Глава 5. Возрождённая надежда

«Милый мой Эрик,

до чего же хорошо снова оказаться дома! Знаю, знаю — я уже говорила вам это раньше, когда мы с Раулем только прибыли в Швецию. Но теперь я поняла, что мой настоящий дом — это тот город, в котором я знала вас, город, где прошли самые счастливые годы моей жизни.

Как прекрасно я провела этот день! Посетила Оперу и увидела всех своих старых друзей (и парочку старых врагов — представляете, директора снова наняли Ла Карлотту!), а также навестила все свои любимые места. Это было замечательно, замечательно! Проходя через ротонду, я пела сама себе и наслаждалась акустикой в этом месте. Я помню, как вы однажды сравнили пение там с пением в небольшой церкви; но теперь, когда я испытала это на себе, могу сказать: ротонда лучше.

Я уже почти забыла, насколько красиво это здание! Каждая деталь в нём изящна и элегантна. Вы действительно помогали его строить, Эрик? Вы гений! Я знала, что вы гений в музыке, но до сих пор не осознавала, что и в архитектуре тоже. Понадобилось побыть вдали от этого здания несколько лет, чтобы мои уставшие глаза смогли должным образом разглядеть его великолепие.

Я не пошла ни на крышу, ни в подвалы. Всё связанное с крышей в моей памяти осквернено Раулем, а подвалы навевают воспоминания о вашем там присутствии. Спуститься в ваш дом и не увидеть там вас — этого я бы не вынесла.

Погрузившись почти на целый день в музыку и оперу, я вернула себе хотя бы часть того, чего мне так сильно не хватало в течение последних лет жизни с Раулем. Я даже не понимала, насколько всё моё существо было пропитано музыкой — или насколько меня иссушила её потеря, — пока снова не провела день в её окружении. Я была так счастлива, что, вернувшись после этого в свою новую квартиру, даже немножко позанималась пением!

Мой голос скрипел даже хуже, чем голос Карлотты в тот момент, когда вы испытывали на ней трюки с чревовещанием, — но я слышу, что потенциал в нём есть, если только я смогу снова привести его в форму. Я буду представлять, что вы по-прежнему со мной, щёлкаете воображаемым кнутом у меня над головой и заставляете заниматься, используя правильную технику и всё такое. Потому что моя техника в последнее время стала совсем удручающей. Мне стыдно за то, как звучит мой голос, но на этот раз стыд станет стимулом к занятиям, а не погрузит меня в тишину, как обычно.

Я так рада вернуться, мой Эрик!

Ваша счастливая маленькая шведская парижанка

Кристина.»

 

***

 

«Дорогой Эрик,

вы хоть раз слышали что-нибудь более нелепое? Рауль навестил мою спальню один-единственный раз за весь прошлый год, а теперь мне кажется, что я снова жду ребёнка. Меня пугает сама мысль о том, что на этот раз я буду в полном одиночестве. Рауль прислал краткое письмо, сообщив, что он получил повышение по службе — уже за тот недолгий срок, что находится в плавании, — и что он не планирует возвращаться домой по меньшей мере ещё год. Я подожду, чтобы убедиться в своих подозрениях, прежде чем написать ему об этом.

По крайней мере, если его не будет рядом во время рождения ребёнка, он не сможет мне указывать, как его назвать в этот раз.

Кажется, я занимаю довольно странное положение в Париже. Официально я принадлежу к титулованной знати, но поскольку Рауля со мной нет, я живу в квартире, которая больше соответствует тому, к чему я привыкла. На фоне нашего огромного дома в Швеции все остальные дома в городке казались карликами, и теперь, когда я вернулась в Париж, мне бы хотелось раствориться среди людей, нежели жить в показной роскоши. Я завела здесь несколько друзей, и некоторые из них — бывшие работники Оперы. По правде говоря, это довольно скандальный шаг, потому что кое-кто из моих новых друзей не подходит под определение «людей, с которыми следует общаться представителям титулованной знати».

Например, Сорелли. Вы помните Сорелли, прима-балерину, которая состояла в любовной связи с Филиппом де Шаньи? Она только что отпраздновала пять лет брака с состоятельным и респектабельным молодым человеком по имени Анри Пикард. Они живут в Лувесьене, куда Сорелли удалилась после того, как ушла со сцены. По странному совпадению, у неё есть шестилетний сын, сильно похожий на Филиппа. Если бы наш маленький Филипп был жив, я подозреваю, что они с Мишелем Сорелли-Пикардом были бы двоюродными братьями — по крови, если не по закону. Сорелли стала намного более приятной, чем раньше.

А помните мадам Жири, смотрительницу вашей ложи? Даму, которая была столь любезна, что принесла мне скамеечку для ног в один из тех вечеров, когда вы брали меня с собой в ложу, чтобы послушать оперу? Она и её дочь Мег (которая заменила Сорелли в качестве прима-балерины) тоже стали моими подругами. Мадам Жири такая восхитительно простая; одно удовольствие находиться рядом с ней после общения со всеми этими чванливыми титулованными друзьями Рауля.

Если Рауль вернётся и захочет снова уехать в Швецию, я сильно огорчусь. Мне кажется, что я наконец вернулась туда, где моё место. Я вернулась в Париж, я снова нахожусь среди людей из Оперы. Мне не хватает только вас, мой дорогой.

Не думаю, что когда-либо перестану скучать по вам.

Любящая вас

Кристина.»

 

Кристина подула на письмо, чтобы высушить чернила, а затем положила его в шкатулку к остальным. Раздался стук, и в дверь просунула голову горничная Аннеке:

 

— К вам пришла мадемуазель Жири, госпожа.

 

Кристина улыбнулась. Заперев и спрятав шкатулку, она произнесла:

 

— О, приведи её, Аннеке!

 

«Малышка» Мег Жири почти не изменилась, только стала повыше. Всё такая же тоненькая и смуглая, с блестящей копной чёрных прямых волос, которые никогда не могли надолго удержаться в причёске, она стремительно влетела в комнату, словно торопилась на сцену.

 

— Здравствуй, Мег! — поприветствовала её Кристина и повернулась к горничной. — Аннеке, принеси чай и печенье.

 

Мег улыбнулась, её зубки ярко блеснули на смуглом личике.

 

— О, Кристина, подожди, пока не услышишь новости!

 

Кристина улыбнулась в ответ. Именно этого ей так не хватало. Приглашать подруг, слушать театральные сплетни — лучше этого было бы только снова стать частью самой Оперы. Она устроилась поудобнее и принялась слушать рассказ Мэг о том, что режиссёр сказал сегодня Карлотте во время репетиции.

 

— ... и после этого Карлотта умчалась в бешенстве, ругаясь на испанском, — закончила Мег с широкой улыбкой. — А у тебя что нового?

 

Кристина, хихикающая над рассказом Мег, тут же пришла в себя.

 

— Ну... — произнесла она, сомневаясь, стоит ли кому-то говорить или нет. Ах, почему бы и не сказать? — Мне кажется, у меня будет ещё один ребёнок.

 

Мег ахнула, а затем завизжала и бросилась к подруге, чтобы обнять. Кристина счастливо рассмеялась, радуясь своей беременности — в первый раз с тех пор, как осознала её.

 

***

 

«Дорогой Эрик,

Всё подтвердилось: я действительно ожидаю ещё одного ребенка. И на этот раз я не буду одна, как предполагала. Обе — и Сорелли, и мадам Жири — обещали помочь и остаться со мной. Сорелли даже прислала ко мне одну из своих служанок, опытную повитуху, чтобы та находилась со мной весь этот год. Мадам Жири говорит, что у неё есть подруга — медсестра, которая ищет работу как раз на тот период, когда родится мой ребёнок. Так что всё улаживается самым наилучшим образом.

Я написала об этом Раулю, но преставления не имею, как долго письмо будет до него добираться. Надеюсь, он будет доволен; может быть, это даст ему стимул на некоторое время остаться дома, хотя в этом я сомневаюсь. За всё время я получила от него два письма, и в обоих подчеркивается, как он счастлив теперь, когда вернулся к своей прежней жизни.

Это чувство я понимаю очень хорошо, поскольку сама ощущаю то же самое.

Вам будет приятно узнать, что я добилась впечатляющих результатов в восстановлении своего голоса! Сейчас я, наверное, пою так же хорошо, как тогда, когда мы впервые встретились. Хотя я постоянно чувствую усталость — из-за ребёнка. Однако большую часть времени, когда не сплю, я провожу за пением. Мой голос наконец привык к требованиям, которые я перед собой ставлю. Мне кажется, что я сама для себя стала почти столь же суровым надсмотрщиком, каким раньше были вы, мой дорогой! Дайте мне ещё немного времени — и думаю, что снова смогу вернуть свой голос к такому состоянию, когда его звук радовал даже ваш взыскательный слух.

Смогу ли я когда-нибудь перестать тосковать по вам, мой дорогой учитель? Прошло уже несколько лет, а я по-прежнему чувствую боль от вашей утраты почти так же, как в самом начале. Это правда, что здесь, в Париже, я намного счастливее, чем была в нашем доме, в моей родной деревне, но отчасти это связано с тем, что этот город наполнен прекрасными воспоминаниями, большинство из которых связаны с вами.

Вчера вечером я поехала кататься в карете и вспомнила тот раз, когда вы взяли меня на прогулку и мы столкнулись с Раулем. На этот раз никаких происшествий не случилось, и мне было очень жаль, что вас не было со мной, чтобы вместе насладиться прохладным, тихим летним вечером.

Я боюсь, что однажды я так глубоко погружусь в воспоминания о вас, что не захочу возвращаться к реальной жизни. Это и постоянный соблазн, и закономерная тревога. Хорошо, что вокруг меня сейчас есть люди, которые могут отвлечь меня от воспоминаний и напомнить, что я всё ещё живой человек. Всё-таки я сомневаюсь, что вы бы хотели, чтобы я последовала за вами в могилу, мой дорогой.

Хотя там мы, по крайней мере, могли бы быть вместе.

Любящий вас друг

Кристина.»

Глава 6. Предательство

 

«Уважаемая мадам де Шаньи,

С глубоким прискорбием сообщаю, что ваш муж, Рауль де Шаньи, погиб в море 23 ноября. В Северной Атлантике корабль столкнулся с айсбергом, и при ударе вашего супруга выбросило за борт. Мы также потеряли ещё несколько хороших моряков.

Выражаю вам свои искренние соболезнования. Также высылаю личные вещи господина де Шаньи, которые он хотел отправить домой, к вам. Если я могу что-нибудь ещё для вас сделать, мадам, пожалуйста, дайте мне знать.

С уважением, капитан

Этьен де Жардан.»

 

Кристина ещё раз перечитала письмо, стыдясь того, что первым охватившим её ощущением было облегчение, смешанное с потрясением. Вскоре оно сменилось горем, а затем слезами, которые она глотала, складывая письмо. Действуя совершенно механически, она открыла шкатулку и положила его среди своих писем к Эрику, после чего отставила шкатулку в сторону и потянулась к коробке с вещами Рауля, которая сопровождала письмо.

 

Рауль взял с собой в море совсем немного личных вещей. Кристина достала старую оперную программку, откуда выпала горстка засушенных фиалок. У неё слёзы навернулись на глаза, когда она вспомнила их «обеды» из портвейна и пирожных, с букетом фиалок в вазе на столе — в то лето, когда они играли в помолвку. Рауль сохранил несколько фиалок.

 

Капитан также отправил ей парадную форму Рауля, несколько книг, ленту для волос, какие-то сложенные документы и его последнее письмо к жене. Чувствуя, как комок подкатывает к горлу, Кристина открыла письмо.

 

«Дорогая Кристина,

Спасибо за ваше письмо и за присланные вами новости. Оно открыло мне глаза и помогло ясно осознать, в чём состоит мой долг.

Теперь я понял, что присоединиться к военно-морскому флоту было правильным решением с моей стороны. Определённо, я не мог остаться с вами в Швеции, учитывая, как всё обстояло между нами. Я женился на вас, зная, что люблю вас, и думая, что вы тоже меня любите. Но, прожив в одном доме с вами столько лет, я понял, что одного меня не достаточно для того, чтобы сделать вас счастливой.

Я прошу прощения, что подвёл вас.

Должен признаться, что в конце концов я стал ревновать из-за вашей привязанности к умершему, которая словно исключала из вашей жизни того, кто жив. Хотя теперь, судя по всему, вы нашли кого-то живого, кому смогли отдать себя целиком. Я надеюсь, что он стоит потери вашей репутации, поскольку мне прекрасно известно, что единственной нашей любовной связи перед отъездом было бы недостаточно, чтобы зачать ребенка.

Я надеюсь, что тот, кого вы нашли на роль своего нового спутника, сумеет сделать вас счастливой, а я желаю вам радости в новой жизни с новым ребёнком. Я бы никогда не подумал, что вы относитесь к тому типу женщин, которые ищут замену мужу в его отсутствие, но когда я размышлял об этом, то понял, что это должно быть вполне естественно, учитывая, что ваша мораль во многом формировалась под влиянием оперного мира. Я прощаю вас и надеюсь, что вы исповедуете свой грех и попросите прощения также у Бога. Если уж вы берёте примеры с оперы, то я надеюсь, что вы доверите себя в руки ангелов, как Маргарита, и будете прощены.

Я надеюсь, что в конечном итоге вы раскаетесь в своём преступлении, хоть вам и придётся всю жизнь нести его последствия в виде внебрачного ребёнка. Я надеюсь, что вы всё-таки вернётесь к нравственности и чистоте сердца, которые ваш отец прививал вам в детстве. Когда это произойдет, я хотел бы предложить вам поговорить об этом с отцом Арно, священником нашей семьи, и во всём ему исповедаться. Мой адвокат должен знать, как с ним связаться.

В любом случае, знайте, что у вас есть моя любовь, прощение и наилучшие пожелания здоровья и счастья.

Домой я больше не вернусь.

Ваш старый друг детства,

Рауль.»

 

От дерзости этого письма Кристина задохнулась и залилась новыми слезами горя — и гнева. Мало того, что она теперь вдова, вдобавок её муж умер, считая её изменницей!

 

Негодуя из-за несправедливости его предположений, она достала обратно свою шкатулку и положила письмо туда. Какая наглость — милостиво прощать её из-за собственного невежества! Она знала, что одной брачной ночи вполне достаточно, чтобы зачать ребёнка, если условия для этого благоприятны: тот коренастый шведский врач, который принимал Филиппа, рассказал ей об этом! Жаль, что он не донёс эти сведения и до Рауля тоже. Как вообще мог её муж предположить, что она была с другим мужчиной? Она любила лишь двоих мужчин в своей жизни, а теперь они оба мертвы.

 

***

 

«Дорогой Эрик,

Ох, как я зла! Я получила последнее письмо Рауля и письмо от его капитана, в котором сообщалось о его смерти, и теперь я поочерёдно испытываю то злость, то печаль. Как он мог подумать такое про меня? Я одновременно и лишилась его, и была им предана. Любовь моя, как бы мне хотелось, чтобы вы были здесь и высказали в его адрес всё, что нельзя произносить мне как воспитанной даме, и в то же время я рада, что вас здесь нет, потому что говорить плохое о мёртвых неприлично.

Ох уж эти приличия! Я лучше буду говорить о нём дурно, пока не смогу оправиться от его обвинений в неверности, а потом пойду на исповедь и покаюсь. Он утверждает, что любил меня, но если это так, то почему он никогда не уделял мне внимания, пока мы жили вместе у меня на родине? Почему он снова бросил меня ради флота? И почему, ну почему он не поверил, что ребёнок, которого я ношу, от него? Он решил, что я не более чем оперная кокетка, чья мораль воспитана операми, которые я исполняла на сцене. Рауль, с которым мы вместе выросли и который три года жил со мной как мой муж, подумал обо мне такое! Эрик, как он мог? Особенно учитывая, что вы, его единственный настоящий соперник, умерли ещё до того, как мы с ним поженились.

А теперь его нет, и вместе с ним исчезла любая возможность для меня доказать свою верность.

О, Эрик, если вам доведётся увидеть его там, куда вы оба ушли, не забудьте устроить ему хорошую взбучку за меня. Я не заслужила такого обращения с его стороны. Он должен был знать меня лучше.

Хотя есть у меня и более счастливое известие: эта беременность протекает намного лучше, чем первая. Я становлюсь толще, но определённо не настолько, как в прошлый раз на этом же сроке! Мой французский врач говорит, что всё будет нормально, он уже начал учить меня некоторым способам, благодаря которым я смогу слегка облегчить боль, когда настанет срок. Я рассказала ему о том, как всё проходило с маленьким Филиппом. Он считает, что сильная боль, которую я испытывала в тот раз, была неестественна и возникла из-за врождённых дефектов Филиппа и что эти роды наверняка будут намного более нормальными. Какое облегчение: я боялась, что подобное повторится.

Я даже с нетерпением жду рождения этого ребёнка, хотя он и будет расти без отца. Быть вдовой очень странно, Эрик. В чём-то это сильно похоже на то время, когда Рауль только-только отбыл на флот, но во многом отличия сильно заметны. До тех пор, пока люди думали, что Рауль должен вернуться ко мне, я была желанным гостем в домах его титулованных знакомых. Однако теперь, когда я стала всего лишь вдовой и бывшей примадонной оперы, многие из этих дверей для меня закрылись.

Это не имеет значения. У меня есть несколько хороших друзей. Я больше не обременена отсутствующим мужем, который думает, что я ему изменила. И всего через несколько недель у меня будет ребёнок.

Единственное отрицательное проявление беременности состоит в том (и снова простите за то, что делюсь с вами такими личными подробностями, милый Эрик, — вы же знаете, я никогда бы не осмелилась на это, будь вы живы), что ребёнок давит на мои лёгкие и диафрагму, и мне трудно сделать хороший, глубокий вдох. Я продолжаю петь как можно чаще, но мне трудно долго удерживать ноту, потому что внутри не осталось места для расширения лёгких! Опора дыхания, увы, осталась в прошлом.

Что ж, после родов мои лёгкие снова окажутся в моём полном распоряжении, и я с нетерпением жду того момента, когда смогу петь своему малышу.

Жаль, что я не смогу петь для вас, мой дорогой.

Кристина.»

 

Кристина задумчиво подула на чернила. Она получила известие о смерти Рауля и его письмо более чем неделю назад, однако до сих пор не знала, как к нему относиться. Отвлечённо она скучала по Раулю; но правда состояла в том, что он стал для неё чужим за тот последний год, который они прожили в Швеции. Присутствуя в доме физически, он был очень далёк от неё. Его отъезд во флот вообще на неё никак не повлиял, если не считать того, чтобы благодаря этому она вернулась в Париж — и была здесь намного счастливее, в чём физическое отсутствие Рауля не играло никакой роли.

 

Хотя внутренне она по-прежнему кипела от негодования из-за его предположений о её измене. «Глупец, просто глупец, — пробормотала она про себя, складывая и убирая последнее письмо к Эрику. — Как можно было подумать обо мне такое, если единственный мужчина, которого я любила кроме тебя, уже давно мёртв».

 

***

 

«Дорогой Эрик,

с огромной радостью сообщаю вам, что у меня родился сын. Роды были ужасно болезненными, но всё же не такими, как в прошлый раз. И — самая большая радость — с ребёнком всё в порядке! Повитуха (да благословит Господь Сорелли за то, что она отправила её работать ко мне!) тщательно его осмотрела и сказала, что мальчик здоровый и очень славный. Я беспокоилась из-за того, что случилось с маленьким Филиппом, но у этого малыша не оказалось никаких проблем ни с глотанием, ни с аппетитом. Проблема лишь в том, как заставить его остановиться!

Разумеется, у него голубые глаза — мне сказали, что у большинства новорождённых детей глаза голубые, — но волосы у него темнее, чем были у Филиппа. Темнее, чем мои или Рауля, больше похожи на волосы моей матери. Как было бы чудесно, если бы он стал темноволосым! Это может произойти — у Филиппа де Шаньи волосы были гораздо темнее, чем у Рауля, а значит, эта черта есть в обеих наших семьях.

А это должно вас порадовать, мой дорогой: я назвала его в вашу честь.

Надеюсь, вы не обидитесь на меня за то, что я дала ребёнку Шаньи ваше имя, но если вас это задевает, то можете считать, как и все остальные, что я выбрала имя Эрик, потому что оно скандинавское. Но на самом деле малыш Эрик-Дааэ де Шаньи назван в вашу честь. Это будет нашим с вами секретом, хотя я совершенно уверена: вряд ли люди догадываются, что у «Призрака Оперы» вообще было имя, а тем более знают, каким оно было.

Вскоре после рождения ребёнка меня пришли навестить обе сестры Рауля. Это была моя первая встреча с ними после их краткого визита в Швеции — сразу после того, как мы с Раулем поженились. На протяжении тех десяти или около того минут, что мы находились в одной комнате, они вели себя холодно-учтиво по отношению к Раулю и едва сохраняли вежливость по отношению ко мне. Но как только я оттуда ушла, сразу начались крики!

На этот раз, однако, они сами пришли в гости и оставались у меня почти полчаса! Мартина, кажется, стала немножко дружелюбнее, но Клеманс осталась такой же неприветливой, как и раньше. Они с удовольствием поворковали над Эриком-Дааэ, хотя дали мне понять, что не одобряют его имя. Кажется, у них был дядя Эрик, которого они недолюбливали, а что касается Дааэ — что ж, с чего им радоваться тому, что новорожденный граф де Шаньи назван в честь шведского крестьянина (даже если он и был величайшим в мире скрипачом, не считая вас)?

Этот визит был намного лучше предыдущего, но всё же я испытала облегчение, когда они ушли. Я никогда не смогу стать полноценной частью семейства Шаньи, да и не хочу этого.

Я уже год живу в Париже, но до сих пор так и не решилась посетить подвалы под Оперой. Каждый раз, когда я прихожу в театр, мне хочется спуститься вниз, но я никак не могу решиться. Если я остаюсь наверху, то всё ещё могу притворяться, что вы где-то здесь, неподалёку, и эта мысль утешает и согревает меня. Я знаю, что если я решусь спуститься туда в одиночку, то вид вашего пустого, покрытого пылью дома заставит меня окончательно признать тот факт, что я никогда больше не увижу вас живым, а это значит как будто потерять вас снова.

Конечно, частично на моё решение влияет и практическая точка зрения: если я там поскользнусь и упаду, повредив себе что-нибудь тремя этажами ниже уровня земли, то пройдут месяцы, прежде чем меня найдут! Ваша легенда всё ещё живёт: я слышала, как маленькие девочки-балерины шёпотом поминают оперного призрака всякий раз, когда кто-то падает или теряет свою перчатку. Рабочие сцены по-прежнему боятся спускаться в подвалы в одиночку, даже спустя годы после вашей смерти! Они стараются ходить там бесшумно, парами, с широко раскрытыми глазами, шёпотом разговаривая друг с другом и подпрыгивая каждый раз, когда слышат какой-нибудь шум. Мне кажется, это очень забавно. Мне прямо хочется пойти туда и крикнуть: «Послушайте, Призрак умер! Он мёртв уже целых пять лет!». Но я знаю, что никакой пользы от этого не будет. Люди есть люди, и у них должны быть свои маленькие суеверия.

Мои дни заняты делами Оперы (я смогла немного их спонсировать благодаря тому, что мне оставил Рауль в своём завещании), визитами друзей (не передать, как я рада таким изменениям в жизни после одиночества в Швеции) и, конечно, маленьким Эриком-Дааэ. Он такой прелестный! Как бы я хотела, чтобы вы могли его увидеть. И он тоже будет великим певцом, я уже сейчас могу это сказать. Клянусь, даже его крики музыкальны. Они звучат уж точно не хуже арий Дездемоны в исполнении Ла Карлотты.

Это очень забавно — после стольких лет выступлений на сцене сидеть в зрительном зале и просто слушать оперу. Однажды мадам Жири принесла мне в ложу веер и застала меня смеющейся во время печальной сцены в начале «Орфея и Эвридики». Когда она спросила, что меня так насмешило, я ответила, что бутафор выдал Амуру неправильные стрелы и лук. Мадам Жири только улыбнулась и сказала, что она уверена — никто из сидящих в зале никогда не заметит такой мелочи. Она рассказала об этом Мэг, и в следующий раз, придя ко мне в гости, Мэг беспощадно дразнила меня за то, что я заметила ошибку: «Вы можете убрать певицу из театра, — сказала она , — но вы не сможете убрать театр из певицы!»

Боюсь, это правда. Я люблю театр и люблю петь. Ничего не могу с собой поделать, но каждый раз, направляясь в Оперу, я всей душой желаю вновь вернуться на эту сцену. Мне бы очень хотелось, чтобы для графини считалось приличным петь на публике — о, как же мне этого не хватает!

И всё-таки я удивляюсь, как остальные могли этого не заметить! Вместо крошечного лука и стрел, которыми Амур стреляет во влюблённых, он расхаживал по сцене с массивным военным луком и стрелами Улисса из «Возвращения Улисса на родину», это было так смешно! Сомневаюсь, что даже вы смогли бы удержаться от смеха при виде такой оплошности! Особенно если учесть символизм лука Улисса — ведь его «вдова» поклялась выйти замуж только за того из женихов, кто сможет его согнуть, и единственным человеком, который смог это сделать, был сам Улисс в чужой личине. Я невольно задалась вопросом, сможет ли вообще его согнуть наш «бог любви»: Фонта с возрастом становится всё более щуплым.

Если не считать того, что я не могу выступать и сильно скучаю по вам, то в остальном я вполне удовлетворена жизнью в Париже, с моими друзьями и маленьким сыном.

Возможно, когда-нибудь я найду силы, чтобы спуститься и увидеть ваш старый дом. Но пока ещё не время, мой дорогой, ещё не время; я всё ещё скучаю по вам слишком сильно.

Преданная вам

Кристина.»

 

***

 

«Дорогой Эрик,

кажется, чем старше я становлюсь, тем незаметнее летит время. Маленькому Эрику-Дааэ уже почти год. Его волосы потемнели, как я и надеялась, но глаза по-прежнему остались синими. Не бледно-голубыми, как у Рауля, а насыщенного тёмно-синего цвета, как у моего отца. Он очень красивый малыш, и я была права насчёт его музыкального будущего! Настоящий музыкальный слух у него пока ещё не проявился, но когда я ему пою, он пытается голосом повторять за мной и немножко следует мелодии.

Я снова пою, любовь моя. Ещё не на публике — о, нет! — но я планирую это! Я наконец решила, что не хочу весь остаток жизни просидеть в зрительном зале, с меня достаточно. Я собираюсь на прослушивание в оперный хор. Меня больше не волнуют приличия и «положение» в обществе. Всё равно никто из титулованных знакомых не уважает меня из-за моего прошлого, поэтому я решила сделать его моим будущим. Терять мне нечего, и мне это нравится.

Не уверена, что мой голос полностью восстановился до прежнего состояния, но он, по крайней мере, так же хорош, как в ту пору, когда я дебютировала в роли Маргариты. Думаю, меня должны принять в хор без каких-либо проблем. Единственной проблемой будет примириться с воплями Карлотты, когда она узнает, что меня снова зачислили в хор! Что ж, если я снова смогу вернуться в Оперу, оно будет того стоить.

Откровенно говоря, я сомневаюсь, что без вашего руководства мой голос когда-либо сможет взлететь до тех же высот, что и раньше. Последние пару лет я искала преподавателей по вокалу, но разочаровалась во всех. Я буквально слышала ваш презрительный голос, как вы отвергаете их в лучшем случае за бездарность, в худшем — за то, что они вредны для меня. Один из них дошёл до того, что порекомендовал мне «не дышать так глубоко» или открыть рот пошире. По правде говоря, я думаю, что он слишком отвлёкся на разглядывание моего декольте во время всех этих глубоких вдохов, чтобы вообще понимать, что он говорит. Не бойтесь: я прогнала его через две минуты после этого. Другой посоветовал мне свернуть язык таким образом, что я поняла — у таких педагогов, как этот, ученики вряд ли смогут издать хоть один нормальный звук.

Может быть, мне стоит начать самой давать уроки вокала. Даже если всё, чему я смогу научить их, — это то немногое, что я помню из ваших уроков, всё равно это наверняка будет лучше, чем те инструкции, которые они получают сейчас! И это даст мне хоть какое-то занятие. Маленький Эрик-Дааэ очарователен и восхитителен, но он пока всего лишь ребёнок. Боюсь, мой мозг вскоре притупится из-за недостаточного использования (эта участь, как я подозреваю, уже постигла большинство титулованных женщин в этом городе).

Я знаю, что вы не особо уважали глупых женщин, которые интересуются лишь распространением сплетен и тем, как они будут смотреться в своих новых шляпках. У меня нет никакого желания становиться одной из них.

Видите, любовь моя? Вы влияете на меня даже из могилы. И если уж говорить о могилах, то хотела бы я знать, где находится ваша. Перс так и не сказал мне об этом, когда я встретилась с ним в подвале в тот раз. Я бы хотела навестить её и, возможно, оставить вам цветы, чтобы показать миру, что хотя бы один человек во Франции грустит о том, что Призрак Оперы мёртв.

Хотя на самом деле я такая не одна! Я нечаянно услышала на днях, как господа Ришар и Моншармен жаловались на скуку. «Каждый сезон одно и то же, — говорил Моншармен. — Не знаю, зачем мы вообще утруждаем себя репетициями. Даже я уже знаю эти оперы наизусть, а я вовсе не музыкант!»

На что господин Ришар ответил, вы не поверите: «Я иногда задаюсь вопросом, а может, оно действительно того стоило — платить двадцать тысяч франков в месяц за то, чтобы здесь было так интересно! По крайней мере, в те дни, когда здесь обитал призрак, всегда что-нибудь происходило».

...В ответ на что господин Моншармен содрогнулся и тут же поспешил изменить тему. А я просто ушла, смеясь про себя и думая, что я не единственная, кто скучает по вам!

Вы изрядно оживляли этот мир, мой дорогой Эрик.

Кристина.»

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: