И для грядущих поколений Святой, бесхитростный урок.

Как известно, в то время многие «теряли себя». И теперь происходит это с людьми, только устремления в наше время у большинства изменились. С Алешей этого не произошло. Он не сломался, не побоялся открыть миру свой богатейший внут­ренний мир, не побоялся рассказать о своих переживаниях и раздумьях... В «барачной» среде, где подрастал Алеша, упот­ребление так называемой бражки было неизбежным, потому обычным явлением. Позже Нина Вадимовна сокрушалась: тогда еще был жив Бетал, во время застолий Алеша заражал всех остроумным весельем. Гибель любимого брата изменила судьбу его и привычки. Но Алеша оказался не таким слаба­ком, как о нем некоторые думали, до последнего мига своей жизни он оставался в ясном уме и рассудке, а совесть никог­да не терял.

Нина Вадимовна умерла 12 мая в больнице. Алеша сообщил мне об этом по телефону, попросил приехать в Березники, где 14 мая должны были похоронить Нину Вадимовну рядом с Беталом и бабушкой Ольгой Александровной. После этого звонка я на какое-то время от волнения даже потеряла зрение — так испугалась за Алешу и Олесю. Мама велела мне ехать, поддержать его. Отпросилась на неделю с работы и выехала в Березники. Встретила меня подруга Таня Лопатина, давний друг и семьи Алеши, чтобы отвезти на кладбище. Похороны уже начались, я не знала места, где похоронены Бетал и баба Оля. Среди хоронивших было много хорошо знавших Нину Вадимовну друзей Алеши из Перми. Ни на похоронах, ни на поминках к Алеше меня не допустили Оля и ее мать. Я, пере­ночевав у Тани, пошла на вокзал, купила билет в Екатерин­бург, вернулась, чтобы дождаться ее с работы, отдать ключ. Только зашла в квартиру, зазвонил телефон. Это был Алеша. Он негодовал из-за того, что я исчезла, не подошла к нему на

похоронах и на поминках. Возмущался, что от него скрывали, где я, пока он не учинил скандал... Выслушав его, я смогла лишь сказать, что меня к нему не подпускают, я сейчас уез­жаю домой.

Тогда и потом, он все допытывался у меня: кто это проделал с нами? Я ему так ничего и не сказала...

Приехать к нему в Пермь я смогла лишь летом, в отпуск. В тот год умерла долго жившая у них собачка Бланка. Оля ку­пила на рынке щеночка, которому мы долго придумывали имя и назвали в честь ранее бывшего у них пса Милордом. С ним мы нянчились, носили везде с собой в моей маленькой сумоч­ке, даже в лес. Потом он вырос в огромного, очень самостоя­тельного и любимого всеми нами пса.

А теперь о нашей официальной женитьбе, которая про­изошла в Перми в феврале 1994 года. Дело в том, что Оля воз­обновила тогда отношения с будущим своим мужем, хотела устроить свою жизнь, потому «позволила» и нам узаконить наши отношения, сказав, хватит, мол, нам жить как нехрис­тям. Предполагалось, что Алеша переедет жить со мной и моей мамой в Екатеринбург. Оля же со своим мужем останется в Перми. До этого вопрос об узаконивании наших отношений мы никогда не обсуждали, сам факт совместной жизни казал­ся нам несбыточным.

Спустя месяц после подачи заявления в загс я приехала, отпросившись с работы, в Пермь — предстояла регистрация. Зарегистрировать брак мы должны были 11 февраля, в пятни­цу, а венчаться — 13 февраля, в воскресенье в Пермском Пет­ропавловском соборе.

Февраль в 1994 году был необычно холодным. В 30-градус­ный мороз мы мужественно дошли до загса Кировского райо­на, где нас быстро, без всяких церемоний и свидетелей, заре­гистрировали, выдали уже готовые свидетельства. Весь следу­ющий день готовились к обручению. Постились, приготавли­вались к исповеди. Вечером Оля приготовила три одинаковые Священные книги, и мы втроем — Алеша, Оля и я — в Алеши­ной комнате перед иконой Тихвинской Божьей Матери долго стояли каждый со своей книгой и свечой. Оля читала вслух пе­ред иконой то, что положено — мы следили за текстом и, где надо, молились. Эту икону, а также выданные нам после вен­чания две иконки и остатки зеленых венчальных свечей мы позднее привезли в Екатеринбург. Алеша все беспрекословно

выполнял. Труднее всего для него было то, что нельзя было курить с вечера и до конца церемонии венчания — почти двое суток. Свои грехи он записал. Где он только их «накопал»? Я не читала эти записи, но видела, что список велик. Он был в тот период очень тих, сосредоточен, серьезен...

С таким же аскетически выдержанным выражением лица он был и в последние три месяца своей жизни...

В день венчания было холодно — за тридцать градусов мо­роза. Мне пришлось вместо приготовленного для такого слу­чая довольно легкого костюма надеть поверх еще и теплый ко­стюм. Алеша был в огромных черных валенках и в тулупе, который я ему когда-то перешила из сторожевого тулупа Вла­димира Михайлюка. Мы пришли втроем в Петропавловский храм к утренней службе. Оля тогда работала там, писала ико­ны, нас служители — отец Николай и его сын, отец Василий — знали хорошо, особенно Алешу. Мы и раньше не раз были в этом храме.

После утренней службы началась исповедь. Алеша исповедо­вался очень доброму и милому отцу Николаю, который на каж­дый следующий озвученный Алешей грех удивленно восклицал: «Алексей Леонидович, как же так, неужели и это? Ничего, Бог простит; и это, и это? Не может быть — наговариваете на себя? Ну, ничего, ничего — все это простится». А Алеша все продол­жал печально, с мрачным и решительным видом зачитывать свои, как он считал, страшные грехи. Я-то знаю, что, скорее все­го, это были незначительные, мало от него зависящие, проступ­ки, раздутые им до размеров грехов. Он всегда судил себя стро­же, чем следовало бы. Но во время исповеди батюшке даже не­ловко было за него. Он поспешно накрыл ему голову и пообещал прощение, сказав, что будет молиться за него.

В это время я исповедовалась сыну отца Николая, отцу Василию. Алеша всегда восхищался его проповедями, трепет­но к ним обоим относился и всегда с теплотой о них говорил. Я тоже рассказала о своих грехах и покаялась. Самым же боль­шим грехом отец Василий признал тоску. Он строго сказал, что супруги не должны жить врозь и нужно сделать все воз­можное, чтобы жить вместе. Никогда не забуду как после ис­поведи, когда я отошла от отца Василия, у меня долго безоста­новочно текли слезы. Несмотря на все мои старания скрыть их, женщина, стоявшая рядом, заметила мое состояние. Она стала успокаивать меня шепотом, говоря, что это хорошо и что это слезы очищения.

 

Исповедовались мы с Алешей в разных концах храма, по бокам от алтаря. После службы мы нашли друг друга, и, ког­да народ стал покидать храм, к нам подошел отец Николай и сказал: «Потерпите, дорогие, сейчас вот обвенчаем две бога­тенькие пары и потом спокойно займемся вами».

Наконец мы дождались своей очереди. Почти все, кроме нескольких любопытных, покинули храм. Мы окоченели и от холода, и от ожидания. Естественно у нас не было, как у пре­дыдущих пар, ни свидетелей, ни друзей, ни близких (кроме Оли), ни людей с камерами, которые могли бы запечатлеть это событие — никому о нашем венчании мы не говорили. Венча­ли нас оба батюшки, и Оля что-то вслух читала вблизи по цер­ковной книге.

Все было прекрасно и таинственно. Колец своих у нас не было, поэтому пришлось воспользоваться кольцами моих ро­дителей. Кольца эти, вспомнив о том, что при венчании долж­но обменяться кольцами, дала мне перед отъездом моя мама. Они были нам обоим велики, сразу после венчания мы их сня­ли и больше не надевали. Своих колец мы так и не приобрели. Когда мы с Алешей в коронах обходили вокруг алтаря, на ме­ня вдруг нашел какой-то нервный смех — я с трудом сдержи­вала себя, душила в себе всхлипы. То ли это был смех сквозь слезы, то ли наоборот; то ли смешная ситуация во время это­го обхода вокруг алтаря. Возможно, это была невольная реак­ция на напряжение, которое как нарыв прорвалось, когда я увидела Алешу в валенках, тулупе, серьезного, оглядывавше­гося на меня, в соскальзывавшей с головы короне. В общем, ситуация для смеха была крайне неподходящая. Потом Але­ша спрашивал, что это на меня нашло? И добавлял, что и сам едва сдержался. Объяснил же он эти оглядывания на меня тем, что очень хотел увидеть меня в короне. Видок, конечно, у нас был еще тот! Так мы с ним и венчались — одетые во все теплое, храм восстанавливался, Алеша, как и положено в церкви, был без шапки.

Мы поблагодарили Отца Николая, отдали ему кагор, гос­тинцы для внуков — апельсины и яблоки, и он пригласил нас посидеть в трапезной, но мы, поблагодарив его еще и за это, пошли домой.

Вечером к нам пришли Владимир Михайлюк с Ритой — принесли яблоки и две кружки, спели поздравление, пожури­ли, что никого не оповестили. Мы их попросили и дальше не распространяться о нашем венчании. Потом пришла подруга

Оли Марина — поздравила нас и подарила старинную кули­нарную книгу. Эту книгу Алеша потом читал как произведе­ние искусства. В общем, все прошло, как мы и хотели, инког­нито. Да и они-то узнали о нас лишь потому, что и Марина, и Рита тоже были тесно связаны с церковью...

Когда мы приехали домой, в Екатеринбург, мама встрети­ла нас хлебом с солью и благословила иконой Казанской Божь­ей Матери, сохранившейся после ее с папой венчания. Венча­лись они, естественно, в советское время тайком. Потом при­ехали из Тюмени сестра Вера с дочерью Лерой, и было все до­вольно радостно и весело. Несколько дней спустя дочери мое­го старшего племянника Андрея, Майя и Женя, устроили для нас дома концерт: Майя играла на скрипке, Женя на виолон­чели. Обе пели, играли на пианино. Вскоре Алеша опять уехал в Пермь.

В целом же, 1994 год был для нас тяжелым. Правда, летом был мой отпуск, состоялась незабываемая наша поездка по северу Пермской области (через Соликамск в Чердынь и Ны- роб) с Федором Востриковым, его женой Ритой и фотохудож­никами Владиславом Бороздиным и Станиславом Чернико­вым. Но, вернувшись, мы узнали, что Виктор Болотов при смерти, дни его сочтены. Алеша так переживал, что, когда мы подошли к его дому, не сразу решился войти, послал меня вперед. Это была последняя — тяжелая, но одновременно и светлая его встреча с другом. Виктор был рад нашему прихо­ду, тому, что мы поженились, был как-то непередаваемо све­тел, старался держаться бодро. Даже встал с постели, попро­сив Веру дать ему висевший на стуле, приготовленный Верой, чтобы одеть его на Виктора после смерти, костюм. Несколько минут посидел, поговорил с нами на кухне. Потом, из-за силь­ной боли, вернулся в свою комнату на кровать, попил воды из Ныробского святого источника, которую мы привезли ему. Ушли мы от него с тяжелым сердцем. На следующий день Вера нам сообщила по телефону, что ночью Витя скончался. Произошло это 20 июня. Потом были отпевание, похороны и поминки у Веры.

После узаконивания наших отношений мы еще какое-то время продолжали жить в разлуках, хотя они были уже не так часты, и закончились совсем после окончательного приезда Алеши ко мне в 1995 году. Но и тогда, случалось, Алеша ездил по разным служебным и семейным делам в Пермь. А пропи­саться в Екатеринбурге он смог лишь в 1999 году, уже послесмерти моей мамы. Тогда он окончательно распростился с Пер­мью и пермской квартирой, разделив ее с Ольгой.

Алеша избегал разговоров о себе, старался не обременять никого своими проблемами и не отнимать тем самым время у собеседника. Лишь очень немногим он мог обмолвиться о лич­ных своих проблемах, мыслях и чувствах, да и то вскользь. Порой он нуждался в доверительном, откровенном общении, в литературных советах. Он находил одобрение и поддержку у своих друзей, к которым всегда очень тепло относился. Пе­речислю здесь лишь часть этих людей, связанных с писатель­ством. В Березниках и Перми это Виктор Болотов, Павел Пету­хов, Юрий Марков, Вячеслав Божков, Лев Давыдычев, Алек­сей Домнин, Владимир Радкевич, Надежда Гашева, Роберт Бе­лов, Ирина Христолюбова, Дмитрий Ризов, Семен Ваксман, Валерий Виноградов, Федор Востриков, Анатолий Гребнев, Виктор Соснин, Николай Вагнер, Николай Кинев, Александр Старовойтов; свердловчане Яков Андреев, Майя Никулина, Александр Кердан, Андрей Комлев, Сергей Кабаков, Влади­мир Чижов и многие-многие другие, близкие ему по духу и творчеству люди. Многих из них ныне тоже нет с нами.

Сокровенное, высказанное так емко в стихах и прозе Алек­сея, не может не задевать души внимательных и чутких чита­телей. Он ценил таких читателей выше авторов, верил, что они способны простить его заблуждения, понять и разделить со­мнения, быть собеседниками авторского сердца...

Именно таким читателем был он сам. Подобное сейчас про­исходит и со мной: через его литературное наследие, не отпус­кающие меня думы о нем и о нас, мною явственно ощущается некая связь с ним — правда, на новом теперь для меня уров­не, не материальном. Как когда-то во время наших временных разлук, я продолжаю мысленно общаться с ним, жду и нахо­жу его поддержку. Порой это похоже на некое наваждение. Как-то однажды он явственно спросил по телефону, что я сей­час делаю, чем занимаюсь? Я ответила, что читаю (не помню сейчас что именно). На это он мне сказал в обычной своей шут­ливой манере что-то вроде: «А ты читай только меня». Снача­ла я этому не придала особого значения, восприняв как шут­ку. Но сейчас, перечитывая некоторые, в том числе и его лю­бимые книги, я вижу: мне действительно важнее перечиты­вать то, что им написано или что связано с ним.

Алеша давно почувствовал трагизм происходивших в на­шей стране перемен, ощутил наметившуюся духовную дегра­дацию людей. Несмотря на кажущиеся после перестройки внешние признаки постепенного материального улучшения жизни, действия большинства людей стали направляться на удовлетворение эгоистических, сиюминутных интересов, на улучшение любыми средствами своего личного благосостоя­ния. Видел он и то, что есть у нас еще и другие мыслящие люди, озабоченные будущим, сохранением духовных качеств. Но их все меньше, они пребывают в одиночестве, от них мало что зависит. Причисляя и себя к таким, он написал однажды:

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: