Первый рейс на острог Большевик

 

Мы не могли быть уверенными в том, что и в дальнейшем, при переброскепродовольствия на остров Большевик, метели не помешают нам. Наш план трещал повсем швам. Отставание в его выполнении достигло шестнадцати дней. Скорейшееоборудование продовольственных складов на острове Большевик стало ключом куспешному окончанию экспедиции. Каждый из нас хорошо понимал, что нашдальнейший успех целиком зависит от своевременного устройства этих складов. Всеэто усилило нашу готовность биться за намеченный план со всем ожесточением. Мыготовы были выехать в любую метель, вступить в борьбу со всеми силами Арктики,но добиться своей цели.

Уже через день после возвращения с мыса Кржижановского, когда с наших лиц ещене сошла почерневшая обмороженная кожа, мы с Журавлевым снова были в походе. Онпродолжался семнадцать суток и решил успех экспедиции. Запомнился этот поход неменьше, чем предыдущий. Но как различны эти воспоминания!

Если первый рейс и сейчас еще воскрешает в памяти завывание, рев и грохот бури,тревогу во время сидения на морских льдах, то воспоминания о втором походевызывают картины солнечного простора, беспредельной тишины застывшего насильном морозе воздуха, строгой красоты полярных ландшафтов.

До последнего дня похода нас не беспокоила не только метель, но даже поземка.Шестнадцать суток воздух не шелохнулся, точно мороз сковал все бури. Странальдов и мете- лей словно отдыхала в тишине и лучах солнца. Диск его поднималсявсе раньше, на покой уходил все позже. Быстро прибывал день, ночьукорачивалась. Но это не успокаивало нас. Длительное затишье казалосьобманчивым. Мы ждали, что необычная в эту пору тишина неминуемо разрядится ещене виданной бурей; каждый день были готовы к худшему и торопились использоватьблагоприятные условия. Один за другим мы делали переходы, какие только возможныпри предельной нагрузке собак.

Впрочем, не обошлось и без приключений.

В конце третьего перехода, на пути вдоль одного из склонов мертвого глетчера наострове Октябрьской Революции, наткнулись на медвежью берлогу. Сами мы могли ине заметить ее, помогли собаки. Они «хватили воздух», заволновались и, свернувс курса, начали карабкаться на крутой склон. Там мы увидели черное круглоеотверстие, напоминавшее иллюминатор на борту корабля. Берлога была на высоте35—40 метров почти отвесного склона.

— На десятый этаж без лифта,— заявил Журавлев.

— И даже без лестницы,— добавил я.

— Ничего, доберемся!

— А может быть, займемся на обратном пути?

Я знал, что задавать такой вопрос охотнику было равносильно просьбе к ястребуоставить до завтра замеченного цыпленка. Журавлев сразу потускнел инасторожился, словно я попытался отнять у него что-то очень необходимое.

— Там ведь медвежата. Что будем с ними делать? — на помнил я.

— Повезем с собой,— не задумываясь, ответил охотник.

— Да мы и так перегружены!

— Пустяки, я пойду пешком. А оставим — пропадут и шкуры, и живность, и мясо.

На последнее слово он особенно нажал. И не без умысла. Мясо нам действительнобыло очень нужно. Оно увеличило бы наши запасы, оставляемые на островеБольшевик.

Журавлева особенно интересовала охота на медведя в берлоге. Он еще никогда незанимался такой охотой. В южной части Новой Земли, где Журавлев провел третьсвоей жизни, белый медведь встречался не так уж часто. Все звери были добытытам Журавлевым на свободе. Здесь, на Северной Земле, в прошлом году у нас небыло времени для отыскивания берлог, мы промышляли медведей или случайновстретившихся в пути, или в районе базы экспедиции, на морских льдах. Впоследнем случае нам попадались только самцы, круглый год бродящие в поискахпищи, или яловые матки, которые тоже не ложатся зимой в берлоги.

В берлоги ложатся матки, ожидающие потомства. Устраивают берлоги они только насуше. По крайней мере, насколько мне известно, никому из полярныхпутешественников не приходилось обнаружить медвежью берлогу на морских льдах.

С конца сентября до половины ноября, в период, когда переметаемый метелями снегначинает образовывать забои, медведицы выходят на берег, отыскивают крутой,заносимый сугробами склон, вырывают в снегу ямы и ложатся на долгую зиму.Полярные метели сами достраивают их жилища. Снег все больше заносит местозалежки. От дыхания и теплоты тела снег над зверем подтаивает, и постепеннообразуется куполообразный свод до полутора метров высотой. Обнаружить в этовремя берлогу почти невозможно. Лишь в конце февраля, а чаще только в марте,уже обзаведясь потомством, медведица проделывает круглую отдушину. Берлогу онапокидает не сразу. Ждет, пока медвежата подрастут и смогут пуститься с матерьюв бесконечные странствия по ледяным просторам.

Вдвоем добыть медведицу из берлоги не представляет особого труда. Мы закрепилисобак, взяли карабины, шест, топор, лопату и полезли на «десятый этаж». Склонпадал под углом около 55°. Снежный забой на нем был так крепок, что лопата приподъеме оказалась бесполезной. Вырубая топором ступеньку за ступенькой, мытолько минут через 40 приблизились к берлоге. По краям отдушины висело кружевоинея — признак, что зверь на месте.

Вырубая ступени уже перед самой берлогой, я намеренно отклонился в сторону ототдушины, и мы оказались на метр сбоку от нее. Стоять на крутом снежном склонебыло невозможно. Надо было вырубить хотя бы небольшую площадку.

Журавлев взял топор и едва успел сделать несколько ударов, как медведица сразуже высунула голову, угрожающе рявкнула и так же быстро исчезла. Охотниквздрогнул от неожиданности, невольно сделал шаг назад и — не схвати я его заруку — неминуемо скатился бы вниз.

— Вот лешой! Напугала-то как, чуть вниз не полетел!

— Теперь понял, почему мы не вылезли прямо против отдушины, а стоим сбоку?

— Еще бы не понять! Ведь не канарейка в клетке, а медведица в берлоге. Сердцетак и замерло!

Глухое рычание и злое фырканье доносились из-под забоя, но зверь больше непоказывался.

Когда были вырублены площадки по обеим сторонам берлоги, я предложил Журавлевувзять на прицел отдушину и предупредил:

— Только не зевать и бить наповал. Иначе раненую медведицу уже не выманить,придется самим лезть в ее объятия.

Сам я сунул в берлогу шест. Раздалось громкое рычание, послышался хруст дерева.Обратно я вытащил шест уже с обломанным концом. Так повторялось несколько раз.Наконец, предупредив товарища о полной готовности, я глубоко сунул шест, ткнулим зверя и быстро выдернул, обратно. Медведица, потеряв самообладание,бросилась за шестом, наполовину высунулась из берлоги и тут же была остановленапулей.

Через час мы продолжали путь. Сани Журавлева были догружены мясом, а на моихсидели два медвежонка. Это были брат и сестра, тут же названные Мишкой иМашкой. Каждый из них весил килограммов десять — двенадцать. Зверят, казалось,совсем не испугала новая обстановка. Сгущенное молоко сразу пришлось им повкусу. На остановках они лезли к рукам и сосали нам пальцы, а в дороге, когдасани начинало подбрасывать на неровностях пути, цепко держались за подостланнуюоленью шкуру. Журавлеву, ехавшему позади, теперь не нужно было понукать своюупряжку. Собаки, видя перед собой медвежат, не отставали от моих саней. Когдасобаки подбегали близко, Мишка и Машка начинали сердито фыркать, совсем каквзрослые медведи, иногда цеплялись за мою спину, словно искали защиты. Ночьюони спали в палатке и совсем не беспокоили нас.

В конце шестого перехода мы разбили лагерь на мысе Свердлова, а на следующийдень, в 8 часов утра, уже были готовы к выходу. Впереди предстоял интересныйдень.

Перед нами лежал пролив Шокальского. Его воды еще не пенил ни один корабль; нилыжня, ни след саней, ни след человека еще никогда не пересекали его льдов. Нампервым предстояло проложить путь через неизвестные пространства. Это создавалопраздничное настроение.

Надо было выбрать направление. С высокого прибрежного тороса мы осматривалипредстоящую дорогу. Солнечное утро и прекрасная видимость открывали перед намиширокую панораму. Ближайшая точка берегов острова Большевик виднелась прямо навостоке. До нее от мыса Свердлова было не более 35—40 километров. Отсюда берегострова уходил на юго-юго-запад. Возвышенность на берегу, с ее ровной, плоскойповерхностью, изредка прерывалась узкими щелями, по-видимому фиордами.Правильная геометрическая форма возвышенности придавала всему берегу островаБольшевик вид строгой крепостной стены, протянувшейся на десятки километров. Водном месте плато как бы обрывалось, но на некотором расстоянии, позадикажущегося обрыва, стена снова продолжалась. Можно было заключить, что границаплато в этом месте делает небольшой изгиб к востоку, а затем вновь направляетсяна юго-юго-запад. Там возвышенность представлялась лишь сияющим силуэтом,который на юго-востоке от нашего наблюдательного пункта заканчивался резкимуступом. Не могло быть сомнения, что именно этот уступ и видели в 1914 годуморяки со стороны пролива Вилькицкого, а потом нанесли его на карту под именемгоры Герасимова. Также ясно было, что никакой отдельной горы в действительностинет, что это лишь юго-западная оконечность высокого плато, занимающего всюсеверную половину острова. Расстояние до обрыва можно было определить в 80—85километров, но перед ним лежала еле различаемая полоса, должно быть, являющаясявысокой и широкой береговой террасой острова. Значит, расстояние до острова вэтом направлении едва ли могло превышать 60—65 километров. Судя по картеГидрографической экспедиции и по данным нашего астрономического пункта на мысеСвердлова, почти прямо на юге в 100 километрах от нас должен был лежать мысНеупокоева, но его мы уже не могли видеть из-за дальности и его низких берегов.

Пересечь пролив можно было в двух направлениях. В одном случае предстояло идтина восток — прямо на ближайшую точку острова Большевик; во втором — наюго-восток, к горе Герасимова. Первое направление в центральной, самой узкойчасти пролива обещало сравнительно легкий путь, поскольку там торошение льдовне могло быть сильным. Но нам хотелось оборудовать продовольственный складвозможно дальше к югу. А это означало, что если бы мы пересекли пролив ввосточном направлении, то потом должны были повернуть к юго-западу и, такимобразом, пройти две стороны почти равностороннего треугольника. Путь наюго-восток на гору Герасимова проходил только по одной стороне этоготреугольника. Поэтому последнее направление было более выгодным.

Но здесь, в пределах видимости, ледяное поле было вздыблено торосами. Одна задругой тянулись их гряды. Пространства между торосами только кое-гдепредставляли ровные площадки, в большинстве же были забиты мелкими льдинами.Отдельные льдины, нагроможденные друг на друга, образовывали причудливыефигуры, напоминающие гигантские друзы. Все это блестело в лучах яркого солнца,искрилось, отливало синими и голубыми оттенками. Зрелище было красивое ивеличественное, но вместе с тем создавало впечатление непролазного хаоса.

Можно было надеяться, что на некотором расстоянии от берега торосы поредеют илиисчезнут совсем, но местность, лежавшая перед глазами, сулила большиетрудности.

Уже решив про себя выбрать этот путь, я спросил стоявшего рядом товарища:

— Ну как, нравится?

— Красота!

— Пройдем?

— А то как же!

— Может быть, пойдем кругом? Там, наверное, будет легче.

— Ну, зачем? Здесь веселее!

— Да ведь тяжело придется.

— Ничего! Собаки в порядке, а сани выдержат!

Журавлеву даже и в голову не приходило, что мы сами можем не выдержать, хотя онпрекрасно понимал, что на такой дороге больше работы предстоит нам, а несобакам. Я не стал его больше испытывать. И мы, избрав трудный, но кратчайшийпуть в направлении горы Герасимова, пустились в дорогу.

Хаос льдов сразу окружил нас со всех сторон. Каждые десять — пятнадцать минутмы взбирались на очередную гряду беспорядочно наваленных льдин, потом свозможной осторожностью скатывались, сползали или попросту сваливались надругую сторону, чтобы тут же начать взбираться на новый торос. Глыбы, гряды,бугры, ледяные мешки и глубокие колодцы, засыпанные пушистым снегом, следовалибесконечной чередой.

Собаки часто оказывались совершенно бессильными. Свалившись всей упряжкой вледяной мешок, они без нашей помощи уже не могли из него выбраться. Иликакая-нибудь одна собака повисала между двумя вертикально торчащими льдинами и,хрипя в лямке, ждала, пока ее вытащат. А тут еще медвежата. Уже привыкшие ксаням и, по-видимому, считавшие свое место на них неотъемлемым, они то и деловываливались на лед, жалобно ревели, стараясь забраться обратно. Иногда имудавалось это сделать самим, но через несколько минут сани снова кренились,ныряли передком или становились на дыбы перед новым торосом, и зверята клубкамивновь катились на лед. Мы удлинили их цепи, после чего медвежата побрели засанями самостоятельно. Правда, первое время они пытались упираться, нонаседавшие собаки задней упряжки невольно заставляли торопиться.

Обходя совершенно непролазные участки, мы все дальше углублялись внагромождения льдов. Тяжелые сани приходилось то и дело поднимать на руках ипотом так же спускать вниз. Часто надо было браться за топор, скалыватьторчавшие на пути острые углы льдин или расширять проход. При удачном ударельдины легко кололись на крупные куски, а чаще на ледяной глыбе оставалосьтолько белое пятно, словно синяк на теле.

Незаметно проходили часы в трудной работе. Торосы сделались ниже и поредели, ноздесь на них было меньше снега, и поэтому преодолевать препятствия стало ещетруднее. Верхние меха были давно сброшены и лежали на санях. Несмотря насильный мороз, томила жажда. Мы почти потеряли понятие об осторожности: вгорячке работы, в неразберихе ледяных нагромождений трудно быть осторожным.Вместе с собаками и гружеными санями часто валишься с торчащей льдины вниз. Нуа можно ли один раз свалиться осторожно, а другой неосторожно? Можно простосвалиться, а к чему это приведет — узнаешь внизу. Один раз взвизгнет собака,другой раз угрожающе крякнут сани, а то и сам пощупаешь ушибленную ногу илируку — по-разному бывает.

Через четыре часа одометр показал, что мы прошли только 9 километров. Вдействительности же прямого пути набралось не более 6 километров, остальноеушло на обходы и зигзаги. Это вместо 24—25 километров, обычно проходимых затакое время по ровным льдам!

Хотелось остановиться, натопить воды и пить, пить. Но мы, хотя и походили набукашек, копошащихся среди беспорядочно наваленных груд колотого сахара,продолжали упорно пробиваться вперед. Да и должны же где-то кончиться этипроклятые торосы! Мы гнали мысль об остановке, заглушали жажду и делали лишьмаленькие передышки, чтобы снова взяться за сани.

При очередной передышке я спросил Журавлева:

— Ну, как?

— Красота! Чтоб ей провалиться!

— Значит, весело?

— Конечно, настоящая работа!

Охотник вытер рукавицей мокрый лоб и вдруг спросил:

— Кто такой этот Шокальский?

Я сказал, что Юлий Михайлович Шокальский, имя которого носит пролив,—крупнейший советский ученый — географ, гидролог и картограф. И начал былорассказывать о его работах.

Журавлев прервал мой рассказ:

— Я не про то. Наверное, крутого характера человек?

— Наоборот, очень мягкий, спокойный и обходительный.

Доброжелателен к людям, особенно к путешественникам!

— Чего же его пролив такой щетинистый?! — больше распутывая собственные мысли,чем обращаясь ко мне, проговорил охотник.

Я напомнил, что в прошлом году здесь лежал совершенно ровный лед, торосызамечались только на горизонте, значительно западнее. По-видимому, не каждыйгод льды в проливе одинаковы. Еще через час изнурительной работы — на счетчикеодометра прибавилось два километра. Но тут перед нами открылась первая широкаяполоса ровного льда. Увидев ее издали, с высоты одного из торосов, мыобрадовались, но, подойдя вплотную, были озадачены. Наш путь пересекала полосапочти в километр шириной молодого, еще серого льда, образовавшегося на местенедавнего большого разводья.

Лед достигал толщины 19—20 сантиметров, но, как обычно, образованный из соленойводы, он был еще рыхлым и не внушал особого доверия. Искать обхода нам нехотелось, а ждать двое-трое суток, пока лед по-настоящему окрепнет, тем болеене было желания. После небольшой разведки на лыжах мы решили, что ледяное полевыдержит- тязкесть наших саней... если собаки ни разу не остановятся ипронесутся галопом.

Сделали двухчасовой привал, пообедали, дали отдохнуть собакам. Потом во весьдух пустили упряжки по опасному пути. Если в торосах работали наши мышцы, тоздесь напряглись нервы. Лед прогибался, и сани неслись, точно по натянутойрезине. Собаки несколько раз норовили броситься в сторону. Причиной былимногочисленные следы тюленей, совсем не похожие на обычную звериную тропу.Наземные животные оставляют след лапами или копытами, а тюлень оставляетголовой. Это, конечно, не значит, что он ходит на голове. Тюлень, обитая вводе, может обходиться без воздуха лишь несколько минут. Когда море замерзает,зверь легко пробивает головой молодой лед, чтобы подышать. Во льду остаютсякруглые отверстия. Потом они затягиваются, но если не покрыты снегом, тоостаются хорошо заметными. Вот эти «следы» и привлекали наших собак.

Мы счастливо пролетели полосу молодого льда и облегченно вздохнули. Но сновапопали в торосы. Здесь они были совсем иными. Лед был разломан на мелкие полягде-то в открытом море, потом принесен сюда и, встретив препятствие, подвергсялишь слабому сжатию. Кромки полей наползли друг на друга, местами обломались иобразовали низкие, плоские гряды.

Такие льды, правда очень далекие от сходства с шоссе, в сравнении с пройденнымпутем все же показались нам легкими. Мы быстро начали отсчитывать километр закилометром. Заночевали во льдах, километрах в двадцати пяти от берегов островаБольшевик.

На следующем переходе льды оказались еще благоприятнее. Встречались большиеровные ледяные поля, позволявшие двигаться почти с нормальной скоростью. Вскорепосле полудня мы приблизились к цели — до острова Большевик оставалось не болеечетырех километров.

Погода продолжала нас баловать. По-прежнему держался сильный мороз и полныйштиль. Солнце ярко освещало высокие берега. Прозрачный воздух позволял видетьвпереди мельчайшие детали. Остров манил к себе. Это был большой кусок тойСеверной Земли, которая до нашего прихода сюда считалась таинственной инедоступной, а для некоторых даже сомнительной в своем существовании. Большуючасть Земли мы уже исследовали. Видели издали и этот берег, но пришли сюдавпервые. Хотелось поскорее почувствовать его под ногами.

Но на пути встретилось еще одно препятствие — новая полоса торосов, по всемпризнакам последняя. Чтобы собрать силы для штурма, решили сделать получасовойпривал.

Собаки сразу же с наслаждением вытянулись на снегу. Журавлев начал что-топерекладывать на своих санях. А я пошел осмотреть торосы и выбрать среди нихнаиболее легкий путь. Вот тут-то и случилась неожиданность, задержавшая насбольше, чем мы предполагали.

Первая гряда торосов была невысокой. В самых низких местах снежные сугробыуспели замести ее полностью, лишь отдельные льдины возвышались до семи-восьмиметров и торчали из снежных забоев вкривь и вкось. Я забрался на высокий тороси уже уперся руками, чтобы подтянуться на самую верхнюю льдину, но, взглянуввперед, невольно присел за укрытие.

За грядой торосов, точно озеро, замерзшее среди скалистых берегов, лежаларовная площадка метров 400 в поперечнике, а на ней в 70—80 метрах от менярасположился матерый медведь. Первым моим желанием было броситься к саням закарабином, но, выглянув из-за прикрытия, я убедился, что спешить незачем.Медведь сам был занят охотой. Он караулил тюленя, устремив свой взгляд нанебольшой сугроб, внешне ничем не отличавшийся от десятков других, но,по-видимому, прикрывавший отдушину. Поджарые задние лапы, чуть согнутыепередние, втянутая шея — вся поза говорила о напряженности готового к прыжкухищника. Минут пять медведь стоял не шевелясь. Только изредка он на мгновениевытягивал шею, словно к чему-то прислушиваясь.

Я оглянулся на Журавлева. Он уже закончил свои хлопоты около саней и недоуменносмотрел в мою сторону. Я поманил его к себе. Сергей понял и схватился закарабин. Уставшие собаки не обратили внимания на нашу молчаливую перекличку.

Журавлев вскарабкался ко мне и, увидев медведя, тут же вскинул карабин. Я елеуспел остановить охотника и отобрал у него оружие. Вдвоем мы продолжалинаблюдать за зверем.

Прошло еще минут десять, а медведь, как изваяние, оставался в прежней позе.Журавлев явно нервничал. Он смотрел то на верную добычу, то на меня. Наконец,нетерпеливо прошептал, вернее сказать, простонал:

— Так и будем лежать?

Я молча кивнул, вынул часы, положил их на рукавицу и показал, что еще полчасане отдам карабина. Сергей ответил тяжелым вздохом. Прошло еще пять минут...десять... пятнадцать. Медведь все ждал. Ни разу он не пошевелился, не посмотрелв сторону, не изменил напряженной позы. Охотник отвернулся, не смотрел ни начасы, ни на медведя, ни на карабин, делая вид, что его ничего не интересует.Тем временем минутная стрелка передвинулась еще на десять делений. Мой товарищвынул кисет и начал демонстративно набивать трубку. Но он так и не разжег ее;она была нужна ему, чтобы прикрыть волнение и показать, что он осуждает моеповедение.

Я уже хотел отдать Журавлеву карабин. Вдруг медведь резко втянул шею, еще нижеприсел на задние лапы и тут же ринулся вперед. Точно кошка, он распластался впрыжке и всей тяжестью обрушился вниз. Сугроб провалился, как яичная скорлупа.Зверь взревел и лапами, словно лопатами, принялся раскидывать снег. Но...добыча ушла. Мишка или промахнулся или поторопился прыгнуть, не дождавшись,пока тюлень поднимется на лед.

Медведь стоял над отдушиной. Весь вид зверя выражал крайнее недоумение иогорчение неудачей. Казалось, что вот-вот он с досады махнет лапой или почешетзатылок.

— Эх ты, горе-охотник! Промазал! — закричал Журавлев, поднимаясь во весь ростна вершине тороса.

Зверь преобразился, поднялся на задние лапы, заревел, потом крупными прыжкамибросился к нам. В этот момент через ложбину между торосами промелькнули нашиупряжки. Собаки, услышав рев зверя, бросились к нам. Ни усталость, ни груженыесани уже не могли удержать их. Шум и смятение заполнили площадку. Один измедвежат свалился с саней и волочился на боку, привязанный цепью. Другой сперепугу истошно ревел. Еще минута — и собаки, связанные в своих движенияхупряжкой, попадут в лапы зверя. Медведь уже направился к ним.

— Смотри не промажь,— предупредил я Журавлева.

— Небось, не медведь! — прицеливаясь, проворчал охот ник.

Грохнул выстрел. Зверь замертво упал.

Лунка, возле которой дежурил медведь, была непохожа на обычную. Отдушины, чтоподдерживаются тюленями только для дыхания, имеют верхнее отверстие не более 5—7 сантиметров в диаметре и в целом напоминают узкий конус. Эта же лункапоходила на обыкновенную прорубь в полутораметровом льду, стенки ее быливертикальные, а верхнее отверстие — не меньше 25 сантиметров в диаметре.Сугроб, обрушенный медведем, образовывал над лункой небольшой свод, под которымтюлень вылезал на лед. Судя по всему этому, отдушину проделала нерпа,поддерживая ее всю зиму для весенней щенки. Это своеобразное родильноепомещение и вынюхал медведь, но не только не сумел воспользоваться добычей, а исам поплатился жизнью.

Для нас добыча имела огромное значение. Зверь оказался очень крупным. Его тушабез шкуры, сала и внутренностей весила не менее трехсот пятидесяти килограммов.Отпала необходимость делать еще один рейс для заброски сюда продовольствия.Сама Арктика, ранее нарушившая график наших работ, теперь помогла выполнитьплан по обеспечению предстоящего маршрута вокруг острова Большевик.

Но надо было как-то сохранить здесь мясо. Оставить вместе с другими продуктамипросто на складе — означало скормить тушу песцам. Зарыть в снег — тоже невыход; зверьки пронюхают, наделают нор в любом забое и к нашему приезду оставятодни кости. Завалить льдом — не годилось: песцам могут помочь медведи, ониразворотят какой угодно завал.

Километрах в двух от берега виднелся айсберг. Одна сторона его была наклонной,другая отвесной. Им мы и решили воспользоваться. Отвезли туда медвежью тушу ивсю целиком подвесили на собачьих цепях над обрывом. От вершины айсберга ееотделяли четыре метра, от поверхности морского льда — шесть метров. Теперь кмясу не подберутся ни песцы, ни медведи и можно быть уверенным в сохранностидобычи.

Еще через час мы вступили на берег острова Большевик. Задача была выполнена.Можно было возвращаться домой и сразу выходить в исследовательский маршрут.

 

 

Карта Северной Земли

 

В самый большой маршрут

 

Полумесячное затишье погоды кончилось в день нашего возвращения с островаБольшевик на базу. Мы в этот день стремились достигнуть восточной частиостровов Седова, чтобы здесь разбить наш последний лагерь перед домом. Однакоеще до подхода к островам мы начали тревожно поглядывать на небо ипоторапливать собак.

На бледной лазури неба появились хорошо знакомые нам чечевицеобразные облака.Своей формой они вернее всего напоминали дирижабли: края облаков, обращенные кюго-востоку, были закруглены, а противоположные концы слегка вытянуты изаострены. Словно многочисленная воздушная эскадра, облака часа два неслись понебу, почти не нарушая интервалов своего строя и не теряя формы. Потом ониначали все более вытягиваться, их закругленные края завернулись вниз. Теперьоблака напоминали уже каких-то громадных животных с поджатыми хвостами,стремительно убегавших от смертельной опасности.

Нас все еще окружали тишина и покой. Но мы прекрасно знали, что означают этиперемены на небе. Вряд ли в Арктике существует более верный признак предстоящейрезкой смены погоды. Нас еще ни разу не обманывало ни появление таких облаков,ни их превращения. Они свидетельствовали о том, что где-то в верхних слояхатмосферы уже бушует шторм. С часу на час надо было ждать, что он захватит инижние слои. Мы даже знали, что шторм налетит с юго-востока, так как именно сэтой стороны облака вначале имели обтекаемую форму.

Термометр показывал —39°. При такой температуре предстоящую непогоду лучшевсего было ожидать дома. Выбравшись на острова Седова, мы не разбили лагерь,как намеревались раньше, а только дали собакам небольшую передышку, после чегосделали сверхплановый 30-километровый переход к базе. Последние десятькилометров шли в начавшейся метели, хлеставшей нам в спину. После полуночи,когда мы сидели в нашем домике, а собаки лежали в укромных, заветренныхуголках, жестокий шторм разыгрался уже в полную силу.

Так начался новый период метелей. Опять почти три недели бесновалась Арктика.Только иногда на короткое время ветер замедлял свой стремительный полет. Метельсловно захлебывалась своей яростью — так внезапны были эти минуты затишья. Какбы передохнув, вьюга вновь затягивала свою волчью песню или свистела на разныеголоса; неслись новые и новые тучи снежной пыли, совершенно заволакивая солнце.И казалось, что не будет конца ни ветру, ни метели.

На полевые работы мы вновь выходили вдвоем с Урванцевым. Выход в маршрут былнамечен на 11 апреля. Перед большим походом надо было дать настоящий отдыхсобакам. И они, невзирая на беспрерывные метели, отдыхали и набирались сил.Около дома было достаточно укромных уголков для защиты от непогоды. На обратномпути с острова Большевик мы с Журавлевым добыли еще одного медведя, и свежегомяса было вдоволь. Сами мы не сидели без дела: перетягивали сани, менялистальные подполозки, приводили в порядок лыжи, чинили обувь, одежду и собачьюсбрую, взвешивали и упаковывали продовольствие, проверяли снаряжение.

Поход предстоял серьезный. Подготовка к нему требовала много внимания. Мы вновьи вновь проверяли приборы, инструменты и свои расчеты. Мысль о том, не забытьбы чего-нибудь, не допустить бы неправильных расчетов, не давала нам покоя.Даже глубокой ночью, разбуженные воем ветра, мы думали о предстоящем походе инередко, вспомнив о чем-либо необходимом, вставали с постели и записывали,чтобы не забыть наутро. Свирепая метель, изо дня в день бушевавшая за стенкамидомика, была пока что нам безразлична.

А Вася Ходов даже радовался непогоде. Дело в том, что в период затишья нашветряной двигатель не работал. За время нашего похода на остров Большевикаккумуляторная батарея совсем выдохлась. Чтобы обеспечить работу радиостанции,Вася ежедневно «гонял» давно забытый бензиновый мотор, который доставлял немалохлопот. Теперь мотор опять был запрятан в склад, ветряк с избытком давалэлектроэнергию, и Вася даже радовался усилению метели.

Незаметно приближался день выступления в маршрут. Заканчивались последниеприготовления. 8 и 9 апреля стояла тихая погода. Казалось, уже ничто непомешает нам отправиться в поход в точно назначенный день. Но накануне выхода сполудня потянул еле заметный ветерок. К вечеру он засвежел и начал мести снег.А ночью ветер достиг скорости 15 метров в секунду, разразилась новая метель. Сострашной силой она буйствовала трое суток. Насколько спокойно мы слушализавывания бури в прошедшие три недели, настолько нервничали эти три дня. Только13 апреля наступило новое затишье, и мы с Урванцевым немедленно покинули базуэкспедиции.

Начался самый длинный из наших походов — в южную часть Земли. Ждал своегоисследования остров Большевик — второй по величине среди островов всегоархипелага. Отправляясь на него, мы не могли ожидать каких-либо особенныхоткрытий, но это отнюдь не лишало предстоящую работу ни значения, ни интереса.Южные берега острова, омываемые водами пролива Вилькицкого, и восточные, состороны моря Лаптевых, были осмотрены с кораблей в 1918—1914 годах участникамиГидрографической экспедиции и положены на карту. Нам предстояло уточнитьсъемку. По опыту прошлого года мы знали: «уточнения» будут настолькозначительными, что дело фактически пойдет о новой съемке. А со стороныоткрытого нами пролива Шокальского и Карского моря остров совсем не былочерчен. Здесь берега острова, кроме нас, никто еще не видел. Таким образом,только теперь остров Большевик должен был полностью и точно лечь на картуСоветского Союза. Близость острова к трассе намечавшегося Северного морскогопути делала нашу работу особенно ответственной. По объему это составляло большечем третью часть всех работ нашей экспедиции, а отдаленность острова от базыочень осложняла нашу задачу.

По приближенному расчету, как уже было сказано выше, нам предстояло пройти от1100 до 1250 километров, из них не менее 700 километров с топографическойсъемкой и геологическими исследованиями. Для перехода на собаках это солидноерасстояние. По опыту минувшего года, мы рассчитывали преодолеть такоерасстояние за сорок пять — пятьдесят суток.

Нас не смущали ни расстояние, ни продолжительность похода. Время было выбранолучшее, какое только мыслимо в высоких широтах Арктики на протяжении всегогода. Сильные морозы кончались. Короткие белые ночи подходили к концу, близилсяполярный день. До летней распутицы еще далеко. Все походное снаряжение иаппаратура тщательно проверены. Впереди, на складе острова Большевик, запасеногорючее и корм для собак. Мы, как говорится, в полной спортивной форме. Нашастая собак, хотя и ослабленная, все же вполне работоспособна. В общем можнобыло уверенно идти вперед.

И все-таки перед нами лежал больше чем тысячекилометровый путь. Большая частьего проходила по морским льдам. Они могли принести немало неприятностей. Метелитоже неизбежны. А всякие непредвиденные случайности могли осложнитьпутешествие.

Чтобы преодолеть все «плановые» и «внеплановые* препятствия и по возможностиизбежать опасных неожиданностей, чтобы провести всю намеченную работу приотсутствии перспективы пополнить резко ограниченные силы и материальныересурсы, надо было готовиться к упорной борьбе со стихией.

И вряд ли еще где-нибудь эта борьба носит более напряженный, а иногда иотчаянный характер, чем в санном полярном походе. Здесь мобилизуются всефизические и моральные силы человека, весь его опыт, выдержка, смелость, воля кпобеде, сознание долга и разумная осторожность. Большой санный поход по льдамвсегда в значительной мере рискован. Здесь выполнение плана означает не толькопроведение в установленный срок намеченной работы, но зачастую представляет ещеи борьбу за жизнь самих исследователей.

С уверенностью в победе экспедиция покинула базу и пустилась в далекий путь.

В первый день с полузагруженными санями мы прошли острова Седова и остановилисьна ночлег возле нашего продовольственного склада. На следующее утро взяли курсчерез морские льды на мыс Кржижановского.

Теперь, после догрузки собачьего корма, вес моих саней превышал четырестакилограммов, сани Урванцева были легче лишь килограммов на тридцать. В каждойупряжке шло по десять собак, в среднем одна собака тащила от тридцати семи досорока двух килограммов. Это не было предельной нагрузкой. На каждую собакуможно было нагрузить до пятидесяти — пятидесяти пяти килограммов. Но мысознательно не допускали этого. Во-первых, продовольственный склад на островеБольшевик избавлял нас от такой необходимости; во-вторых, путь предстоялдалекий, и надо было беречь силы собак; в-третьих, что самое главное, мыпринципиально никогда не загружали собак настолько, чтобы идущий с упряжкойчеловек не мог при хорошей дороге присесть на сани.

Еще на острове Врангеля я неоднократно проверял целесообразность различнойнагрузки собак и пришел тогда к выводу, что предельная загрузка саней собачьимкормом, продовольствием и топливом, рассчитанная на максимальное использованиесил животных, создает лишь кажущийся, а отнюдь не действительный эффект. Вдлительном походе такая загрузка, как правило, приводит к плохим результатам.Лишние десять — пятнадцать килограммов груза на собаку не только замедляют бегживотных, но вынуждают людей все время идти пешком рядом с упряжкой. Врезультате дневные переходы сокращаются настолько, что обусловленный этимрасход продуктов сводит на нет весь кажущийся в начале похода выигрыш. Крометого, предельная нагрузка выматывает силы людей и животных в самом началепохода, тогда как здравый смысл подсказывает необходимость сохранения энергиикак раз на вторую половину пути, обычно наиболее трудную в связи с естественнымутомлением.

Следует остановиться и на таком вопросе: можно ли допускать, чтобы в санномпоходе число упряжек превышало количество людей. Должен ответить на этоотрицательно. Даже на хорошей дороге, которая не так часто встречается вольдах, человек то и дело вынужден соскакивать с саней, отводить их оточередного заструга, случайной льдины или, наконец, чтобы облегчить сани ипомочь собакам выдернуть воз на снежный сугроб. Без этого упряжка, как быхорошо она ни была натренирована, не сможет продвигаться. И это на хорошейдороге. А что же можно сказать о торошенных льдах? Человек, идущий с переднейупряжкой, вынужден останавливать ее, чтобы стронуть с места неуправляемыйзадний воз, а потом вернуться к своим саням, которые тоже не в состояниисдвинуться без помощи. А так как препятствия, начиная с маленьких и кончаятруднопреодолимыми, встречаются в торосах на каждом шагу, то остановкинасчитываются многими сотнями. Они заставляют человека метаться из стороны всторону, изматывают собак и сильно замедляют передвижение.

Правилом нашей экспедиции являлось следующее: во-первых, человек, участвующий впоходе, доля-сен иметь только свою упряжку, сам управлять ею и как хозяинзаботиться о собаках; во-вторых, загрузка саней должна быть рассчитана так,чтобы человек при относительно хорошей дороге (без торошенных льдов и приплотном снежном покрове) мог садиться на сани и отдыхать.

Это давало нам возможность при сносных условиях пути делать большие переходы,сохранять свои силы, чтобы в трудные минуты помогать собакам. При всем этомуправление гружеными санями и упряжкой в любых условиях — очень тяжелыйфизический труд, а на плохом пути, даже при умении и большой тренировке ездока,требуется напряжение всех сил.

14 апреля мы сделали 50,2 километра. Весь путь прошли по прямой линии черезморские льды. Недавние метели почти целиком занесли мелкие торосы, сильносгладили крупные и превратили льды в волнистую равнину, что очень облегчило нашпуть. Только в семи-восьми километрах от острова Октябрьской Революции мы опятьпопали в сыпучий, сухой снег и потрудились как следует. Лагерь разбили поздновечером под стеной глетчера, рядом с мысом Кржижановского.

После отдыха нами овладело странное чувство. Не знаю, чего в нем было больше —любознательности, отсутствия у нас интереса к раз уже пройденным тропам илинетерпеливости. Нам казалось, что мы можем сразу выполнить две задачи: вкороткий срок достичь острова Большевик и попутно заглянуть в глубь южнойполовины острова Октябрьской Революции. Для этого нам надо было покинуть хорошознакомый морской берег с его прибрежными, легко проходимыми льдами и поднятьсяна ледниковый щит, чтобы, следуя по нему на юг, получить возможность обозретьпространства, лежащие к востоку от щита.

Лучи яркого солнца били прямо в видимую часть ледника. Склон его блестел,переливался, представлялся нам снизу чем-то вроде бесконечно широкого шоссе.Соблазн оказался сильнее здравого смысла, и мы полезли наверх. Так мы нарушилиодин из основных наших принципов — единство цели — и за это были наказаны.

Отлогий склон глетчера был невдалеке от стоянки. Мы без особых усилий поднялисьс загруженными санями. Но сверху мы ничего не увидели вдали: мешаливозвышенности ледника, расположенные впереди. Путь оказался покрытым глубокимрыхлым снегом. Увидев свою ошибку, мы, вместо того чтобы вернуться назад,допустили вторую оплошность — принялись искать легкую дорогу на разных высотахледникового склона и в конце концов ушли от места, где можно было спуститься наберег, настолько далеко, что нам уже показалось нелепым возвращаться назад.

Дальше путь стал еще хуже. Собаки отказались тянуть тонущие в снегу сани.Пришлось впрягаться самим. В результате после невероятно тяжелогодвенадцатичасового рабочего дня мы оказались только в 20 километрах от прежнейстоянки.

Ночью на возвышенности ледника разыгралась сильная поземка. К утру она стихла,но дороги не улучшила. Чтобы выбраться на морской берег, нам пришлось еще 20километров пробиваться по глубокому, рыхлому снегу и пенять на себя занеобдуманный поступок. Так два дня без особой пользы мы работали до седьмогопота, да еще потеряли при этом хороший переход.

После ночевки на берегу мы были в боевом настроении, намеревались наверстатьпотерянное и подумывали о переходе не менее чем в 40 километров. Условия дляэтого как будто складывались благоприятные. Метель, всю ночь крутившая снежныйвихрь, улеглась, мела только поземка. Надеясь, что непогода кончилась, мыприготовились к выступлению. Собаки были уже в упряжках. Вдруг южный ветервновь покрепчал. Снежная пыль опять взметнулась на несколько метров. Некотороевремя я колебался — выступать или нет? Но вот по небу поплыли знакомые намзловещие облака, напоминавшие своей формой чечевицу. Близился настоящий шторм.Благоразумие и трезвый расчет на этот раз одержали верх. До того как штормразыгрался бы в полную силу, мы смогли бы пройти не более 10—15 километров, асобак при встречном ветре измучили бы не меньше, чем за 50-километровыйпереход.

Решили выждать на месте. Отпрягли собак, получше закрепили палатку и залезли вспальные мешки. Посвистывание ветра и шорох снежной пыли быстро убаюкали нас.Но через два часа нас разбудил отчаянный вой метели. В конце дня разыгралсянастоящий шторм. Даже собаки не решились встать, когда мы резали им пеммикан.Лишь некоторые, приподняв голову, с вожделением смотрели на куски пищи,повизгивали, но не покидали «належанных» мест. Поведение животных былопонятным,— ветер и нам не позволял подняться на ноги. Пришлось проползти вдольряда собак и каждой вложить ее порцию прямо в пасть. Так, не вставая, нашипомощники и поужинали, а мы уползли в палатку, подкрепились супом и сновазалезли в мешки.

Новичка могли удручить неудачи, возникшие уже в самом начале похода. Но мысчитали себя старыми полярными волками и знали, что задержки иногда неизбежны,однако они не могут решить исхода борьбы.

В 7 часов утра метель все еще бушевала в полную силу, а через три часа наступилполный штиль.

Снежных вихрей словно и не бывало. Арктика вновь выглядела приветливо. Побирюзовому небу катилось золотое полярное солнце, а внизу искрились бесконечныеснежные поля. Темно-синие тени только подчеркивали их белизну.

Все дышало какой-то бодростью, зовущей к движению и деятельности. Даже крепкиймороз, щипавший уши, казалось, торопил: «Ну-ну, пошевеливайтесь! Поскорее впуть, пора наверстывать потерянное!»

Около полудня мы откопали наше имущество, заваленное сугробами, а вечеромразбили новый лагерь, уже на S5 километров южнее прежнего. Дальше нас почтиничто не задерживало. Правда, еще раз налетела метель. Но ветер не превышал 12метров в секунду, бил «в борт» и не мог нас остановить. В течение 11 часов мынепрерывно резали снежный поток и прошли 25 километров. А 21 апреля сделалипереход в 50 километров, миновали мыс Свердлова, оставили здесь, как и напредыдущих стоянках, запасы на обратный путь и вышли на знакомый мыс, зажатыймежду двумя ледниками, на котором в прошлогоднем походе увидели первые полярныецветы. Отсюда можно было начать пересечение пролива Шокальского и идти не наюг, а на восток, рассчитывая обойти торошенные льды, в которые мы с Журавлевымзабрались в прошлую поездку.

Мы сделали за этот день хороший переход, достигли пролива и, кроме того,заполучили добычу. Мы уже собрались было кормить собак, но в эту минуту вполукилометре от лагеря показался медведь. Первым заметил его среди торосовОшкуй. Забыв о только что законченном 50-километровом переходе, Ошкуй понессяза зверем. Через минуту он исчез в торошенных льдах. С нас тоже моментальнослетела усталость. Спустив еще несколько собак, мы бросились в погоню. Зверьоказался молодым, сильным и изворотливым. Иногда собакам удавалось выгнать егона какой-нибудь торос, но он сейчас же разгонял преследователей и опять мчалсядальше в море. Только пробежав больше двух километров, мы увидели его сидящимна вершине небольшого айсберга и одним выстрелом свалили вниз.

При свежевании туши мой нож неожиданно наткнулся на препятствие. Под толстымслоем жира я обнаружил старую трехлинейную пулю. Где медведь получил и скольконосил в своем теле эту памятку встречи с людьми, сказать невозможно. Можетбыть, летом какой-нибудь неудачливый охотник выстрелил в медведя с борталедокола, возможно, зверь принес пулю с острова Диксон, с Новой Земли или сЗемли Франца-Иосифа. Единственное, о чем свидетельствовала заросшая в салепуля,— это о том, что у белого медведя нет постоянного места жительства, его несмущают расстояния. Вся Арктика — его вотчина.

Так наши запасы вновь пополнились из кладовой Арктики. Собаки наелись свежегомяса и даже не хотели смотреть на пеммикан. Один лишь Ошкуй не могвоспользоваться результатами своей отваги. В его глазах горела готовностьсъесть всего медведя, но... у бедняги не раскрывался рот.

На долю этого пса выпадали самые невероятные приключения. В один из первыхпоходов на Северную Землю, когда он отказался работать, я выбросил его изупряжки и махнул на него рукой. Он пропадал 18 суток, скитался где-то во льдах,и бог его ведает, чем кормился. На девятнадцатые сутки Ошкуй заявился домой.Собаки встретили его лаем, как чужого. А когда я вышел на шум, Ошкуй лег наживот, прополз несколько десятков метров, сопровождаемый лающими собаками, иначал лизать мои руки. С тех пор он взялся за работу. В прошлогоднюю распутицуон в походе до костей стер лапы, но после одним из первых восстановил своисилы.

В конце минувшего лета с ним случилось новое происшествие. Однажды преследуемыйнами медведь залез в небольшую промоину. Уйти ему было некуда, а мы, чтобыпотом не вытаскивать из воды тяжелую тушу, старались выманить его на лед иотгоняли окружавших зверя собак. Но медведь предпочитал оставаться в воде,скалил клыки, рявкал и точно от мух отмахивался лапой от особенно назойливыхпреследователей. Вдруг подлетел Ошкуй, почему-то отставший от своры. Незамедляя бега, он обвел взглядом поле сражения, как бы говоря остальнымсобакам: «Эх вы! Не умеете расправиться с каким-то медведем! Посмотрите, какэто делается!» И, сделав прыжок, вцепился зубами в горло могучего зверя.

В следующее мгновение медведь взмахнул лапой. Ошкуй описал в воздухе крутуюдугу и без движения распластался на льду.

Поврежденный череп и вывихнутая нижняя челюсть были расплатой за отважный, нобезрассудный подвиг. Казалось, что судьба нашего Ошкуя решена. Но в нем ещетеплилась жизнь. Нам удалось вправить ему челюсть и полуживого, с забинтованнойголовой отнести на базу.

Положение пса было очень тяжелым. Мы кормили его с ложечки. Благодаря нашимзаботам он поправился. Ничто не могло сломить у Ошкуя воли к жизни ипреданности человеку. Он остался работящей, понятливой, ласковой и по-прежнемубезмерно отважной собакой.

Но пережитые увечья давали себя знать. Ошкуй не мог открывать рот и высовыватьязык; он не только не мог разгрызть кусок мерзлого мяса, но даже схватить егозубами. Пищей его теперь стала болтушка из пеммикана или мелко нарезанныекусочки талого мяса.

Ошкуй, как и раньше, работает в моей упряжке и единственный из всей сворыпользуется правом всегда оставаться на свободе в лагере, При кормежке собак онобычно смирно сидит в сторонке. Но стоит мне скрыться в палатке и разжечьпримус, как он сквозь парусину принимается тыкаться носом в мою спину,напоминая о себе. Достаточно сказать: «Подожди, Ошкуй! Сейчас ты получишь свойужин!» — и пес успокаивается. Он подолгу, точно через соломинку, сосет из банкижидкую пеммикановую кашицу. Но больше всего пес бывает доволен, когда я нарезаюему сантиметровые кусочки свежего мяса, которые он может глотать не разжевывая.Тогда он выразительно смотрит мне в глаза, прыгает, трется о мои ноги ивсячески старается показать свою благодарность.

Наевшись, Ошкуй устраивается на ночлег поближе к входу в палатку. Спит ончутко, и если появляется медведь, первым извещает нас о приближении зверя своимстранным лаем, напоминающим отрывистое мычание, и стремительно бросается ватаку.

Вероятно, он жалеет лишь об одном — о невозможности участвовать в драках. Когданачинается всеобщая свалка, Ошкуй только бегает вокруг дерущихся и мычит, акогда особенно огорчается вынужденным положением болельщика, то садится всторонке и, подняв голову, жалобно воет, словно жалуется самому небу на своюучасть, лишившую его возможности принимать участие в излюбленном спорте.Главный зачинщик большинства драк, как и раньше, неисправимый Бандит. Но теперьу него появился достойный преемник из семейства «марсиан» — семимесячный пес,неутомимый задира и драчун Петух. Это стройная красивая белая собака. Толькопод левым глазом у Петуха большое черное пятно. Журавлев говорит, что песполучил этот «фонарь» в первой драке, затеянной им еще в утробе матери. Сильныйи отважный, Петух, должно быть, считает потерянным в своей жизни всякий день,обошедшийся без потасовки. Нередко он ухитряется затеять свалку даже на ходу вупряжке. Его хозяин Урванцев в таких случаях, усмирив бойцов, долго и терпеливораспутывает клубок из десяти собак, крепко стянутый перепутавшимися шлейками ипостромками; но он довольно благодушно относится к зачинщику драк, прощая емупроказы за отличную работу.

Вместе с Ошкуем и Бандитом идут в упряжке уже знакомые нам коренастый, немногокривоногий Штурман, колымчанин Юлай, рыжий Лис, всегда ощетинившаяся, но наудивление беззлобная Гиена, заслуженный медвежатник Тяглый и другие, менееприметные в нашей стае, но в большинстве своем трудолюбивые ветераны нашихпоходов. Все они после страшного путешествия в распутицу восстановили свои силыи по-прежнему беззаветно трудятся.

Лишь несколько псов стали инвалидами. Они остались на базе. На смену имзаступило молодое поколение североземельцев — семейство наших «марсиан». Всеони стали прекрасными работниками и трудятся со всем пылом юности. Быстрый,сообразительный и сильный Тускуб идет моим передовиком рядом с отяжелевшим дляэтой роли белоглазым Юлаем; бок о бок работают Гор и Лось. Ихошка старательнотянет лямку и, по-видимому, тоскует по своей сестре Аэлите, оставшейся на базев ожидании своего первого потомства; чудесным работником стал когда-томаленький забавник и лакомка Перевернись. Беда только в том, что он никак неможет избавиться от условного рефлекса, связанного с его кличкой. Егосовершенно нельзя называть по имени во время работы. Стоит лишь неосторожнокрикнуть «Перевернись!», как пес кубарем летит через голову, путает свою лямку,останавливает всю упряжку и потом, помахивая пушистым хвостом, ждет, по егомнению, заслуженного вознаграждения.

Таковы на этот раз наши помощники и друзья, участники самого большогосевероземельского похода, помогающие нам передвигаться на сотни километров кновым неведомым берегам. Благодаря их выносливости мы уже стоим на берегахпролива Шокальского. Впереди, на юге, четко вырисовываются берега островаБольшевик.

Утром начали пересечение пролива Шокальского. Курс был взят на восток, наближайшую точку противоположного берега. Ширина пролива здесь не превышает 25километров.

Льды, как мы и предвидели, здесь были менее торошенными, и торосы лежали лишь внепосредственной близости к острову Октябрьской Революции. Преодолев первую,береговую гряду ледяных нагромождений, дальше мы уже не встречали трудныхпрепятствий.

Мелкие, полузанесенные снегом торосы доставляли нам мало хлопот. Надо было лишьэнергичнее шевелиться, чтобы вовремя отвести сани от удара о льдину, не даватьим перевертываться, помогать собакам преодолевать какое-либо препятствие или женаправлять упряжку в обход торчащей льдины. Об особых трудностях, тем болееопасностях пути по таким льдам, не могло быть и речи. Но то, что мы встретилидальше, заставило нас остановиться и крепко призадуматься, прежде чемпродолжать путь.

Мы опять наткнулись на полосы молодого льда, покрывавшего недавние разводья иширокие трещины. Он был еще темным и тонким. Полтора месяца назад несколькозападнее нашего маршрута мы натолкнулись на такой же лед. Встреченные намитеперь полосы не могли образоваться в то время. За прошедшие полтора месяца онидолжны были «повзрослеть» и окрепнуть. Оставалось предположить, что недавнопроизошел новый напор льдов. Торошение в центральную часть пролива не проникло,но на ледяном поле образовались широкие, теперь затянувшиеся трещины. Онилежали поперек нашего пути и уходили за пределы видимости на юг и север.Обходить их не хотелось, но и переправа отнюдь не представляла удовольствия.

Мы разложили по саням продовольствие и керосин с таким расчетом, чтобы в случаенесчастья с какой-либо упряжкой не остаться без самого необходимого.

Только после тщательной разведки я пустил свою упряжку на первую опаснуюполосу. Урванцев со своей упряжкой, чтобы не увеличивать нагрузку на лед,должен был идти на почтительной дистанции. На его санях лежал приготовленныймоток крепкой бечевы-стоянки на случай несчастья с моими санями и необходимостив любой момент прийти на помощь. Лед прогибался, потрескивал, но выдерживал.Все же идти по нему было опасно, так же как по стеклу, лежащему над бездной.Невольно становилась ощутимой тяжесть собственного тела, и я был бы рад веситьменьше своих восьмидесяти килограммов. Оставалось надеяться на резвость собак иподгонять их всеми способами. Остановка грозила не только холодной ванной, но икатастрофой.

Пролетев через одну полосу молодого льда, мы благодарили судьбу, но впередипоказывался новый опасный участок. Такие полосы следовали одна за другой.Сначала они достигали ширины 500—600 метров, потом стали уже и только напоследней трети пути исчезли совершенно. Дальше шел крепкий ровный лед,по-видимому, не вскрывавшийся со дня замерзания пролива. Переход закончилиспокойно. Около полуночи разбили лагерь на берегу острова Большевик, в устьенеизвестного нам фиорда.

Прошло девять суток, как экспедиция оставила свою базу. Место работ былодостигнуто. Точно приветствуя нас, в полночь по небу катилось незаходящееполярное солнце. Одновременно с выходом на остров Большевик мы вступили вбеспрерывный четырехмесячный день. Лучшего нельзя было и желать.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: