Глава 16. Увядающий бутон

И снова пришло лето с его долгими жаркими днями, когда солнце, казалось, застревало посреди небосклона, изливая на душные, пыльные улицы потоки лучей, горячих, как кипящая смола. В парках и на широких бульварах, где ранним утром и по вечерам веяло свежестью, гулять было на редкость приятно, и горожане, одетые по-летнему легко, наслаждались чудесной погодой. Но вдали от центральных улиц, там, где теснились громоздкие перенаселенные дома, сотни людей дышали затхлым, стоячим воздухом, а самые хрупкие и слабые среди них задыхались от изнурительной жары. К числу этих несчастных принадлежал и старый Оливер, страдавший молча; впрочем, эта молчаливая скромность объяснялась очень просто: старик не помнил, что было причиной его слабости и утомления. Он не знал, какой нынче день недели, месяц и год. Если бы в разгаре июльской жары кто-нибудь сказал ему, что сейчас все еще продолжается апрель, он бы кротко заметил в ответ, что погода стоит не по сезону солнечная и теплая.

Но старые времена не изгладились из памяти Оливера. Он мог часами рассказывать истории из своего детства, а родные холмы и долины описывал с таким вдохновением, что заронил в душу Тони неизъяснимую тоску по деревне с ее золотыми нивами, изумрудными лугами и цветущими изгородями, которых он никогда не видел. Так же хорошо помнил Оливер и Евангелие: он рассказывал его наизусть, глава за главой, описывая жизнь своего Господина, и дети внимательно слушали его, сидя в полумраке комнаты, поскольку на дворе стояло лето, зажигать газ было вроде как ни к чему.

Дела на перекрестке пошли из рук вон плохо - в такую сушь и жару Тони со своей метлой был попросту никому не нужен. Он уже совсем было отчаялся, но тут на помощь ему пришел мистер Росс и устроил Тони рассыльным на одном предприятии. Его рабочий день начинался в восемь утра, а заканчивался в семь вечера, и это вполне устраивало мальчика, потому что до начала работы он успевал отпереть лавку старого Оливера и сбегать за свежими газетами, а, возвратившись домой, закрыть ставни. Заполучить место рассыльного - для Тони это был большой шаг вперед, и такой переменой в своей жизни он был очень доволен. Он уже не бегал, как год назад, босоногим и простоволосым, а поскольку к этому времени он поднаторел в чтении и письме, то мог почти самостоятельно разбирать надписи на пакетах, которые ему поручали доставить (для этого всего только и нужно было, чтобы кто-нибудь один раз прочел ему эти надписи). Теперь сухая погода и чистые улицы были ему нипочем, смешно даже вспомнить, как волновался он раньше, выглядывая в окно, ведь от погоды зависел его дневной заработок. То ли дело нынче. Можно бодро шагать по улице, подставив лицо солнышку, в толпе веселых, нарядно одетых людей и быть таким же, как все, а не убогим оборванцем, который вылавливает из помойки кусочек апельсиновой кожуры. Теперь, завидев на мостовой апельсиновую корку, он, наоборот, сталкивал ее в сточную канаву, потому что помнил о несчастном случае, приключившемся с ним. Кто бы мог подумать, что несчастье обернется для него такой неслыханной удачей!

А между тем беда уже подкрадывалась к ним. С малышкой Долли стало твориться что-то неладное. Эта печальная перемена происходила исподволь, и, наверное, только внимательный материнский взгляд мог бы уловить ее с самого начала. Старый Оливер завел обыкновение в начале каждого месяца, а пропустить первое число он никак не мог, так как в этот день приносили свежие журналы, отмечать, на сколько подросла его голубка. Он ставил внучку спиной к дверному косяку и проводил карандашом толстую линию там, куда доставала ее кудрявая головка, а потом любовался этими отметками, улыбаясь и радуясь, что его дорогое дитятко подрастает. К несчастью, его любящим, но подслеповатым глазам не под силу было заметить, что румянец на ее свежих щечках понемногу увял, так постепенно блекнет алое солнечное зарево на закате дня, и живой блеск в ее голубых глазах померк и вскоре совсем погас. Оливер не замечал, каким вялым и безжизненным сделался ее взгляд, потому что в его доме было темно, и яркий, живительный свет солнца не находил сюда дороги. С каждым днем Долли все больше походила на растение, выросшее в густой тени: оно живет и растет, но его листочки и бутоны бледны и болезненны. Мало-помалу, такими же крохотными шажками, какими семенила сама Долли, уходили одна за другой сс милые, потешные повадки; она словно бы роняла их, идя по своей жизненной тропинке - одну здесь, другую там, как дети роняют по дороге домой луговые цветы, собранные на прогулке. Несмотря на то, что старый Оливер холил и лелеял внучку, как драгоценнейшее свое сокровище, а больше нее он любил своего Господина, он не замечал изменений, происходивших в ней. Долли заскучала и притихла; теперь она могла часами сидеть неподвижно, обхватив рукой своего лохматого песика и глядя, как пляшут в очаге языки пламени. Ее милое личико, с которого почти не сходило страдальческое выражение, похудело и осунулось. Оливер тем временем с бестолковым усердием хлопотал по хозяйству. Он забывал сделать то одно, то другое, но для своей любимицы у него всегда были наготове улыбка и ласковое слово.

Да, Оливер был слишком стар, чтобы насторожиться, глядя на Долли, а Тони был слишком юн и мало что знал о таких вещах как болезни и смерть. К тому же, когда вечером он приходил домой, переполненный впечатлениями, и начинал рассказывать, что с ним сегодня приключилось и каких интересных людей он повстречал, малышка немного оживлялась, лихорадочный румянец окрашивал ее щечки, а в глазах зажигалась искорка радости. С появлением Тони в нее словно бы вливались новые силы. Она любила взбираться к нему на колени и вместе с ним «скакать на пони в город», потому что у Тони ножки совсем не уставали - не то что у дедушки. И как тут было заметить, что Долли же не та, что прежде? Она никогда не жаловалась, что нее что-то болит, а он, готовя уроки, радовался, что на сидит тихонько и не отвлекает его.

Но лето пролетело, протянулась осень, и на смену влажным, теплым ноябрьским туманам пришли зимние холода. Как раз в канун Рождества ударил сильный мороз, но не тот славный, бодрящий морозец, от которого все вокруг искрится серебряным инеем и на душе становится привольно и весело. Жестокий, бесснежный, он висел над городом тяжелым покровом, его ледяное дыхание проникало в каждый дом, и только те, кто были сыты и тепло одеты, могли безбоязненно встретить его; слабые же, больные и бедные были не в состоянии ему противиться. Тогда-то Долли и сникла окончательно. Даже глуховатый Оливер, наконец, обратил внимание, что внучка частенько покашливает мелким нехорошим кашлем. Водрузив на нос очки, он ставил Долли перед собой и вглядывался в ее личико, самое дорогое личико на свете, и даже своими подслеповатыми глазами видел, как сильно оно осунулось и поблекло. Старик начинал тревожиться, но что ему делать, он толком не знал. Чтобы смягчить этот кашель, он купил Долли леденцы. Иногда ему приходило на ум, что нужно бы поискать для нее врача, но его предательская память недолго удерживала эту мысль. Он собирался посоветоваться насчет Долли с сестрой, однако тетушка Шарлотта сама слегла с приступом ревматизма и давно уже не появлялась в доме старого Оливера.

Глава 17. Чёрная тень

Рождественская неделя закончилась, и наступил Новый год. Было холодно и ветрено, но Тони был тепло одет и не боялся непогоды; ему даже нравилось вдыхать свежий морозный воздух, и он с удовольствием шагал по заснеженной улице, разнося пакеты по разным адресам. На второй день святок, когда, по традиции, слуги, письмоносцы и посыльные получают подарки, Тони был отпущен раньше обычного и возвращался домой в середине дня, неся с собой три сладких пирожка с изюмом и миндалем, теперь он был достаточно обеспечен, чтобы купить в честь праздника угощение для своих домашних. По дороге он думал о том, как сейчас они с Оливером закроют лавку, возьмут Долли и отправятся втроем гулять по улицам. И хотя на каждом углу порывы ветра грозили сбить его с ног, чем ближе он подходил к дому, тем веселее становилось у него на сердце. Нужно будет закутать Долли потеплее, сказал себе Тони, а старому Оливеру, наверное, придется надеть то древнее коричневое пальто с перламутровыми пуговицами, которое он привез с собой из деревни сорок лет тому назад - и оно все еще верой и правдой служило ему! Тони бегом пробежал по переулку и вошел в лавку, беззаботно насвистывая. Не составив себе труда поднять откидную крышку, он перемахнул через нее одним прыжком и ловко приземлился прямо в дверях комнаты.

Старый Оливер сидел у огня, держа на коленях внучку. Головка Долли лежала у него на груди, а по его морщинистым щекам медленно текли слезы и капали на ее светлые кудряшки. Беппо стоял рядом и лизал бессильно свисавшую ручку Долли. Глаза девочки были закрыты, в лице - ни кровинки. Но когда Тони, испустив тревожный крик, бросился к ногам Оливера, она приподняла тяжелые веки и, протянув холодную худенькую ручку, погладила его по щеке.

— Долли заболела, - пробормотала она. - Бедняжка Долли сильно заболела...

— Я не знаю, что с моей голубкой, - проговорил старик дрожащим голосом. - Она сидела и вдруг упала... я думал, она умерла, Тони. Но теперь она, кажется, приходит в себя. Тебе ведь лучше, правда, милая?

— Да, дедушка, Долли уже лучше, - отвечала она.

— Давайте, я ее подержу, хозяин, - сказал Тони, стараясь унять волнение. - Я буду покрепче вас, у меня на руках ей, наверно, будет удобней. Глядите, какой вид у вас усталый! Пойдите лучше чего-нибудь поешьте. Пойдешь на ручки к Тони, а, Долли?

Она молча протянула к нему руки. Тони бережно обнял малышку, уселся на старый ящик, стоявший в уголке у очага, и стал ее баюкать. Долли закрыла глаза и вскоре задремала. Старый Оливер бесшумно ходил по комнате взад и вперед, твердя странно настойчивым и одновременно умоляющим тоном одно и то же: «Господи, милостивый Боже! » Немного погодя он подошел и, склонившись над детьми, нежно взял трясущимися пальцами ручку Долли.

— Посмотри, какая она худенькая! - горестно сказал он. - Посмотри, Тони! Она тает, тает прямо на глазах! Все мои дети уходили так... все, кроме Сьюзен. Что же нам делать? Неужели нет никакого средства спасти нашу голубку?

— Есть! - отвечал Тони звучным шепотом, крепче прижимая к себе малышку. - В той больнице, где меня лечили, ее в два счета поставят на ноги! Там лежали детки, которым было в десять раз хуже, чем Долли, и все они разъехались по домам, живые и здоровые. Отнесем ее туда, и она очень скоро поправится, вот увидите! Доктор меня знает, а для верности я еще замолвлю за нее словечко перед мистером Россом. Вы теперь пойдите, приготовьте чего-нибудь на ужин, а как только Долли проснется, мы сразу выйдем.

Утешенный этими словами, старый Оливер засуетился у очага. Он приготовил поесть себе и Тони, а сладкий пирожок, предназначавшийся для Долли, разогрел и завернул в теплый платок, чтобы малышка, проснувшись, с удовольствием его съела. Но девочка, скованная тяжелым сном, проспала до самого вечера и пробудилась, когда на улице уже стемнело и зажглись фонари. Проснувшись, Долли беспокойно заметалась и захныкала - как видно, сон нисколько не освежил и не укрепил ее.

— Долли, милая, а хочешь, мы пойдем в тот дом, где девочки играют в куклы и слушают музыку? - сказал Тони, еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться. - Помнишь больницу, где Тони вылечили сломанную ножку и еще подарили новую одежду? Там хорошие доктора и нянечки, и они все будут очень добры к нашей бедной Долли, скоро они вылечат ее, и она вернется домой, здоровенькая и сильная, как Тони.

— Да, да! - воскликнула Долли, приподнимаясь у него на руках. - Там так хорошо, и солнышко в окна светит! Долли очень хочет туда! Только не насовсем! Долли хочет вернуться к дедушке!

Прошло еще какое-то время, прежде чем они были готовы к выходу, хотя Долли, как ни уговаривали ее Тони с дедушкой, так и не согласилась съесть горячий пирожок. Старый Оливер, по настоянию Тони, натянул свое старое коричневое пальто, а Долли завернули и закутали в самые теплые вещи, какие только нашлись в доме, да вдобавок Тони еще надел на нее свою суконную куртку. Он бережно взял малышку на руки, и все вместе вышли из дома. Беппо побежал за ними.

Было уже довольно поздно, но свет, лившийся из витрин магазинов, рассеивал ночную темноту, и по улицам ходили толпы людей, ведь сегодня у простого народа был праздник. Но старый Оливер ничего не слышал, ничего не замечал вокруг. Глухой и слепой ко всему, он поспешал за Тони мелкими старческими шажками и только шептал трясущимися губами молитву своему невидимому Господину. Оборачиваясь к нему, Тони раз или два замечал, как лицо старика озаряла странная улыбка, и тогда Оливер кивал головой и поднимал руку, словно бы изъявляя торжественное согласие с тем, что ему было сказано. Они миновали шумные улицы и, свернув в тихие кварталы, где не было ни больших магазинов, ни людских толп, вышли, наконец, к дому, где им предстояло на время оставить свое сокровище.

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: