Глава 4. Судебное заседание

Верхний город никак не заслуживал своего громкого наименования; его и большим селом-то можно было назвать только с большой натяжкой. Но все-таки это был центр крупного сельскохозяйственного округа, и раз в неделю здесь открывался крохотный рынок, где торговали, в основном, яйцами и маслом, потому что свою кукурузу фермеры возили продавать на большой рынок, находившийся в главном городе графства. Регулярно, через строго определенные промежутки времени, здесь назначались судебные заседания; был в Верхнем городе и свой полицейский участок, выстроенный на окраине и располагавший двумя камерами для заключенных. Большую часть времени эти камеры пустовали, но со вчерашнего дня одна из них служила приютом Измаилу.

С тяжелым сердцем, но и с немалым запасом мужества в глубине души ступила Рут в понедельник утром на единственную улицу Верхнего города. Нынче здесь царило оживление, обычное для тех дней, когда предстояло рассматривать тяжбы, дожидавшиеся судебного разрешения. Вокруг деревенской гостиницы, где находилось помещение для судебных заседаний, слонялись какие-то люди подозрительного вида. Наткин стоял в гостиничном дворике и разговаривал с одним из судейских чиновников, прибывшим раньше остальных. Рут смотрела на него невидящими глазами: ею владело одно желание - увидеть Измаила, который вот-вот должен был появиться на дороге, ведущей из полицейского участка к гостинице. Она не замечала ни толпы, мало-помалу собиравшейся вокруг, ни толкотни, возраставшей по мере того, как один за другим прибывали судейские.

Озабоченный писарь торопливо протискивался сквозь толпу, держа подмышкой синий портфель, битком набитый бумагами. Вот прибыла миссис Клифт с дочерью... а вот сквайр Лансдаун прошел в комнату для судебных заседаний... Все это она отмечала машинально, как бы в полусне.

Наконец показался Измаил. Он шел в сопровождении полисмена, крепко державшего арестанта за воротник, словно бы в напоминание о том, что всякая попытка к бегству бесполезна.

Но неужели этот угрюмый, хмурый паренек с нечесаными волосами и заплаканным лицом и вправду ее сын? Он прошел совсем рядом, не поднимая глаз, и, скорее всего, не заметил бы мать, не воскликни она жалобно: «Ох, Измаил, Измаил! »

— Это моя мать, - сказал он полисмену, на всякий случай покрепче ухватившему его за воротник. - Не ходите туда, матушка, милая! Ни к чему вам расстраиваться... да и мне тоже. Давайте лучше здесь попрощаемся, и вы вернетесь домой. Вы позволите мне поцеловать мою мать? - добавил он, умоляюще взглянув на полисмена.

— Давай, только побыстрее! - отвечал тот.

Они крепко обнялись и замерли - молоденький мальчик, почти еще ребенок, и сгорбленная, седая женщина. Рут чувствовала, что не в силах оторваться от сына; казалось, только вчера она качала его на руках - и вот он арестован и обвиняется в нарушении законов своей страны. Наконец Измаил высвободился из ее объятий, и полисмен повел его в комнату судебных заседаний. Тогда она присела на ступеньку под открытым окном, откуда доносился приглушенный гул голосов. Она и сама не знала, сколько просидела так, пока к ней не подошла нарядная молодая женщина и не заговорила с ней участливым тоном:

— Не расстраивайтесь так, миссис Мидуэй, - сказала она. - Я знаю, вы славная женщина, но вам не повезло. Наткин был очень суров к вашему сыну, и его приговорили к трем месяцам тюрьмы.

— Моего Измаила? - переспросила Рут, бессмысленно глядя на нее.

— Да, да, - подтвердила та. - Измаила Мидуэя, тринадцати лет от роду; к трехмесячному тюремному заключению, за кражу фазаньих яиц.

Но Рут уже не слышала ее. В глазах у нее помутилось, и, подавшись вперед, чтобы встать на ноги, она мешком свалилась на мостовую в глубоком обмороке. Когда Измаил в сопровождении полисмена вышел из гостиницы, вокруг его матери сгрудилась толпа; напрасно он пытался бросить прощальный взгляд на родное лицо.

— Лучше бы она ушла домой, - сказал он себе, подавив рыдание, - но все-таки мне бы так хотелось снова ее увидеть...

Ему казалось, что в тюрьме он умрет и им с матерью уже не суждено свидеться на этом свете. Его юная душа была охвачена печалью и изумлением. Его назвали неисправимым вором и браконьером. Ему поставили в вину все, что только было возможно: и дурную славу отца и старших братьев, и его собственное признание в том, что он исходил весь лес вдоль и поперек и знал его, как свои пять пальцев; и даже слезную исповедь в том, что он знал, что не имеет права брать яйца из гнезда, что раньше он никогда этого не делал и сам не понимает, как такое могло случиться. Все это обратили против него, и теперь он отправлялся за решетку, к стыду и позору своей несчастной матери. А ведь сегодня он должен был начать самостоятельно зарабатывать свой хлеб, чтобы не висеть камнем на материнской шее. Выходит, он принес матери больше горя, чем все остальные; его беспутный отец и тот каждую ночь являлся домой, пусть даже пьяный и злой. Как ему теперь загладить свою вину перед матерью? Лучше всего умереть - и дело с концом!

Рут возвратилась домой поздно вечером. Муж дожидался ее, против обыкновения, трезвый, но мрачный; этот черствый, деспотичный старик всегда смотрел на нее как на бессловесную рабочую скотинку.

— Вот, стало быть, до чего дошло! - воскликнул он, когда жена устало переступила порог. - Твой драгоценный сынок докатился до тюрьмы! А еще книжки умные читал да псалмы распевал! Позорище на всю семью. Такого в нашем роду ни с кем еще не бывало. У нас в таверне «Напрасные старания» говорят, ему влепили три месяца? Так ему и надо! Правильно сделали Наткин, наш сквайр и судьи, и я на их стороне, потому что они настоящие джентльмены. Если б у меня была своя земля, я бы вздергивал каждого браконьера, который сунулся бы в мои владения. Ишь ты какой, молодой, да ранний! Что ж из него выйдет, когда он вырастет? Моя бы воля, я бы его отправил прямиком в Ботани-Бей[1]. Да, я на стороне правосудия! И если этот парень посмеет когда-нибудь заявиться сюда, я из пего дух выбью! Все кости переломаю! Да и тебе заодно, - продолжал он, распаляясь все больше, - если только попробуешь открыть свой проклятый рот и вякнуть хоть слово!

— Худо мне, Хамфри, - с трудом выговорила она, - как услыхала я про все это, так прямо замертво упала...

— Замертво упала! - передразнил он жену. - Нечего мне сказки рассказывать! Это только знатные леди падают в обморок, а не такие рабочие лошади, как ты. Ну, упала ты или нет, а послушай, что я тебе скажу. Измаил больше никогда не переступит этот порог. Я не собираюсь пригревать в своем доме браконьеров и арестантов.

Рут безмолвно развела огонь и вскипятила чайник. Дома, вдали от шума и суеты, от назойливых взглядов, она чувствовала себя намного лучше. Даже угрозы и язвительные замечания мужа не могли рассеять чувство уюта и покоя, которое охватывало ее, когда она присаживалась у родного очага. Когда же он ушел, весь домик обволокла глубокая тишина. Смятенная и растерзанная душа Рут понемногу собиралась воедино. Даже в непроницаемой темноте наши глаза, пристально вглядываясь, начинают различать смутные очертания; точно так же и душа человеческая, утопая в бездне отчаяния, способна искренне воззвать к Богу, и тогда в непроглядном мраке для нее начинает брезжить свет. Сидя в своей темной лачужке, Рут припомнила старую библейскую историю, из которой она вычитала имя для своего младшего сына. Она думала о бедной служанке Лгари, которую госпожа велела прогнать из дому, о том, как Бог услышал ее страдание, как она скиталась вместе с сыном по пустыне, пока у них не стало воды, и ее мальчик умирал от жажды; и тогда она оставила его умирать под кустом, а сама отошла подальше, чтобы не видеть смерти своего дитяти; и как Бог услыхал голос отрока и послал ангела Своего на помощь Агари. Успокоенная этими мыслями, Рут сомкнула воспаленные веки, опухшие от слез, благоговейно шепча: «Ты Бог видящий меня! »

Да, Бог видел ее; Бог все знал. И в этом было для нее несказанное утешение. Она больше не ощущала горькой обиды в сердце - даже на Наткина. Против закона, который отправил Измаила в тюрьму, она ничего не могла сказать и не пыталась оправдывать своего мальчика; он поступил дурно, хотя и сделал это не со злым умыслом, а по ребяческому легкомыслию и неразумию. Впрочем, все эти рассуждения были слишком высоки для ее простого ума. Бог все видел, и Он все знает. В этой мысли она черпала утешение и силы. Она должна перенести все невзгоды, потому что незримый Бог ей поможет.

Глава 5. Изгнанник

В тяжкой работе на солнцепеке протекли долгие часы сенокоса и жатвы. Рут трудилась не покладая рук и по-прежнему считалась одной из самых старательных работниц на ферме Чипчейза. Особых перемен в ней никто не замечал: эта тихая, безобидная женщина, как всегда, молча делала свое дело и ни во что не вмешивалась. Но вот жатва подошла к концу, близился охотничий сезон, а вместе с ним и срок освобождения Измаила. Наткин и его подручные с утра до вечера гоняли по лесу, по ночам сторожили дичь, а днем то там, то здесь палили из ружей. Конечно, для возвращения Измаила время было не самое благоприятное: слишком многое сейчас напоминало отцу об угрозах, когда-то им произнесенных, слишком многое подогревало его злобу против сына. Но, конечно же, он не окажется таким бессердечным, чтобы выгнать Измаила за дверь, когда по закону мальчик будет освобожден!

— Завтра Измаил выходит.., - робко промолвила она однажды вечером, силясь скрыть от мужа глубокое волнение.

— Да, - неторопливо отозвался Хамфри, - Наткин то же говорит. Ну так вот, я нынче утром ходил в поместье и разговаривал со сквайром. Я ему сказал: «Сквайр, я всю жизнь был честным человеком; я много лет работал на ваших полях, и я не потерплю в своем доме вора и браконьера, хоть он и приходится мне сыном. Этот парень - позор на мою голову! - выходит завтра из тюрьмы. Так вот, он не переступит моего порога, это я вам обещаю! » И сквайр мне сказал: «Это твое дело, Хамфри. Ступай на кухню, выпей глоток-другой эля». Ох, и славный же эль у него, не то, что у нас, в «Напрасных стараниях»! А я не тот человек, чтобы сегодня попивать у сквайра эль, а завтра ему вредить!

— Да неужто ты выгонишь сына из дому? - в ужасе закричала Рут.

— А ты как думала? Ничего, он уже большой, проживет и сам! - упрямо гнул свое Хамфри. - Сквайр может выгнать нас отсюда взашей, ежели ему вздумается; и что станется со мной, если мы с тобой очутимся в работном доме? Сквайр не потерпит, чтобы у него под самым носом развелось браконьерское гнездо, и кто тогда пригреет меня, старика? Я ведь без кружки доброго эля и дня не проживу! А в работном доме я один раз был, пробовал тамошнее пиво - дрянь! Нет, Измаилу здесь больше не жить, вот тебе и весь сказ. Устраивайся теперь, как знаешь!

Рут провела еще одну бессонную ночь; прежняя обида вернулась и нахлынула на нее с удесятеренной силой. Утром она поднялась задолго до рассвета и сложила в узелок вещи сына - грубую, убогую одежду, которую буквально по лоскутку наскребла для него три месяца назад, когда он должен был наняться на работу. Миссис Чипчейз собиралась на рынок продавать масло и предложила подвезти ее до города, где у ворот тюрьмы им предстояло встретиться с сыном. Рут покорно тряслась в двуколке, не замечая ни пыльной дороги, по которой они ехали, ни шумных улиц, запруженных повозками и пешим людом, поспешавшим на рынок. Только когда вдали показались тюремные стены, она очнулась от своего тупого оцепенения. Тюрьма стояла прямо посреди зеленого поля - уродливое и громоздкое квадратное здание, обнесенное крепкой стеной из черного камня. Маленькие круглые окна, закрытые частой решеткой, таращились, как подслеповатые глаза. Рут поежилась, словно ее пробрал холод, хотя жаркое сентябрьское солнце весело сияло на безоблачном небе. Она оглядела ряд мрачных окон, стараясь угадать, какое из них освещает камеру Измаила. Но только она двинулась к тяжелым воротам, как увидела своего мальчика - неровными шагами, едва передвигая ноги, он медленно шел ей навстречу.

— Матушка! - закричал он. - Матушка!

И бросился ей в объятия, смеясь и плача одновременно. Рут даже заплакать не могла - она только изо всех сил прижимала к себе сына, пока, наконец, он не поднял голову и не заглянул в родное материнское лицо. Вокруг не было ни души; они были совсем одни, будто в своем тихом лесу, и только это угрюмое, некрасивое здание глядело своими пустыми глазницами на встречу сына с матерью. Рут потянула его в затененный уголок под тюремной стеной, и они уселись на траву. Дрожащими от волнения руками она развернула бумажный сверток и вытащила ломоть домашнего хлеба, который собственноручно испекла накануне: перед тем, как пускаться в обратный путь, обоим нужно было подкрепиться.

— Матушка, я не хотел делать ничего дурного, - сказал он, покончив с едой. - Я ни о чем таком и не думал, мне только хотелось порадовать Элси. Но теперь я понимаю, что это было браконьерство. Ах, мама, неужели мне этого не забудут?

— Боюсь, что так, - вздыхая отвечала она. - Скажи, а ты просил у Бога прошения, Измаил?

— Да, очень часто! - страстно воскликнул он. - Матушка, знаете, я никогда не забывал петь на ночь «Пребудь со мной, уж свет сменился мглой», но только совсем тихо, шепотом, как тогда, когда отец бывал дома. Я думал: моя мама, наверное, тоже сейчас поет этот гимн.

— Да, - кивнула она, - благодарение Богу, я смогла спеть его в первый же вечер, как тебя забрали.

— Когда мы вернемся домой, - продолжал он, - я непременно пойду в усадьбу и попрошу у сквайра прощения. Я буду просить его и умолять, и если он меня простит, то, наверное, я все-таки смогу пойти работать к мистеру Чипчейзу.

— Мистер Чипчейз уже взял на твое место другого мальчика, - отвечала мать, - а домой тебе идти никак нельзя, а лучше бежать подальше от дома. Отец и слышать о тебе не хочет, а сквайр, если узнает, что ты вернулся, может выгнать нас всех из дому. Но если Бог простил тебя...

— Как, матушка, неужели мне нельзя вернуться вместе с вами? - воскликнул он.

— Нет, - печально покачала головой мать, - нет! Но Бог все видит, все знает! Иисусу Христу тоже негде было приклонить голову, и приходилось Ему, бездомному, скитаться. Измаил, я хочу, чтобы ты знал: Бог всегда видит нас, и Он нас любит, хоть нам и кажется, что Он не замечает наших страданий. И если б я так не думала, мое сердце не выдержало бы и разорвалось от горя. Я просто пошла бы вон туда, на реку, да и утопилась. Но когда-нибудь Он снова найдет для нас с тобой дом, вот увидишь.

Никогда прежде она не говорила с такой страстностью, даже с ним, и он стоял, как громом пораженный, не сводя глаз с ее взволнованного лица. Потом обернулся, чтобы напоследок взглянуть на угрюмые стены тюрьмы - своего недавнего прибежища. Похоже, теперь, когда он побывал здесь, для него не отыщется места в целом мире!

— Где же мы найдем себе жилище, матушка? - спросил он, наконец. - Лучше нашего дома и места-то нет.

— Вон там, - отвечала она, подняв глаза к небу, привольно раскинувшемуся у них над головой, - если здесь, на земле, Бог не даст нам другого дома. А там Он уже давно приготовил нам дом. “Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много. Я иду приготовить место вам”. Так сказал Иисус. Он готовит место для нас с тобой, Измаил, и мы с тобой не должны ни о чем беспокоиться. Нужно только верить в Него.

— Я постараюсь, матушка, - сказал он, вкладывая руку ей в ладони; и они еще долго сидели, изредка обмениваясь несколькими словами и крепко сжимая друг другу руки, пока донесшийся издали перезвон церковных колоколов не напомнил Рут еще об одном неотложном деле: Измаила нужно было устроить где- нибудь на ночлег, а по возможности, договориться и насчет жилья, пока не найдет себе работу.

Тяжело было расставаться с сыном, оставлять его одного в чужом городе, зная, что ему придется обивать пороги в поисках случайного заработка, - да и кто еще согласится нанять парнишку, который отсидел срок в тюрьме? Материнское сердце твердило ей, что такая жизнь чревата многими опасностями. Еще недавно он был совсем ребенок; в домах побогаче мальчики его возраста считаются детьми; их, конечно, наказывают за провинности, но не оставляют на произвол судьбы, когда на каждом шагу подстерегают нужда. А Измаил оказался в самой гуще жизненного сражения - лишенный доброго имени, он всегда будет считаться изгоем из приличного общества.

И все-таки Рут не теряла надежды и веры. Она работала усерднее прежнего, не позволяя себе ни дня передышки, чтобы скопить к концу недели два-три пенса и послать их сыну. Она знала, что он вечно голодает, страдает от холода, что ему не во что одеться и обуться, что за день ему с трудом удается наскрести несколько грошей, чтобы заплатить за ночлег. Он исходил всю округу, от фермы к ферме, брался за любую, самую тяжелую и грязную работу, которую ему поручали, спал где придется - в заброшенном сарае, в хлеву. Ему никак не удавалось подыскать себе сколько-нибудь постоянное занятие - всегда находился какой-нибудь парнишка, у которого с добрым именем все было в порядке, и перебивал у него место.

И еще он никак не мог решиться уйти подальше от дома, потому что просто не мог обойтись без воскресных свиданий с матерью. Ближе к концу недели он скрытно пробирался поближе к дому и прятался где-нибудь в лесу или в известняковом карьере до тех пор, пока не находил способа известить мать о себе. Для нее эти тайные встречи были единственной радостью и утешением в жизни. Она стирала и чинила ему одежду, готовила впрок еду, выслушивала, что нового с ним произошло за неделю. Он никогда не переступал порога своего старого жилища; летними вечерами они с матерью сидели в густых зарослях кустарника за домом, а зимой укрывались в развалинах старой обжиговой печи; а если им нужна была крыша над головой, они забирались в известняковую штольню; она-то чаще всего и служила Измаилу спальней.

Глава 6. Пять лет

Прошло пять лет, а Измаил так и не возмужал.

Вряд ли можно было надеяться, что когда- нибудь он станет крепким, выносливым, здоровым мужчиной. Трудности, выпавшие на его долю, сказались на его телосложении: он был низкорослым, худеньким и слабым. Но еще более пагубно многочисленные тревоги и лишения воздействовали на его дух. Ни в ком, кроме матери, он не встречал ни ласки, ни заботы - одну только всеобщую подозрительность, которая преследовала его и угнетала, а так как ему поневоле приходилось общаться с сомнительными людьми, подозрительность эта еще усугублялась. Он совсем отчаялся и пал духом. Мать назвала его Измаилом, потому что Господь услыхал ее страдание, но она могла бы назвать его так еще и потому, что все и каждый готовы были поднять на него руку. Неужели в один злосчастный день, как опасалась его мать, и он ополчится против всех и каждого?

Эти годы дались Рут тяжелее, чем добрый десяток лет, который она прожила бы рядом с сыном. Она уже не могла, как бывало, помогать пьяному мужу взбираться по лестнице на чердак, и ночь за ночью он оставался спать на холодном земляном полу, а наутро охал и стонал от ревматических болей, - что ж, ведь это по его вине не было рядом молодой и крепкой сыновней руки, которая поддержала бы его. И все-таки каждое воскресенье приносило ей проблеск радости. Ее Измаил, несмотря на многочисленные искушения, пока еще не сбился с пути, и это служило ей утешением. Но что будет с ним, когда ее не станет?

Она испытывала невыразимые страдания, когда, заслышав в тишине зимней ночи тихий, жалобный зов Измаила, кружившего вокруг лачуги, не могла на него откликнуться. Стонущий голос раздавался все явственнее, звучал все ближе и ближе, и ей уже казалось, что он доносится прямо из-под крыши; но муж сидел тут же, греясь у очага, и она не смела отворить дверь, чтобы выглянуть наружу. В густой тьме за окном мелькало смутно-белое лицо сына и, прильнув на миг к оконной решетке, пропадало; протяжный, заунывный крик слышался все слабее и, наконец, растворялся где- то в лесу.

— Завтра нужно сказать Наткину насчет этой проклятой совы! - с раздражением говорил Хамфри.

Настал день, когда Рут не смогла пойти на работу. Проснувшись, она долго лежала в своем закутке под крышей, неподвижная и беспомощная. У нее едва хватило сил сползти вниз по лестнице, чтобы добраться до очага. Старый Хамфри долго не мог уразуметь, как это он в одночасье лишился своей добровольной прислуги. Мысль о том, что она может умереть и ускользнуть из-под его власти, ни разу не приходила в его затуманенную винными парами голову. Он горько жаловался собутыльникам на бездельницу-жену. В таверне «Напрасные старания» он теперь сидел в углу скамьи, дальше всех от огня, поскольку в кармане у него бренчали какие-то жалкие гроши, - а ведь в былые времена его приглашали сесть на самое почетное место, а деньги он швырял, не считая, направо и налево!

Но приходило воскресенье, и Рут оживала. Откуда брались у нее силы, она и сама не знала, но только они верно служили ей, когда воскресным утром она поднималась с постели, спускалась вниз и выходила под ласковые лучи весеннего солнышка встречать сына. Все соседи уже знали, что Измаил тайком навещает умирающую мать, но делали вид, что ничего не замечают; - правда, с некоторых пор они стали приносить «для старой Рут» гораздо больше еды, чем она могла бы съесть. Соседки брались ей постирать, и если даже замечали среди белья вещи Измаила, то никогда ни единым словом насчет этого не обмолвились. Когда люди видят, что мы готовы вступить в долину смертной тени, они начинают смотреть на нас другими глазами и относятся к нам с той добротой и нежностью, которая могла бы превратить наши странствия по земной юдоли в радостное и счастливое путешествие. Рут, так долго мыкавшая горе в одиночестве, не уставала удивляться, сколько дружелюбия и тепла сосредоточилось вокруг нее в последние дни жизни.

— Наш дом повеселел, - говорила она Измаилу. - Как хорошо, когда у тебя столько друзей и всего вдоволь! Но если б так было всегда, я бы, наверное, не чувствовала, что умирать - это значит возвращаться домой. Знаешь, дорогой мой сынок, я теперь все время думаю, что мой родной дом - на небесах, - прибавила она, и ее морщинистое лицо озарилось слабой улыбкой.

Они не знали, что сидят рядышком на пороге в последний раз. Когда смерть приближается к нам, мы не всегда чувствуем, что приходит конец повседневным семейным занятиям и привычкам. Долгий майский день клонился к закату, сгущались сумерки, и с каждой минутой любимое материнское лицо становилось все тоньше и призрачнее.

— Странно, - промолвила она, - я чувствую себя так, точно опять стала маленькой девочкой: я словно бы играю возле дома и слышу, как отец зовет меня... Страшно сказать - мне чудится, будто это благословенный Господь окликает меня по имени: «Рут, иди ко Мне, пора тебе отдохнуть! » А вчера ночью я даже ответила Ему вслух: Господи, - говорю, - как же мне отдыхать, когда мой сын Измаил живет таким неприкаянным! И мне послышался тихий голос: «Доверь Измаила Мне. Он - Мое дитя». И тогда я сказала себе: «Господь снова услышал мое страдание».

Измаил сидел молча, устремив глаза вдаль, где еще светилась бледная полоска зари и над верхушками деревьев, чертя зигзаги в синем вечернем небе, носилась летучая мышь, но, казалось, не замечал ни гаснущих лучей солнца, ни причудливого полета мыши.

— Да, - радостно продолжала Рут, - сегодня я поняла, что Он и вправду меня услышал, потому что нынче ко мне приходили миссис Клифт и мисс Элси и принесли с собой чудесную новость. Они уезжают далеко-далеко, за море, в те края, куда люди отправляются искать счастья, и обещали, что возьмут тебя с собой. Миссис Клифт мне сказала: «Это из-за моей Элси ваш сын попал в беду; и там, куда мы поедем, люди не будут думать о нем дурно; а я стану ему вместо матери». Вот что она мне сказала. Тогда-то я и поняла, что Бог снова услышал мое страдание.

— О, матушка! - вскричал Измаил. - Я ни за что вас не покину, пусть даже сама королева Англии прикажет мне уехать!

— Мальчик мой, - отвечала она, - если Господь не приберет меня прежде, чем наступит день твоего отъезда, тебе придется меня покинуть. Да-да, и я умру счастливой, потому что буду знать, что там, за морем, тебе больше ничто не грозит и ты еще сможешь стать порядочным человеком, а здесь, того и гляди, доведут тебя до греха! Обещай мне, Измаил, что, жива я буду или нет, а когда придет время, ты уедешь. Ох, дорогой, любимый мой сыночек, обещай, что послушаешься меня!

— Не могу я, матушка! - разрыдался он. - Если вы умрете, я, конечно, брошу все и уеду, но пока вы живы, пока можете говорить со мной, а я могу смотреть на вас, я ни за что вас не брошу!

— Они наверняка уедут не раньше, чем закончится сенокос, - мягко сказала она, - и молю Бога, чтобы к этому времени Он дал мне умереть.

Всю ночь она думала о сыне, спавшем в известняковой пещере - давнем своем убежище; не смыкая глаз, все гадала, что станется с ним, если он откажется уезжать. А если все-таки уедет, то кто закроет ей глаза, когда она умрет? кто в последние минуты жизни будет держать ее за руку, шептать ей на ухо слова сыновней любви?..

Но нет! Она согласна умереть в полном одиночестве, лишь бы знать, что сын в безопасности и сможет начать жизнь заново!

Дни медленно текли один за другим; в окрестных полях выросла и зацвела трава, и скоро совсем созрела для покоса, а жизнь все еще продолжала цепляться за Рут, истомившуюся в ожидании смерти, которая должна была освободить ее сына. Она уже не спускалась с чердака и сутки напролет лежала там в полумраке; но как только Хамфри удалялся восвояси, приходил Измаил, и снова они были вместе, как в добрые старые времена, когда он был ребенком, и тогда, протянув руку, она могла дотронуться до него. Еды у них теперь всегда было вдоволь, потому что миссис Клифт приходила вместе с Элси каждый день, а миссис Чипчейз посылала им с фермы гостинцы, а то и сама наведывалась к Рут, и все они, конечно, являлись не с пустыми руками. Вот только ближе к ночи Измаил вынужден был уходить, чтобы не столкнуться с отцом, - и в это мгновение он чувствовал себя в родном доме чужаком.

— Сегодня я никуда не уйду, - сказал он как-то раз, видя, что матери стало совсем худо. - Вас нельзя оставлять одну. Вы можете умереть.

— Нет, - отвечала она с тихим, вздохом, - нет, сыночек! Не хватает еще, чтобы вы затеяли здесь драку...

— Да ведь он заявится пьяный, - яростно возразил Измаил, - как же я оставлю вас наедине с ним?

— А я совсем не боюсь оставаться наедине с твоим отцом, - отвечала она. - Когда-то он был мне хорошим мужем, и теперь, когда я одной ногой уже в могиле, он не станет меня обижать. Я всегда старалась быть ему хорошей женой, и потом, мне нужно многое ему сказать... Слышишь?.. Наверное, уже кто-то спешит предупредить, что он поднимается по тропинке. Иди же, Измаил! Поцелуй меня и уходи скорей!

— Да не могу я уйти! - крикнул он. - Может, я никогда больше пас не унижу! Нет, матушка, не гоните меня!

Он бросился перед матерью на колени и в отчаянии цеплялся за нее; она же слабо его отталкивала. Но тут снизу вдруг раздался звонкий голосок Элси.

— Измаил! - задыхаясь, кричала она. - Маленький Вилли Наткин заблудился в старом карьере за пещерой. Тебя зовут на помощь! И Наткин, и сквайр, и все-все! Бежим скорей!

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: