Глава 11. Юный американец

Терпение Бена подверглось суровому испытанию: каждый день ему приходилось ходить в школу. Само по себе, конечно, благо. Но сидеть в начальном классе среди самых маленьких! А куда денешься — он ведь представления не имел, например, о грамматике. А Гилберт, который был несколькими месяцами младше Бена, числился тем не менее одним из лучших учеников среди старших ребят. Правда, удивляться тут нечему: Гилберт от природы был умен, да с ним еще и занимались с самого раннего детства.

Бен был намного сильнее сверстников, многое умел, отличался сообразительностью и быстро ориентировался в обстановке. На переменке он вышел во двор, насвистывая свое неизменное «Слушай, Колумбия! », — соученики тут же оценили ширину его плеч и впечатляющие кулаки. Однако на уроках ценились знания, и поэтому он был последним в списке. Сидя в переполненном классе, он тщетно старался сосредоточиться. Вокруг стоял гул, напоминающий не то жужжание пчел, не то стрекот цикад. Воображение мгновенно унесло мальчика на тенистые берега прохладного озера, что плескалось подле самого его дома. Ему слышался мамин голос: она стара- лась научить сына всему, что знала сама. Непрошеные слезы набежали на глаза, и Бен до скрипа стиснул зубы, чтобы не зарыдать. Трудно, очень трудно было размышлять о воле Божьей.

Однажды после экзамена, показавшегося Бену очень трудным, Гилберт не удержался от дружеской, но все-таки насмешки над несуразной работой двоюродного брата. Бен рассердился и отправился домой один. Он весь кипел от негодования. Когда Гилберт нагнал его и предложил, как было заведено, следующий участок пути проехать верхом, Бен только упрямо опустил голову и досадливо передернул плечами. С горечью в голосе он заявил, что Гилберт вправе, разумеется, разъезжать верхом, как истинный джентльмен, каковым и является. Сам же Бен сейчас разуется и пойдет домой босиком, как и приличествует бродяге.

Тщетно Гилберт уговаривал, приносил извинения и убеждал, что нельзя так остро воспринимать невинные шутки. Сев на придорожный камень, Бен разулся и, бросив презрительный взгляд на до блеска начищенные туфли двоюродного брата, зашагал по пыльной дороге. Гилберт в сердцах махнул рукой и уехал — через несколько минут его пони скрылся из глаз. В лучах палящего солнца перед Беном лежала теперь пустынная дорога. Подавленный, в самом дурном настроении, он уныло брел, перекинув через плечо связанные шнурками башмаки.

Путь его пролегал через Ботфилд. Возле своих домов занимались делами, а кое-где и просто судачили друг с другом женщины. Заметив босоногого племянника господ из Саншайн-Манора, они весело приветствовали его. Возле настежь открытой двери стирала белье Бетси Колл. При виде Бена она выбежала навстречу и просила передать привет Энни. Добрая женщина предложила ему зайти, вымыть ноги и немного отдохнуть, но Бен и слушать не хотел.

Вскоре он повстречал Дорис, в обществе подруги совершавшую верховую прогулку. Бросив на Бена негодующий взгляд, она проехала мимо — и это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения мальчика. Обиженный на весь мир, он теперь пламенно ненавидел и Англию, и всех ее обитателей.

Чуть не доходя до Саншайн-Манора, Бен остановился под старой обомшелой каменной стеной — ею была обнесена усадьба мисс Рейнольд, той самой, что платила Бетси Колл по восемь пенсов в день. В стене имелись ворота, открывавшиеся, однако, так редко, что петли, кажется, намертво приржавели. Из окон детской можно было рассмотреть и сам дом мисс Рейнольд, выглядевший столь же заброшенным, что и ворота, — грязные, с побитыми стеклами и покосившимися рамами окна старинного трехэтажного здания уныло взирали на неухоженный сад. Из них никто никогда не выглядывал. Правда, время от времени в каком-нибудь из окон мелькало серое, мрачное лицо хозяйки, чьей единственной компаньонкой являлась унылая и раздражительная служанка, вечно ругавшаяся с Мартой.

Поселившись в Саншайн-Маноре, супруги Ладлоу попробовали было наладить добрые отношения с соседкой, однако все их попытки свести знакомство были грубо отвергнуты. Хотя Дорис и Гилберту старый помещичий дом Рейнольдов представлялся местом, исполненным таинственности, они тем не менее не только ни разу не попробовали проникнуть туда, но даже к разделяющей обе усадьбы стене старались подходить как можно реже.

Бен все еще стоял, прислонясь к нагретому солнцем камню и всячески оттягивая момент, когда придется войти в тетино имение босиком — обуться же, после всего сказанного Гилберту, мальчику не позволяла гордость. Вдруг из-за стены послышались странные, ни на что не похожие звуки. В нем мгновенно проснулось любопытство. Легко вскарабкавшись на стену, Бен увидел, что с этой стороны дом выглядит более обитаемым.

Кухонная дверь выходила в небольшой дворик, заборчиком отделенный от огорода. Затем мальчик рассмотрел привязанного к яблоне поросенка. Земля вокруг дерева поросла довольно густой, хотя и невысокой травой, но там, куда мог дотянуться поросенок, все было выглодано до самых корней. Больше всего поросенок походил на обтянутый кожей скелет — настолько он был истощен. Ничего подобного Бен в жизни еще не встречал. Совсем рядом росла молодая весенняя капуста, и в тщетных попытках добраться до нее несчастная тварь так натягивала привязь, что чуть глаза из орбит не выскакивали. Привлекшие внимание Бена звуки были тихим хрипом, вырывавшимся из его почти передавленного горла.

Мальчик ни минуты не раздумывал. Увлекая за собой лавину вываливающихся из стены камней, он одним махом оказался на земле. Открыв складной нож (Бен с гордостью называл его американским), он перерезал веревку у самой шеи поросенка. Поначалу его переполняло негодование на Англию, позволяющую измываться над бессловесными тварями. Но когда оголодалый поросенок сломя голову рванул в капусту, кидаясь от качана к кочану, мальчик не выдержал и расхохотался — да так, что звуки его голоса достигли слуха Энни, игравшей с маленькой Маргарет в детской Саншайн-Манора.

Однако его услышала и мисс Рейнольд. От удивления она окаменела, а потом в сопровождении служанки выскочила во двор. Там заливался неудержимым хохотом мальчишка — загорелый, босоногий и с непокрытой головой. Пользуясь тем, что на него не обращают внимания, поросенок без зазрения совести наслаждался роскошным обедом.

Прежде чем Бен смог сдержать смех, руки его оказались зажатыми как в тисках, а две разъяренные старухи уже грубо волокли его к двери дома. Конечно, у мальчика хватило бы сил вырваться — но не оказывать же сопротивления женщинам! Капитан Бейкуэлл учил, что уважение к женщине является неотъемлемой частью благородства и мужества. И потому Бен позволил притащить себя на кухню.

По мере того как она рассматривала пленника, и без того угрюмое лицо хозяйки делалось еще мрачнее. Бен же, напротив, был нимало не обеспокоен своим положением и все еще продолжал посмеиваться. В конце концов он совладал с собой настолько, чтобы объяснить, кто он и откуда.

— Меня зовут Бенджамен Бейкуэлл-младший. Я — племянник мистера Ладлоу и живу по соседству.

— Племянник мистера Ладлоу! — повторила мисс Рейнольд. — Без шляпы и босиком! Расскажи это кому-нибудь другому, парень! Но кто бы ты там ни был, племянник или не племянник, а за нарушение границ моих владений все равно сядешь в тюрьму. И будешь отвечать за ущерб, нанесенный моим стене и огороду! Подумать только! Перелезть на мою территорию! Ах, ты ж несчастный мошенник! Сейчас мы тебя запрем, а Рейчел отправится в Кловерли-Черч за констеблем. Он арестует тебя за воровство и бродяжничество.

— Я не вор и не бродяга! — вспылил Бен. — Я гражданин Соединенных Штатов Америки и сын капитана Бенджамена Бейкуэлла. Я услышал, как задыхается ваш поросенок, и перерезал веревку, из-за которой тот чуть было не умер! Во всей Америке не найдется такого позорного поросенка — даже в Цинциннати и то подобного нет! Мы бы постыдились смотреть миру в глаза, если бы довели живое существо до такого состояния. Только в такой несчастной и нищей стране, как Англия, могут существовать подобные свиньи. Но первый голод он теперь утолил, так что лучше отправьте Рейчел ловить поросенка, чем посылать ее за констеблем.

— Лучше уж я для начала тебя запру, — с унылой усмешкой отозвалась мисс Рейнольд.

Вместе с Рейчел они опять схватили его за руки и повели куда-то по пыльной и скрипучей лестнице. Впрочем, бежать Бен и не пытался. Пока что приключение представлялось ему даже заманчивым. К тому же он пребывал в уверенности, что стоит появиться блюстителю порядка, как его незамедлительно отпустят.

Женщины подвели его к распахнутой чердачной двери. Потом Бен ощутил резкий толчок, от неожиданности упал и покатился по полу, услышав, как лязгнул позади засов.

Прошло несколько минут, прежде чем глаза мальчика привыкли к темноте и он смог осмотреться. Чердачное помещение было вытянутым и низким; по длинным боковым сторонам крыша покато опускалась до стыка с полом. Далеко впереди в треугольной фронтонной стене тускло светился расположенный почти на одном уровне с полом крохотный квадратик слухового окошка.

Добравшись туда, Бен протер грязное стекло рукавом и долго смотрел на зеленые луга, простирающиеся до самого подножия горы Хелмет, чья заснеженная вершина ослепительно сияла в лучах заходящего солнца. Даже сюда доносилось с пастбищ мычание перекликавшихся коров — эхо подхватывало эти звуки и, множа, разносило по всей Кловерлийской долине. Зато ни единого человеческого существа не было видно — лишь крохотное темное пятнышко на склоне горы, возможно, являлось пастухом, разыскивающим отбившуюся от стада овцу. Бен следил за медленным движением этой точки, пока она не растворилась в густеющих сумерках.

Мало-помалу нынешнее положение переставало представляться мальчику забавным. «Нет, — думал он, — невозможно, просто невозможно, чтобы свободного американского гражданина заперли без приговора суда — да еще на каком-то грязном чердаке! » Однако потом он вспомнил о праве гражданского ареста и, с трудом смирившись, стал дожидаться встречи с представителем британской полиции.

Стемнело, и за окном с пронзительным писком замельтешили летучие мыши. Несомненно, размышлял Бен, Гилберт уже рассказал дома об его глупой выходке (мальчик даже не удивился такой внутренней оценке собственного поступка — то, что совсем недавно казалось попранием справедливости и мятежом оскорбленной гордости, предстало теперь в совсем ином и, похоже, истинном свете). Как бы Энни не подумала, что брат все-таки решился уйти из дому — ведь он уже столько раз высказывал подобное намерение! И хотя оба понимали, что голосом Бена говорит в такие минуты порыв раздражения, а не тщательно обдуманный разумный план, Энни всегда очень болезненно воспринимала слова брата. Мысленному взору мальчика отчетливо представлялось, как теперь сестра, стоя возле ворот Саншайн-Манора, с тревогой смотрит на дорогу. Она же там сейчас с ума сходит от беспокойства!

Забыв про всякую гордость, Бен принялся во всю мочь колотить кулаками в запертую дверь. Он кричал и требовал, чтобы его либо отпустили, либо привели наконец констебля. Однако, отвечало ему лишь эхо — словно потешаясь, повторявшее его слова, перебегая из комнаты в комнату. Наконец Бен устал и пришел к выводу, что его тюремщицы, вероятно, улеглись спать, оставив пленника дожидаться утра.

Сколько раз Бену казалось, что он способен без особого труда преодолевать любые трудности! Но сейчас мальчик не без удивления выяснил, что не так-то легко, оказывается, переносить самый обыкновенный голод (и ведь после школьного завтрака прошло не так уж много часов). Он попытался было прилечь, но оказалось, что пыль, толстым ковром устилающая дощатый пол, служит слишком плохой заменой не только перине, но и набитым соломой тюфякам, на каких ему нередко приходилось спать в Америке. Бен пытался утешить себя мыслью, что его нынешние трудности — ничто по сравнению с теми, которые приходится преодолевать на войне отцу, но это не слишком помогло. Ведь отец стойко переносит лишения, исполняя свой долг человека и гражданина, тогда как про него, Бена, этого при всем желании не скажешь.

Мальчик уныло маршировал по чердаку, пока не почувствовал, что буквально падает от усталости. Тогда он снова растянулся на полу и, поглядывая в окошко, стал дожидаться рассвета. Казалось, ночная тишина безмолвно осуждала Бена за упрямое безрассудство, владевшее им с того самого дня, как он взошел на борт парохода в

Нью-Йорке. Бен начал понимать, что все это время словно нарочно стремился досадить тем, кто его любит и заботится о нем. Вот и вчерашняя выходка проявила всего-навсего его ложную гордость и незаслуженно обидела Гилберта. Но как ни казнился сейчас Бен, сознавая, сколь неправильно вел себя все это время, в глубине души он прекрасно понимал, что Энни причинил страданий куда больше, чем самому себе. И от этого делалось еще хуже. «Наверное, и сейчас она не может уснуть от беспокойства», — думал он.

Никогда в жизни Бен не молился еще так искренне и горячо, как в эту ночь.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: