Стихира Преподобному Сергию Радонежскому. Предварим наши воспоминания о старце Иларии не­сколькими назидательными историями

 

Предварим наши воспоминания о старце Иларии не­сколькими назидательными историями, душеполезными как для монашествующих, так и для мирян.

В семье было одиннадцать детей. Самому старше­му — шестнадцать лет. И что дивно — все ребятиш­ки, ни одной девочки. Но все — родные дети одной ма­тери. Мать говорила, что отец был хороший, добрый семьянин, но такая вот его судьба. То жил на стороне, то вдруг смертельно заболел, и... как-то в зимний вечер его разом не стало. И самое скорбное, что и умер-то он на чужбине.

Одна осталась. А их одиннадцать, один другого мень­ше. Мать всех их любила, за всех переживала и... горячо молилась Богу о их будущей судьбе. Но особенно она была привязана к самому меньшему сыну. Он ведь последний плод ее мук, и физических и духовных, духовных — пре­жде всего. Да, это были годы ужасных переживаний. Мать еще так никогда не страдала, не мучилась, как в тот год. Она только-только похоронила своего любимого мужа. А как они были привязаны друг к другу! Кто измерит глубину их взаимной нежной любви?! Тогда она носила своего последнего дитя во чреве и разве что милостью Бо­жией осталась жива. И сейчас она не может вспоминать без трепета ту темную холодную ночь, во тьме которой она, как безумная, бежала к зловещему высокому обрыву, за которым зияла бездонная пропасть...

Кто ее гнал на погибель, она не знала, только в душе ее звучали, как бы помимо ее воли, слова: «Если Ты изба­вишь меня от смерти, я даю обет посвятить это мое не­винное дитя Тебе на служение...»

Каким-то чудом она не погибла. А через семь дней увидела того, кто должен был исполнить ее материнскую клятву...

Ребеночек был резвый, крепкий и удивительно спо­койный. Он как бы один только знал тот обет, который был произнесен той страшной темной ночью у обрыва. И он как бы затаил эту тайну в своем маленьком сердце и рос тихим, вдумчивым и нежным сыном. Мать долго не говорила ему о том, что знала только она и Господь. Но вот сегодня, когда они все собрались в день памяти своего умершего отца и мужа, она решила сказать млад­шему об этом...

Ему было уже четыре годика, и он вполне мог осмы­слить всё, что она ему откроет. Когда дети пообедали и разбежались кто куда, она нежно взяла Сережу (так зва­ли малютку) за руку и повела в свою спальню. Там она посадила его на кровать, а сама встала на коленки около его ног и зарыдала...

Ребенок не испугался, тихо сидел и бесконечно родны­ми глазками смотрел на свою мать. Она же от сильного волнения не могла сказать ни слова, и только обрывки речи вырывались из ее груди: «Дитя мое милое... обет... обет...» — и еще сильнее заливалась слезами.

Сережа тихо встал, подошел к ней, нежно обнял ее и не по годам серьезно и твердо сказал: «Мама, я всё знаю, я выполню твой обет...»

Отец Сергий стал хорошим священником, многие души привел он ко Христу и принес Церкви Божией не­малую пользу. Он с честью исполнил обещанное матери и молил Господа и за своих родителей, и за свою семью, и за своих многочисленных родных.

Сколько людей берет на себя множество обещаний! Дают слово родным, друзьям, знакомым, ручаются что-то исполнить... Кому-то, наиболее честным, правдивым, это удается, а большинство забывает о своих словах. Но как всё-таки это низко! Кто-то, например, обещал при­нести другу нужную вещь или книгу. И вдруг забыл всё это по рассеянности, халатности. Друг в назначенный час ждет своего приятеля, а он давно забыл обо всем и при встрече придумывает всякие причины, помешавшие буд­то бы ему выполнить обещанное.

Ах, Боже милосердный! Дрожь проходит по моему телу, когда я вспоминаю о таком обещании, невыпол­нение которого не искупится целой вечностью. Имею в виду обещание быть ревностным христианином, свято хранить веру и любовь к Богу, данное при Кре­щении, — выполняем ли мы его? Монашеское обеща­ние — обеты, данные вполне сознательно при святом пострижении, — тоже, быть может, не выполняем?.. А пастырское обещание пасти стадо Божие усердно и самоотверженно, чтобы не погибла ни одна душа, искупленная кровию Сына Божия, — тоже?..

Да, мой милый и дорогой читатель, часто ли ты заду­мываешься над этим вопросом? Даже ведь не человеку обещаешь — другу или брату, а Самому Богу, у Которого нет лицеприятия, Который весьма правосуден, как ска­зано: правосудие и правота — основание престола Твоего (Пс. 88, 15) и еще: суд Мой праведен (Ин. 5, 30).

И какие только, спрашиваю, оправдания мы принесем Господу своему, что так халатны и беспечны своим обе­там? Горестно читать вам эти строки, но мне еще горест­нее их писать. Ведь умом мы любим своего Господа, и до­веряем Ему свою душу, и готовы всё сделать для Него, а вот делами-то... грешим, закон Божий и обеты свои не выполняем. А святые отцы учат, что нарушение обетов равносильно духовной смерти. Ну как здесь не плакать, как не сетовать, не рыдать?!

Особенная вина лежит на нас по части монашеских обетов, в нарушении которых мы почти все виноваты пред Богом. Ведь главных обетов в монашестве три: обет девства, нестяжания и послушания. И вина в нарушении их тем ответственнее, что мы торжественно обещались их выполнять. «Ей, Богу споспешествующу...» отвечали мы тогда на вопрос предстоятеля. Господь невидимо и ан­гелы, слыша наше обещание, радовались. А теперь что?..

Стыдно-то как должно быть нам от этого! Ведь кого? Самого Господа обманули: обещали стараться, а сами еще ленивее стали... Что ж нам теперь делать? Одно: ка­яться и плакать, плакать и снова каяться. Да еще и про­сить Господа, чтобы Он споспешествовал в исполнении наших обетов, а самим стараться, сколько есть сил, осо­бенно молодым инокам, монахиням. Хотя теперь мно­гие монашествующие живут в миру, в миру-то обеты еще труднее исполнить, чем в монастыре. Но Господь учтет всё это. Кто в монастыре живет, с того спрос бу­дет один, а кто в миру спасается, спрос другой будет. Но в с тех и с других спрашивать будут строго. А чтобы вы, давшие монашеский обет, не унывали, я вам укажу вер­ный путь к спасению в этом звании.

У каждой птицы есть два крыла. На этих двух крыльях она летает. Если одно крыло у нее подобьют или оно силь­но заболит — птица не может летать, тогда она передвига­ется по земле. И какое это печальное зрелище! Призвана летать, а остается на земле...

У каждого хорошего или плохого монаха тоже есть два крыла, на которых он должен парить духом выше всего земного. А если у него эти крылья подбиты или одно ка­кое совсем отпало, то монах «ползает» по земле и питается, как червь, прахом. Что же это за крылья у монахов нашего времени? Вера и покаяние. Если каждый пользуется этими крыльями как должно, то спасется и не погибнет ни за что.

 

***

 

...Он стоял на берегу бушующего моря. Волны, точ­но горы, поднимались и низвергались в бездну. Ветер, как лютый зверь, рвал, метал и ревел на все голоса. Вдруг он увидел нечто необычное. Не то ангел, не то человек поднялся с берега и, паря над волнами, полетел на другую далекую сторону моря, где виднелся город, освещенный дивным сиянием. Летящий продвигался очень быстро, высоко над волнами, и видно было, как он благополучно достиг того дивного города. «Это монахи первых времен христианства», — был голос с неба.

Вслед за этим поднялся другой. Он тоже полетел через яростно бушующее море. Но летел значительно ниже, нежели первый, крылья, видно, у него были грубее. Ле­тел тяжело и со страхом смотрел на громадные волны. Но и он всё же долетел до другого берега и опустился бла­гополучно. «Это монахи средних веков христианства», — опять был голос с неба.

Наконец с этого берега поднялся третий. Полетел в том же направлении. Но как он летел? Боже мой! Ка­ждую минуту он мог бы упасть в море и погибнуть. И кры­лья-то у него были какие грубые, тяжелые. Ветер, кажется, еще сильнее ревел, волны еще выше вздымались. А он, бед­ный, то поднимется повыше, то изнеможет так, что вот-вот погрузится в бездну. Даже уже касался воды. Тогда он начи­нал кричать о помощи, молиться Богу и опять поднимался. И так весь свой путь он одолевал с великим трудом, слеза­ми, мольбой... Но всё-таки долетел до другого берега. «Это монахи последнего времени», — был голос.

Вот мы теперь и есть такие. Летим — не летим, пол­зем — не ползем. А крылья-то какие? Да и есть ли они у нас?

Вера и покаяние — вот что спасет нас теперь. Вот два крыла, на которых мы худо-бедно, с великой помощью Божией, сможем преодолеть яростно бушующее житей­ское море.

...Восемьдесят шесть лет отец Иларий нес на себе как благое иго Христово данные Богу обеты. Восемьдесят шесть долгих лет земной жизни — трудный, опасный по­лет совершил он, преодолевая все тяготы. Где он родился, кто его родители, как он воспитывался, как прошли его детство, юность, зрелые годы, преклонные лета? Один Го­сподь ведает.

Обитель Сергия Преподобного приютила отца Илария у себя в годы его старости, уже на исходе его дней. В миру его звали Иван Александрович Зыков. Родил­ся он в 1876 году. Во святую Лавру пришел примерно в 1950 году. Это были годы восстановления, когда обитель Преподобного Сергия, напрягая все свои силы, залечива­ла раны послевоенной разрухи. Хотя отец Иларий был работник не очень дюжий, так как с детства страдал ка­кой-то непонятной расслабленностью, тем не менее и он включился в общее братское дело. Трудно припомнить, какое первоначальное послушание нес отец Ил арий. Одно время он был трапезничим. Это требует от человека боль­шой подвижности, быстроты, тем более в дни больших праздников, когда народу в трапезной собирается весь­ма много, особенно духовенства. Все батюшки приезжа­ют помолиться к Преподобному Сергию о своих нуждах, а этих нужд и скорбей на приходе много у каждого. И вот духовенство слетается по большим праздникам в святую Лавру. А когда сюда прибывает сам святейший патриарх, батюшкам хочется помолиться вместе со своим патриар­хом, посмотреть на него, порадоваться ему.

По окончании богослужения всё духовенство идет обе­дать в лаврскую трапезную, к монашескому столу. Надо сказать, что лаврские обеды всем удивительно нравятся. И это потому, что они готовятся всегда с молитвой, бла­гоговением. Тем более что и огонек-то для кухни зажи­гается от лампады, горящей перед ракой Преподобного. Рано утром, в половине шестого, братия Лавры собирает­ся в Троицком соборе на молебен и полунощницу у раки Преподобного Сергия. После молебна отец наместник за­жигает свечу от неугасимой лампады, что у святой раки, затем этой свечой зажигает фонарик. С этим огоньком Се­ргиевым один из иноков идет на братскую кухню и здесь с молитвой распаляется печь. Выходит, будто сам Препо­добный готовит обед для братии, как он делал еще при своей жизни: пек просфоры, молол муку, пек хлебы, ко­лол дрова... Потому-то и бывают кушанья в монастыре вкусные и приятные, что их невидимо готовит сам небе­сный игумен.

Ну, отец Иларий трапезничий-то был, конечно, небле­стящий. Трудно было ему поворачиваться быстро. Ведь до трехсот и более человек бывает в праздники в брат­ской трапезе. И всем надо подать, всех надо обслужить, накормить, напоить квасом... А отец Иларий был на вид грузноват, да ведь уже и пожилой. Ходил он, раскачива­ясь, шаркая ногами. Но, что замечательно, он всегда улы­бался. Весь оросится потом — жарко ему, но всё равно улыбается, служит с любовью и терпением.

Затем отец Ил арий нес послушание в гостиной. Когда приезжают высокие духовные лица (архиереи), почетные и заграничные гости, их тоже всех надо разместить, при­нести им кушанья с братской трапезы.

Но в гостинице старец был не очень долго. Это послу­шание ему также не подходило по строгости его характе­ра. Помню, как он однажды наделал шуму на всю Лавру. Так как по ночам он в гостинице оставался в большинст­ве случаев один, то к нему в одну из ночей кто-то сильно стал стучать в дверь. Может быть, это и действительно были воры, а может быть, просто кто-то захотел подшу­тить над отцом Иларием. Только старец сильно перепу­гался. Он открыл форточку и стал пронзительно кричать: «Караул! » Голос у него был тонкий, необычный какой-то. Конечно, ломиться в дверь перестали, убежали. Крик отца Илария услышал дежурный милиционер и направился к гостинице. Отец Иларий, увидев его, выбежал в белом подряснике, в каком спал, и всё бегал по двору Лавры, показывая, где могли скрыться воры, хотевшие будто бы его убить или ограбить. Отец Иларий был не очень-то труслив, но это у него по старости получилось: он был изрядно потрепан жизнью, и малейшая неприятность выводила его из равновесия. После этого случая старец уже не мог оставаться на прежнем послушании. Его пе­ревели в канцелярию Лавры. А здесь он и совсем уж был неподходящий. И старенький, и слабенький, и слепень­кий, и руки- то трясутся. Но удивительно, с какой охотой и детской покорностью шел он на любое дело. Поистине он был «дитя послушания». Помнил свои монашеские обеты и был готов идти куда угодно, на любое место, даже если это было совершенно не для него.

Когда привели старца в канцелярию лаврскую, то он сразу засуетился, забегал, что-то хотел уже начать делать, грудиться. Он не мог быть без работы ни одного часа или минуты.

«Отец Иларий, — спросил его иеромонах, заведующий канцелярией, — а ты когда-нибудь работал в канцеля­рии? » — «О, да как же, — ответил обычной скороговорочкой старец, — я всё здесь понимаю, всё умею». Когда дали ему напечатать на машинке расписание, то батюш­ка так напечатал, что трудно было разобрать, где начало и где конец. Плохо видя даже в очках, он всё буквально пе­репутал. Пришлось расписание печатать заново, только уже не отцу Иларию, а другому иноку. После этого случая поняли, что старец не считал для себя возможным отка­заться от любого дела, какое бы ему ни предлагали, хотя физически или по каким другим причинам и не мог его толком исполнить.

В лаврской канцелярии отец Иларий также оставался не очень долго. Наверное, не более полугода. Он акку­ратно приходил на свое дело, копался в письмах, кое-что путал, кое-что разбирал, но, несомненно, трудился. Это было его последнее послушание. Отсюда он уже попал в изолятор, где обычно старцы проводят свои последние дни, откуда они уже воспаряют на небо к нескончаемой, горней жизни. На последней станции его земного стран­ствия (в изоляторе) я уже мало видел отца Илария. Он всё слабел, увядал телом, становился всё белее и белее, созре­вал для небесной житницы, становился как спелая пшени­ца или как зрелая гроздь винограда.

Всё-таки как странно наблюдать со стороны этот, особенно последний, отрезок жизни старцев Божиих. Как много во всем этом таинственного, когда человек со­вершенно беспомощен.

Вот, смотрите, доживает старец последние месяцы, дни, часы своей жизни. Он ведь знает прекрасно, что ему скоро конец, и, доверяясь Богу, он ждет этого неизбеж­ного конца, как будто обреченный на казнь, не будучи в состоянии что-либо изменить. Сколько, должно быть, вопросов волнует его душу! А что там меня ожидает? Ка­кой будет моя смерть? А сколько дней осталось мне жить? И вот тогда выступает вера. Как же всё-таки счастливы люди, которые встречают смерть и всё неведомое с верой и надеждой на Бога!.. Я видел одну почтенную старушку, которая содрогалась при мысли, что ее должны будут опу­стить в могилу и там, засыпав сырой землей, оставить одну-одинешеньку. Она, бедненькая, вся дрожала при этой страшной мысли. Но вот вера, твердая и светлая вера в Го­спода, дает умирающему совсем иное переживание.

Как дети, тихо бродили наши старцы в монастырской больнице, покорно и терпеливо ожидая своего конца. Смотришь на них и думаешь: обреченные, их уже скоро здесь не будет. Они лягут в сырую землицу и навсегда скроются от наших глаз. Такие тихие, светлые, кроткие, они тихо передвигаются по комнатке, шепчут молитву Иисусову и в надежде на милость Божию ожидают страш­ную гостью — смерть.

Что есть человек, что Ты помнишь его, — восклицал когда-то пророк, — и сын человеческий, что Ты посеща­ешь его? (Пс. 8, 5). Как всё-таки устроена наша земная жизнь, сколько в ней мудреного и таинственного, на­ходящегося в одних руках Божиих. Когда люди еще мо­лоды, как-то иначе идет их жизнь, как-то по-иному мыслит человек и о нем думают по-другому. А вот уви­дишь ветхого старца, так и напрашивается мысль: об­реченный, смертник. Последние денечки с нами. И так жалко-жалко становится человека, что он сам-то ничего не может для себя сделать и лишнего дня, даже часа себе прибавить. А он-то, старец, всё такой же тихий, покор­ный воле Божией, двигается потихоньку, задумываясь чаще, и, как дитя, ждет своего неизбежного конца... Да, действительно, как бесконечно счастливы люди, умира­ющие в надежде на иную жизнь — более совершенную, более продолжительную, жизнь вечную. Отсюда и на­чинает теплиться в человеке то тихое, светлое, даже ра­достное настроение, которое испытывают при смерти люди веры и доброй жизни. Мне бо еже жити, Христос, и еже умрети, приобретение, — сказал святой апостол Павел (Флп. 1, 21).

Отец Иларий так же покорно и спокойно ожидал свое­го конца. Теперь он больше всего лежал на койке, закрыв глаза, тихо читал краткую молитву. Всё утешение, весь покой теперь только в ней, она, как тихий лучик света, со­гревает и озаряет замирающее сознание. Она, как золотая ниточка, на которой едва держится человеческая жизнь...

Когда я говорил о разных послушаниях отца Илария, то умышленно не касался внутренней духовной жизни старца. А вот теперь надо сказать и об этом, так как в по­следние дни жизни человека как нельзя лучше выявля­ются все предшествующие подвиги его жизни. Так како­ва же была духовная жизнь отца Илария в Лавре Препо­добного Сергия?

Если сказать одним словом, то его жизнь была скром­но-смиренная. Духовные дарования он не выставлял на­показ. Тем более что он петь не умел, читать — тоже, слу­жить — что-то и не помню, видел ли я когда старца, чтобы он служил. Молебны у святой раки тоже, кажется, не слу­жил или — очень редко. Словом, отец Иларий будто сов­сем и незаметен был в Лавре. Но он жил у Преподобного, и жил духовно-подвижнически. И если суд человеческий не поднимает его так высоко по сравнению с другими монахами, то иное дело — суд Божий. Как часто смерть открывала тайну величия души человека, который в жиз­ни совершенно ничем не выделялся среди других, был как и все, даже, может быть, и похуже.

Бог смотрит не на лицо, а на сердце, говорит слово Божие (см. 1 Цар. 16, 7). Так было и с отцом Иларием. Не пел, не читал, не служил, сильно-то, кажется, и не по­стился, а вот созревал по-своему, окрылялся у Преподоб­ного Сергия по-иному — тихо, незаметно, скромно, мож­но сказать, таинственно. И какое в этом утешение для тех, кто не имеет от Бога блестящих талантов, особых ярких дарований. Пусть они, вот такие-то, не унывают, не от­чаиваются, а благодарно, покорно делают то, что умеют, именно то малое, что им доступно и достижимо.

Или вот молодая девушка, которая хочет научить­ся петь в церкви. Так мечтает она об этом, что даже у бедненькой слезы на глазах, но слуха музыкально­го у нее совсем нет. Она стремится попеть на клиро­се, хочет научиться брать тон, хочет слиться с голоса­ми других, силится, переживает, но себя не слышит, а только видит неодобрительные взгляды других пев­цов и еще больше мучается душой. Талант у нее иной. А для пения таланта нет, не дан. Но, к утешению таких, скажу, что музыкальный слух со временем может раз­виться, и петь они с помощью Божией будут неплохо. Но всё это говорю к тому, что у Господа никто не обде­лен. Он каждому дал то, что ему нужно и полезно и что для него спасительно.

Забыл совсем упомянуть о том, что отец Иларий полу­чил свой монашеский постриг и дал обеты не где-нибудь, а на старом Афоне. Он был афонским монахом, провел на Святой Горе ряд лет и обогатился особой любовью к Господу Спасителю.

Кстати, сейчас на старом Афоне есть наши православ­ные монахи, но их осталось очень мало, да и те сильно старенькие. Поэтому Московская Патриархия посла­ла туда молодых монахов, собрав их из Печер, Одессы и нашей Сергиевой Лавры. И вот эти иноки со свежими силами будут там трудиться и молиться за наш народ, нашу Православную Церковь, за нас с тобой, милый мой читатель и друг.

В связи с особой нежной любовью отца Илария к Спа­сителю, Господу нашему Иисусу Христу, хочется здесь привести несколько примеров, которые, может быть, и твою холодную душу, мой друг, согреют и озарят.

 

***

 

Четырнадцатилетний Ганя испытывает мучительные сомнения в существовании Бога. Семья их бедная, а тут мсуха всё выжгла, как огнем. Неминуемый голод ожидает всех их. «Что же это, Господи! Или Тебя совсем нет? » — вы­рывается из больной груди отрока. Страшно стало после этих слов. «Нет! — сказал сам себе Ганя. — Сам спрошу...» Идет он в поле. Вот одинокая сухая полянка, где они сеяли семена, а сейчас здесь треснувшая от жары земля... Опу­стился отрок на колени. «Господи, пошли нам дождичка, пошли урожая, — взмолился он. — У нас бедная семья, больная мама, погибаем, пожалей, Господи... Если Ты есть», — добавил он совсем тихо, шепотом. Приник к зем­ле и... замер. Дрожь прошла по телу... Страшно-страшно стало... Вдруг где-то вдали загремел гром, и будто голос совсем-совсем рядом: «Будет у нас пшеница». И пшеница действительно уродилась на диво. Она прямо из мертвых воскресла.

 

***

 

Когда он уже был священником (отец Гавриил), то однажды совершал в храме Божественную литургию. «Господи, иже Пресвятаго Твоего Духа...» — молился он на великом каноне, когда пресуществляются Святые Дары. И отверзся свод над алтарем. Господь, окруженный ангелами, архангелами, херувимами, серафимами, проро­ками, апостолами, мучениками, святыми, заполнил весь небосвод. Небожители стояли с поникшими долу очами, руки, сложенные на персях, в великом трепете и молча­нии... Свет благодатный, исходивший от язв Спасителя, падал на Святые Тайны, престол. Старец был вне себя, плакал навзрыд, и все видели его исступление.

 

***

 

Один крестьянин хотел доказать другому, что для него нет ничего святого на свете. Побившись об заклад, он при­частился Святых Таин Христовых, но частичку не прогло­тил, а оставил во рту. Придя в лес, на поляну, он прикре­пил частицу Святых Даров к дереву и навел ружье: хотел расстрелять. Каково же было его изумление и страх, ког­да он увидел: на дереве оказался пригвожденным Иисус Христос, кроткий взор Которого был устремлен на свято­татца. Несчастный бросил ружье и, не помня себя, выбе­жал из леса... Всю жизнь его терзала совесть в связи с этим злодеянием.

Святой апостол Павел говорит, что, когда мы после Святого Причастия снова идем на прежние грехи, мы вторицею распинаем Сына Божия (см. Евр. 6, 4-6).

 

***

 

«Если ты еще будешь говорить нам о Христе, мы убьем тебя», — грозили индусы-язычники миссионеру, который был тоже индусом. Но он продолжал говорить им о Хри­сте. Тогда они привели его в лес, раздели и приковали це­пями к большому дереву. Несколько дней пленник стра­дал ужасно: лесные насекомые жалили его невыносимо, звери проходили мимо, наводя страх, жажда мучила его. Он умирал. «Господи, я умираю, — взмолился он, — по­моги мне...» Вдруг он почувствовал, что Господь рядом. Сердце охватила трепетная радость, он ощутил блажен­ство. Цепи ослабли, сверху упал зрелый, сочный плод. Он утолил им жажду и пошел опять в то селение. Увидев его, люди пришли в ужас. «Как? Кто его расковал? » — «Хри­стос меня освободил», — ответил он и снова стал гово­рить им о Христе.

...Я привел здесь несколько рассказов о силе Господа нашего Иисуса Христа как приложение к жизнеописанию отца Илария, который так горячо любил Господа нашего

Иисуса Христа, что всю свою жизнь отдал Ему в служе­ние. Теперь ему предстояло встретить смерть. И... он ее встретил тихо и покорно.

Когда утром сестра подошла к койке отца Илария, он был необычно спокоен и тих. «Батюшка, чайку горячего тебе? » Старец молчал. Но почему сестра сильно вздрог­нула? Ей даже показалось, что кто-то промелькнул около нее. Она невольно отшатнулась. Вдруг в дверь постучали. «Как отец Иларий? » — спросил входящий инок. «Да ни­чего, только не отвечает», — отозвалась сестра. «Э, да он, милый, уже скончался», — крестясь, печально сказал при­шедший.

Хоронили старца все монастырские братия. Когда его одевали, он, кажется, был доволен — лицо его сияло ми­ром и тишиной. И как ему не быть довольным? Ведь он с Богом споспешествующим исполнил свои монашеские обеты.

Теперь, окрыленный надеждой на великую милость Божию, он совершил полет в иные края, где его живая мечта — Христос и святые ангелы встретили своего почи­тателя в дивных селениях.

Вечная тебе память, наш дорогой и милый собрат. Воспарив душой в небесные святые выси, молись и о нас у престола славы, докучай и Сергию Преподобному, ведь ты его там видишь. И все вместе ходатайствуйте непре­станно о святой обители нашей... Она ведь еще сильнее обуревается волнами житейских невзгод, с которыми приходят богомольцы, чем тогда при тебе...

 

Грозно, как горы, ходят они,

Бьют, разбиваясь о стены.

Тихо мерцают лампадок огни,

Вздохи храня сокровенны!..

 

ПО СТОПАМ ХРИСТА

 

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться: