Глава 4. Господин старого Оливера

Рано утром, едва забрезжила заря, и задолго до того часа, как дневному свету полагалось проникнуть в темную комнату, старый Оливер был уже на ногах и хлопотал по хозяйству. Уже давно, с тех самых пор, как дочка покинула его, он привык, по его собственному выражению, «сам себя обихаживать»; впрочем, и по складу характера он был весьма взыскателен во всем, что касалось чистоты и опрятности. Но в ближайшие три дня забот ему должно было сильно прибавиться, ведь малышку Долли нужно было умывать, одевать и кормить.

Вот и теперь он то и дело поглядывал на спящую внучку, чтобы не прозевать момент ее пробуждения, и как только она зашевелилась, проворно подхватил Беппо и посадил его на постель, чтобы первым, что она увидит, проснувшись, было нечто хорошо ей знакомое. Малышка сладко потянулась и, не размыкая век, пухлой ручонкой привычно ухватилась за лохматое собачье ухо. Старый Оливер наблюдал эту сцену с невыразимым наслаждением. Наконец, она раскрыла глаза, огляделась вокруг и, лукаво покосившись на него, обратилась к собаке:

— Кто же этот смешной старичёк, а, Беппо?

— Я твой дедушка, - ласково сказал Оливер.

— Это, наверно, тот, который «Господи, благослови дедушку»? - спросила Долли, садясь на подушку и глядя на него своими широко раскрытыми голубыми глазёнками.

— Да, тот самый, - отвечал он, глядя на нее.

— Долли знает, - проговорила она и стала старательно загибать пальчики. - Это папенька, это маменька, это Беппо; а теперь ещё дедушка. Долли будет вставать.

Неожиданно она вскинула ручки, обняла его за шею и звонко чмокнула в щеку. От радости старый Оливер едва чувств не лишился. А потом он стал одевать ее, и она помогала ему изо всех сил. Это было чудо! Как она смеялась, когда непонятливый дедушка попытался надеть на нее платьице шиворот-навыворот! Когда же он сказал ей, что маменька вернется совсем-совсем скоро, она так развеселилась, что, похоже, готова была безропотно терпеть любые неудобства, каких только можно было ожидать от неловкого дедушки. Лавка и связанные с нею повседневные обязанности полностью выветрились у него из головы; он, например, совсем позабыл, что нужно бы пополнить запас свежих газет, и вспомнил об этом только тогда, когда раздался громкий стук в дверь, как раз в этот момент Оливер наливал в кружку молоко для Долли. К великому своему удивлению, он обнаружил, что так и не снял ставни с окон, а ведь час, когда к нему заходили его лучшие, постоянные покупатели давно прошел.

Оказалось, что в дверь стучался не кто иной как его вчерашний знакомец, Тони. Завидев старика, он вместо приветствия испустил протяжный свист, сопровождаемый укоризненным покачиванием головы.

— Ну, знаете ли, - сказал он, - так дело не пойдет! Работа есть работа, и забывать о ней не годится. Ну и напугали же вы меня! Прихожу, смотрю - ставни закрыты. Со мной от страха чуть припадок не случился. Как она там?

— Очень хорошо, спасибо, мой мальчик, - кротко ответил Оливер.

— Мамаша так и не явилась, верно?

— Нет. Она приедет в пятницу.

Тони сощурился и подпер языком щеку в знак глубочайшего недоверия, однако от дальнейших замечаний до поры до времени воздержался. Когда ставни были сняты, он с удовлетворением обозрел себя в зеркале: его лицо и руки были тщательно вымыты, сквозь лохмотья просвечивала белая-пребелая кожа, чистыми были даже ноги, разумеется, за исключением босых ступней, но тут уж ничего нельзя было поделать. Блуза и штаны, правда, выглядели еще оборваннее, чем вчера, зато с первого взгляда было видно, что они также подверглись омовению.

— Искупался нынче утром, пока полицейские не видели, - гордо пояснил Тони, - в фонтане, что на Черинг-Кросс. Вот только не хватило времени одежду постирать, так я пополоскал ее в реке под мостом и выкрутил. Но все равно я чище, чем вчера, верно, хозяин?

— Конечно, конечно, - подтвердил Оливер. - Заходи, дружок. Раздели с нами завтрак.

— А вы, я вижу, так и не сходили за свежими газетами? - снисходительно осведомился мальчик.

— Нет, боюсь, что сегодняшних газет я не взял.

— А я вот не боюсь! - продолжал Тони. - Небось, проспали? Я, конечно, неграмотный, но ходят же там люди, которые умеют читать, верно? Вот что, хозяин, давайте-ка я сбегаю и принесу вам все, что нужно.

Оливер вопросительно глянул на мальчика, и тот ответил ему открытым, честным взглядом. «Не бойтесь, не обману! » - добавил он, протягивая ладошку за деньгами. Если у старика и шевельнулось какое-то сомнение, когда Тони скрылся из виду, то, вернувшись к столу, где восседала Долли, он сразу же о нем забыл. Вскоре, причем гораздо раньше, чем управился бы сам Оливер, мальчуган снова был тут как тут, и притащил с собой ровно столько газет, сколько было нужно.

Через несколько минут Тони уже устроился на старом ящике, чуть поодаль от стола, за которым сидели Оливер со своей внучкой. На коленях у него помещалась большая кружка кофе и приличный ломоть хлеба, к которому не без интереса принюхивался лохматый Беппо, ходивший вокруг Тони кругами. Долли, застеснявшись этой неожиданной компании, опустила глаза и кушала со степенной важностью, преисполнившей обоих ее компаньонов безмерного удивления и даже восхищения. Когда с завтраком было покончено, старый Оливер извлек из жилетного кармана письмо от дочери и вслух прочитал его Тони, слушавшему с неослабным вниманием.

— Так выходит, она ваша внучка, - разочарованно протянул мальчуган. - Теперь вы, понятно, мне ее не отдадите, даже если она вам надоест... Но зато и в полицию тоже не сдадите! - добавил он с прояснившимся лицом.

— Нет-нет! - горячо воскликнул Оливер. - Как ты мог такое подумать! К тому же ее мать приезжает в эту пятницу. Да и вообще я не отдал бы Долли ни за какие сокровища в мире.

— А тот, стало быть, записался в армию, - завистливо продолжал мальчик. - А вот меня никто не возьмет, хоть я умри. Слушайте-ка, хозяин, а о ком это ваша дочка пишет: «Христа ради, если только я смею поминать Его имя»? Это кто ж такой?

— А ты разве не знаешь? - удивился Оливер.

— Нет, я о таком никогда не слыхивал. Это, верно, кто-нибудь из ваших друзей?

— Да, - серьезно отвечал Оливер. - Это мой единственный, мой лучший друг. А кроме того, Он - мой Господин.

— И ваша дочка думает, что он рассердится, если вы прогоните эту малявочку?

— Да, конечно же, Он очень рассердится, - задумчиво проговорил Оливер, - рассердится и очень огорчится. Он, видишь ли, всегда любил маленьких детей и никогда не прогонял их от Себя, чем бы Он ни был занят. И если бы даже эта малютка не приходилась мне внучкой, я бы не посмел отказать ей в приюте. Нет-нет, Господи, Ты знаешь, что я принял ее ради Тебя!

Эти последние слова он произнес странно отсутствующим тоном, как будто говорил с кем-то невидимым, и Тони ненадолго затих, видимо, усиленно о чем-то размышляя.

— И давно вы работаете на своего господина? - спросил он наконец.

— Не очень давно, - ответил Оливер. - Долгие годы я воображал, что тружусь ради Него, но, увы! – это были никчёмные труды. А теперь силы мои на исходе. Он один знает, как я стар, но для Него это ничего не значит, лишь бы я любил Его, и я действительно Его люблю, Тони.

— Ну, да, наверное... - сказал мальчик, снова погружаясь в глубокую задумчивость. Помолчав немного, он поднялся со своего сиденья и запустил пятерню в мокрые спутанные волосы.

— Так, значит, он принимает к Себе детей, даже самых маленьких? - недоверчиво спросил он.

— Да, принимает, и с любовью, - отвечал старый Оливер.

— Ну, за взрослого мужчину я вряд ли сойду, - сказал Тони, но все-таки выпрямился при этом во весь рост, - хотя... не знаю, стоит ли мне поступать к нему на работу. Наверно, лучше я обзаведусь своим перекрестком и буду сам себе хозяин. Вот только если мне придется туго... думаете, он мне не откажет, если вы замолвите за меня словечко?

— Тебе не хотелось бы узнать о Нем больше? - спросил Оливер.

— Зачем это мне? - пожал плечами Тони. - Не думаете же вы, в самом деле, что я знаю всех больших людей в Лондоне, даже если я каждый день вижу, как они катят по улице в своих каретах! Говорю вам, я был чуть постарше вашей Долли, когда моя мать померла, и с тех пор живу сам по себе. Сперва другие ребята мне помогали, а теперь я и сам могу им помочь. На улице жить дешево. Не надо платить ни за уголь, ни за комнату, ни за обстановку. Выкладывай денежки только за харчи да иной раз за одежу. Что мне и вправду нужно, так это метла и свой перекресток, и тогда я буду в полном порядке. Да вот не знаю, как это дело заполучить.

— Быть может, Господь Иисус даст тебе то, что ты хочешь, если ты Его об этом попросишь, - серьезно сказал Оливер.

— А кто это? - с живостью спросил Тони.

— Христос. Это Его другое имя, - ответил старик.

— А-а, понятно, - кивнул Тони. - Ладно, если я не смогу сам достать все, что нужно, я об этом подумаю. А то ведь он захочет, чтобы я на него работал, понимаете? И где же этот господин живет?

— Когда будет время приходи ко мне, и я тебе все о Нем расскажу, - сказал Оливер.

— Заметано! - весело воскликнул мальчик. - Я к вам загляну в пятницу. Заодно узнаю, вернулась ли мамаша нашей малявочки. Ну, счастливо оставаться! Прощайте, маленькая мисс!

Сегодня он уже мог себе позволить взять Долли за ручку и теперь с любопытством рассматривал крохотные, пухленькие розовые пальчики - таких он никогда вблизи не видел. У него перехватило горло, в глазах защипало. Какая же она маленькая и славная! - сказал он себе и тихонько прикрыл ручку Долли сверху другой ладонью. Теперь можно было не бояться, что в пятницу Тони забудет наведаться в дом старого Оливера.

— Спасибо вам за завтрак! - сказал он сдавленным голосом. - Только знайте, что в следующий раз я приду не из-за угощения, а просто для того, чтобы ее увидеть!

Глава 6. Снова покинут

Последующие три дня были для старого Оливера порой безоблачного счастья. Малышка была такой забавной и вместе с тем такой необыкновенно милой и доброй, что, взирая на нее, Оливер не уставал ею восторгаться, и ни малейшая тень тревоги или страха не омрачала этого светлого чувства. Когда утром он выходил, чтобы обновить запас газет в лавке, Долли сопровождала его, семеня рядом мелкими торопливыми шажками. Когда он наводил порядок в комнате, она увлеченно помогала ему, смахивая пыль с ножек и сидений двух стульев. Она стояла, скрестив на груди ручонки, и сосредоточенно наблюдала, как он стряпает. Когда же с домашними хлопотами было покончено, она принималась играть с Беппо и при этом так мило щебетала, что Оливер забывал о делах и с улыбкой умиления слушал ее болтовню. Она и с ним затевала игры: сколько криков и визгу было, когда они играли в прятки! Старый Оливер и сам резвился, как ребенок. А то, бывало, возьмет да и утащит его очки или носовой платок, или другую вещицу, до которой только способны были добраться ее озорные пальчики, и спрячет в каком-нибудь укромном уголке, а потом серьезно и внимательно следит за тем, как дедушка обшаривает всю комнату в поисках пропажи.

Наконец наступила пятница, и с приближением вечера смутное чувство тревоги все глубже закрадывалось в душу старика. Да, он с нетерпением ждал приезда дочери, и его сердце было исполнено неизъяснимой радости и благодарности, но все чаще ему приходил на ум вопрос: как они будут жить дальше? Он не любил перемен - всякие превратности страшили его; к тому же этот крошечный домик с единственной комнатой, куда он переехал после того, как дочь его покинула, для троих был чересчур мал. Он уже соорудил себе под прилавком некое подобие постели, собираясь уступить собственную кровать Сьюзен и своей маленькой голубке (так он называл Долли), но как знать, может быть, дочка не захочет мириться с отцовскими привычками и разрушит устоявшийся уклад его жизни?

Оливер заранее приготовил замечательный чай и сходил к зеленщику за свежим салатом. Но хотя они с Долли сидели допоздна, и не раз, успев проголодаться, перехватывали по кусочку хлеба с маслом, Сьюзен так и не приехала. Наконец, в лавку, грохоча сапогами, зашел почтальон, и от этого звука сердце Оливера гулко забилось. Почтальон бросил на прилавок конверт и ушел. Старик взял письмо дрожащими руками и, хотя в комнате было достаточно света, пошел с ним к двери. Это было письмо от Сьюзен.

«Дорогой отец! - писала она. - Мое сердце прямо разрывается! Дело в том, что полк, куда записался мой муж, отправляется немедленно, а госпожа полковница предложила мне очень хорошее жалованье, если я соглашусь наняться к ней в горничные (ее бывшая горничная в последнюю минуту отказалась ехать в Индию), и я бы легко справилась с этим занятием, ведь я умею неплохо шить. Муж сказал: “Поедем со мной, Сьюзен, и я обещаю, что больше никогда не буду напиваться, а если не поедешь, то я совсем пропаду. Потому что я тебя люблю, Сьюзен”. Я сказала: “Ах, а что же будет с моей доченькой! ” А госпожа полковница сказала: “Но ведь вашей малютке будет хорошо с дедушкой, и если он такой хороший человек, как вы говорите, он станет нежно заботиться о ней. Вот вам три фунта - пошлите своему отцу, а из Калькутты мы ему пришлем еще”. Словом, они меня уговорили, и у меня даже нет времени съездить в Лондон, так как через несколько часов мы отбываем. Я знаю, вы не оставите мою дорогую дочурку, ни вы, ни тетя Шарлотта.

Я отослала по почте пакет с ее вещами, а обо всем остальном позаботится тетушка - она и одежки ей починит, и приличным манерам обучит. Ах, если б только услышать, как вы говорите: “Дорогая моя Сьюзен, я прощаю тебя и люблю, как прежде! ” Тогда бы я смогла уехать с легким сердцем и была бы даже рада доверить Долли вашим заботам, ведь внучата - это такое утешение для дедушек и бабушек! Я уверена, что она станет для вас утешением, хоть она еще совсем крошка. Скажите ей, что маменька велела ей хорошо себя вести и быть послушной девочкой. Целую вас и Долли тысячу раз! Мы вернемся назад, как только представится возможность, я, правда, не знаю, где эта самая Индия находится. Думаю, мой долг - ехать с мужем, раз уж так дело повернулось. Молитесь, чтобы Господь хранил всех нас.

Ваша любящая и тоскующая дочь, Сьюзен Рэйли.»

Глава 6. Лёгкое бремя

Старый Оливер не сразу сообразил, что означает для него эта нежданная новость; когда же он, наконец, полностью осознал смысл письма, то даже не слишком огорчился. Конечно, для него было печалью и разочарованием узнать, что Сьюзен, вместо того чтобы возвратиться к нему, плыла теперь за море, в далекую и незнакомую землю. Однако, раздумывая о случившемся, он мало-помалу сообразил, что ему не придется ни с кем делить доверенное ему сокровище. Дитя будет принадлежать ему одному. Они будут жить так, как жили последние три дня, и в их жизнь никто не станет вмешиваться. Разумеется, если бы у него был выбор, он, несомненно, предпочел бы, чтобы Сьюзен вернулась, но, поскольку выбора не было, то приходилось мириться с обстоятельствами, и, как оказалось, отсутствие дочери имело свои привлекательные стороны.

Он уложил Долли спать и вышел на улицу, чтобы запереть на ночь лавку. Перетаскивая ставни, по одному за раз, потому что руки его порядком-таки ослабли, он услыхал, что кто-то окликает его тихим голосом. Этот голос, пониженный до таинственного шепота, принадлежал, разумеется, Тони, который не замедлил перехватить из рук старика тяжелый ставень.

— Полагаю, маменька благополучно прибыли? - осведомился он, тыча большим пальцем в сторону полуоткрытой двери.

— Нет, - отвечал Оливер. - Я получил от нее еще одно письмо. Она уехала в Индию со своим мужем, а голубку мою оставила со мной.

— А что же скажет господин? - спросил Тони.

— Какой господин?

— Да ваш же - Господь Иисус Христос! Что он скажет на то, что ваша дочка опять бросила и вас, и свою малявочку? - серьезно продолжал Тони.

— А Он говорит, что женщина оставит отца своего и прилепится к своему мужу, - сказал Оливер не без грусти. - Так что все правильно.

— Он, поможет вам смотреть за внучкой, - предположил Тони.

— Конечно, поможет, - откликнулся старый Оливер, - я в этом нисколько не сомневаюсь. Тебе, мой мальчик, должно быть, никогда не приходилось читать Новый Завет?

— Да ведь я же вам говорил, что не умею читать. А что это за штука?

— Это книга, где рассказывается о Господе Иисусе Христе, - сказал Оливер, - о том, что Он сделал и готов еще сделать для людей. Приходи к нам как-нибудь вечерком, и я почитаю о Нем вслух тебе и моей голубке. Она слушает так тихонько и смирно, точно ангелочек.

— Ладно, завтра приду, - охотно согласился Тони. Он нарочно задержался у двери, прислушиваясь к стуку засовов и задвижек. Когда же все стихло и в окошке над дверью погас свет, он бесшумно спрыгнул на мостовую и побежал в направлении Ковент-Гардена, где предполагал провести ночь, если все будет спокойно.

Старый Оливер вернулся в комнату, где угощение, приготовленное по случаю возвращения Сьюзен, так и стояло нетронутым. Он устало поглядел на накрытый стол и решил, что сегодня не станет ничего убирать. С какой радостью он готовился к этой встрече, как старался сделать все так, чтобы дочка сразу поняла, что он простил ее от всего сердца! Он раскурил трубку и, усевшись в кресло, скорбно задумался о прожитой жизни, о старых добрых днях, когда он был беззаботным мальчишкой и жил в чудесной зеленой долине, раскинувшейся у подножия горы Рекин.

Как же он постарел с тех пор, каким дряхлым, немощным, седым стариком стал! День ото дня зрение его туманилось, а слух слабел все больше и больше, и он это ясно осознавал. Руки и ноги часто болели и ныли, и хотя к вечеру его охватывала непреодолимая усталость, по ночам он уже не мог, как бывало, спать крепким сном. Но хуже всего было то, что память его стала сдавать. В последнее время ему не раз случалось ловить себя на том, что, читая газету двухнедельной давности, он этого не замечал, пока случайно не натыкался взглядом на дату. Он все чаще забывал имена своих постоянных клиентов, так что им всякий раз приходилось напоминать, какие журналы и книги они у него заказывали. И вот теперь на его слабые плечи легла забота о малом дитяти, которое нужно было растить, о котором нужно было думать, на которое нужно было работать. Как все-таки беспечно, как опрометчиво поступила Сьюзен! А вдруг он позабудет или не сумеет позаботиться обо всех нуждах малышки? Вдруг глуховатым ухом не расслышит какой-нибудь ее просьбы? Вдруг подслеповатыми глазами не увидит слез на ее щечках и не будет знать, что ее нужно утешить? Такое вполне может произойти! Он уже далеко не тот бодрый, здоровый мужчина, каким был, когда сама Сыозен была милой малюткой и он сильными руками подбрасывал ее к потолку.

Теперь все, что ему было под силу - это усадить Долли на свои подрагивающие от слабости колени и тихонечко покачать ее из стороны в сторону - где уж там «скакать на пони в город»! И как затекали его бедные ноги, когда внучка засиживалась у него на коленях дольше обычного!

Старый Оливер отложил трубку и подпер голову руками. Тяжелые, соленые слезы медленно подступили к его глазам и потекли по морщинистым щекам. Куда подевалась его недавняя радость, куда испарилось чувство безоблачного счастья? Он был несчастный, немощный старик, а внучка его была слишком мала. Что станется с ними теперь, когда они оказались одни в Лондоне?

И вдруг, то ли это были слова, прозвучавшие из глубины его сердца, то ли кто-то шепнул это ему на ухо, но только он услышал тихий, ровный, спокойный голос, говоривший: «И до старости вашей Я тот же буду, и до седины вашей Я же буду носить вас; Я создал и буду носить, поддерживать и охранять вас». И старый Оливер, благодарно всхлипнув, ответил: «Так, Господи, так! »

Глава 7. Начальник жизни

Итак, для Оливера началась новая жизнь, и отчасти она была именно такой, какой он се себе представлял: он то и дело что-нибудь забывал и при этом мучительно сознавал свою забывчивость. Когда он играл с Долли или читал ей книжку, все остальное - лавка, газеты, клиенты - ускользало из его памяти, и к действительности его возвращал только громкий стук в дверь или оклик зашедшего покупателя. С другой стороны, сидя за прилавком и с головой уйдя в газету, где печатались новости из Индии, новости, которыми он с некоторых пор горячо интересовался, хоть и было ясно, что за такое короткое время Сьюзен никак не могла достичь цели своего путешествия, он совершенно забывал о времени, и только когда от голода у него подводило живот, спохватывался, что нужно покормить внучку. Чтобы укрепить память, он перепробовал все мыслимые и немыслимые средства, но все понапрасну. В конце концов, он позабыл даже о своей забывчивости, и когда малышка смеялась и резвилась вместе с ним, он и сам становился, как ребенок, и чувствовал себя счастливейшим человеком в Лондоне.

Самый главный груз забот и ответственности за Долли взял на себя Тони. Он положил себе за правило ежедневно являться к дому Оливера в час, когда полагалось идти за утренними газетами, и если его обитатели не подавали признаков жизни, Тони начинал колотить в дверь кулаками и ногами, до тех пор пока владелец лавки не показывался на пороге. Примерно то же происходило по вечерам, когда наступало время закрывать лавку; впрочем, теперь мальчик частенько наносил своим друзьям вечерние визиты и неизменно был к услугам хозяина, когда приходила пора закрывать ставни. Тони уже не мыслил себе существования без Оливера и его внучки. Он хоть и взирал на него несколько свысока, относясь к старческим немощам с чисто мальчишеским пренебрежением, зато искренне уважал его за ученость. Для него не было ничего лучше, чем сидеть на старом ящике у двери, упершись локтями в коленки и уткнув подбородок в ладони, и слушать, как старый Оливер читает вслух, а малютка Долли сидит у него на коленях, и ее веселые кудряшки и хорошенькое круглое личико смотрятся так чудно рядом с его седыми волосами и худым морщинистым лицом. Тони, которому некого было любить, кроме пары бездомных дворняжек, встретившихся на его жизненном пути и потерявшихся после нескольких дней сердечной дружбы, чувствовал, что мог бы без колебаний отдать жизнь за Оливера и Долли; впрочем, немалая доля его нерастраченной нежности досталась и лохматому Беппо. Главной темой их вечерних чтений была жизнь господина, столь дорогого сердцу старого Оливера. Тони очень хотелось узнать как можно больше об этом замечательном человеке, который сделал так много для своего друга, и как знать, быть может, в один прекрасный день он согласится сделать что-нибудь и для Тони, если, конечно, не сбудется его заветная мечта о собственном перекрестке. Шесть лет жизни в одиночестве не прошли для Оливера даром: за это время он пришел к мысли, и твердо ее держался, что его Господин вовсе не умер, как считало большинство людей в этом мире, а живет и здравствует, и остается ему верным другом, всегда готовым прислушаться даже к самой пустячной его жалобе. Старик смутно подозревал, что это его убеждение уклонилось куда-то в сторону от веры, которой придерживаются многие люди, а потому смиренно сносил упреки сестры своей Шарлотты, полагавшей, что странные видения брата суть не что иное, как признак расстроенного здоровья. Тем не менее, наедине с собой он разговаривал со своим господином и молился ему, и рассказывал о нем Тони так, как если бы тот сидел рядом с ними в комнате.

— А про вашего господина, небось, не скажешь, что ему до детей и дела нет? - спросил Тони как-то раз.

— Еще бы! - горячо воскликнул Оливер. - Мальчик мой, Он любит каждого ребенка, как Свое собственное дитя, впрочем, в каком-то смысле так оно и есть. Разве ты не помнишь, какие слова Он сказал, я читал их вчера вечером: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им»? Он любил бы всех детей в мире, если бы им не запрещали приходить к Нему.

— Мне бы хотелось увидеть его как-нибудь, - задумчиво продолжал Тони, - и всех остальных - Петра, Иоанна и всех-всех. Они, наверное, уже совсем старенькие, правда?

— Они давно умерли.

— Как умерли? - вскричал Тони. - Все?!

— Все, - кивнул Оливер.

— Вот те раз! Представляю, как ваш господин огорчился. Честное слово, мне его очень жалко. Наверное, у него в жизни было много горя.

— Да, это так, - слабым голосом сказал Оливер. - Не зря Его называли Мужем скорбей, изведавшим болезни. Никто в мире не перенес таких мучений, как Он.

— И давно они умерли? - спросил Тони.

— В точности сказать не могу. Когда-то я знал, но теперь запамятовал. Помню только, что и мне в детстве говорили то же самое. Значит, это было в незапамятные времена.

— Вам и в детстве говорили то же самое? - протянул Тони разочарованно. - Да-а, наверное, это было очень- очень давно. А я-то думал, ваш господин жив.

— Так оно и есть, так оно и есть! - горячо воскликнул Оливер. - Я тебе об этом еще прочитаю. Его казнили, распяли на кресте и отнесли в каменную гробницу. Но Он - Начальник жизни, и по прошествии трех дней Он воскрес из мертвых, и теперь жив во век веков. Он Сам сказал Своему ученику Иоанну: «Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков». А что еще это может значить, как не то, что Он живет и теперь, и никогда не умрет?

Тони молчал. Его смышленые, не по-детски серьезные глаза пристально глядели на огонь, горевший в очаге, да, теперь они разводили огонь, потому что как-то незаметно подкралась осень, и старик начинал зябнуть по вечерам. Смутная догадка забрезжила в голове у мальчика: должно быть, этот господин и друг старого Оливера не такой, как другие люди, пусть даже самые богатые и знатные. Ему нравилось размышлять об этом небывалом человеке и слушать рассказы о нем, записанные в книге Оливера, но все-таки при мысли о том, что он не сможет посмотреть ему в глаза и услышать его голос, становилось как-то не по себе. Грустно и тяжело было у него на сердце.

— Значит, его нельзя увидеть, - наконец, пробормотал он вполголоса.

— Можно, но только не так, как мы видим других людей, - сказал Оливер. - Мне порой думается, что от людских глаз Его заслоняет темная пелена - чернота той гробницы, где Он был погребен. Но Он видит нас и слышит. Ведь Он Сам сказал: «Я с вами во все дни до скончания века». Не знаю, как бы я жил, когда бы не был уверен, что Иисус всегда со мной. Если бы не Он, я бы даже не знал, что делать с моей маленькой голубкой.

— А вот я вам скажу, что я сделаю, - заявил Тони после недолгого раздумья. - Я попрошу его дать мне кое-что, и если он мою просьбу выполнит, я буду точно знать, что он меня слышит. Я хочу иметь метлу и свой перекресток, чтобы мне маленько полегчало в жизни. Пожалуйста!

С этими словами он обратил лицо в самый темный угол комнаты, где совсем ничего не было видно. Старик озадаченно и даже с некоторой тревогой поглядел на него, но ничего не сказал, только вздохнул про себя и, открыв Новый Завет, стал читать вслух, пока совершенно не успокоился. Тони напряженно ему внимал.

— Мальчик мой, - сказал он, когда Тони собрался уходить. - А где ты теперь ночуешь?

— Там, где можно спрятаться от ветра, - отвечал мальчик. - Сейчас холодно, особенно по ночам - а что поделаешь? Надо как-то приспосабливаться. В ночлежках дерут больно дорого.

— Я подумал, - продолжал старый Оливер, - не лучше ли тебе будет ночевать у меня под прилавком? Я слыхал, что газеты, если их сшить на манер покрывала, отлично держат тепло, не хуже настоящего одеяла. Не хочешь ли попробовать? Мне сдается, особого вреда от этого не будет. Загляни-ка сюда. Ну как, нравится?

Прилавок изнутри выглядел, как длинный ящик, да и по ширине ненамного его превосходил. Два-три жучка, потревоженных лучом фонаря, медленно заспешили прочь от света, да по углам заколыхались пыльные кружева паутины, но Тони эта импровизированная спальня поразила своей роскошью. Поначалу он даже решил, что ослышался. Верно, Оливер, над ним потешается! Тони поднял на старика недоверчивый взгляд, готовый, чуть что, понимающе ухмыльнуться и подпереть языком щеку. Но нет, оказалось, старик говорил всерьез. Тогда Тони без лишних слов улегся в ворох рваных газет, подтянул свою дырявую блузу повыше, к самому носу, и отвернулся к стенке, чтобы Оливер не заметил его слез. Через минуту он почувствовал, как его укрывают чем-то мягким и теплым, но так и не смог выдавить ни слова, а старый Оливер, по глухоте своей, не услышал, как Тони шмыгал носом.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: