Переосмысление политического сообщества

Формирование критической теории международных отношений – это дух, если не буква, критики капитализма Маркса. Как и Маркс, авторы критических теорий в области международных отношений стремятся развивать социальную теорию с уклоном в идеи эмансипации (Haacke 2005; Linklater 2007: 11). С середины 1990-х годов одной из основных тем, которые выросли из критической теории международных отношений, является необходимость

 

[168]

 

разработки более сложных толкований понятия «сообщество» как средства выявления и устранения глобальных ограничений потенциала свободы равенства и самоопределения человечества (Linklater 1990b: 7). Подход Линклейтера к этой задаче, определившей повестку дня, в первую очередь, заключается в анализе того, как неравенство и господство проистекают из различных моделей организации политического сообщества, привязанных к суверенному государству; а также развитии социальной теории системы государств; и, наконец, рассмотрении альтернативных форм политического сообщества, которые способствовали бы развитию идей эмансипации.

В этом разделе рассматриваются три аспекта, в которых критическая теория международных отношений переосмысливает политическое сообщество (см. Linklater 1992a: 92–7). Первый аспект является нормативным и относится к философской критике государства как к ограничительной по своему характеру форме политической организации общества. Второй — социологический и связан с необходимостью разработать описание происхождения и эволюции современного государства как такового, системы государств и негативных черт, которые сопутствуют существованию этих систем. Третий – это праксиологический аспект, касающийся практических возможностей восстановления международных отношений в соответствии с более эмансипационными и космополитическими идеями, нежели ныне существующие. Общее влияние критической теории международных отношений и её главный вклад в исследование международных отношений заключается в сосредоточении на нормативных основах политической жизни.

Нормативный аспект: критика этического партикуляризма [6] и социальной изоляции

Одним из ключевых философских предположений, которые структурируют политическую и этическую мысль и практику в области международных отношений, является идея о том, что современное государство представляет собой естественную форму политического сообщества. Суверенное государство «фетишизировано», используя терминологию Маркса, как нормальный способ организации политической жизни. Однако авторы критических теорий в области международных отношений определяют это как проблему и обращают внимание на «моральный дефицит», создаваемый взаимодействием государства с капиталистической мировой экономикой. В этом разделе я представляю философское исследование критической теории международных отношений, обращаясь к нормативным основам политической жизни, и её критики этического партикуляризма и его социальной изоляции.

Философская критика партикуляризма была впервые наиболее полно и систематически изложена в работе Эндрю Линклейтера «Люди и граждане» (Linklater 1990). Автор старался, в первую очередь, проследить, как в современной политической мысли разделены этические обязательства гражданина и просто человека. На практике при выборе между «людьми» и «гражданами», предпочтение всегда отдавалось в пользу «граждан», пишет автор. Даже если существование определённых универсальных прав, которые распространялись бы на всех членов человеческого

 

[169]

 

сообщества, порой и признавалось, как, например, у большинства ранних современных мыслителей, они всегда играли второстепенную роль в а построении теорий партикуляризации. Как отмечает Линклейтер (2007a: 182), подобное разделение часто используется с целью нивелировать в глазах общества «страдания незнакомцев».

 «Люди и граждане» – это, помимо прочего, работа по восстановлению. Она стремится восстановить политическую философию, основанную на универсальных этических рассуждениях, которые в XX веке постепенно маргинализировались, особенно с началом Холодной войны и гегемонии реализма. Иными словами, он стремится восстановить и переформулировать стоический идеал человеческого общества, который был присущ христианству. Хотя элементы этого идеала можно найти в традиции естественного права, Линклейтер обращается, в первую очередь, к традиции Просвещения в попытках найти более полное выражение этого идеала. Линклейтер находится под сильным влиянием идей Канта, для которого война была, несомненно, связанна с разделением человечества на отдельные, эгоистичные политические единицы; Руссо, который заметил, что присоединяясь к одному сообществу те или иные индивиды неизбежно делали себя врагами остальной части человечества; а также Маркса, который видел в современном государстве элемент, вызывающий противоречия между общими и частными интересами.

Таким образом, речь идет о том, что партикулятивные политические ассоциации приводят к отчуждению сообществ друг от друга, постоянной войне и социальной изоляции. Подобные идеи лежать в основе философий ряда мыслителей XVIII века, таких, как Монтескье, Руссо, Пейн, Кант и других. Для них война была просто продолжением политики старого режима и инструментом государства. Маркс критикует современное государство, утверждая, что, поддерживая верховенство закона, частную собственность и деньги, оно маскирует отчуждение и эксплуатацию народа в условиях капитализма за буржуазными идеалами свободы и равенства. Маркс, безусловно, видел в идее разделения политики и экономики либеральную иллюзию, созданную для маскировки отношений власти и населения, присущих капитализму. С точки зрения Руперта (Rupert 2003: 182), Маркс был твердо уверен, что «кажущиеся неполитическими экономические пространства, порождённые капитализмом – как внутри государств, так и в сфере международных отношений – пронизаны структурированными отношениями социальной власти, напрямую связанными с политической сферой». Согласно такой позиции, современные международные отношения, поскольку они сочетают политическую систему суверенных государств и экономическую систему рыночного капитализма, являются одной из форм исключения, при котором отдельные классовые интересы объявляются универсальными. Поэтому проблема суверенного государства заключается в том, что как «ограниченное моральное сообщество» оно способствует поддержанию подобного положения дел, порождая отчуждение, несправедливость, неуверенность и конфликты между эгоистичными государствами путем создания жесткого разграничения между «нами» и «ими» (Cox 1981: 137; Linklater, 1990b: 28).

Подобные дискуссии, особенно учитывая события последнего столетия, среди которых имели место геноциды, беспрецедентное количество

 

[170]

 

беженцев, привели в последние годы исследователей к рассуждениям о более общих и глубоких вопросах о политических основах, на которых построено разделение человечества. Так, отмечает исследователь Хатчингс (1999: 125), под влиянием данной тенденции критическая теория в области международных отношений поставила под вопрос «национальное государство как нормативно желаемый способ политической организации общества». В соответствии с мнениями других исследователей критических теорий в области международных отношений, Хатчингс (1999: 122, 135) определяет как проблему «идеализированные фиксированные онтологии» нации и государства. Однако он идет дальше в своих работах, чем Линклейтер, также проблематизируя индивидуальное «я» либерализма. Её идея заключается в том, чтобы изучить статус всех нормативных требований к самоопределению, и как «я» понимается индивидуумом, нацией и государством в целом. Но поскольку в её риторике «я» все же используется как самостоятельную сущность, анализ Хатчингс, по сути, дополняет и расширяет философскую критику партикуляризма, созданную Линклейтером.

Ричард Шапкотт (2000b, 2001) также продолжает эту критику, исследуя различные концепции отношений «я» с «другими» в международных отношениях. Основное внимание Шапкотт уделяет вопросам возможности достижения справедливости в мире с большим разнообразием культур. Несмотря на большее влияние Ханса-Георгия Гадамера и Цветана Тодорова, нежели Хабермаса, критика Шапкотта о «я» вполне согласуется с идеями Линклейтера и Хатчингс. Он отвергает как либеральные, так и коммунитарного[7] представления о «я». По его словам, либеральные концепции о «я» включают в себя «важный аспект ассимиляции», потому что они неспособны правильно определить разницу (2000b: 216). С другой стороны, коммунитаристы, как правило, ограничиваются политическим сообществом и, как следствие, отказываются предоставлять «посторонним» или негражданам равный голос при обсуждении вопросов морали. Другими словами, «либералы недооценивают моральное значение национальных различий, в то время как коммунитаристы переоценивают их. И та, и другая позиция не могут верно объяснить различия» (Shapcott 2001: 1).

Цель приведённого рассказа об идеях Хатчингс, Линклейтера и Шапкотта заключается в том, чтобы подвергнуть сомнению вопрос об ограниченности идентичности. Эти исследователи призывают менее догматично относиться к вопросу о национальных границах, поскольку национальные границы признаются ими «ни морально решающими, ни морально незначимыми» (Linklater 1998: 61). Вероятно, их существование неизбежно в той или иной форме. Проблема, однако, в в необходимости сделать так, чтобы национальные границы не препятствовали принципам открытости, признания и справедливости в отношениях с «другими» (Linklater 1998: 2, Hutchings 1999: 138; Shapcott 2000a: 111).

Критическая теория в области международных отношений подчеркнула опасность неконтролируемого партикуляризма, которая может слишком легко лишить «посторонних» определённых прав. Эта философская критика партикуляризма привела критическую теорию в области международных отношений к критике суверенного государства как одной из передовых современных

 

[171]

 

форм социальной изоляции и, следовательно, как серьезного препятствия для всеобщей справедливости и эмансипации. В следующем разделе мы изложим описание критической теории международных отношений с точки зрения социологии о том, как современное государство пришло к формированию политического сообщества.

Социологический аспект: состояния, социальные силы и изменяющиеся мировые порядки

 

Опровергающая утверждения реалистов о том, что состояние анархии и эгоистические интересы как детерминанты действий государств являются либо естественными, либо неизменными, критическая теория в области международных отношений всегда была частью парадигмы конструктивизма. Поэтому одна из её важнейших задач состоит в том, чтобы учесть социальные и исторические аспекты в ходе исследований, которым традиционные теории уделяют недостаточно внимания.

Против позитивизма и эмпиризма различных форм реализма критическая теория международных отношений применяет герменевтический подход, который предполагает, что социальные структуры могут существовать межсубъектно. «Структуры сконструированы социально», – пишет Кокс (Cox 1992a: 138), «они становятся частью объективного мира в силу своего существования в межсубъектности соответствующих групп людей». Появление активной роли человеческого разума в конституции социального мира не приводит к отрицанию материальной реальности, оно просто дает ему другой онтологический статус. Хотя структуры, как межсубъектные продукты, не обладают физическим существованием, как столы или стулья, тем не менее они обладают реальным, вполне определённым воздействием (Cox 1992b: 133). Структуры оказывают определённое воздействие потому, что люди действуют так, как будто эти структуры реальны (Cox 1986: 242). Именно эта точка зрения на онтологию лежит в основе попыток Кокса и критической теории международных отношений осмыслить существующий сегодня порядок.

В отличие от индивидуалистических онтологий, которые понимают состояния как атомистические, рациональные и посессивные, а также, полагающих, что идентичности существуют до или независимо от социального взаимодействия (Reus-Smit 1996: 100), критическая теория в области международных отношений больше интересуется объяснением того, как отдельные акторы и социальные структуры возникают и как их появление обусловлено исторически. Например, в ответ на Вестфальскую догму о том, что «государство есть состояние» (Cox 1981: 127), критическая теория международных отношений рассматривает современное государство как своеобразную форму политического сообщества, которое привносит с собой особые функции, роли и обязанности, социально и исторически определённые. В то время как реализм воспринимает государство как нечто само собой разумеющееся, критическая теория стремится подвести под теорию появления государства социальную базу.

Решающим аргументом критической теории международных отношений является тот факт, что мы должны учитывать развитие современного государства как доминирующей формы политического общества в современном мире. Поэтому требуется учитывать то, как

 

[172]

 

государства определяют свои моральные и юридические обязанности и как они отражают определённые предположения о структуре и логике развития международных отношений. Используя работы Майкла Манна и Энтони Гидденса, Линклейтер (1998: 4–5) описывает то, что он называет исторической социологией «ограниченных сообществ».

В работе «За пределами реализма и марксизма» (1990) Линклейтер уже начал анализировать взаимодействие различных логики и процессов рационализации в становлении современной мировой политики. Однако, в работе «Трансформации политического сообщества» (1998) он продолжает этот анализ, представляя более подробное описание этих процессов и более тесно связывая их с системами включения и исключения в процесс развития современного государства. Его идея заключается в том, что границы политических сообществ формируются в результате взаимодействия четырех процессов рационализации: государственного строительства, геополитического соперничества, индустриализации капитализма и морально-практического обучения (Linklater 1998: 147–57). Благодаря этим процессам рационализации современное государство приобретает пять монополий – неделимых, неотъемлемых и исключительных прав государства: право монополизировать законные средства насилия над заявленной территорией, исключительное право на налоги в пределах указанной территории, право требовать нераздельную политическую преданность, исключительное право разрешать споры между гражданами, а также право являться единственным субъектом представительства на международной арене (Linklater 1998: 28–9).

Объединение этих монопольных полномочий положило начало тому, что Линклейтер называет «суммирующим проектом» современного вестфальского государства. Результатом было создание концепции политики, основанной на предположении о том, что вопросы о границах суверенитета, территорий, национальности и гражданстве должны рассматриваться совместно (1998: 29, 44). Современное государство сосредоточило эти социальные, экономические, правовые и политические функции вокруг одного суверенного субъекта управления, который и стал основным предметом международных отношений, постепенно устраняя альтернативы. Также важной проблемой для Линклейтера является рассмотрение того, как этот тотализирующий проект современного государства изменяет социальные связи и, следовательно, изменяет границы моральных и политических сообществ. Хотя государство всегда было центральным объектом в изучении международных отношений, существует не так много попыток объяснить меняющиеся способы определения государствами принципов привязывания граждан к определенному сообществу, отделяющих их от остального мира.

Основное внимание Линклейтера сосредоточено на изменении характера социальных связей имеет много общего с работами Кокса (1999), рассматривающих проблему изменения отношений между государством и гражданским обществом. Ключом к переосмыслению международных отношений, по словам Кокса, является изучение отношений между государством и гражданским обществом и, таким образом, признание того, что государство принимает разные формы не только в разные исторические эпохи, но также может это делать в течение одного исторического периода.

Нельзя утверждать, что критическая теория международных отношений сосредоточена на

 

[173]

 

создании теории только о государствах, следует помнить, что государство – это лишь одна сила, которая участвует в формировании настоящего мирового порядка. Кокс (1981: 137–8) утверждает, что всестороннее понимание настоящего порядка и его структурных характеристик должно учитывать взаимодействие между социальными силами, государствами и прочими акторами. С его точки зрения, государство играет «промежуточную, хотя и автономную роль» между, с одной стороны, социальными силами, сформированными производством, а с другой – мировым порядком, который олицетворяет определенную конфигурацию власти, определяемую системой государств и мировой экономикой (1981: 141).

Существуют два фундаментальных, связанных между собой предположения, на которых Кокс основывает свою теорию государства. Первое отражает марксистско-грамматическую аксиому о том, что «мировые порядки... основаны на общественных отношениях» (Cox 1983: 173). Это означает, что наблюдаемые изменения в военном и геополитическом балансе сил можно связать с фундаментальными изменениями в отношениях между капиталом и трудом. Вторая предпосылка связана с аргументом Вико о том, что такие институты, как государство, являются продуктами истории. Государство не может быть оторвано от исторического контекста, поскольку его сущность не может быть определена или понята без этого контекста (Cox 1981: 133). Конечным результатом является то, что определение государства становится более широки с целью охватить «основы политической структуры в гражданском обществе» (Cox 1983: 164). Влияние церкви, прессы, системы образования, культуры и т. д. должно быть включено в анализ сущности государства, поскольку эти институты помогают формировать отношения, планы и поведение, соответствующие и способствующие установлению отношений власти в обществе. Таким образом, государство, включающее в себя механизм управления, и гражданское общество составляют «гегемонистский общественный порядок» (1983).

Этот гегемонистский общественный порядок также следует понимать как доминирующую конфигурацию «материальной силы, идеологии и институтов», которая формирует формы мирового порядка (Cox 1981: 141). Поэтому ключевой проблемой для Кокса является объяснение перехода от одного мирового порядка к другому. Он уделяет большое внимание объяснению того, «как произошли структурные преобразования в прошлом» (Cox 1986: 244). Например, он проанализировал в деталях структурную трансформацию, которая происходила с конца XIX века — периода, характеризующегося ремесленным производством, созданием либерального государства [США] и расцветом pax Britannica – до периода начала массового промышленного производства, формирующихся государств, основанных на националистических идеях и имперского соперничества (Cox 1987). В своей недавней работе Кокс выражает озабоченность перестройкой мирового порядка, вызванной глобализацией. Коротко, Кокс и его коллега Стивен Гилл предложили

 

[174]

 

обширные исследования растущей глобализации производства и финансового сектора и того влияния, которое эти факторы оказывают на Вестфальские принципы организации общества и государства. В основе данного влияния лежит то, что Кокс называет «интернационализацией государства», в результате чего государство становится не чем иным, как инструментом реструктуризации национальных экономик с целью сделать их более восприимчивыми к требованиям капиталистической глобальной экономики. Этот факт дал возможность продолжению роста капитала – «по отношению к труду и способу воссоздания определенных идей, интересов и форм государства» – и породило неолиберальную «деловую цивилизацию» (Gill 1995, 1996: 210; Cox 1993, 1994).

Опираясь на работы Карла Поланьи, Кокс и Гилл считают, что социальные цели государства подчиняются рыночной логике капитализма, вытесняют экономику из общества и создают сложный мировой порядок, вызывающий конфликт между принципами территориальности и взаимозависимости (Cox 1993: 260–3; Gill 1996). Некоторые из последствий этой экономической глобализации, отмечают Кокс (1999) и Гилл (1996), – усиление социально-экономического неравенства, растущая аномия[8], недостаточно развитое гражданское общество и, как следствие, рост радикального популизма (крайне правые, ксенофобские и расистские движения).

Размышления об изменении глобальных запросов общества, отмечает Кокс (1999: 4), ценны тем, что могут «служить руководством к действиям, направленным на изменение мира, улучшения жизни человечества на пути достижения социальной справедливости». В конце концов, как утверждают и Кокс (1989), и Маклин (1981), понимание существования изменений должно быть главной чертой любой теории международных отношений. Именно анализ потенциала структурных преобразований в мировом порядке и есть основная цель критической теории международных отношений, исследующей также «эмансипационные контр-гегмонистские» силы. Подобными контр-гегемонистскими силами могут быть, например, коалиции государств «третьего мира», которые пытаются бороться с господством стран «ядра» или «контр-гегмонический союз сил в мировом масштабе» – профсоюзы, неправительственные организации (НПО) и новые социальные движения, которые поддреживаются, в первую очередь, «снизу» в гражданском обществе (Cox 1999, Maiguaschca 2003, Eschle and Maiguaschca, 2005).

Это побудило Линклейтера (2002a, 2011c) выработать концепцию, которую он называет «социологией гусударств-систем». Он сравнивает системы состояний во времени на основе того, как именно они взаимодействуют с международными и транснациональными угрозами и нарушениями. Какие виды нарушений генерируются в конкретных государствах-системах, и в какой степени правила и нормы, направленные на устранение последствий этих нарушений встроены в сами эти системы. Первоначальные исследования показали, что система государств может быть уникальной в своем развитии

 

[175]

 

«космополитических соглашений о нарушениях» (Linklater 2001). Опираясь на работу социолога Норберта Элиаса, Линклейтер изучил влияние «цивилизационного процесса» на современную систему государств. Он увидел изменение отношения к насилию и боли, усиление чувствительности к эмоциям, таким как смущение, чувство вины, стыд и отвращение (Linklater 2011c: 5). Это обращение к проблеме эмоций перекликается с некоторыми ранними работами авторов Франкфуртской школы, не в последнюю очередь Адорно, и с недавними тенденциями в постструктурализме, однако, вместе с тем, это отход от холодного рационализма, связанного с категориальным императивом Канта. Для Линклейтера к этой проблеме – это попытка понять, как космополитизм может быть основан на сострадании, симпатии и других эмоциональных привязанностях.

Тем не менее, цивилизационные успехи, достигнутые современной системой государств, могут оказаться под угрозой в результате событий 11 сентября. Хотя ответы и реакции на совершенные террористические атаки, совершенные Аль-Каидой, были различны, Линклейтер (2002b, 2007b) обеспокоен тем, что доминирующая в риторике Белого дома идея о цивилизационной войне против зла и ослабления глобального порядка угрожает возможностью потенциального роста факторов «децивилизации». «Война с терроризмом» под руководством США, в ходе которой отдаются предпочтения военным средствам, подвергающая жизни невинных людей риску, мешающая работе норм международного права и применяющая «конституционные пытки», подняла вопрос о «новом видении мира, в котором некоторые люди наказываются превентивно, мира, которому был нанесен удар, и от него он не сможет легко оправиться» (Linklater 2002b: 304). Неявной в работах в Линклейтера, и гораздо более очевидной у других авторов является идея о том, что наибольшей угрозой для мирового порядка могут быть не террористы, пусть и нанесшие такой тяжелый удар, а реакция на него Соединенных Штатов. Поставив себя вне норм, норм и институтов международного сообщества в своем преследовании террористов, США не только уменьшают перспективы развития мирного и справедливого мирового порядка, но и подрывают те самые «цивилизационные» принципы, на которых эта страна была основана (Booth and Dunne, 2011; Devetak 2005, Habermas 2003a, 2006).

Праксеологический аспект: космополитизм и дискурсивная этика

Одной из главных целей социологии в государство-центричной системе является оценка возможности демонтажа тотализирующего проекта современного государства и перехода к более открытым, инклюзивным формам сообщества. Это отражает убежденность авторов критической теории международных отношений в том, что, хотя подобные проекты были чрезвычайно успешными, они не охватывали все аспекты современной политической жизни. Они не смогли «подорвать чувство нравственной тревоги, когда обязанности человека как гражданина сталкиваются с его обязанностями перед

 

[176]

 

остальным человечеством» (Linklater 1998: 150–1). Этот раздел посвящен попыткам критической теории международных отношений переосмыслить суть человеческого общества в свете этого «морального беспокойства» и накопленного «морального капитала», который углубляет и расширяет космополитизм человека. Все это связано не только с определением сил, демонтирующих практики социальной изоляции, но и с выявлением тех, которые пытаются вытеснить или, по крайней мере, дополнить систему суверенных государств космополитическими структурами глобального управления. Томас Диз и Джилл Стейнс (2005: 132) видят в этом облегчение институциональных изменений, которые конкретизируют диалогический идеал; Хауке Бранкхорст и Хабермас – содействие становлению «глобального управления без глобального правительства» и «постнациональных демократий без постнациональных государств» (Scheuerman 2008 и 2011).

Работа Линклейтера является наиболее обширным описанием политического сообщества в международных отношениях. В «Трансформации политического сообщества» (1998) он излагает свое видение в терминах «тройной трансформации», затрагивающей политическое сообщество. Три трансформационные тенденции, которые Линклейтер определяет, – это: прогрессивное признание того, что моральные, политические и правовые принципы должны быть стать универсальными; важность признания необходимости сокращения материального неравенства; более глубокое уважение к культурным, этническим и гендерным различиям. «Тройная трансформация» определяет процессы, которые открывают возможность демонтажа взаимосвязи между суверенитетом, территорией, гражданством и национализмом и перехода к более космополитическим формам управления. В этом отношении праксеологический аспект проблемы связывается с нормативным аспектом, продвигая критику партикуляризации современного государства. Однако, следует отметить необходимость некоторого пересмотра этой критики. Современные государства не просто слишком частный случай государства Линклейтера, они, при это, также слишком универсальны (Linklater 1998: 27). Линклейтер обращается к своей ранней критике партикуляризма, признавая аргументы феминизма и постмодернизма о том, что универсализм рискует игнорировать или подавлять некоторые маргинальные или уязвимые группы населения, если только он не уважает существующие различия. Тем не менее, это соответствует критике эпохи Просвещения системы суверенных государств и проекта по универсализации пространства, в котором люди относились бы друг к другу как к равным.

Если главной задачей критической теории международных отношений является содействие реконфигурации политического сообщества, а не только расширение политического сообщества за пределами суверенного государства и укоренение его в этих границах, тогда она должна предложить более сложную многоуровневую структуру управления. В конечном счете, это напрямую связано с воссозданием государства в границах альтернативных рамок политических действий, которые уменьшают влияние социальной изоляции и расширяют демократическое участие.

Ключом к реализации подобных представлений является разрыв связи между суверенитетом и политическим сообществом, которая является неотъемлемой частью Вестфальской системы (Devetak 1995a: 43). Пост-исключающая форма политического сообщества, по словам Линклейтера, будет пост-суверенной или пост-Вестфальской. Это

 

[177]

 

позволило бы отказаться бы от идеи, что сила, власть, территория и лояльность должны быть сосредоточены вокруг одного сообщества или монополизированы одним органом управления. Государство больше не может быть единственным, и при этом эффективным, посредником между лояльностью, идентичностями и интересами многих субъектов международных отношений, существующих в современном глобализирующемся мире (см. Devetak 2003). Более сложные системы посредничества должны быть разработаны, утверждает Линклейтер (1998: 60, 74), однако сделать это возможно только путем преодоления «разрушительного слияния», достигнутого современным государством, и развития более широких возможностей для диалога сообществ. Таким образом, общий эффект будет заключаться в «децентрализации» государства в контексте более космополитической формы политической организации.

Вышеперечисленные аспекты требуют от государств находить себя в новых, частично измененных формах международного общества. Линклейтер (1998: 166-7) перечисляет три таких формы. Первая – плюралистическое сообщество государств, в котором принципы сосуществования работают «во благо сохранения уважения к свободе и равенству независимых политических сообществ». Вторая – «солидаристское» сообщество государств, которые согласились с независимыми моральными целями. Третья – пост-Вестфальская система, в которой государства отказываются от некоторых своих суверенных полномочий для того, чтобы институционализировать общие политические и моральные нормы (Habermas 2006). Эти альтернативные рамки международного сообщества расширят границы политического сообщества, увеличив влияние, которое обязанности «аутсайдеров» оказывают на процессы принятия решений, и вносят вклад в то, что Линклейтер и Шапкотт (Linklater 1998; Shapcott 2001) называют «диалогическим космополитизмом».

Они пишут о феномене, который называют «тонким космополитизмом». «Тонкий космополитизм» должен был бы содействовать универсальным требованиям, но, тем не менее, отдавать должное различиям (Shapcott 2000b, 2001). В рамках такой установки лояльность суверенному государству или любой другой политической ассоциации не может быть абсолютной (Linklater 1998: 56; Devetak 2003). Принимая во внимание разнообразие социальных и нравственных связей, «тонкий космополитический» идеал стремится умножить типы и уровни политического сообщества (Geras 1999 и Walker 1999). Однако это не означает, что обязанности перед человечеством должны быть приоритетнее любых других. В «тонкой космополитической» структуре нет фиксированной «моральной иерархии» (Linklater 1998: 161–8, 193–8). Эта версия «тонкого космополитизма» «ставит идеалы диалога и согласия в центр своего проекта и использует язык Хабермаса (2006), с целью закрепить в качестве юридической нормы, а не морализовать определённые аспекты международных отношений. Иными словами, космополитическая критическая теория международных отношений Хабермаса расширяет прогрессивную «конституциализацию международного права», видя необходимость в появлении возможности реализации «глобальной внутренней политики без мирового правительства» (Habermas 2006: 135–7). Целью этой многоуровневой глобальной системы было бы ограничиваться обеспечением международного мира и защитой прав человека (Habermas 2006 – глава 8; Beardsworth 2011: 32–40).

Другая версия космополитизма была развита Дэвидом Хелдом и Даниэлем Арчибуги (Archibugi and

 

[178]

 

Held 1995, Archibugi 2002, 2004a). Их работа связана с оценкой угроз и возможностей, которые глобализация представляет для демократии. Арчибуги задумался (2002: 28): «Почему принципы и правила демократии действуют только в рамках политического сообщества? » С его точки зрения, это не просто вопрос «тиражирования идеи», на самом деле, это – модель, с которой мы столкнемся и в других сферах» (2002: 29). Это вопрос укрепления верховенства закона и участия граждан в политической жизни посредством дифференцированных форм демократического участия. Арчибуги (2004b) даже наметил космополитические принципы, регулирующие проблему гуманитарных интервенций. Это спорная концепция связана с событиями, происходившими после окончания Холодной войны, и растущей готовностью со стороны международного сообщества попрать принципы суверенитета в случае, если имеют место чрезмерные, широкомасштабные случаи притеснения людей. Несмотря на то, что остаются трудноразрешимые проблемы, связанные с практикой, такие, как, например вопрос о том, «кто уполномочен решать, когда требуется гуманитарное вмешательство», Арчибуги (2004b) решительно отвергает идею о том, что государства могут в одностороннем порядке позволять себе вмешательство во внутренние дела других государств даже с гуманитарными целями (Devetak 2002, 2007).

В этом заключительном разделе я кратко изложу, как акцент на проблеме диалога используется в критической теории международных отношений. Линклейтер использует понятие Хабермаса в отношении дискурсивной этики как образец его диалогического подхода. Дискурсивная этика — это, по сути, совещательный, ориентированный на согласие подход к решению политических вопросов в рамках морали. Согласно Хабермасу (1984b: 99), дискурсивная этика основывается на необходимости при общении субъектами учета их убеждений и действий в рамках понятий, которые ясны другим и которые они могут затем либо принять, либо оспорить. Он следует идеям Канта, утверждавшего, что политические решения и нормы должны быть обобщаемыми и соответствовать нормативным требованиям общественного контроля, если есть цель сделать их легитимными. В те моменты, когда международные принципы, социальные нормы или институты теряют легитимность, или когда консенсуса достичь не удается, согласно теории, дискурсивная этика используется как средство нахождения устраивающего все стороны решения и выработки новых принципов или институциональных механизмов. Согласно теории дискурсивной этики, только что появившиеся политические принципы, нормы или институциональные механизмы могут быть справедливыми только в том случае, если они могут найти с одобрением всех тех, кого они так или иначе затрагивают (Habermas 1993: 151).

Есть три аспекта, о которых стоит упомянуть в данной статье. Во-первых, дискурсивная этика является инклюзивной. Эта концепция ориентирована на создание и поддержание условий, необходимых для открытого и диалога без дискриминации какой-либо из сторон. Ни один человек или группа, чьи интересы будут затронуты принципами, нормами, о которых идет речь в диалоге, не должны быть исключены из участия в этом диалоге. Во-вторых, дискурсивная этика демократична. Он основывается на модели публичной сферы,

 

[179]

 

которая связана с демократическим обдумыванием и согласием, участники используют «аргументированную рациональность» с целью «достижения взаимопонимания на основе консенсуса» (Risse 2000: 1–2). Комбинируя инклюзивные и демократические принципы, дискурсивная этика вырабатывает метод, который может помочь проверить, какие принципы, нормы или институциональные механизмы будут «одинаково хороши для всех» (Habermas 1993: 151). В-третьих, дискурсивная этика – это форма морально-практических рассуждений. Таким образом, она не просто руководствуется утилитарными расчетами или целесообразностью или навязанной концепцией «хорошей жизни»; скорее, она руководствуется методической справедливостью. Её больше интересует метод обоснования нравственных принципов, а не их материальный контент.

Можно выделить три основных значения дискурсивной этики для развития отношений между акторами на международной арене. Во-первых, в силу своего ориентированного на согласие, совещательного подхода дискурсивная этика предлагает методологическое руководство для демократизации процесса принятия решений. В свете социальных и материальных изменений, вызванных глобализацией производства и финансового сектора, миграцией, ростом числа субнациональных групп, ухудшением состояния окружающей среды и т. п., «жизнеспособность и подотчетность национальных органов, принимающих решения ставится под сомнение» (Held 1993: 26). Он подчеркивает недостаток демократичности суверенного государства, задавая вопрос: «Чье согласие необходимо и чье участие оправдано при принятии решений, касающихся, например, проблем СПИДа или кислотных дождей, или использования невозобновляемых ресурсов? На каком уровне необходимо решать эти вопросы: на национальном, региональном или международном? » (1993: 26–7). В условиях глобализации уместно, что дискурсивная этика поднимает вопросы не только о том, «кто» должен участвовать в процессах принятия решений, но также «как» и «где» эти решения должны приниматься. Ключевым моментом в работах Линклейтера (1999: 173) является идея о «разработке институциональных механизмов, которые конкретизируют идеал диалога» на всех уровнях социальной и политической жизни. Другой пример – слова Хауке Бранкхорста (Hauke Brunkhorst 2002), который говорил о необходимости способствовать развитию совещательной демократии на нескольких уровнях путем развития сильных общественных сфер, созданных нормами глобального конституционализма. Помимо конституционализации международного права, это также заставляет обратить внимание на возникающую глобальную или международную общественную сферу, в которой «социальные движения, негосударственные субъекты и «граждане мира» присоединяются к государствам и международным организациям в диалоге относительно использования власти и полномочий в в мире (Devetak and Higgott 1999: 491). Марк Линч (Marc Lynch, 1999, 2000) писал, что эта сеть перекрывающих друг друга транснациональных сообществ не только пытается влиять на внешнюю политику отдельных государств, но и стремится изменить международные отношения, модифицируя структурный контекст стратегического взаимодействия. Наличие глобальной общественной сферы гарантирует, указывает Рисс (Risse 2000: 21), что «актеры должны будут регулярно объяснять и оправдывать свое поведение».

 

[180]

 

Более того, согласно мнению Рисса (Risse 2004), споры и коммуникативные действия позволяют институтам глобального управления достичь большей легитимности, предоставляя «возможность говорить различным заинтересованным сторонам» и улучшая «способность решать проблемы» путем обсуждения. Здесь проявляется растущий интерес к работе Акселя Хоннета (Axel Honneth) о «борьбе за признание». Юрген Хаке (Jü rgen Haacke, 2005) и Мартин Вебер (Martin Weber 2007) убедительно доказали, что исследование Хоннета об источниках социальных конфликтов, социальной идентичности и солидарности может быть крайне полезным при изучении международных отношений. Он рассматривает одну из точек зрения на то, как опыт очернения, доминирования и отчуждения может стимулировать борьбу за признание, которой будут неизменно сопутствовать определённые моральные требования.

Во-вторых, дискурсивная этика предлагает процедуру урегулирования вооруженных конфликтов и принятия резолюций, приемлемых для всех сторон, чьи интересы затрагиваются. Космополитические демократические процедуры направлены, насколько это возможно, на устранение вреда в международных отношениях. Вторжение в Ирак США и Великобритании в марте 2003 года заставило Хабермаса (2003: 369) объявить, что «многосторонняя воля в межгосударственных отношениях – это не просто один из вариантов среди многих». Он утверждает(2003: 365), что, отказываясь от своей роли гаранта международных прав, нарушая законы международного права и не обращая внимания на мнение Организации Объединенных Наций, США «оставляют свой нормативный авторитет лежать в руинах». Несмотря на то, что падение жестокого режима является большим политическим благом, Хабермас осудил войну и отверг сравнения с конфликтом в Косово, который он и другие авторы критических теорий поддержали, назвав гуманитарной интервенцией. Причины осуждения войны в Ираке Хабермасом состоят в том, что она не удовлетворяла ни одному из критериев дискурсивной этики. Мало того, что США и Великобритания основывали свои действия на сомнительных разведданных, они также нарушали установленные нормы разрешения споров и демонстрировали гораздо менее убедительную приверженность «поиску истины», направленному на нахождение взаимопонимания и обоснованного консенсуса.

В-третьих, дискурсивная этика предлагает инструменты для критики и оправдания принципов, на которых строится политическая организация общества. Размышляя о принципах включения и исключения, дискурсивная этика отражает нормативные основы и институты, которые регулируют глобальную политическую жизнь. С моральной точки зрения, которая также присутствует в дискурсивной этике, суверенное государство как форма сообщества несправедливо, поскольку принципы включения и исключения не являются результатом открытого диалога и обсуждения между всеми, чьи интересы могут быть затронуты. Против исключительной природы социальной связи, лежащей в основе суверенного государства, дискурсивная этика ставит принцип включения –  стремление «обеспечить социальную связь всех со всеми» (Habermas 1987: 346). В некотором смысле, это попытка воплотить в жизнь идеал Канта – сообщества со-законодателей, включающего все человечество (Linklater 1998: 84–9). Как отмечает Линклейтер (1998: 10),

 

[181]

 

«все люди имеют равное право, при отсутствии доказательств в пользу противного, участвовать в универсальных диалогах, которые определяют легитимность глобальных соглашений». В целом, дискурсивная этика способствует развитию космополитического идеала, в котором политическая организация человеческого общества определяется в ходе бесконфликтного и неограниченного диалога.

 

Заключение

Нет никаких сомнений в том, что критическая теория вносила большой вклад в развитие теории международных отношений с момента её появления в начале 1980-х годов. Помимо прочего, она повысила осведомленность о связи между знаниями и политикой. Критическая теория международных отношений отвергает идею теоретика как объективного наблюдателя или отдельного наблюдателя. Вместо этого теоретик видится включенным в социальную и политическую жизнь общества, а теории международных отношений, как и все теории, находятся под влиянием чьи-либо интересов и убеждений, независимо от того, признаны они или нет. Также критическая теория международных отношений – это переосмысление сути современного государства и политического сообщества. Традиционные теории склонны считать государство неким объектом, чье существование, само собой разумеется, однако критическая теория анализирует меняющиеся способы формирования, поддержания и трансформации границ общества. Она не только обеспечивает социологический учет, но и обеспечивает устойчивый нормативный анализ практик включения и исключения. Цель критической теории по созданию альтернативного подхода и практики международных отношений основывается на возможности преодоления динамики исключения, связанной с современной системой суверенных государств, и создании космополитического комплекса договоренностей, которые будут способствовать укреплению мира, свободы, справедливости, равенства и безопасности по всему миру. Таким образом, данная теория — это попытка переосмыслить нормативные основы международных отношений с целью продвижения идей эмансипации в глобальной политике.

 

[182]

 

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться: