НА ПУТИ В ВИФАНИЮ И ИЕРУСАЛИМ

Шестая и последняя неделя Великого Поста назы­вается Вербной (неделя Ваий по-славянски). На про­тяжении шести дней перед Лазаревой Субботой цер­ковное богослужение дает нам как бы следовать за Христом в дни, когда Он сначала возвещает смерть своего друга Лазаря, а затем начинает восхождение в Вифанию и в Иерусалим. Общий тон и тема этой седмицы даются нам на воскресной вечерне.

Шестую от честных пос- С усердием начиная шес­
тов седмицу усердно     тую неделю Великого
начинающе, Господеви      Поста, принесем, веру-
предпразднественное пе-    ющие, предпразднествен-
ние ваий принесем вер- ное пение Господу, иду-
нии: грядущему во ела- щему в божественной
ве, силою Божества во   славе и силе в Иеруса-
Иерусалим, умертвити  лим умертвить смерть...
смерть...

В центре внимания находится Лазарь — его бо­лезнь, смерть, горе его родных и то, как Христос все это воспринимает.

Й понедельник мы слышим)

Днесь Христу яьляется Сегодня Христос, ходи-

об одну стран} Иордана щий по ту сторону Иор-

ходящу, болезнь Ла- дана, проиидит болезнь

зарева...                           Лазаря...

Во вторник:

Вчера и сегодня Лазарь болен.,,

В среду:

Днесь Лазарь умерый по- Сегодня     погребается

гребается и рыдания по- умерший Лазарь и рыда­
ют его сродницы...              ют его сродники...

В четверг:

Дводенствует днесь Ла- Сегодня уже два   дня,
зарь умерый...                     как Лазарь умер...

И наконец в пятницу:

Заутра бо Христос при- Завтра Христос придет

ходит оживити глаголом воскресить из мертвых

умершаго брата (Марфы брата Марфы и Марий...
и Марии)...

Таким образом, в течение! всей недели мы духов­но созерцаем предстоящую встречу Христа со смер­тью—сперва со смертью его друга Лазаря, а затем и с Его собственной смертью. Приближается час Сы­на Человеческого, о котором Он так часто говорил и к которому все Его служение на земле было на­правлено. Мы должны спросить; каково же значение этого созерцания в великопостном богослужении? Как сопряжено оно с нашим великопостным подви­гом?

Эти вопросы предполагают еще один вопрос, ко­торого мы должны кратко коснуться. Вспоминая со­бытия жизни Спасителя, Церковь часто, если не всег­да, заменяет прошедшее время — настоящим. Так, в

 

76

77

день Рождества Христова мы поем: «Дева днесь (се­годня)... рождает...»; в Великую Пятницу: «.Днесь Он (Христос) стоит перед Пилатом...»; в Вербное Воск­ресенье: «Днесь Он приходит в Иерусалим...» Что же означает эта перестановка времени, это богослужеб­ное сегодня?

Огромное большинство церковных людей понима­ют это как риторическую метафору, поэтическое образное выражение. Современный подход к богослу­жению либо рационалистичен, либо сентиментален. Рационалистический подход сводит смысл богослуже­ния к идеям. Корни его в том богословии, которое развилось на Православном Востоке под влиянием за­падного в послеотеческую эпоху. Для этого рода бо­гословия богослужение — в лучшем случае сырой ма­териал для чисто интеллектуальных определений. То, что в богослужении не может быть определено как интеллектуальная реальность, называется поэзией, то есть чем-то, что не должно приниматься всерьез. А так как ясно, что события, вспоминаемые Церковью, отно­сятся к прошлому, то богослужебному сегодня не при­дается серьезного значения.

Сентиментальный подход является результатом ин­дивидуального эгоцентричного благочестия, которое во многих отношениях служит противовесом интеллек­туальному богословию. Для такого рода благочестия богослужение служит полезной рамкой для личной молитвы, вдохновляющим фоном, цель которого — со­греть наше сердце и направить его к Богу. Содержа­ние и значение служб, богослужебные тексты, обряды и действия здесь имеют второстепенную важность; они полезны и соответствуют своему назначению, по­скольку они заставляют меня молиться! Таким обра­зом, богослужебное сегодня растворяется здесь, как и все другие богослужебные тексты, в какой-то недиф­ференцированной, благочестиво вдохновенной мо­литве.

Из-за долгой поляризации нашего церковного со­знания между этими двумя подходами очень трудно показать, что настоящее богослужение не может сво­диться ни к одному из этих подходов — ни к идеям, ни к личной молитве. Нельзя прославлять идеи! А про личную молитву разве не сказано в Евангелии: «...когда молишься, войди в комнату свою и, затво-

рив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне...» (Матф. 6, 6). Самое понятие богослужебно­го воспоминания подразумевает одновременно и оп­ределенное событие, и нашу общую, соборную реакцию на него. Совершение богослужения возможно, только если люди собираются вместе и, побеждая свое есте­ственное разъединение и обособленность, реагируют, как одно тело, как единая личность, на какое-либо событие (приход весны, спадьбу, похороны, победу и т. п.). Естественное чудо всякого празднования зак­лючается именно в том, что оно преодолевает, транс-цендирует, хотя бы на время, как просто идеи, так и индивидуализм. Действительно, во время богослу­жения забываешь самого себя и соединяешься с дру­гими особенным, только этому единству присущим об­разом. Каково же в свете сказанного значение бого­служебного ныне (сегодня), которым Церковь вводит нас во все события? В каком смысле события прош­лого вспоминаются ныне?

Без преувеличения можно сказать, что вся жизнь Церкви составляет одно непрерывное поминовение и воспоминание. В конце каждой службы мы перечис­ляем имена святых, «память которых мы совершаем». Прежде же всего сама Церковь есть воспоминание Христа. С чисто естественной точки зрения память — способность двузначная. Вспоминать кого-нибудь, ко­го мы любили и кого больше нет, означает две вещи. С одной стороны, память — это гораздо больше, чем просто знание того, что было. Когда я вспоминаю мо­его отца, я вижу его; в моей памяти он сохраняется не как все то, что я о нем знаю, но как живая реаль­ность. В то же время эта самая реальность заставля­ет меня так остро чувствовать, что его больше нет, что никогда больше на этом свете, в этой жизни я не коснусь этой руки, которую я так ясно вижу в своей памяти. Таким образом, память — самая уди­вительная и в то же время самая трагическая изо всех человеческих способностей, так как ничто так не по­казывает нам ущербленную природу нашей жизни, не­возможность для человека что-либо действительно хранить, чем-нибудь действительно обладать на этом свете. Память являет нам, что «смерть и время царят на земле». Однако именно потому, что память прису­ща только человеку, христианство в нем имеет свою

 

п

79

основу, ибо в сердцевине его ~~ память об одном Че­ловеке об одном событии, об одной; ночи, в глубине и тьме которой нам било сказано: «Сие творите в Мое воспоминание» И вот происходит чудо! Мы вспо­минаем Его, и Он здесь не как туманный образ про­шло! о, не как грустное «никогда больше», но с такой силой присутствия, что Церковь может вечно повто­рять то, что сказали ученики после Его явления в Еммаусе: «...не горело ли в нах; сердие наше? » (Лука 24, 32).

Природная память есть прежде всего «присутствие отсутствия», ибо, чем более тот, кого мы вспоминаем, «присутствует», тем острее боль его отсутствия. Но во Христе память вновь получила силу исцелять время, разорванное грехом, смертью, ненавистью и забывчи­востью. И сердцем этого богослужебного празднова­ния, этого богослужебного сегодня является именно эта новая память, имеющая власть над временем, и она стоит в центре богослужебного празднования ли­тургического днесь. О, конечно, святая Дева не рож­дает Младенца сегодня, никто фактически не стоит перед Пилатом; и как факт события эти принадлежат прошлому. Но сегодня мы творим память этих фак­тов, Церковь и есть прежде всего дар и сила этого воспоминания, которое претворяет факты прошлого в вечно знаменательные события.

Богослужебное празднование, таким образом, вновь вводит Церковь в событие, и это значит — не только в идею события, но в его радость и печаль, в его жи­вую, конкретную реальность. Одно — знать, что, ког­да распятый Христос возгласил: «Боже мой, Боже мой, для чего (векую) Ты Меня оставил? » — Он проявил Свой кепоз15, свое смирение. Но совсем другое, когда мы ежегодно в единственную из всех Пятниц вспоми­наем эти слова и, не умствуя, с полной уверенностью знаем, что, произнесенные однажды, они вечно оста­ются действенными, так что никакая победа и слава, никакой «синтезис» никогда не изгладят их. Одно — объяснять, что воскресение Лазаря было «уверени­ем», то есть удостоверением общего воскресения. Но совсем другое — творить память день за днем, на про­тяжении целой недели, этого постепенного приближе­ния встречи жизни и смерти, становиться частью его, видеть собственными глазами, чувствовать всем сво-

им существом то, что передают нам слова апостола Иоанна: «Иисус... восскорбел духом и... ирослезйлся» (Иоанн 11, 33—35). Для нас все это случается сегодня. Мы не были тогда в Вифании, у гроба, вместе с пла­чущими сестрами. Мы только знаем об этом из Еван­гелия. Но сегодня в церковном богослужении этот ис­торический факт стал событием для нас, для меня, силой в моей жизни, памятью, радостью. Богословие не может идти дальше идеи, мысли. И с точки зрения идеи, смысла зачем нужны эти долгие пять дней, ког­да так просто сказать только: «Чтобы подтвердить общее воскресение»? Но в том-то и дело, что сама по себе эта фраза ничего не подтверждает. Дейст­вительное подтверждение исходит из богослужения этих пяти дней, когда мы, как свидетели, присутству­ем при смертельной схватке жизни и смерти и начи­наем не столько понимать, сколько соучаствовать и видеть, как Христос побеждает смерть.

Воскрешение Лазаря, изумительное празднование этой единственной субботы, уже вне Великого Поста. В пятницу, накануне, мы поем: «Душеполезную со­вершив четыредесятницу...» («Закончив полезный для души сорокадневный пост...»). В богослужебных тер­минах Лазарева суббота и Вербное воскресенье суть уже «предначинание Креста». Последняя неделя Ве­ликого Поста есть, в сущности, непрерывное пред-празднество этих дней, и потому — последнее откро­вение значения Великого Поста. В самом начале этой книги мы сказали, что Великий Пост — это приготов­ление к Пасхе; однако, на самом деле в нашей обыч­ной и ставшей уже привычной жизни это приготовле-ние остается номинальным, отвлеченным. Великий Пост и Пасха стоят как бы рядом, каждый на своем месте, но без настоящего понимания их связи между собою и зависимости друг от друга. Даже если Ве­ликий Пост не рассматривается всего лишь как вре­мя исполнения ежегодных обязанностей исповеди и причастия — раз в год! — его все-таки почти всегда воспринимают как индивидуальный, на себя обращен­ный личный подвиг. Другими словами, что действи­тельно отсутствует в обычном опыте Великого По­ста — это именно физическое и духовное усилие, на­правленное на наше участие в сегодня Христова Во­скресения, направленное, иными словами, не на от-

 

80

А. Шмеман

81

влеченную мораль, не на стремление к личному ис­правлению или обузданию страстей и даже не на личное самосовершенствование, но на участие в выс­шем и всеобъемлющем сегодня Христа. Христианская духовность, не направленная к этой цели, рискует стать псевдохристианской, потому что в конечном счете она обращена на себя, а не на Христа. Опас­ность здесь состоит в том, что когда храмина сердца очищена, убрана, освобождена от нечистого духа, жившего в ней, она остается пуста, и нечистый дух возвращается, взяв «с собой семь других духов, злей­ших себя, и вошедши живут там; и бывает для чело­века того последнее хуже первого» (Лука 11, 26). В этом мире все, даже духовность, может быть от диа-вола. Поэтому так важно восстановить значение и на­растание Великого Поста как подлинного приготов­ления к великому сегодня Пасхи. Теперь мы уже зна­ем, что Великий Пост состоит из двух частей. До Кре­стопоклонного Воскресенья Церковь призывает нас сосредоточиться на своей собственной душе, призы­вает к борьбе с плотью и страстями, злом и другими грехами. Но даже пока мы это делаем, Церковь по­стоянно зовет нас устремляться вперед, измерять и основывать наш подвиг на чем-то лучшем, что нас ждет впереди. Затем, после Крестопоклонного Воск­ресенья, средоточием постного подвига становится тайна страданий Христовых, Его Креста и смерти, и сам Пост становится «восхождением в Иерусалим». Наконец в последнюю седмицу этого приготовле­ния мы начинаем творить память самой тайны. По­стный подвиг помог нам отложить в сторону все, что обычно постоянно заслоняет главную цель нашей ве­ры, надежды и радости. Само время как бы приходит к концу. Теперь оно измеряется уже не обычными на­шими делами и заботами, а тем, что совершается на пути в Вифанию и дальше, в Иерусалим. Повторим еще раз — это не риторика. Каждому, кто приобщил­ся подлинному опыту богослужения, — пускай хоть раз в жизни, пускай несовершенно, — становится ясно, что с того момента, когда мы слышим: «Веселися Вифа-ния, дом Лазаря...» и затем... «Заутра Христос при­ходит...», внешний мир становится как бы нереаль­ным, и нам почти боль причиняет соприкосновение, не­избежное, с его суетой. Реальность — там, в церкви,

где с каждым днем мы все больше осознаем, что оз­начает ждать и почему христианская вера есть преж­де и больше всего ожидание и приготовление. Так, когда в пятницу за вечерней мы поем: «Душеполез­ную совершив четыредесятницу», — мы не только ис­полнили ежегодную христианскую обязанность, мы восприняли всей душой слова, которые мы будем петь на следующий день:

Лазарем тя Христос уже Лазаревым воскресением
разрушает, Смерте, и где Христос уже разрушил
твоя, аде, победа...           тебя, Смерть, и где твоя,

ад, победа?..

82

Глава 5

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: