Иеромонах Никон (Сергей Петрович Преображенский) (1899-1961)

 

Блажен муж, бояйся Господа,

в заповедех Его восхощет зело.

Пс. 111, 1

 

Теплый осенний день долго морил духотой. Даже бли­зость моря не помогала. Хотелось прохлады. В суматохе большого города вечер был бы не так заметен, как в ти­шине окраины. Хочется подальше уйти от шума, грохота, спешки, всего, что так неотделимо от жизни морского I юрта. Для этого садимся в трамвай, который делает круг почти за городом. Пустеют вагоны, приближаясь к конеч­ной остановке. На повороте все устремляются к окнам — море! Сине-фиолетовое, темное, точно вздувшееся, оно кажется чужим, странно чужим, непривычным для при­езжих, привыкших к скромной неяркой природе Русского (Севера. Вот и остановка. От нее можно уже пешком дойти до маленького, скрытого садами Успенского монастыря. К его воротам по асфальтированной дорожке мимо садов со зреющими плодами айвы плетутся несколько согбен­ных фигурок. Старушки идут к вечерне. В будни народу немного, а вот в праздники монастырь расцветает яркими пестрыми украинскими нарядами и тишину храмов спу­гивают звонкие, певучие голоса нетерпеливых и беспо­койных хохлушек.

Скоро к вечерне откроют двери храма. Как он не похож на те храмы, что стоят в центре России. Гладкие, сверка­ющие белизной стены, портик с колоннами придают ему вид скорее дворца, чем храма.

Впрочем, здесь после яркой сочной зелени, после ослепительного солнца, немилосердно жгущего непри­вычную кожу, даже после воздуха, напоенного густым и тягучим, как мед, ароматом зреющих плодов, особенно хорошо. Прохладно и скромно. Отдыхают глаза, уши — всё отдыхает. Сразу же, войдя в пустой еще храм, ничего нельзя увидеть, но, постепенно привыкнув, глаза разли­чают всё и всех. Начинают собираться монахи. Проходят вперед клиросные, остальные становятся в ряд вдоль сте­ны. Сразу же замечаешь, что здешние монахи любят чет­ки из плодов кустарника, который зовется в народе «Богородицыны слезки».

Интересные плоды. Не больше горошинки, серова­тые, отполированные самой природой до глянца, они будто специально растут для четок. Очень твердые зер­нышки держатся на ломком стерженьке, проходящем каждую горошинку насквозь, - Умелым рукам остается только скрепить проволочкой каждую, соединив в при­вычные десятки. Более крупные узловые, отделяющие каждый десяток, режут из лоз винограда, как и крести­ки, лакируют — и четки готовы. Некоторые носят чет­ки, сделанные целиком из кусочков лозы. И те и другие постукивают при малейшем движении. Может, поэтому их предпочитают плетенным из шерсти и сутажа и чаще всего носят монахи, чтобы не забываться, удерживать мысли, сосредоточивая их на одном. Наверное, такой звук сразу же может вернуть внимание, если только чуть отвлечешься.

Среди проходящих монахов вдруг мелькнуло знако­мое лицо. Неужели это отец Никон? Вот почему он исчез, не видно его стало в Сергиевой Лавре. Слышно было, что перевели куда-то. Значит, здесь он, отец Никон! И здесь он такой же. Как и прежде ходит в потертой, видавшей виды рясе. И здесь ему находится масса дел, и здесь он всё куда-то спешит, чем-то занят. Всё такой же неугомон­ный. Такой же и... не такой. В открытом, простодушном взгляде, в выражении приветливых глаз затаилась грусть. Не минутная, под настроение, а, видимо, уже давно прию­тившаяся. Давно. С тех пор как северное небо над Лаврой Преподобного Сергия сменилось для него на жаркое одес­ское. И здесь ему находится много дел, да и сам отец Ни­кон не умеет без них обходиться. Всё его интересует, всё хочет он знать до конца, во всё вникнуть, чтобы в любую минуту можно было кому-то помочь. Таким его помнили и в Лавре.

Братия монахи, особенно молодые, видели в нем ходя­чую энциклопедию. Казалось, он знал всё. И не только сам знал, но и с удовольствием, с радостью делился своими знаниями со всеми, кто только проявлял хоть малейший интерес к тому, что так увлекало отца Никона. Особенно близкой и своей была ему русская история, археология, изобразительное искусство. На всё он умел откликаться.

Увлеченность искусством, широта интересов, глубина знаний и постоянная жажда обогащаться ими не отдаля­ли отца Никона, не отрывали его от реальной обстановки, от людей, рядом с ним живших. Величие человеческого духа, особенно полно раскрывающееся в гениальных произведениях искусства, свободно и легко настраивало мысли и чувства отца Никона на молитвенный лад. Всю жизнь почти (он пришел в Лавру уже пожилым челове­ком) жажда знаний оберегала его от страшных и подчас мучительных надломов, нередко оставляющих в душе глубокие и незаживающие раны. Знания и через них по­стижение величия Божия, Его промысла в жизни каждого в отдельности и всех вместе.

Была ли у него мечта с юности посвятить себя мона­шеской жизни, или вспышки такого желания появлялись на разных этапах нелегкого пути, всё углубляясь, — труд­но сейчас сказать. Одно то, что он сразу же поспешил к Преподобному Сергию, как только это стало возмож­ным, уже говорит о вполне сложившемся намерении, буд­то только и ждавшем своего осуществления.

Отец Никон жил в Лавре с первых дней ее откры­тия. Он описывал движимое и недвижимое имущество Лавры, занимался инвентаризацией во время возвраще­ния монастыря Церкви. Конечно, все его мысли, хотя он и жил в последние годы в Одесском Успенском мо­настыре, были у Преподобного игумена. Приморский монастырь не смог ни вытеснить, ни затмить самых яр­ких и незабываемых страниц в жизни старца. Всё его на­стоящее, свое, родимое осталось за лаврскими стенами. Там, далеко-далеко, у мощей Преподобного Сергия (имя которого дано было отцу Никону при крещении) посто­янно, неотступно были его мысли, его мечты. И, может, не случайно именно в Сергиевой Лавре при постриге Сергею Петровичу было дано имя ближайшего ученика и последователя Преподобного Сергия — преподобного Никона. Как ни посмотри — всё, решительно всё свя­зывало его невидимыми, неослабными узами с Лаврой. А надо было мириться с тем, что он в Одессе. Вот и осень тут ароматная, щедрая, яркая. Кругом виноград, фрук­ты. Недалеко, почти рядом с храмом, начинается сад. Невысокая металлическая арка у входа обвита зрелым виноградом. Его золотистые грозди свешиваются над го­ловой, маня к себе. Казалось бы — сказка! Изобилие пло­дов земных, тишина, храм рядом, забот вдоволь — чего еще надо? Всё есть. Нет рядом Лавры.

И от этого жизнь наполняется неотвязными воспо­минаниями, а всё, что перед глазами, кажется сном. За­крыть бы глаза — и вот сейчас всё исчезнет, и вновь при­ветливые лаврские храмы распахнут двери. Не пышная южная растительность, а скромные, редкие, узловатые деревца небольшого лаврского садика за Трапезной цер­ковью, кустарнички, белый ангелочек у фонтана, арки ограды, заполненные дровами, зеленые скамейки, склад, образок над входом в братский корпус — всё свое, знако­мое, родное. Отсюда уже никуда не тянет, никуда не хо­чется. Разве только к самому Преподобному игумену. Да, родина — она одна! Не говоря уже о том, что неповтори­мая красота древнего зодчества тут, у Преподобного, так укоренилась, что другого такого места нет больше, и по­хожего даже нет. И люди тут другие.

В Лавре — вся Россия. Со всех концов, ото всех мо­рей всеми путями люди идут, едут, плывут, летят к Пре­подобному. С первых дней обновления обители, с тех памятных дней, когда еще рака Преподобного временно стояла в Трапезной, когда древние соборы обрастали ре­монтными лесами, когда потускневшая роспись вновь оживала под руками реставраторов, тянулись паломни­ки, чтоб увидеть своими глазами чудо, вновь припасть к священной гробнице молитвенника за Русскую зем­лю, помолиться и облегчить душу, попросить совета, разрешить недоумение. За многие годы изголодались они, «скорбящий же и озлобленнии, милости Божией и помощи требующий». Обновлялась Лавра, спешили к ней за обновлением и многочисленные богомольцы. Спешили простые, едва грамотные, и умудренные знани­ями и опытом, спешили крепкие верой и сомневающи­еся, спешили старцы и молодые. И всех их ждало бла­гословение доброго старца-основателя — Преподобного Сергия. Благословение незримое, духовное, ощущаемое не всегда и не всеми, и благословение видимое, понятное, близкое всем в той приветливости, чуткости, вниматель­ности, с какими встречали богомольцев лаврские мона­хи. В это-то отец Никон уходил всей душой. Никогда он не проходил мимо заданного ему вопроса, не отстранял­ся и от малейшего желания со стороны приходящих, ин­тересующихся чем бы то ни было. И кто бы ни спраши­вал — от малолетки до глубокого старца, — всем отец Никон находил время ответить, разъяснить, и так, что уже после и тени неясности не оставалось. В его ответах привлекало всегда глубокое сочувствие, понимание и не­скрываемое желание как-то помочь, может, чем-то облег­чить душу совопросника.

Многие, вспоминая и жалея старца, так и не доживше­го до исполнения своей мечты — вернуться в родную об­итель, говорили о нем, что он умел и старался всегда ото­греть душу любого, кто бы он ни был. Его желание добра воскрешало в людях веру в то, что еще можно встретить в других сочувствие, хотя бы просто стремление помочь. Хотя бы только намерение! Отец Никон был тому живым примером. Он стремился ободрить — и ободрял. И уте­шал. Его подкупающая простота без красноречивых дово­дов убеждала — жив Господь Бог мой, и жива будет душа моя (см. 1 Цар. 20, 3; 25, 26 и др.). Если жива чья-то душа силой веры, жива тогда, когда многие, многие застыли, если эта живая душа способна откликнуться, тогда можно облегченно вздохнуть и можно надеяться, что та же сила веры, тем более в Лавре Преподобного Сергия, по его свя­тым молитвам, воскресит и обновит многих, лишь бы искали и стремились. Жива будет душа моя и восхвалит Тя, и судьбы Твоя помогут мне (Пс. 118, 175).

Да, он скончался бы от разлуки со своей любимой свя­той обителью. Трудно сказать, что послужило причиной его перевода в Одессу, в Успенский монастырь. Скорее всего совокупность условий, в которых оказалась Лавра Преподобного Сергия. Отец Никон очень уж стал заме­тен здесь со своей просветительской простотой и мно­гогранными знаниями. Благодатные дарования, какими наградил его Господь, так и светились во всем его ветхом, уже старческом, облике. Так как люди нуждались в те­пле, особенно теперь, в тепле духовном, то святая про­стота старца всегда тянула (как магнит тянет частички железа) за собой толпу людей разного вида и возраста. Он шел, например, к Троицкому собору, шаркая своими донельзя худыми и стоптанными башмаками, шел со­гбенный, сутуленький, но светлый и добрый, шел и всё время что-нибудь да говорил, говорил: не может же он не говорить и идти совсем молча — как это возможно? Нет, он не в силах молчать, когда около него люди. Он хочет сеять семена жизни, добра, правды. Как добрый сеятель на поле, бросает он семена полной десницей. Иные зерна попадают в борозду, иные в траву, иные совсем на сухую, утоптанную дорогу, иные на камни (см. Мф. 13, 3-8), так и слова отца Никона. Идет он сов­сем уж неровной походочкой, сильно шмыгает своими больными ногами и всё-таки рассыпает словеса направо и налево. Он будто уж знал, что скоро, скоро его здесь, в Лавре Преподобного Сергия, не будет и так старался и много ходить, и много говорить.

«Отец Никон, — на бегу спрашивает старца юная сту­дентка, — а этот вот храм давно ли построен? » Старец, не останавливаясь и не разгибаясь, всё так же шаркая башмаками, отвечает, да так всё толково и точно, в каком веке построено это сооружение, и кем, и как. Всё он знает, удивительно, как он всё помнит?!

К отцу Никону вполне приложимы слова святого апо­стола Павла. Обращаясь к христианам, святой апостол языков говорит: Со слезами каждого из вас я учил день и ночь непрестанно. И ныне предаю вас, братия, Богу, мо­гущему вас сохранить (ср. Деян. 20, 31-32).

Никто, может быть, из братий не видел открытых слез отца Никона, но то, что он плакал много и плакал не только простыми слезами, но и слезами кровавы­ми, — несомненно. Очень часто ему приходилось стоять у раки Преподобного Сергия, так как он числился на по­слушании в Троицком соборе, а чередные иеромонахи не всегда точно приходили сменять своих собратьев, особенно молодые иеромонахи то проспят, то пробол­тают где-либо или вообще поленятся. «Там отец Никон подменит», — скажут себе. И вот отец Никон почти всех их подменял и выручал. И делал он это безропотно. По­этому ему приходилось стоять у раки Преподобного по нескольку раз в день. Петь он, конечно, совсем по­чти не умел, да и трудно это ему было. Но возгласы да­вал слышно и внятно. Только стоять-то ему было очень трудно. Ноги сильно больные, сам весь слабенький, всё у него почти худое, одежда, клобук, а уж башмаки... и живого места, как говорят, на них не было — все в ды­рах. И стоит молится. Руками всё облокачивался на до­щечку, что у раки лежит в виде полочки, держался. И вот облокотится на эту полочку, не то стоит, не то, Бог знает, как держится на ногах. А сам всё вбок глядит: не идет ли кто помоложе сменить его, выручить? Не пошлет ли кого Преподобный ему на помощь?

Преподобного Сергия и преподобного Никона, имя которого носил, он любил, наверное, больше всех мона­хов и служил им в Троицком соборе с большим благого­вением. Конечно, чистоту он никакую не наводил в собо­ре, хотя и числился там как старший смотритель, скорее сам на своих больших и махрастых башмаках мусору приносил немало.

У отца Никона было еще послушание, кроме Троицко­го собора. Он являлся как бы «градусным управителем». В его ведении было до десятка, а то и больше градусни­ков, которые были развешены по разным храмам. И вот отец Никон с бумажкой и карандашом каждый день, а то утром и вечером, ходил по храмам, проверял эти граду­сники, определял, какая влажность в том или ином хра­ме. Всё это он записывал на своей бумажке, и потом Бог весть куда он эти листочки девал. Но и это дело он совер­шал весьма ревностно и регулярно обходил все эти места. Особенно трудно было ему с этим послушанием зимой, когда ударит сильный мороз или закрутит вьюга. Куда там идти! Сиди в своей келии. Нет, отец Никон, с головы до ног закутанный теплыми тряпками, шарфами, отправ­лялся на свое послушание.

Дивный был старец, трудолюбивый, терпеливый и мо­литвенный. Много сил положил он у Преподобного Сер­гия. Много потрудился он на святой земле. И вот — раз­лука. Всё это милое, дорогое надо было оставить; обжи­тое, пережитое, за столько лет ставшее родным — поки­нуть, и, быть может, навсегда; может, больше не придется и увидеть всё это.

Отца Никона неожиданно перевели в Одессу, в Успен­ский мужской монастырь. Хотя это место и является дачей святейшего патриарха, всё же трудно было отцу Никону переезжать туда. Проводя последние дни в святой Лавре, он как-то старался больше поделать, больше походить, помолиться в милом, родном месте. Всё стало ему еще до­роже, еще милее и роднее. Даже со своими градусниками он стал обращаться по-другому. Теперь он их более тща­тельно рассматривал, вертел в руках, вешал на гвоздик, потом, постояв немного, вновь снимал и опять крутил их в руках. Видно было, что старцу тяжело было прощать­ся со всем, что он делал в Лавре.

Особенно же ему дорог был Преподобный Сергий. Как же ему трудно было расставаться с ним! Как же горя­чо он любил угодничка Божия! Добрых двадцать лет отец Никон был в его святой Лавре. Треть всей жизни своей он прожил здесь.

Не меньшей мукой для старца было видеть своих ду­ховных чад, которые, узнав о переезде своего духовного отца в Одессу, сокрушали сердце отца Никона своими слезами и воздыханиями. Так и ходили они за ним кучкой, стараясь чем-либо угодить старцу, сделать ему что-либо приятное.

О, это чувство святой дружбы, святой привязанности, святой преданности! Наверное, нет во всем свете более сложного и более печального чувства, чем это! Чувство разлуки, разделения, раздирания сердец, разъединения их... И вот ведь чем сильнее, чем святее привязанность од­ного сердца к другому, тем больше муки душевной, боль­ше страданий должно перенести. И эта разлука, особенно на духовной почве, непременно бывает связана с сирот­ством.

Еще давно было сказано Господом Богом: Дети ваши будут сиротами (Исх. 22, 24). А Премудрый говорит: Си­ротам будь как отец (Сир. 4, 10). А разве Господь наш Спаситель не говорит Своим возлюбленным ученикам об этом сиротстве? И, зная, что это сиротство мучитель­но и связано с глубокими тяжелыми переживаниями, Он тут же утешает учеников и нежно говорит им: Не оставлю вас сиры (Ин. 14, 18).

Да, у отца Никона в Лавре оставалось много сироток духовных. За двадцать лет пребывания в Лавре разве не сроднились с ним многие сердца? Узнали его душу, доверились ему полностью. И с чем только они к нему ни приходили?! «Батюшка, отец Никон, вот у меня большой палец на ноге заболел», — говорила ему не­молодая женщина. «А у меня мама с печки упала, ба­тюшка, да разбилась; помолись за нее, отец Никон, ее зовут Акулина...» А худенькая девочка к нему со своей личной просьбой. Здесь уже старец не мог дальше идти. Он обычно приостанавливался, наклонялся еще ниже к говорившему дитяти и внимательно выслушивал. «На экзамен я сейчас пойду, батюшка, помолись обо мне. Арифметика трудно дается». Так и отвечает старец всем. Кому маслица даст от Преподобного, кого бла­гословит наскоро, а кого и просто потеребит ласково по головке.

И вот в последние дни перед разлукой этих «спросов» вдвое больше стало. Старцу буквально не давали спо­койно добраться до Троицкого собора. Размахивая ши­рокими потертыми рукавами своей многолетней рясы, еще сильнее поднимая пыль башмаками, спешил он в со­бор. А клобук у него!.. Ни у кого из братий такого не было. Это уж определенно. И свою форму-то он давно потерял, на клобук мало был похож: весь перекосился, расклеился. Да батюшка его правильно никогда и не носил. Всегда он у него на голове был надет криво. По правде сказать, он ровно-то не мог держаться на голове, потому что был ужа­сно широк и разлажен.

Кроме того, упомяну о том, что батюшка отец Никон от своей энергичности, всецелой напряженности очень много потел. Когда он передвигался по двору Лавры, особенно летом, то с него градом лил пот. Видимо, по­чки старца были сильно подношены. Особенно потной была голова, на которой волос совсем почти не было. От­сюда становится понятным, почему у старца клобук был весь развален — от обильного пота. И вот, чтобы струй­ки пота беспрепятственно стекали с головы и чтобы клобук хоть как-то на ней держался, старец сделал так: он пришил к внутренней его части такие — как их назвать-то? — три свернутые или скрученные из тряпок

шишки, на которых и держался клобук на голове, а меж­ду ним и головой были большие зазоры, где проходил воздух и стекал пот.

Вот сижу и вспоминаю давно умершего старца. На­прягаю свою память, хочется вспомнить всякую малость из его многотрудной жизни. Хочется нарисовать навечно его старческий образ в душах других. И что ни больше вспоминаю, то больше оживает он предо мной, как бы выходит из области тумана, проступает всё ярче и ярче, как бы встает старец из своей холодной могилки и идет навестить любимую им Лавру. И с каждым новым воспо­минанием образ отца Никона, дорогого батюшки, стано­вится всё милее и милее.

После перевода в Одессу он еще раза два бывал в Лав­ре. Приезжал навестить, а может быть, уже и проститься навсегда с родным местом. Видел я его и в предпоследний приезд. Это было примерно в 1960 году, то есть за год до его смерти. Всё такой же. Только как-то больше побе­лел, посветлел. Энергичность всё та же. Волос на голове совсем уже не было. В Одессе-то ведь ему еще жарче ста­ло. Как-никак, а Лавра — север, Одесса — юг. Но, помню, старец нисколько не жаловался на свою судьбу. А просто в обильных словах, как и раньше, рассказывал он о своей новой жизни.

Помню, старец со слезами благодарил Бога, что духов­ные дети его не забыли: приезжают к нему в Одесский монастырь, рассказывают про Лавру и этим доставляют старцу большое утешение.

В связи с этой последней встречей с отцом Никоном хочется привести несколько рассказов, отвечающих это­му настрою.

 

***

 

Это происходило в Сарове.

«Не оставь дев моих», — молил со слезами старец Се­рафим Пречистую Деву. Она же, сияя небесной красо­той, обещала заботиться о них... Старец говорил: «Вот я собрал их, Владычица, но сам управить их не могу». Царица же Небесная, утешая старца, говорила: «Я тебе во всем помогу. Кто их обидит, оскорбит — будет на­казан, ибо эти девы возлюбили Сына Моего, прине­сли Ему всё: и юность, и знатность, и красоту девства, за что получат венцы нетленной жизни. Скоро будешь с нами», — тихо сказала Она старцу и... видение исчезло в утренней дымке.

 

***

 

Женщину с тремя малыми детьми бросил муж. Она пришла в отчаяние и решила утопиться в Москве-реке. С грудным младенцем идет она поздним вечером на реку. Выбирает безлюдное место, но везде народ. Наконец на­ходит место совсем пустынное, устремляется к берегу... Вдруг откуда ни возьмись появляется человек, похоже, что священник. Несчастная снова ищет безлюдное место. Находит, снова готова броситься в воду... Вдруг опять че­ловек появляется. И так несколько раз. В конце концов подходит к ней прохожий и говорит: «Что ты здесь всё бродишь? Долго я наблюдал за тобой...» И бедная женщи­на со слезами рассказывает ему о своем горе. «Иди в цер­ковь и причастись, — говорит незнакомец, — и не горюй. Господь всё устроит». Она пошла в церковь, исповедалась, причастилась. Горе ее утихло. Вскоре дети ее (двое) были взяты учениками на работу, со временем стали хороши­ми мастерами. Зажила мать, по милости Божией, хорошо, и дети ее вышли в люди.

 

***

 

Море бушевало. Корабль, на котором плыл Григорий, мог потерпеть крушение. Шум, плач и вопли на палубе... Григорий пламенно молился: «Господи, ради молитв моей родной мамы, спаси...» Мать в это время находилась да­леко, в городе Назианзе (Каппадокия). И корабль уже покрывали волны, юноша и все, кто был на корабле, неожи­данно увидели на волнах мерцающий образ светлой Жен­щины. Точно призрак, Она спешила к кораблю, грозные волны обдавали Ее брызгами. Она подступала всё ближе и ближе... Наконец, к великой радости всех, корабль стал выравниваться и направился к берегу.

 

***

 

Она так и умерла, не дождавшись, когда сын образу­мится. А он вовсю гулял, пил, шарлатанил. Но вот од­нажды ему очень захотелось почему-то причаститься. Задумался сын и сказал себе: «Как же я всё-таки худо живу, немедленно надо ехать в Троицкую Лавру, мать моя очень любила это место...» Поехал. Был на испове­ди. Причастился. Стало светлее на душе. Вернулся до­мой. Встречает его у калитки соседка и говорит: «Коля, а я видела твою маму, она пришла ко мне веселая, ра­достная, всплеснула руками да и сказала: “А Коля-то мой, Коля...” — и скрылась». Сын был поражен этим. Он еще более удивился, когда узнал, что видение сосед­ке было в тот самый час, когда он ехал в Лавру на испо­ведь, то есть в 4 часа утра. Растрогался Коля и сказал: «Как же заботится мать о сыне! Так вот выразила она свою радость».

 

***

 

Он лишился матери, а вскоре и любимой жены. На руках осталось четверо малолетних детей. Годами еще не старый — сорок пять лет. «А. П., да что это ты мед­лишь да тоскуешь, — говорили соседи, — бери любую женщину да живи припеваючи».

«Нет, — подумал А. П., — так не будет». Положив на груди широкий крест, он сказал: «Иду в священники...» Это было вечером. Принятое решение отдать свою жизнь на служение Богу и людям принесло ему спокойствие и умиротворение. Во сне он увидел сияние, будто бы два облачка вились на ветру... Из этих облачков образовались две светлые женские фигуры. Вот они совсем рядом. Лица трудно различить от сильного света. Вдруг раздается та­кой знакомый и милый голос: «Сынок, с праздничком!..» Это были умершие мать и жена А. П., явившиеся выра­зить свою радость в связи с благочестивым намерением сына и мужа.

...Мы привели подлинные истории, имеющие то или иное отношение к повествованию об отце Никоне. Горечь разлуки, радость новой встречи, утешение, за­бота о спасении своих оставленных сироток и, наконец, благодарная радость в связи с верными решениями тех или иных вопросов, относящихся к судьбам своих ду­ховных детей, — всё это как нельзя лучше характеризует отца Никона как духовника, всецело болезнующего ду­шой за свое словесное стадо.

Отец Никон за двадцать лет жизни под покровом Пре­подобного Сергия духовно окреп и на крыльях веры и по­слушания перелетел на юг, чтобы там довершить свой жизненный путь.

Но Господь судил отцу Никону успокоиться от тру­дов не в Одессе, а в родной ему Троице-Сергиевой Лавре. В 1961 году зимой он приехал в последний раз к Препо­добному Сергию, чтобы проститься навсегда и уехать в Одессу. Взял он лаврской земельки, которой завещал своим духовным детям присыпать его могилку, и, за­казав обратный билет в Одессу, отправился в Москву к поезду. Но неожиданно так сильно разболелся, что слег в Москве и скончался на руках своих духовных чад. Отпевали его в Лавре Преподобного Сергия, которого отец Никон возлюбил всей душой и который благово­лил снова принять его к себе и упокоить рядом со сво­ими учениками.

В тени густых ветвей приютилась бедная могилка. Же­лезный крест чуть-чуть покосился. На маленькой жестя­ночке, что прикреплена ко кресту, надпись: «Здесь поко­ится прах иером. Никона, в миру — С. П. Преображенс­кий. 1899-1961 гг.».

Так вот где он нашел себе вечный приют, этот милый Христов труженик! Вот куда привела его милостивая спа­сающая десница Божия! Это он здесь скончал свой мно­готрудный земной путь... Так и умер бедный и милый старчик в объятиях своей любимой Лавры. Кто может рас­крыть нам его последние тайные переживания, кто считал его старческие слезы в предсмертный решающий час?! Но успокойся, милый подвижничек Сергиев. Лежи мирно и безмятежно. Лавра Сергиева тебя не забыла. Она, как лю­бящая мать, хранит о тебе самую светлую, благодарную память. И если ты в свое время потрудился в ней, отдавая свои последние силы, то и она, святая обитель, останет­ся ли в долгу, чтобы не воздать тебе должную награду?

Не скорби, милый старец, и о своих духовных ча­дах, что оставил ты. Ни одна душа из них не погибнет, ни одно доброе семя, брошенное тобою в их сердца, не заглохнет. Все они также помнят о тебе, о твоей без­мерной любви к ним, о твоем большом отеческом сер­дце, в котором все они находили для себя тепло и отраду. Увидишь ты их всех там, в горнем храме Святой Троицы, увидишь и соединишься с ними вечным союзом блажен­ной райской любви. И никто уже нас не разлучит тог­да, никто не позавидует вашему святому счастью, никто не поревнует вашей чистой, искренней, детской взаим­ной любви. Там нет зависти, нет клеветы, нет ревнивого ока, там одна небесная святая простота. Там дружба, ра­дость, свет и любовь.

А теперь пока лежи в этом тихом уголке под сенью голубого неба. Твоя могилка не зарастет сорной травой и колючим кустарником. Любящие тебя сердца всегда придут к тебе, навестят тебя и тихо расскажут, как жи­вому, о своих скорбях и радостях. Они расчистят от му­сора и травы дорожки, ведущие к твоей бедной могил­ке, они любящей рукой посадят на ней незабудки. Они прольют здесь, у твоих ног, не одну горячую слезу. И ты, старчик Божий, услышишь их. Разлука наша ско­ро и, может быть, очень скоро кончится, и тогда все мы соединимся во Христе... Мертвый о Христе воскреснут первее (1 Фес. 4, 16)

Вечная тебе память, наш милый собрат, старец и отец. Скоро радостное свидание и... вечное блаженное едине­ние всех во Христе.

 

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться: