Наши четвероногие помощники

 

Советская Арктика за период работы в ней большевиков обогатилась новыми видамитранспорта. Ледоколы и специально приспособленные суда стали обычными вполярных морях. Воздушные линии соединили самые отдаленные точки Арктики какмежду собой, так и с культурными центрами, лежащими далеко на юге. Самолетыпронесли советских полярников над ледяными пространствами, доставили нашихисследователей к самому сердцу Арктики — к Северному полюсу. Постепенноприспосабливались к необычным условиям и входили в обиход Севера гусеничныйтрактор и автомобиль.

Машины убыстряют темпы освоения огромных территорий северных окраин нашейродины и помогают скорейшему включению в культурную, общественную ихозяйственную жизнь страны народов Севера. Однако, как сейчас, так и надолго вбудущем, местный олений и собачий транспорт, наряду с ростом и все большей ибольшей приспосабливаемостью к полярным условиям механизированного транспорта,занимает и. будет занимать почетное место.

Механизированный транспорт решает большие, масштабные проблемы связи. Местнуюсвязь — хозяйственную, в основном промысловую деятельность местного населения,и во многих случаях научно-исследовательские работы еще долго с успехом будутобслуживать в районах лесотундры ездовые олени, а в районах глубокой Арктики —собаки. Еще совсем недавно они были здесь единственным средством передвижения.В течение веков собака была незаменимым помощником и другом человека в борьбе снеприветливой и суровой природой и как нельзя лучше приспособилась к условиямСевера.

Собака сравнительно легко переносит сильные морозы, проходит там, где непройдет ни олень, ни лошадь, ни тем более машина. Довольствуется она немногим.Суточный паек в полкилограмма мяса или еще меньше сушеной рыбы делают ееработоспособной в течение ряда лет. Удобство собачьего транспорта заключаетсяеще и в том, что корм для собак дает сама Арктика.

Почти ни одна научно-исследовательская полярная экспедиция прошлого,совершавшая работу на безлюдных берегах Ледовитого океана или планировавшаяпереходы по морским льдам, не обходилась без ездовых собак. Попытки некоторыхзаморских полярных исследователей заменить их лошадьми или пони привели кполному краху. За собакой осталась почетная роль помощника человека, изучающегополярные пространства.

План нашей экспедиции, как уже было сказано, целиком опирался на собачийтранспорт. И не только потому, что я привык работать с собачьей упряжкой, а ипотому, что в те годы какого-либо другого, более надежного транспорта, годногодля наземных полярных условий, еще не существовало.

Наших собак впервые я увидел на одной из железнодорожных станций между Вологдойи Архангельском.

Около большого четырехосного вагона грузового поезда стояла толпа любопытных.Они с удивлением прислушивались к волчьему вою, несущемуся из-за прикрытыхдверей. У вагона спокойно прохаживался в своем колоритном национальном костюме,с медной трубкой в зубах пожилой нанаец. Он молча преграждал путь белобрысымребятишкам, пытавшимся заглянуть в щель двери. Когда я подошел к вагону совторым проводником и поздоровался с нанайцем, ребята окружили меня кольцом изабросали вопросами.

— Дяденька, что это — зверинец? Волки? А у нас будут показывать?

— Да нет, ребята, это собаки.

— Собаки? Сколько?

— Да, да, собаки. Пятьдесят штук.

— Пятьдесят! Шутишь! Зачем столько? Куда они едут?

А что это за человек? Нанаец! А почему он нанаец?!

Я не успевал отвечать на сыпавшиеся вопросы.

Тем временем толпа у загадочного вагона все увеличивалась. Здесь, по-видимому,была уже вся деревня. Ребята стаей стояли вплотную к дверям. Некоторые из нихуспели сбегать домой и теперь держали в руках ломти хлеба. Зрителям нетерпелось. Хотелось посмотреть внутрь вагона. Глаза ребят горели любопытством.Мне тоже хотелось поскорее увидеть будущих четвероногих помощников. Я отодвинулдвери вагона. Вой оборвался. Несколько псов рванулись на цепях и как вкопанныеостановились у входа.

Ребята сначала отпрянули, но увидев, что собаки привязаны, осмелели исгрудились у входа. Кто-то бросил кусок хлеба. Псы рванулись, лязгнули зубами,и кусок исчез. Потянулись руки с новыми ломтями. Видя такие дары, собаки,привязанные близко к двери, охотно завязывали мимолетную дружбу, позволялиребятам трепать себя и называть, по-видимому, совсем неожиданными именами.

— Шарик! Белка! Кудлан! Козел! Полкан! — кричали дети, а собакиповертывались на каждое имя в надежде получить новый кусок хлеба. Эторазвеселило зрителей. Смех и шутки летели из толпы.

Вдруг все смолкло. Ребята тревожно всматривались в полутемный угол вагона. Тамизумрудно-зеленым светом горело несколько точек. Иногда, на какие-то секунды,свет их становился рубиновым.

— А там кто, дяденька?

Пришлось объяснить, что собаки с такими глазами происходят с реки Колымы. Насвету глаза у них почти белые, а в темноте горят вот как сейчас. Это одна излучших пород ездовых лаек — они сильные, выносливые, не боящиеся самых страшныхморозов.

Я успел прощупать взглядом всю стаю. Увидел, что колымских собак лишь несколькоштук, и мысленно пожалел об этом. Кроме «колымок» здесь были прекрасныеоживленные лайки с хорошей грудью, стройными, крепкими ногами и плотной густойшерстью. Только несколько псов лежали спокойно и не обращали никакого вниманияна все происходящее. Я влез в вагон и по очереди осмотрел их пасти. По зубамбыло видно, что псы достаточно пожили и поработали, это и сделало их такимиспокойными. Но другие встретили меня рычанием, скалили зубы, однако послеокрика и уверенных движений быстро смирились и дали, хотя и не совсем охотно,осмотреть себя.

Один здоровый молодой пес, как только я отвернулся от него, вцепился в лапусвоего соседа. Раздался визг. Все остальные бросились в сторону дерущихся.Короткие цепи не давали возможности принять участие в потасовке. Стая рычала,лаяла и хрипела, давясь на цепях. Щелкнул кнут нанайца — порядок восстановился.Псы, лишенные своего излюбленного удовольствия — хорошей драки, молча, скалязубы, заняли свои места.

Несмотря на наличие нескольких «старичков» и слабосильных, я все же осталсядоволен знакомством с будущими помощниками. Раздобыть собак для экспедиции былосамой трудной задачей. Теперь они были доставлены. А некоторый отсев неминуем.

При моем выходе из вагона придвинулись поближе взрослые зрители. Вновьпосыпались вопросы. Пришлось рассказать, что собаки, закупленные в низовьяхреки Амура в нивхских и нанайских стойбищах, сначала ехали по Амуру вХабаровск, откуда через весь Советский Союз едут в Архангельск, дальше будутпосажены на ледокол и отправятся в Арктику, а там будут возить груз и помогатьпри изучении еще неизвестных земель.

Я не обманывал слушателей. Собаки действительно проделали большой путь. Срок, вкоторый они были подысканы, закуплены и доставлены, был рекордным.

Экспедицию утвердили в последние дни марта. До выхода в море оставалось три споловиной месяца. За это время надо было получить ездовых собак.

Я побывал в Архангельске. Это пункт выхода экспедиции в море. Найти здесь собакбыло наиболее желательно. Я знал что город и прилегающие районы в какой-то мереежегодно снабжали собаками Новую Землю, что и порождало у меня некоторуюнадежду. Действительность оказалась плачевной. Ездовых лаек здесь не было. НаНовую Землю сбывались преимущественно дворняги и помеси их с сеттерами илегавыми. Предлагали их и мне. Пытались всучить даже пинчера, уверяя, что этонезаменимый пес. Однако расхваливание не могло улучшить качество товара.Рухнула слабая надежда на получение собак и с Новой Земли, лежащей на будущемпути экспедиции. Если там и можно было бы приобрести собак в достаточномколичестве, то это были бы представители той же не подходящей для нас«архангельской» породы.

Но что же делать? Где взять собак?

Ближе всего были тундры Европейского Севера. Но там ездят на оленях, а собакапредставлена только оленегонной лайкой. Она прекрасный пастух, но совершенно негодна для упряжки. Если продвинуться дальше на восток, можно было бы набратьнебольшое количество неплохих собак в низовьях Енисея. Но здесь их надо былособирать, что называется, поштучно, значит, объехать для этого огромный район ипотратить не менее года времени. Не годится! Еще дальше на восток — ездовыесобаки были в Верхоянском и Колымском районах. И отличные собаки. Заполучить ихбыло бы хорошо. Я радировал в Якутск. Но там не могли уложиться в нужные срокии отказали в моей просьбе.

Больше всего ездовых собак на Камчатке и в Анадырском крае. Здесь можноподобрать прекрасную стаю для любой работы и для любого района Севера. Но иКамчатка и Анадырь были слишком далеко, а тогдашние способы сообщения с ними недавали никакой надежды на срочное разрешение вопроса.

Единственная надежда была на Дальний Восток. В низовьях Амура ездовыми собакамипользуются охотники нивхи и нанайцы. В Николаевске-на-Амуре собачья упряжка наулице — обычное явление. Даже в Хабаровске иногда можно было наблюдать, как,нарушая все правила движения, вводя в смущение милиционеров и заставляяшарахаться в сторону автомобили, мчится собачья упряжка.

Я телеграфировал в Хабаровск Дальневосточной конторе Госторга. Там я работалраньше и оттуда отправлялся в свою первую экспедицию на остров Врангеля.Госторговцы все еще считали меня своим человеком. На мою просьбу помочь ониобещали сделать все возможное. Агентам, работавшим в низовьях Амура, полетелителеграммы с заданием срочно закупить собак. Аппарат сработал хорошо. Собакибыли быстро собраны и вскоре под надзором двух проводников начали своепутешествие в направлении Архангельска.

Естественно, что при заочной покупке нельзя было рассчитывать получитьпятьдесят собак доброкачественными. Поэтому-то в прибывшей стае и нашлосьнесколько старичков-полуинвалидов. В основном же здесь были середнячки.

Не обладая какими-либо исключительными достоинствами, они, как читатель увидитв дальнейшем, честно трудились, переносили более чем собачьи лишения и своейисключительной выносливостью помогли исследованию Северной Земли. Пройденныйими путь складывался в тысячи километров. Лютовали морозы, выли метели, погорло захлестывала вода, одевая собак в непроницаемый ледяной панцирь, а онишли и шли, волоча за собой тяжело нагруженные сани. Некоторые из них гибли влямке, отдавая последние силы работе, не зная даже, насколько их работапомогала экспедиции выполнить важные задачи.

Я был рад встрече со своими будущими четвероногими помощниками. Проводил ихвагон до Архангельска и здесь сдал на попечение Журавлеву. До выхода экспедициив море они помещались в арендованном нами дворе, почти в центре города, и вбелые северные ночи нередко устраивали концерты, будя своим волчьим воем спящихархангельцев. И вот теперь они с нами на Северной Земле, наши помощники.

 

После ухода «Седова»

 

Я не знаю более мрачного месяца для глубокой Арктики, чем сентябрь. В среднихширотах мы привыкли считать этот месяц началом осени. Во многих областях нашейродины в сентябре часто стоит чудесная погода. В народе называют это время«бабьим летом», а в литературе «золотой осенью».

Здесь же, на восьмидесятом градусе северной широты, нет ни золотой, ни простоосени. Нет ни багряных, осыпающихся и шуршащих под ногой листьев, ни увядающихцветов, ни желтеющих трав, ни плавающей в воздухе серебряной паутины. Все, чтоуспело вырасти и расцвести на земле за короткое и холодное лето, уже в августе,когда по небу еще катится незаходящее полуночное солнце, сразу засыпаетсяснегом. Короткое и холодное полярное лето должно уступить свое место суровойарктической зиме. Она начинается где-то в середине сентября. Недолгая борьбамежду уходящим относительным теплом и наседающими морозами и делает сентябрьсамым мрачным месяцем высоких широт.

С этим «стыком» лета и зимы и совпала наша высадка с «Седова». Снег, выпавшийеще в дни нашей выгрузки, так и остался лежать. Температура воздуха только впервые десять дней колебалась около нуля. Потом, постепенно падая, к концумесяца понизилась до —12°. Свет заметно убывал. В последние дни августа, когдаоколо нашей базы стоял «Седов», мы еще круглые сутки пользовались светомнезаходящего солнца. До половины сентября ночью были полярные сумерки, и с10-го числа мы начали по вечерам зажигать в домике лампы. Все более и болеепоздний восход и более ранний заход солнца точно откусывали день с двух концов.Он быстро убывал, мрачнел и хмурился. В течение всего месяца мы видели надголовой только сплошные облака. Плотной, темно-свинцовой массой, как годамипрокопченный потолок, висели они над нашим островом, над морем и льдами. Моевыражение «над головой» — совсем не метафора. Облачность была такой низкой, чтовершина нашей радиомачты на высоте 15 метров над уровнем моря почти всегдаупиралась в нее. Лишь иногда по вечерам в начале месяца на западе, обычно надсамым горизонтом, показывалась узкая-узкая щель, горевшая кровавым светом зарии напоминавшая знакомый нам первый след ножа на серой туше тюленя.

И так изо дня в день. Только однажды, как будто для доказательства, что и здесьсуществует настоящее небо, облака рассеялись. Низкое, но яркое солнце осветилобездонную лазурь небосвода. Голубым пламенем вспыхнули изломы льдин.Темно-синие тени легли на розовеющий снег. Арктика заиграла праздничнымикрасками. Сразу стало легче дышать — мы словно сбросили толстое душившее насодеяло.

Но коротка была наша радость! Не прошло и трех часов, как на северо-западепоявилась очередная стена тумана. Она надвинулась тягучей серой массой.Казалось, что туман можно резать ножом — так он был плотен и густ. Исчезголубой купол. Потухло солнце, поблекли краски. Все окутала туманная мгла. Онаразмыла очертания предметов, потушила блеск льдов и вернула сумрачные будни.

Вообще в это время года день без тумана здесь такая же редкость, как полярноесияние над Москвой. Иногда туман идет чередующимися полосами и наваливаетсямного раз в течение дня. Иногда он держится сплошной массой, и за все сутки внем не увидишь ни одного просвета. Воздух насыщен влагой, как на дне глубокой,сырой ямы. Часто туман близок к моросящему дождю, а при похолоданиикристаллизуется в мелкие шарики и высыпается на землю миллиардами белыхкрупинок — точно дождь из манной крупы. Наши мачты, антенна, домик и окружающиеего предметы, в зависимости от температуры воздуха, покрывались то нежными,пушистыми кристаллами изморози, то твердым покровом ожеледи, достигавшимчетырех-пяти сантиметров.

Все это, вместе взятое, а также отсутствие в районе нашей базы не только гор искал, но и вообще сколько-либо заметных возвышенностей делало окружающий пейзажеще более однообразным, суровым и мрачным. Ни одного яркого пятна, ни однойрезкой линии, которые привлекали бы взгляд,— все было полого, сглажено итоскливо-серо.

Я видел обиженную природой Чукотку, метельный остров Врангеля, два раза посетилплачущую туманами Новую Землю, видел Землю Франца-Иосифа с ее эмалевым небом игордыми скалами, одетыми в голубые застывшие потоки ледников, но нигде невстречал такой суровости и гнетущей человека безжизненности линий, как на нашемостровке.

Отвлекала и радовала только мысль о том, что не все месяцы похожи на сентябрь,что рано или поздно мороз убьет туманы и мы увидим блеск льдов, фантастическирассвеченные солнцем снежные поля и небо, пылающее полярным сиянием, а на самойСеверной Земле найдем и гордые скалы, и каскады ледников.

Неустойчивая погода держалась весь сентябрь. Туман сменялся снегом, снегкрупой, потом снова приходил туман. Ветер часто в течение одного дня обходилвсе румбы от севера до юга. Временами гуляла метель. Ветер несколько разусиливался до штормового и поднимал на море сильное волнение.

Первый сильный шторм со снегопадом и метелью мы пережили через неделю послеухода «Седова». Он налетел с юго-запада, разломал остатки ледяного припая сморской стороны острова и разрушил большой участок неподвижного льда,державшегося до этого к юго-востоку от базы. Уцелели льды только в проливемежду островами.

Через пять дней разразился второй шторм. Он был еще более жестоким ипродолжался двое суток.

Высокие волны обрушились на наш маленький остров. Они бешеной лавиной мчались кдомику. Только узенький мысок, волнорезом ставший на их пути, прикрывал базуэкспедиции. В реве моря и визге метели потонули тревожные крики мечущихся чаек.Вал за валом с оглушительным шумом разбивался о мыс. Пена взлетала до верхушкирадиомачты и скоро одела ее в ледяной панцирь.

Недалеко от острова какой-то отставший от плавучих льдов и заблудившийся вокеане небольшой айсберг, точно корабль, потерявший управление, одиноко боролсяс разбушевавшейся стихией. Плавучие льды смиряют любое волнение. Но сейчасайсберг оказался с бурей один на один. Как известно, один в поле не воин. Волныпотешались над ним, как хотели. Они то высовывали его метров на двадцать вверх,то совершенно скрывали в своей пучине — словно он был бутылочной пробкой, а нетысячетонной громадой.

Мы наблюдали грандиозную картину. Зрелище было потрясающим, можно былолюбоваться часами. Но нам мешала тревога за свою судьбу.

Лохматые волны бушевали в двадцати метрах от нашего домика. Ледяной вал наберегу, где обычно стояла наша шлюпка, смыло. Только полутораметровая галечнаягряда прикрывала базу от бушевавшего моря. Брызги летели в окна домика. Влагуне, позади него, уровень воды поднимался на глазах. Вода приближалась кдомику с тыла. Потом она проникла сквозь гальку берегового вала и образовалаозеро рядом с продовольственным складом.

Зная, как часто меняется здесь направление ветра, мы с тревогой думали овозможности перехода его в южный или, еще хуже, в юго-восточный. В этом случае,если бы не ослабела сила шторма, волны могли смыть всю нашу базу. Страшнаяопасность висела над нами. Надо было быть готовыми к самому худшему и неоказаться безоружными перед катастрофой. Отобрали часть продовольствия, самоенеобходимое снаряжение и все подготовили, на случай изменения ветра, кпереноске на мыс. Не спали двое суток — следили за морем и ветром, точно захищниками, готовящимися к прыжку.

На наше счастье, на исходе вторых суток ветер, не изменив своего направления,начал слабеть, и на следующий день море успокоилось.

Мы с облегчением вздохнули. Но тревога возвращалась вновь и вновь при однойлишь мысли о возможности шторма с юга или юго-востока.

От опасности быть смытыми нас могли освободить только морские льды. Мы снетерпением ожидали их прихода и часто напряженно всматривались в горизонт внадежде увидеть их приближение. Но море было чистым. После ухода «Седова»только 2 сентября небольшую, сильно разреженную полосу льдов продвинуло вдольострова на северо-запад. На юге, западе и северо-западе все время можно былонаблюдать темное «водяное» небо. Это означало, что и там море было свободно отльдов. 14 сентября с юга начали было появляться отдельные льдины. Нопо-видимому, это были лишь обломки разрушенного штормом припая у юго-западныхберегов Северной Земли. Их быстро пронесло мимо острова, и море вновьочистилось.

В штилевую погоду на море образовывались сало и молодой ледок. Однако этот ледне мог устранить нависшей над нами опасности. Даже слабый ветер разгонял такойлед, и волны вновь начинали угрожающе шуметь.

Мы ждали настоящих морских льдов и внимательно следили за поведением моря.

18 сентября, при полном штиле, море начало покрываться салом, быстропревращавшимся в молодой лед. Огромные матовые пятна, достигавшие километра иболее в поперечнике, покрыли водную гладь. Темные каналы между ними, извиваясьпричудливыми тропами, перекрещивались во всех направлениях и напоминалигигантскую паутину, натянутую вплоть до горизонта. Там она заканчивалась уснежно-белой стены, увенчанной многочисленными башенками. Это появилась кромкаспасительных для нас морских льдов.

Льды двигались быстро. На своем пути они сминали молодой мягкий ледок ибеспрерывно изменяли паутинный рисунок разводьев. К концу дня кромкаприблизилась настолько, что уже можно было рассмотреть отдельные льдины. Каждуюиз них мы встречали как друга, идущего на помощь в беде.

Здесь были крупные обломки полей, окруженные свитами дробленой мелочи. Местамигусто напирали матерые, сглаженные временем многолетние торошенные льдины.Рядом с ними даже ледяные поля казались маленькими. Но над всем господствовалиредкие айсберги. Они здесь были патриархами. Родившись много тысячелетий назад,возможно, видевшие зарю человечества, знавшие далекую эпоху мамонта, онитысячелетия сползали с гор, разрезали свое земное ложе на ущелья, стирали впорошок скалы, пока наконец не достигали моря и не отдавались во власть теченийи бурь. Теперь, вплывая в Ледовитый океан и день за днем приближаясь к своемуконцу, эти памятники эпохи оледенения гордо возвышались над льдами,рожденными в море.

Айсберги мы встречали с особым почетом. Судя по надводной части, общая ихвысота была от 70 до 100 метров. Если бы они подошли близко к острову, тонеминуемо сели бы на мель и таким образом задержали бы подступающие морскиельды. Но они не оправдали наших надежд, не могли приблизиться к малым глубинами оставались на плаву. Поэтому и морские льды не могли здесь задержаться. Вночь на 24-е все льды, включая и айсберги, под напором северо-восточного ветравновь ушли за горизонт, и нас опять охватила тревога перед опасностьююго-восточного шторма.

Только в последних числах сентября к нашему острову подошли льды с юго-запада.На этот раз они покрыли все видимое пространство моря и уже не уходили.

Наступившие морозы сковали редкие разводья и спаяли отдельные льдины. Мореуспокоилось под ледяным панцирем.

Теперь и мы могли успокоиться. Никакой шторм для нас уже не был страшен.

Впечатления от здешнего сентября и тревога, связанная со штормами, неосвобождали нас от других забот. Весь месяц мы напряженно работали: достраивалидомик, разбирали снаряжение, устанавливали аппаратуру, готовили нашу базу кполярной зиме. Она нетерпеливо надвигалась с каждым днем — метельная, злая,темная и долгая.

В то же время мы исподволь готовились к первому походу на Северную Землю. Весьплан нашей экспедиции держался на необходимости использовать полярную ночь дляустройства продовольственных складов на будущем пути. Чтобы осуществить этуидею, нужно было в первую очередь найти Северную Землю и выяснить возможностидостижения ее в полярную ночь. Поэтому надо было, как только установитсясколько-нибудь сносный санный путь, выйти в разведочный маршрут. Подготовка кнему шла одновременно с подготовкой к зиме.

Одной из главных наших забот была заготовка на зиму достаточного количествамяса для собак. Собаки были единственным средством проведения в жизнь планаэкспедиции по исследованию Северной Земли. Без них мы были бы бессильны.Сохранить собачью стаю в рабочем состоянии значило не меньше, чем сохранитьздоровье членов экспедиции. Нужен был корм, и мы должны были добыть его.

Ежедневно к вечеру собаки, увидев нас, поднимали гвалт, и каждая из них визгом,лаем или просящим, почти человеческим взглядом требовала свой кусок мяса. Вобщей сложности эти куски составляли минимум тридцать килограммов мяса в сутки.Это означало, что до апреля, когда в маршрутных работах собаки будут кормитьсяпеммиканом, нам нужно было заготовить семь-восемь тонн мяса. Правда, мы имелипять тонн пеммикана и могли бы в крайнем случае почти целый год кормить имсвоих собак, но это было бы большим и ничем не оправданным риском. Пеммикан былнеобходим нам для больших походов на Северной Земле, а кроме того, мы должныбыли помнить и о возможной необходимости выбираться с Северной Земли внаселенные места на материке собственными силами, все на тех же собаках. В этомслучае если бы мы даже и имели запас мяса, то из-за громоздкости этого груза несмогли бы взять его в достаточном количестве.

Поэтому я поставил задачу — добыть мяса во что бы то ни стало, даже в томслучае, если охота в первое время пойдет в ущерб другим работам на базе, неставящим под угрозу основную задачу экспедиции — исследование Северной Земли.

С нами был прекрасный полярный охотник Журавлев. В районе водилось достаточнозверя. Прибудь мы сюда на месяц раньше, можно было бы совершенно незадумываться над мясной проблемой. Но теперь время было позднее. Короткоеполярное лето — время изобилия — уже кончилось. Вместе с ним кончался иохотничий сезон. Погода с каждым днем становилась неустойчивее. Осенние штормымогли отнять у нас много времени. Мы знали, что с замерзанием моря инаступлением полярной ночи «гостеприимная Арктика» превратится в злую мачеху инам будут попадаться только случайно одиночки-медведи. Убить зверя в темноте мысможем только в том случае, когда он сам полезет под пулю. Все это тревожилонас.

Лозунгом на сентябрь стало: «Добыть мяса». Дать его нам могла только самаАрктика.

 

Кладовая Арктики

 

Об Арктике широко распространено мнение как о ледяной пустыне. Растительностьпобережья Северного Ледовитого океана, арктических земель и островов впонимании жителей средних широт действительно бедная и жалкая. Возможно, чтоэто да еще зимний вид полярной тундры и Ледовитого океана, наряду со многиминеудачами и трагическими событиями в истории первых попыток европейцев познатьАрктику, послужили почвой для представления о ней как о пустыне. Однако этоневерно. Тот, кто видел Арктику в течение круглого года, никогда не согласитсяс этим укоренившимся, но глубоко ошибочным взглядом. Особенно это относится карктическим морям, их побережью, островам и землям, расположенным наконтинентальной отмели.

В весенние и летние месяцы здесь жизнь бьет ключом. Нигде ее пульс не бываеттаким полным, как в это время в Арктике. Каждый раз, когда летом входишь накорабле в полярные льды, поражаешься богатству здешней жизни. Тысячи и тысячиразнообразных чаек, кайры, чистики, люрики, глупыши, поморники, гагары, бакланыи кулики кормятся на разводьях и полыньях. Стаями, парами и в одиночку носятсяони над морем и кромкой льдов, наполняя воздух своим гомоном. Сотни тысяч утокзаполняют береговые лагуны. Тысячные стаи линных гусей откармливаются вприморских тундрах. Всюду шныряют юркие вертлявые кулики. В тяжелом полетепроносятся вдоль берега гаги. Белыми пнями, неподвижные, как часовые, навозвышенностях тундры маячат полярные совы, подстерегающие зазевавшихсялеммингов. Круглые сутки распевает свою бесхитростную, но жизнерадостнуюпесенку маленькая пуночка.

Не менее оживленно и море. Из воды то и дело высовываются круглые головытюленей. Часто можно видеть тюленей, отдыхающих на отдельных льдинах. Стадаморжей крепко спят под лучами незаходящего солнца. Нередко можно наблюдатьбредущего по льдам белого медведя. Заметив корабль, он идет прямо на него иподходит вплотную к борту, как бы желая проверить пришельцев. «Фонтаны»,выбрасываемые китами, все еще не редкость при подходе к

полярным льдам. Разве можно, увидев все это, говорить о безжизненности Арктики?

И наоборот. Я плавал в морях Черном и Средиземном, Японском, Желтом иЮжно-Китайском, был в Тихом океане, пересекал Атлантический, потом прошел егопо меридиану от Англии до широты Буэнос-Айреса и дважды переваливал черезэкватор и тропики. Воды их, по сравнению с арктическими морями, казались мнепустыней — ласковой, теплой, изнеженной, но все же безжизненной пустыней.

Фауна в Арктике насчитывает сравнительно небольшое количество видов, но затокаждый вид птиц и животных представлен таким количеством особей, котороебуквально поражает наблюдателя.

Кто не слышал о полярных птичьих базарах, где сотни тысяч птиц на одной скалевыводят своих птенцов? Кто не знает о промысле гренландского тюленя, когда занесколько недель жиром и шкурами убитого зверя заполняются трюмы огромныхморских судов? А какую богатую добычу ежегодно берут промышленники Севера,охотясь на морского зверя! Редко кто, живя в Арктике, не наблюдал моря,«кипящего» от огромных стад белухи, насчитывающих иногда десятки тысяч голов. Аморж! В западной части Арктики он, правда, как и кит, столетиями подвергалсяизбиению и почти уничтожен, но в море Лаптевых его много и сейчас, а вБеринговом и Чукотском морях этот зверь водится в огромном количестве. Здесь янаблюдал скопления моржей в десять — пятнадцать тысяч голов. Тысячными стаямиморжи выходят на береговые лежки Чукотского полуострова и острова Врангеля.Обычен выход моржей на береговые косы и в море Лаптевых.

Особенно много зверя и птиц собирается летом у кромки полярных льдов, а также вприбрежных районах материка, земель и островов Арктики, где в летнее времяморские льды постепенно отодвигаются от суши.

Во время полярного дня воды, омывающие тающую кромку льдов, богаты питательнымисолями. Два-три-четыре месяца, в зависимости от географической широтыместности, солнце беспрерывно освещает море. А где солнце и питательная среда —там и жизнь. Непрерывное освещение и обилие питательных солей создают в верхнихслоях моря исключительно благоприятные условия для существования растительнойжизни. Начинается бурное развитие микроскопических, преимущественноодноклеточных, водорослей. Это так называемый фитопланктон. По выражениюбиологов, в это время проходит его «пышное цветение». Фитопланктон являетсяпервопищей в круговороте органической жизни. Наличие его служит базой длятакого же бурного развития зоопланктона, то есть мелких животных организмов,населяющих толщу воды и свободно носящихся вместе с ней. Обилие мелкихрастительных и животных организмов, как пиршественный стол, привлекает сюдарыб, вслед за которыми идут тюлени, а в погоне за ними бредут медведи. Сюда жеустремляются и гиганты моря — киты.

Большое количество разнообразных птиц, питающихся планктоном и рыбой, дополняетлетнюю картину изобилия жизни в Арктике. Вот почему новичок, попадающий сюда влетние месяцы, поражается богатству органической жизни и отбрасывает прочьранее сложившееся у него представление об Арктике как о мертвой стране, ачеловек, видевший тропические моря, делает сравнение отнюдь не в пользупоследних и воочию убеждается в правильности утверждения биологов о том, что посумме живого вещества полярные воды значительно богаче тропических.

Естественно, что не вся Арктика одинаково полна жизнью. Как всюду, здесьимеются районы более бедные. Различие географических широт, морскихтечений, проникновения теплых вод, глубин моря, горных пород и рельефаберегов, продолжительность покрытия льдами морских пространств— все это создает особые условия как в растительной, так и в животной жизниотдельных морей, островов и земель Арктики и иногда очень резкую разницу вбогатстве промысловыми животными. Наиболее благоприятно для промысла Баренцевоморе, являющееся в то же время и самым доступным из всех арктических морей.Основной добычей здесь является рыба (треска, пикша, сельдь, палтус и др.) игренландский тюлень. Другие моря советского сектора Арктики — Карское,Лаптевых, Восточно-Сибирское и Чукотское — беднее промысловой рыбой, так какпридонная фауна, являющаяся пищей для этих рыб, здесь развита слабо.Зато здесь наблюдаются почти еще нетронутые скопления промыслового зверя —нерпы, морского зайца, белухи, моржа, белого медведя и песца, а в некоторыхрайонах побережья и дикого оленя.

Считалось, что количество органической жизни в Арктике убывает по мерепродвижения от южной кромки полярных льдов к Центральному полярному бассейну.Фритьоф Нансен, например, несмотря на то что сам видел следы белого медведя на84° широты, а с дрейфовавшего во льдах «Фрама» участники экспедиции наблюдаликитов и в первое и во второе лето, все же писал:

«Арктический бассейн, покрытый в своей внутренней части почти сплошным покровомтолстых льдов, исключительно беден растительными и животными организмами.Солнечный свет поглощается льдом, и лучи, необходимые для растительныхорганизмов, почти не проникают через ледяные поля в подстилающие последниехолодные воды. Поэтому растительные организмы развиваются здесь во времякороткого лета очень плохо, главным образом в полыньях, между ледяными полями.А без растительных организмов не могут существовать животные организмы. Этувнутреннюю, постоянно покрытую льдом часть арктического бассейна можно считатьпустыней в океане, и ни животные, ни человек не могут найти здесь достаточнопищи. Во время нашей экспедиции на «Фраме» мы находили много видов животных, вособенности мелких рачков, но фауна была настолько бедна по количествуорганизмов, что наши планктонные сети могли висеть целыми днями за бортом, ихотя нас дрейфовало с порядочной скоростью, улов оказывался весьма малым, когдамы поднимали эти сети на палубу».

Резким контрастом по сравнению с наблюдениями Нансена выглядят наблюдения вцентральном районе полярного бассейна, сделанные советскими полярниками.Седовцы в 1938 году в своем дрейфе летом почти ежедневно видели тюленей и оченьчасто нарвалов. Из птиц наблюдались чайки и даже кулик. В последующее лето к«Седову» не раз подходили белые медведи, поблизости появлялись птицы. Тюленейне замечали, вероятно, лишь потому, что в районе видимости с корабля не былооткрытой воды.

Еще любопытнее оказались наблюдения, сделанные во время дрейфа станций«Северный полюс» в Центральном полярном бассейне. У самого полюса участникиэкспедиций наблюдали птиц; на 88-й параллели, около дрейфующих станций, виделиморского зайца и медведицу с медвежатами. Но самым интересным для познанияорганической жизни Центральной Арктики было открытие, сделанное П. П. Ширшовым.В высоких широтах он нашел бурное развитие микроскопических водорослей ицветение фитопланктона в течение всего августа. Это подсказывает мысль овозможности развития здесь и зоопланктона и существования более высоких формживотного мира, а следовательно, и необходимость значительных поправок кзаключению Нансена о полной безжизненности центральной части арктическогобассейна, являющейся, по его словам, «пустыней в океане». Поэтому теперь дажецентральную часть Арктики уже нельзя считать ледяной пустыней, хотя жизнь там ине может не быть значительно обедненной, а о безжизненности полярных морей,занимающих континентальную отмель, может говорить только полный невежда.

Все сказанное о богатстве Арктики органической жизнью вообще и промысловымзверем в частности далеко не означает, что Арктика представляет собой нечтовроде холодильника, заполненного готовым мясом, хотя и мяса и холода здесьболее чем достаточно. Тяжело расплачивается тот, кто решил, что он в любоймомент сможет получить из богатой кладовой Арктики нужное ему количествопродовольствия.

С наступлением зимы льды сковывают моря Арктики. Пелена полярной ночи накрываетстрану. Крепнут морозы. Бушуют метели. Все живое, словно подсолнечник, тянетсяза солнцем. Птицы еще до наступления морозов уносятся на юг. Туда же, вслед заотодвигающейся кромкой льдов, уходит гренландский тюлень, из некоторых районовоткочевывает и морской заяц. Из Чукотского моря вместе со льдами,прорывающимися к югу через Берингов пролив, уходит морж. Тысячными стадамидержится поближе к разбитой кромке льдов и белуха.

Жизнь прячется и замирает. Во многих районах полярных морей из морского зверяостается только нерпа. Но и она становится невидимой для человека: живет подльдом, а для дыхания пользуется отдушинами, или, как здесь говорят, лунками илипродухами. Проделав лунки еще с осени в молодом льду, зверь тщательноподдерживает их всю зиму. Снег скоро покрывает лунки сугробами. Здесь подснегом нерпа дышит, отдыхает и приносит потомство. Выходит она на поверхностьльдов и вновь становится видимой для охотника только поздней весной, когданачинает пригревать полярное солнце. На суше зимой остаются лемминг и песец.Лемминг строит ходы под снегом и там разыскивает себе пищу — стебельки икорешки полярных растений. Невидимый в темноте полярной ночи белый песецохотится за невидимым под снегом леммингом. Самцы медведи бродят среди льдов впоисках скрытых под снегом нерпичьих лунок или подкарауливают нерп околополыней и разводьев. По одному, по два песцы сопровождают владыку Арктики,чтобы попользоваться тушками нерп, так как сам медведь обычно съедает односало. Медведицы в начале зимы ложатся в снежные берлоги и выходят из них вместес юным потомством начиная с половины марта.

Из птиц кое-где на побережье океана и на некоторых арктических островах на зимуостается один ворон. В лютые морозы, оставляя за собой след кристаллизованногопара, он носится над тундрой, обросший большими намерзшими бакенбардами, иоглашает зловещим карканьем застывшие пространства.

Поэтому зимой Арктика кажется безжизненной. Добыть медведя при таких условияхможно лишь случайно, а подледный промысел на тюленя требует огромной затратысил и времени. Обычна в это время только охота на песца с помощью капканов иловушек. Этот промысел дает ценный мех, но не дает мяса. А мясо здесь бываетдороже самых ценных соболей.

Нужно сказать, что и летом, когда полярные моря кишат зверем, добыча даетсяздесь нелегко. Охота всюду трудна — и в тропических джунглях, и в горах, и всибирской тайге, и во льдах Арктики. Она требует от человека много упорства,здоровья, тренировки, выносливости, наблюдательности и настоящего тяжелоготруда. Я говорю не о любительской охоте, являющейся приятным спортом, или, поироническому выражению Журавлева, «благородной страстью», а о той охоте, откоторой зависит благосостояние человека, выполнение какой-либо намеченной имцели, тепло в его жилище, а иногда и собственная жизнь охотника. А в Арктикекак для местного населения, так и для русских промышленников и исследователейзачастую только такой вид охоты и существует. Это постоянная борьба. Суроваяприрода накладывает на нее особый отпечаток. Человек, живущий охотой, должениметь железный организм, верный глаз и сильную, твердую руку. Кроме привычки ктяжелому физическому труду он должен иметь силу воли, часто идти на опасность.Наблюдательность, опыт и знание природных условий уменьшают опасность, но неуничтожают ее. Приходится бороться и с природой и со зверем.

Все это в одинаковой степени относится к жителю Чукотки или острова Врангеля,выходящему в открытое море на кожаной байдарке на самую опасную охоту в Арктике— на моржа; и к охотнику побережья полярных морей, идущему в поисках зверя наморские льды и каждую минуту рискующему быть оторванным и унесенным в море; и кновоземельскому промышленнику, борющемуся в маленькой стрельной лодочке сознаменитым новоземельским «стоком»[9]; и к помору, промышляющемугренландского тюленя на плавучих льдах; и к полярному исследователю,стремящемуся обеспечить свою экспедицию мясом силами участников самойэкспедиции.

Наиболее совершенное оружие само по себе не может сделать охоту удачной, еслионо не будет в надежных руках опытного полярного охотника. Поэтому-то памятьчеловечества упорно хранит так много трагедий из истории исследования полярныхстран. Нередко хорошо вооруженные иностранные экспедиции гибли от цинги иголода и даже доходили до людоедства в таких районах, где перед ними лежалинепуганые стада зверя.

Трое из нас, высадившихся на безымянном островке, уже достаточно знали полярныеусловия и имели свои собственные представления о них. Для нас Арктика не былани «страной отчаяния», ни «безжизненной пустыней», ни той страшной частью нашейпланеты, которая не вызывает у человека никаких чувств, кроме печали, бессилияи обреченности, как ее рисовали европейские и американские путешественники. Новместе с тем мы были далеки в своих представлениях об Арктике, как о счастливойАркадии.

Мы знали, что достаточно испытаем морозов и как благодать будем восприниматьлетнее тепло в 4—5°; услышим достаточно громкий вой метелей и грохот ломающихсяльдов, а временами будем напрягать слух, чтобы услышать хоть один звук в часыполярной тишины и безмолвия; мы должны пережить мрак полярной ночи, но затомесяцами будем видеть незаходящее солнце; мы много раз проклянем полярныетуманы, ползая в них, точно слепые щенки, но также будем видеть и полярныесияния, которыми никогда не устает любоваться человек; встретим на своем пути ировные льды, и ледяные нагромождения, продвижение среди которых поистинемучительно; будем видеть Арктику, клокочущую жизнью, и Арктику, закованную вледяную броню, внешне действительно напоминающую пустыню.

Ни я, ни мои спутники не собирались разыгрывать роль Робинзонов или изображатьиз себя ходульных героев; мы не мечтали, как о блаженстве, о трудностях илишениях, так как прекрасно знали, что их будет достаточно на нашем пути и чтонам не миновать их. Поэтому на морозы Арктики мы смотрели так же, как кочегарына жару у котельных топок; на полярные метели — как моряк на бури, а на льды —как шофер на трудную дорогу. Условия тяжелые, но нормальные и естественные дляАрктики. В тех случаях, когда возможно, мы должны были избегать трудностей, атам, где этого сделать нельзя, бороться с ними.

Борьба началась с того дня, как мы распрощались с «Седовым». Наша жизнь ненаходилась в прямой зависимости от результатов охоты. Но мы не могли отделитьсвое существование от задач, поставленных перед нами, а выполнение этих задачцеликом зависело от того, как мы сумеем использовать кладовую Арктики. И непотом, не в будущем, а сейчас же, немедленно!

 

Охота

 

При малейшей возможности, а нередко только при одной лишь надежде навозможность мы выходили в море на охоту. Не спали по двое-трое суток, чтобы неупустить благоприятную погоду, и забывали об усталости, когда видели зверя.Каждая новая добыча — нерпа, морской заяц или медведь — увеличивала нашизапасы, а каждый новый килограмм мяса делал реальными планы нашей работы,приближал нас к мечте об исследовании Северной Земли. Мы заставили Арктикупомогать нам своими ресурсами, и думаю, что не упустили ни одной возможности,которую давала нам природа.

Обязанность добыть мясо легла на меня и Журавлева. Когда на море разгуливаласьволна и охота на морского зверя делалась невозможной, мы занимались работами удомика и готовили базу к зимовке. Таких дней было немало. Это способствовалодовольно быстрому ходу работ по устройству базы, но срывало заготовку корма длясобак.

Кроме непогоды, нас подводило еще и то, что зверь в это время редко выходит налед. Бить его нужно было на воде. А убитый на воде тюлень моментально тонет.Часто нам не удавалось загарпунить подстреленного зверя, поэтому половинудобычи мы безвозвратно теряли. Все же наши запасы росли.

Птицы еще не все отправились на юг. В нашем районе было много чаек. Некоторыеиз них даже пытались вредить нам. Первые дни мы охотились неподалеку от домикаи тут же на берегу складывали добычу. Собак посадили на цепи, чтобы не бегалипо припаю и не отпугивали зверя. Но стоило только привязать собак, какпоявлялись целые полчища белых полярных чаек. Они стаями садились назаготовленные туши и рвали их. Совершенно белые, без единого пятнышка, они, каккрупные хлопья снега, покрывали все вокруг. Прожорливость грабителей никак невязалась с их изящным видом. Они совсем обнаглели: завидя приближающегосячеловека, не старались улететь, а не торопясь, вразвалочку, спокойно отходилина четыре-пять метров от добычи и с видимым неудовольствием разглядывалиподошедшего своими черными, круглыми, как пуговицы, глазами. В другое время мы,вероятно, любовались бы этими изящными разбойниками, но сейчас нам был дорогкаждый грамм мяса, и красивая внешность чаек не могла нас подкупить.

Журавлев решил организовать охрану. К одной из туш он привязал собаку. Сначалачайки отпрянули и подняли в воздухе страшный крик. Но через полчаса они,кажется, поняли, что сторож, сидящий на цепи, мало опасен для них, и опускалисьна голову той нерпы, к ластам которой была привязана собака. Караульный сначаларычал и бросался на хищников, но после нескольких тщетных попыток поймать хотябы одного из них он в смущении (или огорчении) разровнял лапами гальку,свернулся клубком и сладко заснул. Обескураженный охотник накрыл тушибрезентом.

Кроме белых полярных чаек, время от времени появлялись стаи моевок, спронзительным писком носились крачки. Пролетали стайки куликов. Несколько раз,особенно в штормовые дни, появлялись розовые чайки. Иногда были видны глупыши илюрики. Порой поморник — чайка-разбойник — проносился в погоне за моевкой,поймавшей рыбку. Все эти птицы были безвредны для нас и, кроме оживления,ничего не вносили. Появлялись одиночки бургомистры — самые крупные и самыепрожорливые из чаек. Эти с жадностью смотрели на мясо, но осторожность мешалаим присоединиться к грабителям.

В охоте было достаточно неудач. Но промах или утонувшая добыча, которую мы неуспевали загарпунить, только подстегивали нашу настойчивость и охотничьесамолюбие. Удачные дни воодушевляли нас.

Однажды утром, выйдя из домика, я увидел на ледяном припае противоположнойстороны пролива, на расстоянии одного километра от базы, двух морских зайцев.Вдвоем с Журавлевым мы двинулись к ним на маленькой вертлявой промысловойлодочке. Необдуманно, вместо привычного трехлинейного карабина, я взял маузерУрванцева и, не зная боя ружья, промахнулся. Морские зайцы не имеют привычкиждать второй пули. Зверь оперся на передние ласты и, по-змеиному изогнув тело,нырнул в воду. Другой заяц, лежавший метров на тридцать дальше, моментальнопоследовал туда же. Казалось, что вместе с ним скрылась в морской глубине инаша надежда на поживу. Но возвращаться домой с пустыми руками не хотелось.Оставалось быть терпеливыми и ждать новой добычи.

Мы вылезли на припай, разожгли трубки и сделали вид, что ничего дурного неслучилось. За такое примерное поведение скоро была получена награда. В 50метрах от нас над водой показалась голова нерпы. После выстрела Журавлева зверьприподнялся и, склонившись набок, застыл. Вскоре нерпа уже лежала у наших ногна льду. Утопив после этого двух убитых нерп, мы решили разделиться. Я долженбыл стрелять, а товарищ — дежурить в лодке на воде, чтобы не терять считанныемгновения, пока подстреленный зверь погружается в воду. После каждого моегоудачного выстрела Журавлев устремлялся к добыче и успевал взять ее на гарпун.Одного зайца он ухитрился загарпунить, когда туша уже скрылась метра на полторапод воду. Это раззадорило охотника, и он еще быстрее носился на маленькойлодочке, рискуя каждую минуту перевернуться. Мне оставалось только не зевать ивернее брать прицел. Через два часа, не сходя с места, мы добыли семь нерп идвух зайцев, почти тонну мяса и жира. Это уже кое-что значило, и можно былосъездить домой пообедать.

После обеда выехали на моторной шлюпке забрать добычу. К вечеру нам удалосьдобыть еще пять нерп и одного зайца, которого мы рассмотрели в бинокль на однойиз редких льдин далеко в море. Вероятно, мы оставили бы его в покое, если быперед этим, возясь с неповоротливой шлюпкой, не потопили трех зайцев. Чтобынаверстать потерю, мы направились в открытое море. Стоял штиль. На мореобразовалось сало, через которое с трудом продиралась наша шлюпка.Около льдины шла полоса чистой воды, и мне удалось разогнать шлюпку и, заглушивмотор, подвести ее на полсотни метров к зверю. Поздно вечером мывернулись домой почти с полным грузом в шлюпке. В ней лежало три морских зайцаи двенадцать нерп — полторы тонны мяса. Но этим день не завершился. Заканчиваяавральную работу по разгрузке мяса, мы в каких-нибудь трехстах метрах от домаувидели двух медведей. Через минуту загремели выстрелы, и оба зверяраспластались на льду, увеличив наши запасы.

«Вот это денек!» — думал я, свежуя одного из медведей, в то время как товарищивозились около второй туши. Мой нож затупился. Решив сходить за другим, явыпрямился над зверем и... застыл в изумлении. Руки потянулись протереть глаза.Но нет, зрение не обманывало — на расстоянии выстрела стояли еще три медведя —самка с двумя пестунами. «Это уже слишком»,-— подумал я. Медведи заметили наси, рассматривая, поднялись на задние лапы. Я схватил карабин, но — увы! — в немне оказалось ни одного патрона. Наконец, мне удалось привлечь вниманиетоварищей, увлекшихся своей работой.

Медведи повернули назад и через несколько минут скрылись за бугром острова,хотя в последний момент Журавлев успел ранить медведицу. Послав Урванцева иХодова на моторную шлюпку, мы с Журавлевым, захватив патроны, бросилисьвдогонку за беглецами. Раненую медведицу настигли на берегу, а пестуны были ужедалеко в море я вплавь уходили вдоль берега. Пули их не доставали. Наконец,вывернувшись из-за мыска, полным ходом подошла моторка. На ней мы без труданастигли беглецов и через час привезли их туши на базу. В этот день наши запасымяса выросли почти на три тонны.

Но такие дни были исключением. Часто по два-три дня мы вообще лишены быливозможности охотиться. Мешала непогода. Мой дневник пестрит такими записями:

«Сегодня сидим дома. Дует свежий юго-восточный ветер. Небо покрыто облаками.Идет снег. На охоту выезжать бесполезно — на море волнение».

«Опять свежий ветер с востока. Пасмурно. Снег. На охоту снова не выезжали».

«Снова ветер. На этот раз с северо-востока. Снова нет охоты. Скверно, мяса всееще мало».

«Меня все больше и больше беспокоит мясная проблема. Сегодня снова на морепоявился зверь, но для нас в этом мало радости. Дует сильный юго-западный ветерсо снегом, начинается настоящая метель. На море волнение, если и подстрелишьзверя, все равно не возьмешь. Журавлев не утерпел, с берега убил двух морскихзайцев, но оба они пошли ко дну. Он питает надежду найти их после того, как онивсплывут обратно. Но ни одного зверя из ранее потонувших мы еще не находили.Очевидно, их уносит течением».

Нередко удачно начавшуюся охоту прерывал ветер, неожиданно налетавший на сменуполному штилю. Вот одна из записей:

«...Полный штиль. Небо пасмурно. Порошит снег. В проливе тонкий слой сала.Охота началась неудачей. Первый убитый заяц пошел ко дну; второй ушел раненым.У моего товарища, взбешенного неудачей, сыплются ругательства и проклятия.Наконец, ему удается загарпунить огромного зайца, которого не легко быловытащить на лед. Настроение у охотника сразу стало благодушным.

Скоро мы добыли еще одного зайца и пять нерп... Но здесь охоту прервалналетевший с севера штормовой ветер».

И снова в дневнике: «Ветер, ветер», «Метель», «Ветер свистит и завывает». И ещераз: «Заготовить мяса во что бы то ни стало. От этого зависит будущий успех».

Не мудрено, что иногда в погоне за добычей, особенно при виде медведя,шагавшего у нас на виду в своей золотистой шубе, мы теряли голову иосторожность. Так было 16 сентября:

«После обеда на северо-восточной стороне пролива заметили медведя. Мишка шел насеверо-запад, уходя от нас. Запрягли десять собак и пустились в погоню. Нашотряд увеличил еще десяток свободных собак. Быстро миновав остров и выехав впролив, мы неожиданно попали на сильно размытый течениями лед. Думая, что этонебольшой участок, мы сначала не обратили внимания. До медведя не так уждалеко. Не упускать же его из-за какого-то гнилого льда? Катай дальше! Нодальше стало совсем нехорошо.

Лед еле держался, весь был усеян дырами и напоминал тонкий ломтик швейцарскогосыра. То одна, то другая собака проваливалась в промоину. Лед под тяжестьюсаней изгибался и трещал. На поверхность выступала вода. Но поворачивать теперьбыло уже поздно. По старому опыту мы с Журавлевым знали, что замедлять движениенельзя, а остановка на таком льду может кончиться катастрофой. Надо как можнобыстрее гнать собак. Только бы не остановились! «Ну, родимые, вытягивай!»Родимые тянули, а мы, готовые ко всему, стояли на санях, поближе к собакам,чтобы моментально обрезать постромки, если собаки провалятся, а самим как можнодальше прыгнуть от подломившегося куска льда. Каким-то чудом мы миновали гиблоеместо, и на душе сразу стало легче.

Медведь, о котором мы уже начали забывать, бросился наутек. Свободные собакизаметили его, быстро настигли, выгнали на береговой обрыв и остановили. Онидружно взялись за дело. Поднявшись на берег, мы увидели, как медведь, защищаясьот наседавших преследователей, лежал на снегу и отбивался зубами. Зад его виселнад обрывом, а на передних лапах он держался. В таком недостойном виде владыкальдов все же успел достать одну особенно ретивую собаку и распороть ей кожу налапе. После выстрела зверь мертвым свалился с десятиметрового обрыва. За нимринулись и собаки, разгоряченные охотничьим азартом. На счастье, внизу былрыхлый сугроб и поэтому их головокружительные прыжки оказались удачными.

Пока Журавлев свежевал добычу, я поднялся на возвышенность острова и километрахв трех к западу увидел второго медведя. Еще час погони — и новая добыча. Этобыл огромный старый самец. Он изрядно увеличил наши запасы мяса».

Хорошая погода не всегда означала хорошую охоту. Были дни, когда зверь исчезал.Особенно резко это было заметно при появлении на горизонте льдов. По-видимому,морской зверь отходил к кромке льдов, где он особенно любит держаться.

В отношении льдов наши пожелания были противоречивыми. Находясь под страхомбыть смытыми с нашей косы штормом, мы мечтали о льдах, которые заполнили быморе и не давали бы разгуливаться волне. В то же время мы знали, что, если морепокроется льдом, охоте на морского зверя придет конец. Наши желанияраздвоились. Мы думали о настоящих морских льдах, но... с большими разводьями,чтобы и шторма не бояться, и успешно охотиться.

Суровая Арктика не пожелала считаться с нашими требованиями. Она как-то сразупокрыла все видимое пространство моря сплоченным льдом, сковала отдельныельдины в сплошной непроницаемый панцирь. Жизнь замерла. Птицы исчезли. Нерпыдержались подо льдом. Морские зайцы, по-видимому, откочевали к югу. Оставаласьнадежда только на бродяг медведей, хотя и они обычно ищут открытую воду.

Но все это теперь не так уж было страшно для нас. В общем мы заготовили околосеми тонн корма для собак. Мясо сложили в тесовый склад, пристроенный ксеверной стороне домика. Запасов должно было хватить до наступления полярногодня. В будущее можно было смотреть спокойно.

 

Собачья упряжка

 

Из стаи собак, полученной с Дальнего Востока, одну упряжку мы уступили дляполярной станции на Земле Франца-Иосифа, а сорок три собаки привезли сюда, наострова Седова. Здесь мы и начали вплотную знакомиться с нашими четвероногимипомощниками и устанавливать с ними отношения. Были выделены отдельные упряжки,и каждая из них получила хозяина. Первым требованием к собакам было абсолютноепослушание и уважение к своему хозяину. За это они получали от него мясо ииногда ласку. Ласка хозяина, если не считать кормежки, единственная наградаездовой собаке за ее невероятно тяжелый труд и за многочисленные лишения. Исобака любит ласку, тянется к ней и даже ревнует к хозяину своих товарок.Многие из собак, если представляется возможность, стараются перехватить ласку,получить ее первыми и, если нужно, даже подраться ради этого.

Вот, например, два прекрасных пса из моей упряжки — Варнак и Полюс. Первый —белый, с большими черными пятнами, с мощно развитой грудью и стройными,крепкими ногами. Он, по-видимому, самый сильный пес во всей стае. Второй бел,как выпавший снег, сложен словно лебедь, с густой низкой шерстью, всегданастороженный, живой и проворный. Оба они быстро признали во мне хозяина, спервых же дней показали себя хорошими работниками, и оба одинаково энергичнодобивались ласки. Они не обращали внимания даже на Журавлева, хотя последнийнередко в мое отсутствие кормил их к еще чаще «школил», когда завязывалисьдраки. Стоило мне показаться утром, как каждый из псов со всех ног бросался комне. Подоспевший первым чуть не сбивал меня с ног, он становился на задниелапы, передние клал мне на плечи и старался лизнуть лицо. Когда это удавалось,пес был несказанно счастлив и в бешеных прыжках выявлял свой восторг. Нередкопо дороге Варнак и Полюс сталкивались, точно летящие мячи, и тут же начиналасьдрака. Тогда я спешил разнять ревнивцев. Ласкать нужно было обоих сразу. В этомслучае они быстро успокаивались и мирно ложились рядом. Стоило же только отдатьпредпочтение одному, как у второго, словно от электрической искры, торчкомстановилась шерсть, поднималась дрожащая верхняя губа, оскаливались клыки ираздавалось грозное рычание. Опоздай ласково потрепать его, и он вихрембросится на своего соперника.

Если собаки сидели на цепи, нужно было всех их обойти — одной почесать за ухом,другую погладить, третьей потрепать загривок — и каждой сказать несколько слов.Пока эта церемония не заканчивалась, нечего было ждать и успокоения. Неполучившие своей доли внимания от хозяина лаяли, визжали, рвались на цепях иогрызались на соседей.

Правда, первое время ласки было немного, больше перепадало наказаний. Привычкисобак, характер каждой из них, способности к работе и степень обученности намбыли неизвестны. Выдрессированных передовиков, которые могли бы руководить вупряжке и тянуть ее по команде человека в нужную сторону, среди наших собак небыло. Пришлось выделить наиболее сильных, понятливых и заняться их обучением. Акорень учения всегда горек. Первое время я пользовался восточносибирскимспособом запряжки. Собаки, привыкшие к ней раньше, дружно тянули сани? но везлиих, куда хотелось им самим, а не мне. Только иногда, и то случайно, нашижелания совпадали, и сани направлялись в нужную мне сторону.

Ни одна собака не понимала команды. Я перепробовал всех, но безрезультатно.После долгих перестановок, бесконечных криков и острастки кнутом я, наконец,остановился на Мишке. Он как будто оказался наиболее пригодным. Кстати, нужносказать, что Мишка был если не лучшей собакой во всей нашей стае, то самойпопулярной. Свою известность он приобрел еще на «Седове». Как-то в плавании, всырую погоду, которую собаки ненавидят, их выпустили из насквозь промокшихзагородок. Мишка обежал весь корабль. Даже сунулся было в машинное отделение,но был выставлен оттуда механиками. Он старательно обнюхал все закоулки, однаконигде долго не задерживался. Только вкусные запахи, ударившие ему в нос издверей камбуза, заставили Мишку застыть на месте. За всю свою собачью жизнь,проведенную у охотничьих чумов, Мишка, должно быть, не встречал таких приятныхдверей. Сделав самую благонравную физиономию, чуть склонив голову набок, он,точно зачарованный, сидел против камбуза и упивался ароматами. Его глазапотускнели. Иногда он их закрывал совершенно и, вероятно, думал, что видитсладкий сон. Тонкие струйки слюны тянулись из углов его пасти. Мишка так былпогружен в переживания, что даже не заметил кучки людей, молча наблюдавших заним. На Мишкино счастье, кок был в хорошем настроении. Увидев собаку, онзаговорил: «Ну что, пес? Как живешь?»

Мишка, словно под гипнозом, подвинулся ближе. Его глаза вспыхнули, хвост забилпо железной палубе. Пес поднял морду и завыл. Не резким, вызывающим у человеканеприязнь, волчьим воем, а на каких-то теплых, полных восторга нотах. Коксначала даже растерялся. Потом его лицо засияло от удовольствия.

«Э! Ты что же, петь умеешь? А ну еще! Ну, смелее!» И собака снова подала голос.Она уже наполовину протиснулась в камбуз, и умиленные кок и его помощникисклонились над ней. Еще одно тремоло..., и жирный кусок говядины исчез состола.

С этого дня Мишка стал фаворитом камбуза, развлекал его обитателей и получал внаграду вкусные куски и кости. Он настолько освоился со своей ролью, что когдавидел камбуз закрытым, становился на задние лапы, а передними скреб железныедвери и выл до тех пор, пока заветная дверь не приоткрывалась и из нее невысовывалась рука с куском мяса. Так Мишка выделился среди других собак изавоевал популярность у экипажа. На корабле только и было слышно: «Мишка!Мишенька! Мишуня!»

Один Журавлев не разделял восторгов команды. Охотник считал, что каждая собакадолжна содержаться, по его выражению, «в страхе божием» и уважать своеговладыку — человека. Он презрительно звал собаку не Мишкой, а подхалимом. Однакосимпатии к собаке всех обитателей корабля были настолько велики, а кок такразрекламировал ее Ум, что презрительная кличка Журавлева не имела успеха, иМишка остался Мишкой — общим баловнем.

Для упряжки мне нужны были два передовика. Особенно мне хотелось сделатьпередовиками Варнака и Полюса. Они были самыми сильными, да и выглядели оченьпредставительно — буквально красавцы! Но увы! Варнак не мог понять, чего я отнего хочу. Он с истинно собачьей доверчивостью смотрел мне в глаза, съеживалсяот крика или бросался в совсем ненужную сторону. Бить я его не мог — тянул ончестно. Силой он выделялся, и всю ее вкладывал в работу. Но передовиком он бытьне мог. Полюс оказался способнее. Скоро он начал понимать мои требования, номечущийся рядом Варнак мешал ему. Наконец, рядом с Полюсом я поставил Мишку.Через час новичок уже понимал, что нужно делать при той или иной команде, иучение стало налаживаться. Правда, иногда Мишка начинал капризничать и пыталсяказаться совершенно глухим. Тогда приходил на помощь кнут и моментальновозвращал Мишке и слух и понятливость. Работал Мишка с прохладцей, из лямки нелез, постромку натягивал бережно, точно боялся порвать ее. Но пока мне от негонужно было другое — понимание команды, что он скоро усвоил. Так Мишка и Полюсстали моими передовиками. После нескольких дней тренировки кнут опускался ужетолько на лодырей, моя ругань и визг собак раздавались реже. Я был уже уверен,что могу ехать в любом направлении и вести за собой упряжки товарищей.

Но иногда за кнут приходилось браться и во вне учебное время «— это когда надобыло прервать любимый собачий спорт — драку. Дерутся они отчаянно, с азартом.Причин для драки бесконечное количество: и неподеленный кусок, и ревность кхозяину, и неосторожное движение соседа, и занятое место, и спутавшаяся цепь, ипросто избыток сил и энергии. Мы бы не возражали против этого развлечения нашихпомощников, если бы у них не было привычки, унаследованной, по-видимому, отсвоих предков волков,— нападать всей стаей на одного. Как правило, бой начинаютдвое. Но стоит одному из них оказаться сбитым на землю, как на негообрушивается вся стая. Тогда только энергичная работа кнута может спастинесчастного от гибели. После такой свалки всегда несколько собак оказывались сокровавленными ушами, а другие по нескольку дней прыгали на трех лапах.

Встречаются среди собак настоящие задиры, хулиганы и провокаторы. Вот серый песс горящими умными глазами, с плотной волчьей шерстью, отличающийся от волкатолько покорностью человеку да задорно загнутым вверх хвостом. Зовут егоБандит. Имя оскорбительное даже для собаки. Но оно пристало к псу не случайно.Эта собака доставляла нам немало хлопот. Она не терпела спокойствия в собачьемобществе и была по-настоящему довольна, если ей удавалось затеять драку.

Делалось это так: уставшие за рабочий день собаки распрягались и до кормежкиполучали час-полтора полной свободы. В эту пору отдыха они не хотели приниматьсвою обычную позу для сна — не свертывались клубком, собрав все четыре лапывместе, прижав к ним нос и прикрыв их хвостом. Как правило, в этот час все ониложились на бок, вытягивали в стороны лапы, как бы старались расслабить мышцысвоего тела для полного отдыха. Бандит работал не хуже других, но уставалменьше. Он был силен и отменно здоров. Через двадцать — тридцать минут послераспряжки он уже забывал об усталости. Вставал, потягивался и будто говорил:«Ну, довольно валяться, пора приниматься за дело». Критически осмотрев стаю, оннамечал жертву. Подойдя и наклонив голову над самым ухом спокойно лежащейсобаки, он оскаливал ослепительно белые клыки и начинал потихоньку рычать.Постепенно рычание переходило на все более и более высокие ноты. Угроза и вызовтак и клокотали в нем. Если собака попадалась спокойная или очень уставшая —она не отвечала хулигану, и он, постояв над ней, разочарованно отходил. Черезнесколько минут Бандит выбирал новую жертву и начинал все сначала. Ему нуженбыл только предлог для драки. Стоило какой-нибудь собаке огрызнуться, как онмолниеносно пускал в ход клыки.

Драка начата. Вся стая, как бы она ни устала, поднимается, и через минутуначинается общая потасовка. А Бандит? О, это был врожденный хулиган,провокатор! Заварив склоку, он каким-то таинственным образом ухитрялсявыскочить из свалки, отбегал в сторону, садился и с восхищением наблюдал. Онсидел и как бы улыбался. Иногда нам казалось, что пес смеется не только надсобаками, но и над нами. Кнут нередко гулял по бокам Бандита, но отвадить егоот драк не мог.

В упряжке он работал прекрасно. Бандит отнюдь не был злым по характеру.Требовал ласки, как и все; при хорошем настроении заигрывал с соседями. Мылюбовались его работой и с огорчением думали о его позорном имени. Были случаи,когда, восхитившись старательностью пса, мы даже решали дать ему другую кличку.Но стоило только снять с него лямку и оставить на свободе, как он тут жеполностью оправдывал свое прозвище.

Он попал в упряжку Журавлева, но нрава своего не изменил, хотя, как ужеговорилось, правилом охотника было: «собака должна содержаться в страхебожием». С первого же дня Журавлев начал приучать собак к новоземельскойвеерной упряжке, которую они совсем не знали, и, пока поняли, что от нихтребуется, доставили немало хлопот хозяину, да и себе причинили достаточноеколичество неприятностей.

Мы долго обсуждали и много спорили о том, какую упряжку предпочесть. Я три годапользовался восточносибирской цуговой упряжкой, умел хорошо ею управлять,привык к ней и ни о чем другом не мечтал. Новоземельской веерной упряжки ясовсем не знал. Журавлев много лет применял на Новой Земле веерную упряжку ивпервые увидел восточносибирскую. Быстро подметив отрицательные стороныпоследней и забывая о недостатках веерной, он с сектантским упорством защищалсвою упряжку. Урванцев вообще еще не знал езды на собаках и в спорах поочереднотеоретически анализировал достоинства и недостатки одной и другой упряжки, нерешаясь отдать какой-либо предпочтение. А Вася Ходов слушал, молча улыбался иготов был прокатиться как на цуговой, так и на веерной.

Разница в упряжках следующая. В восточносибирской собаки пристегиваются попарнок одному ремню, проходящему от саней посредине всего цуга, и бегут пара запарой. Лямка в этой упряжке имеет форму шлейки, при которой нагрузка ложится нагрудь и спину собак. Управление собаками производится только подачей команды.На Чукотке, Камчатке, в Анадырском крае и на острове Врангеля можно наблюдать,как мчащаяся во весь опор упряжка собак по возгласу погонщика «подь, подь!»моментально, не сбавляя хода, поворачивает вправо. Через какую-нибудь минутупогонщик крикнет «кхрх!», и собаки повернут влево. Достаточно хозяинускомандовать «тай!», и сани сейчас же остановятся, а по возгласу «хэк!» онивновь понесутся вперед. Слова команды изменяются в зависимости от языка народа,но метод управления всюду остается один.

Тормозом для саней служит «остол». Это крепкий кол до полутора метров длиной.Нижний конец его снабжен стальной или железной спицей. К верхнему концуприкреплен длинный ремень, заменяющий кнут.

Погонщик, как правило, сидит боком с правой стороны саней между первым и вторымкопыльями, поставив ноги на полоз. Для того чтобы затормозить, седок ставитостол под сани, впереди второго копыла, упирает его в снег и нажимает всейтяжестью своего тела.

Особенно хороша восточносибирская упряжка для районов, где часто встречаетсярыхлый, «убродный» снег, как, например, на Камчатке или в Анадырском районе.Здесь человеку нередко приходится идти впереди упряжки на лыжах и приминатьглубокий снег. Собаки идут по лыжне и не тонут в снегу.

Если рыхлый снег не глубок, то дорогу пробивают две передовые собаки. Ониделают самую тяжелую работу. Остальные идут за ними, стараясь попадать лапами вслед передовиков. Поэтому передовиками в такой упряжке должны быть не толькосамые понятливые, наученные воспринимать команду, но и наиболее сильные собаки.От них зависит успех продвижения.

Хороша такая упряжка и в сильно торошенных морских льдах. Здесь приходится идтисреди хаотических нагромождений и часто пользоваться очень узкими проходами, вкоторые с трудом могут протиснуться сани. Собаки, бегущие попарно, не тольколегко проходят в эти щели, но и не перестают тянуть сани.

Недостатком этой упряжки является то, что в непосредственной близости кпогонщику находится только ближайшая к саням пара собак, остальные достаточнодалеко, и появившийся среди них лодырь может безнаказанно ослабить лямку.Только погонщик-виртуоз способен безошибочно стегнуть длинным кнутом такоголодыря, в какой бы паре он ни шел. Но надо заметить, что хорошо подобранная инатренированная упряжка почти не требует кнута. Эскимосы часто вместо кнутадержат под рукой полуметровую палочку, к концу которой прикреплено несколькометаллических колец. Достаточно ездоку тряхнуть этой погремушкой, как собаки,даже сильно уставшие, моментально отзовутся на призыв, повеселеют и ускорятбег.

Независимо от способа упряжки собаки очень восприимчивы к настроению своегохозяина. Песня или оживленный разговор делают их веселыми, ускоряют бег. Инередко ездок громко поет или, сидя на санях, разговаривает, хотя на десятки, аиногда на сотни километров вокруг не найдешь ни одного слушателя. Это погонщиквеселит своих собак. И не безуспешно. Бодр и весел хозяин — бодры и веселы егособаки.

В новоземельской веерной упряжке все собаки ставятся в один ряд. Лямки каждойпары через особое кольцо прикрепляются к общему ремню, который в свою очередьсвободно пропущен через кольца у передка саней. Если одна собака перестаеттянуть, вторая неминуемо должна выдвинуться вперед и таким образом показать,что ее напарник лодырничает. На всех собак, кроме лямок, надевают ошейники,прикрепленные к общему ремню или цепи. Это не дает собакам возможностиразбегаться в стороны. Передовиком в этой упряжке считается собака, идущаякрайней в шеренге, обычно слева. К ошейнику передовика прикрепляется вожжа.Здесь зовут ее «пиленной». Если натянуть пилеину, передовик остановится илизамедлит ход, а остальные собаки, продолжая бег, обойдут его, и вся упряжкаповернет в сторону передовика.

Для поворота в противоположную сторону пиленной легко похлестывают передовикапо боку, и он начинает давить на соседей до тех пор, пока не собьет их нанужное направление. Торможение производится так же, как и привосточно-сибирском способе упряжки, только тормозом служит не короткий остол, азаимствованный из оленьей упряжки «хорей» — шест не менее трех метров длины. Нанижнем толстом конце он имеет, как и остол, металлическую спицу, а на верхнемтонком— небольшой костяной шарик. Для торможения хореем пользуются точно также, как и остолом. Кроме того, им же понукают собак, ударяя их тонким концомхорея с костяным шариком. Этим же шариком можно на ходу распутать ремниупряжки.

Преимущества такой упряжки были налицо. Во-первых, легкость управления:повернуть или остановить собак можно в полной тишине, не подавая команды. Эточасто очень важно при охоте на зверя. Все капризы или охотничий азартпередовика при погоне за зверем исключаются. Он на вожже и полностью в рукаххозяина, а вместе с ним и вся упряжка. Еще большим достоинством этого способаявляется близость всех собак к человеку. Любая собака, задумавшая полентяйничать, тут же получает щелчок. Но по рыхлому снегу ездить на такойупряжке труднее. Каждая собака должна самостоятельно пробивать себе дорогу. Всеони одинаково утомляются, особенно тяжело это для слабосильных. Еще хуже всильно торошенных льдах. Где проскользнет пара идущих рядом собак, там непройдет десяток. Собаки будут давить друг друга и мешать работать.

Я видел ясно эти изъяны, но в то же время знал, что в высоких широтах припутешествии по земле и вдоль береговой линии, а не в торошенных льдахнедостатки веерной упряжки будут несущественными. Глубокий рыхлый снег здесь споловины зимы и весной, когда будут проводиться наши работы, встретится оченьредко, лишь в руслах рек да в закрытых от ветров местах.

Новоземельская веерная упряжка мне нравилась. Но, несмотря на это, я все жепока тренировал собак в восточно-сибирской. К ней они были уже приучены. Вконце сентября я на своей упряжке уже мог ехать куда хотел. А Журавлев покамучился. Его старания переучить собак все еще оставались безуспешными. Часамион возился с ними. Иногда, проехав километров пятнадцать — двадцать, явозвращался домой и заставал Журавлева за сменой рубашки, взмокшей от пота. «Неидут проклятые!» — заявлял охотник. На следующий день он снова, с упорствомполярника, брался за собак. Но собачий веер по-прежнему старался перестроитьсяв привычный цуг.

Поэтому я решил пользоваться восточносибирской цуговой упряжкой до тех пор,пока Журавлев не добьется удовлетворительных результатов. Переучивание всехсобак сразу могло затянуться надолго. А времени мы терять не могли. Дорогаустанавливалась. Приближалась темная пора. Надо было успеть разведать путь наСеверную Землю. Пришло время проверить наши силы и возможности. Способ упряжкине должен задерживать осуществления наших планов. Следом за моими санями можнобыло идти при любой упряжке собак. Это могло затруднить поход, но не вынуждалонас отложить его выполнение.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: