Канон Преподобному Сергию Радонежскому. Он продвигался по узкому коридору, не поднимая сво­их старческих ног

 

Он продвигался по узкому коридору, не поднимая сво­их старческих ног, шмыгая худыми башмаками. «Батюш­ка, благословите», — обратился к нему встречный иеро­монах. «У, какой я батюшка, я поросенок ленивый», — то­неньким голосочком ответил он.

Почти девяностолетний старец, проживший много лет на старом Афоне, претерпевший немалую борьбу с духа­ми злобы поднебесной и теперь в Лавре Преподобного Сергия совершающий великий подвиг молитвы за весь мир, так смиренно, так просто, так по-детски говорил о себе: «Я поросенок, да еще ленивый». Это был схииеро­диакон Варнава.

В своей жизни я не встречал более кроткого, более смиренного о себе самом мнения, как у схииеродиакона Варнавы. Он жил от меня совсем недалеко, в нескольких шагах. Его маленькая келейка была похожа на конуру. Одно окошко на запад впускало немного света и тепла, ос­вещая окружающие предметы келейного обихода. Здесь будто и не было хозяина. Все предметы — одежда, раз­ные вещи — лежали в полном беспорядке. Казалось, что обитатель этого маленького уголка совсем не живет зем­ной жизнью, земными интересами, а целиком воспарил к небесным горним далям и там витает душой. Только передний угол келии сияет красотой: мягко и тихо горит лампада, освещая дивный лик Богоматери. Девственная чистота Ее образа является наилучшим украшением ма­ленькой убогонькой келейки схимника.

Таким я знал схииеродиакона Варнаву. Но каким шал его Господь — это Ему одному ведомо. Думается, и не без основания, Господь высоко оценил детское сми­рение старца Божия и наградил его в райских селениях недосягаемой для нас наградой.

Старец был крупного телосложения. В молодости, вид­но, был он настоящим великаном, имел большую теле­сную силу. И, будучи еще на Святой Горе Афонской, он работал там за пятерых: копал землю, таскал на себе ог­ромные камни, ночами делал не одну тысячу поклонов, чем изумлял своих собратий. А сейчас он уже почти девяностолетний старец, согбенный телом, тихо проводящий свои последние дни под покровом Преподобного Сергия.

Я не знаю, как осмелиться и приоткрыть духовную сто­рону жизни этого великого старца. Просто недоумеваю, что мне предпринять: или умолчать о тайных подвигах схииеродиакона Варнавы, или трепетно поведать в поуче­ние потомкам о том, что мне известно о его духовной жиз­ни. Решаюсь на последнее. Хотя духовная жизнь любого человека, как я заметил раньше, является тайной, ведомой единому Богу, тем не менее всё-таки хотелось бы коснуть­ся этой важной и поучительной стороны жизни старца.

Он постоянно творил Иисусову молитву, у него было глубокое покаянное чувство и вместе с тем — сознание своего недостоинства. Довольствовался самым малым в жизни, никогда не роптал, не многословил, тем более никого не осуждал. Горячо, всей душой любил он Бога и за всё был Ему благодарен. К братии относился с любо­вью и признательностью, и когда его встречали и привет­ствовали, то чувствовали, что от него исходит некая сила благодатная, согревающая всякую душу.

Как-то я зашел в келию схииеродиакона Варнавы. Он, как обычно, лежал на своем бедном монашеском одре и тихо перебирал лестовку. «Батюшка, дорогой, а что ты так нервно вздрагиваешь? » (Старец часто неожиданно сильно вздрагивал всем телом, так что казалось, будто кто его пу­гал. В это время он устремлял свой взор куда-то вдаль, уста шептали торопливо молитву.) «О милый мой, да это у меня от перепугу. Бес меня напугал». — «А как, батюшка, и ког­да это было, расскажи». — «Да это было давно. — И тихим, тоненьким голоском старчик Божий стал рассказывать: Однажды я находился в своей келии. Была глубокая ночь. Прочитавши монашеское правило, лег отдыхать. Не пом­ню, сколько времени я спал, только неожиданно проснулся и почему-то боялся открыть глаза. Всем своим существом я чувствовал, что в моей келии кто-то есть. Я боялся открыть глаза. Непонятный страх всё больше и больше овладевал мною. Наконец я решился посмотреть, что же делается? Открыв глаза, я... замер. Совсем рядом у моего изголовья стояла высокая тень. Это была не просто тень, а темное мрачное существо. Я чувствовал, как леденящий холод ис­ходил от него и сковывал мои члены. Два огненных глаза пожирали меня. Увидев такое невероятное страшилище, я весь затрепетал от страха и мигом закрыл лицо одеялом».

Старец замолчал, и в келии воцарилась полная тиши­на. Видно было, как он глубоко переживал. Я боялся на­рушить его молчание. Затем, перекрестившись, он снова продолжал рассказывать: «Я был ни живой ни мертвый, спрятавшись под одеяло. Я знал, что он стоит здесь надо мной, как хищник над своей жертвой. Мне казалось, что вот-вот накроет меня холодное облако, сдавит мои члены, я задохнусь под его каменной тяжестью. Но этого, по ми­лости Божией, не происходило. Тогда я решился раскрыть одеяло. Он стоял, как и прежде, только казалось, что черты лица его, темного и холодного, исказились, на нем была страшная, злобно-насмешливая гримаса». — «Батюш­ка, — решился я наконец сказать, — а что же вы не про­гоняли его крестом, крестом? » — «О дитятко мое, я забыл тогда про всякую молитву... С тех пор я и вздрагиваю так сильно, что меня бес испугал, лукавый». — «А как же он ушел от вас в тот раз? » — «Я и сам не знаю. Только когда колокольчик зазвонил на братский молебен, я открыл гла­за, его уже здесь не было, беса-то, он стал невидим».

Выходя из келии старца, я думал, что он рассказал мне тысячную долю из того таинственного, что ему приходи­лось видеть в своей жизни. Но сомнения быть не могло: схииеродиакон Варнава был тайнозрителем многих виде­ний. И вот теперь, когда я вспоминаю об этом разговоре, то напрашивается мысль, неужели старец был так тру­слив и робок, что настолько сильно испугался беса?

Однажды об этом же спросили блаженного старца Сера­фима Саровского: боится ли он бесов и насколько они страш­ны. Батюшка Серафим ответил, что они не так страшны, как гнусны и омерзительны. Вот эта омерзительность бес­овская, видимо, и подействовала на психику старца Варна­вы, потому он и вспоминает об этом видении с неприятным чувством страха и отвращения. Да и вообще старец очень мало говорил об этих вещах. И целая книга его таинственно­мистических видений осталась запечатанной навеки.

А вот подобные же случаи бесовских страхований.

 

***

 

«Когда я стою на молитве ночью, — говорила Анна, — слышу голоса за дверью, будто ссорятся соседи, посмо­трю —никого нет. Иной раз скрипят половицы, будто кто-то ходит по комнате, или — свет за окном, благоухание в келии и многое подобное творится». Анна живет совершенно одна. Ей под семьдесят. По ночам много молится, а врагу-то тош­но, ведь он тоже не спит, и до сна ли ему? Старается что-ни­будь натворить, напроказить. Ох и губитель же!

 

***

 

Она ясно ощущает, что после двенадцати часов ночи в комнате кто-то есть. Живет совершенно одна. Вчера ле­гла после молитвы и еще не заснула, как видит: открыва­ется дверь (а она была на крючке изнутри), входит муж­чина с чемоданом. Подошел вплотную. Не испугалась. Тихонечко крестилась. Он растворился во мраке ночи. Но она чувствует, что он здесь. Вдруг слышит шепот у самого уха, нежный, ласковый. Делает крестное знамение. Умолк. Вдруг в углу раздалось хрюканье, будто свинья забралась в комнату. Да и откуда она могла взяться? Ведь во всей Мо­скве свинью днем с огнем не сыщешь. «Господи, — встре­вожилась и взмолилась женщина, — да что же это такое? » Тишина. Она пожилая, образованная, глубоко верующая. Ей посоветовали на ночь класть под подушку Святое Еван­гелие. После этого все страхования прекратились.

 

***

 

Одна раба Божия горячо молилась. Вдруг ее со всех сторон охватило пламя. Сначала она перепугалась, а по­том воскликнула: «Слава Тебе, Боже! » Тут ей показалось, что возле ее лица сыплются искры. Она решила, что го­рит, и выбежала в коридор. «Сейчас загорится вся моя хата», — подумала она. Но, постояв минут пять, увидела, что огонь исчез. Вошла в хату, всюду было тихо и темно... А в другой раз к ней сильно стучали в дверь. Кругом все спали, и соседи были далеко. «Кто там? » В ответ — тиши­на. Когда утром она осмотрела всё вокруг своего жилья, следов на снегу никаких не было.

...О, если бы теперь можно было повидать тебя, наш милый, дорогой старчик, и расспросить о подробностях твоей внутренней духовной жизни, то что бы ты ответил нам, какие бы тайны открылись нашему трепетному взо­ру, какие переживания испытало бы наше сердце? Но ты молчишь, как и тогда, глубочайшим покровом смирения запечатлев свою жизнь... Только суд времени и суд Божий откроет эту печать в час назначенный... Как хотелось бы знать, где ты сейчас находишься, старец предобрый?

Думается, ты ныне там, дивный старец Божий, где гармония звуков, радость, блаженство любви без конца.

Аще не... будете яко дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Братие, не дети бывайте умы, но злобою младенствуйте (1 Кор. 14, 20). Поистине чистым, как дети, открыты высокие тайны и доступна светлая радость.

Схииеродиакон Варнава был настоящим младенцем ду­шой. Он, как малое дитя, без исследования воспринимал

Божественное учение. Потому и черпала его душа полной чашей чистую радость и созерцала тайны глубин Божи­их, нам, грешным, недоступные. Сколько в наши дни душ человеческих, богатых всевозможными знаниями, гибнут только потому, что не имеют детской простоты?! «Как? Воз­можно ли это, чтобы была какая-то иная жизнь, иное бы­тие разумных существ? » — вопрошает ученый человек. Он готов ограничить жизнь ничтожными пределами нашей планеты. А Вселенная, а иные миры, недоступные чувст­венному восприятию, постижимые лишь верой? Это богат­ство, красоту и полноту жизни исключает человек рассудка и... многозначительно цедит: «Это фантазия».

А вот для человека простого, осиянного светом веры, жизнь простирается далеко за пределы чувственного мира. Для него реально ощутимо иное бытие и всё, даже неви­димое, переживается им во всей своей полноте и богатстве. Как хорошо, мой милый друг, быть взрослым младенцем, дитем Божиим, и особенно теперь, в наш век, век сомнений и великих заблуждений! А как Господь наш Спаситель, ког­да был на земле, как Он горячо любил детей! Как Он их не­жно ласкал, гладил по головкам Своей пречистой дланью! Почему у Божественного Спасителя была такая любовь к детям? Не потому ли, что дети невзыскательны, что они недалеки в познаниях, что их легче обмануть и прочее? Совсем не поэтому, а потому, что в них Он находил богат­ство и цельность образа Божия, красоту и полноту чело­вечности, нерастраченность доверия к Богу и способность к восприятию полной мерой всего прекрасного.

О, насколько трогательна и умилительна евангель­ская картина, когда Спаситель наш, Господь Иисус Хри­стос пребывает в окружении малолетних детей! Сколько в этом чарующей нежной красоты, сколько дивного бла­гоухания нетронутого девства и непорочности ангель­ской! Смотрите, и дети по-особенному понимают Спаси­теля. Мало кто из них знал, что Он великий Чудотворец, что Он ходил по водам, как по суше, что мог словом запре­тить бурю, и разом на море водворялась мертвая тишина, что Он одним Своим гласом вызвал из гроба не только умершего, но уже и полуистлевшего Лазаря и так далее. Дети ничего этого не знали о Христе, но они так ясно чув­ствовали Его непосредственную близость, Его ласку, Его святую согревающую любовь... Дети, конечно, испытыва­ли ласку своей родной матери, нежно любящего отца, но здесь, около Учителя, они ощущали неописуемое блажен­ство и невыразимую радость...

О, тысячу раз счастливы детки, видевшие Господа Иисуса, касавшиеся Его одежды, до милых головок кото­рых хотя бы раз дотрагивалась Его рука... «А теперь Спа­ситель любит деток? » — спросила малышка свою маму. «Моя милая крошка, — ответила та, полагая на себя ши­рокое крестное знамение, — Христос теперь еще боль­ше любит детей, но как нынче мало их подходит к Нему, очень мало».

15 июля по старому стилю — день памяти мучеников младенца Кирика и его матери Иулитты. Как бесконеч­но счастлив этот малютка Кирик, что пострадал в огне за Христа вместе со своей мамой Иулиттой! А сколько их погибло за Господа в окрестностях Вифлеема, когда же­стокие воины бесчеловечного царя Ирода выхватывали их из рук матерей, били головой о камни, резали и зака­лывали мечами...

Но это слишком тягостные картины. Нужно сказать, что детство счастливо не страданиями за Христа, но са­мой жизнью со Христом. Счастливо оно радужными оза­рениями евангельских рассказов, таинственными, дивны­ми снами и общением с небожителями, да всем тем див­но-ирекрасным, светло-озаренным, чисто-непорочным, радостно-блаженным, что только может вместить ма­ленькое и богатое детское сердечко. Оно обязано Христу за свою детскую веру в Него, за полное к Нему доверие. Да, малое дитя — поистине дивное существо и прекра­сное творение.

Но гораздо дивнее, гораздо прекраснее взрослое дитя, то есть человек в совершенном возрасте, но с младенче­ской верой в Бога. Какое это мудрое сочетание! Какая не­постижимая красота!

Рассказывают, что святитель Московский Филарет — великий мыслитель и богослов — сочетал в себе огромный ум и детскую веру. Далеко за пределами России восхища­лись его блестящими талантами, и при всем при том сер­дце этого великого человека дышало дивной детской про­стотой и глубокой верой в Господа. И вот этот раб Божий сподобился прийти на землю после своей кончины, чтобы подтвердить, что его детская вера была не глупостью и тем более не безумием. Дело в том, что довелось видеть руко­пись одного дальнего родственника митрополита Филаре­та, которому он явился по смерти, с тем чтобы через него понудить церковное начальство восстановить памятник своей матери на Пятницком кладбище в Москве.

Святитель горячо любил и почитал свою родную мать. На ее могиле он поставил мраморный памятник. Но после революции памятник снесли, могилу забыли. Вот святи­тель и явился одному своему родственнику, чтобы восста­новить память о своей почившей матушке. Когда читаешь запись об этом, то приходишь в трепет, подобный тому, в который пришел тот, кто пережил это явление. «Ты не бойся! Что ты так трясешься, зачем ты так трусишь? — успокаивал своего в полном смысле слова потрясенного родственника явившийся святитель Филарет. — Ведь ты так ничего не поймешь, о чем я тебе буду толковать». Он стоял около кровати этого человека, светлый, в белой ман­тии, и, нагнувшись, говорил: «Ну перестань трястись-то,

ну успокойся, что ты такой непослушный...» И когда тот немного пришел в себя, святитель сказал ему, чтобы он пошел к святейшему патриарху Алексию и попросил бы от имени святителя восстановить разрушенную могилу его любимой матери. Причем явившийся в деталях рас­сказал, где находится надгробная мраморная плита с над­писью, где лежит заваленный землей крест с могилы, сло­вом, все подробности указал, да еще всё переспрашивал: «Ну ты понял меня? Ты не забудешь обо всем этом пере­дать святейшему патриарху?..»

В рукописи говорится, как много пришлось пройти мытарств этому человеку, прежде чем он сумел убедить церковное начальство в подлинности этого явления, пре­жде чем до патриарха дошла просьба святителя Филарета восстановить разрушенную могилу.

А пишу я об этом факте для того, чтобы еще раз по­казать, какую великую благодать на небе имеют у Бога люди, которые здесь, на земле, в простоте сердца верова­ли всему тому, чему учит нас Святое Евангелие и о чем говорит нам Святая Церковь.

Ведь вот снова я возвращаюсь к милому и дорогому на­шему старцу схииеродиакону Варнаве. Какая же сила дет­ской веры жила в этом уже немощном сосуде! Мне, греш­ному и недостойному иеромонаху, приходилось не один раз исповедовать и причащать старца Святых Христовых Таин. О, какая это была поистине детская душа! Какая искренняя, простая...

 

Сколько дивной простоты,

Сколько благородства.

Море детской чистоты,

Веры, с Богом сходства...

 

«Вот меня мучают блудные мысли, — просто, как ма­лый ребенок, исповедует схимник Варнава, — да и почто они мне, такие гадкие и вонючие. Врач-то вот, женщина, ходит ко мне лечить меня, а я всё смотрю на ее грудь, буд­-то сам диавол направляет мои глаза на это...» — «Боже Ты мой милосердный, — думал я тогда, — какая же бесовская наглость, какое, кажется, даже насилие над душой чело­века. Он уже умирает, весь мертв в своих членах, а сата­на — нет, всё не оставляет его, всё воюет, всё навязывает скверные помыслы: не удастся ли что, хоть напоследок...»

И вспоминается мне из романа Достоевского «Братья Карамазовы», как явившийся «приживальщик» (диавол) донимал Алешу Карамазова и говорил: «О, эти монахи, да они настоящие жемчужины, иногда целую жизнь ди­авольскую потратишь, чтобы только соблазнить кого из них...» (по памяти).

Да, и всё-таки правда, что монашествующим прихо­дится больше всех бороться с врагом спасения, он боль­ше всех воюет с ними и борет их. Конечно, тех, которые, как говорится, ни рыба ни мясо, ни монах ни мирской, сло­вом, не разберешь, что за создание такое, называет себя монахом, а живет хуже мирского, и главное, что и не ста­рается быть лучше, — таких враг почти совсем оставляет в покое и не борет. Зачем их трогать? Они и сами делают, что диаволу угодно. К чему их искушать, время тратить да и бесовскую силу расходовать, когда эти люди успоко­ились, думают, что они не простые, а совсем другие мона­хи, и живут себе в полном согласии со своими страстями и диаволом. Покорились, сдружились...

Старец Варнава до самой смерти боролся с бесами, не уступал им, гнал их силой Иисусовой молитвы. Ко­нечно, и бесы не оставались в долгу: искушали его жесто­ко, безжалостно пугали его всякими призраками! Может быть, и били старца, хотя он об этом никому не говорил.

Когда отец Варнава уже ослабел телом и за ним нужен был неотступный уход, его перевели в изолятор — боль­ницу, что находится во дворе Лавры, за академическим корпусом. Там он почти уже не ходил, а всё время лежал на своей коечке, закрыв глаза, тихо шептал Иисусову мо­литву. «Батюшка, ну что же болит-то у тебя? » — спросишь его при посещении. «О милый мой братик, да я совсем здоров, — ответит отец Варнава, приоткрыв кроткие свои глазки, — вот только что силы нет никакой, лежу да ем, истинно поросенок ленивый». Но, как говорила санитарка, что ухаживала за больными старцами, отец Варнава по­чти что совсем ничего и не ел, а жил одним Духом Святым и благодатью Святого Причащения. Это было его единст­венное утешение и укрепление, радость и упование.

Наверное, лет пять старец прожил в лаврской больни­це. Его собратия по старости, что жили с ним, уходили один за другим в горний мир, а он всё жил да жил. Ког­да ему замечали, что вот его Господь всё не берет к Себе, то он кротко, полушутливым тоном говорил: «Да куда еще меня забирать-то, ведь грязный поросенок, всех там перемараю собою-то, да и места-то, видно, еще никак мне там не подыщут подходящего».

О милейший отец! О предивный ангел земной! Толь­ко Сергий Преподобный может воспитать такую смирен­ную, кроткую душу, только под его молитвенным покро­вом может так прекрасно окрылиться человек!

Смирение глубокое, дивное смирение украшало душу старца Божия. А еще — святая простота, детская, наивная, пленяющая простота. А еще — любовь к Преподобному Сергию, любовь к Богу и ближним. Вот дивный, благо­вонный букет цветов-добродетелей, коими украшалась душа старца и... в чем, мой милый читатель, мы можем с Тобой подражать этому смиренному и святому ученику аввы Сергия Преподобного.

Говорят, что по своему глубокому смирению старец не дерзал принимать на себя и сан священства. Он был только иеродиаконом. Совсем не помню, служил ли ког­да отец Варнава в храме или, может быть, он уклонялся от богослужения, считая себя недостойным этого вели­кого дела. Я также не знаю, предлагали ли старцу при­нять хотя бы под старость священный сан. Только сам, конечно, он никогда не домогался этого звания и предпо­читал предстать пред Богом в звании служителя — диа­кона, не более того.

Да простит мне мой милый старец, что я мало знаю о его великой и духовно богатой жизни, что так бедно описываю великий подвиг его земного бытия. От всей души признаю, что взялся-то я совсем не за свое дело, что описание жизни и блаженной кончины великих людей совсем не по моим слабым силам, мне бы только, по существу-то дела, находиться за сто верст от таких рабов Божиих и взирать на них с великим страхом и трепетом, а я, как видите, неразумный и дерзкий, отважился писать о их святой жизни, да еще касаться самого таинственно­го и сокровенного — их смерти и блаженного перехода в иную жизнь. Еще раз говорю, да простят мне мое нера­зумие все мои милые старцы и да помолятся за меня Богу, чтобы Господь не вменил мне что в грех из этих воспоми­наний. Тем более что если писать о святых людях, то нуж­но быть самому святым, иначе ничего не напишешь путе­вого и совсем не поймешь ни жизни, ни душу тех людей. В этом-то я особенно виноват. Пишу о святых старцах, а сам за тысячу верст нахожусь от святой жизни, сам-то и не живу так, как жили они. Вот только утром читал сло­ва святого апостола. «Всем нам подобает явиться пред судищем Христовым, — говорит он, — чтобы обнаружи­лись дела наши или добрые, или злые» (ср. 2 Кор. 5, 10).

Как же они, эти добрые, святые и милые старцы наши, как они старались в своей жизни всегда помнить о Страш­ном Судище Христовом и о том, чтобы дела их были до­брые! А мы то с тобой думаем ли о том же, мой любезный читатель? Конечно, и мы в чем-то стараемся: вот я осо­бенно стараюсь побольше отдохнуть, поспать, повкуснее поесть, да от людей подальше убежать, чтобы не беспоко­или, да во всем стараюсь себя оправдать. Скажет же и мне скоро Судия праведный: Воздаждь ответ (отчет) о при­ставлении домовнем (Лк. 16, 2), то есть как ты управлял тех, которые тебе были поручены Богом.

Вспоминая о большой и богатой подвигами жизни старца Варнавы, я хочу еще освятить тот самый момент, как он попал с Афона в Россию, то есть на свою дорогую Родину.

За несколько лет перед революцией в России на Свя­той Афонской Горе произошла ужасная смута, только не социальная, а чисто религиозная. Русские иноки Ан­дреевского скита, Пантелеймонова монастыря и некото­рых других скитов и келий разделились на два неприми­римых, враждебных лагеря по вопросу об имени Божием. Одни, так называемые имябожники, утверждали, что имя Божие есть Сам Бог. Имя Иисус они почитали Самим Бо­жеством. Ведь Господь сказал: Именем Моим бесы ижденут (Мк. 16, 17).

Их противники опровергали это лжеучение и говори­ли, что имя Иисус не есть Сам Бог, а только имя, приня­тое воплощенным Словом, даже имени Которого боятся бесы. Различные божественные имена, встречающиеся в Священном Писании, приравниваются к священным символам Церкви, таким как крестное знамение или свя­тые иконы. Имена Божии святы и должны почитаться христианами, но их нельзя путать с сущностью Бога, с Лицами Святой Троицы или благодатью Божией.

Лжеучение имябожников было осуждено Синодами Константинопольской и Русской Православной Церквей. Имябожники отвергли постановление Синодов, продол­жали притеснять не согласных с ними русских иноков на Афоне и принуждали их к принятию своей еретической точки зрения. Чтобы попытаться убедить имябожников отказаться от своего заблуждения и водворить мир на Свя­той Горе, Святейший Синод командировал туда из России архиепископа Вологодского Никона (Рождественского), богослова С. В. Троицкого, а также ряд других лиц.

В результате этой миссии около семисот иноков оста­лись верны Православию, а другие держались позиции имяславия и отказались вести какой-либо разумный диа­лог с представителями Синода. Тогда по просьбе греческо­го правительства и Кинота Святой Горы русское прави­тельство решило вывезти фанатично настроенных русских иноков с Афона. Имябожники в свою очередь отказались покинуть Пантелеймонов монастырь и затворились в од­ном из братских корпусов. С русского военного корабля была вызвана пожарная команда, которая пустила в ход брандспойты и струями воды выдворила бунтовщиков из заблокированного здания. Несколько сот сторонников имябожия по морю были доставлены в Одессу, среди них оказался и монах Израиль (будущий схииеродиакон Вар­нава). В Одессе афонцам было предложено принести пока­яние в своем заблуждении и противлении церковной влас­ти, но только двое из них раскаялись, в том числе монах Израиль. При этом он так горько оплакивал свое прежнее ослепление и ожесточение, что земля под его ногами сдела­лась мокрой от потоков пролитых им слез. Затем афонских иноков разослали по разным монастырям России.

Монаха Израиля приютила Зосимова пустынь при Свя­то-Троицкой Сергиевой Лавре. Здесь он выполнял послу­шание алтарника и впоследствии был рукоположен в иеро­диакона. После закрытия Зосимовой пустыни он скитался по разным обителям, затем скрывался от преследований безбожной власти у верных людей. Примерно в 1947 году пришел в Троице-Сергиеву Лавру. Большой, трудный, тяжелый путь проделал святой старец, претерпел немало искушений, злостраданий, поношений, в том числе от сво­их собратий по вере, но всё это он переносил со смирением, как послушное дитя Божие. Он готов был терпеть всё, что только попустит ему Господь для спасения души.

Теперь, несколько отвлекаясь, обратим свой взор на разнообразные случаи, какие бывают в нашей земной жизни, конечно, не без воли Божией.

 

***

 

Примерно в 1920 году, когда свирепствовала черная оспа, в одной семье заболели два сына. Один умер, а дру­гой получил осложнение и не мог ходить после этого. Ему было шесть лет, и, где его ни лечили, нигде не могли вы­лечить. Тогда поехали к Преподобному Сергию, отслужи­ли молебен, и мать понесла его на руках к мощам. А ста­ренький монах, стоявший у мощей, и говорит: «Пусти его, мамаша, он сам приложится», а она ему в ответ: «Да он упадет». Мальчик даже стоять не мог самостоятельно, па­дал. Батюшка опять свое: «Пусти его! » Отрок, как только встал на ноги, сразу же направился к мощам, приложил­ся и побежал как ни в чем не бывало. Тогда все, кто был в храме, расплакались, видя такое чудо. Тут же отслужили благодарственный молебен и заказали икону Преподоб­ного в честь этого чуда. Этот образ до сих пор хранится в доме матери исцеленного, Анастасии, а сам он потом погиб на фронте...

 

***

 

В ссылке он был врачом, хотя носил сан епископа. Особое внимание старался уделять репрессированному духовенству. Владыка имел при себе Святые Дары и тай­но причащал болящих. Обо всем этом стало известно на­чальству, написали в Москву и пообещали ему добавить еще пятнадцать лет ссылки. Километров за сто пятьдесят от того места, в бедной деревне в лесах, жила юродивая Матрона. Верующие посоветовали ему позвать ее на по­мощь. «Да как же это возможно, — недоумевал он, — ведь матушка живет так далеко, что и не услышит». — «А вы только покличьте ее, — посоветовала сестра милосер­дия, — она и услышит». Поздно вечером, когда все спа­ли, владыка вышел в лес и стал кликать: «Мать Матро­на, помоги мне! » Ночью видит сон: черная кошка шарит по всем углам его комнаты, всё переворачивает, ищет че­го-то и не может найти.

Вскоре лагерное начальство сменилось, и о враче за­были. Закончился срок ссылки, и он поехал к Матроне, чтобы поблагодарить ее за помощь. В дремучей тайге сто­ил малый хутор. В одной ветхой избе и жила блаженная Матрона. Не успел он открыть дверь хаты, как из избы послышался голос: «Благослови, владыко! » — «Боже мой, да откуда она меня знает? » — подумал епископ и шагнул за порог. В маленьком ящике лежала скорченная женщи­на, это и была блаженная Матронушка. «Я вас знаю дав­но, — сказала она оторопевшему архиерею. — Помните, вы кликали меня, чтобы вам помочь в ссылке? » Дивны дела Божии, дивен Бог во святых Своих!

 

***

 

Он стоял в Успенском соборе — высокий, стройный, красивый. Затем медленно стал пробираться ближе к кли­росу, где пели монахи. Поднявшись на амвон, он как-то странно, не оборачиваясь, сказал: «А можно попеть здесь с вами? » — «Пожалуйста», — ответили ему и показали ме­сто в уголке. Но незнакомец не двинулся с места. «Боже мой, — ахнул молодой инок, стоящий с краю, — да он же слепой! » — «Да, я совершенно ничего не вижу...» — отве­тил печально молодой человек. Встав на клиросе, он тихо подпевал баритоном. Во время чтения кафизм рядом стоя­щий монах спросил его: «Давно так? » — «С детства, — от­ветил тот. — Когда я был еще мальчиком, мы баловались с гранатой, их много тогда было везде (это происходило в 1942 году). Граната взорвалась, все разбежались, а мы трое остались лежать на траве. Тех двоих убило, а у меня вот... глаза». Он замолчал. «И как же вы потом? » — по­любопытствовал инок. «Да сначала было очень трудно, хотел покончить с собой. Что это за жизнь, сами понима­ете. Хотя меня всем обеспечили, но всё равно жизнь была не люба. Однажды я случайно забрел в храм. Народу было мало, и я прошел вперед. Тогда в первый раз я услышал церковное пение и чтение...» — «И что же? » — снова спро­сил собеседник. «Я воскрес для жизни, — растроганно от­ветил слепец. — У меня открылись другие очи, духовные. Я перестал тосковать, стал чаще ходить в церковь, прича­щаться, а теперь мне глаза и ни к чему, потому что я ясно вижу духовными очами. Я счастлив с Богом! »

А мы с тобой, мой друг, видим ли духовными очами, хотя со зрением у нас всё вроде в порядке?

 

***

 

В Почаеве Антонина долго ждала автобус до Тернополя. Продрогла до костей. Сразу же сковало, как железом, спину, плечи. Нагнуться, ходить, даже сидеть было не­возможно. Лежать — мука. Стала пить освященное ма­сло и мазать спину. Прошло два-три дня — все как рукой сняло. Теперь кладет по сто земных поклонов и больше, делает что угодно, и никакой боли нет.

А мы с тобой как? Пилюли, порошки, таблетки, капли, мази, змеиный яд, муравьиный спирт, скипидар, горячий песок, горячий кирпич, горячая соль и прочее, и прочее. Всё это автор знает потому, что сам лечился всеми этими способами. А вот святое маслице забыли!..

Тихо подходит корабль к заветным берегам. Он ве­зет много разных сокровищ: золото, жемчуг, сапфиры и другие самоцветы. Всё это собрано в результате долго­го и трудного плавания. Сколько было бурь и волнений, сколько перенесено опасностей и даже крушений! Сколь­ко было бессонных ночей на вахте!.. Теперь всё это поза­ди. Корабль с сокровищами приближается к желанным берегам родной земли...

Дорогой наш схимничек отец Варнава после Святого Причащения тихо отошел ко Господу — к берегам вечной жизни. Из всех сокровищ, что он собрал во время земного странствования, сиял неземной красотой один драгоцен­ный камень, которому не было цены, этот драгоценный камень — святая простота.

Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби (Мф. 10, 16), — сказал Господь Своим ученикам, посы­лая их на проповедь. И вот эта дивная мудрость в святой простоте сохранилась до конца в сердце старца Варна­вы. «Яко светильник света твою душу слезными потоки украшая», — читаем мы в каноне на преставление Пре­подобного Сергия. Да и наш старец плакал при жизни немало. И в этих слезах, как в море, потопил все вражьи корабли и орудия нападений бесовских.

Когда хоронили старца Варнаву, все были как-то осо­бенно спокойны и даже радостны. Все знали, что старец созрел, окрылился совершенно и, как чистый голубь, вскормленный благодатью Сергия Преподобного, мол­нией взмыл в небеса... И, может быть, тот великан, тем­ный и злобный, что стоял тогда ночью у его одинокой постели, намеревался преградить ему путь, схватить кры­латую душу смиренного труженика Божия и низвергнуть ее в пучину земных страстей. Но нет! Сила бесовская ни­чтожна в борьбе с истинными детьми Божиими. Душа старца белоснежной голубкой мигом взвилась в небесную лазурь и там, на лоне прекрасного сада Божия, навечно успокоилась в тенистых благоухающих ветвях Божест­венной любви и радости.

А мы с тобой, мой милый читатель, где обретаемся? В юдоли земного странствия, среди скорбей и слез...

Не плачь, мой милый ангел. Я верю, что и твоя душа, окрыленная под молитвенным покровом обители Пре­подобного Сергия, не встретит на своем пути от земли к небу роковых препятствий, что она с быстротой молнии обойдет их и достигнет тихих райских селений.

Ей, Владыка наш Господи! Да будет так. Аминь.

 

У РОДНОЙ МОГИЛКИ

 

Иеромонах Гавриил (Григорий Александрович Лихоманов) (1886-1964)

 

В пристанище тихое вшед, богомудре, житейских плаваний отбегл еси.

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться: