Вызов со стороны критических теорий

Пока неореалисты и неолибералы были заняты разногласиями внутри рационализма, представители критических теорий ставят под сомнение основы рационализма. Онтологически они критиковали изображение социальных акторов как атомических эгоистов, чьи сформированные интересы важнее социального взаимодействия, которые вступают в контакт с другими акторами только для реализации своих стратегических целей. Представители критических теорий считают, что акторы по своей природе являются социальными, и что их идентичность и интересы являются продуктом социального конструкта интер-субъективных социальных структур. Эпистемологически и методологически они ставят под вопрос неопозитивизм лакатозианских форм социальных наук, призывая к интерпретационным способам понимания действительности, основанным на неквантифицируемой природе многих социальных феноменов и присущему всем видам наблюдения субъективизму. Они оспаривают тезис о том, что теоретизирование является ценностно-нейтральным, считая, что любому знанию присущи определённые интересы и что теории следует создавать таким образом, чтобы они были направлены на выявление и демонтаж структур господства и угнетения (Hoffman 1987; George and Campbell 1990).

Располагаясь в рамках этой критики, критические теории модерна и постмодерна совместно противостояли доминирующим рационалистским теориям. Отсутствие изначального единства внутри течений свойственно как рационализму, так и критическим теориям. Постмодернисты, опираясь на французских социальных теоретиков, в частности на Жака Деррида и Поля-Мишеля Фуко, приняли позицию «радикального интерпретивизма». Они противостояли любым попыткам допущения эмпирических и этических притязаний на любой критерий действительности, заявляя, что подобные действия всегда оттесняют альтернативные точки зрения и моральные позиции, создавая иерархию могущества и принуждения. Модернисты, вдохновлённые теоретиками Франкфуртской школы, такими как Юрген Хабермас, занимали позицию «критического интерпретивизма». Они признавали условный характер любого знания, и что субъективизм присущ любым суждениями и связям между знанием и могуществом, но они

 

[217]

 

настаивают на том, что некоторые критерии были необходимы для разделения правдоподобных и неправдоподобных утверждений, и что без минимальных консенсуально обоснованных этических принципов любые политические действия освободительного характера будут невозможны. Марк Хоффман определил разницу между модернистами и постмодернистами с точки зрения различий между «антифундаментализмом» и «минимальным фундаментализмом» (1991: 169–85).

Несмотря на подобные существенные различия, первая волна критических теорий имела отличительный метатеоретический или квазифилософский характер. Критические теоретики в области международных отношений занимались преимущественно оспариванием философских оснований рационалистических теорий. Внимания заслуживают эмпирические модели изучения мировой политики, которые совершенно точно были опубликованы представителями критических теорий, но основная часть работ критического характера носила абстрактно-теоретический характер и их принципиальное значение заключалось в критике господствующих теоретических установок касательно легитимности знания, природе социальной среды и основной цели теории (Cox 1987; Der Derian 1987). Это общее направление было поддержано широко распространённым теоретическим основанием о связи теории и практики среди представителей критических теорий. Это основание проявилось в общем рефрене о том, что реализм представлял собой «гегемонистский дискурс», что подразумевало два утверждения. 1) Теоретические постулаты реализма, в особенности те, которые построены на рационализме и неопозитивизме (неореализм), определяют, что в рамках международных отношений считается легитимным знанием. 2) Влияние этого постулата выходит далеко за пределы академического поля в структуру формирования политики, особенно в Соединённых Штатах. Таким образом, рационалистические теории вдвойне коварны. Не только потому что они господствовали в области изучения международных отношений, но и потому что исключали альтернативные точки зрения и виды знания. Они формировали политику США во времена Холодной войны, со всеми перегибами, которые они вызвали. С этой точки зрения, теория рассматривается вкупе с практикой, и критика господствующего в международных отношениях дискурса считалась сутью предметного анализа (Price and Reus-Smit 1998).

 

Конструктивизм

В конце Холодной войны произошёл серьёзный пересмотр основных направлений споров в рамках господствующей американской теории международных отношений, вызванный подъёмом новой конструктивистской школы. Конструктивизм многим обязан интеллектуальным достижениям социологии, особенно такому направлению как социологический институционализм (Finnemore 1996). Ричард Пирс и Крис Ройс-Смит утверждают, что конструктивизм

 

[218]

 

должен, прежде всего, рассматриваться как результат господства критических теорий в области международных отношений, так как многие их сторонники явно стремились использовать понимание этих теорий для освещения различных аспектов мировой политики. Конструктивизм отличается от критических теорий первой волны. Это проявляется в упоре на эмпирический анализ вместо теоретического. Но некоторые конструктивисты продолжили работать на метатеоретическом уровне (Onuf 1989; Wendt 1999), но большинство стремилось к концептуальному и теоретическому освещению через систематический анализ эмпирических вопросов мировой политики. Баланс в рамках критического подхода сместился от абстрактных философских аргументов в сторону изучения теории и практики деятельности человека в узких рамках теории международных отношений. Там, где критические теоретики первой волны отрицали рационалистское изображение человека, как атомистического эгоиста, и общества, как стратегической области, предлагая альтернативные представления о человеке, как о социально включённом, коммуникативном, образованном и культурно вдохновлённом существе, конструктивисты используют альтернативную онтологию, чтобы объяснить и интерпретировать точку зрения на мировую политику, которая является аномальной для неореализма и неолиберализма. Если ранее теоретики отрицали неопозитивистскую методологию, призывая к более интерпретационным, дискурсивным и историческим методам анализа, то конструктивисты адаптировали эти методы для дополнения эмпирических исследований.

Восхождение конструктивизма вызвано четырьмя факторами. Во-первых, стремясь подтвердить превосходство своей собственной концепции, ведущие рационалисты бросили вызов представителям критических теорий, перейдя с теоретического уровня критики к предметному анализу международных отношений. Если видные представители критических теорий осуждают реальные мотивы, стоящие за этим, то конструктивисты рассматривают это как возможность показать эвристическую силу ннерационалистских точек зрения (Walker 1989). Во-вторых, окончание Холодной войны подорвало позиции неореалистов и неолибералов, никто из которых не смог предсказать и адекватно воспринять системные трансформации мирового порядка. Это также подорвало постулат представителей критических теорий о том, что теория управляет практикой в узком и широком смысле, так как мировая политика показала такую динамику развития, которая противоречила ожиданиям и установкам реалистов. Окончание Холодной войны предоставило огромные возможности для развития альтернативных точек зрения и подтолкнуло критические школы к отходу от узкой метатеоретической критики. В-третьих, к началу 1990-х годов появилось новое поколение молодых учёных, которые воспользовались многими постулатами критических теорий международных отношений, но увидели потенциал для развития концептуальных разработок и эмпирически обосновали теоретическое развитие (Klotz 1995: 20; Kier 1997; Price 1997; Hall 1999; Lynch 1999; Reus-Smit 1999; Tannenwald 1999; Rae 2002).

 

[219]

 

Конец Холодной войны вызвал новые интересные вопросы в мировой политике (такие как динамика изменений международных процессов, природа основных институтов, роль негосударственных акторов и проблема прав человека), неспособность рационалистов объяснить последние систематические трансформации, побудившие новое поколение учёных пересмотреть старые вопросы и те проблемы, которые долго рассматривались с точки зрения неореалистов и неолибералов (включая контроль за ОМП, роль и природу стратегической культуры и проявления анархии). Развитие новой конструктивистской точки зрения было встречено с энтузиазмом представителями господствующего течения, расстроенными аналитическими просчётами главенствующих рационалистских теорий, начавшими развивать новую точку зрения, которая перешла из разряда второстепенных теорий в область господствующего течения теоретического дискурса (Katzenstein 1996; Ruggie 1993).

Вторя разногласиям внутри критических теорий международных отношений, конструктивисты делятся на модернистов и постмодернистов. Однако все течения стремятся сформулировать и исследовать три ключевые онтологические теоремы об общественной жизни, теоремы, которые, по их мнению, больше освещают сферу мировой политики, чем конкурирующие рационалистские постулаты. В первую очередь, они считают, что структуры могут формировать поведение социальных и политических акторов, будь это отдельные лица или государства, конструктивисты же утверждают, что нормативные или идейные структуры являются настолько же важными, насколько материальные структуры. Если неореалисты подчёркивают важность материальных структур баланса сил, марксисты утверждают материалистскую структуру капиталистической мировой экономики, а конструктивисты считают, что система общих взглядов и ценностей также имеет свои структурные характеристики и они оказывают существенное влияние на социальные и политические процессы. Существует две причины по которым они уделяют повышенное внимание этим конструктам. Конструктивисты считают, что «материальные ресурсы приобретают значимость для человека через систему общих знаний, в которую они включены» (Wendt 1995: 73). Например, Канада и Куба находятся неподалёку от США, однако, баланс сил не может объяснить того факта, почему бывший наиболее близкий союзник США впоследствии стал врагом номер один. Идентичность, логика построения идеологических конструктов и созданные форматы союзнических и враждебных отношений определяют материальный баланс сил между Канадой и США и между Кубой и США совершенно по-разному. Конструктивисты также обращают внимание на важность нормативных и идеологических конструктов, потому что это то, что формирует социальную идентичность политических акторов. Подобно тому, как устав университета определяет идентичность преподавателя, нормы международной системы образуют социальную идентичность независимого государства. Например, в эпоху Абсолютизма (1555–1848) нормы европейского международного сообщества, закреплённые христианскими монархиями, были единственными легитимными формами существования независимого государства, и эти нормы подкреплялись

 

[220]

 

механизмами принуждения сообществом государств, объединившихся для противостояния исламскому миру, либералам и националистам.

Во-вторых, конструктивисты считают, что понимание того, как нематериальные конструкты обуславливают идентичность акторов, является важным, так как идентичность формирует интересы и, в свою очередь, действия. Как было сказано выше, рационалисты считают интересы акторов экзогенно определёнными, это означает, что акторы, будь то отдельные лица или государства, сталкиваются друг с другом с заранее определённым набором предпочтений. Неореалисты и неолибералы не заинтересованы в изучении того, откуда появляются эти предпочтения, а только в том, что акторы предпринимают для их осуществления. Сообщество, как внутреннее, так и внешнее, в таком случае воспринимается как стратегическая область, в рамках которой заранее определённые акторы преследуют свои цели, и эта среда неспособна существенно изменить природу или интересы этих акторов. В свою очередь, конструктивисты считают, что понимание того, как акторы формируют собственные интересы, является чрезвычайно важным для объяснения широкого круга международных политических феноменов, которые попросту игнорируются или не воспринимаются рационалистами. Для объяснения механизма формирования интересов конструктивисты заостряют внимание на социальной идентичности отдельных личностей или государств. По словам Александра Вендта «Идентичность является базисом интересов» (Wendt 1992: 398). Возвращаясь к предыдущему примеру, статус учёного наделяет человека определёнными интересами, такими как исследования и публикации, также, как и статус монарха-христианина в эпоху абсолютизма означал присутствие определённого набора интересов, включавших контроль над религией в пределах собственной территории, борьбу за право наследования определённой территории и борьбу с националистскими движениями. Так и сегодня статус либерального демократа несёт за собой нетерпимость по отношению к авторитарным режимам и предпочтение капитализма свободного рынка. Конструктивисты не выступают против идеи о том, что акторы могут иметь собственные интересы, но они заявляют о том, что это ничего нам не скажет до тех пор, пока мы не поймём, как акторы определяют свои «сущности» и как это формирует их «интересы».

В-третьих, конструктивисты заявляют, что акторы и структуры представляют собой связку. Нормативные и идеологические конструкты могут обуславливать идентичность и интересы акторов, но эти структуры не могут существовать без компетентных действий этих акторов. Вендт делал упор на «контроле» могущества структур, и склонность многих конструктивистов изучить то, как нормы определяют поведение, подразумевает, что конструктивисты являются структуралистами, прямо как неореалисты или марксисты. Однако, при близком рассмотрении, можно заметить, что конструктивисты более подходят под определение структуралистов, так как делают упор на влиянии нематериальных конструктов на идентичность и интерес, но считают её такой же важной, как и роль деятельности акторов в поддержании и трансформировании этих конструктов. Институализированные нормы и идеи, которые «определяют значимость и идентичность отдельных акторов и модели определённых экономических, политических и культурных действий, совершаемых данными индивидами» (Boli,

 

[221]

 

Meyer and Thomas, 1989: 12), и через взаимодействие, которое создаёт и институализирует относительно устойчивые социальные структуры в условиях, где определяются наши идентичности и интересы» (Wendt 1992: 406). Университетские нормы предоставляют определённым индивидам академическую идентичность, которая появляется вместе с интересом проведения исследований и публикаций, но только через рутинную академическую деятельность, которую подразумевают и утверждают эти нормы. Подобно этому, международные нормы, поддерживающие либеральную демократию как доминантную модель легитимной государственности, которые допускают интервенцию в другие государства во имя защиты прав человека и свободной торговли, существуют и укрепляются только благодаря непрерывному их применению либеральными государствами и мощными негосударственными акторами.

Считается, что нормативные и идеологические конструкты определяют идентичность акторов через три механизма: представление, взаимодействие и принуждение. Что касается первого механизма, конструктивисты считают, что нематериальные конструкты воздействуют на то, что акторы считают областью возможностей: как они должны действовать, какие существуют ограничения для их действий и какие стратегии они должны применить, как им действовать в одиночку для осуществления собственных целей. Институализированные нормы и идеи определяют то, что акторы считают необходимым и возможным как с точки зрения практического применения, так с точки зрения этики. Президент или премьер-министр в условиях либеральной демократии может представлять определённые стратегии по укреплению собственных политических позиций с существенными ограничениями, так как нормы либеральной демократии ограничат его или её ожидания. Нормативные и идеологические конструкты также будут работать через коммуникацию. Когда отдельные лица или государства стремятся оправдать свои поведение, они обычно обращаются к существующим договорам, и государство может оправдать своё поведение ссылкой на нормы суверенитета или, в случае вмешательства в дела другого государства, на международные нормы прав человека. В последнем случае, нормы могут противоречить друг другу в представлениях о том, что является моральным оправданием относительной важности норм международного права и часто замалчиваемым аспектом мировой политики (Risse 2000). В итоге, даже если нормативные или идеологические конструкты не влияют на поведение актора путём ограничения его устремлений или предоставлением языковых и моральных апелляционных аргументов, конструктивисты все равно считают, что они могут наложить значительные ограничения на поведение акторов. Реалисты на протяжении долгого времени считали, что эти концепты действуют только исходя из рационализма, так как способы маскировать действия и, на самом деле, определяются приземлённой природой власти и могущества. Конструктивисты отмечают, что институализированные нормы и концепции функционируют рационально только потому, что они уже обладают моральной силой в представленном социальном контексте. Более того, обращение к установленным нормам и идеям ради оправдания собственного поведения является жизнеспособной стратегией только при условии того, что поведение в некоторой степени

 

[222]

 

определяется соответствующими провозглашёнными принципами. Сам язык оправдания налагает определённые ограничения на действия, хотя эффективность подобных ограничений будет варьироваться от актора и контекста (Reus-Smit 1999: 35–6).

Учитывая предыдущие дискуссии, конструктивизм отличается от рационализма по трём направлениям. Во-первых, если рационалисты воспринимают акторов как атомистических эгоистов, конструктивисты рассматривают их с точки зрения глубокой социальности, не в смысле их стадной природы, а с позиции того, что их идентичность формируется институализированными нормами, ценностями и нормами той социальной среды, где они действуют. Во-вторых, в отличии от восприятия интересов акторов как экзогенно определённых, конструктивисты отдают приоритет социальному взаимодействию и считают, что интересы эндогенны, так как являются следствием приобретения идентичности, постигающийся через процесс коммуникации, отражение личного опыта и принятие социальной роли. В-третьих, если рационалисты рассматривают общество как стратегическую область, в которой акторы рационально преследуют собственные интересы, то конструктивисты считают общество конструктивистской областью, которая порождает акторов, являющихся рациональными социальными и политическими сущностями, – той областью, которая позволяет им понять собственную природу. Подобная точка зрения указывает на то, откуда появилось название конструктивисты, потому что они уделяют особое внимание социальным детерминантам социальным и политическим действиям и поведению.

В 1990-х годах выделились основные формы конструктивизма: системный, на уровне отдельных единиц (блоковый) и комплексный. Первая форма повторяла неореалистов в принятии особой точки зрения, фокусируясь только на взаимодействии между унитарными государственными акторами. Всё, что существует или происходит в области внутренней политики, игнорируется, и мировая политика является производной от теоретических моделей того, как государства взаимодействуют в области внешней политики. Знаковые труды Вендта предоставляют наиболее яркий пример системного конструктивизма. Некоторые могут вполне обоснованно заявить, что работы Вендта представляют единственный верный пример этого достаточно редкого направления конструктивизма (Wendt 1992, 1994, 1995, 1999). Подобно другим конструктивистам, Вендт считает, что идентичность государства, в прошлом относящаяся к статусу, роли или характеру, которые международное сообщество приписывало государству, позднее начала относиться к внутренним человеческим, материальным, идеологическим и культурным факторам, которые делают государство тем, чем оно является. Благодаря подобной приверженности системному теоретизированию, Вендт оставил за скобками корпоративный источник государственной идентичности, сконцентрировавшись на том, как структурные контексты, систематические процессы и стратегические практики создают и воссоздают различные виды идентичности государства. Будучи теоретически стройной, эта модель конструктивизма имеет один значительный недостаток – она ограничивает процесс формирования международных сообществ излишней и непродуктивной

 

[223]

 

узкой областью. Считается, что социальная идентичность государств формируется нормативными и идеологическими структурами международного сообщества и эти структуры воспринимаются как результат деятельности государств. С этой точки зрения, невозможно объяснить то, как происходят фундаментальные изменения как в природе международного сообщества, так и в природе государственной идентичности. Ограничивая всё рамками внутренней политики, Вендт исключал те нормотворческие и идеологизированные силы, которые могут продвигать подобные изменения.

Блоковый конструктивизм является полной противоположностью системного конструктивизма. В отличии от системного конструктивизма, который сосредотачивает своё внимание на внешних факторах и международном измерении, блоковый конструктивизм концентрируется на отношениях между внутренними социальными и законодательными нормами и идентичностью вкупе с интересами государств – те самые факторы, которые были обозначены Вендтом. Работы Питера Катзенштейна о политике безопасности в Германии и Японии (1996, 1999) являются показательными в этом плане. Для того, чтобы объяснить почему два государства, оба прошедшие через военное поражение, иностранную оккупацию, экономическое развитие, переход от авторитаризма к демократии и обладающие зарождающимся статусом великой державы, приняли разительно отличающиеся внутренние и внешние политики безопасности. Катзенштейн подчёркивает важность институализированных нормативных и учредительных общественных и законодательных норм. Он пришёл к выводу о том, что в Германии укрепление механизма государственной власти через изменение государственного законодательства выдаёт глубоко укоренившийся страх того, что терроризм бросает вызов основам государства. В результате, уничтожение терроризма и минимизация бурных протестов преодолела остатки природы гоббсовской модели государства. С другой стороны, в Японии тесное взаимодействие социальных и законодательных норм показывают, что в государстве с высоким уровнем укоренённого символизма в политической среде общества нелегко изменить базовые характеристики государства. Устранение терроризма и сдерживание проявления вооружённых протестов являлись основными задачами общественной модели, которую предложил Гуго Гроций. Активное вовлечение Германии в развитие международно-правовых норм представляет собой её концептуальную принадлежность к международному сообществу «гроцианской» модели. Отсутствие озабоченности по поводу последствий высылки террористов за границу и общая пассивность позиции Японии на международной арене основана на «гоббсовских» взглядах на международное сообщество государств (Katzenstein 1996: 153–4).

Полностью игнорируя роль международных норм в определении идентичности и интересов государств, Катзенштейн уделяет внимание внутренним детерминантам государственной политики. Блоковый конструктивизм в этом плане имеет определённое преимущество, которые позволяет ему объяснить различия в области идентичности, интересов и действий различных государств, то, что не раскрывается в рамках системного конструктивизма. Но из этого следует, что этот вид

 

[224]

 

конструктивизма имеет определённые трудности в учёте общих черт государств и закономерностей сближения государственных интересов и идентичностей.

Там, где системные и блоковые конструктивисты воспроизводят традиционную дихотомию между внешним и внутреннем уровнем, комплексный конструктивизм стремится связать эти два измерения. Для учёта всего многообразия факторов, обуславливающих идентичность и интересы государств, они применяют метод совмещения корпоративного и социального в объединённый инструмент для анализа, который рассматривает внутреннее и внешнее измерения в качестве двух сторон одного социально-политического порядка. Занимаясь преимущественно динамикой глобальных изменений, в особенности восхождением и возможным крахом суверенных государств, комплексные конструктивисты сосредотачивают своё внимание преимущественно на взаимно конституционных отношениях между этим порядком и государством. Эта обобщённая точка зрения породила два отличающихся, но дополняющих друг друга, вида анализа международных изменений: (1) сфокусированный на существенных сдвигах международной системы; (2) сфокусированный на последних изменениях современной системы. Первый рассмотрен в новаторской работе Джона Рагги, посвящённой возвышению суверенных государств на обломках европейского феодализма, которая подчёркивала важность изменения социальных эпистем или рамок знания (1986, 1993). Второй представлен в работах Фредерика Краточвила об окончании Холодной войны, которые подчёркивают роль изменяющихся идей, международного порядка и безопасности (Kratochwil 1993; Kozlovski and Kratochwil 1995). Будучи более скупым и менее изысканным, чем системный конструктивизм, комплексный конструктивизм обладает определёнными преимуществами, позволяющими объяснить развитие нормативных и идеологических структур современной международной системы, а также социальные идентичности, которые они формируют. Чем больше внимания этот вид конструктивизма уделяет тектоническим сдвигам международной среды, тем более структуралистским он становится, уделяя всё меньше внимания человеческому фактору. Меняются идеи, развиваются нормы, культура подвергается трансформации, но кажется, что все эти изменения происходят независимо от человеческой воли, выбора или действия.

 

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться: