Мая 2002 года моя жена и дочь навестили Решетова в Екатеринбурге.

Жена мне рассказала, Алексей был счастлив, очень счаст­лив со своей женой Тамарой. Наконец-то сбылось, хотя и на­половину, то, о чем он мечтал всю свою жизнь: теперь он имел свой теплый уютный дом, души не чаявшую в нем жену и вдохновение, как в юности — он писал с утра до поздней ночи. Иногда даже ночью вскакивал с постели и с трудом (он тогда уже ходил неуверенно) добирался до стола, чтобы на клочке какой-нибудь бумаги записать прущие из него строки...

Мне много раз приходилось от него слышать в Перми из пушкинских «Египетских ночей»:

«Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотворца есть его звание и прозвище, которым он заклеймен и кото­рое никогда от него не отпадает.

Публика смотрит на него как на свою собственность; по ее мнению, он рожден для ее пользы и удовольствия. Возвра­тится ли он откуда-нибудь, первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы что-нибудь новенького? Задумается ли он о расстроенных своих делах, о болезни дорогого для него человека, тотчас же пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно, что-нибудь сочиняете? Влюбится ли он — красавица его покупает себе альбом и ждет уж элегии. При­едет ли он к человеку, почти с ним незнакомому, поговорить о важном деле, тот уж кличет своего сына или дочку и заставляет читать стихи такого-то, и стихотворца уго­щают его же изуродованными стихами. И это еще цветы ремесла! Ягодки горше...*

В Перми все друзья и знакомые, а их у него была тьма, счи­тали Решетова своей собственностью, существующей для их пользы и удовольствия. Это его бесило: «Я ничья собствен­ность. Даже не божья. Бог не собственник». Но только лишь в конце жизни своей в Екатеринбурге освободился он от при­тязаний всех друзей, знакомых на него. И стал по-настояще­му свободен. А ныне Алексей не воспоминаний достоин — больших раздумий, и не только о нем самом и о людях его ок­ружавших, но прежде всего о том, что государство натворило со всеми нами в XX веке.

Перед отъездом моей жены и дочки из Екатеринбурга Регле­тов подарил нам свою последнюю книгу стихов «Темные све­ти» с надписью: «Валерию и Надежде Виноградовым, близ­ким, дорогим людям, от всего сердца. А. Решетов. 25.5.2002 года». Было это всего лишь за два месяца до его внезапной кончины.

Думаю, уходя из жизни, Алексей вполне мог бы оставить на своем письменном столе точно такую же записку, как Виктор Петрович Астафьев, его старый друг. «Я пришел в мир добрый, родной и любил его бесконечно. А ухожу я из мира чужого, злобного и порочного. Мне нечего вам сказать на прощанье».

Да, мог бы, вполне мог. Но не оставил подобной записки, потому что никогда не осуждал тот мир, в котором жил, каким бы этот мир ни был, он любил его.

Вот, пожалуй, и все.

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

Валерий Виноградов закончил работу над своими воспо­минаниями об Алексее Решетове за три дня до собственной мучительной кончины. Исключительно честный талантли­вый человек, он обладал одним свойством, помешавшим ему в полной мере реализоваться как литератору — его тре­бовательность к самому себе переходила все мыслимые границы. Свои сценарии, рассказы, повести он уточнял, шлифовал, переделывал десятки раз, стремясь к абсолют­ному совершенству и, не умея вовремя остановить этот про­цесс, бросал почти все, над чем работал...

Воспоминания об Алексее Решетове он писал, находясь в полном смысле слова на смертном одре, превозмогая чу­довищную слабость и боли в уничтожаемом раком теле. Однако и физические страдания не отменили его требова­тельности к себе. Оставались считанные дни его жизни, а он все переделывал и переделывал, не поднимаясь с посте­ли, уже написанное. За три дня до кончины, не в силах уже держать в ослабевших пальцах карандаш, он надиктовал мне еще несколько страничек уточненного текста. Так что воспоминания эти — не только словесный памятник Алек­сею Решетову, но и самому Валерию Виноградову. Он ос­тался верным своей натуре до конца — в полном смысле этого слова.

 

Дмитрий РИЗОВ

О, МАТЕРЬ ПОЭТА — ГАЗЕТА

НА СТАНЦИИ ЖИЗНЬ ¹

ни, среди люда барачного, тертого и битого, клейменого и бес­правного, обойденного почти всеми плодами культуры, знав­шими от нее самый край: кино, гармонистов «под шафе», да еще радио с патефонами. Многие из этих людей искали забве­ния на дне винного стакана, буйствовали во хмелю. Но в то же время они имели в себе нечто очень важное для детей, живу­щих среди них; в этом нечто заключались крупицы участли­вости, доброты, жалости к слабым — остаточки от разгромлен­ного христианства в среде повального атеизма... На них-то, на нравственных «мощах» этих, выживало наше поколение — детей, обожженных ГУЛАГОМ, войной, послевоенной безот­цовщиной...

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: