я — Стивен Ферн, брат Марты. Она приходила домой вчера вечером и сказала, что Энни с Беном прибыли благополучно. Дорогие вы мои, ваших двоюродных брата и сестру я знаю с тех пор, как они были совсем малышами. Уж сколько я катал их на плечах по этим самым холмам! Если с ними что-нибудь приключалось, они сразу же бежали за помощью к Стивену. Могу ли я говорить с вами так же свободно, как с ними?

— Конечно! — в один голос воскликнули Энни с Беном и подвинулись, чтобы Стивен мог сесть между ними.

Доброе лицо и домотканая одежда делали Стивена знакомым и почти родным, и Бен склонил голову ему на плечо, а Энни просунула пальчики в его огромную ладонь.

— Милые мои, — тем же тихим голосом проговорил Стивен, — давайте поговорим о воле Божьей. Но прежде всего скажите, оба ли вы стараетесь быть последователями Господа нашего Иисуса Христа?

— Да, — прошептала Энни, а Бен только кивнул, не решаясь произнести ни слова.

— Мне всегда казалось, — продолжал Стивен, — что существует два вида учеников. Одни стараются держаться очень близко к Господу и идти по Его следам, у других же едва хватает веры, чтобы спасти собственную душу. Совсем как у овец: одни держатся поближе к загону и никогда не подвергаются опасности заблудиться, а другие уходят как можно дальше, пока не потеряют из вида даже то, к чему стремились. У меня много овец, которые приходят домой только переночевать. Но есть и другие, они спешат навстречу, едва заметят меня среди холмов. Дорогие мои, какими учениками хотелось бы стать вам?

— Мама хочет, чтобы мы стали братом и сестрой Господа нашего Иисуса, — ответила Энни.

— Мисс Энни, это прекрасно, хотя и ужасно трудно для бедных грешников вроде нас. Разве вы не помните, как Он Сам сказал: «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи! “, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного»[12]. Главное — поступки, а не слова. Много, да, много раз я преклонял колени и говорил: «Господи, Господи! » — словно стараясь что-то для Него сделать, а как только поднимался с колен, не делал ничего. Часто бывал рассерженным, невнимательным, неверным, да и всякие другие злые побуждения владели мной. Я думал, что слова «Да будет воля Твоя» нужно произносить лишь в крайности, когда приходится расставаться с тем, что очень дорого. Но потом понял, что они означают намного больше. Вот, к примеру, мы каждый день говорим: «Отец наш». Это значит, что каждый день — в мелочах так же, как в самом важном — нам следует исполнять волю Божью. Не знаю, понимаете ли вы, что как ни важны слова, но дела все-таки важнее?

— Стивен, — заговорил Бен, с каждым словом все больше заливаясь краской. — Всю эту неделю я не исполнял воли Божьей. Я привык работать, умею пахать, управляться со скотом и рубить дрова, а здесь все по-другому... Здесь хотят, чтобы я ничего не делал. Просто был джентльменом. Дорис и Гилберт стесняются нашей грубой одежды. Я слышал, сегодня Дорис попросила миссис Ладлоу не пускать нас в церковь, потому что утром ее одноклассницы смеялись над нами. Честно сказать, я сильно разозлился. Боюсь, мне еще не по плечу всегда исполнять волю Божыо.

— Знаешь, Бен, исполнение воли Божьей — это урок, трудный для любого из нас. Чтобы усвоить его, нужно ох как много времени. Но прежде всего Божью волю надо научиться понимать. Ты уверен, что это не Его воля — чтобы ты вырос джентльменом, и выучился, и стал приносить ближним пользу? Если не уверен — так и не восставай против этого. Возможно, Бог хочет поднять тебя над простым, бедным, неграмотным рабочим людом. Твой долг перед Богом — научиться всему, чему сможешь. И поверь, вскоре у Дорис и Гилберта уже не будет причин вас стесняться.

По мере того как Стивен говорил, выражение отчаяния мало-помалу покидало лицо Бена. Мальчик сидел неподвижно, вперив взгляд куда-то вдаль, но на самом деле — глядя внутрь себя. Он не замечал порывов теплого ветра, треплющего ему волосы; не видел перепрыгивающей с ветки на ветку белки. Наконец, решившись, он резко поднялся и твердо взглянул в глаза Стивену:

— Я попробую. Только в школу я пойду через неделю, а то и больше. А пока мне совершенно нечего делать. Эх, позволили бы мне хоть дрова колоть!

— Вот что я тебе скажу, — ответил Стивен, — стоит вам с Энни захотеть, и у нас в Ферновом ущелье всегда найдется для вас место. Я могу забрать вас вниз, в долину, на поля Ботфилда. Там тебе найдется сколько угодно работы. У нас дома под крышей есть маленькая комнатка, и Энни может спать там, а тебе соорудим постель внизу. Во всем мире не сыщешь такого места, как Фер- ново ущелье! Я бы ни за что не сменил его на Саншайн-Манор или даже на дом викария в Дансфорде. И моя Мэри будет очень рада видеть вас. Как, хотите ко мне в гости?

Бен молча, по-мужски пожал Стивену руку, а Энни посмотрела на него с благодарной улыбкой, которая ответила на вопрос лучше всяких слов. Снова сложив письмо, девочка бережно спрятала его на груди. Потом они втроем отправились в Саншайн-Манор. Не без удивления дети

узнали, что их новый знакомец — управляющий мистера Ладлоу, в чьем ведении находятся угольная шахта и каменоломня, где добывают известняк для получения извести. Вопрос разрешился быстро: тетя с радостью согласилась на предложение Стивена, раз племянникам этого так хотелось.

Договорились, что следующим утром Энни отправится в Ботфилд на Гилбертовом пони, а оба мальчика будут сопровождать ее пешком. По дороге в школу Гилберт проводит их на старую насосную станцию при шахте, где они и встретятся со Стивеном. Если бы не школьные занятия, Гилберт тоже с удовольствием погостил бы в Ферновом ущелье вместе с новообретенными американскими родичами. Что говорить — даже Дорис заявила, что не прочь переночевать в прелестном коттедже на холме.

— Точно говорю, — доверительно шепнул Гилберт Бену, — Стивен — самый лучший человек в мире.

Бен улыбнулся и кивнул.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: