За пределами парадигмы суверенности: переосмысление политического

Одним из центральных выводов постструктурализма стал тот факт, что парадигма суверенности обеднила наши политические представления и ограничила понимание динамики мировой политики. В этом разделе мы рассмотрим попытки постструктуралистов развить новый концептуальный язык для того, чтобы представить мировую политику за пределами государство-центризма с целью переосмысления концепции политического.

Кэмпбэлл (1996: 19) задавался вопросом: «Можем ли мы представить мировую политику способом, менее обременённым проблематикой суверенности? » Целью становится создание концептуального языка, который бы лучше отражал нестандартные процессы и акторов в современной (постмодернистской) мировой политике. Кэмпбэлл (1996: 20) рекомендует «мыслить в рамках политической прозаики, которая понимает сквозную природу» мировой политики. Концептуализировать мировую политику в рамках «политической прозаики» – означает привлечь внимание к множеству потоков и взаимодействий, производимых

 

[204]

 

глобализацией, которая режет поперёк границы. Это значит сфокусироваться на огромном количестве политических, экономических и культурных видах деятельности, которые приводят к «детерриториализации» современной политической жизни; действиях, которые дестабилизируют парадигму суверенности.

В данном случае доказательство сильно опирается на философскую работу Жиля Делёза и Феликса Гуаттари (1977, 1987). Они выработали оригинальный концептуальный язык, который применялся в постструктуралистских теориях международных отношений для придания смысла действиям и влиянию различных негосударственных акторов, потоков и движений на политические институты государственной суверенности. Центральными терминами здесь являются ретерриториализация и детерриториализация (см. Patton 2000; Reid 2003). Первый ассоциируется с суммированием логики парадигмы суверенитета или «формой-Государством», как Делёз и Гуаттари это называют, чьи функции определяются процессом захвата и проведения границ. Второй термин, детерриториализация, ассоциируется с высоко мобильной логикой кочевничества, чьи функции определяются их способностями нарушать границы и избегать наказания от формы-Государства. Один выражается в стремлении к идентичности, порядку и объединению, другой – в стремлении к изменениям, течению и линиям полёта.

«Политическая прозаика», продвигаемая Кэмпбэллом и другими использует язык Делёза для того, чтобы пролить свет на новую политическую динамику и нужды, созданные беженцами, иммигрантами и новым социальным движением, так как они сталкиваются с формой-Государством и обходят его. Эти «пересекающие» группы и движения не только нарушают национальные границы, они ставят под вопрос территориальную организацию современной политической жизни. Как Ролан Блейкер (2000: 2) отмечает, они «ставят под вопрос пространственную логику, посредством которой эти границы были установлены, и формируют течение международных отношений». В своём изучении народного несогласия, Блейкер утверждает, что глобализация подчиняет социальную жизнь изменяющейся политической динамике. В эру средств массовой информации и телекоммуникаций, образы локальных актов сопротивления могут распространяться по всему миру, превращая их в события глобальной значимости. Блейкер предполагает, что глобализация изменила природу несогласия, делая возможным глобальные и пересекающиеся практики народного недовольства (2000: 31). Больше акты сопротивления не происходят в изолированном локальном контексте, а всё больше «приобретают сквозное измерение. Они просачиваются в часто неизвестные, но, тем не менее, важные серые зоны между внутренней и международной сферами», размывая границы между внутренним и внешним, локальным и глобальным (2000: 185). Обходя суверенный контроль и пересекая государственные границы, действия сквозных несогласных групп могут пониматься как «скрытые записи», которые происходят за кулисами, как это происходило за пределами и параллельно «публичным записям» суверенных государств. По этой причине, «скрытые записи» сквозных моментов,

 

[205]

 

детерриториализируя свои функции, уходят от пространственных кодов и практик главенствующих акторов и делают возможной критику суверенных государственных режимов ретерриториализации и исключенности. (2000: глава 7).

Это, в том числе, касается беженцев и мигрантов. Они придерживаются другого отношения к пространству, нежели граждане. Придерживаясь скорее кочевой, нежели осёдлой логики, они определяются движением через и между политическими пространствами. Они проблематизируют и бросают вызов «территориальному императиву» суверенных государств (Soguk and Whitehall 1999: 682). В самом деле, их кочевое движение смещает онтологическую норму, которая устанавливает идентичности людей в рамках пространственных границ государств-наций (1999: 697). Как следствие, они подрывают наши государство-центричные концептуализации, проблематизируя принятое понимание характера и местоположения политического.

Похожие аргументы выдвигались Питером Ньерсом и Миком Диллоном в отношении образа беженцев. Как Ньерс (1999) утверждает, образ беженца, как того, кто не может потребовать места члена «настоящего» политического сообщества, действует в рамках ограничений, занимая неоднозначную зону между гражданином и человеком. Диллон (1999) утверждает, что беженец/иностранец остаётся за пределами противоречивых режимов политической субъективности, которые привязаны к суверенному государству. Само существование беженца/иностранца ставит под вопрос установленную, независимую жизнь политического сообщества путём обнаружения отчуждения, разделяемого и беженцами, и гражданами. Как Согук и Уайтхолл (1999: 675) отмечают, беженцы и мигранты, путём нелегального пересечения границ, производят эффект разрыва традиционных конструктивных нарративов в международных отношениях.

 

Суверенность и этика исключённости

Постструктуралистская этическая критика государственной суверенности должна быть осмыслена в отношении деконструктивной критики тотализации и эффекта детерриториализации пересекающих сражений. Деконструкция уже объяснялась как стратегия интерпретации и критики, которая нацелена на теоретические концепты и социальные институты, стремящиеся к тотализации или полной стабильности. Важно заметить, что постструктуралистская критика государственной суверенности сосредотачивается на суверенности.

Сегодня суверенное государство сегодня можно назвать доминирующим видом субъективности в международных отношениях, но является ли оно основным и исключительным – остаётся под вопросом. Наиболее радикальный подсчёт политико-этических издержек предлагается Робом Уолкером в работе «Внутри/Снаружи» (1993). Уолкер задаёт в ней контекст, в котором государственная суверенность мобилизуется как аналитическая категория, с которой можно понять международные отношения, а также

 

[206]

 

как первое выражение морального и политического сообщества. Критика Уолкера предполагает, что суверенность государства лучше всего понимается как конструктивистская политическая практика, которая исторически возникает для разрешения трёх онтологических противоречий. Соотношение между временем и пространством было разрешено путём сдерживания времени в пределах внутритерриторального пространства. Соотношение между универсальным и конкретным было разрешено посредством системы суверенных государств, которые давали выражение множественности и особенности государств, с одной стороны, и универсальности системы с другой. Решение также позволяло стремлению к универсальным ценностям осуществляться в рамках определённых государств. В конце концов, отношения между своими и чужими, также могут решаться в терминах «внутренних» и «внешних» акторов, друзей и врагов (Walker 1995а: 320–1, 1995b: 28). В деконструктивном стиле, Уолкера считает (1993: 23), что «можно дестабилизировать две эти кажущиеся противоположными категории, показав, как они становятся взаимосозидательными, при этом постоянно находясь в процессе взаимного размывания друг друга». Общий эффект от исследования Уолкером государственной суверенности, соотносящейся с «политической прозаикой», о которой говорилось ранее, состоит в том, что он поставил под вопрос, является ли это всё ещё полезной описательной категорией и эффективным ответом на проблемы, которые противостоят человечеству в современной политической жизни.

Анализ, предоставленный Уолкером, предполагает, что становится всё сложнее организовать современную политическую жизнь в условиях существования суверенных государств и их границ. Он утверждает, что существуют «пространственно-временные процессы, которые вступают в радикальные разногласия с решениями, выраженными принципами государственной суверенности» (1993: 155). По одновременно материальным и нормативным причинам, Уолкер отказывается признать государственную суверенность как единственное или лучшее из возможных средств организации современной политической жизни. Не стоит загонять современную политическую жизнь в рамки взаимно исключающих и взаимно дополняющих оппозиций, как внешнее и внутреннее. Идентичность не должна быть исключительной, разница не должна быть интерпретирована как противоположность идентичности (1993: 123), и компромисс между людьми и гражданами, встроенный в современное государство не нуждается в постоянном приоритете в пользу нужд граждан в ущерб человечеству (Walker 2000: 231–2).

Переосмыслить вопрос политической идентичности и сообщества, не уступающего бинарным оппозициям, означает рассматривать политическую жизнь за пределами парадигмы суверенных государств. Это значит серьёзно отнестись к возможности возникновения новых форм политической идентичности, а также сообществ, которые не рассматриваются как абсолютно исключённые и которые не имеют пространственных различий между «тут/там», «свой/чужой» (Walker 1995а: 307).

Коннолли приводит постструктуралистскую критику, которая ставит под вопрос демократию, напрямую влияющую на суверенность. Его аргументы в том, что понятие государственной суверенности несовместимы с демократией, особенно в глобализированной современности. Смысл его критики заключается в том, чтобы бросить вызов монополии суверенных государств над пристрастиями, идентификацией

 

[207]

 

и энергией её членов» (Connolly 1991: 479). Множественные виды принадлежности и независимости, а также множественности глобальных рисков, которые существовали в поздней современности, усложняют стройную простоту двоичного деления на внутренних и внешних. Его позиция состоит в том, что обязательства и обязанности постоянно переполняют границы суверенных государств. Суверенность, как говорит Коннолли, «налагает слишком жёсткие ограничения на идентичности и лояльности, распространяющиеся за её пределами», и таким образом, становится необходимым продвигать дух демократии, который расширяет территориализацию, путём разрезания государства насквозь на всех уровнях (1991: 480). Он называет это «дезинтеграцией демократии». «Что необходимо политически», – говорит он, – «это ряд кросс-национальных, нестатичных движений, организованных по линии государства, мобилизованных по специфическим вопросам глобальной важности, одновременно прессующих государство изнутри и снаружи, для переформирования установленных убеждений, приоритетов и политик (Connolly 1995: 23).

Схожий аргумент выдвигался Кэмпбэллом. Согласно ему (1998а: 208), норма онтологии представляет «моральную картографию», которая территориализирует демократию и ответственность, ограничивая её пределами суверенных государств. Но, как и Коннолли, Кэмпбэлл заинтересован во взращивании духа демократического плюрализма, который будет продвигать толерантность и мультикультурализм внутри и за пределами государственных границ. Продвижение активного утверждения разницы, станет сопротивлением логике суверенных государств территориализации и захватов.

 

Постструктуралистический дух

Постструктурализм задаётся вопросом: что может означать этика за пределами парадигмы суверенной субъективности? Существует два направления этики, которые произрастают из постструктуралистского осмысления международных отношений. Одно направление бросает вызов онтологическим описаниям, на которых базируются традиционные этические аргументы. Это предвосхищает понятие этики, которое не обуславливается жёсткими, фиксированными границами между внутренним и внешним. Другое направление сосредотачивается на отношениях между онтологическими основаниями и этическими аргументами. Оно ставит под вопрос, должна ли онтология предвосхищать этику.

Первое направление раскрывается наиболее полно Эшли и Уолкером (1990) и Коннолли (1995). Основание их работ является критика веры, вложенной в границы. Снова, основная цель постструктурализма здесь – защита суверенных государств от неподвижных границ. Территориальные границы, которые понимаются как отметки границ политической идентичности или сообщества, рассматриваются постструктуралистами как исторические случайности и далеко не однозначные произведения (Ashley and Walker 1990). Как таковые, они не придерживаются какого-либо необычного статуса. Как вызов этическому разграничению,

 

[208]

 

налагаемому суверенностью государства, постструктуралистская этика или «дипломатический дух», как её называют Эшли и Уолкер, не ограничивается какими-либо территориальными или пространственными границами. Она стремится «дать возможность жёсткой практике этой этики в наиболее широких направлениях» (1990: 395). Никакие демаркационные границы не должны мешать универсализации этой этики, которая распространяется сквозь границы (как вымышленные, так и территориальные):

«Там, где такая этика широко используется, ни один голос не может эффективно утверждать, что он героически исходит из исключительного основания, предлагая это основание как источник необходимой правды, которую люди должны усилено проецировать во имя граждан, людей, нации, класса, пола, расы, золотого века, или исторической причины любого рода. Там, где такая этика широко используется, никакой тоталитарный режим не может быть установлен в принципе» (Ashley and Walker 1990: 395).

Порывая с этикой суверенного исключения, постструктурализм предлагает такое понимание этики, которое обособлено от территориальных ограничений. Дипломатический дух является детерриториализированной этикой, которая развивается посредством пересечения суверенных ограничений. Трансгрессивная этика дополняет детерриториализованное понятие демократии, о котором писал Коннолли. Он подчёркивал, что обе идеи являются критикой суверенности государства как основы для проведения, организации и ограничения политической жизни.

Другое этическое направление было выдвинуто Кэмпбэллом. Он, следуя за Дерридой и Левинасом, задаёт вопрос традиционным подходам, которые выводят этику из онтологии, особенно онтологии метафизики присутствия (Campbell 1998а: 171–92; см. также Levinas 1969: секция 1А). Оно начинается не с эмпирического восприятия мира как необходимой прелюдии к этическому соображению. Напротив, этика получает первенство как «первая философия». Ключевым мыслителем в этом этическом подходе является Эммануэль Левинас, на которого сильнее повлияла еврейская теология, нежели греческая философия. Действительно, разница между этими двумя стилями мысли постоянно прослеживается в мысли Левинаса, как разница между философией различия и философией идентичности или всеобщности.

Левинас уничтожает иерархию между онтологией и этикой, отдавая главенство этике с самого начала. Кажется, что этика функционирует как условие, которое даёт начало миру. Левинас предлагает новое описание онтологии, так как она неразрывно связана с этикой и обязана ей, и свободна от суммирующих импульсов. Его мысль противостоит всем формам онтологического и политического империализма или тоталитаризма (Levinas 1969: 44; Campbell 1998а: 192). В схеме Левинаса, субъективность конструируется посредством этических отношений и подобно им. Результатом подхода Левинаса стало изменение понятия субъективности

 

[209]

 

и ответственности в свете этики непохожести и различия (см. Campbell 1994: 463, 1998а: 176). Это стало точкой подъёма для этики, которая отходит из принципа Канта обобщаемости и симметрии, которые мы находим в критической теории. Вместо того, чтобы начинать с Своих и потом универсально обобщить императив до сообщества одинаковых, Левинас начинает с Других. Другие накладывают определённые требования на Своих, следовательно существует ассиметричная связь между Своими и Другими. Конечным результатом является выдвижение «разных политических фигураций, одной из целей которых является сражение за – или во имя – различий, а не сражение за уничтожение, стирание или искоренение различий» (Campbell 1994: 477; 1998а: 191). Но, как показал Михаэль Шапиро (1998b: 698–9), этот дух может не отличаться от Кантовской этики гостеприимства, которая поощряет универсальную толерантность к различиям как средство снижения глобального насилия.

Кэмпбэлл (2005: 224) верит, что постструктурализм принимает «дух политического критицизма», который стремится побеспокоить установленные практики и разоблачить условно сконструированный характер политических структур и практик. В этой связи постструктурализм не далеко уходит от навеянной Кантом традиции критической теории. Как Ричард Беардсворт (2005: 224) правильно отметил, постструктурализм, как и «критическая философия», не должен недооценивать, «сколько благих дел может сделать разум, сколько непредвиденных обстоятельств истории может сформировать разум и сколько различий может высвободить разум». Это часть, которую Деррида (2005) исследует в своей книге «Изгои», и которая озаглавлена «Два эссе о разуме».

Последствие серьёзного рассмотрения постструктуралистической критики совокупности и суверенности заключается в том, что центральные политические концепты, такие как сообщество, идентичность, этика и демократия, переосмысляются с целью избегания непрерывной ретерриториализации, которой они подвергаются со стороны суверенных государств. Действительно, разделение этих концептов от территории и суверенности подчёркивает практическое задание постструктуралистской политики или этики. Как Энтони Бурк (2004: 353) объясняет, усиленно критикуя теорию справедливой войны, последовавшей после 11 сентября, постструктуралистическая концепция «этического мира» откажется «направить свои этические обязательства исключительно через государство, или положиться на них, чтобы жёстко нас защитить». Следует заметить, однако, что постструктурализм, как критика тотализации, противостоит концептам идентичности и сообщества только в той мере, в какой они догматически привязаны к территориальности, ограниченности и исключённости. Постструктурализм всегда стремился бросить вызов эпистемологическим и политическим претензиям на тотальность и суверенность, и таким образом, открыть вопросы о местоположении и характере политического.

 

[210]

 

Заключение

Постструктурализм по нескольким позициям вносит свою лепту в изучение международных отношений. Во-первых, посредством генеалогических методов он стремится распространить тесную связь между претензиями на знание и претензиями на политическую власть и авторитет. Во-вторых, посредством эстетического понимания и текстуальной стратегии деконструкции, он стремится проблематизировать все претензии на эпистемологическую и политическую тотализацию путём раскрытия изначально политических выборов, стоящих за конкурирующими интерпретациями. Это несёт особенно значительный смысл для того, как мы концептуализируем суверенное государство; не в меньшей степени потому, что главенствующее понимание рассматривается на практике захватов и исключений. Более всеобъемлющий подход к современной мировой политике должен в этой связи включать анализ тех сквозных акторов и движений, которые действуют за пределами государственных границ и пересекая их. В-третьих, постструктурализм стремится переосмыслить концепт политического, не вызывая гипотез о суверенности и ретерриториализации. Бросая вызов идее о том, что характер и местоположение политического должны быть определены суверенным государством, постструктурализм стремится расширить политическое представление и ряд политических возможностей для трансформации международных отношений. Этот вклад стал важен более, чем когда-либо, после событий 11 сентября и войны против терроризма.

 

[211]

 

 

Глава 9. Конструктивизм

Христиан Ройс-Смит

 

В 80-е годы ХХ века два основных спора, прежде всего, в рамках американской господствующей теории, формировали науку о международных отношениях. Первый спор связан с неореалистами и неолибералами, которые пытались применить логику рационалистической экономической теории к международным отношениям, но пришли к полностью противоположным выводам. Второй спор между реалистами и представителями критических теорий, которые оспаривали теоретико-познавательные, методологические, онтологические и нормативные постулаты неореализма и неолиберализма, а основатели этих школ, в свою очередь, обвиняли представителей критической школы в том, что им нечего сказать о международных отношениях «реального мира». С окончания Холодной войны эти основополагающие споры были вытеснены двумя новыми: между рационалистами и конструктивистами, и между конструктивистами и представителями критического направления. Катализатором этого сдвига было увеличение количества новых конструктивистских подходов к теории международных отношений, которые оспаривали рационализм и позитивизм неореализма и неолиберализма, в то же время разубеждая представителей критических теорий применять метатеоретическую критику для эмпирического анализа мировой политики.

Эта глава посвящена описанию природы и становления конструктивизма в теории международных отношений, рассматривая его в связке с рационализмом и критическими теориями. Конструктивизм характеризуется вниманием к правовому аспекту и материальной структуре, роли идентичности в формировании политической деятельности, а также взаимовыгодным конструктивным отношениям между акторами и различными структурами. Используя термины «рационализм» и «рационалистские теории», я ссылаюсь не на греческую или английскую школу международных отношений, рассматриваемые Эндрю Линклейтером в главе 4 этого сборника, а на теории, которые совершенно чётко основываются на предположениях теории рационального выбора, преимущественно неореализм и неолиберализм. Я использую термин «критическая теория» в широком смысле этого понятия для того, чтобы включить в него все постпозитивистские теории, начиная с третьего спора, охватывая как узкое определение критической теории, представленное Франкфуртской школой, так и постмодернистские теории международных отношений, рассматриваемые Ричардом Деветаком в главах 7 и 8. После переосмысления рационалистических принципов неореализма и неолиберализма, а также после изучения

 

[212]

 

широкой критики тех принципов, которые выдвигали представители критических теорий в 1980-е годы, я изучаю основы конструктивизма и его принципиальные теоретические основания. Затем я изучаю отличия трёх направлений конструктивисткой школы международных отношений – системного, блочного и холистического. Помимо этого, приводятся некоторые соображения насчёт зарождающихся противоречий с классическими теориями, которые характеризуют конструктивизм как теоретический подход, рассуждения о вкладе конструктивизма в теорию международных отношений и кратким рассмотрением последних достижений конструктивизма.

 

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться: