Политика и знания в теории международных отношений

Только в 1980-х годах и с началом так называемого «третьего большого спора» в международных отношениях вопросы, связанные с политикой знаний, были впервые всерьез подняты в контексте изучения международных отношений. Эпистемологические вопросы, касающиеся обоснования и верификации требований к знаниям, применяемой методологии, сферы, которую охватывает исследование и его цели, а также онтологические вопросы, касающиеся характера социальных субъектов и других исторических образований и структур в международных отношениях — все это несет нормативные последствия, которым ранее не было уделено достаточно внимания. Также, значительным вкладом критической теории международных отношений в развитие науки в этой сфере было расширение предметной области международных отношений, которое состояло не только во включение гносеологических и онтологических предположений, но также разъяснении их связи с ранее принятыми политическими обязательствами.

Данный раздел посвящен описанию влияния критической теории на знания в области международных отношений. В первую очередь, будет рассмотрен вопрос эпистемологии, описывая, как выделенные Хоркхаймером различия между традиционными и критическими концепциями теории отражены в международных отношениях; кроме того, будет уделено внимание развитию вопроса о связи между критической теорией и теорией эмансипации. Результатом этого исследования является выявление роли политических интересов в формировании знаний. Цитируя знаменитое высказывание Роберта Кокса (1981), «любая теория всегда придумана для кого-то и для какой-то цели». Как следствие, авторы критических теорий в области международных отношений отвергают идею о том, что теоретические знания являются нейтральными или аполитичными. В то время как традиционные теории склонны рассматривать власть и интересы как апостериорные факторы, влияющие на результаты взаимодействия между политическими субъектами в сфере международных отношений, авторы критических теорий в области международных отношений настаивают на том, что как раз присутствуют в формировании и проверке требований к знаниям. Действительно, они являются априорными факторами, влияющими на процесс создания знаний, поэтому утверждение Кимберли Хатчингса (1999: 69) о том, что «теория международных отношений - это не только говорит о политике, но и сама является политизированной», видится вполне справедливым.

Решение проблем и критические теории

В своей статье, опубликованной в 1981 году, Роберт Кокс впервые разделил теорию решения проблем и критическую теорию. Несмотря ряд совпадений, Кокс (2012: 18) настаивал на том, что он не знал о работе Франкфуртской школы в целом или о различиях, выведенных Хоркхаймером в частности, когда писал свою работу (Leysens 2008; Devetak 2012: 116). Тем не менее, в исследованиях авторов существуют параллели. Теории решения проблем, как и традиционные концепции Хоркхаймера, характеризуются двумя основными характерными теоретическими тенденциями: позитивистской методологией и склонностью узаконить преобладающие социальные и политические структуры. Критические теории, опять же, как и у Хоркхаймера, настаивают на обратном, нежели теории решения проблем, отвергая обе эти теоретические тенденции.

Находясь под большим влиянием методов исследования естественных наук, теории решения проблем предполагают, что позитивизм является единственной объективной основой знания. Позитивизм рассматривается, пишет Стив Смит (1996: 13),

 

[163]

 

как «золотой стандарт», в соответствии с которым оцениваются другие теории. Существует много разных характеристик, которые можно отождествить с позитивизмом, но две имеют особое значение для нашего исследования. Во-первых, позитивисты предполагают, что факты и ценности могут быть разделены; во-вторых, что можно разделить объект и субъект исследования. Это приводит к появлению идеи о том, что объективный мир существует не только независимо от человеческого сознания, но также о том, что объективное знание о социальной реальности может существовать в принципе, поскольку ценности и субъективные оценки из анализа исключены.

С точки зрения теория Кокса (1981: 128), теория решения проблем «берет мир [как объект исследования] таким, какой он есть, с существующими социальными институтами и властными отношениями, в рамках которых они организованы. Она не ставит под сомнение нынешний порядок, но легитимизирует его». Её общая цель, говорит Кокс (1981: 129), состоит в том, чтобы заставить существующий порядок «работать гладко, эффективно воздействуя на конкретные источники проблем». Неореализм, например, так же, перенимает подход классического реализма к пониманию роли различных международных сил. Работая в указанных рамках, он определённым образом оказывает стабилизирующий эффект на систему знания, стремясь сохранить существующую глобальную структуру социально-политических отношений. Кокс указывает, что неолиберальный институционализм также является частью теории решения проблем. Его цель, как объясняет её главный представитель, заключается в «содействии бесперебойной работе децентрализованных международных политических систем» (Keohane 1984: 63). Находясь между государство-центричной концепцией и концепцией либерально-капиталистической глобальной экономики, неолиберализм видит главную задачу в обеспечении гармоничном сосуществовании двух систем. Для поддержания совместимости и стабильности обеих глобальных систем он нацелен на сглаживание любых конфликтов и кризисов, которые могут возникнуть между ними (Cox 1992b: 173). Согласно автору одной из критических теорий Джеймсу Боману (2002: 506), такой подход «создаёт социолога из инженера, который мастерски выбирает оптимальное решение проблемы планирования». Таким образом, традиционные концепции, как правило, помогают стабилизации преобладающих структур мирового порядка и сопутствующего им неравенства в распределении власти и богатства.

Основной идея, высказанная Коксом о теории решения проблем, состоит в том, что её неспособность задуматься о тех рамках, в которых она строится, означает, что данная теория имеет свойство работать в пользу преобладающих идеологических приоритетов. Несмотря на свои притязания на свободу от субъективных оценок, теория решения проблем явно «связана субъективизмом в силу того, что она неявно принимает преобладающий порядок как свою собственную структуру» (Cox 1981: 130). Как следствие, она игнорирует то, как власть и частные интересы влияют на формирование требований к знаниям.

Критическая теория международных отношений, напротив, исходит из убеждённости в том, что, поскольку сами когнитивные процессы являются контекстуальными и, следовательно, подвержены политическим интересам, они должны быть критически

 

[164]

 

оценены. Теории международных отношений, как и любые знания, обязательно обусловлены социальным, культурным и идеологическим влиянием, и одна из главных задач критической теории — выявить эффект этой обусловленности. Как утверждает Ричард Эшли (1981: 207), «знание всегда формируется как отражение чьих-либо интересов», поэтому критическая теория должна учитывать скрытые интересы, убеждения или ценности, которые порождают и направляют формирование любой теории. Поэтому мы должны признать, что изучение международных отношений «есть и всегда было неизбежно нормативным» (Neufeld 1995: 108), несмотря на утверждения об обратном. Поскольку критическая теория в области международных отношений видит тесную связь между общественной жизнью и когнитивными процессами, она отвергает позитивистские различия между фактом и ценностью, объектом и субъектом. Исключая возможность существования объективного знания, критическая теория международных отношений стремится содействовать большей «теоретической рефлексивности» (1995: 3). Кокс (1992a: 59) определяет эту рефлексивность в терминах двойственного процесса: во-первых, как «осознание собственного исторического времени и места, определяющее проблемы, требующие внимания»; во-вторых – «попытку понять историческую динамику, определившую условия возникновения этих проблем». Аналогичным образом Боман (2002: 503) выступает за теоретическую рефлексивность, основанную на «точке зрения того, кто отвечает на критику». Принимая во внимание эти рефлексивные установки, критическая теория становится больше похожей на метатеоретическую попытку изучить, как теории соотносятся с преобладающим социальным и политическим порядком, как они влияют на процесс теоретизирования и, главное, возможности теоретизирования таким образом, который бросал бы вызов несправедливости и неравенству, сопутствующим господствующему мировому порядку.

При объяснении соотношения критической теории и преобладающего порядка нужно соблюдать некоторую осторожность. Поскольку, несмотря на то, что она отказывается принять преобладающий порядок таким, какой он есть, критическая теория не просто игнорирует его. Она соглашается с тем, что люди не влияют на историю исключительно в соответствии с их собственным выборам, как заметил Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1977), и поэтому подробное изучение настоящих исторических условий необходимо. Тем не менее, порядок, который был «дан» нам, отнюдь не является естественным, неизбежным или исторически неизменным. Критическая теория международных отношений видит глобальную конфигурацию отношений власти как своего объекта и спрашивает, как эта конфигурация возникла, какие издержки она с собой несет, и какие альтернативы остаются имманентными в истории.

Критическая теория – это, по сути, критика догматизма, который она находит в традиционных методах построения теорий. Эта критика обращает внимание на неисследованные предположения, которые определяют традиционные способы мышления, и раскрывает участие традиционных способов мышления в преобладающих политических и социальных обстоятельствах. Разрыв с догматическими способами мышления заключается в «денатурализации» настоящего, как называет это Карин Фирке (1998: 13), с целью заставить нас «взглянуть по-новому на то, что мы принимаем как должное о мире, потому что

 

[165]

 

привыкли к этому». Денатурализация «[якобы] объективных реалий открывает двери альтернативным формам социальной и политической жизни». Таким образом, неявно, критическая теория, иными словами, денатурализирующая критика, служит «инструментом делегитимизации существующей формы власти и распределения привилегий» (Neufeld 1995: 14). Знания, генерируемые критической теорией в области международных отношений, не являются нейтральными, они этично связаны с интересом к социальным и политическим преобразованиям. Они критикуют и развенчивают теории, которые узаконивают преобладающий порядок и утверждают прогрессивные альтернативы, способствующие освобождению в будущем.

Это, естественно, ставит вопрос о том, как можно сформировать этичные суждения о господствующем миропорядке. Поскольку нет объективных теоретических рамок, не может быть никакой punctum archimedis[5], за пределами истории или общества, находясь в которой можно было бы заниматься созданием этической критики или суждений. Речь идет не о разработке моральных идеалов и использовании их в качестве трансцендентного ориентира для суждения о формах политической организации. Нет никакой утопии, с которой можно было бы сравнивать факты. Это означает, что критическая теория международных отношений должна использовать метод имманентной критики, а не абстрактной этики, для критики нынешнего порядка вещей (Linklater 1990a: 22–3; Fierke 2007: 8).

Таким образом, задача состоит в том, чтобы «начать с того места, где мы находимся в данный момент», цитируя Рорти (Linklater 1998: 77), и находя те принципы и ценности, которые структурируют наше политическое общество, выявить противоречия или несоответствия в том, как наше общество организовано для поддержания существования ценностей, выработанных им. Эта точка зрения поддерживается несколькими другими авторами критических теорий в области международных отношений, включая Карин Фирке и Кимберли Хатчингс. Имманентная критика проводится в отсутствие «самостоятельного артикулированного метода» или «внеисторической точки отсчета» (Hutchings 1999: 99; Fierke, 2007: 167). Следуя идее Гегеля, критическая международная теория должна признать, что ресурсы для критики и суждения можно найти только «имманентно», то есть в уже существующих политических обществах, с которых и начинается сама критика. Предпосылки для создания критики не падают с неба, они являются результатом из исторического развития конкретных правовых и политических институтов и социальных движений. Поэтому задача политического теоретика состоит в том, чтобы объяснить и подвергнуть критике нынешний политический порядок с точки зрения принципов, которые появились благодаря уже существующим правовым, политическим и культурным практикам и институтам (Fierke 1998: 114; Hutchings 1999: 102).

Фиона Робинсон (1999) также утверждает, что этику нельзя рассматривать отдельно от теорий и практики международных отношений, но вместо этого следует рассматривать как встроенную в них. Соглашаясь с Хатчинсом, она защищает идею «феноменологии этической жизни», а не «абстрактную этику о применении правил» (Robinson 1999: 31). Однако, учитывая её идею о «глобальной этике помощи», необходимо

 

[166]

 

также представить предположения о существующих моральных и политических дискурсах критического анализа. Фирке, Хатчингс и Робинсон согласны с Линклейтером в том, что любая критическая теория международных отношений должна использовать режим имманентной критики. Это означает, что теоретик должен критически относиться к второстепенным нормативным предположениям, которые структурируют наши этические суждения в попытке создать более согласованную форму способов мышления и форм политической организации, и не опираться на набор абстрактных этических принципов.

Задача критической теории как теории эмансипации

Если теории решения проблем используют позитивистскую методологию и в конечном итоге подтверждают основы существующей системы, критические теории сообщаются традициями герменевтики и Ideologiekritik (идеологической критики). Критическая теория международных отношений связана не только с пониманием и объяснением существующих реалий мировой политики, она также намерена трансформировать их посредством критики. Это попытка осмыслить основные социальные процессы с целью выявить изменения или, по крайней мере, узнать, возможны ли эти изменения. По словам Хоффмана (1987: 233), это «не просто выражение конкретных реалий исторической ситуации, но и сила перемен в этих условиях». Нойфельд (1995: 5) также подтверждает эту точку зрения на критическую теорию. Она предлагает, с его точки зрения, форму социальной критики, которая поддерживает практическую политическую деятельность, направленную на трансформацию общества.

Идея эмансипации в критической теории отражена в идее «обеспечения свободы от непризнанных ограничений, отношений господства и условий искажённого общения и понимания, которые отрицают способность людей создавать свое будущее при наличии полной свободы воли и осознания» (Ashley, 1981: 227). Эти идеи явно контрастирует с теориями решения проблем, которые склонны воспринимать то, что Линклейтер (1997) называет «тестом неизменности». Критическая теория направлена ​ ​ на расширение рациональной, справедливой и демократической организации политической жизни за пределами уровня государств во благо всего человечества. 

Концепция эмансипации, пропагандируемая критической теорией международных отношений, в значительной степени восходит к мыслям, которые берут свое начало идеях Просвещения. В целом, они были связаны с разрушением существовавших форм несправедливости с целью создания условий, необходимых для всеобщей свободы (Devetak 1995). Начнем с того, что эмансипация, понятая мыслителями просвещения и авторами критических теорий в области международных отношений, в целом, выражает негативную концепцию свободы, заключающуюся в устранении ненужных, искусственно созданных социальных ограничений. Это понимание появляется в определении эмансипации у Бута (1991b: 539), который видит в ней «освобождение людей от тех ограничений, которые мешают им претворить в жизнь то, что они

 

[167]

 

свободно выбирают». Акцент в этом определении сделан на том, что необходимо нарушить препятствия или навязанные ценности, которые излишне ограничивают индивидуальную и коллективную свободу. Эмансипация – это стремление к автономии, к самоопределению (Linklater 1990a: 10, 135), но такая, «которая не может быть получена за счет других» (Fierke 2007: 188). Также, она представляет собой скорее процесс, а не конечную точку, цель (Fierke 2007: 190).

В работах Линклейтера о критической теории международных отношений два мыслителя упоминаются обязательно: Иммануил Кант и Карл Маркс. Подход Канта является более наглядным, потому что он стремится объединить темы власти, порядка и эмансипации (Linklater 1990: 21–2). Как выразился Линклейтер (1992: 36), Кант считал, что «государственная власть будет приручена принципами международного порядка, и со временем международный порядок будет изменяться до такой степени, пока он не будет соответствовать принципам космополитической справедливости». Теория международных отношений Канта является ранней попыткой наметить критическую теорию международных отношений, объединяя идеи и критикуя слабые стороны – позже это будет называться реалистским подходом – в рамках интереса к всеобщей свободе и справедливости. В то время как Линклейтер считает, что подход Маркса недостаточно широкий, поскольку последний сосредоточил внимание исключительно на классах, Линклейтер, тем не менее, признает, что идеи Маркса служат основой социальной теории, на которой должна строиться критическая теория международных отношений. По замечанию Линклейтера (1990: 159), как Маркс, так и Кант разделяют «стремление к универсальному обществу свободных людей, универсальному царству целей». Оба придерживались сильных приверженности идей Просвещения о свободе и универсализме, и оба положили начало критике партикулярных жизненных форм с намерением расширить моральное и политическое сообщество.

В завершении этой части главы, стоит отметить, что критическая теория международных отношений дает веские основания для более пристального рассмотрения отношений между знаниями и чьими-либо интересами. Одним из основных вкладов важнейшей международной теории в этом отношении является выявление политического характера формирования знаний. В основе всего этого лежит явная заинтересованность в оспаривании и устранении социально обусловленных ограничений свободы человека, что способствует возможной трансформации международных отношений (Linklater 1990: 1, 1998).

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться: