Ночной бросок на Северную Землю

 

Во второй половине ноября появилась молодая луна. Сначала всходила она поздно,робко пытаясь рассеять мрак полярной ночи, и, как бы смущенная своим бессилием,скоро пряталась за горизонтом. Но с каждым днем она поднималась выше и выше,дольше оставалась на небосводе и полнее наливалась светом. К декабрю — самомутемному месяцу за Северным полярным кругом — луна была полной, не заходила загоризонт и круглые сутки оставалась на небе.

В первых числах декабря установилась ясная, тихая морозная погода. Теперь вполночь стало светлее, чем в полдень, так как ночью луна стояла выше надгоризонтом. Льды, залитые лунным светом, заблестели. От отдельных вздыбленныхльдин и снежных застругов легли пепельно-серые тени. Весь мир, окружающий нас,окрасился только в две краски — в блестяще-белую и пепельно-серую. Ониотделялись друг от друга резкими линиями. Никаких переходов, никаких полутенейне было, точно на четкой фотографии лунной поверхности. Наш домик, склад, мачтыи весь остров, покрытые ожеледью и полузасыпанные снегом, никогда не были таккрасивы, как теперь. Они казались отлитыми из старого потускневшего серебра.Почти ежедневно над ними и днем и ночью горели полярные сияния. Ничем ненарушаемая тишина и полная неподвижность пейзажа делали его необычным, словномы видели его в какой-то навеки заснувшей стране.

Мы давно ждали этого времени. Призрачный свет луны, дававший пепельные тени,достаточно освещает льды, чтобы можно было по ним передвигаться, не натыкаясьна торчащие льдины, заструги и снежные холмы. Мы ждали появления незаходящейлуны, чтобы начать заброску продовольствия на Северную Землю. Надо былоиспользовать полярную ночь и сократить работу, приходящуюся на раннюю весну,когда время будет дорого.

А работа нам предстояла большая. Весной мы надеялись охватить полевымиисследованиями весь северный и центральный районы Земли, то есть от залива(может быть, пролива) Шокальского, лежащего на 79° с. ш., и до севернойоконечности Земли, лежащей неизвестно где. Насколько далеко простирается Земляк северу, никто еще не знал. Установить это предстояло нам. Во всяком случае,по нашим расчетам, Земля вряд ли могла простираться на север далее 82°, как немогла она оканчиваться и южнее 81°; именно почти до этой широты были прослеженыее восточные берега Гидрографической экспедицией. Следовательно, в плане надобыло предусматривать поход примерно до широты 81°30'. Западных берегов Землитакже никто не видел. Но, судя по дошедшим до нас сообщениям, экспедиция на«Седове» после нашей высадки, так и не увидев Земли, прошла дальше на северпримерно по 89-му меридиану. Значит, здесь 90-й меридиан мог быть границейпланируемых нами маршрутов.

Эти данные, а также предположение, что Земля представляет собой крупный массивс мало расчлененной береговой линией, позволяли надеяться, что намечаемые навесну маршруты не превысят в общей сложности 1500—1600 километров. Дляпрохождения такого расстояния с топографическими работами в условиях полярнойвесны мы должны были затратить не менее семидесяти пяти — восьмидесяти суток.Желание обеспечить себя страховым резервом времени на случай непредвиденныхзадержек подсказывало нам необходимость увеличить планируемое на проведениевесенних работ время до девяноста суток. Естественно, что мы не могли веснойвзять с собой продовольствия для себя, корма для собак и топлива сразу надевяносто суток и двинуться в поход. Загрузка научной аппаратурой иэкспедиционным снаряжением позволяла нам взять продовольствие, топливо и кормдля собак максимально на полтора месяца.

Располагай мы большим количеством людей и несколькими лишними упряжками собак,можно было бы организовать вспомогательные продовольственные партии, как этообычно делали другие полярные экспедиции. Это значительно упростило бы нашеположение и облегчило работу. Но наш план исследования Земли тем и отличался отдругих, что предусматривал проведение всей работы силами нескольких человек прирезко ограниченном количестве собак, а следовательно, требовал минимальныхзатрат. Благодаря этому план был быстро принят и утвержден.

Каждый опытный полярный исследователь согласится с тем, что появление светапосле полярной ночи еще не означает наступления полевых работ. Вести их,конечно, можно, но точность наблюдений, полученных в самый суровый периодполярной зимы, будет сомнительной. А таким периодом и являются первыемесяц-полтора после появления солнца. Наш проект имел в виду частичноеиспользование полярной ночи и неблагоприятного периода зимы для заброскипродовольствия и организации складов на будущих маршрутах экспедиции.Приближенный подсчет показывал, что при этих подготовительных работах надобудет пройти примерно тоже 1500 километров, причем в самых суровых условиях. Отзаблаговременной переброски продовольствия полностью зависел весь успех нашейэкспедиции.

К первой ночной поездке мы были готовы. При нормальном движении она моглазанять четыре-пять суток. Это нас не устраивало. Рассчитывать на пять сутокхорошей погоды было трудно. Луна могла скрыться за тучами, могла налететьмногосуточная метель. А что значит метель в темноте, мы хорошо себепредставляли. Поэтому решили нажимать на быстроту переходов, чтобы потомотдыхать дома.

Обувь, одежда и спальные мешки были просушены; продовольствие упаковано, санипроверены, сбруя упряжек в исправности. Оставалось только... побриться.

Перед всякой поездкой в холодное время года мы тщательно брились. Эта традицияи позднее всегда была обязательной при подготовке к дальним поездкам. Отросшаяборода причиняет в Арктике много неприятностей. Выйдет бородач в зимний санныйпоход, и можно быть уверенным, что уже через несколько суток он готовпоследовать примеру эскимосов, выщипывающих по одному волоску и без того редкуюрастительность на своем лице. Даже в тихую погоду борода обмерзает от влаги,выделяемой человеком при дыхании, а во время метелей превращается буквально вледяные клещи, стискивающие лицо. И если мы мало обращали внимания на своибороды в теплое время года и иногда в достаточной степени обрастали, то вхолодный период тщательно брились перед каждой поездкой, а выходя на долгийсрок, обычно брали ножницы, чтобы в дороге как можно лучше выстригать усы ибороду.

4 декабря, в 19 часов 30 минут, мы с Журавлевым, напутствуемые добрымипожеланиями товарищей, пустились в путь. Не прошло и десяти минут, как мы ужепотеряли из виду наш домик.

Дул еле заметный, часто переходящий в штиль юго-восточный ветерок. Термометрпоказывал только 25° ниже нуля. Луна, точно играя в прятки, то показывалась, тоскрывалась за быстро бегущими облаками. Наши упряжки то погружались во тьму, товылетали на площадки, освещенные луной и блестевшие, как полированный металл.

Через час приблизились к северо-западной оконечности Среднего острова. Сюда ещемесяц назад мы завезли пеммикан. Догрузив им сани, мы взяли курс на СевернуюЗемлю. Теперь движение несколько замедлилось. На моих санях, включая мойсобственный вес, было четыреста килограммов. В упряжке шло шестнадцать собак,на каждую собаку приходилось двадцать пять килограммов груза. В упряжкеЖуравлева было двенадцать собак, а на санях соответствен но меньший груз. Квесне мы надеялись приучить собак к нагрузке до сорока пяти — пятидесятикилограммов. Сейчас же и этого было довольно. Снег лежал сухой, сыпучий, некаткий. Собакам то и дело приходилось делать усилия, чтобы выдернуть груженыесани на вершину заструга или очередной снежный бугор. Все же продвигались мыдостаточно быстро, делая в среднем шесть километров в час.

Вскоре погода начала было нас беспокоить. Небо сплошь покрылось облаками. Двачаса мы шли в полной темноте. Один раз я потерял товарища. На мой оклик измрака не донеслось ответа. Я выстрелил из карабина. Через минуту глухо донессяответный выстрел. Но определить точно, откуда он исходил, было невозможно.Тогда я зажег магневый факел. Ослепительный свет выхватил из темноты моюупряжку, но еще больше сгустил мрак вокруг нее. Через четверть часа послышалсяскрип полозьев, голос Журавлева, и, наконец, показалась его упряжка. Дальше ужестарались не отрываться друг от друга.

После полуночи вновь показалась луна. Облачка начали рваться, и через час небоочистилось. Мороз заметно усилился. Теперь луна заливала своим серебристымсветом снежные поля. Поверхность их блестела и искрилась. Однако свет былобманчивый. Хорошо различались только ближайшие неровности. Наш горизонт былочень маленьким. Это создавало впечатление, что снежные поля поднимались совсех сторон от нас. Казалось, что мы находимся на дне невиданно огромнойсеребряной чаши. Собаки старательно карабкались по ее вогнутому боку, нобезрезультатно. Край блестевшей чаши все время отодвигался и оставалсянедосягаемым. Это было очень красиво и первое время забавно, но потом началосильно утомлять, точно бесцельное топтание на одном месте. Время тянулосьбесконечно медленно. Таким же казался и путь.

Только счетчик одометра, не останавливаясь, отмечал каждый шаг пройденногопути. В четыре часа (5 декабря) он показывал, что мы прошли от базы 45километров. Это хороший перегон.

Пора было дать передышку собакам. Они пока не сбавляли бега и последний час шлис такой же скоростью, как и раньше. Но небольшой отдых все же не мог помешать.

Решили остановиться только часа на четыре. Собакам дали по небольшой порциипеммикана. Если их накормить досыта — надо простоять не менее восьми — десятичасов, иначе пища не пойдет впрок, да и работать они будут хуже, чемполуголодные. А терять драгоценные часы нам было нельзя. Сколько моглапродержаться ясная и тихая погода, мы не знали. По небу опять уже летелиоблака.

В 9 часов двинулись дальше. Обстановка опять изменилась. Небо сплошь покрылосьоблаками. Непроглядный мрак окутал нас. Собаки виднелись только как силуэты.Идти в такой темноте было еще утомительнее. Время тянулось еще медленнее. Всевокруг было обманчиво. Показывающиеся из темноты снежные заструги высотой всеголишь в 20—30 сантиметров казались скалистыми берегами; мелкие, изредкапопадающиеся на пути обломки айсбергов выглядели гигантскими вершинами, амаленькие снежные бугры — высокими горами. Когда собаки взбегали на неровностиили огибали их, становилось понятным, что перед глазами нет ни гор, ни скал.Это так утомляло внимание и надоедало, что мы старались не смотреть вокругсебя. Тогда невольно закрывались глаза. Мерный бег собак, поскрипывание снегапод полозьями и покачивание саней начинали действовать на утомляющийся организмкак хорошее снотворное. Надо было делать над собой усилие, чтобы -не смыкалисьвеки. Подстегивали мысли: «спать нельзя, надо идти вперед; как бы не налетеламетель; не сбиться бы с курса».

А выдержать курс было действительно нелегко. Приходилось часто останавливатьсяи вглядываться в компас. Сани были снабжены стальными подполозками, средибагажа лежал карабин и другие предметы, которые могли оказать влияние напоказание магнитной стрелки. Поэтому в каждом случае проверки курса надо былоотойти от саней и осветить компас. Но так как никаких ориентиров вокруг небыло, даже воздух как бы застыл, то все же в темноте мы незаметно моглисвернуть с курса и зайти неизвестно куда. Уже через десять минут послеостановки нельзя было быть уверенным, что идешь по правильному курсу. Наконецмы нашли выход. В одну из очередных остановок я положил компас на снег и,осветив его, заметил, что стрелка остановилась под определенным углом кближайшему застругу. Вот он, ориентир! Заструги — невысокие снежные борозды,почти сплошь покрывающие с середины зимы снежные поля. Господствующие ветрыделают их строго направленными. Я заметил угол, под которым заструги лежали кнаправлению нашего пути, и после небольшой тренировки уже мог в полной темнотепроверять этот угол с достаточной точностью, чтобы выдержать наш курс. Послеэтого не было необходимости в частых сверках с компасом, мы останавливались нечаще двух раз в течение часа и довольно быстро продвигались вперед.

А темнота продолжала сгущаться. К полудню надвинулся туман. Стало так темно,что, по меткому выражению моего спутника, отпала какая бы то ни былонеобходимость в глазах. К 14 часам одометр отсчитал 27 километров, пройденныхнами после отдыха, и 72 — от дома.

Где-то очень близко лежала Северная Земля. Но где? Нам надо было найти нетолько Землю, но и мыс Серпа и Молота, ведь на нем был наш продовольственныйсклад, заложенный в октябре. Но как отыскать мыс в такой темноте? Хоть глазколи — ничего не видно. Уж не отклонились ли мы от курса? Судя по пройденномурасстоянию, мы должны были бы упереться в мыс Серпа и Молота. Хоть бы на минутувыглянула луна!..

Собаки сильно устали. Они заметно сбавили ход. Искать в непроглядной тьме мыс исклад означало только еще больше мучить их. Решили остановиться, как следуетнакормить собак и дать им настоящий отдых. Надежда на то, что за это времявыглянет луна и осветит нам нашу цель, подкрепила решение.

Разбили лагерь. Собаки съели заслуженную ими двойную порцию пеммикана и быстроуспокоились, свернувшись в ряд шерстяных клубков. В палатке было сравнительнотепло, так как с наступлением облачности вообще заметно потеплело. Термометрпоказывал только —26°. Через час был готов суп, и мы поели. Что это было —завтрак, обед или ужин, мы и сами не знали. Было 16 часов. Судя по времени, мыобедали, но как-то думалось, что все-таки это был ужин. Так казалось потому,что нам очень хотелось спать и мы торопились поскорее забраться в спальныемешки.

К 23 часам мы уже свернули лагерь, увязали сани, запрягли собак и готовы были кдальнейшему пути. Туман рассеялся, стало как будто немного светлее, но все жевокруг ничего не было видно. Обсз7ждая дальнейший путь, мы уже совсем былоповерили, что уклонились от курса, и решали только вопрос о том, насколько намнадо взять вправо или влево, чтобы попасть на мыс Серпа и Молота. В это время воблаках начали появляться просветы. Кое-где заблестели звезды. Это вселилонадежду на появление луны. Не двигаясь с места, мы сидели на нагруженных саняхи наблюдали за бегущими облаками. Прошло полчаса, час... Собаки сначалабеспокойно крутились в лямках, потом, убедившись, что мы не собираемсядвигаться с места, успокоились. Разрывы между облаками становились все шире.Наконец, в один из просветов хлынул лунный свет, и мы прямо на своем прежнемкурсе увидели на фоне неба знакомый силуэт мыса Серпа и Молота.

Отдохнувшие собаки бойко тронулись с места. Через час мы разыскалипродовольственный склад. Продукты, оставленные здесь осенью, были в целости.Нетронутой осталась даже буханка хлеба, лежавшая поверх банок с пеммиканом.Сюда не заходил ни один медведь, не забегал ни один песец, не было видно ниодного следа.

К нашему выходу на мыс небо совершенно очистилось от туч. А ведь только тричаса назад не было ни одного просвета, господствовала полная тьма. Сейчас небыло и следа облачка. Ярко светила луна. Трепетали бесчисленные звезды. Пейзажснова казался отлитым из серебра. Воздух был недвижим. Погода как-то совсемвыправилась. Но частая и резкая смена облачности, трепет звезд не обещалиничего хорошего. В атмосфере было неспокойно. Там что-то происходило. Этотревожило нас. Мы совсем не хотели, чтобы ветер, так быстро очистивший над наминебосвод, забушевал и в нижних слоях атмосферы. Это сулило бы жестокую метель.Беспокойство заставляло поторапливаться.

Не устанавливая палатки, мы разогрели консервы, позавтракали на вольномвоздухе, угостили собак галетами и в 4 часа 30 минут (6 декабря) снялись вобратный путь. Предполагали, если удержится погода, пройти километров двадцатьпять к дому и тогда уже остановиться на настоящий отдых.

Через двадцать километров, пройденных в юго-западном направлении, случайнонапали на свой вчерашний след. Обычно в таких случаях собаки сразу прибавляютскорость и несутся по следу. Сейчас ничего похожего не случилось. Это являлосьверным признаком утомления собак. Особенно оно было видно по моей упряжке. Моичетвероногие помощники были меньше натренированы, чем у спутника, которыйпоследние полтора месяца часто гонял своих собак по островам Седова для осмотрарасставленных там капканов на песцов. Его собаки уже втянулись в работу. Лапыих огрубели.

Возле самой земли простиралась полоса льдов шириной около десяти километров, скоторой ветры снесли снежный покров. Пройдя ее в двух направлениях, мои собакиизранили лапы о колючую поверхность льда, образовавшуюся еще летом. В общем всеговорило за то, что нужно было остановиться на отдых. Но стоило лишь оглянутьсяназад, как отпадала всякая мысль о возможности остановки.

Часа через полтора-два после того, как мы оставили Северную Землю, в спину нампотянул ветерок. Он постепенно усиливался, свежел и делал чувствительным28-градусный мороз. По-прежнему ярко светила луна. В ее свете на фоне неба мыдолго видели силуэт мыса Серпа и Молота и заметили, как он закрылся белойпеленой. Нам не надо было рассказывать, что это такое. Мы знали, что там ужеревет метель. Остановимся на отдых — значит, дождемся метели; продолжим путь —возможно, уйдем от нее.

Метель — самое мощное, захватывающее и самое опасное для путешественникапроявление природы Арктики. Нередко метель продолжается беспрерывно несколькосуток, неделю, а иногда и больше. Но и одних суток достаточно, чтобы погубитьпутника, если ему негде укрыться и переждать погоду или же он не сумеет этогосделать. При сильной встречной метели продвижение на собаках почти невозможно,но и попутная вьюга для неопытного человека не менее опасна. Сани и собаки вэтом случае несутся вместе с ветром. Движение головокружительное, онозахватывает неискушенного ездока; ему кажется, что он не едет, а летит к своейцели. Он радуется и готов благодарить метель за помощь. Час за часомпродолжается такая скачка, пока, совершенно неожиданно, не упадет мертвой однаиз собак, а испуганный путник не убедится, что остальных должна постигнутьтакая же участь.

Сильный попутный ветер заворачивает шерсть собак и набивает снежную пыльвплотную к коже. Здесь снег начинает подтаивать, потом превращается во всеболее и более утолщающуюся ледяную корку на теле животного. Если вовремя незаметить этого и не остановиться, собака погибнет. Лучшее и самое верноесредство против метели при любых условиях — переждать ее. Укрыться в палатке,сугробе или где бы то ни было и по возможности найти защиту для собак. Даже безвсякого укрытия любая метель не так страшна собакам на свободе, как в лямке.

Сколько может продолжаться непогода, мы не могли предугадать, а чем онаугрожает в темноте полярной ночи — хорошо знали. Если мы не сможем дождаться ееокончания и будем вынуждены продолжать путь, для собак это может быть хуже, чемпробежать сейчас последние 40 километров. Поэтому, несмотря на усталость, мыотказались от отдыха. Каждый час приближал нас к дому. Следом двигалась и рослав лунном свете сплошная белая стена.

До дому оставалось уже менее 20 километров, когда усиливающийся ветер началсоединять отдельные курящиеся ручейки поземки в сплошную несущуюся массу иподнимать ее над снежными полями. Собаки начали отказываться от работы.Особенно плохо дело было у Гиены. Это была маленькая, трудолюбивая, номалосильная собака. Свою кличку она получила за постоянно ощетиненную, короткуюи жесткую шерсть. Это было у нее совсем не от злости или трусости, свойственныхгиене, наоборот, она отличалась прекрасным характером, всегда была веселой,ласковой и добродушной. Ее маленькие глаза горели умом, а работала она супоением. Ей всегда казалось, что другие бегут тихо, и время от времени онаподзадоривала их визгом. Во время недолгих остановок в пути она редко ложилась:крутилась, рвала лямку, повизгивала и нетерпеливо ждала минуты подъема. Поэтомуона и уставала раньше других. А сейчас, при такой работе, бедняга еще ободраласебе лапы. От усталости она начала падать. Я вытащил ее из лямки и посадилрядом с собой на сани. Пес прижался ко мне, и, когда я гладил его, он лизал мнеруки.

Мороз на ветру стал сильно чувствоваться. Снежная пыль то поднималась, топрижималась ко льду. Мы влезли в совики. Собаки выдыхались с каждым часом. Намоих санях, рядом с Гиеной, уже сидел Штурман. Луна по-прежнему лила свой свет.В его серебристом потоке мы, наконец, увидели впереди барьер Среднего острова.Бой был выигран. Отсюда мы могли выйти к нашему домику в любую метель. Этопозволило нам, несмотря на усиливающуюся метель, сделать часовую остановку искормить собакам остатки галет. После остановки связали общим ремнем обеупряжки, чтобы не потерять друг друга в поднявшейся снежной пыли, и, сделавпоследнее усилие, в 3 часа 30 минут (7 декабря) подошли к базе.

Этот рейс буквально был вырван у полярной ночи. Всего мы находились в путипятьдесят шесть часов, спали за это время только семь часов, а за последниедвадцать три часа прошли 98 километров. Пока мы распрягали и кормили собак, апотом сами, засыпая за столом, ели яичницу, метель уже разыграласьпо-настоящему. За стенками домика, будто злясь, что упустил свои жертвы, выл иметался ветер. Нам он теперь был уже не страшен, собакам тоже.

 

Фотографии

 

4 сентября 1913 года на восточном берегу Северной Земли был поднят русский флаг

 

Лежбище моржей

 

Наши четвероногие помощники готовы в путь

 

На отдыхе

 

Море покрывалось молодым льдом

 

Недалеко от дома увидели двух медведей

 

На беспредельном ледяном поле лагерь выглядит маленькой точкой

 

Лучшая собака в нашей стае

 

Эта собака доставляла нам немало хлопот

 

Охотник Журавлев провел за полярным кругом 13 лет

 

Вася Ходов засел в радиорубке

 

Урванцев за работой

 

Волны вымыли в айсберге огромную пещеру

 

За проливом высились скалы мыса Ворошилова

 

Среди айсбергов преобладали льдины высотою до 20 метров над уровнем моря

 

В пути

 

Среди торосов

 

В русле горной речки

 

Обрыв ледника

 

Собаки старались ступать как можно осторожнее

 

Причудливые складки образовывали необычайно эффектные скалы

 

Рядом со столбиками Гидрографической экспедиции мы поставили палатку, водрузили наш советский флаг

 

На северо-востоке вырисовывались берега Северной Земли

 

Лагерь давно устроен, собаки накормлены, все заботы кончились, покой охватывает стоянку

На исходе полярной ночи

 

Небо было ясно, воздух недвижим. И все же, несмотря на полный штиль,38-градусный мороз пробирал до костей. Он обжигал лицо, хватал за руки, едва ихвынешь из рукавиц. Суставы пальцев сначала как бы попадали в раскаленноежелезо, а через несколько минут начинали белеть. И после пальцы, дажеспрятанные в рукавицы, некоторое время оставались негибкими и плохо держалипредметы. Опушки меховых капюшонов быстро покрывались изморозью, она оседала наресницах и бровях. Поэтому они казались седыми, а мы начинали походить нанасупившихся стариков.

Таким было утро 28 января, в которое мы вышли в свой очередной рейс на СевернуюЗемлю. Такой была погода, все время сопровождавшая нас в этой поездке. Мерзлимы изрядно, но все же это казалось только маленьким неудобством по сравнению сяркими впечатлениями нескольких дней путешествия.

Миновав пролив и перевалив через Средний остров, мы вышли на ровный многолетнийлед, ведущий к мысу Серпа и Молота. Дорога благодаря пронесшимся метелям исильным морозам была прекрасной. Перемолотый и утрамбованный ветром снегсмерзся в такую плотную массу, что на его поверхности было очень труднозаметить след тяжело груженных саней. Собаки, тоже поседевшие от инея, бежалибыстро. Не надо было ни помогать им, ни понукать. Сани скользили легко, и у насне было нужды соскакивать даже при подъемах на встречавшиеся иногда снежныебугры. Нам оставалось только сидеть на санях, следить за курсом, посасыватьтрубки да еще отогревать пальцы, успевшие закоченеть при раскуривании трубок.

Когда мороз забирался под меха, мы, чтобы согреться, бежали рядом с собаками.Но они, почувствовав облегчение груза, пускались вскачь, и мы, не выдерживаясостязания, вновь прыгали на сани.

Впереди темнел северный сектор неба. На нем горели звезды и плыла полнаялуна... Обернувшись назад, мы видели яркую зарю. На северной стороне лившийсялунный свет освещал льды. Они поблескивали и казались значительно светлеенебосвода, расстилавшегося над ними. На юге льды были окрашены вгусто-фиолетовый, почти черный цвет, хотя небо там горело ярко-красной зарей. Впрошлый рейс мы ездили при полной темноте, когда нельзя было разглядеть подногами белый снег, а теперь перед нами лежал черный снег под относительносветлым небом. Картина была необычной даже для нас.

Мы нередко оглядывались назад. На фиолетово-черном снежном фоне мы могли видетьнеобычный след своего маленького каравана. Тянулся он на несколько километров ввиде сплошной, резко очерченной полосы белесовато-серого тумана, четковыделявшегося на темном фоне. Температура воздуха в это время приближалась к—40°. Капельки влаги, выделяемой при дыхании разгоряченными собаками, тут жезамерзали и превращались в густое облачко, висевшее над упряжками. При нашейостановке оно не двигалось, но как только мы направлялись вперед, начиналовытягиваться и образовывать след в виде узкой туманной полосы. В воздухе — нималейшего колебания. Туманная линия не рассеивалась, не поднималась и неоседала. На высоте 2—3 метров за нами тянулся длиннейший непрерывный шлейф. Оннапоминал облако оседающей пыли над большаком, поднятой стадом в знойнуюзасушливую пору. Только когда позади нас потухла заря и исчезлафиолетово-черная расцветка снежных полей, когда они вновь заблестели под луннымсветом, мы перестали видеть свой шлейф сколько-нибудь далеко.

Вечером в 43 километрах от базы остановились на отдых. Каждой собаке вырезали втвердом снегу лунку, и наши помощники, поужинав пеммиканом, устроились на ночь.

В палатке в этот вечер было холоднее обычного. Намерзнувшись за рабочий день,мы долго не могли согреться. Стыли ноги; сдвинешь с головы надоевший капюшон,сейчас же начинают зябнуть уши. Примус яростно шипел, но теплее от него нестановилось.

Разогрели консервы, поели и всячески старались растянуть чаепитие, чтобынасладиться ощущением тепла. В палатке было тесно. Из-за холода мы не снималисовиков, а эти меховые балахоны делали нас объемистыми. Кристаллизовавшиесяпары от горячего чая и влаги от нашего дыхания серебристым слоем уже покрываливнутреннюю сторону палатки.

Свеча сгорала медленно. Температуры ее пламени едва хватало на то, чтобырастопить охлажденный стеарин только вокруг фитиля. Поэтому по мере сгоранияфитиля основание пламени медленно погружалось вниз, а края свечи по окружностиоставались нерастопившимися и образовывали тускло просвечивающийся цилиндр.Колеблющийся от наших движений язычок огня лизал верхние края цилиндра,растапливал их. Стеарин стекал с края цилиндра в сторону пламени и необразовывал, как обычно, подтеков снаружи свечи. По мере углубления пламенисвет постепенно уменьшался, и внутренность палатки погружалась в сумерки. Тогдамы снимали нерастаявший стеарин, и свеча загоралась ярче.

Наша беседа, естественно, велась о полярной ночи. Мы вспоминали приключенияминувших лет и сравнивали нашу четырехмесячную ночь с двухмесячной на островеВрангеля. Мой спутник заявил, что он переживает уже четырнадцатую полярнуюночь, а так до сего времени и не знает, почему она происходит, или, как онвыразился, не понимает «этой механики».

Я ответил ему, что понять механику нетрудно, если он не поленится сделать изснега небольшой шар.

Охотник сейчас же вылез наружу и, повозившись минут пятнадцать, вкатил впалатку почти правильный снежный шар сантиметров сорок в диаметре.Манипулировать таким шаром в тесной палатке было невозможно. Пришлось «землю»урезать. Заработал нож охотника, шар уменьшился наполовину и мог подойти корбите, вырезанной мною на снежном полу палатки. Когда мы тем же ножом нанеслина «земном шаре» экватор, тропики, полярные круги и соединили полюсымеридианами, я заявил:

— Теперь не хватает только земной оси.

— А какая она?

— Воображаемая, конечно.

— Тогда вообразите, что я вам уже дал ее,— парировал Журавлев.

Я объяснил, что наш опыт будет нагляднее, если мы материализуем земную ось.Охотник согласился подыскать «что-нибудь покрепче». Через минуту раздумья онвынул шомпол карабина, проткнул им через полюсы снежный шар, и наша «земля»закрутилась на своей оси.

— Хорошо? — спросил охотник.

— Нет!

— А что же еще? Ведь вертится!

— Опущено самое главное,— начал я объяснение,— земная ось стоит у тебяперпендикулярно, а на самом деле она наклонена к плоскости орбиты под углом66°33'. И летом, и зимой, и осенью, и весной, и вообще в любой момент годовогобега Земли по ее орбите вокруг Солнца этот наклон оси является постоянным ислужит причиной изменения продолжительности дня и ночи. Земля не стеклянный шар— она не просвечивает. Солнце может освещать только одну половину ее. Другаяполовина остается в это время в тени, то есть там тянется ночь. Если бы земнаяось была перпендикулярна к плоскости орбиты, как она стоит сейчас, то всегдаосвещалась бы последовательно какая-либо половина земли от Северного полюса идо Южного. На всех широтах земного шара день всегда был бы равен ночи, и нам стобой не надо было бы путешествовать в темноте и играть в жмурки среди льдов,так как не было бы никакой поляр ной ночи.

— Давай проверять. Вот тебе солнце,— продолжал я, поставив в центр орбитывыгоревшую цилиндром свечу.— Эта свеча совсем похожа на полярное солнце, когдаоно еле просвечивает сквозь туман. Сейчас мы сделаем наше солнце поярче.

Я смял стеариновый цилиндр. Пламя стало ярким. Далее, отмечая точки на орбите,я показывал, где находится Земля по отношению к Солнцу весной, летом, осенью изимой, а мой слушатель поочередно втыкал вертикально земную ось в эти точки икрутил земной шар. Свеча, изображавшая солнце, четко освещала обращенную к нейполовину снежного шара от полюса до полюса. Никаких признаков ни полярной ночи,ни полярного дня не было.

— Теперь поставим земную ось под нужным углом к плоскости орбиты и посмотрим,что случится.

Мы установили нашу землю на точку весны. Журавлев, растерев замерзающие руки,привел землю в движение. Картина не изменилась. Свеча по-прежнему освещалаполовину шара от полюса до полюса. Слушатель подозрительно взглянул на лектора.Я напомнил ему о дне весеннего равноденствия (21 марта), когда на всей земледень равен ночи, а он вспомнил о таком же дне осеннего равноденствия (23сентября) и переставил земной шар в точку осени. Эффект получилсязамечательный: свеча опять освещала половину шара, на другой стороне котороголежала четкая тень.

Пора было продемонстрировать полярную ночь и полярный день. Наш земной шар стална точку зимнего солнцестояния (22 декабря). Северный полюс оказался обращеннымв противоположную сторону от солнца. Густая тень легла на все пространствовнутри Полярного круга. О, как она была понятна для нас! Сколько переживаний иприключений было связано с ней! Я заметил, что рука Журавлева началазадерживаться. Земля под ней крутилась медленнее. Охотник вновь переживал своичетырнадцать полярных ночей... Я взял из его рук шар и переставил его в точкулетнего солнцестояния (22 июля). Северный полюс повернулся к солнцу. Свет залилПолярный круг. Полярная ночь передвинулась к Южному полюсу. При вращении шараприполярные пространства все время оставались освещенными. На севере воцарилсяполярный день. Это было наше будущее. К нему мы шли. Полярная ночь ещегосподствовала, могла принести нам еще много испытаний, но впереди был день! Даеще какой: целых четыре месяца солнце не будет прятаться за горизонт!

Мы не спешили убрать свою землю из этого положения, словно в действительностивидели над Арктикой солнце и старались насладиться его светом...

Потом, передвигая шар по орбите против хода часовой стрелки, мы проследили, какосвещенный внутри Полярного круга район все более и более суживался, как вместах, ранее освещенных круглые сутки, день начал чередоваться с ночью, какони сравнялись, как вслед за этим Северный полюс перестал освещаться и на немнаступила полярная ночь, как увеличивалась, равномерно расползаясь от полюса,неосвещенная зона, а потом после прохождения точки зимнего солнцестояния теньснова начала сужаться. Мой слушатель наяву увидел, что наступление полярнойночи начинается на полюсе и что здесь она тянется полгода. Столько жепродолжается на полюсе и полярный день. Чем дальше к югу от полюса расположенаточка, тем короче будут и полярная ночь и полярный день, пока, наконец,полярная ночь и полярный день не будут равняться только одним суткам. Границаэтого района и называется Полярным кругом. Она проходит на широте 66°33'. Наэтой широте один день в году солнце не показывается из-за горизонта и один деньв году не заходит. Вблизи Полярного круга полной полярной ночи фактически небывает, так как свет скрытого за горизонтом солнца рассеивается атмосферой, ипоэтому в середине дня здесь наблюдаются более или менее слабые сумерки. Да и ввысоких широтах благодаря свойству атмосферы рассеивать свет настоящая ночьнаступает не сразу. Почти в течение месяца после захода солнца, пока оно ещесравнительно недалеко за горизонтом, в полуденные часы на юге горит заря. Онапоявляется вновь з последний месяц полярной ночи, когда солнце начинаетприближаться к горизонту, точно так же как в средних широтах мы наблюдаемвечернюю и утреннюю зарю.

Наша беседа продолжалась несколько часов. Журавлев еще много раз оживлял«солнце», переставлял снежный шар в различные точки орбиты, рассматривалрисунок, сделанный мной на листке дневника, и проверял мои объяснения.

Наконец, он заявил:

— Теперь все ясно. Механика не столь уж хитрая. Все понимаю и, еслипонадобится, сам сумею объяснить даже моржу.

— Конечно, сумеешь, если он успеет задать вопрос, пока ты берешь его на прицел.

— Ну, уж это будет зависеть от его расторопности.

— В таком случае он никогда не узнает о причине поляр ной ночи,— заключил я.

Мы выпили еще по кружке почти кипящего чая и полезли в спальные мешки.

На следующий день, в 7 часов, опять в пути. Впереди еле уловимым пятномвиднелся мыс Серпа и Молота. Собаки работали старательно. Дорога, как инакануне, была хороша. Только при подходе к самой Земле на нашем пути, как и втот рейс, легла полоса голого льда; но сейчас она сильно сузилась.

Около полудня дошли до склада. На этот раз, без обхода Среднего острова и почтине отклонившись от курса, все расстояние от базы до склада мы уложили в 76километров. На складе все было по-прежнему. Ни одного следа — ни медвежьего, нипесцового. Сложили груз, вскипятили чай и после двухчасовой передышкинаправились обратно. Сначала попытались пустить собак по проложенному следу,но, немного покрутив, пришли к заключению, что придерживаться его бесполезныйтруд. На твердом снегу следа совсем не было видно. Только посмотрев противлуны, можно было разглядеть узкие блестящие полоски отполированного снега — этои был след наших саней. Против света зари нельзя было обнаружить и этогопризнака. В южной стороне, как и накануне, по контрасту с ярко-красной зарей,все тонуло в фиолетово-черном цвете. Он был настолько густым, что создавалосьполное впечатление погружения в ночь. Однако стоило повернуться назад ивзглянуть против светящей луны, как уже не было и признаков темноты.

По черно-фиолетовому льду мы шли, точно слепые. Едва передние сани уходили нарасстояние 300—400 метров, как терялись из виду. Один раз, выпустив спутникавперед, я совершенно потерял его и решил было двигаться самостоятельно. Нопоскольку он был южнее и для него видимость была лучше, он разглядел меня иповернул навстречу. Потом повторилось явление, наблюдавшееся накануне. Опятьнад упряжками появилось облако пара. Оно вытягивалось в шлейф. Однако время отвремени то с одной стороны, то с другой начинал тянуть ветерок. Он рвал нашшлейф и относил от линии пути.

Термометр показывал 41° ниже нуля. Донимал мороз. Хотелось проглотитьчто-нибудь горячее. Но ставить палатку и терять время нам не хотелось, и мыограничились холодной закуской. Еда была у каждого за пазухой. Еще утром каждыйиз нас на всякий случай взял из саней по банке замерзших мясных консервов исунул под меховую рубаху. Теперь мы могли закусить, не оттаивая консервы напримусе и не теряя времени.

Заря постепенно угасала. Прозрачный, как кристалл, свет луны сгонял со льдовчерно-фиолетовую тень. Темное поле исчезло. Погода по-прежнему стоялапрекрасная. В таких случаях обычно говорят: «погода благоприятствовала». Этопротокольное выражение мало что говорит. На этот раз она просто баловала нас.Это не шутка: 40-градусный мороз в тихую погоду действительно всего лишьбаловство по сравнению с 20-градусным при сильном ветре.

Мы даже забавлялись морозом. Вынешь из рукавицы руку — мороз обожжет ее, точнокипятком. Возмешься за что-либо — мороз, как электрический ток, пронизает докостей. Утянешь закоченевшие пальцы за пазуху, отогреешь и опять пробуешь«щупать» леденящий воздух.

Сани были легкими. Собаки отмеривали километр за километром. Впереди шелЖуравлев, я пустил свою упряжку по следу, а сам лег на сани и засмотрелся нанебо. С востока на запад перекинулся фантастический частокол полярного сияния.Разноцветные лучи вспыхивали, гасли или молнией уносились куда-то вбесконечность. Иногда они замирали на месте, развертывались в ленты,образовывали гигантские световые занавесы, потом вновь рассыпались и замирали,чтобы через минуту вспыхнуть еще ярче. Мне вспомнилось, что старики эскимосыговорят, будто это танцуют души усопших. И сейчас мне показалось, что полярноесияние красивее самой мечты о бессмертии.

Как ни красиво полыхало сияние, все же на этот раз владычицей неба была луна.Она точно решила залить землю своим светом. Необычайно яркая, она выгляделатакой близкой, что казалось, можно дотянуться до нее рукой. Беспрерывным,сплошным потоком лились ее лучи и как тончайшие серебряные струны соединялись сблестевшими ледяными полями.

На отдых мы остановились только в 34 километрах от мыса Серпа и Молота. Мороззабирался в спальные мешки и несколько раз будил нас. К утру он превратил взамерзшие комки отсыревшие рукавицы и капюшоны. Прежде чем надеть их, надо былооттаять их около примуса и размять. Для нас это было уже обычным занятием,маленькой бытовой деталью в санном путешествии. День был таким же ясным. Морозудерживался. Шли опять против зари. Снова теряли и разыскивали друг друга. Этозаметно удлинило путь. На 46-м километре от ночлега прибыли на базу, проделав,таким образом, 156 километров за сорок восемь часов.

Запасы нашего склада на Северной Земле увеличились еще на триста пятьдесяткилограммов пеммикана. А память запечатлела три чудесных перехода, еще болееприблизивших нас к выполнению задач экспедиции.

 

 

Захват исходных позиций

 

Горе товарища

 

Февраль был на удивление теплым. Его среднемесячная температура оказаласьзначительно выше январской. Почти весь месяц преобладала пасмурная погода.Сплошная облачность тушила нарастающие полуденные сумерки, и в феврале мыменьше видели света, чем в январе. Темнота и несколько сильных метелей весьмесяц продержали нас на базе. Только с появлением солнца, которое из-запасмурной погоды мы увидели вместо 20-го 24 февраля, вновь установилась ясная ихолодная погода. Очередной бросок на Северную Землю мы с Журавлевым сделали24—26 февраля при морозе, достигшем 45°. А 2—4 марта мы завезли на мыс Серпа иМолота пятую партию продуктов.

С последней поездкой на нашем североземельском складе мы сосредоточили околотысячи семисот килограммов продовольственных запасов и топлива. Здесь былополторы тонны собачьего пеммикана, шестьдесят литров керосина, мясные консервы,галеты, пеммикны для людей и винтовочные патроны. Это был солидный запас, почтиобеспечивающий план маршрутных работ, намеченных на весну 1931 года.

Теперь надо было перебросить часть продовольствия километров на 100—150 ксеверу от мыса Серпа и Молота и оборудовать дополнительное депо на будущемсеверном маршруте экспедиции. После этого мы предполагали заложить депо дляработ в центральной части Земли. Чтобы завезти туда продукты, необходимо былонайти путь через Северную Землю на широте, близкой к широте главной базыэкспедиции, и выйти на восточный берег Земли.

В половине апреля незаходящее солнце должно было подняться достаточно высоко,что обеспечивало необходимую точность астрономических наблюдений; морозы к томувремени уменьшатся и не будут затруднять полевых работ.

Таким образом, для окончания оборудования продовольственных депо оставалось ещепять недель. Но из них не меньше недели надо было сбросить на отдых собак.

За остающееся время предстояло закончить все подготовительные работы.

Четырех недель как будто было вполне достаточно для этого. Однако необходимобыло помнить о метелях, туманах и возможных трудностях неизвестного пути как ксеверу, так и к востоку при пересечении Земли. Непогода могла задержать нас исильно сократить количество рабочих дней. Поэтому, не считаясь с трудностями,надо было спешить с окончанием подготовительных работ, от которых зависел успехсъемки и исследования Земли.

7 марта мы с Журавлевым вышли в новый поход с целью пройти к северу от мысаСерпа и Молота. Отправляясь с базы, мы погрузили в сани сто двадцать пятьтрехкилограммовых банок пеммикана, один ящик мясных консервов и бидон керосина.Включая снаряжение, расходное продовольствие и топливо на пятнадцать суток, накаждые сани приходилось по двести пятьдесят килограммов. На североземельскомскладе мы должны были довести загрузку саней до трехсот тридцати — трехсотпятидесяти килограммов. Но на этот раз не груз беспокоил меня и не метели, немороз, не трудности пути. Наоборот, хотелось, чтобы трудностей встретилосьпобольше. У меня лежал тяжелый груз на душе. Его нельзя было ни взвесить, ниизмерить. И предстоящие трудности могли только помочь развеять этот груз вледяных пространствах.

Наши поездки с охотником, всегда напряженные из-за темноты полярной ночи,сильных морозов и метелей, из-за опасности потерять друг друга в темноте илипогубить собак, действовали на нас возбуждающе, вызывали спортивное чувство.Ледяное раздолье веселило нас, опасность обостряла вкус приключений, а борьбапьянила своим азартом.

Мой товарищ, выросший и закалившийся в такой обстановке, привыкпротивопоставлять силам природы свои собственные силы, упорство и дерзость. Напромысле, а еще больше в наших поездках он буквально преображался, становилсяеще более сильным и выносливым. Для него это была настоящая работа, в которойпроявлялись лучшие черты его характера. Журавлева как бы покидала присущая емувнешняя грубоватость, иногда делавшая его тяжеловатым в общежитии. В дороге онбыл весь устремлен вперед и напряжен, точно стальная пружина. Это почему-топробуждало в нем чувства, не проявлявшиеся в нормальной обстановке. На базе он,как правило, был совершенно равнодушен к мощным проявлениям полярной природы.Другое дело в пути. Здесь надо было бороться с разгулом стихии. Здесь она быланастоящим врагом — мощным, жестоким и упорным. И эту силу Журавлев чувствовал впоходах, оценивал и нередко восхищался ею. Иногда, прислушиваясь к вою ветра,он кричал мне:

— Вот лешой! Ну и свистит! Силища-то какая! — Неподдельный восторг слышался вего голосе.

Или в жгучий мороз он бросал свою упряжку, подбегал ко мне, обнажал руку и,сжав кулак, говорил:

— Смотри, как белеют суставы. Не успеешь спичку зажечь и прикурить, а они ужепобелели! Вот здорово!

Самым приятным для него ответом на это было следующее: я молча вынимал трубку,набивал ее табаком, зажигал спичку, и мои суставы тоже успевали побелеть. Тогдаон восхищенно говорил:

— Вот видишь! Это не Крым! Не дома на печке! Смотри в оба!

И ему нравилось смотреть в оба.

Часто его старинные поморские песни — о море, о ветре, о волнах, об одинокомморяке и ожидающей морячке — слышались над льдами. Ветер подхватывал их иуносил в бесконечные просторы.

Чем напряженнее складывалась обстановка, тем собраннее и вместе с теможивленнее становились мы. Оба мы умели ценить борьбу и крепко верили друг вдруга. В самые тяжелые минуты были уверены в одном: «Выйдем!» И выходили. Этопридавало нам гордости. Шутка, смех и песня были обычны в такие минуты. И нашенастроение не было искусственным. Просто так проявлялась радость жизни иубеждение, что человек сильнее слепой стихии.

Совместные поездки были для нас почти праздником. Я невольно любовался своимспутником, а он, чувствуя это, вкладывал в нашу общую работу все свои силы,способности и опыт.

Ему давно хотелось, как он говорил, «промахнуть» мимо мыса Серпа и Молота.Приходилось сдерживать его пыл, пока на североземельском складе не накопилосьдостаточно запасов. Теперь, зная, что начатая нами поездка приведет к новымнеизвестным берегам и сулит много приключений, он был оживлен, пел и шутил. Явсегда старался находить ответы на эти шутки и умел поддерживать его боевоенастроение. Но теперь вынужден был для этого делать над собой усилия. Мойтоварищ еще не знал о постигшем его несчастье. И мне предстояло сообщить ему обэтом.

...Случилось это еще в январе. Однажды вечером я заметил, что обычно спокойныйВася Ходов вышел из радиорубки чем-то сильно встревоженный. Он шагнул было комне, но резко повернулся, надел полушубок и покинул домик. Я вышел на улицу.Несколько собак, вынырнув из мрака, бросились ко мне ласкаться. Радиста не быловидно. На мой окрик Вася не ответил. Решив, что он хочет побыть один, явернулся к работе. Но встревоженное лицо юноши стояло перед глазами. Что-тослучилось. Я снова решил пойти и разыскать Ходова, но в дверях столкнулся сним.

— Вася! Что случилось? — тихо спросил я.

Вместо ответа он указал на жилую комнату и еще тише осведомился:

— Спят?

Я утвердительно кивнул головой. Ходов провел меня в радиорубку, вытащил изпапки листок бумаги и, подавая его, с тревогой проговорил:

— Что делать?

Я прочитал:

 

 

Северная Земля Журавлеву Шурик и Валя безнадежно больны.

Мария

 

 

Закружились мысли: «Телеграмма от жены... Маленький Шурик — совсем ребенок...Пятнадцатилетняя Валя — дочь Сергея, светловолосая, голубоглазая девочка... Обабольны... Как крепко обнимала девочка отца при прощании. С какой любовью онсмотрел в наполненные слезами глаза дочери... Но что значит безнадежно больны?Откуда мать знает, что безнадежно? Разве может она терять надежду? Чтозаставило ее так написать? По-видимому, смерть, только смерть! Мать не скажет«безнадежно», не испытав все средства спасения. Значит, уже нет ни маленькогоШурика, ни голубоглазой Вали...»

Но что же делать? Ведь Журавлев так тоскует по детям, так часто вспоминает оних. Что делать?

Мы недавно вступили в середину полярной ночи. На нашей широте она плотноокутывала Арктику своим темным покрывалом. Признаков света еще не было. Полденьне отличался от полуночи. Только луна при ясном небе окрашивала впепельно-серебристый цвет ледяные просторы. При ее прозрачном свете мы сделалис Журавлевым первый запомнившийся рейс на Северную Землю, ездили на соседниеострова — то для осмотра капканов, то просто для моциона и тренировки. Потомодна за другой налетали метели. Непогода и темнота держали нас в домике илиоколо него. Тогда мы работали дома, много читали, играли в домино или слушалирадиопередачи.

В половине января ждали появления первых признаков зари, а в двадцатых числахфевраля должны были увидеть солнце. Ждать оставалось недолго. Но пока чтополярная ночь все еще накладывала сильный отпечаток на наше настроение.

Все тосковали по свету, по солнцу и еще больше по Большой Земле, по родным и попривычным бытовым условиям. Мечтали о весне и о походах на Северную Землю. Этобыло тоже нашим общим, сближало нас, хотя мы и отличались друг от другахарактерами.

Чувство ответственности за товарищей, за дело, которое мы только что начали,обязывало меня не поддаваться настроениям полярной ночи и следить засамочувствием товарищей. Надо было вовремя развеселить загрустившего, разрядитьпочему-либо наступившее тяжелое молчание, предупредить чье-нибудь неуместноеколкое выражение, уметь выслушать каждого — так или иначе ослабить создавшеесяза время полярной ночи нервное напряжение. Я угадывал почти все изгибы изигзаги в их настроениях, не упускал из виду подъема и упадка духа.

...Полученная радиотелеграмма, кроме беспокойства за Журавлева, уже ставшегодля нас близким человеком, естественно, наводила и на другие мысли. Надо былоучитывать, как скажется на нем это сообщение. Не могло быть сомнения, что женаЖуравлева словами «безнадежно больны» хотела подготовить мужа к более страшному— известию о смерти детей. Поступившая телеграмма — еще не самая катастрофа.Отец не поверит в безнадежность положения, пока не получит рокового, но точногоподтверждения. Когда оно придет? Сколько человеку предстоит мучиться? И найдетли он в себе силы пережить вторую печальную телеграмму, если ей сужденопоступить? Сильная, но резкая и своенравная натура Журавлева так же резкопроявится и в горе. Во что превратится тогда наш маленький коллектив,затерянный во льдах Арктики и в темноте полярной ночи?

Вертелась в голове и еще одна мысль. Может быть, мои рассуждения неправильны.Может быть, слово «безнадежно» вырвалось у женщины только под влиянием испуга всилу материнской мнительности! Может быть, уже завтра придет сообщение, чтоопасность миновала, что дети поправляются!..

Многое передумалось. Мысли крутились, точно снег в метель. Надо было приниматьрешение. Ходов ждал моего слова.

— Такую телеграмму Журавлеву показывать нельзя,— сказал я.— Разговор с нимвозьму на себя. Вероятно, завтра-послезавтра будет еще сообщение. Какое бы онони было, дашь мне.

— Понятно,— ответил Ходов и пожал мне руку.

Телеграмму я положил в свой стол и запер ящик. О случившемся рассказалУрванцеву. Он согласился с моим решением.

«Беда не приходит одна»,— говорит пословица. Так случилось и здесь. Наследующий день, в установленные сроки, Вася Ходов тщетно ждал ответа на своивызовы. Эфир молчал. Прошел день, и по-прежнему никто не отозвался на зов нашейстанции. Еще день, еще и еще. Какие-то атмосферные явления создали зонунепрохождения радиоволн. Наша радиосвязь совсем расстроилась. Шли недели.Однажды удалось связаться с Ленинградом и молниеносно получить ответ нателеграмму Урванцева. Его жена жила в Ленинграде, и связь с нею радиостанцияподдерживала по телефону. Но для Журавлева не было ни слова. Два или три разасостоялся короткий случайный разговор с якутскими и дальневосточными станциями.Они приняли наши метеосводки, но для нас передач, естественно, не имели.

Телеграмма жены Журавлева продолжала лежать в моем столе.

На следующее утро после, получения телеграммы Журавлев, сев за завтрак на своеобычное место рядом со мной, рассказывал свой сон. Он видел во сне дочку. Онабыла в розовом платье, собиралась в школу и просила купить ей новые валенки...Ходов быстро встал из-за стола и выбежал на кухню. Урванцев низко наклонилсянад тарелкой. С тех пор редко проходил день, чтобы Журавлев не делился с намивоспоминаниями о своих детях, чаще всего о Вале.

Подавляя душевную боль, я внимательно слушал его рассказы. Перед глазами стояласветловолосая, голубоглазая стройная девочка, оставшаяся на молу вАрхангельске. По рассказам отца я знал все мелочи ее маленькой жизни; мнеказалось, что я полюбил ее не меньше отца. Как я хотел, чтобы дети осталисьжить! Иногда я думал, что не выдержу этого испытания и крикну Сергею: «Замолчи!Вали нет!» Но брал себя в руки и снова слушал. Я не мог допустить, чтобы гореили ожидание его на неопределенное время захлестнуло наш маленький коллектив вполярную ночь. Дети для Журавлева оставались живыми.

Наконец, связь восстановилась. Все были счастливы тем, что теперь можно ждатьизвестий от семей. И вот Вася передал мне новую телеграмму от жены Журавлева.Она была послана на следующий день после первой, но из-за отсутствия связи всеэто время пролежала на Земле Франца-Иосифа. В телеграмме было только два слова:

«Дети умерли»...

Я объявил Журавлеву о предстоящем походе и решил сообщить ему тяжелую весть впути. Мне казалось, что ему будет легче пережить горе вдали от базы, наедине сомной. А главное, думалось, что тяжести похода не дадут ему сосредоточиться насвоем горе, а физическое утомление скорее притупит душевную боль.

...Первую ночь мы провели на льду, в 40 километрах от базы. Утром меня разбудилмороз. Было еще рано. Я выбрался из палатки, чтобы провести наблюдения.Термометр показал 32° ниже нуля. Небо было ясным. Стоял штиль. Насеверо-востоке виднелся мыс Серпа и Молота. Вершина горы четко рисовалась назеленоватом небосводе. Только ее подошву скрывала подозрительная белая полоса.Чтобы получше рассмотреть ее, вооружился биноклем. Вдруг резкий порыв ветраударил мне в глаза. Он кипятком ожег лицо, вырвал несколько искр из трубки,взвизгнул, точно испытав удовольствие .от своей проказы, и стих. На ледянойравнине кое-где закрутились маленькие снежные вихри, но и они скоро исчезли.Минут двадцать стояла полная тишина. Я услышал, как проснувшийся Сергей разжегпримус. Несколько собак, поднявшись с належанных мест, покрутились на одномместе и легли спиной к северо-востоку. Местами опять закрутилась поземка.Вскоре выросло несколько снежных вихрей. Очередной шквал ветра заставил меняотвернуть лицо. В воздух взметнулся снег. Точно в испуге, вокруг лагерязасуетились сухие, как песок пустыни, снежные кристаллы.

Шквалы ветра налетали все чаще и чаще. Мыс Серпа и Молота выше и вышезанавешивала белая мгла. Начинался снежный шторм. Он должен был ударить нампрямо в лоб... Вернувшись в палатку, я рассказал Журавлеву о постигшем егонесчастье... Кто любит детей, тот поймет его горе, а кто знает настоящуюдружбу, почувствует мою боль за товарища...

Ветер усиливался. Его свист уже переходил в сплошной печальный вой. В другоевремя я бы не снялся с бивуака. Сейчас же надо было идти. Я вылез из палатки,быстро заложил обе упряжки и закрепил на санях груз. Оставалось снять палатку исвернуть постели.

Журавлев неподвижно сидел над примусом. По суровому лицу охотника одна задругой катились слезы. Широкие плечи сгорбились, словно придавленные горем.Казалось, не позови его, он так здесь и останется.

— Пойдем, Сергей!

— Как пойдем? Куда? — очнувшись, переспросил Журавлев.

— Пойдем вперед. Мы всегда должны идти вперед!

Я потушил примус, собрал постели и снял палатку. Журавлев машинально наделподанный мной совик. Моя упряжка тронулась навстречу шторму. Следом рванулисьсобаки охотника. Вместе с нами пошло и горе.

 

Вдвоем

 

Ветер быстро нарастал. Впереди поднималась белая стена метели. Вскоре онаскрыла столообразную вершину мыса Серпа и Молота. Снежные ручьи поземки слилисьв мощные курящиеся потоки. Потом соединились и они. Образовалось сплошноекипящее море. Но вот взошло огромное солнце. Ледяные поля словно вспыхнули.Красным светом загорелся снег, зарделась снежная пыль. Казалось, что льдыпревратились в расплавленный металл, который, курясь красным паром, бурнымпотоком устремился нам навстречу.

Метель усиливалась беспрерывно. Ветер то визжал, то переходил на низкий вой, тообрывал, то снова начинал свою дикую песню. Иногда мне казалось, что в ревеметели слышится человеческий голос. Оглянувшись, я видел, как шевелятся губыСергея. Кричал ли он на собак, стонал или разговаривал сам с собой — я не могпонять.

Небо скрылось за снежной пылью. Солнце уже еле просвечивало и казалосьбесформенным слабым пятном. В одну из передышек я вынул анемометр. Скоростьветра достигала 18 метров в секунду. Это при 32° мороза! Сидеть на санях былоуже нельзя — мороз пронизывал двойную меховую одежду. Идти против ветра тоженевозможно. На лице образовывалась ледяная маска. Ветер захватывал дыхание,валил с ног. Но... идти было нужно. А когда нужно — значит, можно.

Останавливались собаки. Они тыкались мордами в снег и старались отвернуться ответра. Одну из них, с низкой, редкой шерстью, боясь заморозить, я освободил отлямки. Она минут пять пыталась бежать рядом, потом остановилась, повернула поветру и исчезла в ревущем хаосе. Остальных я гнал вперед. Им еще никогда небыло так тяжело. Но человек страдал сильнее, и единственной помощью ему былопродвижение вперед. Собаки должны были идти.

Так — километр за километром, час за часом. Меня самого оставляли силы.Оглядываясь, я видел за собой упряжку Журавлева и его самого, борющегося сметелью. Один раз я заметил, как, подбегая к упряжке, он упал. Собакиостановились. Через минуту их силуэты растаяли в снежном вихре. Я остановился.Скоро тени человека и собак появились вновь. Я снова поднял свою упряжку.

«Не слишком ли жестокое лечение? Не бесчеловечна ли моя помощь? Мой товарищфизически всегда был сильнее меня. Но сейчас он падает. Горе надломило его.Сейчас я сильнее. Значит, должен помочь. Значит, любыми средствами отвлечь егоот тяжелых мыслей. Буду гнать собак, пока есть силы. Надо дойти до такойусталости, чтобы хотелось только спать».

И снова — километры мучительного пути. Лицо теряло чувствительность. Коченелируки. Растирал их снегом и шел дальше.

На 19-м километре, обернувшись, я увидел, что Журавлев ничком лежит на санях.Упряжка его остановилась. Собаки подняли морды и завыли. Заунывный вой смешалсяс ревом метели. Я повернул свою упряжку и молча принялся разбивать лагерь.

Одному справиться с палаткой при таком ветре очень трудно. Сначала я крепковбил колья, полуразвернул палатку и придавил ее снежной глыбой, потом привязалк кольям и уже тогда подполз под парусину и быстро поднял ее на стойки.Рискованный маневр удался — палатка осталась цела.

Журавлев, не раздеваясь, свалился на разостланный мной спальный мешок. Янарезал снежных глыб и с наветренной стороны палатки выложил стену. За нейобразовалось затишье. Ветер перестал трепать парусину. В палатке стало теплее.Точнее, внутри ее был тот же 32-градусный мороз, но только без ветра.

Накормив собак, я разжег примус и взялся за приготовление ужина. Сергей металсяв тяжелом сне...

Метель бушевала всю ночь. Только перед утром ветер начал спадать, и скорозаштилело. Зато мороз достиг 34°. Правда, без ветра он был менее чувствителен.Поэтому погода казалась хорошей.

Когда проснулся Журавлев, у меня готов был завтрак, а собаки ожидали вупряжках. Скоро они уже мчали нас к мысу Серпа и Молота. На 11-м километре мывышли к продовольственному складу. К этому времени термометр показывал уже—36,3°.

Не разбивая палатки, я сварил суп. Во время обеда наши металлические ложкинастолько обмерзали, что порой походили на небольшие ручные гранаты. Чтобыоттаять их, приходилось поглубже погружать в кастрюльку с горячим супом инекоторое время держать там.

Мои попытки сфотографировать район ни к чему не привели: «Лейка», вынутая из-запазухи, превращалась на морозе в бесполезный кусок металла.

Здесь догрузили сани. Теперь общая нагрузка на каждую собаку равняласьпятидесяти килограммам. После полудня оставили мыс Серпа и Молота и взяли курсна север.

Дорога была сносной. Только местами наметенный снег еще не успел смерзнуться.На таких участках приходилось идти пешком и иногда помогать собакам. Остальноевремя сидели на санях и сходили с них только для того, чтобы согреться.

В 17 километрах от склада разбили бивуак. Рядом стоял большой айсберг.Настоящий дворец! Метров на 20 возвышался он над морскими льдами. С однойстороны волны вымыли в нем огромную пещеру. Образовался целый зал с причудливымпотолком, несколькими -колоннами, тремя высоко расположенными окнами и широкойдверью. Занесенная сюда снежная пыль толстым пушистым ковром покрывала пол.Незадолго до нас здесь побывал песец. Он даже лежал за одной из колонн.

Журавлев по-прежнему был молчалив. На мои обращения он отвечал односложными«да» или «нет», а чаще кивал головой. Горе продолжало сопровождать нас...

В ночь на 10 марта мороз еще более усилился. Мы часто просыпались и старалисьпотеплее закутаться в меха. От холода ломило ноги. Только когда натянули наспальные мешки совики, удалось заснуть по-настоящему.

С утра, снявшись с бивуака, направились к лежащему впереди не то заливу, не топроливу, который вдали все более и более сужался. Справа виднелся берег,знакомый нам еще с прошлой осени, а слева блестел ледниковый щит, покрывавшийкакой-то остров.

Дорога заметно ухудшилась. Айсберги стали попадаться чаще и становилиськрупнее. Между ними часто лежал рыхлый снег, не державший саней. Продвижениезамедлилось. После полудня раз пять приходила с северо-востока густая белаямгла. Когда она широкой волной накрывала наш караван, мороз казался ещесильнее. Даже теплые меха не спасали от него. Казалось, что при дыханииглотаешь куски холода и чувствуешь, как внутри будто все застывает.

За день осилили только 16 километров. Дошли до крайней точки прошлогоднегоосеннего маршрута — мыса Октябрьского. Далее лежала неизвестность. Берега здесьеще не видели человека, и куда они должны были привести нас — оставалосьтайной.

Ширина пролива или залива здесь, от мыса Октябрьского до неизвестного острова,покрытого ледниковым щитом, не более 7 километров. Посредине (условно скажем)пролива лежит несколько мелких островков с высокими обрывистыми берегами. Одиниз них мне удалось осмотреть. Сложен он известняками с очень богатой ископаемойфауной.

Вернувшись в палатку, я до отказа накачал примус и начал кропотливую работу —сушить рукавицы и капюшон кухлянки.

Это сложное занятие. Но чему не научит нужда. Нас она научила извлекатьмаксимум полезного из примуса. Мы пользовались обыкновенным примусом сдвухлитровым резервуаром. При полном и беспрерывном горении двух литровкеросина нам хватало на шесть часов. Когда особенно донимал мороз и не былонеобходимости экономить керосин, мы накачивали примус до отказа, ставили егопосредине палатки, садились как можно ближе и наслаждались теплом. В такиеминуты примус создавал в палатке все известные человечеству климатические зоны.Тропики располагались вокруг шипящей, раскаленной горелки и заканчивались околонаших лиц. Дальше узенькой полоской шел умеренный климат. И, наконец,всеобъемлющей зоной нас окружали полярные страны.

Чтобы просушить отсыревшие меховые рукавицы или чулки, надо вывернуть ихмездрой наружу, держать над горелкой, беспрерывно мять руками и зорко следить,чтобы они не попали «в тропики». Здесь кожа моментально свернется, сделаетсяломкой и негодной для носки. Чтобы высушить одни рукавицы, надо потратитьчас-полтора времени, примерно пол-литра керосина и очень много терпения.

При умеренном морозе (20—25°) и безветрии примус дает ощутимое тепло в палатке.Тогда можно сидеть в ней без рукавиц и капюшона и даже без верхней одежды,которую можно для просушки развесить над примусом под матицей палатки. Когданадо было экономить керосин и не представлялось возможности просушить одежду,примус особенно благодетельную роль играл по утрам. Отсыревшие рукавицы икапюшон за ночь смерзались в комок. Надеть их в таком виде было невозможно. Вовремя приготовления завтрака они оттаивали и надевались, впрочем сейчас жеснова замерзали, но уже приняв нужную форму. Требовать большего было нельзя.

Журавлев делал все что нужно. Держался следа моей упряжки, подгонял своихсобак, подхватывал сани, когда они готовы были перевернуться, вытаскивал их изубродного рыхлого снега. Но все это он делал автоматически. Не было видноэнергии, живости и задора, обычных для него в другое время. К концу дневногоперехода он выглядел совсем разбитым, молча валился на постель и тут жезасыпал. Я кормил собак, готовил пищу и будил его самого, чтобы накормить.

Мне было понятно состояние товарища, хотелось вдохнуть в него жизнь, вернутьпрежние упорство и энергию. В палатке, когда он не спал, я всячески пыталсяотвлечь его от дум и заставить чем-нибудь заняться. В этот день, просушиваясвою одежду, я подвинул Журавлеву его малицу. Он понял и молча занялся ею.

На следующий день, 11 марта, с утра и до вечера держался сильный мороз стуманом. В середине перехода мы вынуждены были раскинуть палатку, чтобывскипятить чай и хоть немного обогреться кипятком.

Берег почти все время шел на северо-восток, несмотря на мое сильное желание,чтобы он повернул на северо-запад или хотя бы на север. Туман временами редел.К западу от своего пути мы видели три куполообразные пологие вершины, кажетсяпокрытые льдом. Определить, соединены ли они в один большой остров, или этоотдельные острова, вытянутые вдоль нашего берега, из-за плохой видимости былоневозможно. Можно было только предполагать, что наш путь ведет в глубь узкого,длинного залива.

Уже перед концом 24-километрового перехода из тумана, километрах в пяти-шести,вновь показался купол. Все пространство между нами и этим куполом, насколькопредставлялась возможность рассмотреть, было забито многочисленными айсбергами.

Эти грандиозные ледяные «кристаллы» все больше и больше стали досаждать нам.Последние 6 километров мы шли то по узенькой полоске, отделявшей обрывистыйизвестняковый берег от выстроившихся вдоль него айсбергов, то коридорами междуайсбергами, то, наконец, взбираясь на некоторые из них. Встречались айсберги ссовершенно ровной, плоской поверхностью, поднимавшейся над морскими льдамивсего лишь на 3—4 метра. На них можно было без особого труда подняться поснежным забоям. По одному такому айсбергу мы прошли 1200 метров и благополучноспустились на морской лед. Однако это было редкостью. Преобладали ледяныемахины, хотя и с плоской вершиной, но с прямыми, отвесными стенами, высотой в12, 16 и даже 20 метров. На такие не заберешься. Здесь наш: путь извивался поузким коридорам, точно по улочкам беспорядочного средневекового городка. Саничаще и чаще погружались в сугробы рыхлого снега. Вытаскивать их оттудастановилось все труднее. Не чувствуя мороза, мы обливались потом и готовы былисбросить верхнюю одежду. Но надобность в этом неожиданно отпала. Обстоятельстванастолько резко изменились, что поставили нас в тупик.

Мыс, к которому мы пробрались между айсбергами, в действительности оказалсянебольшим островком, отделенным от берега языком ледника, лежащего на суше.Выйдя сюда, мы невольно остановились. Берег неожиданно повернул наюго-юго-восток. Туман сильно сгустился. Рассмотреть что-либо к северу былоневозможно. Оставив товарища с собаками, я полез на возвышенность. Но и отсюдаувидел не больше. Ясно было одно, что здесь берег минимально на полтора-двакилометра уходил в указанном направлении. Далее все скрывала стена тумана. Чтозто — залив, бухта или оконечность острова, вдоль которого мы шли?

Наступили сумерки.

Чтобы ориентироваться, я решил остановиться и ждать улучшения видимости. Нехотелось гнать собак с тяжелым грузом почти в обратном направлении или в лучшемслучае выписывать все извилины берега.

Спустились на лед и оказались под отвесной стеной высокого айсберга. Под ногамилежал крепкий снежный забой. Выбрали место для палатки. С противоположнойстороны стена айсберга была наклонной» а неровности ее позволяли забратьсянаверх. Я попросил Журавлева веревкой измерить высоту. Оказалось, что вершинаайсберга поднимается на 21 метр. Это высота семиэтажного дома. Такова была нашановая «гостиница».

Собак для защиты от возможного ветра расположили между двумя высокимизастругами. Сильный мороз и тяжелая работа заметно сказывались на нашихпомощниках. В этом походе я ежедневно давал им двойные порции, но, несмотря наэто, животные сильно похудели. В этот вечер они были неспокойны и послекормежки никак не могли устроиться на ночь. Каждая собака хотела сделать себеямку, в которой было бы удобнее и теплее провести холодную ночь. Возможно, чтоони предчувствовали новую метель.

Я долго наблюдал, как собаки скребли когтями снег, утрамбованный морозами иветрами почти до плотности мрамора. Особенно старался Лис — небольшой рыжийпес. Он кружился на месте, повизгивал, пытался разгрести снег то с одной, то сдругой стороны. Все старания его оставались безрезультатными. На снегуоставались только еле заметные царапины. Наконец, Лис бросил безнадежный труд,посмотрел на меня и вдруг, высоко подняв морду, завыл. Вся стая, точно покоманде, присоединилась к запевале. Печальный вой огласил сумерки надокружающим нас ледяным хаосом.

— Уйми их, уйми! Душу вывернут! — закричал Журавлев, выскакивая из палатки изажимая уши.

Я схватил кнут, щелкнул им, и вой оборвался на какой-то недосягаемо высокойноте. Но собаки не ложились. Они ждали помощи. Я попробовал снег лопатой. Но иэто орудие оказалось не лучше собачьих когтей. Только ножовкой мне удалосьвыпилить круглую глыбу. Лис немедленно залез в образовавшуюся ямку, плотносоставил все четыре лапы, сделал в таком положении несколько оборотов и лег,свернувшись пушистым клубком. Все четыре лапы так и остались вместе, словносвязанный пучок. Нос собака прижала к этому пучку и хвостом покрыла сверху инос и лапы. Вся поза пса, казалось, говорила: вот так будет потеплее. Остальныесобаки стояли и тоже ждали помощи. Пришлось вырезать ямки для всех. Псызабрались в них и успокоились.

Сами мы в течение дня намаялись не меньше собак. На остановке отсыревшаяодежда, казалось, совсем перестала греть. Даже сидя в палатке, около примуса,мы все еще стучали зубами, пока не съели горячий ужин и не забрались в спальныемешки.

...Полотнище палатки судорожно бьется под ударами ветра. Иней, осевшийсантиметровым слоем на внутреннюю сторону парусины, отваливается кусками,падает на спальный мешок, на лицо. Струйки воды, стекая с лица, вновьзастывают, волосы примерзают к меху спального мешка.

Я нащупываю головой сухое место и делаю попытку заснуть. Последней мыслью было:хорошо бы утром увидеть солнце, пусть даже холодное. Но ни утро, ни день непринесли ничего утешительного. Завывал ветер, к тучам снежной пыли поройприсоединялась муть тумана. Ни солнца, ни неба, ни льдов, ни берега. О поискахпути среди скоплений айсбергов в такую погоду нечего было и думать. Весь деньпросидели в палатке.

В следующую ночь ветер еще больше усилился. Я начал опасаться за палатку.Вытащил Журавлева из спального мешка. Впотьмах вылезли наружу и, ползая средиметели, нарезали ножовкой огромных снежных кирпичей, защитили стену палатки снаветренной стороны. Обогревшись в палатке, вновь вылезли наружу и соорудилидлинную стену, за которой укрыли собак.

Журавлев начал приходить в себя. У него снова появился интерес к окружающему. Вэтот день он собрал собачью сбрую и починил ее. Потом сушил обувь и рукавицы.Пытаясь отвлечь его от горьких мыслей, я рассказывал о гражданской войне ипартизанском движении на Дальнем Востоке. О том, что были у нас тогда и радостипобед и горечь поражений. Иногда теряли лучших друзей, и уже казалось, чтодругих таких не наживешь. Но время и борьба залечивали тяжелые душевные раны.Появлялись новые товарищи, с которыми крепко связывали общие цели и стремления.

Журавлев слушал и молчал.

К вечеру метель начала было стихать. Немного прояснилось. Но вскоре мыубедились, что это только временно. Сплошные низкие облака разорвались наюго-западе. Их края закруглились и сделались почти черными. Где-то за облакамибыло солнце. Отверстие в черной раме горело багровым светом. Мрачная картина необещала улучшения погоды. И действительно, скоро густой туман сузил нашгоризонт до 50 метров, а вслед за ним опять ударил шальной ветер с юго-востока.Он задержал нас на месте еще на сутки.

Сильно потеплело. Термометр показывал только —23°, зато метель бушевала вполную силу. Скорость ветра достигла степени сильного шторма.

Невольно возникал вопрос: «Сколько же мы еще просидим здесь?» Терпения у насхватало. А вот с продуктами и керосином дело обстояло хуже. Утром 14-гоистекало семь суток, как мы покинули нашу базу, а от намеченной цели были ещедалеки. Если бы перепало несколько дней ясной погоды и нашлась хорошая дорога!Погода, конечно, должна выправиться. Но когда?

Пока что мы сидели в палатке, точно в мышеловке. Чтобы чем-нибудь отвлечьЖуравлева от его мыслей, я охотничьим ножом выстругал из доски от консервногоящика домино и навязал Журавлеву игру. Но как я ни старался посильнее хлопатьимпровизированными костями по крышке ящика, не мог заразить партнера обычнымазартом. Игра шла вяло. Сергей невпопад ставил кости и проигрывал. Мысли егопо-прежнему были далеко.

Тогда я решил попытаться занять его другим. На этот раз, отправляясь в поход,мы захватили с собой по книжке. Журавлев взял «Анну Каренину», но за весь походтак и не раскрыл ее. У меня была книжка, рассказывающая о теплых странах.Описания были слишком контрастны с окружающей обстановкой и потомузанимательны. Одно место я прочел вслух:

«Горы закрывают Рио-де-Жанейро от здоровых ветров, лишают его вентиляции.Жители Рио очень ценят сквозняки...» А в это время за тонкой парусиной нашейпалатки трещал мороз и выла метель. Мы только что потушили примус, но палаткауже более чем достаточно провентилировалась. Журавлев не вытерпел:

— Уступим бразильцам немного ветра. Так — недельный запас,— проговорил он,натягивая на голову меховой капюшон.

Книжка заинтересовала Журавлева, он попросил ее и, забравшись в мешок, началчитать. Я был рад уже и этому.

 

В хаосе айсбергов

 

Только 15 марта мы вновь получили возможность двинуться дальше. Ночью метельстихла. К утру лишь в северном и северо-восточном направлениях по-прежнемустояла сплошная стена тумана. Есть там земля или нет, определить былоневозможно. На северо-западе хорошо просматривались ледниковый щит и отвеснаястена глетчера. Решили держать курс на них, зацепиться за ледниковый барьер ивдоль него пробиваться к северу.

Тронулись в путь с надеждой, что туман, наконец, рассеется. Наличие его здесь вмарте было необычным. По-видимому, где-то недалеко были вскрыты льды. Толькоэтим и можно было объяснить его происхождение.

Вскоре после выступления из лагеря поднялись на низкий, плоский айсберг ипроехали по нему более двух километров. Максимальная высота его не превышалашести метров. В прошлом, очевидно, это был язык какого-то ледника, сползший вводу по отлогому склону и целиком оторвавшийся от своей основы. Наш курссчастливо совпал с его протяжением в длину, хотя и ширина его была огромна, неменее 800 метров. Спуститься с айсберга оказалось несколько труднее, но все жемы в конце концов нашли забой, только на два метра не доходивший до кромкиобрыва, сбросили собак и на руках спустили сани.

С этой минуты началась дорога, которую вряд ли могла бы нарисовать самаягорячая фантазия. Айсберги все теснее и теснее окружали нас. Среди них уже небыло ни одного пологого. Они, как башни, высились со всех сторон. Многиедостигали высоты 20—22 метров.

Часто коридоры между ними суживались настолько, что через них с трудом можнобыло провести сани. Большая часть проходов была забита мягким, как пух, снегом.В нем мы начали тонуть по пояс. Собаки беспомощно барахтались и, не находяопоры, погружались в снег с головой. Приходилось самим вытаскивать не толькосани, но и собак. Мы сбросили малицы, работали в одних меховых рубашках и нечувствовали 27-градусного мороза. Но это было не самое худшее. По сравнению сдальнейшим можно было сказать, что мы до сих пор шли легко. Чем больше мыприближались к ледниковому щиту, тем хуже становилась дорога. В морском льдумежду скоплениями айсбергов появились трещины. Одни из них были совсем свежими,и в них вода казалась черной, как смоль, по контрасту с рядом лежавшим снегом.Другие успело затянуть молодым ледком и засыпать рыхлым снегом. Эти былинаиболее опасными.

В полукилометре от стены глетчера, взобравшись на одну из ледяных гор, яувидел, что дальше не пройти даже с пустыми санями. Ледник, вдоль которого мышли, по всем признакам находился в интенсивном движении и продолжал «телиться».Вблизи самой ледяной стены многие из ледяных гор были окружены чистой водой.Что-то надолго задержало здесь айсберги, не давая уплыть им в океан, и ониогромным стадом сгрудились возле ледяной стены. Здесь, насколько можно былорассмотреть, царил бесконечный хаос, настоящие ледяные дебри.

Решили двигаться в некотором отдалении от ледниковой стены. Я тронул своюупряжку. Не прошли сани и 15 метров, как снег под ними с шумом, напоминавшимглубокий вздох, осел и быстро начал темнеть от пропитывающей его воды. Желаяоблегчить воз, я быстро спрыгнул с саней и тут же начал погружаться. К счастью,удалось упасть на живот, опереться на сравнительно большую площадь и выползтина крепкий снег. Журавлева словно кто подстегнул кнутом. Бросив свою упряжку,он подскочил к моим погружавшимся саням, упал на снег и руками вцепился взадок. Общими силами мы выволокли их из трещины.

— Куда несет? Жизнь недорога, что ли? Давай, я пойду вперед.

— Твоя жизнь не дешевле моей,— ответил я, радуясь, что снова услышал прежнийголос товарища. В нем проснулась обычная для него энергия.

Скоро накрыл туман. Более трех часов, не видя далее 30—40 метров, мыпробивались среди огромных айсбергов. Несколько раз попадали в настоящиеледяные мешки. Из них нелегко было выбраться даже в обратном направлении. Путьстал мучительным и для нас и для собак. Одна из них, не выдержав напряжения,упала мертвой в лямке.

С каким облегчением мы вздохнули, когда, наконец, выбрались на сравнительноровную площадку. Под прикрытием саней вскипятили чай, утолили мучившую насжажду и двинулись дальше.

Но наши испытания в этот день еще не кончились. Около 17 часов неожиданноналетела новая метель с юго-востока. В надежде добраться до ближайшего клочказемли мы гнали собак дальше и скоро в снежном вихре наткнулись на гряду совсемсвежих торосов. Чудовищная сила ледника здесь мяла, крошила и передвигаладвухметровый морской лед. Мы нашли в гряде проход, но тут же были остановленытрещиной, далеко превосходившей длину наших саней. Молодой, еще темный ледпокрывал ее поверхность. Бросаться на него было рискованно. Но что делать? Надопробовать. Развели метров на двадцать друг от друга упряжки, подвели собаквплотную к затянутой трещине, подкатили сани с таким расчетом, что, когда онидостигнут середины трещины, собаки уже успеют выскочить на крепкий лед с другойстороны и в случае аварии удержат сани от быстрого погружения. К каждым санямприкрепили по длинной веревке. Журавлев гикнул на свою упряжку. Под полозьямираздался треск. По молодому льду побежали волны. Но сани уже вылетели накрепкий лед с противоположной стороны. Мои собаки, не дожидаясь команды,рванули вслед и также вынесли воз. Позади саней сейчас же появилась вода.

— Не удержишь, лешой! Все равно пройдем! Ничто не удержит! — кричал Журавлев,стоя в решительной позе с широко развернутыми плечами.

Трудности пути и опасность вернули моему товарищу прежний задор и расчетливуюсмелость. Теперь он справился с горем.

Метель усиливалась. Но продвигаться еще было возможно, и мы продолжали путь.

Но вот впереди опять показалась какая-то новая грозная преграда. Оставив собак,прошли вперед и взобрались на айсберг. Наверху ветер сбивал с йог. Снег здесьбыл давно сметен, а снизу снежную пыль так высоко еще не подняло. Окружающийландшафт был виден нам точно с птичьего полета. Однако что же здесь такое?Целые горы льда. Все, что мы видели до сих пор, было мелочью. Здесь все былоскорчено, вздыблено, пересыпано осколками и изрезано трещинами. В пределахвидимости айсберги занимали не менее 70— 75 процентов всей площади. Многиестояли вплотную друг к другу, другие раскололись под чудовищным напором соседейи вдребезги искрошили встреченные на пути морские льды. Мурашки пробегали поспине при одном взгляде на узкие расселины между отвесными ледяными стенами. Надне их темнела вода.

Приближались сумерки. Идти дальше, по выражению Сергея, означало «искатьбезголовья». Нашли в одном из ледяных коридоров заветренный уголок и поставилипалатку. Здесь было настолько тихо, что горела незащищенная спичка. А сверхудоносился свист и озлобленный вой метели.

Я пытался подсушить одежду, подмоченную при погружении в трещину, но пришлосьограничиться одними рукавицами. Приходилось экономить керосин. Да и одежда иобувь намокли только сверху. К счастью, я был одет так, что вода могла быпопасть внутрь мехового одеяния только через ворот. Но до этого дело не дошло.

За день мы все-таки прошли почти 20 километров, хотя по прямой вряд линабиралась и половина этого расстояния. Однако устали так, точно прошли сотникилометров. Все тело болело, словно изломанное...

Ночью ветер прекратился. С утра 16 марта стояла тихая пасмурная погода. Волнамишел туман. Мы вновь забрались на айсберг. На западе была видна стена глетчера,вдоль которой мы пробирались накануне, а километрах в пяти-шести ксеверо-востоку маячил довольно высокий мысок. Это означало, что справа отнашего пути остался какой-то залив. На северо-востоке виднелись айсберги,которые остановили нас вчера вечером. Сейчас, при лучшей видимости, не моглобыть сомнений, что они недоступны для езды на собаках, да еще с нагруженнымисанями. Достаточно четкая граница скопления айсбергов в виде высокой, редкопрерывающейся гряды шла к востоку и недалеко от объявившегося мыскаповорачивала на юг, где как будто становилась более разреженной и не стольвысокой.

Решили пробиться к мыску. Быстро свернули лагерь, запрягли собак и тронулись впуть. Почти три километра шли вдоль полосы айсбергов. Морской лед здесь лежалвысокими валами, словно бушевавшее море замерзло в одно мгновение. Вдействительности же это была работа все тех же ледников. Сползая с берегов инапирая на морские льды, они сжимают их в гармошку, пока гребни складоквыдерживают напряжение.

Туман редел. Его проносящиеся клочья становились меньше. Облачка рассеивались.Начало просвечивать солнце. Мы легко лавировали между ледяными волнами и ужеготовы были торжествовать победу и над айсбергами и над хаосом искромсанныхльдов. Но торжество наше было преждевременным. Ледяные валы, по мереприближения к берегу, становились все выше и круче. На некоторых из них посамому гребню начали попадаться трещины. Другие валы вздымались непроходимымивысокими торосами. Наконец, опять все превратилось в хаотические нагромождения,и льды встали на нашем пути сплошной высокой стеной. След саней начализвиваться змеей и делать все более крутые зигзаги.

Собаки все чаще стали теснить друг друга, чтобы пройти узкими щелями межледяных громад. Мы, еле переводя дыхание, прыгали с одной стороны саней надругую, чтобы вовремя развернуть их, предупредить удар или удержать вустойчивом положении. Вдруг ледяной коридор замкнулся. Мы оказались передотвесной стеной в 15 метров высоты.

Долго лазали по льдам, забирались на айсберги и искали прохода. Но всебезрезультатно. На пути стояла сплошная, точно крепостная стена, усеяннаятрещинами и зубцами. В одном месте под Журавлевым рухнул снежный мост, и мойспутник полетел вниз. Но трещина оказалась узкой, и он, расставив руки,удержался на ее краях, пока я не подоспел на помощь. Будь она на полметра шире,я, пожалуй, мог бы остаться один.

Ледяная гряда была неширокой — не более 300—350 метров. За ней лежал ровныйприбрежный лед. Но как добраться до него? Решили взять барьер приступом.

Что было дальше — трудно рассказать. Человек, не знакомый с такими льдами иездой на собаках, мог бы, пожалуй, принять мое описание за преувеличение, а длятого, кто имеет представление об этих вещах, будет все понятно, если я толькоскажу, что пару саней и семьсот килограммов груза мы поднимали наверх два споловиной часа. Подъем шел под углом около 50°, по узкому карнизу, над трещинойв 18 метров глубины. Надо было напрячь все наши силы, чтобы не только подниматьсани, но и удерживать их на ледяном карнизе. В противном случае они неминуемополетели бы в расселину и разбились вдребезги. Закончив подъем, мы уже были неспособны к какой-либо работе и расположились отдохнуть. Отдышавшись и выкуривпо нескольку трубок, через час начали спуск. Для уменьшения скольжения полозьясаней обмотали цепями и веревками, потом вырубили топором ступеньки на склоне,отпрягли бесполезных собак и в несколько приемов, используя промежуточныеплощадки, спустили сани на руках.

Зато прибрежный лед, покрытый высокими снежными застругами, теперь показалсянам паркетом. Мы скоро дошли до берега, успели рассмотреть, что здесь он уходилна восток-северо-восток и в этом направлении терялся в тумане. Через полчасатуман опять окутал нас. Но теперь, уцепившись за берег, мы шли до полнойтемноты, не отрываясь от приливно-отливной трещины. Не встречая на своем путиособых препятствий, мы уже не обращали внимания и на туман.

За весь день прошли не менее 30 километров. Определять расстояние теперь мымогли только приближенно — по часам и по ходу собак. Одометр я разбил напоследней ледяной гряде.

В ночь на 17 марта разыгрался сильный мороз. Он донимал нас в спальных мешках,заставлял часто просыпаться и поплотнее закутываться в мех. Утром, не вылезаяиз мешков, мы разожгли примус, вырезали посредине палатки глыбу снега, натопиливоды и приготовили завтрак.

Пора было одеваться. Брюки и малицы, заменявшие ночью подушки, превратились взамерзшие комки. При одной мысли, что все это надо надевать на себя, хотелосьснова поглубже нырнуть в спальный мешок, укрыться с головой и не думать ни очем. Но мы знали, что это не выход. Сидя в мешках, мы сначала осторожно, чтобыне сломать замерзшие меха, постепенно размяли их руками и расправили, а ужепотом быстро надернули на себя. Впечатление было такое, словно ныряешь вледяную воду. Теперь, чтобы согреться, а заодно согреть и меховую одежду, надобыло двигаться.

Журавлев расстегнул полы палатки, наполовину высунулся наружу и замер. Черезмгновение я услышал:

— Ой, лешой, куда приехали!

«Лешой» у него было универсальным словом. В зависимости от интонации оно моглообозначать огорчение и радость, неприязнь и ласку. На этот раз я почувствовал,что Журавлев чем-то обрадован.

— Вот это земля! Настоящая! А погода-то! Ну и красота! — продолжал онвосторгаться.

Я вытолкнул его наружу и выскочил сам. На мгновение невольно закрыл глаза.

Неделю мы не видели куска чистого неба. Часто только по часам могли определить,в какой стороне находится солнце. Редко, и то на короткие моменты, онопросвечивало сквозь облака и туман тусклым, желтым, как лимон, пятном. Асейчас! Небо точно сапфир. Ни клочка тумана, ни облачка. А впереди — гигантскаяскала, почти отвесно спускающаяся в море! Над ней, уходя в глубь страны,блестят ледники. Километрах в 10—12 к северо-западу от этой скалы видна новаявысокая гора. Лучи солнца бьют прямо в ее крутой склон, и кажется, что онагорит невиданным белым пламенем. Пролив дальше расширяется. Совершенно ровныйлед упирается в горизонт. Только изредка огромное белое поле прерывается не томелкими островками, не то айсбергами. Вся панорама, пронизанная лучами солнца,так и брызжет светом. Забыв про мороз и пережитые невзгоды, мы долго не можемоторваться от этой картины.

Нетрудно понять наше состояние! Десять дней мучительного пути. Мороз, метели,туманы, льды, айсберги, сопровождавшие нас на всем тяжелом пути. И вот — всеэто позади.

Быстрее обычного свернули лагерь. Намерзшиеся собаки подхватили сани, и мыпонеслись навстречу гигантскому утесу. До него было еще километров 20—25. Чемближе мы подходили, тем мощнее, выше и грандиознее он казался. В пролете междуним и горой, лежащей к северо-западу, отчетливо вырисовывалась полоса морскихторошенных льдов. Стало окончательно ясно, что мы прошли каким-то неизвестнымдо этого проливом.

И погода и дорога были прекрасными. Лед на всем протяжении от нашего лагеря догряды торосов на выходе из пролива был совершенно ровным. Не дойдя до скалы, мыпересекли язык ледника, спускавшийся с южного острова. Он был около пятикилометров шириной и не испорчен ни одной трещиной. То, что ледник спокойновмерз в морские льды и нисколько не деформировал их, свидетельствовало о егосмерти. В противоположность активным ледникам северного острова он,по-видимому, совсем не двигался. Теперь становилась понятной картина, виденнаянами в самой узкой части пролива со вскрытыми морскими льдами и большимскоплением айсбергов. Как юго-западный, так и северо-восточный выход из проливабыли заперты морскими льдами, не вскрывавшимися в минувшее лето, а возможно инесколько лет. Они препятствовали выносу в открытое море айсбергов, которыетысячами скопились в центральной, узкой части пролива.

Поставщиком айсбергов безусловно являлся северный остров, покрытый, словношапкой, ледниковым щитом. Интересно отметить, что на южном острове, болеевысоком, на пройденном участке не было ни одного активного ледника. Только вглубине, километрах в 15—20, виднелись покатые склоны, по-видимому, мертвыхледников. Это нас удивило. Казалось бы, южный высокий остров должен былподвергнуться более мощному оледенению. Здесь же получилось наоборот.

Активный ледник северного острова и образовывал большое количество айсбергов,ломал и местами даже торосил своим напором морские льды в центральной частипролива.

Нечто новое, интересное встретило нас в непосредственной близости от скалы.Здесь, на протяжении пяти-шести километров, лед был совершенно чист от снега иотполирован, словно хорошее зеркало. Идти по нему и тем более бежать за санямибыло совершенно невозможно. Ноги раскатывались, и мы то и дело растягивались нагладкой блестящей поверхности. Даже собаки часто падали. Сани гуляли из стороныв сторону.

— Хороший здесь дворник! Ни одной соринки не оставляет,— заявил Журавлев,поднимаясь после очередного падения.

Этим дворником был ветер. Работал он исправно и, по-видимому, обладал более чемдостаточной силой.

Наконец, мы добрались до обрыва. Сложенный древними осадочными породами, он,иногда уступами, местами почти отвесно, поднимался прямо из моря на несколькосот метров. Его громада была необычайно внушительной. И нам, еще не видевшим наСеверной Земле ничего похожего, он показался прямо-таки величественным.

— Вот это земля! Настоящая! — как и утром, продолжал восторгаться Журавлев.

Мы прошли вдоль скалы и увидели, что за ней берег поворачивал на юго-восток.Вдоль берега шла широкая терраса, а за ней тянулась к югу гряда новых, крутых искалистых обрывов высотой в сотни метров. Кое-где видны были долины, по которымспускались языки ледников, но нигде в пределах видимости они не достигали моря.Неподалеку на 35—40 метров возвышалась стена одного из ледников, доходившаятолько до террасы. Поверхность террасы покрывал щебень, чередующийся ссовершенно гладкими площадками. Это были следы отступившего внутрь Землиледника. На север, восток и юго-восток лежали морские торошенные льды. Толькона северо-западе, километрах в семи, виднелось несколько маленьких скалистыхостровков, а за ними высилась гора, замеченная нами еще утром. Севернее еележала белая дымка тумана, и определить, куда дальше уходил берег, былоневозможно.

Доехав до ближайшего из островков, мы под его обрывистым берегом разбили свойлагерь. Здесь я решил оставить продовольствие и вернуться на базу. От нее мыпрошли за одиннадцать дней километров 170—180 и, следовательно, на эторасстояние выдвинули исходную точку наших будущих маршрутных работ.

Пора было подумать о возвращении. Керосина оставалось на трое суток. Мы знали,что если не помешает непогода и мы сумеем благополучно миновать скоплениеайсбергов, то с пустыми санями сможем без особого труда за трое суток пройтирасстояние до главной базы. В крайнем случае примерно в 100—120 километрах отнас находился склад на мысе Серпа и Молота.

Погода весь день баловала нас. Возбужденные своим открытием, мы и из лагеря ещедолго любовались возвышающейся из моря грандиозной скалой.

Солнце зашло в седьмом часу вечера. Близился полярный день. Солнце было где-тоблизко за горизонтом. Поэтому северный сектор неба полыхал оранжево-краснойзарей, а на юге в это время расстилалось темное небо с яркими звездами.Странная картина! Но ведь мы находились за 80° северной широты. А здесь бываетмного необычного. Разве не странно/ что сегодня нас не тянуло ни в палатку, ник примусу, ни к теплу спальных мешков, хотя термометр показывал —37,8°.

К ужину по случаю торжественного дня я вынул заветную фляжку. Она лежала насанях в закрытом ящике. В ней был коньяк. Журавлев, мечтавший «согреться»,обрадованный неожиданной возможностью осуществить мечту, осторожно нагнулгорлышко фляги над кружкой. Но, к удивлению, он увидел, что осторожность былаизлишней. Из фляги не вытекло ни капли. Подозрительно взглянув на меня (необман ли?), он начал энергично трясти посудину. Только после этого из горлышкафляги показалась густая, тягучая масса. Это и был 60-градусный коньяк. Отмороза он превратился в вязкую кашицу.

После хорошей дозы коньяку, вполне удовлетворенные походом, мы залезли вспальные мешки, забыли о морозе и крепко заснули.

И все же ночью нас несколько раз будил треск льда. Время от времени, какотдаленный гром, слышались глухие раскаты. Под палаткой во льду пробегаладрожь. Потом раздавались скрип и шипение. Что это? Поднимает лед приливом илидавит на него ледник с северо-запада, а возможно, нажимают с моря плавучиельды? Все это мало беспокоило нас, и мы вновь засыпали.

Утром 18 марта мы, как и накануне, видели солнце и голубое небо. Только ксеверу по-прежнему лежала мгла и мешала рассмотреть там берег. Мороз достиг39°. Вскоре после нашего выхода потянул северо-восточный ветерок и сделал морозеще более чувствительным. Воздух наполнился бесчисленными мельчайшими ледянымииголками. Они кружились, летали и горели в лучах яркого солнца.

Собаки с пустыми санями, подгоняемые морозом и попутным ветерком, бежалииграючи. Нам оставалось только править да время от времени спрыгивать с саней игреться. Благодаря хорошей видимости мы могли смело пересекать заливчики,срезать мысы и, прижимаясь к берегу, обходить айсберги. Теперь, глядя на узкиепереулки, отвесные стены и нагромождения льдов, мы только удивлялись, каквообще могли пройти здесь с гружеными санями.

К вечеру, сделав километров 80, остановились на ночлег у мыса Октябрьского.Долго в палатке горел примус. Мы уже не экономили керосин, зная, что в 25километрах находится продовольственный склад, и на знакомой дороге, с пустымисанями, нас не могла удержать никакая непогода.

На следующий день сделали рекордный переход. Видя, что хорошая погодаудержится, мы решили не заходить на мыс Серпа и Молота и от мыса Октябрьскоговзяли курс на юго-запад, прямо на нашу базу.

Прошли 90 километров и к полуночи 20 марта были уже дома: жмурились от яркогоэлектрического света в комнате, потягивались от тепла и рассказывали товарищамо наших приключениях.

Пролив, открытый нами и давшийся с таким трудом, назвали проливом КраснойАрмии. Пусть он носит ее имя, являющееся символом упорства, настойчивости,отваги и доблести. Мыс, привлекший нас своей красотой, замыкающий пролив ссеверо-востока, получил имя Климента Ефремовича Ворошилова.

 

Наши жертвы

 

После похода 7—20 марта и создания продовольственного депо на северо-восточномвыходе из пролива Красной Армии на севере мы стояли крепко. Намечавшийсямаршрут для выяснения простирания Земли к северу и западу и исследования всегосеверного района, таким образом, был обеспечен, тем более что в нашемнепосредственном тылу, на мысе Серпа и Молота, хранились большие запасысобачьего корма и продовольствия.

Теперь наступила очередь создать примерно такие же условия в центральной частиЗемли. Для осуществления этой задачи мы решили выдвинуть еще однопродовольственное депо на восточную сторону Земли. Значительно легче это былосделать на западном берегу Северной Земли, со стороны Карского моря, то естьследуя вдоль берега Земли к югу от мыса Серпа и Молота. В таком случае, примаршруте вокруг центральной части Северной Земли, мы вышли бы на депо уже впоследней четверти пути и нам не пришлось бы везти с собой все запасы. Этоимело большой смысл и вместе с тем значительно облегчало создание депо, так какнам не приходилось бы при этом варианте пересекать Землю.

Но этот путь мог поставить нас в будущем перед большим риском. Вторичноепересечение Земли в обратном направлении, с востока на запад, мы намеревалисьпри съемочных работах начать на широте залива Шокальского. Но наметить хотя быприблизительную точку выхода на сторону Карского моря не представлялосьвозможным. Направление пути при пересечении Земли на собаках целиком зависелоот рельефа местности. А каков этот рельеф и куда он мог вывести нас на западномберегу — предугадать было нельзя. Выйди мы далеко к югу или северу отпродовольственного депо, и тогда, даже при наличии продовольствия в этомрайоне, нам мог бы все равно угрожать голод.

Правда, по мере постепенного ознакомления с Землей -у нас все больше и большекрепло убеждение в том, что вместо отмеченного Гидрографической экспедицией накарте залива Шокальского в действительности мы найдем пролив. Но все же этобыло только предположение, и планировать место оборудования продовольственногодепо только на этом предположении было бы слишком неосмотрительно. Именно отправильного расположения этого продовольственного склада зависел не толькоуспех работы, но и сама наша жизнь.

Все это заставило нас остановиться на варианте заброски продовольствия навосточную сторону Земли, а самую точку закладки депо должна была определитьдоступность пути через Землю. Положительной стороной осуществления такоговарианта было и то, что мы впервые проникали во внутренние области страны,выявляли их доступность и вместе с этим перспективы намечаемого на веснумаршрута.

Перед новой большой поездкой надо было дать передышку собакам и хорошенькоподкормить их. Запасы мяса, как мы и рассчитывали осенью, к светлому времениначали истощаться и теперь пришли к концу. Мясной склад опустел и стоялоткрытым. После нашего возвращения с мыса Ворошилова мы вынуждены были дажедома кормить собак пеммиканом. Он был не столь питателен в сравнении с мясом, акроме того, как и прежде, мы по возможности старались экономить этотпортативный и удобный в походных условиях продукт для неизвестного будущего.

Надо было возобновить запасы свежего мяса. И мы решили несколько дней посвятитьохоте.

У острова Голомянного — крайнего западного в группе островов Седова, держалисьвскрытые льды. Здесь, на разводьях, мы надеялись увидеть нерп. А где естьнерпы, там должны бродить и медведи.

23 марта было чудесным солнечным днем. Мороз держался около 40°. Журавлевпогрузил на свои сани «Люрик» — маленькую фанерную лодочку, сделанную им зимой,мы с Урванцевым разместились на других санях и оставили базу. Через два часабыли уже на месте. Пристанище здесь имелось. Еще в начале зимы на западнойоконечности острова нами была установлена брезентовая охотничья палатка.

Море оказалось плотно закрытым льдом. Вдоль берега лежала узкая ровная полосаприпая. За ней шла полоса сильно торошенных льдов — последствия нажимныхветров. Некоторые торосы, особенно ближние к берегу, достигали высоты 8—9метров. Дальше в море, вплоть до горизонта, виден был слегка торошенный лед сперемычками из больших обломков ровных полей. Местами темнели небольшие участкипайды — молодого, еще не окрепшего льда.

Воды не было видно. На первый взгляд условия для охоты были малообещающими. Ностоило выйти на границу торосов, как можно было услышать потрескивание и пискльдин, трущихся друг о друга. Это означало, что лежащие перед нами льды былиразломаны и сейчас их сжимало только приливное течение. При отливе они должныбыли разойтись.

И действительно, когда мы терпеливо дождались отлива, льды на наших глазахначало разводить. Сначала появились узкие кривые щели, потом небольшие разводьяи, наконец, полынья до 400—500 метров шириной.

Сильный мороз, ясное небо и штиль дали нам возможность наблюдать интересноеявление. На наших глазах рождались облака. В то время как температура воздухабыла —40°, температура морской воды не достигала —2°. Теплая по сравнению своздухом вода начала испаряться. Словно огромную кастрюлю с горячей водойвынесли на мороз. Пары воды, попадая в холодный воздух, тут жеконденсировались, и над поверхностью полыньи собирался туман. Он быстро рос, искоро над полыньями поднялись огромные столбы. По контрасту с покрытыми снегомльдами и белесоватым зимним небом пары воды казались темными, почти бурыми инапоминали дым фабричных труб. Только на высоте 250—300 метров слабый потоквоздуха обрывал концы столбов, сматывал туман в клубки и в виде небольшихоблачков медленно уносил на юго-запад. Через два-три часа такие облака четкойшеренгой вытянулись до пределов видимости. А «фабрика» все еще продолжалаработать. Полынья дымилась и давала новое «сырье» для образования облаков.

Морская охота на этот раз выдалась не особенно удачная.

Тюленей было мало. Одна нерпа допустила неосторожность и высунула голову противЖуравлева. Через три минуты она уже была вытащена на лед. Следующую нерпу,убитую мною, течение затянуло под лед: Журавлев не успел подъехать на своемвертлявом «Люрике». После этого в продолжение целого часа зверь не появлялсянад водой.

Нам надоело «сидеть у моря и ждать погоды», да еще при 40-градусном морозе. Втакую погоду мы всегда предпочитали охотиться не выходя из палатки, сидя упримуса и попивая горячий чаек или даже лежа в спальном мешке. При этом, если янапоминал Журавлеву известную пословицу о том, что под лежачий камень вода нетечет, охотник, как правило, твердо отвечал:

— А все-таки просачивается!

Правда, для того чтобы «все-таки просачивалась», надо было провести кое-какиемероприятия. Обычно, ложась в спальные мешки, если в палатке была печурка, мыбросали в огонь хороший кусок звериного жира и спокойно засыпали. Ароматгорящего жира уносился ветром далеко во льды, там перехватывался медведем,притягивал его к лагерю, а наши собаки встречали гостя и подымали нас на охоту.

На этот раз был применен другой метод.

Я освежевал тушку нерпы, сняв с нее, как обычно, вместе со шкурой и толстыйслой сала. Журавлев в это время сходил к палатке и вернулся оттуда с упряжкойсобак. Шкуру нерпы привязали позади саней, перевернули сальной мездрой на снег,и упряжка, оставляя за собой кровавый след, понеслась вдоль кромки неподвижныхльдов. Через два часа Журавлев вернулся в лагерь. Мы поели и легли спать. Еслигде-либо поблизости бродил медведь, он должен был сам прийти к нам. Запахнерпичьего сала и крови привлечет его, как пчелу аромат цветов.

...Меня разбудил толчок в бок. Журавлев и Урванцев пригнувшись, с карабинами вруках, уже сидели перед выходом из палатки. Тявкали собаки. Их лай бываетдалеко не одинаков. Они по-разному лают — на человека, на сорвавшуюся с цепи исвободно разгуливающую собаку, на беспокойного, не дающего отдыхать соседа, накусок мяса, до которого не дает дотянуться цепь, и на зверя. Медведя онивстречают сначала нерешительным, но тревожным, раздельным и не громкимгавканьем, будто желая только обратить внимание хозяина и в то же время неиспугать зверя. Если медведь, не обращая на это внимания, подходит ближе, лайпереходит в более громкий, возбужденный и полный злобы.

Когда меня разбудили, лай собак был еще сдержанным. Выглянув наружу, я увидел,что по окровавленному следу идет крупный медведь. От нас его отделяло не более100—120 метров. На мой шепот: «Почему не стреляете?» — охотник уверенноответил: «Далеко мясо таскать. Пусть подойдет ближе».

Зверь приближался с опаской. Он уже заметил собак. Пройдя десять — пятнадцатьметров, он останавливался, поднимался на задние лапы, втягивал носом воздух,рассматривал лагерь и встревоженных собак. А они, не видя нас, по мереприближения зверя лаяли все тревожнее. Медведь останавливался внерешительности, но след от протащенной нерпичьей шкуры притягивал его, точномагнит.

Журавлев ждал. Ему все еще казалось, что «далеко будет таскать мясо», хотязверь подошел уже на 45—50 метров. В дело вмешался сорвавшийся с цепи Ошкуй. Вэтом увальне, как всегда, при виде медведя проснулась удаль. Вихрем он понессянавстречу зверю. Остальные собаки подняли оглушительный содом. Медведьостановился. Пора было стрелять. Первая же пуля уложила его наповал.

Скоро зверь был освежеван. Собаки проглотили огромные куски мяса и успокоились.Мы в ожидании, пока на сковороде поджарится свежина, баловались чаем иобсуждали характер и привычки медведей. Подзадоривая охотника, Урванцевговорил, что медведь все же подошел к нам случайно, а Журавлев убежденнодоказывал, что зверь далеко почувствовал запах нерпичьего сала, напал на следот шкуры и уже не мог от него оторваться. Оставив их обсуждать этот вопрос, явылез из палатки и тут увидел, что по следу к нашему лагерю идет второймедведь.

Наевшиеся собаки крепко спали. Тихий лагерь не вызывал у зверя никакихопасений. Он спокойно обнюхивал след, подходя к нам все ближе. Иногда дажебежал рысью — торопился, очевидно был очень голоден.

Мы, скрывшись за палаткой, ожидали гостя. Подойдя к шкуре освежеванногомедведя, он принялся сдирать с нее оставшееся сало. Журавлев торопливымвыстрелом только ранил его. Медведь бросился наутек. Еще несколько пуль, какобычно в таких случаях, просвистели мимо. Очень близко лежали торошенные льды.Добыча могла уйти. Спущенные собаки бросились вдогонку, но по дороге наткнулисьна тушу первого медведя и, должно быть, следуя поговорке «лучше синицу в руки,чем журавля в небе», занялись готовым мясом, тем более что этой «синицы» моглохватить на всю свору. Но и зверь повел себя необычно. Несмотря на рану, оностановился на границе торосов, за которыми его ждало верное спасение. И вдругбросился обратно. Добежав до собак, он с рычанием начал рассыпать затрещины;раскидал в разные стороны соперников и сам занялся мясом своего собрата. Собакиоправились от тумаков и перешли в контратаку. Дело принимало нежелательныйоборот. Голодный, рассвирепевший зверь мог искалечить наших собак.

Несколькими выстрелами мы прекратили эту борьбу. Зверь оказался крупным. Набезмене, лежавшем в палатке, мы частями взвесили тушу. Вес ее был околочетырехсот килограммов. Домой вернулись с санями, до отказа нагруженными мясоми двумя шкурами.

Мяса было достаточно, и можно бы спокойно заняться подготовкой к новому походу,не думая пока об охоте. Но совсем неожиданно мы убили третьего медведя, чему исами были не рады — достался он нам слишком дорогой ценой.

Случилось это через день после возвращения с Голомянного. Утром Вася Ходоввышел из домика и скоро вернулся с сообщением, что собаки вылезли из загородкии всей сворой держат в торосах медведя. Мы бросились на лай, доносившийся изльдов.

Собаки окружили небольшого медведя в ледяной яме между двумя торосами. Молодой,сильный зверь крутился как волчок. При его наскоках собакам некуда былоотступать в тесном проходе, тем более, что в яме собралась вся стая. Вместе сотъявленными медвежатниками на зверя наседали и те собаки, которые никогда неотличались охотничьим азартом, предпочитая охоте нарубленную медвежатину. Дажечетырехмесячные щенки неумело ввязались в дело, создавая еще большую тесноту исуматоху.

Медведь пользовался этим и наносил удар за ударом. К нашему приходу Козел ужепрыгал на трех лапах, а Гиена, скорчившись, скулила на гребне тороса. Увидевнас, стая с еще большим остервенением бросилась на зверя. С трудом я выбралмомент для выстрела. Раненый зверь, облепленный собаками, свалился в агонии.После следующего выстрела он окончательно затих. И тогда перед нами раскрыласьпечальная картина побоища.

Рядом с тушей медведя ползал с парализованным задом один из наших лучшихмедвежатников — Тяглый. Не имея сил встать на ноги, он все еще пыталсявцепиться во врага. А по другую сторону туши лежал с разбитым черепом мойМишка. Не то разрывная пуля моего карабина, прошедшая сквозь зверя, не то лапамедведя прервали жизнь лучшего передовика в упряжке.

Тяглому зверь нанес тяжелое повреждение, и собака не могла подняться. Когдаоторвали собаку от убитого медведя и взяли на руки, чтобы отнести домой, у неечто-то хрустнуло в спине, и только после этого пес, хотя и с трудом, началвставать на ноги. Гиене медведь распорол бок, а Козлу прокусил лапу. В общемтри собаки на какой-то срок вышли из строя, а Мишка погиб безвозвратно.

Собаки были нашими верными помощниками и друзьями. Мы знали их индивидуальныеособенности, характеры, наклонности и привычки, умели различать их настроения.Поощряли трудолюбивых, наказывали лодырей. Каждый из нас наедине дажеразговаривал с ними, а они отвечали умным, понимающим взглядом. Часто на ихдолю выпадала очень тяжелая работа; но в таких случаях и самим нам едва ли былолегче. Мы делили с ними тяготы пути, работали бок о бок, а на стоянках лаской изаботой старались вознаградить их за лишения. Порою исключительная обстановкавынуждала нас быть суровыми с ними. Но вообще-то мы берегли их и ценили, амногих из них по-настоящему любили и болели душой при несчастьях с ними, а темболее при их гибели. А гибли, как правило, лучшие, наиболее активные ипреданные нам.

Первую собаку мы потеряли еще осенью, вскоре после ухода «Седова». Мы еще малознали ее и не успели по-настоящему оценить. Надо полагать, что это был наиболееазартный пес. Он вместе с другими умчался за медведем на плавучие льды, да таки не вернулся.

Новый чувствительный удар постиг нас в середине полярной ночи. Как-то с улицыдонесся лай собак. Выскочивший из домика Журавлев увидел в десяти метрах отдверей ворочающуюся в темноте кучу. Сквозь лай собак послышался рев медведя.После трех выстрелов схватка кончилась. Подходя к добыче, охотник обо что-тоспоткнулся. Нагнувшись, он нащупал под ногами пораженную собаку. Это был Рябчик— один из наших лучших работников. По другую сторону зверя лежал мертвый Полюс.Все три пули попали в медведя, но одна из них в темноте по пути прошилаРябчика, а вторая прошла через зверя и прихватила Полюса.

На исходе полярной ночи неизвестная болезнь погубила нашего любимца Варнака; ав последнем походе погиб в лямке прекрасный пес из упряжки Журавлева.

Теперь прибавилась новая жертва — Мишка.

Каждый день, отмеченный гибелью собаки, был для нас черным днем. Помимо того,что по-настоящему было жалко четвероногих друзей, гибель каждого из них делалавсе напряженнее нашу работу. Но на войне — как на войне. Без жертв необойдешься. А наша работа была почти беспрерывной войной за Северную Землю,борьбой с полярной природой. Надо было смотреть вперед. Готовиться к новымпереходам и новым боям.

В день гибели Мишки я начал тренировать в качестве передовика Юлая. Тренировкатеперь была значительно облегчена. Все собаки хорошо втянулись в работу, а Юлайпоследнее время ходил рядом с Мишкой и уже кое-что понимал. Облегчалотренировку и то, что в конце полярной ночи я перешел на веерную упряжку, вкоторой вожжа во многом помогает сообразительности передовика.

 

Залив Сталина

 

2 апреля мы снова могли выйти в поход. У меня уже был новый передовик. ГибельМишки и ранение медведем еще трех собак- заметно ослабили наши упряжки. Однаконагрузка оставалась прежней, На каждых санях лежало по триста килограммовчистого груза.

Покинув базу, мы пересекли центральный остров в группе островов Седова и наэтот раз без захода на мыс Серпа и Молота взяли курс прямо на восток.Затвердевшие снежные поля были присыпаны пылевидной порошей. Груженые сани шлипо ней тяжело. Мы медленно продвигались вперед, пока собаки не отказалисьработать. Все же за день осилили 32 километра. Лагерем встали около полуночи.

День был ясный, с сильной рефракцией. Приподнятые миражем льды плавали ввоздухе. Белые стены, башни, какие-то волшебные дворцы то и дело возникали,росли и исчезали на горизонте.

Днем температура держалась около —30°, к вечеру мороз покрепчал и достиг —35°.В тихую ясную погоду, какая была в этот день, такой мороз не страшен. Он толькободрит, заставляет энергичнее обычного двигаться и во время пути здоровому,сильному человеку, пожалуй, доставляет только удовольствие. Менее приятен морозна стоянке и особенно во время сна. Даже в теплом спальном мешке холодчувствителен и не дает как следует отдохнуть. Поэтому в тот день мы не спешилизалезать в спальные мешки.

Да и ночь была хороша. Ясная, тихая, светлая, совсем не похожая на прежниетемные и непроглядные, еще так недавно царившие над Арктикой. День теперь оченьбыстро прибавлялся. В полночь солнце было где-то совсем недалеко за горизонтом.Его близость была заметна по очень слабым ночным сумеркам, напоминавшим белыеленинградские ночи с их удивительно мягким освещением.

Мы долго сидели около палатки, обо многом говорили — о том, что нами сделано ичто еще предстоит сделать; мечтали о поездке в будущем на теплый зеленый юг иодновременно о том, чтобы сейчас подольше продержались 30-градусный мороз итихая ясная погода. Ясное небо и сильный мороз были очень нужны нам: в метеляхи туманах найти путь через Землю было бы нелегко.

Карта Северной Земли все еще оставалась однобокой. На ней, как и раньше,частично сплошной линией, частично пунктиром были обозначены лишь южные ивосточные берега. На западе появилась непрерывная линия только на небольшомучастке, заснятом нами в минувшем октябре. Правда, мы уже немало знали о Земле.Нам стал известен пролив Красной Армии, неизвестный остров, лежащий к северу отнего, и острова Седова. Но они еще не были положены на карту. Поэтому весьпредстоящий нам путь от Карского моря до моря Лаптевых представлял собой белоепятно. Мы не знали, с чем встретимся на этом пути; а чтобы знать, куда он насвыведет на восточной стороне Земли, должны были идти со съемкой. И для поисковпроходимого пути через Землю и для съемки нужна была хорошая погода и хотя бысносная видимость. А хорошая погода здесь неотделима от крепкого мороза.Поэтому-то рядом с мечтой о далеком юге у нас естественно и легко возникложелание, чтобы завтра мороз был не меньше 30°.

Следующий день полностью оправдал наши надежды — воздух был морозным, небоголубым. Только на вершинах видневшихся впереди гор время от времени собираласьбелая мгла — не то туман, не то метель. С северо-востока тянул почти незаметныйветерок.

В течение всего перехода мы держали курс на одну из приметных североземельскихвершин. Она была крайней к югу в цепи невысоких гор, заканчивающихся на северехорошо видимым мысом Серпа и Молота. Южнее этой гряды, вслед за широкойвпадиной, виднелся впервые замеченный нами новый большой ледниковый купол.Примерно на середине перехода в глубине Земли почти на нашем курсе вырисоваласьеще одна столовая возвышенность. Стало ясно, что выбранное нами направлениеоказалось удачным. По широкой долине, между цепью столовых гор на севере иледниковым щитом на юге, нам был обеспечен доступный путь к внутренним областямЗемли минимально на 50-^ 60 километров.

На половине перехода миновали район нашей прошлогодней осенней съемки. От вехи,поставленной в ее конечной точке, я начал новую съемку и предполагал, чтодальше мы пойдем уже по самой Земле. В действительности картина оказалась иной.Осенью, проходя здесь в густом тумане, мы видели только береговую черту ипредполагали, что далее к востоку и юго-востоку Земля лежит сплошным массивом.Теперь выяснилось, что берег в этом месте образует узкий полуостров, за которымлежит большая бухта, а далее врезается в берег широкий залив. Только на 60-мкилометре мы вышли на западный берег этого залива и здесь остановились лагерем.

Перед концом пути температура упала до —35°. Начавшийся резкий встречный ветерподнимал поземку и жег лицо. Но на этот раз он не вызывал обычных и заслуженныхв таких случаях нареканий. Переход был удачным — ознаменовался открытием новогозалива. Назвали его заливом Сталина [ныне — Залив панфиловцев — ред.].

Мы начали наш новый тяжелый переход.

Ветер усиливался. Мороз обжигал точно пламя. Палатку обложили снежнымикирпичами. Собак тоже защитили снежной стенкой, и они скоро успокоились. Нашлагерь погрузился в тишину. Ее нарушали только посвистывание ветра да шорохпереносимого им снега.

Утром 4 апреля распрощались с заливом Сталина и с Карским морем. Где-то впередилежало море Лаптевых. Началось первое пересечение Земли.

Какова-то она в центральной части? Что мы там увидим? Найдем ли доступный путь?Эти вопросы мы постоянно задавали себе.

Сначала наш путь шел на восток-северо-восток. К югу лежал ледниковый щит, а ксеверу толпились столовые горы. Они имели характерную форму сильно вытянутойтрапеции с ровной плоской вершиной. Их высота на глаз не превышала 300—350метров, и если бы не крутые склоны, резко очерчивающие отдельные вершины, ихвернее было бы назвать возвышенностями.

Между горами на севере и ледниковым щитом на юге отлого поднималась к востокуширокая долина. Вдоль нее, ближе к гряде столовых гор, на запад стекала речка.Она промыла глубокое русло с крутым, часто отвесным правым берегом и отлогимлевым. Во время короткого полярного лета речка, по-видимому, превращается вглубокий и бурный поток, а к концу лета, с прекращением таяния, почтипересыхает. Сейчас в ее русле лед был виден только местами, и то на небольшихучастках. Из-под рыхлого снежного покрова, иногда на большом протяжении,обнажались глыбы красноцветных песчаников.

Рельеф местности подсказывал направление нашего пути. Долина облегчалапроникновение в центральную часть Земли. Шаг за шагом, идя правым берегом речкии преодолевая подъем, мы продвигались на восток.

Путь был тяжелым. Глубина снежного покрова редко достигала 10 сантиметров.Сверху его покрывала тонкая ледяная корка, а под ней снег лежал мягким пухом.

Собаки старались ступать как можно осторожнее, но это нисколько им не помогало.Ледяная корка проламывалась, ее острые, как стекло, края ранили собакам лапы.Скоро начали показываться капли крови. А некоторые собаки стали прихрамывать.

Полозья саней в тонком слое рыхлого снега то и дело попадали на отдельныекамни; тогда упряжка, точно по команде, останавливалась и без помощи человекауже не могла сдвинуться с места. Но другого пути в глубь Земли у нас не было.Мы работали вместе с собаками и, несмотря на сильный мороз, обливались потом.

Дальше стало еще хуже. По мере продвижения в глубь Земли снежный покровуменьшался. Начали попадаться участки, почти полностью оголенные от снега.Здесь собаки не в состоянии были тащить тяжело груженные сани. Работу за нихвыполняли мы. Когда полозья выходили на снег, псы, радостно повизгивая,подхватывали сани, быстро пробегали заснеженное место и, попав на обнаженнуюземлю, останавливались, поворачивали морды и мотали хвостами, будто призываянас тоже взяться за работу. И мы брались за постромки до следующей полосыснега.

Как бы то ни было, мы шли вперед. Одометр уже отсчитал 17 километров. Каждыйновый километр приближал нас к центральной части Земли, и мы не собиралисьостанавливаться. Но погода рассудила за нас.

На 18-м километре совершенно неожиданно на смену полному штилю поднялсявстречный ветер. Он, как лавина, свалился с возвышенности и сразу ударил стакой силой, что мы еле могли удержаться на ногах.

Картина даже для нас была непривычная. Ветер ревел, рвал и метал, а метели небыло. Ледяная корка, покрывавшая снег, не давала поднять снежную пыль. Словносердясь на эту помеху, ветер свирепел с каждой минутой. Двигаться против негоне было никакой возможности. Наш караван вынужден был остановиться. И тут мыувидели, что ветер все-таки добился своего. Он сдирал ледяную корку. Тонкиеледяные пластинки, величиной в ладонь и больше, как невиданные бабочки, началифантастический танец в воздухе. Ветер мял их, крошил, превращал в целые роимелких осколков и с ревом гнал дальше. В лучах низкого солнца неисчислимыемелкие льдинки то окрашивались в розовый цвет, то казались оранжево-красными,то высоко взвивались вверх, то массой падали вниз.

Вскоре ветер поднял обнажившийся снег, и снежная пыль закрыла небо и солнце.Колючие иглы жалили лицо. Опушка мехового капюшона превратилась в ледяноекольцо.

Мы повернули упряжки к речке и вместе с ветром в снежном вихре скатились подоткос. Здесь поток воздуха, зажатый крутыми берегами, мчался еще неудержимее.Снег несло сплошной стеной. Казалось, что не ветер гонит снег, а наоборот,снег, мчащийся в узком русле речки, как поршень в цилиндре, с невероятной силойвыжимает из ущелья воздух. Останавливаться было нельзя. Не прошло бы и часа,как наш лагерь был бы похоронен под снегом. Надо было найти резкий выступберега. Под ним мы могли бы укрыться от метели.

Через полчаса мучительного пути впереди вырисовался утес. Он-то нам и былнужен. Выбрались к его западному обрыву и сразу попали точно в другой мир.Рядом, в нескольких десятках метров, бушевала страшная метель, а здесь стоялапочти полная тишина. Только иногда сюда забрасывало вихрем снежную пыль, и онамедленно оседала вниз. О лучшем месте для лагеря нельзя было и мечтать. Метельбольше не беспокоила нас, а вой ветра только вносил разнообразие. Собаки,отпущенные на волю, быстро нашли под обрывом уютные уголки и успокоились. Мы неспеша раскинули палатку.

Ночью ветер начал было стихать. Просыпаясь, мы слышали, как он пел свою песнюуже на низких нотах, а временами слабел настолько, что звуки переходили вшуршание, напоминавшее шорох осенних листьев. Успокоенные мыслью, что метелькончается и с утра можно будет продолжить путь, мы засыпали, кутаясь в меха. Ноперед утром метель разгулялась с новой силой. Ветер опять со свистом и визгомпонесся над нашим утесом. Пришлось остаться на месте. Около полудня ветеротклонился к югу, потом к юго-западу и, наконец, обрушился на наш лагерь. Нестало тишины и уюта и под нашим спасительным обрывом. Сначала мы вынуждены былизакрепить колья палатки и потуже натянуть парусину, а потом выложить снежнуюстену. 25-градусный мороз при таком ветре пробирал до костей. Но в палатке, заснежной стеной, мы его почти не чувствовали. Некоторые собаки дали занести себяснегом и не вылезали из своих нор.

Другие, повизгивая, искали новых мест и скоро тоже успокаивались под защитойснежной стены.

Я вычертил пройденный путь. Журавлев внимательно следил за тем, как яоткладывал на бумаге азимуты, наносил отрезки пути, обозначал русло речки изарисовывал прилегающие горы. Он узнавал на планшете отдельные участки и былнеобычайно доволен этим. Когда, поставив последнюю точку, я показалместонахождение нашего лагеря, охотник задумчиво проговорил:

— Эх, если бы я умел делать съемку! Какую карту Новой Земли составил бы!Сколько лет колесил по ней, а путь остался только в голове. Помню горы, речки иледники, которых, пожалуй, не найдешь ни на одной карте.

Я стал говорить о том, что его работа в нашей экспедиции так же ценна, как итруд топографа. Вот мы колесим по ледяным просторам Северной Земли, боремся сморозами и метелями и прокладываем след саней там, где никогда еще не ступалчеловек. Все это вольется каплей в сокровищницу культуры нашей страны, будетсодействовать ее росту и славе. И он, Журавлев, вложил в это дело свою немалуюдолю. Сергей слушал и оживлялся. В нем обострилось сознание общественнойценности его работы в экспедиции.

Перед вечером метель уменьшилась. Мы выбрались на высокий берег, набрали камнейи сложили гурий[12], а подним из мелких камешков выложили надпись: «У. и Ж. 1931 г.».

К утру 6 апреля метель окончательно улеглась. Термометр показывал —27°. Морозсдабривался легким восточным ветром. Метель почти начисто подмела снег иобнажила большие участки берегов речки. Зато в самое русло ее намело многоснега. Истертый в пыль, спрессованный силой ветра и смерзшийся, он лежалплотной, сплошной массой и представлял идеальный путь.

Случилось то, что представляет обычное явление в Арктике. Здесь частодостаточно одних суток, чтобы условия пути изменились неузнаваемо. Вчера мывынуждены были идти тяжелым путем по берегу речки и даже не рисковалиспуститься в ее русло, заваленное глубокими и рыхлыми сугробами. Теперь здесьбыла чудесная дорога. Мы без труда прошли 8 километров к востоку и почтивплотную приблизились к подошве столовой горы, которую впервые увидели три дняназад. Оставили собак и поднялись на плоскую вершину. Анероид показал 345метров высоты. По всем признакам, мы приблизились вплотную к водоразделу.

К югу лежал все тот же ледниковый щит. На юго-восток и восток тянулась широкаяравнина, прерывавшаяся несколькими куполообразными вершинами. Определитьдоступность пути в этом направлении не представлялось возможным. Полоса туманазакрывала даль.

Интересная, возбуждающая любопытство картина открывалась на северо-востоке. Вэтом направлении, над пеленой тумана, скрывавшего плоскогорье, были видныкакие-то высокие острые пики. К югу они переходили в возвышенности с мягкимиочертаниями, а к северу обрывались крутой стеной. Очертаниями они нескольконапоминали открытый нами мыс Ворошилова. А это позволяло предполагать, что онирасположены на берегу моря.

На карте в этом направлении, на восточном берегу Земли, лежал мыс Берга. Но нио каких скалах в районе этого мыса в описаниях участников Гидрографическойэкспедиции даже не упоминалось. Кроме того, от нашего местонахождения до мысаБерга по прямой линии должно было быть не менее 80 километров, а до этих скалвряд ли могло набраться более 40. Если нас не обманывали очертания скал, могнапроситься предположительный вывод: море здесь должно глубоко врезаться вмассив земли, и тот небольшой заливчик, который на прежней карте значится поднаименованием фиорда Матусевича, в действительности простирается гораздо дальшена запад.

Решили идти к этим пикам. Близость загадочных скал, предположение найти околоних желанный морской лед и надежда, что на берегах глубокого морского заливаможно обнаружить какую-нибудь долину или речку, впадающую в этот залив, удобныедля передвижения, окончательно укрепили нас в своем решении.

Я взял азимут на скалы. Их острые вершины скрылись точно видение, едва я успелзасечь их. Ветер стих. Молочно-белая пелена тумана быстро сгущалась, укутывалаперевал. Пока мы спускались к собакам, туман залил всю окрестность.

Некоторое расстояние мы все еще шли по руслу речки, пока оно не разделилось нанесколько мелких ручьев и не исчезло. Теперь мы вышли на плато.

Ориентироваться и выдерживать взятый курс в густом молочном тумане сталотрудно. Впереди пошел Журавлев, я следовал сзади на таком расстоянии, чтобытолько не потерять его в тумане из виду, и старался не потерять след переднихсаней. Заметив, что дорожка от полозьев начинает изгибаться, я выправлялтоварища и снова все свое внимание отдавал наблюдению за следом. Время отвремени мы останавливались и проверяли курс по компасу. Вез такихпредосторожностей, не видя в тумане абсолютно никаких ориентиров, можно вдовольнаездиться по кругу и не заметить этого, пока не попадешь на свой собственныйслед.

Плато казалось ровным. Плотный снежный покров делал его поверхность совсемпохожей на гигантский стол, покрытый белейшей скатертью. Ни уклона, ни подъема.Даже ручьи не попадались. Действительность, конечно, была иной. Перед этим сгоры мы видели, что равнина слегка всхолмлена. Но сейчас все нивелировал туман.Вероятно, были вокруг и холмы и ручьи, но мы ничего этого не видели. Туманокружал нас плотной стеной. Журавлев, обманутый кажущейся ровностью пути,решил, что мы идем по озеру. Он остановился, взял лопату и начал копать снег внадежде найти под ним лед. Но там по-прежнему были буро-красные суглинки. Времятянулось медленно. Напряженное старание не сбиться с курса сильно утомляло.

Только на 21-м километре перехода по убыстряющемуся скольжению саней мы поняли,что вышли на заметно крутой склон. Уже спускались полуночные сумерки. Туманстал совершенно непроглядным. Чтобы не свалиться с какого-нибудь обрыва, решилиостановиться.

Утром следующего дня увидели, насколько благоразумной и своевременной была нашаостановка. Туман исчез. Низкая облачность закрывала весь небосвод, но видимостьбыла хорошей. Слева, на расстоянии около километра от лагеря, виднелась речка.Несколько далее к востоку она пересекала наш курс. Замеченный нами накануневечером уклон вел в ее долину, достигавшую 80—90 метров глубины по отношению кплато. Самое русло речки в районе лагеря и выше по течению представляло узкующель 5—8-метровой ширины с отвесными берегами высотой в 25—30 метров. Дальше навосток можно было видеть, что русло речки несколько расширялось, но зато ещеглубже врезалось в свое ложе. Здесь обрывы достигали уже 45—50 метров.Продолжая путь в сумерках и сплошном тумане, мы легко могли не заметить обрываи свалиться вниз.

Река текла на восток и должна была стать нашей путеводной нитью к морюЛаптевых. Надо было попасть в ее русло, чтобы оно вывело нас на восточнуюсторону Земли.

Обследование показало, что сделать это вблизи нашего лагеря совершенноневозможно. Сплошь скалистый берег с многочисленными снежными наддувами делалспуск в русло речки недоступным. А если бы мы здесь все же сумели спуститься,только затруднили бы себе путь. Ясно, что в узкую извилистую щель русла непроникал никакой ветер, пласт снега там оставался неутрамбованным. Во времяметелей, несущихся поверх ущелья, снег спокойно оседал на его дно. Все оно былозавалено пушистым белым слоем. Камень, брошенный сверху, погружался легко,словно в воду. Местами из-под снега выступали огромные валуны, полностьюпреграждавшие дно каньона и образующие водопады до 4—5 метров высотой. Руслобыло здесь не только недоступным, но и непроходимым. Путь надо было искатьдальше к востоку, где речка расширялась. Необходимо было найти какой-нибудьбоковой приток с отлогим берегом или подходящий склон, чтобы спуститься вниз.

Около двух часов мы шли и тщетно искали такой спуск. Казалось, что его так и небудет. Сплошная скальная стена тянулась на всем протяжении. Речка была словноврезана ножом. Точно назло, на противоположном берегу мы часто видели удобныесклоны. Местность там выглядела странно. Насколько хватал взгляд, все былоусеяно мелкими, лишенными снежного покрова холмиками, напоминавшими большиемуравейники. Они были сложены из какой-то темной, почти черной породы.

Наконец, мы нашли небольшой поток, впадающий в речку с южной стороны. Онразрезал береговую скалу. Выносы потока и продукты разрушения самой скалыобразовывали конусообразную осыпь высотой в 40—45 метров, с углом падения до45°. В нижнем конце конуса лежал почти метровый, по всем признакам снежныйуступ. Русло речки достигало здесь 80—90 метров ширины, было ровным, обещаяудобный путь.

Но было очевидно, что удержать сани в 400 килограммов весом при спуске потакому крутому склону — дело почти невыполнимое. Особенно страшил нижний уступ.Перед ним надо было до отказа затормозить сани, иначе они могли налететь насобак и перекалечить их. И все же выбора не было.

Чтобы уменьшить скольжение, мы один полоз на каждых санях обмотали собачьимицепями. В остальном надеялись только на прочность тормозов да на собственныесилы, ловкость и умение управлять собаками. Немного помочь нам должен был иснег, покрывавший склон толстым и плотным слоем.

Спуск был головокружительным. В вихре поднятого снега, со всей силой налегая натормоза, мы понеслись вниз...

 

Первое пересечение Земли

 

У меня все сошло благополучно. Перед уступом удалось несколько затормозить бегсаней. Собаки, вовремя подстегнутые криком, мгновенно проскочили вперед и вмомент прыжка саней с уступа были одернуты вожжой в сторону.

Хуже получилось у Журавлева. На его беду посредине склона под тормоз попалскрытый снегом камень. Сильный удар передался на бедро. Снег показалсяогненным, рассказывал потом Журавлев.

Несмотря на страшную боль, он не выпустил из рук тормоза, но удержать сани ужене мог и лишь в последний момент также успел одернуть собак в сторону отнесущегося воза. Сани, как с трамплина, низверглись с уступа и, увлекая засобой собак, свалились набок. Ездок благополучно упал на спину.

— Всякое видел, а вот летающих собак увидел впервые,— изрек охотник, поднимаясьи морщась от боли.

Охотник шутил — значит, все сошло благополучно. У меня отлегло от сердца. Повсегдашней привычке Журавлев прикрыл шуткой смущение, чтобы не выдать своеущемленное самолюбие профессионального охотника и ездока на собаках. Тольковечером, сидя в палатке, мы признались друг ДРУГУ, что перед спуском в речку уобоих было желание отпрячь собак и скатиться на санях, как это делают ребятишкипри катании с гор, или просто спустить сани на веревках. Эта мысль осталасьневысказанной ни тем, ни другим. Почему промолчали, каждому было понятно.Помешало самолюбие, нежелание уступить перед опасностью.

Речка повела нас на северо-восток. По своему характеру она не отличалась оттой, по которой мы поднимались на водораздел. По существу это был хотя изначительно мощнее, но такой же сезонный горный поток, бурный в период таянияснега, мелеющий по мере исчезновения снежных запасов и, наконец, к осенипересыхающий или превращающийся в небольшой ручей.

Необычайно интересными были обрывы берегов. Спокойное залегание красноцветныхпесчаников, характерных для западной части Земли, кончилось. Их заменилиизвестняки и другие породы. Причудливые складки образовывали необычайноэффектные скалы. Рядом с ними лежало беспорядочное месиво, где отличить однупороду от другой было почти невозможно. Здесь складки были раздроблены, а самыепороды искромсаны и перетерты. Все это говорило о каких-то мощных геологическихпроцессах, некогда протекавших здесь. Для нашего геолога мы нашли интересныеместа. Николай Николаевич будет доволен, когда в будущем мы приведем его сюда.

Русло речки, постепенно расширяясь, достигло 100 метров. Снег лежал плотнымслоем. Путь был хорош, и мы, довольные, шли вперед, любуясь редкостными посложению скалами. Но вдруг русло, приняв справа большой приток, сузилось сразудо 20 метров, а скалистые берега поднялись еще выше.

Мы невольно остановились перед этими мрачными воротами. Темная, почти черная80-метровая скала нависла над ущельем. Наверху с нее свешивался многометровыйснежный козырек. Как затаившийся, готовый к прыжку огромный хищник, скалаохраняла вход в ущелье. Казалось, что многие тысячелетия она поджидала жертву икаждое мгновение была готова сбросить сотни тысяч тонн камня и тысячи тоннснега на первого смельчака, попытавшегося проникнуть в глубь дикого прохода.Мертвая тишина, царившая вокруг, еще больше усиливала тягостное впечатление.

Решили сделать разведку. Стали лагерем, освободили одни сани и, оставивполовину собак на месте, на пустых санях нырнули под нависшую скалу.

Мрачный каменный коридор тянулся почти шесть километров. Местами стены егонемного понижались, русло расширялось, но потом стены вновь росли ввысь,достигая 100 метров, и угрожающе сближались. Самое неприятное впечатлениевызывали висевшие над головой огромные снежные надувы. Несколько из них не такдавно обрушились и теперь лежали беспорядочными глыбами на дне ущелья. Глядя надругие надувы, можно было только удивляться, как они еще до сих порудерживаются. Под некоторыми из них мы не решались проскочить с ходу.Останавливались, стреляли из карабина, чтобы вызвать воздушную волну. Когдазамолкал гул выстрелов, повторяемый эхом, и снова воцарялась тишина, гналисобак дальше.

Обследовав ущелье, мы убедились в его проходимости, хотя и с опасностью дляжизни. Но те или иные опасности мы встречали в каждой своей поездке и как бысжились с ними. Здесь, в ущелье, возможность попасть под снежный обвал и бытьзаживо похороненным была очень наглядной. Однако уклониться было нельзя.

Назавтра, 8 апреля, весь день стояла пасмурная погода, а вечером надвинулсятуман. За день прошли 34 километра. Первые шесть шли по ущелью. Накануне онобыло тщательно осмотрено. Путь как будто знаком. И все же, надо признаться, мыпо-настоящему боялись. Опасность была новая, непривычная и особенная. Мы немогли уклониться от нее, и в то же время у нас не было никаких средств дляборьбы с ней. Единственно, что мы могли сделать,— это по возможности быстрееминовать грозные места. На всякий случай шли на расстоянии 250—300 метров другот друга, чтобы одновременно не попасть под обвал. Снежные козырьки в тысячитонн, висевшие над головой, как бы гипнотизировали. Когда они свалятся вниз?Через час, через одну минуту или продержатся еще месяцы? Случись самаяневероятная вещь — повстречайся нам здесь человек, и то, вероятно, мы бысказали:

— Давай минуем это место, а потом уже будем знакомиться.

В середине ущелья, в самом узком месте, увидели картину, которая никак не моглаизменить к лучшему нашего настроения. Громадный кусок снежного козырькапротяжением свыше ста метров, который еще накануне свисал с выдвинувшейся скалы(мы это видели вчера своими глазами!), прошедшей ночью свалился вниз. Сплошнойчетырехметровый сугроб из огромных глыб крепко смерзшегося снега перегородилущелье и похоронил наш вчерашний след. «Наш час еще не наступил»,— невольнодумали мы, глядя на обвал. Смешались радость и страх. Радовались мы тому, чтообвал произошел несколькими часами раньше, а боялись таких же снежных надувоввпереди. Пропустят или похоронят?.. Перебравшись через завал, погнали собакдальше. В одном месте, где козырек особенно угрожающе обвис, мы, как инакануне, не решились проскочить с ходу. Остановили собак и, не доходя доопасного участка, выпустили по обойме патронов. Сотрясение воздуха не вызвалообвала. Это вселило в нас некоторую уверенность, что громада, висевшая наднами, достаточно прочна. Вновь пустились в путь. Взгляды невольно тянулисьвверх, словно они могли подпереть тысячетонную массу.

Наконец, ущелье осталось позади. Река, вырвавшаяся из каменных тисков, тожеточно обрадовалась простору. Она залила долину и образовала озеро. По ровномульду, почти не меняя курса, покатили на северо-восток.

Только перед концом перехода нам стала ясна причина образования озера. Долинусначала перегородила гряда небольших островков — по форме ярко выраженных«бараньих лбов», обращенных крутой стороной к северо-востоку. Тут же заостровками с северной стороны долины сползал широкий язык ледника. Онперегородил долину и русло речки.

На 26-м километре пути, на границе ледника, я остановился, чтобы взятьочередной азимут, и тут же услышал потрескивание льда. Скоро оно повторилось иперешло в замирающий скрип, потом в тоненький звук, который напоминал пискудаляющегося комара. Это характерные звуки для поднимающегося или опускающегосяльда вблизи берега под влиянием приливно-отливной волны. Ошибиться невозможно.Значит, лед на плаву! Значит, мы достигли моря! Бросились искатьприливно-отливную трещину и тут же обнаружили ее. Сомнений быть не могло: мывышли к глубокому морскому заливу — по всем признакам, попали в вершину фиордаМатусевича. Он почти в три раза глубже врезается в землю, чем показано на картеГидрографической экспедиции. Островерхие пики, замеченные нами с водораздела,не обманули. Они действительно оказались на берегу моря. Теперь до нихоставалось лишь несколько километров, Они сплошной стеной стояли впереди, точновырастая из ледяных волн глетчера.

Дальше путь шел по узкому коридору, между крутым берегом и ледником,заполнившим весь залив. Поверхность ледника была изборождена высокими ледянымивалами, а порой широкими трещинами. Узкие трещины скрывались под снегом. Мыпредпочли идти коридором вдоль берега. Его, очевидно, промыли летние воды,спадавшие с южного берега залива.

Чем дальше мы шли, тем коридор становился уже и скоро стал похож на щель, однастена которой была сложена из льда, а другая из камня. Слева — голубой лед,справа — зеленый камень. Берег быстро повышался и, наконец, перешел в скалы.Большинство их почти отвесно вздымалось над морем на сотни метров.

Процессы эрозии создали между отдельными пиками расселины и проходы, а настенах скал — тысячи выступов, карнизов и ниш. Отдельные скалы напоминалисильно увеличенные индийские храмы. Слагающие их горные породы во многих местахпоросли оранжево-красными лишайниками. На фоне белого снега и голубых изломовльда скалы выглядели необычайно живописно.

Во многих местах коридор был завален камнями. Кое-где они уже вмерзли в лед —значит, лежат здесь давно, а некоторые возвышаются на снегу — эти оторвались отскал совсем недавно. Как ни странно, мы спокойно, шаг за шагом пробиралисьвперед, прижимаясь вплотную к скалам. Опасность попасть под обвал совсем нетревожила нас. Все же это были скалы, а не снежные надувы. Несмотря на следынедавних обвалов, мы, по установившейся привычке, воспринимали скалы как символустойчивости и прочности. А по существу опасность была не меньше и обвалыкаменных глыб с выветрившихся скал не менее возможны, чем обвалы снежных масс.

Тут же нас ждал интересный и радостный сюрприз. Время от времени мы слышалипосвистывание, напоминавшее свист чистиков. Было еще только 8 апреля, и мы неожидали на такой широте встретить птиц. Вначале, слушая посвистывание, яполагал, что это мой спутник бодрит своих собак, а он в свою очередь то жесамое думал обо мне. Из заблуждения вывели собаки. Услышав новые звуки, ониповеселели, несколько раз без понуканий пускались в галоп, потом начализадирать головы и зорко следить за скалами. Я остановил упряжку. Свист слышалсясо стороны скал. Все еще не веря в возможность встретить птиц, я выстрелил изкарабина. В тот же момент с ближайшей скалы сорвалось штук пятнадцать чистиков.Стайка в стремительном полете закружилась над нами. С соседнего обрываподнялась вторая такая же стайка. Потом откуда-то взялись несколько суетливых,как воробьи, люриков. И, наконец, высоко над одной из вершин медленно проплылбургомистр.

Появление птиц сильно взбудоражило нас, словно мы встретились со стариннымидрузьями. Птицы были вестниками юга. Их прилет говорил о приближающемся концеполярной зимы.

Удивляло только, что они так рано явились сюда. Правда, по календарю шел второймесяц весны, но разве можно здесь жить по календарю? Не только птицы, но ичеловек не проживет по нему в этой стране. Таяние снега начнется не ранее какчерез два — два с половиной месяца. Только после этого появятся забереги,промоины и полыньи в морском льду. Там птицы найдут себе пищу. Чем же онипитаются сейчас? Должно быть, где-то сравнительно недалеко есть вскрытыеморские льды с достаточным количеством разводьев.

Внимательно оглядев скалу, я убедился, что птицы здесь не случайные гости. Накарнизах скалы было много старого птичьего помета. Летом здесь, без сомнения,размещается оживленный птичий базар. Сейчас сюда прибыл только немногочисленныйпередовой отряд разведчиков.

Наличия птичьих базаров на Северной Земле, кажется, никто не предполагал.Участники Гидрографической экспедиции упоминали только о какой-то однойнеизвестной чайке. Мы минувшей осенью тоже видели птиц, но они могли бытьпролетными. Теперь можно было считать установленным, что на Северной Земле естьптичьи базары и гнездовья.

Скалы, где впервые были замечены птицы, мы начали называть Базарными.

Дальше несколько километров пробирались между скалами и ледником, пока берег неповернул круто к югу, а залив, начиная с этого места, сильно расширился. Напротивоположном, северном берегу громоздились такие же высокие скалы. Хотя деньподходил к концу, мы решили осмотреть их. Выбрали подходящую дорогу и безприключений пересекли ледник.

Здесь скалы были сложены теми же горными породами, но, обращенные обрывами кюгу и юго-востоку, они еще больше поросли оранжево-красными лишайниками.Кое-где этот нарост сплошь покрывал обрывы скал. Скалы казались ярко-красными иеще более эффектными рядом с каскадами льда, спадавшими с висячих ледниковыхдолин, расположенных на высоте 100—150 метров. Тысячи трещин, избороздившихледяные каскады, переливались самыми разнообразными оттенками синего цвета.Взгляд не знал, на чем остановиться — на зелено-красных скалах или на застывшихледяных потоках.

Опять увидели чистиков. Их посвистывание часто доносилось и в нашу палатку,поставленную вблизи скал.

Рабочий день кончился. Он был богат переживаниями и хорош по результатам. 36километров остались позади. После часового отдыха накормили собак и приступилик приготовлению ужина.

За водой мы ходили не с ведром, как это делается в нормальных условиях, а слопатой, с пилой, с ножом или, наконец, с топором. Обычно тут же, околопалатки, вырезался большой кирпич твердого снега, вносился внутрь ирастапливался в чайнике или в кастрюле. Но если была возможность получить водуиз глетчерного льда, мы никогда не отказывались. «Доадамова вода», как мыназывали воду, вытопленную из льда, образовавшегося много тысячелетий назад,нам приходилась больше по вкусу, чем другая. В этот день глыба льда, отколотаятопором от ледникового каскада, восхитила нас. Лед был чист и прозрачен, какогромный кристалл хрусталя. Свежие изломы лучились, искрились и переливалисьневиданным голубым перламутром. Казалось, этот кусок льда пропитался лучамиполярных сияний, долгие тысячелетия горевших над ледником. Под ударом ножа ледлегко кололся, и мы любовались новыми полированными поверхностями. Наконец,жажда взяла свое. Замечательный лед был опущен в чайник. Скоро мы пиликристально чистую воду. Лучшего напитка после дневного утомительного переходанельзя было пожелать.

Весь следующий день стоял густой туман. Взгляд не мог проникнуть дальше чем на25—30 метров. Не лучше, чем в самую темную ночь. Идти со съемкой не былоникакого смысла. День просидели на месте. Я вычертил пройденный путь.Результаты со всей убедительностью показали, что мы вышли, как и предполагали,в фиорд Матусевича и что он значительно больше, чем показывает карта. Ошибкапонятна и естественна. Моряки со своих кораблей не могли как следует разглядетьэтих мест.

Наша задача полностью определилась. Надо было идти на мыс Берга. Его мы моглиопределить точно, по знакам, оставленным моряками. Здесь и будет оборудованонаше вспомогательное продовольственное депо. До мыса, если он правильно нанесенна карту, оставалось около 46 километров по прямой. Естественно, что на собакахмы должны были пройти несколько большее расстояние, но все же надеялись черездва перехода достичь цели.

 

Голоса прошлого

 

10 апреля пустились в дальнейший путь.

Переправа через ледник едва не кончилась несчастьем. Моя упряжка, как обычно,шла впереди. Снег, покрывавший ледник, лежал плотной массой и не вызывалникаких подозрений. Вершины ледяных валов и отдельные бугры были совершеннооголены. Лавируя между ними, мы спокойно продвигались вперед. Тишину нарушалотолько поскрипывание снега под полозьями да еле уловимый топот собачьих лап,слышимый в сильный мороз. Вдруг снег зашуршал, будто глубоко вздохнуло какое-тоогромное животное. Еще мгновение — и рядом с моими санями разверзлась широкаятемная пасть трещины. Две крайние в упряжке собаки полетели вниз вместе соснежным мостом и повисли на лямках. Остальные судорожно уперлись лапами,стараясь удержаться на месте. Отдернув сани от зияющей пропасти, я бросился ксобакам. Сзади бежал на помощь Журавлев. Он ухватился за сани, а я, лежа наживоте, выдернул повисших над пропастью собак. Все это приключение занялоодну-две минуты, а показалось бесконечно длинным. Окажись сани только на шаглевее, и мне, очевидно, уже не пришлось бы описывать это происшествие.

Дальше пошли с большей осторожностью. Предпочитали двигаться по оголеннымледяным валам и по возможности избегать привлекательного снега, такпредательски маскирующего трещины.

Достигнув южной стороны фиорда, мы взяли курс вдоль берега на северо-восток.Граница горного плато, прорезанная ледниками и обозначенная пройденными намискалами, повернула на юг почти по прямой линии. Справа от нашего пути лежалахолмистая равнина, почти полностью залитая ледниками. Вдоль северного берегафиорда тянулись уже привычные нашему глазу скалы, между которыми виднелисьвисячие ледниковые долины.

Через три часа сошли с глетчерного льда на морской. Рассеянные по немуневысокие айсберги с округлыми, обтаявшими вершинами делали ландшафт похожим настепь с курганами. По берегу все еще тянулся ледник.

Начали попадаться свежие следы песцов и леммингов; Это предвещало близостьземли, свободной от льда. И действительно, на 24-м километре пути мы выбралисьна настоящий берег, изрезанный ручьями и речками. Здесь песцовых и лемминговыхследов было еще больше.

Недавно выпавший снег лежал мягким, пушистым ковром. Движение наше замедлилось.Собаки, да и сами мы предпочли бы обойтись без этого ковра. Сани передвигалисьтяжело. Все же нам удалось преодолеть еще 8 километров, и на 32-м километре мыразбили свой лагерь.

Пока Журавлев занимался приготовлением пищи, я вычертил дневной маршрут. Домыса Берга по карте оставалось 13 километров, если идти по прямой линии. Сергейговорил, что придется сделать не меньше 25. И он был прав. Нам надо было найтисреди снега и льдов маленький столбик, оставленный моряками на астрономическомпункте восемнадцать лет назад. А если он уже не сохранился в целости, тоотыскать его следы, что было еще труднее. Для этого надо было кружить вдольбереговой черты, заходить на каждый мысок и пройти, конечно, гораздо больше,чем 13 километров, тем более что путь по прямой линии нам преграждали ручьирусла потоков, груды обнаженных камней и мягкий убродный снег.

11 апреля стало для нас большим днем — днем достижения цели. С утра стоялгустой туман. В нем можно было проехать и не заметить большую башню, а нетолько маленький столбик. Мы уже опасались, что безрезультатно потеряем день,как вдруг туман начал быстро редеть, и к полудню разгулялся сияющий солнечныйдень. Мороз, как и полагалось при ясном небе, усилился. Нас он не беспокоил,тем более что дорога оказалась очень тяжелой и возможностей погретьсяпредоставлялось вдоволь.

На 20-м километре пути перед нами открылось море Лаптевых. Мы вышли нанебольшой мысок, потом повернули к югу и увидели перед собой узкую бухточку. Вней нетрудно было опознать бухту Новопашенного. Мыс, видимый километрах вчетырех к югу, мог быть только мысом Берга. До боли мы напрягали глаза,исследуя взглядом высокий берег в надежде увидеть знак, оставленный моряками.Шаг за шагом выдыхающиеся собаки пробивали путь в рыхлом снегу. Наш маленькийкараван медленно продвигался . к берегу. Уже видны были отдельные камни.

Наконец, зоркие глаза Журавлева заметили то, что нам было нужно. В бинокль и яотчетливо увидел прямо по курсу небольшой холмик, а посредине него тонкийнизенький столбик. Скоро недалеко от него рассмотрел и второй столбик, ещепониже, но потолще. С каким нетерпением мы устремились к ним! Даже собакампередалось наше настроение. Они взволновались, начали всматриваться в берег,наконец, увидели столбики и, забыв об усталости, с визгом устремились вперед.

Мы так много видели нехоженых мест, так много колесили по берегам, где неступала человеческая нога, так истосковались по людям и по человеческому следу!

Теперь маленький холмик и два столбика показались нам целым городком.

Пустынный мыс, окруженный с трех сторон льдами, но отличавшийся от других местдвумя столбиками, поставленными человеком, казался нам обжитым. Здесь казалосьдаже теплее, чем где бы то ни было на всей Северной Земле. Руки невольнотянулись погладить эти столбики — первые и единственные следы человека, которыемы встретили на нашей Земле.

Для нас это была также живая память о первооткрывателях Земли, свидетельствославы русских моряков, ознаменовавших начало двадцатого столетия крупнейшимгеографическим открытием. Воображение рисовало стоящие вблизи берега корабли итолпу людей в черных бушлатах, устанавливающих эти знаки. Хотелось даже уловитьих голоса. Но кругом стояла мертвая тишина. Даже наш возбужденный разговор,казалось, заглушался, точно ковром, мягким пушистым снегом. Море Лаптевых,насколько охватывал взгляд, было сковано льдом.

Первый замеченный нами столбик оказался обломком бамбуковой мачты, на которойкогда-то реял русский флаг. Конечно, мачта была поставлена целой, но теперь онаедва достигала высоты человеческого роста. Это работа бурь. Им, безусловно,помогали медведи. Глубокие следы зубов и когтей покрывали оставшееся основаниемачты, а верх его был буквально изгрызен. Второй столбик — знак наастрономическом пункте. И над этой отметкой медведи потрудились не меньше. Настолбике вырезана надпись: «1913 г. 29 августа... СЛО». Последнее надлежалочитать: ГЭСЛО (Гидрографическая экспедиция Северного Ледовитого океана). Двепервые буквы исчезли. Их содрали медведи.

Интересна эта привычка белых медведей. Ни один из них не может равнодушнопройти мимо вертикально стоящего предмета. Каждый считает долгом попробовать нанем прочность своих когтей и клыков. Если не может повалить, то начинает грызтьи драть когтями. Мои спутники на острове Врангеля, эскимосы, зная эту повадкуполярных бродяг, например, оставляя байдарку, никогда не ставили вертикальновесел, а борта перевернутой лодки всегда засыпали галькой или песком, чтобы онав таком виде походила на обычный бугор. Не приняв мер предосторожности, охотниквсегда рисковал остаться без весел или байдарки.

Летом на острове мы собирали плавник и, чтобы его не заносило снегом, ставилибревна в так называемый «костер». Приехав зимой, всегда находили «костры»разваленными. Надо думать, что медведей привлекает любопытство к незнакомымвозвышающимся предметам.

Рядом со столбиками мы поставили палатку, водрузили наш советский флаг. Онзардел как пламя, как символ вековой русской настойчивости, воли илюбознательности. Мы, большевики, люди нового поколения, пришедшие сюда черезвосемнадцать лет после первооткрывателей, закрепляли за собой их наследство,чтобы приумножить его во славу великой родины.

Так была достигнута наша очередная цель.

Привезенное продовольствие сложили около астрономического пункта. Все оно былов цинковых запаянных ящиках и банках, чтобы не учуяли и не растащили медведи.Запах издавал только керосин, но он вряд ли мог привлечь бродяг. Предстоящиеполевые маршрутные работы в центральной части Земли в продовольственномотношении теперь были обеспечены.

Новое продовольственное депо лежало в 200 километрах от нашей основной базы.

Теперь предстояло эти 200 километров покрыть в обратном направлении. Дорогабыла знакомая, сани легки, и, казалось бы, наш обратный путь должен бытьвеселой прогулкой. Действительность оказалась несколько иной. Во-первых, началосказываться утомление собак. Метели, тяжелая работа и особенно беспрерывныймороз сильно их вымотали. У многих были поранены и разбиты лапы. Раны на морозезаживают медленно. Сами мы тоже чувствовали сильную' усталость. Сказывался тотже мороз. По нескольку раз каждую ночь он будил нас в спальных мешках,заставлял постукивать замерзающими ногами и поплотнее кутаться в' меха — мешалсну и отдыху. А отдых был так необходим нам после тяжелой работы днем. Метелибушевали одна за другой. Они свистели над нами, точно кнут, и преследовали снастойчивостью хищника. И конца им не было видно.

В ночь на 12 апреля на мысе Берга мы, только успев задремать, были разбуженывоем ветра. Массы рыхлого снега дали ветру возможность поднять жестокуююго-восточную метель.

Перед утром я опять проснулся и не обнаружил моего товарища в палатке. Сквозьвой ветра я услышал его голос:

— Дуй, дуй, черт возьми! Еще прибавь, анафема! Еще!

А палатку у меня не сорвешь!

Навалив на колья палатки тяжелые камни, натянув парусину и все еще продолжаяворчать, Журавлев вернулся, залепленный снегом с головы до ног. Пока он очищалсебя от снега, раздевался и укладывался в мешок, ветер, несколько раз сильновзвизгнув, вдруг смолк. Наступила полная тишина. Она была так неожиданна,казалась такой напряженной, что мы, не вылезая из мешков, невольноприподнялись, сели и вопросительно взглянули друг на друга. Охотник не тообрадованно, не то с обидой на то, что ветер заставил его вылезти из мешка, апотом так неожиданно стих, проговорил :

— Вот ушкуйник, вот разбойник! Ведь все понимает! Трепал палатку, как медведь.Я думал — вот-вот сорвет. А теперь я укрепил палатку — он понял, что ничего несделает.

Затих, не хочет зря работать. Вот умница-то!

Но затишье было обманчивым. Не успели мы вновь заснуть, как услышали глухойгул. Он нарастал с каждым мгновением, перешел в вой, и ветер с размаху сневероятной силой ударил в другую сторону нашей палатки — уже с северо-востока.Сергея это так рассмешило, что он не скоро смог выговорить:

— И с этой стороны ничего не получится! Здесь такие же тяжелые камни. Моявзяла!

И действительно, «его взяла». Хорошо натянутая палатка только гудела, точнокожа на барабане. Ни одной слабины, ни одного хлопка парусины. Значит,опасаться за судьбу палатки не было основания. Сколько ветер ни свирепствуй,.она выдержит.

Журавлев еще долго издевался над ветром, словно над живым и понимающимсуществом. Он называл его то безногим уродом, то шумливой бабой, то безмозглымдураком и продолжал смеяться. Я уже месяц не слышал от него ни смеха, ни песени теперь был очень доволен, что ветер — этот «безногий урод», «умница» и«ушкуйник» — так развеселил моего товарища.

Ветер выл, бешено гнал тучи снежной пыли, свистел по-разбойничьи, а нам,защищенным от расходившейся стихии только тонкой парусиновой стенкой, былохорошо и весело. Мы еще долго не спали, пока усталость не взяла свое и метельне убаюкала нас своей бесконечной песней.

Утром вьюга продолжалась с еще большей силой. Она была низовой — без снегопада.Вверху, сквозь вихри поднятого снега, иногда голубело безоблачное небо ивиднелся огромный красный шар солнца. А внизу был настоящий ад. Ветер несся ссеверо-востока. По-видимому, здесь преобладали ветры этого румба.Северо-восточная сторона столбика на астрономическом пункте за восемнадцать летбыла выбелена и отполирована ими, точно хорошим краснодеревщиком.

Еле справляясь с ветром и несущейся снежной пылью, мы набрали камней и навысоком бугре выложили большой гурий. Это будет примета, которую всегда можнолегко найти.

К полудню метель ослабла. Видимость улучшилась. Мы забрались в палатку иразожгли примус, собираясь поесть и двинуться в обратный путь. Но не успели ещерастопить снег, как снова пришлось вылезать наружу.

Сначала послышался гул, покрывший и вой ветра и шум рядом стоящего примуса,словно поблизости с грохотом проходили сотни танков. Потом раздался далекий,приглушенный взрыв, за ним второй, третий... Не понимая, что случилось, мыпотушили примус и выскочили из палатки.

Гудело море. Мы выбежали на берег и остановились в изумлении. Насколько можнобыло рассмотреть в стихающей низовой метели, весь прибрежный лед ожил. Старыеторосы вздыхали, шевелились и раскачивались. На наших глазах некоторые из них сшумом развалились. Потом раздался новый взрыв. Ровная полукилометровая площадкальда между двух прибрежных гряд торосов лопнула. На месте трещины оказалсясвежий излом льда. Невероятная сила, давящая с моря, выжимала метровый лед и соскрипом и шипением толкала целые поля на прибрежный припай. Кромканадвигающегося льда обламывалась, упиралась в льдины, уже вытолкнутые наверх,волочила их, ставила на ребро, кружила, переворачивала и громоздила друг надруга. Местами поставленные на ребро льдины высились, точно стеныдвух-трехэтажных домов. Потом они рушились и рассыпались на десятки кусков,словно это было хрупкое стекло, а не метровый лед.

Движение льдов не соответствовало направлению ветра. Ветер несся ссеверо-востока, а лед двигался прямо с востока. Никаких признаков открытой водыне было видно. Основная сила, приведшая в движение льды, таилась где-то далеков море. Весь прибрежный лед сплошным монолитом двигался на запад, и только внепосредственной близости к берегу, препятствующему напору, шло торошение.

Около двух часов мы наблюдали эту картину. Мы видели, .как то справа, то слеваобразуются и растут торосы. Некоторые из них достигли высоты 10—12 метров. Нанаших глазах они слились в одну сплошную гряду. Словно крепостная стена сбоевыми башнями и бойницами вытянулась вдоль берега и, казалось, остановиланапор льдов. Только время от времени отдельные льдины скатывались с гребня ираздавались скрип и шипение, говорившие о том, что ледяные поля в море все ещене успокоились.

Метель снова начала усиливаться и не давала нам возможности видеть, чтопроисходит вдали от берега. Но и то, что мы наблюдали, было поистинеграндиозным. Вряд ли такую мощь торошения можно наблюдать в открытом море, гденет берега и не возникает препятствий для передвигающихся льдов.

Когда мы, наконец, вернулись в палатку, пообедали, потом снова вышли наружу,движения льда уже не было заметно. Только подойдя вплотную к образовавшейсягряде торосов, можно было услышать приглушенное скрипение льдин.

Нам очень не хотелось поднимать собак и гнать их в такую метель. Но конца ей небыло видно; приходилось трогаться в путь.

В 22 часа мы покинули мыс Берга и с попутной метелью понеслись на юго-запад. В5 часов 13 апреля разбили лагерь у знакомых нам Базарных скал. Когда мыпроходили первый раз между Базарными скалами и мысом Берга, занимаясь съемкойберега, то сделали 55 километров. А теперь, срезав мыс и идя прямо на скалу,уложились в 44 километра.

Устали хуже собак. Метель бушевала беспрерывно. Особенно сильной она былавблизи гор. Здесь же можно было легко определить, на какую высоту ветерподнимал с земли снежную пыль. Она мела по стенам скал на уровне 25— 30 метрови выше не поднималась. Но сам ветер свирепствовал много выше. В 450—500 метрахнад нами, с вершин Базарных скал, он срывал снег и вихрем поднимал его на ещебольшую высоту. Острые вершины, освещенные красными лучами солнца и курящиесяснежным дымом, напоминали извергающиеся вулканы.

Внизу, в беспрерывном снежном потоке, трудно было дышать. Мы захлебывались,словно при погружении в воду. Это и измучило нас. Ведь мы начали борьбу сметелью сейчас же после постройки гурия на мысе Берга, не менее двадцати трехчасов назад.

Палатку поставили в расселине скалы, под нависшими каменными глыбами. Здесьбыло тихо, как в пещере. Мы обрадовались этому уголку и, не думая об опасностиобвала, забрались в палатку; забыв о пище, не раздеваясь, свалились поверхспальных мешков и заснули мертвым сном.

Проснулись после полудня. Ветер продолжал бушевать. Из-за скал, куда нам надобыло держать путь, доносился сплошной вой. Решили посмотреть, что там делается.Идти было невозможно. Ползком вылезли на глетчер. Ошкуя, увязавшегося за нами,порывом ветра сбило с ног и снесло вперед по гладкому ледяному склону. Песскулил, пытался вернуться к нам, но ветер вновь и вновь сносил его вниз, покаон не догадался пробраться под скалу и окольным путем вернуться в лагерь.

Перед вечером метель стихла. Не теряя ни минуты мы подняли собак. Скороминовали Базарные скалы и через семь часов, проделав свыше 39 километров,прошли памятное нам мрачное ущелье. Здесь была та же картина, что и первый раз,если не считать того, что еще одна снежная громада рухнула с высоты ипохоронила наш старый след на протяжении около 300 метров. По-видимому,последняя метель добавила недостающие тонны снега, которые, наконец, нарушилиустойчивость пласта, и многометровый снежный надув оборвался вниз.

Отдохнув на месте старого бивуака около западного выхода из ущелья, послеполудня 14 апреля мы покинули русло речки и вышли на плато. Чтобы выбраться нанего, пришлось на снежном склоне, по которому мы несколько дней тому назадспускались вниз, теперь вырубить лестницу в 40 метров высотой.

На подходе к водоразделу нас захватила новая сильная метель. На этот раз ветерналетел со стороны юго-западного ледникового щита и опять оказался встречным.Корма для собак у нас оставалось на два дня. Поэтому решили, не останавливаясь,бороться с метелью и пробиваться вперед. Несущийся снег слепил глаза. Шлиощупью, ориентируясь по ветру. Все же надо было давать отдых лицу, горевшему отмороза и уколов снежных игл; собакам также необходимы были передышки, чтобысодрать с морд ледяные маски и почистить глаза. Время от времени мы делалидесятиминутные остановки. Потом снова гнали вперед, и так много часов подряд.Около полуночи стали лагерем уже на речке, впадающей в залив Сталина. Запереход преодолели более 40 километров. До дому оставалось 85.

На следующее утро, 15 апреля, взглянув друг на друга, мы увидели, что наши щекипочернели. Оказывается, идя против метели, мы впервые за все поездкиобморозились. К счастью, морозом была прихвачена только самая поверхность кожи.

В этот день небо было ясно, стоял сильный мороз. Вышли с намерением покрыть всерасстояние до базы за один переход.

Перед выходом на морские льды натолкнулись на след медведицы с медвежонком. Ониздесь прошли в конце метели. Следы были полузанесены и успели смерзнуться.Охотник готов был пуститься в погоню, но я удержал его. За восемь-девять часовзвери могли уйти далеко, а наши собаки были достаточно утомлены. Кроме того,след медведей часто терялся.

Миновали полуостров Парижской Коммуны и вышли на восточный остров из группыостровов Седова. Метель, бушевавшая накануне, как оказалось, была чистоместной. По-видимому, ветер был вызван разницей температур воздуха над южнымледниковым щитом и над землей и захватил сравнительно небольшой район. Вовсяком случае над морскими льдами метели не было.

На всем пути лед был покрыт тонким слоем не тронутой ветром снежной пудры.Читатель уже знает, что это самый тяжелый снежный покров для путешествия. Нашисобаки с усилием тянули даже пустые сани,— сами мы большую часть пути шлипешком. Мы уже собирались остановиться, чтобы дать собакам отдохнуть. Но вдругони нашли силы — причиной послужили свежие медвежьи следы. По-видимому, этобыла та же медведица с малышом, следы которой мы видели еще на Земле. Яразглядел зверей в бинокль километрах в 7—8. Они уходили через пролив КраснойАрмии к северному ледниковому щиту. В собаках заговорил инстинкт. Они рвались вупряжках и неслись по следу. Но тяжелая дорога давала себя знать — только черездва часа мы настигли зверей.

Медведица свалилась от наших выстрелов, а звереныш бросился было наутек, но всотне метров остановился. Когда я подошел к нему, он вытянул трубочкой губы иначал ворчать и фыркать, совсем как взрослый медведь, хотя и был не выше 25сантиметров. Но скоро он не выдержал характера и начал сосать мой палец; несопротивлялся, когда я взял его на руки и потащил к нашим упряжкам.

Вечером, проголодавшись, «владыка Арктики» поднял было крик, но, наевшисьсгущенного молока, масла и сала, успокоился; вместе с нами проспал до утра впалатке, а весь следующий день мирно сидел на санях, пока мы не добрались додому.

Так, мы снова провели в пути пятнадцать суток и прошли более 450 километров.

Последнее из намеченных продовольственных депо было создано.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: