ВЕЛИКОПОСТНЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ, БЫТ

Мы посещаем церковные службы, постимся и мо­лимся в определенное время, но всем этим мы еще не исчерпываем постный подвиг. Для того, чтобы все это

было действенным и плодотворным, требуется еще поддержка всей нашей жизни. Другими словами, тре­буется известный образ жизни, который не был бы противоположностью Посту, не раздваивал бы наше существование. В прежние времена в православных странах само общество создавало великопостную ат­мосферу жизни совокупностью обычаев и навыков, как личных, так и коллективных, рождающую то, что так хорошо выражается русским словом «быт». В те­чение Великого Поста все общество подчинялось из­вестному ритму жизни, правилам, которые постоянно напоминали отдельным членам этого общества о Ве­ликом Посте. В России, например, постоянно напоми­нал об этом особый великопостный звон церковных колоколов; театры были закрыты, прекращались ве­ликосветские приемы. Сами по себе эти внешние пра­вила, конечно, не могли возбудить в человеке покая­ния и направить его на более активную религиозную жизнь. Но создавалась известная великопостная ат­мосфера, которая' облегчала личное, индивидуальное усилие. Мы слабы, нам необходимы внешние напоми­нания, символы, знаки. Конечно, всегда есть опасность, что внешние символы сами по себе будут сочтены со­вершенным и достаточным соблюдением Поста и, вместо того, чтобы напоминать о Великом Посте, за­слонят его истинный смысл и значение. Мы уже упо­минали об этой опасности, говоря, что внешние обычаи и правила могут подменить настоящий личный под­виг. Однако при правильном подходе видишь, что эти обычаи являются как бы передаточным ремнем, соеди­няющим духовный подвиг со всей совокупностью жизни.

Мы не живем в православном обществе, и поэтому общественная жизнь в наши дни не может создать великопостной атмосферы. Мир, окружающий нас, мир, к которому мы принадлежим, не меняется Вели­ким Постом. Поэтому от нас требуется новое усилие, необходимо еще раз обдумать религиозную связь меж­ду внешней и внутренней жизнью. Духовная трагедия секуляризма, обмирщенности нашей цивилизации в том, что они вталкивают нас в подлинную религиоз­ную шизофрению: деление жизни на две части — ре­лигиозную и светскую, без какой-либо связи между ними. Поэтому для замены внешних символов и на-

 

96

97

поминаний в наши дни требуется особенное духовное усилие. Схематически это усилие можно рассматри­вать, во-первых, по отношению к нашей домашней жизни и, во-вторых, по отношению к жизни нашей вне дома.

В православном мировоззрении домашняя жизнь, семья составляют основу христианской жизни, при­менение христианских принципов в ежедневной жиз­ни. Основы христианского мировоззрения закладыва­ются в нас именно дома, в быте и духе семейной жиз­ни. Не в школе, даже не в церкви, а в семье образуется то мировоззрение, которое вначале может быть даже бессознательным, но в конце концов становится ре­шающим фактором всей нашей жизни. Старец Зоси-ма в «Братьях Карамазовых» Достоевского говорит: «...ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства». Этими воспоминаниями спасен человек на всю жизнь. Очень важно, что говорит он это, вспоминая, как мать водила его к Литургии Преждеосвященных Даров, вспоминая красоту этой службы, неподражаемую красоту великопостного на­пева «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою...». В наших церковных школах проводится те­перь замечательная работа по религиозному образо­ванию детей; но она очень мало что может сделать без домашней, семейной основы этого образования. Что же должно и может быть сделано Великим Постом в домашней, семейной жизни? Так как невозможно ска­зать сразу обо всем, что случается в семье, я останов­люсь на одном пункте.

Без всякого сомнения, все согласятся стем, что се­мейный образ жизни радикально изменился под влия­нием радио и телевидения. Наша жизнь переполнена информацией о событиях в мире. Не нужно никуда выходить или выезжать, чтобы знать, что делается на свете. Весь мир постоянно в пределах нашего дости­жения. И мало-помалу элементарный опыт внутрен­ней жизни, красота этого мира просто исчезает из современной культуры. А если не телевидение, то му­зыка: музыка перестала быть тем, что слушаешь; она превратилась в какой-то музыкальный фон разгово­ров, чтения, занятий и т. д. Эта постоянная необходи­мость в музыке изобличает неспособность современ­ного человека наслаждаться тишиной, воспринимать

ее не как что-то отрицательное, как отсутствие чего-то, но именно как условие для всякого настоящего присутствия. Если христиане прежних времен жили по большей части в мире тишины и молчания, давав­ших им возможность полностью сосредоточиться на внутренней жизни, то современные христиане должны делать особые усилия, чтобы получить хотя бы суще­ственно нужное молчание и тишину, необходимые для соприкосновения с высшей реальностью. Таким обра­зом, проблема радио и телевидения в течение Вели­кого Поста — это не побочный вопрос, а в некотором смысле вопрос духовной жизни и смерти. Надо по­нять, что невозможно делить нашу жизнь между ве­ликопостной светлой печалью и переживанием модно­го фильма или спектакля. Эти два переживания не­совместимы, и одно из них окончательно уничтожает другое. Однако очень вероятно, что последний модный фильм скорее одолевает светлую печаль; обратное может произойти только с приложением особых уси­лий. Поэтому первый великопостный обычай, который можно предложить, — это решительное прекращение слушанья радио и телевидения Великим Постом. В данном случае мы не смеем предложить совершен­ный Пост, но хотя бы аскетический, который, как мы уже говорили, прежде всего означает перемену «дие­ты» и воздержание. Например, ничего нет дурного в том, чтобы продолжать следить за передачей инфор­мации или серьезной программы, обогащающей нас духовно и интеллектуально. Но что должно быть пре­кращено Постом — это прикованность к телевизору, растительное существование человека, прикованного к экрану, пассивно поглощающего все, что ему показы­вают. Когда я был ребенком (это было до появления телевидения), моя мать обычно запирала рояль на пер­вой, четвертой и седьмой неделе Великого Поста. Это сохранилось в моей памяти ярче, чем длинные велико­постные богослужения, и даже теперь, если я слышу музыку, передающуюся по радио Постом, это оскорб­ляет меня почти как кощунство. Это личное воспоми­нание служит только иллюстрацией того, какое впечат­ление производит в детской душе внешнее решение, сознательно принятое взрослыми. Речь здесь идет не просто об отдельном обычае или правиле, но о живом опыте, оберегающем время Великого Поста, о котором

 

98

99

надо все время помнить, чтобы не потерять, не исказить, не нарушить его. Но здесь, так же, как и при употреб­лении постной пищи, одно воздержание недостаточно: оно должно иметь свой положительный противовес.

Тишина, созданная отсутствием светского шума, нарушаемая только допустимой передачей новостей, должна быть заполнена положительным содержани­ем. Душа наша питается молитвой, но разум тоже нуждается в пище; именно разум современного чело­века подвержен непрестанной долбежке телевизора, радио, газет, иллюстрированных журналов и тому по­добное. Мы предлагаем добавить умственное усилие к чисто духовному. Мы пренебрегаем столькими ше­деврами, столькими замечательными плодами чело­веческой мысли, воображения и творчества только потому, что гораздо легче и проще, вернувшись с ра­боты домой, уставши физически и умственно, вклю­чить телевизор или погрузиться в совершенную пусто­ту иллюстрированного журнала. Было бы хорошо за­ранее наметить для себя программу для Великого Поста. Составить заранее список полезных книг, ко­торые надо было бы прочитать. Нет необходимости, чтобы все эти книги были религиозного содержания. Не все люди призваны быть богословами. Но в лучших произведениях литературы заложено столько богослов­ских мыслей, а все, что обогащает наш разум, всякий плод настоящего творчества благословляется Цер­ковью и, правильно воспринимаемое, приобретает ду­ховную ценность. В предыдущей главе я говорил о том, что четвертое и пятое воскресенья Поста посвя­щены памяти двух великих учителей христианской духовной жизни: святого Иоанна Лествичника и пре­подобной Марии Египетской. Надо понять, что в об­разе этих двух святых Церковь явно указывает нам, что Постом она ждет от нас обогащения нашего ду­ховного и умственного внутреннего мира. Чтение и духовное размышление могут помочь нам обрести этот внутренний мир и его радость. Современный секуляр-ный мир не дает нам вкусить этой радости, настоя­щего призвания человека, проявляющегося во внут­реннем, а не во внешнем мире; но без этой радости, без понимания Великого Поста как пути в глубину нашего человеческого существа Великий Пост теряет свое значение.

Кроме того, какое значение мог бы иметь Великий Пост в течение долгих часов, проводимых вне дома, во время наших разъездов, когда мы сидим за своим столом на работе, занимаемся исполнением профес­сиональных обязанностей, встречаемся с коллегами или друзьями? Тут нельзя дать никакого определен­ного рецепта, но можно привести некоторые общие соображения и рассуждения. Во-первых, Великий Пост — лучшее время, чтобы рассмотреть и взвесить невероятно поверхностный характер нашего отноше­ния к людям, к вещам, к работе. «Относиться ко всему с улыбкой», «не принимать слишком близко к серд­цу» — вот советы, ставшие на самом деле заповедями, которым мы радостно подчиняемся, а означают они: не связывайте себя, не расспрашивайте, не углубляй­те своих отношений с людьми; соблюдайте правила игры, которые состоят в соединении дружественных отношений с людьми и полного к ним равнодушия; думайте обо всем с точки зрения материальной выго­ды, прибыли, повышения; другими словами, будьте частью того мира, который постоянно употребляет ве­ликие слова «мир», «ответственность», «осторожность» и т. д., а на самом деле следует материалистическому принципу, по которому человек оценивается соответ­ственно его заработку. Великий Пост — время иска­ния смысла: смысла моей профессиональной жизни с точки зрения призвания; смысла моих отношений с другими людьми; смысла дружбы; смысла моей ответ­ственности в жизни. Нет ни работы, ни призвания, которые хотя бы понемногу не могли быть преображе­ны, не с точки зрения большей производительности или лучшей организации, но с точки зрения человеческой ценности. Необходимо стараться углубить все наши человеческие отношения, потому что мы — свободные люди, которые стали (часто сами того не сознавая) рабами систем, постепенно уничтожающих все чело­веческое в мире. И если наша вера имеет какое-либо значение, она должна быть соотнесена с жизнью во всех ее сложностях. Множество людей думает, что не­обходимые перемены происходят в зависимости от ре­волюций, внешних перемен в условиях жизни. Но мы, христиане, должны доказать, что на самом деле все вытекает изнутри — от веры и жизни по вере. Цер­ковь, когда она вошла в греко-римский мир, не при-

 

100

101

зывала к революции, указывая на рабство. Но рабство стало невозможным под влиянием веры и новой оцен­ки человека и всей жизни. Один святой, — а здесь свя­той означает просто человека, относящегося серьезно к своей вере, — больше может сделать, чтобы изменить мир к лучшему, чем тысяча напечатанных программ. Святой человек — единственный настоящий револю­ционер в этом мире.

Прибавим еще одно последнее замечание: Великий Пост — это время, когда надо особенно следить за всем тем, что мы говорим. Мир наш неимоверно многоре­чив, мы постоянно утопаем в словах, которые утратили свое значение, а следовательно, и свою силу. Христи­анство являет нам священное значение слова — этого воистину божественного дара. Наше слово обладает огромной силой, либо положительной, либо отрица­тельной. Поэтому мы будем судимы и за наши слова: «Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (Матф. 12, 36—37). Если мы обдумываем и взвешива­ем наши слова, мы вновь осознаем их глубокий и свя­щенный смысл и понимаем, что иногда невинная шут­ка, необдуманно сказанная, может привести к самым бедственным результатам, может стать последней каплей, переполнившей чашу отчаяния человека и толкнувшей его на худшее. Но слово может быть и свидетельством. Случайный разговор через стол со своим коллегой может иногда лучше передать ему верный взгляд на жизнь, на других людей, на работу, чем формальная исповедь. Слово может заронить в душу возможность другого подхода к жизни/желание познания. Мы действительно не представляем себе, как мы постоянно влияем друг на друга словами, всем строем своей личности. И в конце концов люди обра­щаются к Богу не потому, что кто-то смог дать им блестящие объяснения, но потому, что они увидали в Нем тот свет, ту радость и глубину, ту серьезность и любовь, которые одни обнаруживают присутствие и силу Божию в мире.

Таким образом, Великий Пост, как мы говорили а самом начале, это время, когда человек как бы вновь приобретает веру, но также и жизнь в ее боже­ственном значении, в ее священной глубине. Воздер

живаясь от пищи, мы вновь узнаем ее вкус и науча­емся получать ее от Бога с радостью и благодарно­стью. Сокращая развлечения, слушание музыки, не­нужные разговоры и поверхностные рассуждения, мы вновь понимаем величайшую ценность отношений с человеком, с человеческой работой и с искусством. И понимаем мы все это, потому что мы просто снова поняли Самого Бога, потому что мы вернулись к Нему и в Нем ко всему тому, что Он дал по Своей бесконеч­ной любви и милосердию.

И вот почему в Пасхальную ночь мы поем:

Ныне вся исполнишася света, Небо же и земля и преисподняя; Да празднует убо вся тварь восстание

Христово, В Нем же утверждается...

Не лиши нас этой надежды, Человеколюбче!

102

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ ОТЦА АЛЕКСАНДРА ШМЕМАНА*

I. ПЕРВЫЕ ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Священник Александр Шмеман родился в 1921 г. в Ревеле, в Эстонии. Отец — офицер лейб-гвардии Семеновского полка, мать — из помещичьей семьи Шишковых из Самарской губер­нии. Детство провел в Ревеле (1921—1928) и Белграде (1928— 1929), школьные годы — в Париже (с 1929 г.). Учился сначала во французской католической школе, затем в Русском кадетском корпусе (где директором в те годы был знаток и любитель рус­ской культуры генерал В. В. Римский-Корсаков, сумевший пере­дать эту любовь и ученикам) и, наконец, во Французском го­сударственном лицее. В первые годы учения в Богословском институте слушал также лекции в Сорбонне. С раннего детства прислуживал в церкви и был иподиаконом у митрополита Евло-гия. Это больше всего направило его на путь служения Церкви. Еще до поступления в институт близко познакомился с некото­рыми профессорами его — особенно нужно отметить влияние архимандрита Киприана и также тесное общение с В. В. Вейдле и покойным К. В. Мочульским.

Поступил в институт осенью 1940 г., через два месяца после занятия Парижа немцами. Война и оккупация окрасили годы обучения богословию в особые цвета. Это было действительно героическое время для института. Профессора читали, а студен­ты слушали лекции в нетопленых аудиториях, на голодный желу­док, сидели в пальто и рукавицах. До сих пор многим помнятся

* Статья перепечатана (с небольшими уточнениями) из жур­нала «Вестник русского христианского движения», Париж — Нью-Йорк— Москва, 1984, № 141. Первая часть статьи («I. Первые тридцать лет») подготовлена на основе автобиографической за­метки, написанной отцом Александром Шмеманом для книги о Свято-Сергиевском Богословском институте в Париже, которую готовил к печати А. В. Карташев (книга издана не была). Вторая часть статьи («II. Второе тридцатилетие») представляет собой отрывок из статьи ныне покойного протоиерея Кирилла Фотиева в газете «Русская мысль» (Париж) от 22 декабря 1983 г.

лиловые от холода руки отца Сергия Булгакова и вся обстановка его последних лекций. Это была последняя группа его слутиа-телей. Он читал свое толкование Апокалипсиса, и даже боль­ше, чем его слова, запомнился весь его облик, тот необычайный свет, горение, сияние, которое исходило от него в эти последние годы. Студентов было очень мало, кучка людей, как будто совсем отрезанная от окружавшей тогда и грохотавшей действительно­сти. Может, именно потому и сохранилось от тех лет такое силь­ное впечатление, сознание служения «единому на Потребу», поч­ти вызова, а также и единства.

На втором курсе у А. Шмемана уже ясно определился инте­рес к истории Церкви. Под руководством А. В. Карташева он вы­брал темой своего сочинения Флорентийский Собор, а это, в свою очередь, вовлекло в изучение судьбы Византийской Церкви, столь мало еще изученной. С тех пор Византия стала главным предме­том занятий А. Шмемана, хотя для чтения порученных А. Шме-ману курсов он должен был работать почти во всех областях истории Церкви — от начала до наших дней. Сочинение А. Шме­мана подавалось частями, и в 1945 г. он получил степень канди­дата и был оставлен профессорским стипендиатом по кафедре истории Церкви при профессоре А. В. Карташеве. В 1946 г. А. Шмеману поручено было читать часть курса. С тех Пор по­степенно А. В. Карташев передал ему всю историю Древней и Восточной Церкви.

Осенью 1946 г. А. Шмеман принял священство с оставлением при Богословском институте и приписанием к маленькому при­ходу в Кламаре в помощь архимандриту Киприану. Весной 1948 г. священник А. Шмеман сдал первую часть докторского эк­замена в виде доклада Совету о работе над историей Византий­ской Церкви. Весной 1950 г. сдал и вторую часть докторского экзамена, представив перевод с рукописи Парижской националь­ной библиотеки не изданного еще трактата Марка Ефесского. Подготовляется курс по Истории Византийской Церкви (IX— XV вв.), монография о Марке Ефесском и исследование о визан­тийской теократии.

Когда отцу А. Шмеману пришлось начать чтение лекций, курс церковной истории уже имел свой вполне определенный план и структуру. Этот план классический: ранняя Церковь, эпоха все­ленских соборов, византийский период, восточные церкви до на­ших дней. Но новые условия позволили несколько видоизменить самый метод преподавания. А. В. Карташев начал читать свой курс, когда институт еще не имел всего комплекта кафедр, по­неволе в историю Церкви приходилось вставлять и элементы патрологии, церковной археологии и канонического права. Кроме

 

104

105

того, удалось издать некоторые курсы А. В. Карташева в лито­графированном виде. Это позволило обратить большее внимание на внутреннее развитие церковной жизни, с одной стороны, отдать больше времени на отдельные вопросы —с другой. Так, например, не имея нужды рассказывать во всех деталях историю арианских и христологических споров, которую студенты узнают из печат­ных курсов, сделалось возможным посвятить лекции изучению эволюции церковной жизни: культа святых, монашества, бого­служения, отношения к миру, культуре и т. д. Стало придаваться особое значение византийскому периоду, еще мало изученному, но во многих смыслах решающему в истории Православного Во­стока. И наконец, насколько возможно, студенты начали вво­диться в исторический метод, то есть знакомиться с главными сторонами исторической работы. При малом количестве часов, которыми может располагать преподаватель истории, метод чте­ния рагз рго Ыо * не только неизбежен, но и плодотворен. Сту­денты принуждены восполнять недостающее чтением и в некото­рой мере создавать свое мнение о читаемом. Чтение же препода­вателем не только общего и, следовательно, частично компиля­тивного курса, но и специальных отделов, над которыми он сам работает, ввело студентов в научную работу, приобщило их к методу работы и к пониманию проблематики того или иного во­проса.

Обобщая, можно сказать, что в преподавании проявилось стремление: а) передать студентам основные правила историче­ской работы, б) осветить те стороны церковной жизни, о которых они могут узнать только из истории Церкви, в) дать им побольше сведений о более поздних веках восточной церковной истории, ко­торая существенно необходима для понимания современных проб­лем и трудностей церковной жизни.

II. ВТОРОЕ ТРИДЦАТИЛЕТИЕ

В 1951 г. отец Александр с женой и тремя детьми пересе­лился в США, приняв приглашение Свято-Владимирской семи­нарии в Нью-Йорке. Начался новый, блестящий период в жизни отца Александра — не только как богослова, но и как очень зна­чительного церковного деятеля. В 1962 г. он стал деканом семи­нарии (в США это высшая школа, имеющая право присуждать ученые степени), сменив на этой должности отца Георгия Фло-ровского. Более тридцати лет он был членом Митрополичьего со­вета Русской Православной Греко-Кафолической Церкви Америки,

* Части вместо целого (лат.).

106

бывшей американской епархии Русской Церкви, ставшей после ре­волюции самоуправляющейся, а в 1970 г. получившей от Русской Церкви автокефальность. Богословские школы и университеты США наперебой приглашали отца Александра читать лекции и ве­сти семинары. Смеясь, отец Александр говорил, что потерял счет почетным докторским степеням, которые присуждали ему универ­ситеты Америки. Меньше чем за два месяца до кончины, 18 октяб­ря 1983 г., отец Александр получил почетную степень доктора богословия, которую присудила ему греческая православная се­минария Честного Креста в Бостоне.

Направление богословских интересов отца Александра начало меняться еще до того, как он покинул Париж. В самом начале пятидесятых годов он издал по-русски в Париже небольшую кни­гу, посвященную разбору таинства Крещения. Его все более привлекало литургическое богословие — наука о церковном бо­гослужении. В Америке он через некоторое время отказался от преподавания истории Церкви и полностью посвятил себя литур­гическому богословию. «Богословие нужно пить со дна Евхаристи­ческой Чаши», — говорил учитель отца Александра, прославленный богослов и великий пастырь отец Сергий Булгаков. Вслед за от­цами Церкви отец Александр неизменно повторял, что «закон веры» неотделим от «закона молитвы»: вероучение Церкви, ее Благая Весть о спасении человека и мира как новом усыновлении Богу, совершаемом во Христе Духом Святым, с наибольшей пол­нотой выражает себя в литургическом, богослужебном предании Церкви. Христианское богослужение, таинства Церкви — не сим­волы, которые отражают некую высшую, но остающуюся нам не­доступной духовную реальность. В богослужении открывается нам новая жизнь, которую принес в мир Христос, та жизнь, о которой апостол Иоанн говорит, что она была у Отца и явилась нам.

Но богослов, который во всеоружии научных и исторических методов подходит к литургическим традициям Церкви, вступает на очень трудный путь. Еще великий русский иерарх XIX века митрополит Московский Филарет (Дроздов) советовал богосло­вам не подходить к богослужебной жизни Церкви с критическим анализом. К привычным с детства формам богослужебной жизни обращена вся любовь верующего народа, и мощные силы стоят на страже их неизменности: реформы обряда, а отнюдь не сущности вероучения, породили русский раскол; а приказанный сверху пере­ход на «новый стиль» вызвал не изжитый до сих пор раскол Цер­кви Эллады... Вспоминаю шутливую фразу отца Александра: «Повторите в проповеди учение Ария, никто ереси не приметит и спорить не станет, а вот за сохранение «ектеньи об оглашен­ных» будут сражаться». Разумеется, отец Александр был слиш-

107

ком образован я укоренен в жични Церкви, чюбы зва1.ь к каким-либо скороспел» м реформам литургической традиции Церкви. Он юнорил^- «Нужно осмыслить чту традицию, не менять наше восприятие богослужения, которое есть литургия — общее дейст-/ вие всею народа Вожьею в ею полноте, и Евхаристия есть тра­пеза Господня, на которую званы все, во Христа крестившиеся и в него облекшиеся, а не только те, кто «решили поговеть».

Анализу развития и становления богослужебного устава Церк­ви посвящена большая работа отца Александра, которую он оза­главил «Введение в литургическое богословие». Летом 1959 г. в Париже он представил этот труд на соискание степени доктора богословия. Академический совет Свято-Сергиевской Духовной Академии единогласно присудил отцу Александру эту степень. Оппонентами на защите диссертации были ныне покойный отец Николай Афанасьев и отец Иоанн Мейендорф, впоследствии про­фессор Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке. В 1961 г. «Введение в литургическое богословие» вышло отдельной книгой в парижском издательстве «ИМКА-Пресс». Как скорбел отец Александр, что эта книга почти не была замечена, — лишь пишу­щий эти строки одозвался на нее в рецензии на страницах «Рус­ской мысли». В последующие годы выходили в свет другие книги отца Александра, написанные по-английски, они позднее появля­лись в русском переводе. Назовем среди них книгу «За жизнь мира», вышедшую по-русски совсем недавно. Это — изложение и толкование таинств Православной Церкви. В 1981 г. в Париже вышла по-русски книга отца Александра «Великий Пост». Послед­ние восемь лет жизни отец Александр работал над большим тру­дом, посвященным главному таинству Церкви — Евхаристии. Эта книга издана по-русски в Париже в 1984 г.

Об отце Александре будут вспоминать с любовью не только его друзья и ученики по церковной работе. Его не забудут и те многочисленные друзья, которые далеки от Церкви, — они ценили в отце Александре культурнейшего человека, блестящего собе­седника, верного друга. Отец Александр всегда подчеркивал, что он не считает себя ни литературоведом, ни специалистом по исто­рии литературы, но он с увлечением и блеском участвовал во встречах русских писателей и поэтов и сам писал на литератур­ные темы. Достаточно вспомнить великолепную статью, которую он напечатал в «Новом журнале», когда до нас дошла скорбная весть о кончине в Москве Анны Ахматовой. С ранней молодости отец Александр любил поэзию Блока, даже собирал свои заметки о нем, думал о книге, которая так и осталась недописанной. Но любовь к блоковекой поэзии он пронес через всю жизнь. И, ко­нечно, — поэзия Мандельштама, которого отец Александр считал

одним из величайших поэтов мира, чье значение выходит далеко за рамки только русской поэзии. Стихотворение Мандельштама о Евхаристии он хотел поставить эпиграфом к своей книге о ней.

В течение более десяти лет отец Александр был сотрудником радиостанции «Свобода» и писал не только для воскресных рели­гиозных передач, но и на литературные темы. Он блестяще вла­дел пером, а как лектор, одинаково свободно владевший рус­ским, французским и английским языками, он мог увлечь любую аудиторию. Если существует искусство неизменно говорить не­навязчиво, убедительно и свежо — о самом главном, — этим искус­ством покойный отец Александр владел в высшей степени.

Осиротевшая семья отца Александра состоит из его жены Ульяны Сергеевны, урожденной Осоргиной, и троих взрослых де­тей. Дочери — Анна и Мария — замужем за православными свя­щенниками, учениками отца Александра. Сын Сергей — журна­лист, в настоящее время он корреспондент газеты «Нью-Йорк Тайме» в Москве. Брат отца Александра, Андрей Дмитриевич Шмеман— широко известный в эмиграции церковный и общест­венный деятель — проживает с семьей в Париже.

Совершая литургию святого Василия Великого, священник молится: «Нас же всех, от единой Чаши причащающихся, соедини любовью друг ко другу...»

Незабвенный отец Александр! Вижу тебя в светлом облаче­нии, предстоящим Престолу Божьему, вижу твое вдохновенное светлое лицо. Заканчивая евхаристический канон, ты неизменно склонялся до земли, произнося священные и страшные слова: «Ма­ран — Афа» — «Господь грядет». «Ей, гряди, Господи Иисусе! » Этим ты выражал основную интуицию христианского благовестия и богословия. Христианство, утратившее эсхатологическую перс­пективу, отказавшееся от томления по Царству Божию, перестав­шее ждать того дня, когда, по слову Христа, приблизится к нам избавление наше, становится «солью, потерявшей силу», или, как говорил наш общий с тобой учитель А. В. Карташев, «банальным спиритуализмом». Да не будет этого! Возносясь от нас, оставь нам елей от своего светильника, который будет вдохновлять и питать нас в дни тяжелых испытаний. Мы, твои друзья и ученики, ждем встречи с тобой.

108

4. Преполовение (половина) Великого Поста: Крест   73

5. На пути в Вифанию и Иерусалим....................................................... 76

84 88