Акафист Преподобному Сергию Радонежскому

 

Во всей вселенной есть такая сила, против которой ни­что устоять не может. Великие небесные тела, пламенею­щие солнца, пылающие эфиры и даже охладевшие пла­неты живут и движутся этой зиждительной силой. Наша Земля, крошечная по сравнению с другими небесными телами, также совершает свое движение в необъятном космическом пространстве с помощью этой силы. Что же это за сила, которой всё движется и существует, которой ничто не может противостоять?

Однажды во времена гонений за веру Христову совсем еще юного христианина схватили и привели к игемону- язычнику, который показал ему орудия страшных му­чений и сказал: «Если ты не принесешь жертвы нашим богам, то умрешь здесь». Он же отвечал: «Лучше смерть, чем унижение перед бесами! » Скажи мне, какая сила укре­пляла сего юного исповедника и мученика?

Или вот юная девица-христианка. Ей всего тринадцать лет. Ее раздели и растянули на колесе. Поворачивая коле­со и всё более и более растягивая члены юной отрокови­цы, так, что они вышли из своих суставов, мучитель про­изнес: «Последний раз предлагаю тебе, девица, отрекись от Христа твоего, иначе позорно умрешь здесь». Она же чуть слышно прошептала: «Я Его люблю и ни за что не от­рекусь! » Скажи, мой друг или недруг, какая сила вдохнов­ляла это немощное существо среди ужасных мук?

Да, есть такая сила, против которой ничто не может устоять. Эта сила — любовь, любовь сильнее жизни и смерти. Страха несть в любви, — говорит святой апо­стол (1 Ин. 4, 18). Любовь потому сильна, что Сам Бог есть любовь (1 Ин. 4, 8). Любовь понимается двояко: мо­жет быть земной, чисто человеческой, или любовью свя­щенной, одухотворенной верой в Бога. Эта последняя выше, сильнее, могущественнее первой. Вот некоторые примеры проявления любви.

Это происходило в Таджикистане. В небе появилась ог­ромная птица. Она делала крутые и сложные виражи, то взвиваясь стрелой, то падая вниз. Находящиеся на поле люди заметили, что это был огромный орел, державший в когтях маленького лисенка, а на спине у него, вцепив­шись, сидела лиса. Хищник прилагал невероятные усилия, пытаясь сбросить ее на землю, но лиса держалась крепко, и, казалось, никакая сила не могла ее повергнуть. В конце концов, орел, измучившись, сложил крылья и камнем ри­нулся к земле... Когда люди подбежали к месту происшест­вия, то увидели: орел мертв, а лиса осталась невредимой, она металась около своего погибшего детеныща.

Это наглядный пример для каждой матери, которая долж­на бороться до последнего за спасение душ своих детей.

Посмотрите на птицу-мать. Она не знает покоя: и днем и ночью добывает своим птенцам пропитание, несет им корм, сама оставаясь голодной. А когда к ее птенцам крадется зверь, она налетает на него и... может погибнуть в зубах хищника. Это любовь. Или другой пример. Воин, бросаясь в атаку, видит, как вражеский пулемет косит его товарищей. Тогда он крадется к ам­бразуре и своим телом заслоняет огненный смерч. Его товарищи по оружию спасены, а он, весь изрешеченный пулями, падает на землю. Это тоже любовь. Юная сестра милосердия, видя умирающего от потери крови ребенка, дает ему свою кровь, но это подрывает ее здоровье, она смертельно заболевает и умирает.

И сколькими замечательными примерами подтвер­ждается обычная земная, человеческая любовь! Но есть любовь более возвышенная, более благородная и могуще­ственная — любовь Христова.

Он умер, совсем неповинный, совсем безгрешный, за весь мир, за все народы, погрязшие в грехе, чтобы да­ровать им жизнь не только эту, временную, но и высшую, безмерно счастливейшую — жизнь вечную. Христос умер добровольно, по чистейшей и совершеннейшей любви к ближнему. Это не просто любовь, но любовь, превра­тившаяся в высокую и великую жертву за многих и мно­гих. Это любовь Божия, любовь Небесного Отца, отдав­шего Сына Своего за жизнь мира.

И ответная любовь юной девицы, ради своего Нетлен­ного Жениха и Господа с радостью выходящей на арену цирка, где ее юное тело терзают голодные звери и она с именем Иисуса Христа отдает свою чистую душу Богу. Разве не любовь, согретая верой, руководит ею в этом страшном, мученическом подвиге?..

О моя милая душа, зачем нам так углубляться в исто­рию, когда теперь мы сами на примерах из нашей жизни убеждаемся, что и мы можем творить дела духовной люб­ви, что они доступны людям глубокой веры в Бога, про­никнувшимся к Нему пламенной любовью.

Вот ты живешь среди греховного мира, всюду окружа­ют тебя соблазны и искушения, а если ты еще и молода, и красива, и умна, и образованна, то в таком случае пламя искушений для тебя удваивается, утраивается. И всё-та­ки, несмотря на всё это, ты идешь путем узким, идешь за Христом, идешь, оставляя в стороне все услады мира. Ты, моя милая душа, движима не чем иным, как любовью духовной, любовью наивысшей, такой любовью, которая обязательно должна победить.

Не забыть мне один случай. Это было примерно в 1942 году, когда наша армия несла большие потери от вероломного немца. Трудное было время. И вот я пом­ню, как однажды в нашей роте поднялся шум необычай­ный. Кто смеялся, кто ругался, а кто просто безумствовал в каком-то экстазе неудержимом. «В чем дело? » — возму­тился командир роты. Подошли мы и увидели следую­щее. В окружении солдат стоит молодой парень, видать, не деревенский, а городской. Держится спокойно, с досто­инством, но не вызывающе, смело и с любовью смотрит на своих товарищей. «Ну, что вас так разобрало? » — дру­жески говорит он своим сослуживцам по роте. «А, — слы­шатся сразу несколько голосов, — ты крест носишь, ты верующий! » — «Как видите», — ответил юноша и отвер­нул при этом ворот своей гимнастерки. На юной загоре­лой солдатской груди сиял маленький крестик. «Ну и что, что я верующий? Разве это унижает человека? »

Не буду передавать подробностей этого эпизода, толь­ко задамся вопросом, как мог этот молодой парень в такое бурное, тревожное время так просто, смело решать свою судьбу? Знать, в его юном сердце горела настоящая лю­бовь к Богу — любовь высшая, заставляющая презирать все насмешки и опасности. Этот юный солдат умер геро­ем. В смертельном бою, выручая товарища, он погиб под гусеницами немецкого танка, запечатлев любовь к Богу и людям своей кровью. И сколько подобных героических подвигов совершили простые люди во имя любви святой! Многих из них мы не знаем, они ведомы одному лишь Богу.

И вот такая любовь — священная и воздвигнутая ве­рой — способна побеждать и самый страх, способна стать сильнее даже самой смерти. Да разве, друг мой, не зна­ем мы, как святые мученики первых веков христианства с радостью шли на страшные муки, умирали за Христа? Достаточно вспомнить времена Нерона, этого изверга, жестокого мучителя не только христиан, но и язычников. Он устроил пожар в городе Риме, а вину свалил на непо­винных христиан. Какие же ужасные муки претерпели христиане за веру в Господа нашего Иисуса Христа, но ни под каким видом не хотели отречься от Него.

В книге «Первые дни христианства» раскрывается борьба новой христианской веры со старым, гниющим язычеством. Христиан хватали где попало. Мужчин, жен­щин, юношей, девушек, детей, стариков бросали в тюрь­мы, морили голодом, холодом, болезнями, а потом от­правляли на казнь. В огромном цирке собирались тысячи людей, чтобы только посмотреть, как звери будут терзать христиан или гладиаторы будут их закалывать мечами и прочее. А потом трупы растерзанных или убитых хри­стиан выволакивали из цирка через особые ворота. Кро­вавая арена посыпалась свежим песком, и снова начина­лись «игры», следствием которых были многие неповин­ные жертвы.

Известно, какое мучение придумал Нерон для хри­стиан. В Риме были так называемые Нероновы сады, где вечерами гуляло множество язычников и где сам Нерон разъезжал в своей колеснице, запряженной откормлен­ными, украшенными лошадьми. И вот в этих садах Не­рон велел наставить столбы и к ним привязать христиан, облитых горючим веществом. И таких столбов было по­ставлено множество. По особому сигналу эти столбы под­жигали. Они горели вместе с людьми, как свечки, пылая в ночи. Весь сад освещался таким образом от живых го­рящих христиан. Язычники останавливались, смотрели, смеялись, издевались, а Нерон, как одержимый, носился с приближенными по этому саду. Чтобы крики и стоны мучеников не были слышны, играла музыка. А чтобы ви­деть страдания мучеников, отражающиеся на их лицах, рядом со столбом вбивали в землю длинную палку, кото­рая другим концом упиралась в подбородок страдальца и не давала голове его опуститься вниз.

Да возможно ли вообще описать все те мучения, кото­рые юная Церковь Христова перенесла от отживающего язычества! Ведь у христиан не было решительно ника­кой защиты, кроме Христа и любви ко Господу. И они не противились язычникам, но всегда были почтитель­ны и честны. Мир и поныне удивляется, как христиан­ство победило железное Римское царство, как завоевало почти весь мир?

Любовь — сила всепобеждающая, всепокоряющая, всемогущая. Да, победа любви как печать несокрушимой нравственной силы отразилась на христианской вере, христианской религии. Любовью наша вера жива, любо­вью она побеждает своих противников как самым силь­ным оружием. Любовью Церковь будет стоять до самого Второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа.

Мой дорогой друг, пользуемся ли мы с тобой этим оружием в нашей обыденной жизни? Ведь теперь, как никогда, нам, христианам, надо иметь эту любовь, как никогда, этой любовью не только отражать, но и по­беждать все козни лукавого, все хитросплетения его и его помощников.

Вот живешь ты среди новых язычников, которые не только не почитают Христа, но и слышать о Нем не хотят. Не только не желают Ему молиться, но и гонят Его из своих домов, семей и сердца своего. А на нас они смотрят, как на чудаков, как на отсталых, некультурных людей. И если говорят, здороваются, то только как бы по снисхождению, уважая в нас человека, а в душе уни­жают, укоряют, осуждают за твердость наших убеждений, за нашу веру.

Ну что, спрашиваю, остается делать? Как поступать с такими соседями, коллегами по работе, начальниками? Только по закону христианской любви. Только любовью побеждать неприязнь и холодность в отношении к себе. Твоя нелицемерная, но искренняя любовь, только она в силах преодолеть и победить всё. Трудная эта проблема, трудно поступать по любви там, где тебя не любят, где тебя только терпят и хотят, чтобы ты делал то же, что и другие, жил так же, как они, и говорил то же, что и они. А если ты не поддаешься и живешь иначе, иначе мыслишь, не со­глашаешься с окружающими тебя, то вызываешь к себе неприязнь. В чем же конкретно должна выражаться наша любовь по отношению к неверующим?

Да во всем буквально. Во-первых, в душе совершенно искренне нужно желать им добра; во-вторых, при встрече радушно приветствовать их: о чем тебя попросят — сде­лать всё как ближнему другу, как родному; сделают тебе выговор за что-либо — смиренно признай свою вину; ос­меют — не обижайся; обидят — не раздражайся; так ты всё любовью и покрывай, молись, главное, Господу не­уклонно об их спасении, об их здравии и благополучии. Такое искреннее отношение к любому человеку непре­менно пленит его сердце, растопит его холодность, и по­беда любви свершится.

Мне вспоминается история, связанная с одной благо­честивой вдовушкой, которая, похоронив своего мужа и двух любимых детей, отдала себя на добровольное служение... Кому бы вы думали? Бродягам, разбойникам и убийцам. Она на оставшиеся после смерти мужа день­ги построила небольшой домик на опушке леса и там жила одна-одинешенька. Только Господь хранил ее Сво­ей силой, и ангелы покрывали от всякого зла. «Мать Варвара (так звали эту дивную старушку), да как же это ты не боишься здесь жить-то? — спрашивали ее знако­мые. — Ведь столько разных бродяг, разбойников ходит здесь по лесу». — «Вот я о всех них и забочусь, — отвеча­ет мать Варвара. — Иных отогрею, других обошью, кого накормлю, а некоторых и на добрый путь направлю». — «Да ведь они же тебя убьют, и никто не защитит, никто и не узнает! » — «Были и такие случаи, — рассказывает мать Варвара. — Вот намедни забрели трое — злые, гряз­ные, голодные. Я их встретила с молитвой и любовью. “Что ты нас молитвой своей кормишь, старая ведьма, — зло отозвался один. — Нужна она нам! Давай жрать ско­рее, а то разом уложу на месте”. — “Постой, голубчик мой, потише, — говорю, — уложишь, кто тебя кормить-то будет? Давай-ка лучше читай ‘Отче наш’, а потом и поешь досыта”».

Так мать Варвара и жила в лесу одна с Богом, под по­стоянным страхом смерти. «Надо только полюбить чело­века всей душой, — говорила она, — и тебя никто паль­цем не тронет. Делай ему добро от чистого сердца, и он рано или поздно сделается по отношению к тебе добрым». Мать Варвара говорила, как однажды один бродяга чуть не убил ее. Двоим она сделала что-то доброе, а этому не угодила. Так он нагрубил ей и обещал прийти и рас­считаться. Спустя некоторое время те двое ведут этого не­довольного, всего избитого, ободранного. Привели и бро­сили к ее ногам. «Мы ему как следует дали», — отозвался один. «Да за что же это вы его, басурмане, так избили? » — разжалобилась мать Варвара. «Чтобы больше не угрожал тебе». — «Эх, любовь, любовь истинно христианская, да она зверя и того обратит в ягненка», — говорила мать Варвара. Неужели, мой друг, любовь теперь потеряла свою силу? Неужели она перестала быть любовью?

Иисус Христос вчера и днесь Тойже, и во веки, — гово­рит святой апостол (Евр. 13, 8). Наши сердца охладели к истинной любви. Вместо истинной любви в них лице­мерная любовь, двуличная, фальшивая, ненастоящая. Вот потому нам и трудно с такой любовью жить теперь, потому и кажется нам, что мы со своей верой в Бога чу­жие для всех, непонятные миру, да и ненужные, лишние для него. Аз избрал вы от мира, сего ради ненавидит вас мир (Ин. 15, 19). Не чудитеся (т. е. не удивляйтесь), братие моя, аще ненавидит вас мир (1 Ин. 3, 13); добро твори­те ненавидящим вас (ср. Мф. 5, 44).

Так вот, оказывается, в чем истинное положение вещей. Мир совершенно прав, что нас не любит. Да и как нас любить, если мы не принадлежим миру. Может ли он любить то, что для него чуждо. А мы вот, мой друг, всё обижаемся на кого-то, что нас не уважают, как других, что нас обходят, про нас плохо говорят, над нами, может быть, смеются, а, может быть, где и ущемят, явно недо­оценят и прочее. Всё это, оказывается, вполне закономер­но, даже естественно. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое (Ин. 15, 19). Так от кого же мы теперь, если не от мира? Добро творите ненавидящим вас. Надо делать добро всем, и тогда наша принадлежность будет Христо­ва... А если так, если мы окончательно уверимся, что мы действительно от Бога, то тогда — всё нипочем. Давай только побольше скорбей, насмешек, унижений — всё это цветочки живые, из которых сплетается венок нетленной красоты. Итак, любовь за нас и мы за любовь. Сия победа, победившая мир!

...Девяносто один год шел он по стопам любви Христо­вой. И вот прошу вас, не спрашивайте меня о подробно­стях, где и от кого родился схиигумен Стефан. Могу ли я это знать? Знаю только, что старца звали в миру Иосиф Васильевич Лазарев. В Лавру Преподобного Сергия ста­рец прибыл около 1958 года. Откуда он прибыл? Будто от­куда-то из астраханских краев. Был там на приходе. Слу­жил. Много-много потрудился, и вот, уже в преклонных летах, десница Божия привела его под сень обители Прес­вятой Троицы. И как это всё дивно должно быть в нашем сознании. Стоит только вникнуть в глубину Божия домо­строительства, и увидишь, как Господь всё делает не толь­ко мудро, но премудро и дивно. Скольких мы вспоминали старцев Божиих, нашедших себе покой в обители Сергия Преподобного, и все были рассеяны, кто где, в разных краях. Но под конец жизни заботливая и нежная рука со­брала их в одно удобное место. Точно как пшеничка со­бирается добрым хозяином в закрома, чтобы отсюда уже попасть в общие житницы. И эти труженики Божии с раз­ных концов страны собираются под молитвенный кров Преподобного Сергия и здесь, дозревая, идут в вечные житницы Божии.

Схимничек отец Стефан приехал во святую Лавру игу­меном. Его звали Агафодор. Сложное имя-то — игумен Агафодор. Многие, особенно из народа, совсем не мо­гли назвать его правильно. «Ты у кого нынче исповедо­валась? » — спрашивает старушка свою соседку. «Да вон у того старенького батюшки», — отвечает та. «А как его зовут? » — не унимается первая. Соседка явно затрудняется выговорить имя старца и начинает припоминать. «Кажет­ся, то ли Агапит, то ли Фарадор или Сковродор». Пусть уж батюшка простит нам это воспоминание, но ведь так оно и было. Для простых старушек имя отца Агафодора было просто неудобопроизносимым. Ни за что они не могли выговорить его, как положено. Поэтому старец постоян­но был для них какой-то загадкой, тайной непостижимой. К счастью для старушек, Преподобный Сергий как бы сжалился над ними, и отцу Агафодору скоро дали другое имя. За святую и благочестивую жизнь старца постригли в схиму с именем Стефан. Тогда уж народ волной нахлынул к схиигумену Стефану, черпая от него благодатную силу и теплоту великой любви. Да, если уж говорить о душев­ных качествах схиигумена Стефана, то на самое первое место выступает любовь. Надо сказать, что добродетель любви как вершина или венец всех добродетелей присуща во всей своей красоте и чистоте преклонному возрасту.

Есть и молодые священники, которые беззаветно и жер­твенно любят народ и ведут его ко спасению. Но в молодых летах, от двадцати пяти и до пятидесяти, любовь духовническая может быть перемешана с любовью чисто человече­ской, плотской. Это вполне естественное и почти неизбеж­ное явление. Молодой священник, и особенно иеромонах, постоянно имея дело с женским полом на исповеди, да и во­обще на богослужении, особенно с молодыми девицами, юными инокинями, монахинями, естественно проникается к ним чувствами приязни, симпатии и какой-то особой человеческой любви. Да если еще молодой священнослу­житель уделяет недостаточно внимания своей внутренней, духовной, жизни и при этом физически сильный, обладает хорошим здоровьем, то в его душе возникают различные плотские помыслы, осложняющие чистое духовничество. Поэтому вполне правильно поступают священники, ко­торые в юных летах избегают близости с женским полом и уклоняются особенно от исповеди, предоставляя ее ис­полнение более пожилым священнослужителям. Правда, бывают особые избранники Божии, как, например, духов­ник Киево-Печерской Лавры отец Парфений и другие, ко­торые с юных лет и до старости не испытывали никаких плотских влечений, и их духовничество было исключи­тельно чистым, непорочным, хотя, может быть, и не впол­не глубоким, так как, не испытав борьбы со своими страстя­ми, они в полной мере не могут проникнуться состоянием других сердец и тем более не могут иметь должного снис­хождения к грешникам, впадшим в те или иные плотские грехи. Потому святые отцы и советуют юным ревностным душам (юношам, девицам), во избежание излишней при­вязанности или каких-либо недозволенных отношений, искать себе духовного окормления у более опытных пожи­лых священнослужителей.

Абсолютно чистые отношения с другим полом обрета­ются неустанным подвигом борьбы с самим собой, пла­менной молитвой и навыком владения своими чувствами. И если, говорим, в преклонных летах старцы питают уже только чистые чувства к своим духовным детям, особен­но к женщинам, то, с другой стороны, в их духовном ру­ководстве не хватает строгости, которая тут совершенно необходима. Почтенные старички, умудренные долгим опытом духовничества, прошедшие путь борьбы с со­бой, приобретшие старческую благостность снисхожде­ния к другим, обычно теряют свою прежнюю строгость и вместе с тем строгость руководства и становятся настоя­щими старцами, во всем снисходя по отношению к своим духовным чадам и всё покрывая любовью. Мы не хотим сказать, что будто их духовничество теряет свою благо­датную силу. Совсем нет. Но отметим характерное свой­ство глубоких летами старцев: они, будучи нравственно безупречно чисты по отношению к своим духовным де­тям, вместе с тем дают послабление в духовном руковод­стве из-за такой своей благостности и снисходительности.

Старец Стефан обладал изумительной благостностью, добротой, всепрощающей любовью. Он готов был, кажется, всё простить кающемуся грешнику, какой бы он грех ни со­вершил. Своей старческой любовью он всё покрывал и... ни­кого не наказывал. Поэтому-то к нему и шли на исповедь, особенно те из братии, которые что-нибудь такое натворят, что боятся открыть другим духовникам. Есть некая таин­ственная, божественная красота в том, чтобы всё прощать кающемуся грешнику, всё покрывать благостной любовью.

Христос Спаситель, живя на земле, кажется, никого ни­когда не наказал, не запретил, не отлучил. Но тем не менее Он дал наказ Своим апостолам и всем пастырям, чтобы не только прощать (решать), но и вязать, то есть по какой-то особой причине и не прощать, и не разрешать, но наказы­вать для того, чтобы пресечь подобный грех на будущее.

Когда схиигумен Стефан был уже довольно слаб телом, его отстранили от общей исповеди. Народ уже не мог по­пасть к нему, так как келия его находилась во внутреннем дворе монастыря. Но он исповедовал желающих из бра­тии. И старцу хватало дел. К нему ходили молодые по­слушники, иеромонахи на исповедь или за какими-либо советами. Отец Стефан был туговат на оба уха, и крепко. Когда к нему заходили в келию, старец уже знал, зачем пришли. Он молча подходил к переднему уголочку, брал святую епитрахиль, крестя, надевал ее, поручи и своим старческим голосом начинал: «Благословен Бог наш...»

Не один раз и я бывал на исповеди у схиигумена Сте­фана. Это было уже незадолго до его смерти. Он уже на­ столько ослаб, что еле держался на ногах. Начав читать па память исповедные молитвы, батюшка спутался. С од­ной молитвы перешел на другую, затем на третью и начал читать снова. Тогда подали батюшке служебник с крупны­ми буквами. Но по служебнику старец путался тоже много, потому что был слепенький и ему было трудно разобрать, что там написано. Нас было двое исповедников. Мы стоя­ли на коленях около старца и всё ему подсказывали. А он, плохо слыша, оглядывался к нам и спрашивал: «А, а, чего, чего? » Потом снова начинал читать и путался еще боль­ше. Такая исповедь носила на себе печать какой-то особой святой простоты, необыкновенной благостности, тихого благодатного умиления. Так и чудилось, будто ангел мира и всепрощения витает в этой убогой келии, покрывая всех присутствующих своими благодатными крылами.

Так как схиигумен Стефан, особенно в старости, был грузен, тяжеловат, то он чаще всего находился в своей келии: лежал на своей постельке или сидел безмолвно на скамеечке, неслышно читая Иисусову молитву. Его лицо с маленькой реденькой бородкой всегда улыбалось и выражало чувство неописуемого благодушия. Быва­ло, что он со своим келейником иеродиаконом выходил на прогулку. Здесь же, около своей келии, они ходили по монастырской аллейке-тропочке. Но старец даже уже и не шел, а, ухватившись руками за келейника, еле-еле брел за ним, не переставая улыбаться.

Но кто может описать его внутреннюю духовную жизнь? Мы схватываем только лишь внешние стороны жизни старца Божия, то есть то, что можно наблюдать чувственным взором. Но всю глубину внутреннего стар­ческого духа кто изобразит? Кто поймет и передаст это на бумаге?

Схиигумен Стефан был человеком глубокой души и высокой жизни. Проникнуть в глубокие тайны его под­вижнического духа кто может? Подняться на высоту его внутренних духовных озарений кому доступно? Было очевидно, что старец быстро созревал для иной жизни. Его временный век заканчивался. Был на исходе уже де­вяносто первый год его жизни. Сосуд души его был полон благодатного елея жизненных трудов. Светильник веры ярко пламенел, чтобы трезвенно встретить Жениха...

Жизнь старца Стефана была так сложна, так разно­образна, так богата, что ее, по существу, описать невоз­можно. Несколько отвлечемся и приведем ряд рассказов из нравственно-духовной жизни.

 

***

 

Далеко во Франции, в Париже, умирал маститый ар­химандрит Дионисий (по фамилии Шамбо). Больного окружали видные особы из духовенства, из мирских, во­енные. Когда в комнате водворилась абсолютная тишина, архимандрит Дионисий вдруг вздохнул, открыл глаза и ти­хим голосом ясно и четко произнес: «В Евангелии сказано всё-всё, и особенно в главе 25». Все поразились: это было как откровение. Буквально страх объял присутствующих тогда, когда они открыли Евангелие от Матфея, нашли 25-ю главу и прочли... Там говорится о мудрых и неразум­ных девах, светильники которых погасли, о талантах, за ко­торые следует дать каждому отчет, и особенно о Страшном Суде, на котором предстанут живые и мертвые.

И ты, мой дорогой читатель, чаще прочитывай это ме­сто Евангелия...

 

***

 

«Расскажи мне, авва, про какое-либо дивное видение», — попросил у преподобного Макария Великого пришедший брат. Старец подумал, потом поднял свой взор к небу, кото­рое было на этот раз светлое, ясное, и сказал: «Самое дивное видение, которое превыше других, это когда увидишь лицо человека, на котором отпечатлевается чистота и глубокое смирение сердца. Что может быть дивнее, чем видеть неви­димого Бога, обитающего в человеке, как в Своем храме».

 

***

 

Ударил ранний мороз, пошел хлопьями снег. На дво­ре, кажется, ни души. Но кто это возится в монастырском садике? Седой, маленький ростом монах, кряхтя, копался в своей старой сумке. Вот он вынул из нее подержанную фуфайку, покрутил ее в руках и стал ходить вокруг ма­ленького кустика, на листочках которого налип снег. От­ряхнув его, монах стал нежно окутывать фуфайкой сте­бли кустика, предварительно собрав их вместе. Он завя­зал куст, как куклу, и снова полез в свою сумку, вытащил из нее старый мешок. Отряхнув от пыли, он стал надевать этот мешок на верх обвязанного куста. Надев мешок, он вздохнул, полюбовался на свою «куклу» и затем удалился.

Что это за работа такая? Что это за тайна в этом малень­ком кустике? Это юная роза. Монах посадил ее весной, она только-только стала укрепляться, только собиралась рас­цвести, но тут ударил ранний мороз, и гибель ее казалась неизбежной. Но вот хранит ее нежная рука да душа чело­веческая, которая выше всякой цены.

 

***

 

Митрополита Кирилла столкнули с подножки на пол­ном ходу поезда, когда состав мчался по Сибири. Он упал в глубокий снег, как в перину. Не ушибся. Выкарабкав­шись, осмотрелся. Ночь. Мороз — градусов пятьдесят. Побрел по лесу. Наконец устал и присел на пень. «Госпо­ди, ведь замерзаю», — взмолился святитель. Старая ряса не грела. Вдруг треск. «Боже мой, что это такое? » Темная масса надвигалась на него. Тяжелое дыхание. Медведь. Ну, конец. Бежать нет сил. Медведь огромный, лохматый по­дошел к нему, обнюхал и... лег около его ног, как ягненок. Потом растянулся и захрапел. Повеяло теплом. Что делать? Замерзать? Или... И человек решился. Подойдя к медведю, он перекрестился и лег, прижавшись к теплому брюху зве­ря. Отогрелся и, не помня себя, заснул. Когда он очнулся, было светло. Тихонько встал, чтобы не разбудить зверя, но тот как будто и не спал. Потянувшись, он тоже встал, от­ряхнулся от снега, как-то по-особому умиленно посмотрел на своего приятеля и пошел в лес. Митрополит, спасенный от верной гибели, обогретый, укрепленный сном, двинул­ся, благодаря Бога, в глубь леса. Вскоре он нашел тропинку, пошел по ней, и она привела его к маленькому хуторку, где жили люди. Так была спасена жизнь одного из великих ис­поведников и страдальцев за правду Божию в наши дни.

 

***

 

Патриарх Тихон находился под домашним арестом (1919 год). Келейник был всегда при нем. Но под среду он каждый раз уходил в город к своей больной матери, остав­ляя патриарха одного. Об этом было известно. Знали это и подосланные убийцы. И вот ночью, как раз под среду, темным коридором они проникли в покои Святейшего, постучали в дверь. Изнутри дверь открыли. Убийцы ки­нулись на жертву... Короткий крик о помощи и... всё смол­кло. Патриарх вышел на шум. На пороге лежал в крови его келейник, пораженный насмерть. В эту среду он не по­шел к матери, остался с патриархом как будто для того только, чтобы вместо него умереть. Увидя живого патри­арха, убийцы оцепенели от ужаса, а затем, опомнившись, ринулись вниз по лестнице.

 

***

 

В тепло натопленной хате шел горячий спор. Одни доказывали, что ни Бога, ни диавола нет. Другие утвер­ждали обратное: говорили, что и Бог, и диавол существу­ют. «А давайте позовем Бога», — насмешливо предложил один из споривших. Нет, страшно! «Ну тогда позовем ди­авола». Всем это предложение понравилось. «Диавол, ди­авол, приди к нам», — закричал один из них. Все замерли.

Сделалось как-то жутко. Волосы шевелились на голове. В абсолютной, мертвой тишине раздался свист, а затем то­пот, который слышался всё ближе и ближе. Распахнулась примерзшая дверь — на пороге стоял черный, как уголь, баран. Огненно-злые глаза пожирали присутствующих. Все вскричали от страха, но бежать было некуда. Звавший диавола упал без сознания, другие оцепенели от ужаса.

 

***

 

Человек поссорился с женой. Расстроенный до крайно­сти, он вышел во двор. Была темная ночь. «Обращаюсь к тебе, диавол, — сказал он, — познакомь меня с другой женщиной». Утром он приходит на работу, и ему подают конверт, адресованный на его имя. Он его разрывает и чи­тает: «Умоляю вас, приходите ко мне по такому-то адресу. Я живу совершенно одна».

Так сатана познакомил этого человека с распутной жен­щиной, которая втянула его в бездну порока. Враг скоро слышит того, кто его зовет на помощь, и всегда готов к по­добным услугам. Впоследствии этот человек сугубым по­стом, слезами и молитвой принес Богу глубокое раскаяние.

 

***

 

Священник пришел причастить больного, который метался на постели. Он кричал, издавая дикие вопли, извивался, отворачивался к стене, обороняясь руками от кого-то невидимого: «Батюшку, батюшку скорее! » Священник пришел со Святыми Дарами, по-исповедовал кратко больного и причастил. Сделав свое дело, священник хотел было удалиться. Но больной взял его за руку и всю ночь держал не выпуская. Батюшке нуж­но было идти домой, где его ждала семья, а он просидел около больного, который ни за что не хотел его отпу­скать, боясь бесов. «Где же бесы? » — спросил батюшка больного. «Они все по углам, вон, вон попрятались». Больной еще крепче ухватился за священника, пока не рассвело и не настал день, а потом он успокоился и тихо, с молитвой на устах предал свой дух Богу.

...В один из тихих и светлых вечеров схиигумена Сте­фана пособоровали, причастили Святых Христовых Таин, и старец мирно и почти совершенно безболезнен­но перешел грань, отделяющую нас от страшной смерти. Нам трудно описывать картину смерти старца Божия. Тайна этого непостижимого события — смерти — оста­ется для нас запечатанной. Настанет и наш час, когда мы должны будем не понаслышке, а на самом деле испытать и проникнуться тайной смерти, но всё это, как и прочие люди, мы унесем в могилу.

Схиигумен Стефан умер, и его могилка теперь стоит одинокая. Но печать великой любви, которую старец но­сил в своем сердце и которой согревал других, проявилась на месте его упокоения. Окружающая природа как бы притаилась в тихих лучах солнца, сохраняя в своих не­драх останки великого старца. Он жил любовью, согревал ею всех приходящих к нему. Он знал, что любовь — это великая сила, способная возродить умершие души к жиз­ни. Он много прощал властью, данной ему от Христа. Вер­нее сказать, всех прощал, и в этом всепрощении соверши­лась победа Христовой любви над грехом и над смертью.

Теперь он лежит в своей одинокой могилке, но любовь, сказано в Писании, никогда не умрет. Вечная тебе память, наш милый отец и старец. Твое имя часто воспоминается священнослужителями Лавры на церковном амвоне. Мы тебя не забыли, и ты нас не забудь в горнем храме Святой Троицы. Твоя ангельская схима сугубой благодатью да покрыет нас, твоих детей, от бурь и напастей жизни. Научи и нас любить так, как любил ты, чтобы нам силой этой любви покорять сердца людей и вести их к Любви вечной.

Ныне же пребывают вера, надежда, любы, три сия: боль- ши же сих любы. И любы моя со всеми вами о Христе Иису­се. Аминь (1 Кор. 13, 13; 16, 24).

 

ОСНОВА ЖИЗНИ

 

Монах Александр (Александр Ильич Кумачев) (1885-1963)

 

Радуйся, образе пустынножите­лей

и устроителю общаго жития.

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться: