Глава 8. Возвращение домой

Сын, повинуясь воле умирающей матери, ушел, и Рут осталась совсем одна. С тех пор, как затихли вдали шаги Измаила и Элси, ни один звук больше не достигал ее слуха. Одиночество было ей привычно, но сейчас, когда она лежала в ожидании смерти, оно показалось ей нестерпимо страшным. Ею овладело жгучее желание еще хоть раз увидеть сына, узнать, где он, что с ним. Ведь это по ее настоянию он отправился на такое опасное дело; Рут чувствовала, что, пока не убедится, что с сыном все благополучно, она не сможет даже обратить свои мысли к Богу, в Которого верует всей душой. Если бы Хамфри пришел домой, она бы уговорила его пойти к пещере и принести ей оттуда весточку или прислать кого-нибудь, чтобы ей рассказали, что там происходит. Разве сможет она спокойно умереть, зная, что ее мальчику грозит опасность? Она приподнялась на локте и прислушалась, не донесется ли издали чей-то голос, не раздадутся ли шаги? Но вокруг по-прежнему стояло непроницаемое безмолвие одиночества.

Вдруг она ощутила лихорадочное возбуждение, какое нередко испытывают умирающие. Быть поближе к Измаилу, видеть вокруг лица, слышать голоса - вот что ей нужно было сейчас больше всего! Дрожащими руками она поспешно натянула на себя бедное старое платье, заботливо приготовленное для последнего обряжания, на подкашивающихся ногах спустилась по лестнице. Прохладный вечерний ветерок, повеявший в лицо, освежил ее; Рут поначалу даже показалось, что она оттого только решила, будто умирает, что все это время пролежала, не вставая, в темном, душном закутке. Но, пробираясь сквозь густой кустарник и едва находя в себе силы отводить ветки орешника, преграждавшие ей путь, она почувствовала, как тяжко придавила ее неумолимая рука смерти. До нее доносились голоса соседей, ходивших где-то рядом, а она не могла даже крикнуть, чтобы ее услышали. Где-то высоко в ветвях распевали дрозды, и над вершинами деревьев еще брезжил свет закатного солнца, но под ногами у нее уже стелился вечерний полумрак и различать тропу становилось все труднее. Она брела почти наощупь, спотыкаясь о коряги и едва не падая от изнеможения, но горячая любовь к сыну поддерживала ее и подталкивала вперед. Наконец, Рут добралась до пещеры. Она пришла, чтобы умереть где-нибудь поближе к своему мальчику.

— Разве он не говорил, что его мать лежит при смерти? - удивился кто-то в толпе, расступавшейся, чтобы дать ей дорогу. Но, как только свет фонарей озарил ее лицо, никто уже не сомневался в том, что эта женщина действительно уже стоит на краю могилы. Рут, шатаясь, побрела вглубь пещеры и там бессильно осела на землю. Прерывистое дыхание вырывалось из ее груди, но глубоко запавшие глаза ярко блестели. Наткин при виде нее отпрянул в сторону, и она, слабо улыбнувшись, поманила его рукой, показывая, чтобы он не отходил от своего наблюдательного поста и продолжал смотреть и слушать. Он, однако, не решался подойти ближе и стоял, весь бледный, глядя на нее с нескрываемым ужасом, будто на ожившего мертвеца.

— Рут! - воскликнула миссис Клифт, протискиваясь к ней сквозь толпу. - Как же вы сюда попали?

Усевшись рядом с ней на землю, она уложила ее седую голову себе на колени. Старая женщина, с благодарностью взглянув на учительницу, собралась с силами и зашептала:

— Уж очень боялась, что больше не увижу его. Бог мне помог. Мой мальчик тоже боялся, что не застанет меня в живых. Вот я и подумала: лучше умереть здесь, чем там, в пустом доме...

— Как же это мы не позаботились о вас! - сокрушенно сказала миссис Клифт.

— Ничего, ничего... тут мне гораздо лучше... да и мой сыночек рядом. Бог всю жизнь был ко мне милостив, и вот теперь, перед смертью, тоже... Я подожду своего мальчика здесь. Вот только жаль, что не смогу проститься с Хамфри... Что ни говори, а когда-то он был мне хорошим мужем.

— Рут Мидуэй, - произнес сквайр медленно и раздельно, чтобы она услышала каждое слово, - о сыне своем не тревожься. Я позабочусь о нем и сделаю из него человека. Это я тебе торжественно обещаю.

Рут вопросительно глядела ему в лицо - его черты расплывались и двоились в ее слабеющем взоре.

— Кто это? » - спросила она.

— Это наш сквайр, - тихонько подсказала учительница.

— Покорно благодарю вас, сэр, - с усилием вымолвила Рут, - но, боюсь, слишком поздно. Он уедет отсюда, как только меня не станет... в другую страну, где его судьба, быть может, сложится счастливее, чем здесь. Пока я жива, он меня ни за что не оставит. Но, как только я умру, Измаил сразу же уедет.

— Я сделаю все для того, чтобы ему не пришлось покидать родной дом, - сказал сквайр.

— А у него, нет дома, - пробормотала Рут. - Последние пять лет он был бездомным... как Христос, Которому негде было голову приклонить...

Она устало смежила веки и лежала, не двигаясь; только тяжелое, неровное дыхание время от времени судорожно вздымало ее грудь; соседи стояли вокруг нее в скорбном молчании.

— Что же он не идет? - вдруг проговорила она. - Становится так темно... Пора нам спеть «Пребудь со мной, уж свет сменился мглой». Это, наверно, его подбодрит, где бы он ни был... Вот только начать мне трудно...

— Она хочет спеть «Пребудь со мной...», - сказала миссис Клифт, оглядывая серьезные и печальные лица людей, окруживших Рут. - Ей кажется, этот гимн подбодрит Измаила, если он услышит его хотя бы издали. Среди вас есть те, кто ноет в церковном хоре. Запевайте, пожалуйста, вы, потому что я не могу.

Она и в самом деле пела тихо и слабо; да и все остальные люди первые две-три строчки гимна выводили дрожащими голосами. Но при первых же его звуках глаза Рут заблестели и посеревшее лицо осветилось улыбкой. Губы ее задвигались, и до слуха учительницы донесся едва уловимый шепот: Рут, присоединяясь к общему хору, силилась вымолвить то слово, то два.

Но затем все дружно и громко запели «Хвала Даятелю всех благ», и когда торжественные звуки гимна умолкли под гулкими сводами пещеры, откуда-то из извилистых галерей заброшенного карьера эхом откликнулся дальний голос. Рут подняла голову и - откуда только силы взялись! - привстала, чтобы приникнуть ухом к черному отверстию.

— Я слышу его, - радостно сказала она, - и теперь знаю, что мы с ним еще свидимся! Ведь это я уговорила его пойти сюда: боялась, что он так и не простит Наткина; но мое сердце отправилось вслед за ним. Он единственный из всех заботился о своей старой матери; что ж поделаешь - у молодых свои заботы! - добавила она, словно бы в оправдание своим старшим детям. - Ему очень не хотелось оставлять меня одну: он боялся, что, вернувшись, уже не застанет меня в живых. Но теперь я здесь, Измаил, мой мальчик, я совсем рядом. И мы с тобой непременно свидимся.

Она медленно опустилась на землю, и соседи снова обступили ее. Все они давно знали эту старую, изможденную тяжкой работой женщину, хоть и нечасто вспоминали о ней, и теперь среди них не было никого, кто не сожалел бы о ней и не думал про себя: «А ведь в моих силах было, пусть немного, но облегчить ее нелегкую жизнь». Наткин встал подле нее на колени, и его загорелое до черноты лицо, в сравнении с ее осунувшимися, мертвенно-бледными чертами, выглядело воплощением жизни и здоровья.

— Прости меня, Рут! - взмолился он. - Если б я знал все это раньше, то скорее дал бы отсечь себе правую руку, чем допустил бы такому случиться. Это все моя треклятая ненависть наделала. Окажись на его месте любой другой мальчишка, я бы, конечно, закрыл глаза на эту историю с фазаньими яйцами; но одно только имя Мидуэев приводило меня в бешенство.

— А я никогда и не думала, что мне придется кого-то прощать, - ответила Рут. - Я же понимаю, что это закон; ну, а судьи - умные люди. А вот Измаил и вправду до сегодняшнего дня не мог тебя простить.

Тут их разговор прервался, потому что из черного отверстия послышался какой-то шум, и детский голосок закричал: «Отец! »

Радостно встрепенувшись, Рут обернулась на этот зов:

— Они идут! Бог милостив к нам!

Прошло еще несколько долгих, томительных минут, прежде чем они услышали шаги Измаила и его голос, ласково отвечавший ребенку, который что-то щебетал так беззаботно и весело, точно больше совсем не боялся ни темноты, ни страшной пещеры. Вскоре в узком проходе показалось детское личико, чумазое от слез, и через минуту малыш выполз наружу. Наткин, не помня себя от счастья, кинулся к нему, подхватил на руки и крепко обнял. Люди молча ждали, когда появится Измаил. Старая Рут, вся в жадном ожидании, нетерпеливо подалась вперед. Наконец и он выбрался из подземелья - медленно, с неохотой, словно ему неловко было видеть вокруг столько знакомых и соседей и не терпелось поскорее скрыться от них куда-нибудь подальше. После мрака подземных штолен свет ослепил его, и все лица сливались у него перед глазами в сплошную неясную массу; он и матери своей не заметил, и замер, пораженный и испуганный, когда в тишине раздался ее слабый голос:

— Измаил!

— Матушка! - крикнул он, и в этом крике прозвучало радостное изумление. Прильнув к матери, он нежно обнял ее и прижал к груди се седую голову.

— Я не смогла удержаться, - пробормотала она, - и Господь помог мне дойти сюда. Будь хорошим человеком, Измаил! Помни: где бы мы ни были и что бы ни делали, Бог всегда видит нас. А я буду ждать тебя на пороге... там, в Отчем доме... куда Он ушел, чтобы приготовить нам место... и мы с тобой снова будем жить дома... с Ним вместе.

Слова медленно падали с ее слабеющих губ, уже скованных дыханием смерти; и радостный свет в ее запавших глазах меркнул и постепенно угасал, но на морщинистом лице еще теплилась бледная, терпеливая улыбка. Измаил позвал ее, и в голосе его было страдание и одиночество покинутого ребенка. Мать приподняла голову и заглянула в лицо сыну. «Измаил, - прошептала она, - ибо услышал Господь страдание твое».

Глава 9. Другой дом

Торжественная и молчаливая процессия двигалась по ночному лесу, и потревоженные птицы беспокойно вспархивали в гнездах, а испуганные кролики настораживали уши в своих норах. Луна глядела с безоблачного неба, заливая поляны белесым светом, и черные тени в зарослях орешника становились еще гуще. Элси шла рядом с Измаилом, держа его за руку, и в ее памяти отчетливо рисовались картины того злополучного дня, с которого пять лет назад начались все его несчастья. Но сквозь дымку печали все-таки просвечивал лучик надежды на будущее, хотя в этот скорбный час Измаил еще не замечал его света. Пройдет всего несколько дней, и он вместе с Элси и ее матерью поплывет на большом корабле в Америку; как только бедное тело его матери упокоится в могиле на старом церковном кладбище, его больше ничто здесь не удержит, и он свободен будет начать новую жизнь в новой стране.

Старого Хамфри они обнаружили в лачуге: мертвецки пьяный, он спал на холодном и влажном земляном полу, у подножия лестницы, на которую так и не сумел взобраться. Чтобы внести тело Рут на чердак и уложить на постель, пришлось перекатить отца на бок и оттащить его в сторону.

От беспробудного пьянства мозги старика, видно, совсем размягчились - настолько он отупел. Ему так и не смогли ни втолковать, что произошло, ни уговорить, чтобы он пустил Измаила в дом хотя бы на день-другой. В те несколько дней, что оставались до похорон, Измаил проникал в свое старое жилище украдкой, когда отец отправлялся в таверну, и только тогда мог посидеть у тела матери, глядя на ее спокойное, безмятежное лицо, на котором рука смерти разгладила даже глубокие морщины - отметины многих горестей и страданий.

Но двери всех домов в приходе были открыты для юноши, отверженного собственным отцом, изгнанного из собственного дома и брошенного на произвол судьбы. Он проводил свою мать в последний путь и над ее могилой в последний раз стоял в окружении отца и старших братьев. На кладбище собралось множество людей; был среди них и Наткин с маленьким сыном, которого Измаил нашел в галереях старого карьера.

— Я бы хотел пожать руку всем Мидуэям, - сказал Наткин, когда толпа стала понемногу редеть. - Как говорится, кто старое помянет... Да, и вот еще что, Измаил: наш сквайр велел спросить, нельзя ли сделать для тебя что-нибудь такое, чтобы ты остался дома и не ехал в Америку?

— Нет, - покачал головой Измаил. - Теперь, когда умерла моя мать, у меня больше нет дома. Он у меня был, и я любил его больше всего на свете, и другого такого уже не будет.

Но прошло десять лет, и Измаил снова приехал в Англию, правда, не для того, чтобы здесь поселиться; ему хотелось навестить места, где прошли его детство и юность. Вместе с ним приехала Элси, ставшая его женой. В Америке у них была своя ферма, они жили в полном достатке, и хозяйство их процветало. Старую лачугу они нашли совсем развалившейся; отец, как им сказали, умер в работном доме на следующий же год после того, как они покинули Англию, и с тех пор их жилище пустовало. Растрепанная тростниковая крыша провалилась, как видно, уже давно, но полустертая каменная приступка у двери накрепко вросла в землю; Измаилу даже показалось, что он вот-вот увидит на пороге мать, высматривающую его издалека. Ветер все так же качал зеленые ветви деревьев, разросшихся над руинами; в синем небе все так же плыли кудрявые облака - все было, как прежде: и немолчный птичий гомон, и жужжание пчел, и шелест листвы, - вот только дома больше не было. И не было матери, благодаря которой эта бедная лачуга стала для него родимым домом.

— Я помню, - мягко произнесла Элси, сжимая руку мужа, - слова, которые она сказала перед смертью: «Я буду ждать тебя на пороге там, в Отчем доме, куда Он ушел, чтобы приготовить нам место, и мы с тобой снова будем жить дома, с Ним вместе».

Одни в Лондоне

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: