ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. КАБАЦКАЯ.

Проныра Чичиков оказался прав. Сначала был джем, а потом ресторан, да какой! "Старая крепость" — тихая услада самых крутых мафиози Свердловска. Среднему карманнику или заведующему складом попасть туда вечером в конце надели было практически невозможно. Женщин пускали только по размеру бюстгалтера — не ниже четвертого. Ну, а уж разных там станочников или, прости господи, инженеров исключительно с утра во вторник, по коллективным заявкам.

Ресторанчик и впрямь был недурен. Из пыльного скверика на шумной магистрали, через дубовую дверь с медным кольцом крутые мафиози по лестнице опускались в тусклую прохладу гардероба. Далее темный, узкий коридор уводил их в кабацкое чрево. Справа роскошный кабинет, персон на двенадцать, имеющий кстати отдельный выход. Там за глухой дверью вершились главные сделки. Преобладали слова: лимон, эшелон, цех ... Аферисты рангом пожиже, плюс всякие там мокрушники и шантажисты решали свои проблемы напротив — в уютном "охотничьем" зальчике. Лексика там была победнее. Доминировали слова: вагон, кусок, автомат Калашникова. Ну а те мафиози, кто просто пришел отдохнуть от нервотрепки, шли по переходу дальше и попадали в "круглый зал". Он действительно был круглый, вроде очень маленького цирка. В центре, вокруг колонны, пятачок для танцев и варьете, а по кольцу, на возвышении, — десяток столиков. Там в прохладе и полумраке мафиозям было очень приятно наливаться коньяком и вожделением.

Как удалось рок-клубу откупить на ночь такой бомонд остается загадкой, но шаг был гениальным. Во-первых, отличная точка в конце праздника, во-вторых, подарок музыкантам, а в третьих получалось нечто вроде политического меморандума:

 

Долой грязные флэты[7][13] и мрачные подполы!

Да здравствует респектабельность!

 

— Но отсюда же один шаг до попса! — закричали у дверей теоретики ортодоксы. — Позор!

— Запомните вы, дальтоники, — отвечал им Коля Грахов, — помимо попса и андеграунда в нашем деле есть ещё понятие "индепендент". Вот новое знамя свердловского рока! Мы могли бы выбрать для банкета кафе на крыше гостиницы Свердловск, но мы выбрали подвал. И это глубоко символично. Это говорит о том, что мы не намерены изменять идеалам юности, идеалам добра и подвала! Ибо все мы вышли оттуда! Хао! '

Дверь распахнулась и музыканты ринулись в проход, но не тут-то было! На первой ступеньке, скрестив на груди руки, стояли два мордоворота. На последней маячило еще двое и Рудик Стерхов с амбарной книгой.

-Ха-ха-ха! — злорадно хохотнул Коля Грахов и тоже открыл амбарную книгу.— Рудик, начинаем!

— Готов! — донеслось из подвала.

— Экипаж! — крикнул Коля.

— Здесь мы! — всполошилась группа.

— Та-ак, раз, два, три четыре... Вроде все. Проходи! — сказал Коля и поставил крестик в амбарную книгу. — Солярис!

— Здесь!

— Проходи…Так, следующие у нас...

... Водопад, потрясенный уровнем менеджмента, страшно боялся не оказаться в списках, но все обошлось.

— Водопад! — крикнул Грахов.

— Тута мы! Последние.

— А чего это у вас команда вроде разбухла?... Это кто? — Юрка-баянист, это Серега-барабанщик, это...

— Ладно, проходи.

Водопад шмыгнул вниз, оставив за собой стоглавую толпу лучших друзей, и не только своих. В их печальных глазах догорали последние надежды классно потусоваться.

— Ха-ха-ха! — снова злорадно осклабился президент и захлопнул дубовую дверь.

 

Это было странно, но, оккупировав ресторан, свердловский рок в точности воспроизвел мафиозную структуру: в кабинете супер-звезды Наутилус и высокие гости, в охотничьем зале — Чайф и звезды второй величины, ну, а прочая-шоша-ероша разместилась в круглом зале. Как утверждала верхушка рок-клуба вышло это совершенно стихийно. Зацикленные мозги волосатого социума в точности воспроизвели модель родного государства.

Водопадам это было как-то по фигу. Смущало другое. До этого они, в большинстве своем были твердо убеждены, что лучший в мире ресторан — столовка в поселке верхотурского ЛТП. "Старая крепость" вдребезги разбила их дремучие убеждения. Приходилось старательно щурить глаза, чтоб они не выкатились из орбит.

— Во, живут, блин душа!

— Ну. Смотри, яблоки в вазе. Давай одно захаваем.

— Ага, захаваешь, а потом без штанов отсюда...

— Закройте рты, люди смотрят! — прошипел просвещенный Щербаков, по-светски так добавил, — Коля, ты уже сделал выбор в меню?

Коля Ваймер швырнул меню на стол.

— Тут сделаешь выбор. Меню, мля, называется. Обдираловка это, а не меню. Водка по пятнашке, салаты паршивые и то дешевле трояка нету. Давай у кого что есть. .

Вытряхнули карманы.

— Семнадцать двадцать три. — посчитал Коля. — Да, это кранты. Вы бы, мля, поменьше в буфете торчали, побольше бы в зале сидели, глядели бы, как люди играют. Учились бы. Деньги-то целей были бы по соотношениям уровня.

С Болшевских времен Коля не поминал "соотношения уровней", а тут разволновался и выдал. Радисев, естественно задрыгал ногами.

Коля вспылил:

— А ты чо ржешь-то, салага?! Ты ж за три дня поднос бутербродов навернул с сервилатом, а теперь ржешь, ага? Где теперь бабки брать?

Что мы сюда пришли смотреть как ты ржешь?

Радисев отдышался.

— Все, Коль, больше не буду. Знаешь что, сходи займи у Бутусова рублей двести...

Коля вытаращил глаза. Радисев покатился снова. Остальные пытались спрятать улыбки подмышкой,

— Я тебе щас дам Бутусова! Я тебе, пала, Бутусова в лобешник закатаю!

Зал навострил уши. Всем было интересно знать, чего это Водопад окрысился на Наутилусов. Радисева спас официант.

— Что будем заказывать?

— Заказывать? — Коля опешил. — Заказывать будем это... Бутылку водки и... Чайку, браток, принеси, стаканов восемь.

— Чаю нет.

— Да?

— Да.

— Тогда это... Слушай, брат, нарежь нам хлеба рубля на два. Мы вообще-то сытые. Сам понимаешь, маленько не сходится по соотношениям уровней...

Радисев упал под стол. Официант брезгливо поморщился.

— Будем заказывать или будем строить идиотов?

За его спиной раздался вкрадчивый голос.

— Прибавьте еще к заказу ребят девять лангетов, девять оливье[8][14], пять бутылок водки и две шампанского.

Официант почтительно отшаркнул. Перед Водопадом предстал Миша Симонов. Его постоянная улыбка все больше напоминала улыбку Жана Марэ[9][15] в роли графа Монте-Кристо.

Через минуту стол водопада приятно поскрипывал. Дымились лангеты, потели бутылочки, оливье источал дерзкий аромат. Водопады приободрялись с каждым блюдом. От былой скованности не осталось и следа. Сначала они росли вверх, насколько им позволяли позвоночники, а потом вальяжно откинулись на стульях и закачались, образуя меж плечами такие щели, чтобы остальной зал мог насладиться роскошью их стола. Вот, мол, глядите, кто истинный лидер этого зала. В дерьмовые команды деньги вкладывать не станут.

Наглый вызов суконного Водопада заставил остальной зал вывернуть карманы. Зазвенела медь, зашуршали помятые трояки. Водопад подленько хихикал. Что стоили эти жалкие потуги в сравнении с оттопыренным карманом Миши Симонова.

— У-у попса! — донеслось из полумрака.

Мышцы мгновенно напряглись. Нет для рокера более страшного оскорбления. Попса — это как "козел" на зоне! Как перчатка — в лицо дворянину. Такой смывается только кровью. Водопад обернулся. По ту сторону пятачка сидел набыченный Красный хач. У них на столе почему-то не было даже скатерти. На громадной полированной столешнице одиноко ёжилась бутылка водки, в окружении горочки хлеба, копеек на девяносто шесть. Глаза Водопада увлажнились.

— Во жизь! Здесь Рубенс, там Рембрант.

— Слушай, может послать им бутылочку?

— Окстись! Ты что Таранту не знаешь? Он тебе этой же бутылочкой и снесет полчерепка.

— Пожалуй.

Лукашина беспокоило другое. Он знал, что через полчаса на этом столе от Рубенса останутся одни отрыжки. А ночь предстояла долгая.

— Дорогие друзья! — Лукашин встал и поднял фужер. — Первый тост предлагаю поднять за нашего блистательного друга и архангела... Михаила... Симонова!

Колесо первый понял, куда гнет старый алкаш.

— Да! И присвоить ему звание почетного Водопада всех времен и народов!

— И вовеки веков аминь! — заключил Дёмин.

"Вот прохиндеи". — думал Миша, чокаясь и принимая поздравления.

И понеслась душа в рай! Зал загудел, зачавкал, зазвенел вилками и фужерами. Межкомандные амбиции потускнели, зато всплыли внутренние. Каждый старался поразить собеседника, утверждая, что именно он находился в эпицентре событий фестиваля. И вскоре весь зал, как и положено после третьей, разбился на пары спорщиков. Ближайшая к мернеджору пара спорила сколько Водопад дал интервью, восемь или девять.

— Да фига ли ваше интравью! — не выдержал Коля. — Вот интравью, так интравью!

Он открыл папку и вывалил в оливье Мазанова кучу бумажек и пустых папиросных коробок, испещренных странными знаками.

— Что это? — спросил Мазанов, проглотив кусок.

— Это наши будущие гастроли! И ты только что сожрал три концерта в Саратове.

Куча пахла табаком и гонорарами. С Мазанова потребовали неустойку.

— Пошли вы в баню! — сказал Мазанов. — Давайте лучше выпьем за Дёмина и поздравим его с присвоением звания подполковника!

Шутку оценили. Действительно жюри фестиваля отметило работу Дёмина, поставив его на вторую строку после легендарного Полковникова, оператора Кабинета. Это был единственный реверанс устроителей в сторону Водопада. Славка на доску почета не попал, но это лишний раз доказывало, что Колесо заткнул за пояс всех свердловских вокалистов. Славке обижаться было некогда. Он. спорил с Лукашиным.

— Лукашин, я тебе авторитетно заявляю: Макаревич был!

— Врешь! Не мог быть Макаревич в этом верзошнике!

— Это ты был в верзошнике, а Макаревич в зале. Во время джем-сэйшена. Когда все начали прыгать и орать, он зашел в зал и сел рядом со мной.

— Рядом с тобой?!... Врешь.

— Лукашин, ты чо? Локоть к локтю сидели! Колено к колену. Потрогать можно было.

— А чо не потрогал?

— Чо я педик, что ли!

— Кстати, о педиках, — отозвался Мазанов, — обожаю Некрасова. Пишу песни сейчас только на его стихи.

Он икнул, обнял Аптекина и запел: «В лесу раздавался топор дровосека Он им от себя отгонял гомосека!»

— Заткнись, Мазанов! У нас нечем тебя отогнать. Скажи лучше этому идиоту был Макаревич в зале или нет.

 — Конечно был. — икнул Мазанов. — В нашем ряду сидел. А Лукашину больше не наливать. Он и так пьяный-йик!

 — Это кто пьяный?! Да я таких кабаков по пять за вечер проходил!

— Что-то маловато.

— Достаточно, чтоб предсказать дальнейшие события.

— Нет, вы только поглядите на него!

— Кабак уже вышел из стадии доверительного трепа, — продолжал Лукашин, — и стремительно падает в стадию кича. Видите, вон у рояля уже толкутся, но пока не решаются. Вершиной этой стадии будет бессмертный шедевр женской плоти "Виновата ли я?... ", которую заблажат бабы после седьмой рюмки. Иные наши товарищи дерзнули создать подобную песню для мужиков. "Я, видите ли, хочу быть с тобой!" Ха-ха — сто раз! Жалкий локальный успех. А "виновата ли я?... " поет половина союза, ибо не родилась еще та баба, которая не заблажила бы её после седьмой рюмки![10][18]

— Но здесь всего-то три тётки.

— Вот они и заблажат. В ответ им по крышкам столов изнутри застучат мужские там-тамы, и начнется следующая стадия — стадия гона самцов. Баб начнут лапать и тащить в такси. Кому не достанется — даст в морду соседу слева, сосед сдаст сдачи соседу напротив, и когда массовый мордобой схлынет на улицу, в зале останутся лишь алкаши-импотенты, которые будут ворковать на тему "ты меня уважаешь?!" И мне, братья, тоскливо от этой вселенской пошлости. Я бы предпочел остаться на стадии доброго трёпа, но увы... Мы обречены. Миша Булгаков в таких случаях говаривал: "Аннушка уже пролила масло", а я вам говорю: Пахалуев уже рвётся к роялю!

Все обернулись.

— Точно, прет как танк.

— Эй, придурок, ты куда?! Там же все сплошь с консервами![11][19]

Остановить Пахалуева после пятой могла только дивизия Омон. Валера растолкал владельцев музыкальных дипломов и нахально уселся за рояль. К счастью заиграл он не "Ах Одессу", а прелестную штучку "Верхотурье мое", собственный крутой хит 85-го года.

"Вишь ты, даже слушают, минтаи в масле. Но все равно мы обречены." — с горечью подумал Лукашин и плеснул себе на два пальца.

В зал вошел Слава Бутусов в черном мундире и галифе. Встал у колонны и чего-то задумался.

"Скучно, видать, в кабинете. — подумал Лукашин. — Подошел бы хоть, что ли. Вмазали бы, почирикали"... .Он стал экстраполировать приглашение и, похоже, перестарался, так как Слава вдруг вздрогнул, и бочком-бочком покинул зал.

Пахалуев кончил и сразу не меньше десятка рук вонзились в клавиши. Несколько глоток завели бог знает что. А еще через три минуты на этот гвалт произошло наложение. В трех секторах синхронно возникло: Виновата ли я, виновата ли я

Виновата ли я, что люблю?

Виновата ли я, что мой голос дрожал,

Когда пела я песню ему?

 

Со стороны Колеса и Щербакова, главных ловеласов Водопада, в крышку стола что-то торкнулось, два раза.

— Тьфу, твою мать-то! — выругался Лукашин, глотнул прямо из горлышка и вышел вон.

В туалете он попытался смочить голову, но воды не было. Лукашин выругался снова и выключил автомат для сушки рук.

То, что он увидел, выйдя из туалета, потрясло его. По гардеробу тихо ходил грустный Макаревич.

"Похоже, глюки начинаются! — Лукашин ущипнул себя. — Нет, точно он! На врали, значит, ребята".

Лукашин так хотел подойти к Андрею, пожать ему руку и сказать, что песни Машины спасли их от вырождения, не дали засохнуть остаткам мозгов и душ, что сегодня совсем не их, а, скорее, его праздник — праздник урожая его великой совести. Лукашин даже сделал шаг к Андрею, но понял, что мертвецки пьян, повернулся и поплелся в зал.

В зале Лукашина ждало второе потрясение. "Виноватых" тёток уже утащили, но не было и драк. Напротив, не менее десяти команд стояли в обнимку у рояля и довольно стройно пели "Лет ит би". И даже привычная для этой среды аура амбиций, казалось, испарилась навсегда перед последним шедевром Битлз.

"Милые вы мои!— подумал Лукашин, — Нашли всё-таки общую точечку, припали к родничку. Ай, молодцы! Вот уж джем так джем. Уважили, сердешные".

Глаза защипало. Он просунул их между двумя джинсовыми плечам, и тихо подтянул:

Лет ит би, лет ит би…

 

Он уже твердо знал, что его дальнейшие пророчества сегодня не сбудутся и всецело отдался на волю Бахуса.

 

Он проснулся в трамвае и посмотрел на часы. Часы показывали полдень.

"Ого! — подумал Лукашин, — И куда же это я еду?"

Пейзаж за окном ему ничего вразумительного не ответил. Голова трещала, во рту докисал оливье. Он напряг больную извилину и послал господу молитву:

"Великий боже! Ниспошли благодать свою работникам свердловских медвытрезвителей, за их бдительность и усердие по службе. Аминь!"

— Ваш абонемент?

— Лукашин поднял глаза. Контролеры были что надо. Как братья Буденброки. .

— Понимаете, я только что сел и ещё…э-э…

— Врет он! Я на эльмашевском кольце села, так он уже тут дрых! — раздался за спиной визгливый женский голос. — Нажрался, видать, с утра политуры!

— Тогда платите штраф.

Лукашин огляделся. Миши Симонова рядом не было.

— Увы, братки, ничем не могу вам помочь.

— На политуру так он нашел, а на штраф так нету! У-у, пропойца! Чтоб тебя автобусом трахнуло! — снова впрягся визгливый голос.

— А ты помолчи, мастурбаторша! — огрызнулся Лукашин.

— Предъявите документы.

"Чего-чего, а этого дерьма навалом". — Подумал Лукашин. Он сунул руку во внутренний карман, достал паспорт и обомлел. С фотографии на него смотрел Слава Колесо!... Только теперь он понял, что едет не в своем кожане.

— Не, братки, эти документы я вам не дам.

— Что ты сказал?

— А говорю, не пристало мне графу панк-фольк-рока шестерить перед разными вагоновожатыми.

— Ах, ты алкаш чуханый! Еще в бутылку лезет!

... Его выкинули где-то на Визе. Он прилёг на поребрик и запел:

 

Виновата ли я, виновата ли я

Виновата ли я, что люблю?...

 

 Это была последняя песня третьего свердловского рок-фестиваля.

 

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться: