Международная справедливость

 

Как показывает теория справедливой войны, лучший способ понять, что есть справедливость в международной системе – это аналогия с государством-объединением граждан. С этой точки зрения, граждане имеют равную свободу. Отдельный человек не может вмешиваться в дела другого, если от последнего не было получено соответствующее разрешение. Исключением является случай, когда необходимо пресечь необоснованное вмешательство. Так, государства также имеют равные свободы. Они являются политически независимыми или «суверенными» и должны избегать вмешательства в дела друг друга. Международное право запрещает «агрессию» (противоправное применение силы против другого государства) и «вмешательство» (противоправное применение силы на территории другого государства). Однако есть яркая обратная аналогия: в отличие от гражданского общества международное сообщество не имеет превосходства в определении и обеспечении прав своих членов. Общество государств, по словам Хедли Булла, является «анархическим обществом» – анархическим, поскольку не имеет центральной власти, но все же общество в некоторой степени упорядочено общими интересами и общими правилами.

Эта идея международного общества по-прежнему является отправной точкой для теоретиков, порождающих споры между «плюралистами», которые утверждают, что международное общество предполагает только общие правила, которые государства согласны соблюдать, и «солидаристами», которые утверждают, что международное сообщество опирается на общие цели, по которым государства сотрудничают. Критика солидаристов со стороны плюралистов состоит в том, что первыми неправильно оцениваются культурные различия. Последние считают, что это ограничивает свободу государств из-за навязывания общих целей. Критика плюралистов солидаристами заключается в том, что они слишком вольно ставят суверенитет во главу угла и предлагает слишком хрупкую концепцию глобальной справедливости (Bull 1977).

 

[294]

 

Солидаристы утверждают, что плюралистическая идея международного сосуществования, основанная на общих правилах, могла быть приемлемой в прошлом, но «не может быть применена к условиям глобальной политической жизни в XXI веке, которые требуют выявления существенных коллективных целей и создания институционализированных структур управления для их осуществления» (Hurrell 2007: 298).

Широко обсуждается защита плюралистической концепции международного правосудия, которую выдвинул Джон Ролз в своей работе Право народов 1999 года. По мнению Ролза, политические, экономические и культурные различия между народами являются терпимыми при условии, что такие различия согласуются с принципами, которые все могут принять в качестве адекватной основы общественного порядка. Эти принципы, закреплённые в современном международном праве, требуют от государств уважения политического суверенитета, территориальной целостности, соблюдения договорных обязательств, ограничений в части вопроса ведения войны и сотрудничества в целях оказания друг другу помощи для обеспечения большей справедливости в самих государствах за счёт сокращения масштабов нищеты и решения других проблем. Государства могут применять силу только в общепризнанных гуманитарных целях или в целях самообороны. Этот принцип отражает моральный императив подавления внешнего и внутреннего насилия: государства не должны терпеть агрессии или геноцида, если они могут сдерживать или пресекать его. Плюрализм, который остаётся после прекращения такого насилия, является плюрализмом справедливого международного порядка. Глобальная справедливость не требует исчезновения государств. По мнению Джона Ролза, она также не требует, чтобы внутренне каждое государство было построено на принципах либеральной демократии. Для этого нужно, чтобы государства с различными политическими традициями сосуществовали на основе принципов (условно принципов международного права), которые ими в определённой мере уважались.

Критики плюрализма Ролза утверждают, что основной морально легитимного международного порядка являются морально легитимные государства-члены (Buchanan 2004). Если либеральные принципы действуют внутри страны, то они должны применяться и на международном уровне. Морально легитимное международное сообщество не может терпеть в качестве членов тех, кто обладает противоположной характеристикой (Beitz 1979; Barry 1998). Легитимное государство нарушает свои собственные принципы, когда принимает нелегитимные государства в качестве равных членов международного сообщества (Tan 2000). Однако среди таких критиков разнятся мнения по поводу того, что из себя представляют эти либеральные принципы. Одни считают, что морально легитимное государство-это то государство, которое защищает основные права человека, другие считают, что только либерально-демократические государства являются морально легитимными. По мнению Ролза и других плюралистов, такие доводы зиждутся на чрезмерно узком определении легитимности, так как принципы, лежащие в основе общественного порядка в одном обществе, не обязательно подходят для других обществ. Для Ролза либерально-демократические принципы представляют собой «всеобъемлющую доктрину», подходящую для установления порядка в либерально-демократических странах. Вместе с этим Ролз считает, что «политический либерализм», являющийся либерализмом международного сообщества,

 

[295]

 

уважает право людей в разных обществах жить в соответствии со своими всеобъемлющими доктринами. Точно так же, как либеральная демократия постулирует уважение к нелиберальным лицам и группам внутри страны, при условии, что они подчиняются закону, так и политический либерализм на международном уровне предполагает уважение к нелиберальным обществам, при условии, что эти общества являются достаточно справедливыми во внутренней политике и подчиняются международному праву. Принципы политического либерализма опираются на идею «общественной необходимости», которая гласит, что при споре между доктринальными линиями либеральные демократы должны сформулировать свои доводы таким образом, чтобы прийти к единому решению. В этом, Ролз недалеко ушёл от Хабермаса и других учёных, которые связывают справедливость с принципами, которые могут появиться в свободной общественной сферы (Linklater 1998). Настаивать на том, что все народы должны управляться исключительно в соответствии с либерально-демократическими принципами, является делом ограниченным и даже варварским.

Изучение спора между плюралистами и солидаристами по поводу определения моральной легитимности помогает нам понять, что центральным вопросом является предел международной толерантности. Обе стороны проводят линию, переступив которую государство теряет иммунитет к насильственной интервенции в его дела или сопротивлению. Однако эта линия у той и другой стороны прочерчена по-разному. Плюралисты считают неприемлемыми агрессию или преступления против человечности, но считает допустимыми менее серьёзные моральные нарушения. Солидаристы считают, что нарушение широкого круга прав человека или демократических принципов ставят режим вне рамок легитимности.

Некоторые теоретики пытались соединить плюрализм и солидаризм, исходя из потребностей постоянно множащихся правовых порядков. Кант, например, различает два вида международного сообщества. Первый состоит из государств, которые признают принцип национального самоопределения, готовы отказаться от агрессии, вмешательства и зверств на войне и привержены снижению влияния того, что впоследствии будет называться «военно-промышленным комплексом», избегая огромного военного долга и содержания постоянных армий. Второй, который по сути является подвидом первого, задаёт более высокие стандарты. Он подразумевает международное сообщество, члены которой привержены верховенству права внутри страны и сотрудничеству в целях обеспечения верховенства права на международном уровне (Kant 1991). Организация Объединённых Наций является примером первого подхода, так как эта организация более свободная ввиду того, что туда входят государства правовые и неправовые, которые стремятся (или делают вид, что стремятся) к сосуществованию. Европейский Союз – пример второго подхода, где мы имеет дело с конфедерацией государств, в основе которой верховенство права. Джон Ролз предлагает аналогичную типологию, в которой «хорошо организованные народы» способны достичь справедливости в отношениях друг с другом, что невозможно достичь при их плохой организации. Категория хорошей организованности включает в себя, помимо либеральных демократий, общества с консультативными иерархическими режимами, которые уважают религиозные свободы, другие основные права человека и позволяют людям принимать участие в процессе управления. Общества, не имеющие должного порядка, являются абсолютистами, коррумпированными,

 

[296]

 

неэффективными или насильственными. Подобно Канту, который видит, что минимальное сосуществование заменяется сотрудничеством между государствами, приверженными верховенству права (Kant 1991), Ролз предполагает расширение «демократического мира» (Rawls 1999), который может постепенно заменить менее справедливые формы международного сосуществования.

Теория международной справедливости Ролза возобновила дискуссию о границах плюрализма (Martin and Reidy 2006), но существенно не изменила ее. Для расширения дискуссии Ролз пополнил понятийный аппарат новыми терминами по проблеме прав человека, что связано с вопросами моральной легитимности государства и границами суверенитета. Этот дискурс основан не на внутренней аналогии, а на более нюансированном подходе к справедливости, которое проводит различие между государствами и гражданами и возлагает на государство ответственность за то, как они относятся к гражданам. Идея гуманитарной интервенции свидетельствует о том, что международную справедливость можно понять без использования внутренней аналогии. Некоторые отвергают гуманитарную интервенцию как не имеющую отношение к миру, где все строится на такой основной категории реализма, как интерес. Но это отвержение вовсе не умаляет её морального и теоретического значения.

Гуманитарная интервенция может быть определена как применение силы одним государством на территории другого государства без согласия последнего, для защиты людей, не являющихся гражданами государства-интервента, от насилия, совершенного или разрешенногого государством-мишенью. Один из сопутствующих этой проблеме вопросов состоит в допустимости гуманитарной интервенции в рамках международного права. Опирающиеся на Устав ООН говорят «нет»; другие, которые основываются на международном праве, не имеют чёткой точки зрения (Holzgrefe and Keohane 2003). Другой вопрос заключается в том, является ли гуманитарная интервенция морально допустимой, если вынести международное право за скобки. Когда одно государство имеет моральное право использовать военную силу на территории другой? Этот вопрос ставит под сомнение как принцип невмешательства, так и внутреннюю аналогию, на которой он основывается.

Согласно этой аналогии, если граждане должны уважать независимость и физическую неприкосновенность друг друга, то государства также должны уважать политический суверенитет и территориальную целостность друг друга. Если одно государство имеет право самостоятельно осуществлять внутреннюю политику, и в этом свободно от стороннего вмешательства, другие государства не имеют права осуществлять свои полномочия, включая использование военной силы, на его территории. Исходя из такой позиции, интервенция, независимо от её целей, будет трактоваться как акт агрессии. Но в этом случае упускается основание, на котором зиждется принципы уважения суверенитета и территориальной целостности. В основе этих двух принципов лежит положение о том, что основная функция государства – защита прав человека. Если государство нарушает эти права или допускает их нарушение, и государство лишается иммунитета ко вмешательству, так как в такой ситуации государство не может ссылаться на суверенитет в качестве оправдания права на насилие и оправдания своей неправоспособности. Гуманитарная интервенция осуществляется государствами, берущие на себя функции защиты населения другого, неспособного выполнять это обязательство, государства. В этом случае, государство вовсе не лишается своих полномочий, так как в основе такой сторонней помощи, которая по своему масштабу может быть разной, лежат

 

[297]

 

принципы благоприятствования и гуманности, которые подразумевают оказание такой помощи в строго необходимом объёме, особенно в ситуациях, когда имеет место коллективное насилие. Гуманитарная интервенция опирается на необходимость противостоять несправедливости. Мы не можем просто перенести эти принципы с межличностного уровня на международный, но мы также не можем отрицать, что именно они являются основой общей ответственности за защиту от насилия, которая в ряде случаев предполагает принятия мер международного характера.

Одна из загадок гуманитарного вмешательства заключается в определении ответственного за интервенцию актора. Падает ли обязательство по её проведению на определенные государства, на каждое государство в отдельности или на организации, представляющие международное сообщество? Как абстрактное обязательство общего характера может стать обязательством конкретного актора? Некоторые утверждают, что обязательство защищать людей от насилия могут выполнять только уполномоченные и достаточно оснащённые для этого акторы. В этом случае обязательство общего характера противостоять насилию становится конкретной обязанностью военного вмешательства именно этого актора (Tan 2006).

Дискуссии по вопросу о гуманитарной интервенции демонстрируют то, как меняются идеи суверенитета и невмешательства, когда они проводят анализ внутренней аналогии. Проведение поверхностного анализа идеи о государственном суверенитете, в целях выявления его морального основания, характеризуется оценкой принципа невмешательства с позиций этого самого основания. В соответствии с принципом невмешательства был несколько скорректирован принцип суверенитета. Теперь он понятийно связан с обязательством государства уважать и защищать права человека. Поэтому международное правосудие требует не только того, чтобы государства относились к другим государствам справедливо, как предполагает внутренняя аналогия, но и того, чтобы они заботились о правах и благосостоянии людей во всем мире. Эта формула выходит за рамки внутренней аналогии. Она прямо выражает «космополитическую» основу «международного» правосудия. Морально легитимное государство может претендовать на иммунитет от вмешательства, потому что оно не злоупотребляет своими полномочиями по отношению к тем, кем оно должно управлять.

И плюралисты, и солидаристы, таким образом, концентрируют внимание на моральной легитимности государств, которую они не отвергают как несущественную (как и моральный скептицизм) или принимают её как данность (как бы это делал апологет reason d’é tat). Те, кто занимает одну из этих позиций, обозначаются политическими реалистами, но эти позиции являются чётко очерченными и поэтому несовместимыми. Политический реализм как этическая доктрина оспаривает мнение о том, что нельзя творить зло ради блага. Соответственно, основной отличительный признак реализма от плюрализма и солидаризма – признание допустимым применения насилия, если это необходимо для защиты государства. Реалистическая этика базируется на критерии результата, который оценивается с точки зрения эффективности. Но в отличие от утилитаризма, ориентированного на благосостояние человечества в целом, реализм интересует благосостояние того или иного государства. Однако из этого не следует, что политические реалисты должны полностью отказаться от морали. Реалисты условно допускают её большое значение в политике, но считают, что она должна

 

[298]

 

соотноситься с принципом целесообразности. Большинство реалистов проводят разграничительную линию между ситуациями, в которых применяется мораль, и ситуациями, в которых должны быть отменены моральные принципы. В рамках реализма эта граница определяется по-разному. Одни предполагают, что данная черта проходит на границе частных и общественных отношений, другие же считают, что она проходит между внутренней и внешней политикой государства – как пишет Уайт, « теория международных отношений – это теория выживания» (Wight 1966). Тем не менее, некоторые реалисты действительно допускают существование морали в международных отношениях: в «низкой политике» экономической политики в отличие от «высокой политики» национальной обороны, например, или в обычном ведении войны в противовес ведению войны в ситуациях «чрезвычайной ситуации». Политика национальной обороны и война при особых обстоятельствах требуют от нас отказа от моральных соображений.

Аргументация реалистов может быть разделена на 2 части, исходя из того, что одни поддерживают тезис о том, что логика рациональности при защите людей делает действие справедливым, а вторые полагают, что, принимая во внимание существование принципа справедливости, приоритет стоит отдавать принципу целесообразности. Суть двух мнений может быть одинаковой, но аргументы разные, что очень важно для теории. Прагматические реалисты, как и Н. Макиавелли и М. Вебер, разграничивают понятия справедливости и политики, потому что последняя руководствуется принципом рациональности в вопросах установления и поддержания гражданского и международного порядков. В таком случае, политика достижения баланса сил может рассматриваться в качестве морально приемлемой, если осуществляется в ответ на агрессию со стороны враждебной стороны. Вместе с тем государственные деятели, начиная от Питта младшего и заканчивая Черчиллем, уже имели об это более чёткие и менее сентиментальные, чем сегодня, представления, так как считали допустимой жестокость, если необходимо защитить государства от империалистической гегемонии.

 

⇐ Предыдущая35363738394041424344Следующая ⇒

Поделиться: