One. Unexplainable (Muse – Muscle Museum)

 

Как финский нож у Булгакова, прямо под рёбра.

 

 

Когда Гарри впервые видит Зейна Малика, ему кажется, что в груди образовался огненный шар.

 

И хочется съежиться, как бумажный лист, на который упала спичка: сгореть побыстрее. Исчезнуть до того, как это начнет причинять невыносимую боль.

 

Когда Гарри впервые видит Зейна Малика, он тут же понимает, что пропал.

 

***

 

Но в шестом часу утра, когда тихонько щёлкает замок, оповещая о приходе сестры, ему параллельны все, кроме неё. День начинается традиционно.

 

Проснуться раньше, чем нужно, чтоб дольше побыть с ней в одном часовом ритме; зажечь ей сигарету, ворча, что зря себя травит. Опоздать в школу, не особо переживая об очередном прогуле первого урока. Зато позаботиться о сладком чае для неё – с тремя ложками сахара, как она любит. Не сделает ведь себе сама: слишком устала.

 

В полдень Гарри все ещё чихать на окружающих.

 

Задорный голос Ника Гримшоу вещает по радио: «Принимаю заказы, девочки и мальчики! Любимые песни самых разнообразных стилей (если после всей этой катавасии у меня останется девушка, ей можно смело ставить памятник, – добавляет скороговоркой, словно на ухо слушателю или в сторону, – вчера настолько двинулся, что назвал Розу "моя очумирашка", – обращаясь к приятелю в студии), сегодня взорвут серость этих унылых стен! Тащите диски, флэшки или что там ещё; наполним день действительно хорошей музыкой!»

 

Прирождённый ведущий. Харизматичный. С приятным голосом. Язык подвешен, как надо. Олицетворяет успешность и блестящее будущее.

 

Хоть порой и выдаёт такие экстравагантные кульбиты, что окружение хватается за голову.

 

Он воплощает пример идеальной школьной жизни: поклонники, популярность, друзья, красивая девушка и богатые родители. Шикарное авто и стандартный набор подростковых удовольствий. Совсем обычный.

 

Несмотря на то, что иногда, забываясь, Ник обращается к прямоволосой, холёной, внешне холодной Розанне "бешеная кудряшка". Или больно уж настойчиво пытается наладить контакт со Стайлсом.

 

Он напоминает Николаса Кейджа, а в его фамилии слышится одновременно "шоу мечты" и "представление братьев Гримм". *

{ * Dream (англ.) – мечта; игра слов. }

 

Гарри бы и не против запереться с ним в рубке звукозаписи, но ему некогда и нельзя делать секс чем-то большим, чем способ заработать.

 

Серьезное восприятие вредит. Интимность отношений пары – мелочь для кого-то, повидавшего так много членов: не только какого-то сообщества.

 

«Прости, ты нравишься мне, но иди-ка нахуй, – мысленно извиняется перед Ником, – ничего личного. Не хочу тебя пачкать».

 

Мало ли что. Он вполне мог заразиться с последнего незащищенного раза (плевать с колокольни нотр дам де пари, что такого не было; осторожность прежде всего). Резинка, лучше несколько. Идеальная защита, два в одном, комфорт и безопасность.

 

Мало ли что он может почувствовать, приблизив к себе кого-то постороннего. Лучше перестраховаться.

 

Ровно в восемнадцать часов пополудни Гарри методично расставляет Оскара Уайльда и Теннеси Уильямса (раскрывая книги на середине, чтобы выхватить случайную фразу): «Молюсь за диких сердцем, заключенных в клетках», – подзаголовком к "Лестнице на крышу", 1914; «Бремя наших дней слишком тяжко для того, чтобы человек мог нести его в одиночестве, а мирская боль слишком глубока для того, чтобы человек в одиночку был в состоянии её пережить», – "Юный король" в стенах "Гранатового домика". Гарри любит книги. Они позволяют на время сбежать от самого себя. Или лучше понимать себя. Раз на раз не приходится. Представить, что ты – не ты, кто-то другой, лучше, чище, умнее. Или принять свою грязь: замысловатые разводы сохлой глины на коже. Нечто отвратительно-красивое и… легко отмываемое. Бурые ошмётки вместе с пенистым мылом, поблескивающим радужными пузырями.

 

Перебирая авторов с фамилией на букву W, Гарри чувствует, что вот она – минута покоя; до закрытия есть время и в кои-то веки можно насладиться тишиной. А в следующий миг входной колокольчик издает мерзкий дзынь, и, обернувшись на дверь, Стайлс стремглав бросается за стеллаж, заметив одного из своих постоянных клиентов.

 

Покупателей не того товара, что выставлен на продажу здесь.

 

Худощавого мужчину в драповом плаще, с неровным шрамом на смуглом, – вытянутом и запавшем, – лице; сквозь щеку, по краю левого глаза, оттягивая его угол вниз. В компании с молодым парнем, которого не успел рассмотреть.

 

– Бери то, что хотел, и пойдём, – негромко говорит любитель детских попок, – весь оркестр сидит и ждёт, пока великий Зейн Малик соизволит явиться.

 

«У этого чувака дюйма три от силы, да и то, в эрегированном состоянии, - ухмыляется Стайлс, – но тот, похоже, пользуется успехом». Затаившись, он надеется, что папочкин мальчик не найдет нужную книгу, и они уберутся, не обнаружив его, обнимающего "Человека-невидимку" Уэллса. Мечтающего слиться с пейзажем. Объединиться с во-зду-хом…

 

– Должно быть где-то здесь, – бархатистый голос кажется знакомым и звучит опасно близко, но это уже не имеет значения, – мы еще не опаз…

 

Когда Зейн Малик заглядывает в его укрытие, Гарри хочется сжаться до размеров собственного сердца.

 

(Которое ведёт себя совсем уж неуместно, выколачивает чечётку по хрупким прутьям рёбер, разбухает, становясь раскалённым сгустком энергии, готовой поглотить его целиком.)

 

Когда Зейн Малик заглядывает в его укрытие, Гарри совершенно серьёзно хочется умереть.

 

– О, привет, – срывается у Зейна с языка; но непринужденная полуулыбка застывает на твёрдом рельефе губ, когда их взгляды встречаются. Белая рубашка навыпуск и официальный пиджак с завёрнутыми до локтей рукавами; тату "Z" на предплечье и зачёсанные наверх волосы, чёрные, с высветленной прядью посередине; это всего лишь обрамление, ничего не стоящие детали.

 

Что-то экзотическое и пакистанское. Что-то обжигающее. Гарри смотрит в эти обугленно-карие глаза, думает, что знает его и должен сказать нечто важное, но не помнит, что конкретно. Вообще ничего не помнит.

 

– Привет, – отвечает он, шёпотом, – ты что-то ищешь? – спрашивает почти на автомате, уставившись на лёгкую щетину его щёк.

 

– Уже нет, – заторможенно проговаривает Малик, – ты это держишь.

 

Гарри нервно облизывает губы, опускает голову вниз и ловит себя на том, что обеими руками вцепился в "Человека-невидимку", железно приклешнив к ярко-алой обложке пальцы с неровно обрезанными ногтями.

 

– Зейн? – дробный перестук шагов, оглушительно громкий; тот оборачивается, чтобы отозваться:

 

– Иду, – когда он моргает, ресницы оставляют в воздухе колотые раны, – ты тут работаешь, да? – пониженным тоном обращается к Стайлсу, – я хочу её купить.

 

– Забирай так, – Гарри торопливо передаёт ему книгу, – и уходите, пожалуйста, мне не хочется встречаться с тем, другим, ты понимаешь? – конец фразы он говорит еле различимо, почти одним ртом.

 

– Я могу как-нибудь ещё тебя увидеть? – брови обескураженно поднимаются, – пожалуйста, – добавляет после заминки, – мне бы этого хотелось. – Чуть ни смущенно, что не вяжется с его образом и вообще ни с чем не вяжется. «Он должен быть другим, – проносится в голове у Гарри, – править нашим миром».

 

– Увидишь, а сейчас – иди же, ну, – приказывает Стайлс, но не успевает.

 

Обстриженная под ёжик седина, глубоко посаженные, мелкие и холодные глаза – серые. Радужки, как тарелки с разлитым смородиновым джемом зрачков.

 

Гарри помнит, как эти вот руки зарывались в его кудри, как дёргался кадык от стонов. Скользкое: «Хороший мальчик, иди к папочке». А того передёргивает.

 

– Что ты здесь забыл? – презрительно бросает он в сторону Стайлса, отпрянувшего от Зейна скорее рефлекторно, чем вправду осмысленно.

 

«Напрасно, – приходит ему на ум, – зря». Напрасно и зря он сегодня проснулся.

 

– Я здесь работаю, –  высокомерно отзывается, – а вы уже уходите.

 

– Какого чёрта… – начинает было Малик. Но старший прерывает его, по всей видимости, догнав, что это несолидно – светить аморальными похождениями.

 

– Ещё раз опоздаешь, они найдут замену. Кем бы себя ни воображал, ты не единственный саксофонист на весь Лондон.

 

Так он говорит, пока они стоят рядом с Гарри. «...Забудь этого парня, он – не тот, с кем тебе можно иметь дело, – продолжает у выхода, – продажная жопа, проститутка», – мерещится Стайлсу. Или нет. Разве важно?

 

Пальцы немеют. Руки дрожат.

 

Гарри позволяет себе не пойти на улицу, ловить богатеньких кентов.

 

Единственное, что он в состоянии сделать – доползти до бара. Напиться до полусмерти. Потому что иначе не отпустит (а отпустит ли?)

 

Позвонить Гримшоу, назвать адрес: пусть присоединяется. Может, это пойдет им обоим на пользу. А может, назавтра школа будет галдеть о тайном романе с лёгкой руки скандалиста-Ника. Какая разница.

 

Гарри Стайлс умеет справляться с трудностями, что бы кто о нём ни думал. И ему нужен ровно один вечер, чтобы выбросить Зейна Малика из головы.

 

***

 

Кожаные сиденья, кровавый переплёт меню, видеоряд из модного клуба на экране.

 

Когда Гарри опрокидывает в себя виски, стопку за стопкой, он старается ни о чем не думать. Особенно о сиюминутном притяжении, которое не объяснить; которое ему только мешает. Золотистые всплески. Прозрачный ломтик льда.

 

Могли бы они встретиться иначе, в другой жизни, где кто-то вправду может быть с ним? В параллельной реальности, где его не стыдно любить.

 

Запах дорогого одеколона от Lacoste,

 

стильные шмотки,

 

непрерывная трескотня.

 

Когда Ник, наконец, целует его, пьяного, по-французски, с языком и зубами, пальцы Гарри путаются в начёсе, а на спину кладут загребущие руки (после того, как они пили и смеялись, и веселились вовсю: без единого слова о себе, без малейшего намека на откровенность), Гарри считает себя безнадёжным. А у Гримшоу такая взрослая внешность и такое ребяческое представление о жизни, что это подкупает. Стайлс представляет собой полную противоположность, обидное несоответствие инфантильности и червоточины.

 

И разве так страшно хотеть отвлечься с кем-то, кто не измеряет чувственность долларовой валютой?

 

Орлиный нос с горбинкой, низкие мохнатые брови и болотисто-зелёные, мутные глаза.

 

Когда изрядно одурманенный Ник шепчет на ухо: «Я все-таки тебя трахну, кудряшка», – Гарри привычно брякает "сотня", только потом исправляется, добавив "сотню раз подряд".

 

Тот ограничивается потерянным взглядом и запоздалой улыбкой. Приняв за

шутку. Алкоголь горячит тела, замораживает мысли. Кубик льда быстро тает на их соединенных языках.

 

***

 

Гарри снятся разрозненные кадры: они с Зейном держатся за руки, они с Зейном двусмысленно переглядываются, сдерживая смех, они с Зейном вместе и никто не может им этого запретить. Пасмурное утреннее небо и разноцветный салют днём.

 

Никому, кроме Малика, не пришло бы на ум использовать хмурую погоду как холст для фейерверка.

 

Гарри просыпается на полу в квартире Ника.

 

Вокруг раскиданы полароидные снимки с его персоны. С закрытыми глазами, дремотно-мятой щекой и мечтательной улыбкой на расслабленном лице.

 

Они способны стать отличным компроматом. Но какой толк порочить кого-то, кого этим не задеть? Голова гудит. Мозг в отключке.

 

Он собирает свои вещи, торопливо одевается и уходит до того, как Ник вернётся из кухни с кружкой ароматного кофе в руках. «Прости, но это – всего лишь случайный секс, – про себя оправдывается он, – ты нравишься мне, правда; но это ещё не повод тебя не послать». По пути Стайлс успеет купить бутылку холодной воды на остатки сбережений, хлопнуть залпом, вымывая лишнее из организма и сознания. По дороге он успеет забыть обо всём.

 

И когда Джемма вернётся домой, он обрадуется ей, как единственному человеку, которого стоит ждать.

 

Потому что так должно быть. Потому что – да? – так оно и есть.

 

Булыжная мостовая; небо, расплющенное от веса туч; умирающие отсветы ночных фонарей. Ему нужно несколько минут, чтобы войти в привычную колею. Последняя сигарета в пачке, – а курит ли Зейн Малик? – догорит до фильтра, и всё опять будет как прежде.

 

Неровными бороздами обугливается бумага.

 

Стелется густой дождь,

 

липкие ледяные щупальца просачиваются за поднятый воротник куртки,

 

в серостях тумана себя потерять немудрено, не говоря уже о других, то есть незнакомых людях.

 

Волосы ржавыми змеями льнут ко лбу. Отыскать бы верный переулок. Да, те – слишком запутанные, в них легко заблудиться. Звук сообщения пищит так же противно, как все вокруг:

 

«Зря сбежал, Золушка, – пишет Ник, - говорят, я неплохо готовлю».

 

Гарри останавливается. Кто-то когда-то уже сравнивал его с принцессой.

 

Тогда это казалось естественным и забавным. Но сейчас почему-то злит.

 

Наверное, он просто ошибся жизнью.

 

***

 

Стоит ему увидеть Джемму, как недавние эгоистичные раздумья рассыпаются по крупицам. Пеплом по линолеуму. Сестра проходит в квартиру с сигаретой в зубах.

 

Переодевшись и высушив волосы феном, он и отдаленно не напоминает человека, недавно ступившего на порог; помогая ей снять влажное пальто, обнимая её, тоненькую, завёрнутую в мягкую вязку свитера, Гарри понимает: это того стоит. Ради сестры стоит выходить на панель, призывно облизывать губы или проталкивать в глотку чей-то непомерно массивный агрегат.

 

Потом, через несколько месяцев или лет, распотрошить «Гордость и предубеждение», дать ей шанс на жизнь – лучшую? – в ином месте. С правильными людьми.

 

– Знаешь, иногда мне кажется, что ради таких вот моментов я и живу, – глухо шепчет она ему на ухо, щекоча намокшими локонами щёку, а Гарри ей верит. Если не ей, то больше некому.

 

Стоит ему увидеть Джемму, как он уверяется, что всё происходит так, как нужно. А Зейн Малик был наваждением, минувшим вместе со вчерашним днем. Воспоминанием о чём-то, что не могло случиться. Разве что в параллельном мире, с другими ними… но так не бывает, это – всего лишь фантазии, вспышки, сжигающие подчистую и оставляющие после себя не запятнанную ничем, горелую пустоту.

 

Впрочем, Гарри Стайлс мало беспокоится о самом себе. Его это не волнует.

 

***

 

Пятая по счёту сигарета подряд. Он никак не может надышаться.

 

Время остановилось: стрелки не двигаются с места. Китайская подделка под Роллекс сдавливает кожзамным ремнём выступы запястных костей.

 

Взгляд со стороны – окоченевший парень обнимает себя руками, ждёт попутку.

 

Взгляд с ракурса завсегдатая потемок – махровая шлюшка вышла на охоту.

 

Губы слишком яркие, глаза вызывающие, будто перчатка в лицо, объявление о дуэли. Со всяким и каждым, кто не он сам. Или не Джемма.

 

Едва Гарри слышит, как его окликают по имени, он сразу же выбрасывает бычок подальше. Не приведи господи, сестра узнает, что он курит.

 

Едва Гарри видит Ника, с широкой улыбкой подходящего со спины, он думает, что в связях надо быть разборчивее и последствия ему вовсе не нужны. Ник держит ключи от машины, позвякивает брелоками, крутит на пальце. В другой руке – пачка Kent.

 

– Такси подано, – замечает без вступлений, весело, – в такой час не поймаешь без звонка.

 

«Отвали, – думает Стайлс, – не видишь, я работаю». Гримшоу не в курсе. Его

счастье.

 

– Я сам доберусь, спасибо, – цедит он, наблюдая, как уторчанный по самые яйца (или что там у него) Билли-бой равнодушно загружается в Кадиллак.

 

Ник не отваливает. Ковыряет размякшую землю мыском кроссовка. На нём – зеленая куртка из потертой кожи, варёные джинсы и футболка с оранжевым приказом "suck my dick". Гарри снова посещает дежавю, и кажется: на его месте должен быть некто другой. Тряхнув вихрастой головой, он отгоняет наваждение.

 

– Поехали со мной, – срывается Ник, стреляя очередью слов, как из ружья по живой мишени (готовился?), – не знаю, зачем предлагаю тебе, и что за хуйня между нами происходит, мне тут нужно написать статью о концерте местного оркестра, типа симфонического, не очень такое люблю, но если у тебя нет на вечер планов…

 

Коричневый Ниссан останавливается в нескольких метрах поодаль.

 

Лысеющий дядечка возрастом под полтинник, в полукруглых очках без оправы, съезжающих на лоснящийся от жира, приплюснутый нос (помнится, с жёлтыми корочками серы в мясистых ушных раковинах), зовет его:

 

– Эй, детка! – Гарри срочно оценивает все за и против, и приходит к выводу, что разочек не грех и откосить. Чувак – копрофил. Не спрашивайте, что это. Лучше даже в википедии не смотреть.

 

– Хорошо, – торопливо соглашается, – но не думай, что это свидание, или что-то вроде того. – Гарри опасливо смотрит на Ника. Прикидывает, не сообразил ли тот, чего доброго, чем занимается одноклассник в послезакатные часы.

 

Но Ник только улыбается ему, заметно воспрянув духом, и злорадно показывает мужику средний палец с надетой на него связкой ключей.

 

– Детка занята, мудак, – торжественно провозглашает в адрес мешка с (дерьмом) деньгами, – займись-ка йогой и отсоси у себя сам.

 

Пока тот бросается к нахально ухмыляющемуся Нику, чтобы научить того манерам, они успевают перебежать улицу и запрыгнуть в жёлтую Субару.

 

Они хохочут. Ник хлопает по рулю и нагибает к нему лицо, с горем пополам выворачивая на встречную через двойную сплошную, пытаясь вести ровно, не виляя; а Гарри смеётся взахлёб и надрывно (ну как истерически – самую малость). Настолько свободным он себя не чувствовал уже очень давно.

 

Ощущение, что ему не хватает воздуха, никуда не пропадает.

 

***

 

– Настоящий журналист должен уметь делать из ничего статью и скандал, – говорит Ник, перефразируя леди Шанель. – Причём эти вещи желательно совмещать.

 

Сенсационные новости схавают на раз, тогда как скучные отчёты не желают читать, даже сидя на толчке. Обратить тоску конфеткой: вот доказательство подлинного мастерства.

 

Почти весь концерт Ник потихоньку составляет остроумное описание, готовясь словить кульминацию в самом конце.

 

– Под занавес произойдёт нечто особенное, – наклоняется он к Стайлсу, шепчет на ухо, не сводя взгляда с его ключиц, выступающих над вырезом футболки.

 

Ник считает, что таким сексуальным парням вовсе противопоказано одиночество. Ник уверен, что сможет растормошить его и развеять беспричинную грусть.

 

Гарри его не слушает; он его даже не видит.

 

Когда на сцену выходит Зейн Малик, он не удивляется. Слова "саксофонист" и "оркестр" прочно отпечатались в его памяти.

 

Гарри бессознательно улыбается, глядя на улыбку Зейна. Его лицо размыто расстоянием. Но, когда тот начинает играть, это перестает казаться важным.

 

Чёрный пиджак расстегнут,

 

на затылок заломлен шуточный котелок,

 

он на переднем плане, по центру, оставив всех остальных далеко позади.

 

Блюзовая «Summertime» Джорджа Гершвина. Нежно стонут скрипки, смычки слаженно скользят по струнам, руки музыкантов лёгкими взмахами перебирают тугие аккорды. А саксофон поет, как голос чьей-то страдающей души, заключённой в изгибе инструмента.

 

– Этот парень переплюнет самого Чарли Паркера, – предсказывает изумлённый Ник. А Гарри думает, что его хватит удар прямо здесь и разве музыка бывает такой невыносимой. Музыка проникает в поры, как ртутная краска; отравляет и меняет его.

 

Зейн Малик зажимает клапана изящными движениями пальцев, он выдыхает звуки, и те струятся пузырьками кислорода в крови – перенасыщая ее. Гарри хватает воздух; слишком много Зейна, слишком много всего внутри.

 

Удушливая эйфория.

 

За время, пока звучит композиция, Гарри успевает умереть сотню тысяч раз подряд.

 

Аплодисменты застают его врасплох, будто это должно было продолжаться вечно, но земля притянула его к себе. Сотни людей встают, чтобы выразить восхищение. Гарри – невидимка. Что растворяется в толпе.

 

Зейн не смотрит на него. Он чисто физически не может его найти. Гарри – часть аудитории. Элемент мозаики.

 

Водись у него деньги, подарил бы огромную охапку из белых роз, с парой красных по центру: капли крови на блестящем снегу или двойной перестук сжавшегося сердца. Но у него нет ничего, что он мог бы предложить.

 

Кроме самого себя. Слишком дёшево и далеко не красиво.

 

Гарри не сразу вникает, что говорит вслух. Ник смотрит на него, широко раскрыв глаза, часто моргая.

 

– Ничего себе, – выдавливает, наконец, – я думал, так только в книжках выражаются.

 

– Я много читаю, – язвит Стайлс, – не забивай голову, меня правда легко впечатлить.

 

Когда Гарри видит Зейна Малика во второй раз (Зейна, живущего сценой, Зейна, что благодарно улыбается, держа в руке золотистый саксофон, что принимает яркие букеты от почитателей), он знает: не хватит миллиона лет, чтобы просто его забыть.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: