Когда Арктика кажется теплее

 

 

4 октября 1930 г.

 

Вчера, достигнув желанных берегов Северной Земли, мы в волнении даже невзглянули на показания одометров. Оказывается, за весь тяжелый день мы осилилитолько 17 километров. От дома прошли 69 километров. Если исключить объездСреднего острова в группе островов Седова, то получается, что от нашей базы насотделяет расстояние в 60 километров. Это хороший показатель для наших будущихпланов. Зимой морозы и ветры безусловно улучшат снежный покров, и на собаках,втянувшихся в работу, мы значительно легче будем проходить это относительнонебольшое расстояние.

В этом районе мы создадим наш базисный продовольственный склад для работ наСеверной Земле. Сюда нужно будет забросить много собачьего корма, продуктов икеросина, и поэтому придется не один раз повторить только что пройденный намипуть. Он станет нашей столбовой дорогой на Северную Землю.

Сегодня с утра пасмурно. Дует восточный ветер. Поземка. Днем ветер усиливается.Над льдами, к западу от лагеря, встает сплошная серая стена. По-видимому, тамметель бушует в полную силу. Нас несколько защищают горы, но, несмотря на такуюзащиту, с полудня и здесь разгуливается настоящая метель. Она мешает нам какследует осмотреть район.

Кое-где поверхность земли совершенно обнажена, но большая площадь покрытатонким слоем снега, лишь иногда достигающим глубины 10—15 сантиметров. Толькона самом склоне берега и в ручьях снег лежит мощным слоем. Это работа ветра. Назаносах уже образовались большие заструги. Их очертания говорят о преобладаниибереговых ветров.

Благоприятный снежный покров облегчает обследование берега. Хорошо развитая,сравнительно ровная береговая терраса расположена на небольшой высоте. Ееповерхность покрыта кирпично-красными суглинками с рассеянными по ним валунами,из красных и серых песчаников. На поверхности террасы много мелких раковин,говорящих о том, что здесь когда-то плескалось море.

Теперь нам становится понятным происхождение красного снега, который мывстретили вчера на своем пути. Оказывается, это пыль, принесенная с СевернойЗемли. Поэтому-то так тяжело шли сани. Но какой же силы тогда достигают здесьветры, если они способны выветрившуюся глину унести на 15 километров,— именнона таком расстоянии от Земли мы встретили первые красные пятна.

Из-за усилившейся метели мы отказались от подъема на гору, круто вздымающуюсянад террасой. На обратном пути, порой разрывая снег, мы были приятно пораженысравнительно богатой здешней растительностью. В то время как на островахСедова, сложенных известняками, цветковые растения почти отсутствуют, здесь,кроме большого количества лишайников, покрывающих камни, и помимо мхов, мынашли более десятка цветковых. Среди них — камнеломки, вездесущий в Арктикеальпийский мак, щавелек, два вида мятликов и далее миниатюрные побеги полярнойивы, прячущей среди мхов свое тонкое тельце. По-видимому, в этом году снегпокрыл землю раньше обычного и застал растительность в период цветения. Многиеэкземпляры мака и камнеломок мы выкопали из-под снега с замерзшими, но вполнесохранившимися цветами и даже с нераспустившимися бутонами.

Такие же отрадные находки сделали и по фауне. Нашли помет полярной совы.Значит, эта птица посещает суровые берега Северной Земли. В помете кости икогти лемминга. Встретили след песца. Не такая уж безжизненная эта земля.Летом, по-видимому, достаточно оживленно.

Пока мы с Урванцевым обследовали берег, Журавлев побывал у полыньи километрах вшести от лагеря и видел на воде двух нерп. Стрелять не стал, так как из-заотсутствия лодки все равно не достал бы убитого зверя. На пути он нашел двахорошей сохранности бревна плавника. По его определению — ель. Отсюда вывод —значит, и здесь море вскрывается и бывает открытая вода, иначе не занесло бысюда плавник.

Следов песца и медведя охотник не видел, поэтому считает день потерянным. Он нев духе, и когда я, подытоживая результаты дня, развиваю предположения ученых опотеплении Арктики и смягчении климата, Журавлев иронически просит менязарегистрировать его заявку на покос и огород. Пока же он, довольный своейшуткой и повеселевший, «идет в огород», уже принесший урожай, другими словами —лезет в мешок с сухими овощами и начинает готовить ужин.

Смеркается. Метель, испортившая нам день, кончилась. Наступил полный штиль.Пламя примуса, установленного на открытом воздухе, не колеблется. Растопив вкотелке снег, Журавлев, не глядя, кладет в воду несколько горстей сушеныховощей и заправляет мясными консервами. Вскипевший борщ выглядит оченьаппетитно. «Повар» вооружается ложкой и, наперед похваливая блюдо, «снимаетпробу». Я вижу, как его глаза закрываются, а рот... остается открытым.Долгонько он сидит в таком положении, словно не в силах перевести дыхания.Наконец, крякнув, как после хорошего глотка спирта, разражается бранью иначинает энергично что-то выискивать в котелке. Скоро оттуда извлекаетсябольшой стручок красного перца, потом второй и третий. Журавлев далеко швыряетсвои находки. Потом, порывшись в мешке с сухими овощами, находит там ещенесколько стручков и, размахнувшись, бросает их на берег.

— Может, вырастет, когда потеплеет Арктика! Пригодится тресту «Плодоовощь» дляприготовления борща полярным экспедициям.

Все же он снимает кастрюлю и торжественно вносит в палатку. После трехсуточногопитания сухими консервами мы приходим к заключению, что если перец в излишнемколичестве положен в сухой борщ, то, значит, ему там и полагалось быть.Кому-кому, а тресту «Плодоовощь» известен рецепт сухого борща. Смех и жгучее отперца варево захватывает дыхание, но мы все-таки опорожнили кастрюлю.

 

 

5 октября 1930 г.

 

С утра тихо. Вверху небо ясно. Горизонт обложен облаками. Низкое полярноесолнце не показывается из-за них.

Двинулись вдоль идущего на восток берега. Местами он достигает высоты 7—8метров. Скоро встретили речку. Долина ее, по-видимому, недавно была ложемледника. Остатки его сохранились до сих пор в виде ледяного языка мощностью до10 метров. Породы все те же. Валунные суглинки и красные песчаники. Однако врусле речки много зеленых галек. Речка течет с соседней горы, и выше по течениюесть ущелье с отвесными стенами в 30—40 метров.

Высокий выступ берега, почти чистый от снега, показался нам очень удобным дляпродовольственной базы, и мы решили заложить здесь наш опорный пункт наСеверной Земле. Около большого, издалека заметного валуна сложили двести четырекилограмма пеммикана, один бидон керосина, ящик галет. Не забыли положить ишестьсот штук винтовочных патронов. В хороших руках — это тоже продовольствие.

Развязывая сани, мы услышали какое-то попискивание. Собаки насторожились. Мыосматривались вокруг, ио ничего не видели. А писк повторялся то с одной, то сдругой стороны. Наконец, я увидел маленький комочек, мелькнувший в воздухе, заним второй. Это оказались пуночки. Первые живые существа, встреченные нами наСеверной Земле. Но почему же они не улетели до сих пор на юг? По-видимому,заблудились. Какими маленькими, жалкими и беззащитными они кажутся!

Глядя на пуночек, я подумал, что и люди в этой бесконечной ледяной пустынемогут быть не более заметны, чем эти пичуги. Ледяной простор давит своейбеспредельностью, суровостью и неподвижностью. Нужно много воли к жизни ицелеустремленности, чтобы противостоять этому давлению.

Ровно в полдень подняли наш советский флаг. Красное полотнище колыхнулосьпламенем, затрепетало на фоне серого полярного неба. Сильней застучало сердце.Теплей и приветливей показалась Арктика. В воображении пробежали города нашейстраны, ее села, заводы, фабрики, нивы, Москва. Над всем этим развеваетсякрасный флаг. Как крепко он объединяет людей нашей родины!

Флаг шелестит и над нами! Исчезают тысячи километров непроходимых льдов. Уходитощущение одиночества. За нами родина. От ее имени и во имя ее мы пришли сюда иподнимаем знамя жизни над этими пустынными берегами.

Я объявляю о принадлежности открытых берегов к территории СССР и призываюсделать все, что в человеческих силах, чтобы с честью выполнить взятые намиобязательства. Салютом из винтовок заканчиваются мои слова.

В честь эмблемы, вышитой на нашем флаге, мы назвали эту точку Земли мысом Серпаи Молота. В праздничном настроении двинулись дальше вдоль берега.Продовольствия и корма для собак взяли с собой только на четыре дня в расчете,что на обратный путь до базы пополним свои запасы на вновь созданном депо.Теперь сани значительно легче, и отдохнувшие за вчерашний день собакиповеселели. Быстро полетело и время и расстояние.

Часа через два выяснили, что находимся в большой бухте. Она легла на чистыйлист планшета под именем Советской Перед сумерками снова налетел ветер. Началпорошить снег, потом накрыл густой молочно-белый туман. Лагерь разбили вглубине бухты. Палатку прочно закрепили на кольях. Накормив собак, еще разпроверили прочность кольев, глубоко забитых в твердый снежный пласт, и,наконец, забрались в спальные мешки. Сила ветра нарастает. Его вой переходит навысокие ноты. Туго натянутая палатка гудит, как моржовый пузырь на шаманскомбубне.

 

 

6 октября 1930 г.

 

Если меня когда-нибудь спросят: «Что самое трудное в полярном путешествии?», я,не задумываясь, отвечу: «Отсиживание в палатке». Как ни странно, но это так.Мучительная борьба за каждый шаг в торошенных льдах, продвижение через метель вмороз, пронизывающий до костей, вызывают у исследователя гордое чувство.Обостряется мысль, напрягаются нервы, а мышцы превращаются в пружины. Тяжело,но и несказанно хорошо! Борьба с препятствиями радует. Чувствуешь себянастоящим человеком. А вынужденное сидение в палатке очень нудно. Кромераздражения, оно не вызывает никаких чувств.

Время тянется медленнее уставшей собаки. Вот окончен ваш завтрак. Вы починилисобачьи лямки. Осмотрели сани. Проверили снаряжение. Заглянули в журнал — все впорядке. Чем бы еще заняться? Осматриваете обувь, одежду и с разочарованиемнаходите все исправным. Хоть бери нож да режь, чтобы было что зашить. Кстати —нож! Почему бы его не поточить? Но вот и он безукоризненно остр. Спать?Одуреешь. Читать? Но в санных путешествиях, когда взвешивается и учитываетсякаждый килограмм, библиотеку обычно составляют только два тома —астрономический альманах и логарифмы. От чтения таких увлекательных книготупеешь еще скорее, чем от сна. Разговоры тоже не вяжутся — спутники не менеераздражены вынужденной задержкой. Остается сидеть и рассматривать парусинупалатки. Нудно, скучно, тяжело.

Не выдержав, вылезаешь из палатки. Вокруг без перемен. Все бело. Ни одноготемного пятна, ни одной тени. Небо, берег, снег, лед — все укутано, поглощеноплотным белым туманом. Чувствуешь себя сидящим под колпаком из белого матовогостекла. Разнообразие вносят только временами налетающие шквалы ветра и метели.

Такова сегодня погода, таковы наше времяпрепровождение и настроение. Так сраннего утра. Ни о какой съемке и думать было нечего. Конечно, отказавшись отсъемки, мы бы могли двигаться в любую сторону. Но мы приехали сюда не кататься.Поэтому сидим и успокаиваем себя мыслью, что выдержка — одна из лучшихдобродетелей полярника.

После полудня я все же не выдерживаю. Подвязываю лыжи, вооружаюсь палками,карабином, компасом и беру курс на предполагаемую вершину бухты. Несколькодесятков шагов — и лагерь теряется в молочном тумане. Впереди тоже ничего невидно. Я один. Дальше и дальше в белую мглу. Какой-то новый мир — весьмолочный.

Вот и берег. Туман здесь как будто реже. Временами видимость увеличивается до150—200 метров. В самой глубине бухты русло речки. Ширина его около 100 метров.Осенью здесь, должно быть, сочился маленький ручей. Сейчас он скован льдом.

Весной, в период таяния снега, здесь, наверное, шумит бурный поток. Ил,вынесенный им, почти на километр коркой покрывает лед бухты. Значит, бухта вэтом году не вскрывалась. На коричнево-красной корке ила многочисленные следыгусиных и куличковых лап. И они бывают здесь. Больше часа я скольжу на лыжах вглубь Земли. Кругом пологие возвышенности. На южных и западных склонах холмовпятнистая тундра с теми же растениями, что и на мысе Серпа и Молота. Северные ивосточные склоны совершенно голы.

Пересекаю совсем свежий след песца. Опять появляются две пуночки — вероятно, теже самые. Попискивая, они долго сопровождают меня в молочной мгле.

Осмотрев еще километра два северного берега бухты, я пересекаю ее, нахожу нашвчерашний след и по нему добираюсь до лагеря.

Вечером опять заголосила метель. Неужели и завтра мы не сдвинемся с места?

 

 

7 октября 1930 г.

 

Прошли 25,9 километра. Лагерь раскинули у высокого мыса, сложенногоизвестняками. Вчера, соответственно этому месту, на карте лежало белое пятно, ас сегодняшнего дня на ней появился мыс. Называется он Октябрьским.

Вечер удивительно хорош. Тихо. Тепло. Всего лишь 10 градусов. Шутим: «Летнийвечер в деревне». В палатку не спешим. Долго сидим «на завалинке», или, точнее,на санях, стоящих рядом с палаткой, в одних рубашках (они у нас из тонкогооленьего меха) и ужинаем прямо на снегу около шипящего примуса.

Журавлев вспоминает, что сегодня день его рождения, и огорчается, что юбилейполучился «сухой». Ему тридцать восемь лет. Из них тринадцать проведено заПолярным кругом. Первый раз он выехал на Новую Землю четырнадцатилетниммальчиком. Потом по два-три года жил на этой земле безвыездно. Попадая наматерик, он уже не мог там засиживаться и снова возвращался в Арктику. Она еготянула обратно, как весной тянет птиц. Многие из его товарищей не сроднились сАрктикой, даже невзлюбили ее, а энергичная, деятельная и независимая натураЖуравлева подошла здесь, как нельзя лучше. В тринадцатилетней борьбе сприродой, той борьбе, в которой нередко неудачный выстрел, неосторожноедвижение в вертлявом промысловом «тузике» или лишний упущенный день в промыслеугрожают голодом, цингой, а может быть, и гибелью, наш товарищ получил «высшееобразование» полярного охотника. Он отличный промысловик. Сотни моржей и белух,тысячи тюленей и белоснежных песцов добыты им за многолетнюю охоту. Он доволени горд своей профессией, своим умением, опытом и знанием повадок зверя.

Упрямство в борьбе с суровой природой, осознанный риск и даже своеобразноеполярное ухарство — все эти черты играли решающую роль в согласии охотникапойти в нашу экспедицию.

Погода сегодня нас баловала целый день. С утра мы закончили съемку Советскойбухты. Она почти на 10 километров вдается в глубь берега. Ее ширина колеблетсяот 5 до 15 километров. Правильнее, пожалуй, ее было бы назвать заливом.

Миновав бухту, двинулись дальше вдоль берега, круто повернувшего на север.Здесь берег тоже известняковый, крутой, а в некоторых местах образует небольшиеобрывы.

Перед мысом Октябрьским увидели несколько айсбергов. За мысом их больше. Где-тоблизко еще живет большой ледник, от которого они отрываются. Между айсбергамимолодой лед. Он очень недавнего происхождения, местами еще темный и покрытвымерзшей солью. Скорее всего это бывшие полыньи, промытые снизу течениями, асверху пресной водой в период таяния снега.

На западе хорошо был виден ледниковый щит, замеченный нами еще во время пути наСеверную Землю. Мы все больше склоняемся к мысли, что это отдельный остров. Нопока что это только догадки. Отсюда до щита километров 15. На северо-западе отлагеря видны два каменистых островка с обрывистыми берегами и круглымивершинами. На востоке, в глубине Земли, вырисовывается несколько обособленныхвозвышенностей.

 

 

8 октября 1930 г.

 

Вчера мы оставили собак в упряжке, надеясь, что в такую теплую погоду они будутспать спокойно. Утром Журавлев разбудил меня печальным сообщением. Собаки съелипотяг — моржовый ремень, к которому в цуговой упряжке попарно прикрепляютсялямки. Выйдя из палатки, я увидел, как Ошкуй дожевывает кусок ремня. Этотобжора всегда голоден.

Пока готовился завтрак, я починил сбрую, а Урванцев обследовал ближайшиеобнажения.

Небо пасмурно, но видимость неплохая. Поднявшись на возвышенность, образующуюмыс, мы увидели небольшой заливчик. Дальше берег уходил в северо-восточномнаправлении и просматривался километров на пятнадцать. Это лишнеедоказательство, что мы находимся на самой Северной Земле.

Здесь решили повернуть обратно. Мы обещали Ходову вернуться на базу 10-го. Нашаглавная задача — достижение Северной Земли — выполнена. Продолжатьтопографические работы сейчас невозможно. День короток, близится полярная ночь,погода плохая, да и дорога еще не установилась. Кроме того, нам хочется успетьпобывать к югу от мыса Серпа и Молота.

На обратном пути с мыса Октябрьского прошли несколько километров в глубь Земли.Поднялись на одну из прибрежных гор. Анероид показал высоту 188 метров. Горасложена известняками. Вершина усыпана их обломками и почти лишена снежногопокрова. Растительность отсутствует. Лишь изредка можно заметить лишайники,покрывающие некоторые камни. С вершины горы в глубине Земли видна округлаявозвышенность, за которой вновь вырисовывается плоская горная вершина.

Потянул южный ветер. Время от времени налетали заряды снега. Он падал крупнымихлопьями, что в высоких широтах можно наблюдать сравнительно редко. Видимостьсильно ухудшилась.

Повернули на юго-восток и скоро попали на небольшой мертвый ледник. Водапромыла в нем широкое ложе глубиной до 10—12 метров, получился красивый голубойкоридор с отвесными ледяными стенками.

Дальше идти берегом стало невозможно. Ранее выпавший снег был сметен ветрами, асегодняшний еще не прикрыл камней. Собаки не в силах тащить по голым камнямсани, снабженные стальными подполозками. Поворачиваем в Советскую бухту. Ксумеркам выходим на мыс Серпа и Молота.

 

 

9 октября 1930 г.

 

С утра слабый восточный ветер. Порошит мелкий снег. Выходим на юг. Берегнизкий, сложенный суглинками. С утра в глубине Земли видим небольшиевозвышенности. Позже — видимость все хуже и хуже. Наползает густой и сыройтуман. Временами мы уже ничего не можем разглядеть даже в 25—30 метрах.Придерживаемся берега. Вдоль него местами возвышаются валы ила. Это работальдов. Сейчас льды здесь неподвижны. Незаметно, чтобы они часто вскрывались.Летом ветер иногда прижимает их к берегу, и они вспахивают прибрежные отмели.Плавника почти нет. Только иногда видим полусгнившие мелкие обломки. Дерево вАрктике разрушается очень медленно. Значит, гнилушки эти пролежали здесь сотнилет.

Туман инеем оседает на одежде, снаряжении и собаках. К вечеру все собаки сталибелыми, да и сами мы напоминаем сказочных новогодних дедов. Это забавно, но ещеболее — неприятно. Туман все время досаждает нам. Меховая одежда отсырела. Впалатке иней. Спальные мешки влажны. Если бы сейчас ударил сильный мороз, былобы совсем нехорошо. К счастью, за все наше путешествие температура не падаланиже —16°.

Весь день мы идем вдоль берега, в основном на юго-запад. Только на сороковомкилометре пути берег круто поворачивает на юго-восток и образует острый мыс.Здесь решили прекратить съемку. На конечной точке поставили веху из гнилогоплавника и разбили лагерь.

 

 

10 октября 1930 г.

 

Пишу дома, сидя за столом. Тепло, сухо, комнату заливает электрический свет.

Утром, снявшись с бивуака, пошли на запад, рассчитывая выйти на острова Седовав районе нашей базы. Шли в густом тумане. Юго-западный ветер часто поднималметель. Никаких ориентиров не было. Продвигались буквально ощупью, частоостанавливаясь и сверяясь с компасом. Пережидать погоду не хотелось. Да и ктознает, сколько продержится этот туман! По показаниям одометра, мы были где-тоблизко от дома. Короткий день кончился. Накрыла темнота. Вместе с туманом онаобразовала непроницаемую черную стену, но мы шли вперед, стараясь не потерятьдруг друга. В результате отклонились к северу и впотьмах наткнулись на грядустарых торосов. Зная по прежним наблюдениям, что гряда идет на север, повернуливдоль нее на юг. В темноте несколько раз вновь забирались в торосы.

Среди них и днем-то еле-еле пролезешь, а ночью тем более. Ежеминутно тоупирались в отвесные стены, то сваливались в ямы. Когда в темноте падаешь втакую яму, она кажется бездонной. Наконец, выбравшись из торосов, ткнулись взнакомую западную оконечность Среднего острова. Отсюда мы могли добраться добазы даже с завязанными глазами.

В 22 часа подкатили к домику. Нас встретил радостный Ходов. Из окон яркимиснопами бил электрический свет. За сегодняшний переход сделали 66,8 километра.

Сейчас Ходов пытается передать телеграмму в Москву о результатах нашего похода.

Вот они:

 

1. Западные берега Северной Земли найдены.

2. Заснято сто сорок пять километров побережья.

3. Расстояние от нашей базы до Северной Земли и состояние льдов не являютсянепреодолимым препятствием для выполнения работ по исследованию и съемке Земли.

4. Зная местонахождение берегов Северной Земли и условия достижения их, мы споловины зимы, еще в темную пору, сможем начать заброску продуктов напродовольственное депо. Основу его мы уже заложили, перебросив на Землю первуюпартию продуктов.

5. Укрепилась уверенность, что с нашими скромными силами мы выполним взятые насебя обязательства, хотя это и потребует много упорства, труда и, может быть,лишений.

 

 

Полярная ночь

 

В глубину полярной ночи

 

«...Видели солнце. Тусклым багрово-красным пятном оно просвечивало сквозьоблака.

Здесь, почти на 80° широты, появление в эти дни солнца, даже в видерасплывающегося за облаками пятна, целое событие.

Впереди четырехмесячная полярная ночь. И поэтому смотришь на затуманенныйбагровый диск с жадностью, как бы стараясь сохранить его как можно дольше впамяти, в глубине сердца. В Арктике отчетливее, чем где бы то ни было, человекчувствует всю мощь солнца, всю его живительную силу. Кроме того, солнце кажетсясвязывающим звеном с миром, лежащим где-то далеко на юге. С уходом светила нашмир станет непохожим на мир остальных людей также, как полярная ночь непохожана яркий южный день».

Это страница из дневника за 18 октября. Она отражала наши настроения наканунеполярной ночи.

Мы, за исключением Васи, были знакомы с такой ночью, хотя и с менее долгой, чемпредстояло пережить на этот раз. Никого из нас она не пугала, и мы встречали еекак должное. Но человеческая привычка жить под солнцем, ежедневно видеть егонад головой или хотя бы чувствовать, что оно где-то за облаками, была крепка ив нас. Мы знали, что полярная ночь раскинет перед нами незабываемые по красотекартины полярного сияния; знали, что в периоды полной луны льды будут казатьсяотлитыми из серебра; что в самом мраке полярной ночи, бушующем метелью, многовеличественной и грозной поэзии; наконец, мы точно знали, в какой день и часчерез четыре месяца снова увидим солнце. Но все это не могло изменить нашегонастроения. Мы то и дело возвращались к солнцу в своих беседах. Нам хотелосьего видеть. Словно прощаясь с любимым существом, мы хотели насмотреться нанего, запечатлеть каждую черточку лица, запомнить последний взгляд...

Но и это желание осуществить было трудно. Почти беспрерывно все небо покрываласплошная плотная облачность. Зато, когда солнцу удавалось пробить сплошнуюстену туч, оно творило чудеса. Самый гениальный художник не мог бы дать такогообилия и такой игры красок, таких необычных и неожиданных их сочетаний.

2 октября, в дни нашего похода на Северную Землю, солнце, разорвав пеленуоблаков, показало нам незабываемую картину заката. Но на следующий деньнадвинулись облака и молочно-белые туманы захлестнули землю. До 12 октябрясолнце не могло пробиться сквозь них. И только в этот день мы вновь увиделиего. Увидели в сказочном, фантастическом виде. Вот отрывок записи за этот день:

«Солнце! Солнце! Даже два! Нет, три! Четыре! Целых пять!.. Какая щедрость,какое необычайное зрелище!

Десять дней мы не видели солнца, да и до этого оно было редким гостем. Затосегодня оно вознаградило нас.

Утром тучи приподнялись над горизонтом. Все более и более разгораясь, огнемзапылала заря. Наконец, появилось само солнце. Огромный, сильно увеличенный исплющенный рефракцией диск оторвался ,от линии горизонта и торжественно,медленно поплыл на запад. Его разорванные края напоминали не то бахромусказочной огненной шали, не то гигантские языки застывшего пламени.

Проходит час. Солнце уже склоняется к закату. Сильная рефракция еще большепреображает диск. Он начинает напоминать огненную восьмерку. Ее перехватделается все тоньше и тоньше. Наконец, восьмерка разрывается пополам. Теперьдва солнца, одно над другим, плывут над горизонтом. Но и это не все! Вот нанекотором расстоянии от них, справа и слева, зарождаются какие-то светлыепятна. Это ложные солнца. Они светятся все ярче и ярче и движутся на однойлинии с разрезанным диском настоящего солнца. А над ним появляется еще болееяркое третье ложное солнце.

На юге льды окрасились в лилово-фиолетовый цвет. Местами они кажутся совсемчерными, местами горят ярким красным пламенем и лишь кое-где окрашены в нежныерозовые и лиловые оттенки. Тучи тоже кажутся черными. Только нижний край ихохвачен пожаром. Они не уходят. Опускаются ниже. Висят, как занавес, готовыйкаждую минуту закрыть необычную сцену.

А разрезанное пополам солнце совсем уже близко к горизонту. Ослепительная свитаиз трех ложных солнц по-прежнему сопровождает уходящее светило.

Весь ландшафт мрачноват, но величествен и торжествен. Вот диск вытягивается водин огромный эллипс. По краям опять появляется бахрома. Солнце коснулось линиильдов и начинает медленно погружаться за горизонт. Боковые ложные солнцатухнут. На верхнее надвигается туча. Вся свита исчезает. В одиночестве тонетсветило. Остается лишь узкая полоса багряной зари. Через час и она гаснет. Тучитяжело ложатся на горизонт».

И вот запись 21 октября:

«Ясный морозный день. Ртуть в термометре опустилась до —26°. Показалось солнце.Около часа оно двигалось по линии горизонта и, точно обессилев, скрылось, так ине оторвавшись от этой линии. Мы видели солнце в последний раз. Высокий, резкоочерченный огненный столб вырос над тем местом, где оно только что было.Постепенно бледнея, столб долго двигался к западу вслед за невидимым светилом.

Только через четыре месяца мы снова увидим солнце. С его появлением миллиардыразноцветных искр брызнут на снежные поля, густые синие тени лягут на льды,вернутся розовые туманы. Потом криком птиц наполнится воздух, и на обнаженнойиз-под снега земле торопливо, боясь упустить хотя бы один теплый день, раскроютсвои разноцветные чашечки миниатюрные полярные цветы.

А сейчас... Еще некоторое время в ясную погоду мы будем видеть зарю. Полуденныесумерки все больше и больше будут сгущаться, и, наконец, дней через двадцатьнаползающая темнота закроет все вокруг. После этого два месяца полдень не будетотличаться от полуночи, пока снова не появятся признаки зари. В это времясолнце заменят нам хронометры. Они будут отмечать наступление «дня». Арктиказаснет. Птицы давно уже покинули ее. Последнюю из них — моевку — мы видели 10октября. Все живое, оставшееся здесь, будет вести борьбу за существование вомраке наступившей полярной ночи. Эскимосы называют ее «большой ночью». Этоверно передает ощущение и настроение человека».

Следующий день был таким же ясным, но солнце уже не показывалось. Только надтем местом, где оно вчера скрылось, как и накануне, возник огненный столб,словно последний прощальный привет друга.

Наш маленький коллектив вступил в полярную ночь.

Тридцатиградусные морозы, нагрянувшие в самом начале большой ночи, проверилинашу готовность к зимовке. Особенно тщательную проверку испытал наш домик.Морозы шарили своими холодными руками по стенам, дышали в подпол, забирались начердак, пытались разрисовать узорами окна или найти щелочку в дверях. Стеныпотрескивали, и невольно напрашивалось сравнение: так в морозную ночьпокрякивает тепло одетый сторож. Крыша домика курчавилась изморозью, трубапокрылась инеем и стала похожа на гриб, сени заблестели ледяными кристаллами,но жилище наше надежно сохраняло тепло. Домик по-прежнему смотрел яснымвзглядом своих четырех окон.

Налетела метель. Она подняла невероятный шум. Морозный ветер полез в пазы стен,застучал в окна, наполнил своим леденящим дыханием чердак. И опять домиквыдержал жестокие испытания, оправдал наши надежды.

Еще на материке мы много внимания уделяли типу нашего будущего жилья. Для насэто был очень серьезный вопрос. Однако наши требования были скромны. Мысознательно не мечтали об отдельных комнатах, «кают-компании» и т. п. Надо былосчитаться с трудностями, могущими возникнуть при выгрузке экспедиции на берег,и с минимальными сроками на сборку домика, даже при условии, что нам поможет вэтом команда корабля. Строительные планы ограничивались и финансовымивозможностями.

В то же время мы решительно отказались и от «хижины», а заодно и от предложенийнекоторых строителей, проявлявших большую заботу о нашем коллективе исоветовавших самые разнообразные конструкции жилья. Здесь вместо стен были ищиты с засыпкой, и щиты с пробковой прокладкой или воздушной прослойкой; фанерас металлической бумагой или со стеклянной ватой; дома гренландские, канадские,финские, аляскинские и т. п. Все советы свидетельствовали о заботе о нас, нопредлагаемые конструкции показались нам излишне сложными, и мы остановились напроверенном жилье.

Нам нужен был дом для защиты от морозов, бешеных полярных ветров и непогод. Оннужен был для отдыха после тяжелых санных походов и для работ в темную поругода. Дом должен быть прочным, теплым, сухим и удобным.

Проще говоря, жилище наше должно было походить на русскую крестьянскую избу, повозможности приспособленную к арктическим условиям. Это «изобретение» нам былобольше всего по душе. На общем совете мы решили насколько возможно облегчить иутеплить это веками проверенное жилье и заблаговременно построить его наматерике, чтобы в Арктике, в крайнем случае, можно было собрать домик толькосилами участников экспедиции.

На исключительный случай, если бы по создавшимся условиям нам не удалосьвыгрузить с корабля дом, мы взяли запас легких строительных материалов —брусков, фанеры и пр. В этом случае мы были бы вынуждены на местеспроектировать и построить «хижину».

В Архангельске по проекту Н. Н. Урванцева был построен домик размером 6X6метров. Для облегчения веса постройки стены были сделаны не из кругляка, а изопиленных брусьев сечением 25X20 сантиметров. Чтобы легче произвести сборку ичтобы стены меньше продувались, венцы сруба клались не в паз, а в шпунт. Пол ипотолок были двойными, пустоты засыпались опилками. Стены домика решили обшитьизнутри войлоком, а поверх него фанерой; пол — войлоком и сверху линолеумом.

Мой первый дом в Арктике на острове Врангеля по совету «знающих» людей былпокрыт волнистым оцинкованным железом. Какими недобрыми словами в течение трехлет я поминал этих «знатоков»! Спастись от снежных заносов на чердаке при такойкрыше было абсолютно невозможно. Этот горький опыт пригодился теперь. Наш доммы покрыли двойной тесовой крышей.

Рамы были тоже двойные, и каждая в свою очередь имела двойное застекление.Таким образом, в окне была тройная воздушная прослойка, что не только уменьшалотеплопроводность, но и предохраняло окна от обмерзания.

Все было сделано из сухого соснового леса. Каждую деталь домика пометилиномером. Это должно было сильно облегчить сборку постройки на месте.

Внутри наше жилье разделялось на жилую комнату размером около 21 квадратногометра, небольшую, но достаточно удобную кухню и радиорубку площадью в 4квадратных метра.

К домику были пристроены обширные холодные сени из шпунтовых досок, чтобызащищать вход в жилье от снежных заносов и от выдувания тепла при прямом ветре;сени служили также складом для повседневного продовольствия, топлива инекоторого снаряжения. На чердаке мы могли хранить запас мехов и резервнуюодежду, не загромождая ими жилого помещения.

После ухода «Седова» мы обили стены домика войлоком и фанерой, настелили на поллинолеум, подбили вагонкой потолок, вставили рамы; в жилой комнате сделалиполки для библиотеки, приборов и аптечки и установили койки. Последние, в целяхэкономии площади, расположили по типу судовых — в два яруса, вдольпротивоположных стенок. В жилой комнате поставили обеденный стол, а подкнижными полками — два небольших письменных стола. В шутку эти уголки сталиназывать кабинетами. Первое время в этой же комнате помещался и верстак, потомего вынесли в сени. В кухне разместили стол, бак для воды, умывальник инавесили полки для посуды, хлеба и продуктов.

Времени было в обрез, работы много, а рабочих рук мало, да и те уже покрылисьссадинами и мозолями. Всем нам то и дело приходилось менять свои профессии. Мыохотились и заготовляли мясо, готовили к пуску радиостанцию, превращались вплотников: строгали, пилили... В дни непогоды я участвовал в меблировке домика,потом преобразился в конопатчика и полез на чердак, после чего пришлось статьне то штукатуром, не то шпаклевщиком и замазать глиной все щели в крыше.

Здесь эта операция абсолютно необходима. Во время зимних метелей ветер несетмельчайшую снежную пыль. Она проникает в щели, иногда даже не заметные дляглаза. А уж если образуется отверстие от выпавшего гвоздя, то через него заодни метельные сутки на чердак нанесет метровый сугроб. А нам так важно былосохранить чердачное помещение сухим и чистым.

В сентябре, используя непогоду, пристроили к северной стороне дома тесовыйсклад для хранения мяса. К тому же склад прикрывал нас от северных ветров.Продовольственный склад из фанеры поставили в стороне от дома и сложили в немнаш трехлетний запас.

Освещались первое время керосиновой лампой, но ни на минуту не переставалимечтать об электричестве. Ходов заблаговременно сделал внутреннюю проводку иподготовил аккумуляторную батарею. Дело было за электростанцией. В серединемесяца руки дошли и до нее. Разыскали ящики с нужными материалами и принялисьза сборку агрегата. Это был ветряной двигатель мощностью в один киловатт. Онсостоял из динамомашины постоянного тока в 110 вольт, коробки передач,трехметрового двухлопастного пропеллера и хвостового пера. Вся установкаотличалась необычайной компактностью. Регулировка оборотов винта былаавтоматизирована. Специальное реле в случае ослабления ветра замыкалоаккумуляторную батарею и препятствовало утечке тока из нее в динамо.

Николаю Николаевичу, превратившемуся в механика, пришлось немало потрудиться,чтобы собрать установку. Оказалось, что отверстия для болтов в установочнойметаллической башне просверлены неправильно. Надо было сверлить их заново.Привезенные сверла были меньшего диаметра, но зато нашлись круглые напильники,которые помогли в беде.

Вообще наше хозяйство напоминало небольшой универмаг. По ходу работ частовозникала необходимость в самых разнообразных инструментах и материалах, и мыпочти всегда находили нужное. Живя дальше чем за тридевять земель от всякихмагазинов, мы обладали всеми нужными материалами и инструментами.

Ветряк желательно было установить повыше. Возле нашей базы берег был низким.Дом стоял всего лишь на полуметровой высоте над уровнем моря, а ближайший мысокдостигал высоты 8 метров. На этом «пике» мы и решили воздвигнуть своюэлектростанцию. Разбивая под сооружение растрескавшуюся мерзлую породу, мыуглубились всего лишь на 70 сантиметров. Дальше шла сплошная скала. Для оттяжекзабили в скалу четыре прочных железных кола. Во время этой работы мы так отбилируки, и без того уже покрытые ссадинами, что на охоте первые двое суток немогли взять верного прицела. Наш охотник, обладавший недюжинной физическойсилой, был необычайно смущен этим обстоятельством и начал искать причинуохотничьих неудач в мушке карабина. Однако мушка была ни при чем, и когда болив руках прошли, пули снова начали ложиться точно.

Несколько дней ветер не давал закончить работу по установке ветряка. Боясьразбить весь агрегат, мы не решались с нашими силами поднимать тяжелую башню,не хотели рисковать остаться без электроэнергии. Наконец, воспользовавшиськратковременным затишьем, установили и прочно закрепили свою электростанцию.Вскоре вновь подул ветер, и пропеллер загудел. Ходов подключил лампочку. Онавспыхнула ярким светом. Лица наши засияли от удовольствия, как бы соперничая спервой лампочкой, загоревшейся в глубине Арктики, в районе Северной Земли.Оставалось поставить столбы, провести линию от ветряка к аккумуляторной батарееи приступить к ее зарядке.

Электрическое освещение в Арктике имеет особое значение. Долгой полярной ночью,когда необходимо держать в помещении свет минимум шестнадцать часов в сутки,керосиновые лампы пожирают много кислорода и насыщают воздух углекислотой.Частое проветривание помещения не всегда возможно из-за условий погоды иэкономии топлива. Поэтому электрическое освещение здесь — один из важнейшихфакторов сохранения здоровья людей.

Кроме того, надо было помнить, что где керосин, там и опасность пожара. А пожарв нашем положении грозил верной гибелью. Здесь не переедешь на другую квартиру,не приобретешь новой одежды, не запасешь еще раз продовольствия. Опасностьпожара до установки электростанции постоянно висела над нами. Несколькоогнетушителей всегда были готовы к действию. Но даже профессиональные пожарникизнают, что предотвратить пожар легче, чем потушить его. Поэтому электроэнергиядля освещения была для нас не менее важна, чем для питания радиостанции. Безсвязи жить и работать в экспедиции можно. На острове Врангеля я жил и работал втаких условиях три года. Очень тяжело, но возможно. Это временный отрыв отвнешнего мира, неизвестность, но не гибель. Без жилья, продовольствия и одеждыпогибнешь. Поэтому понятна была наша радость при виде первой вспыхнувшейэлектролампочки.

Когда домик привели в порядок, расставили мебель, распаковали и установилинеобходимую аппаратуру, заполнили полки книгами и осветили электричеством, нашежилище приобрело культурный и даже уютный вид. Правда, уют был чисто мужским,несколько суровым, в нем не чувствовалось женской руки, но он вполнесоответствовал нашему образу жизни. Неплохо выглядело жилье и снаружи.Маленький домик из желто-розовой сосны, окруженный белым снегом и льдом,походил на только что вылупившегося гусенка в пуховом гнезде и своим чистенькимвеселым видом вызывал невольную улыбку.

Проверка свирепыми метелями и 30-градусными морозами показала, что мы добилисьсвоей цели. Наш домик был сухим, словно палехская шкатулка, и теплым, какэскимосская одежда. Такому жилищу могли бы позавидовать очень многиеэкспедиции, зимовавшие в полярных странах и сильно страдавшие от сырости ихолода в помещениях. Ничуть не кривя душой, без какой бы то ни было натяжки, мысчитали наш домик наиболее целесообразным типом жилой постройки в условияхАрктики.

С каждым днем все более и более погружаясь во мрак полярной ночи, мы моглиспокойно ждать любых морозов и бурь. Домик был надежной защитой. Мы былидовольны своим жильем и скоро по-настоящему полюбили его.

 

У радиоприемника

 

Через две недели после ухода «Седова» наш радиопередатчик уже был готов кработе и поблескивал никелированными частями в маленькой радиорубке. Гудениенатянутой антенны еще раньше ворвалось новым звуком в тихий домик.Аккумуляторная батарея была залита. Оставалось зарядить ее и выйти с нашимипозывными в просторы эфира для связи с Большой Землей. Однако до установкиветряного двигателя это оказалось непростым делом.

Как-то, вернувшись с промысла, я увидел страшную картину. Из сеней домикаклубами валил густой черный дым. Первой мыслью было — пожар! Я бросился кпомещению. Здесь все было заполнено черной копотью. Что-либо рассмотреть былоневозможно. В нос бил запах неперегоревшего бензина. Раздавалось чиханиемотора. Изредка слышались человеческие голоса. Вся эта мрачная картина впереводе на язык техники называлась зарядкой аккумуляторов. Запущенныйбензиновый мотор то шипел, как гадюка, то жужжал, точно шмель, а еще большечихал, поминутно останавливался, нещадно дымил и коптил. Когда мои глазапригляделись, я увидел людей.

Урванцев и Ходов, задыхаясь в парах бензина, на четвереньках ползали околомотора и безрезультатно пытались отрегулировать его.

— Мы заставим тебя работать! — ворчал один.

— Проклятая машина! На такие пустяки не способна! — отзывался другой.

Немедленно общими силами мы выволокли мотор из помещения. До полуночибезуспешно возились около капризной машины. Лишь на следующий день моторзаработал более или менее сносно, и тогда началась зарядка батареи. Позднее, сустановкой ветряка, мотор мы поставили в склад и в течение двух лет только дваили три раза воспользовались им в период продолжительных штилей.

Первым мы услышали «Коминтерн». Голоса из далекого родного мира заполнили нашдомик. Потом поймали передачу Ленинграда, случайно очень нужную для нас.Узнали, что «Седов» благополучно вернулся на Большую Землю. После нашейвысадки, воспользовавшись открытой водой, он пошел на север. Здесь был открытостров Шмидта. Но Северной Земли седовцы не видели.

Однако нам нужно было не только самим слушать Большую Землю. Надо, чтобы и настоже услышали. Вася Ходов засел в радиорубке. Сутками он не выходил из нее иредко выпускал из рук телеграфный ключ. Он звал, звал и звал. Но эфир молчал.На короткий момент удалось связаться с Землей Франца-Иосифа и передатьнесколько слов о том, что все мы живы и здоровы. После этого ЗемляФранца-Иосифа почему-то исчезла из эфира, и вновь Ходов слал наш зов: — Всем,всем, всем... Говорит радио Североземельской экспедиции... Наше местонахождение— остров Домашний. Широта... долгота... Прошу связи. Мои позывные... Слушаю наволне...

Проходил час за часом. Ключ выбивал одно и то же. Ходов слышал работукоротковолновых станций Ленинграда, Москвы, Хабаровска... Австралии, Европы,Японии, Новой Зеландии... Но самого его никто не слышал. И вновь рука радистаслала в эфир точки и тире:

— Всем, всем, всем...

Потом в эфир неслись позывные отдельных станций — тоже безрезультатно. И сновабез адреса:

— Всем, всем, всем...

И опять молчание.

«Радиоволнение» охватило нашу маленькую семью. Все напряженно ждали. Терзалисьсомнениями в мощности нашей станции. Гадали, где и кто впервые услышит нашголос.

Вася Ходов внутренне волновался, может быть, больше, чем каждый из нас. Носамообладание у этого юноши было поразительное, и внешне он выглядел совершенноспокойным и даже безразличным. Он подолгу просиживал, нагнувшись над столом иподперев щеку левой рукой, а правой, казалось, небрежно играл телеграфнымключом. Глядя в это время на Васю, можно было подумать, что он о чем-тозамечтался, забыл о своих обязанностях и пальцами правой руки бессознательновыстукивает какой-то мотив.

В перерывах между работой на наши вопросы — не услышали! молчат? — он отвечалспокойно и немногословно:

«Нет», «не отвечают» или «не слышат».

Но мы знали, что наш Вася волнуется. Его поза почти всегда менялась, когда он спередачи переходил на прием. Переключив рубильники, он садился на спинку стула,а ноги ставил на сиденье. Мы уже успели заметить, что в таком неудобномположении Вася часто монтировал какой-либо сложный прибор, разрабатывал новуюсхему или, не отрываясь, читал понравившуюся книгу. Такая поза всегда говорилао том, что наш юный товарищ чем-то взволнован, решает какую-то трудную задачу.

Взгляд радиста был сосредоточен, а руки плавно и нежно скользили по регуляторамприемника, точно Вася ощупывал эфир. Иногда руки замирали. Тогда Вася весьпревращался в слух...

Слушать эфир, выловить из него нужное, поймать еле слышимую волну слабенькогосамодельного передатчика какого-нибудь радиолюбителя — вот что было настоящейработой Васи. Любовь к радио пробудилась у него еще в детстве. Постепенно онстал мастером своего дела. Сидя у аппарата, он больше всего любил слушать.

Мало того. Эта черта, пожалуй, была самой, важной в характере Васи; и в быту оночень любил слушать. Слушает внимательно, сосредоточенно и неподвижно. Толькопальцы мягко, то в одну, то в другую сторону, плавно поворачивают первыйпопавшийся под руки предмет, будто Вася и в эти минуты настраивает свойприемник.

Сам он говорил очень мало. За все время пребывания на острове вряд ли сказал всреднем по фразе в день и ни разу не повысил голоса.

И вот однажды он изменил своему характеру. Произошло это так.

Поздней ночью 23 сентября из радиорубки раздался громкий крик Ходова:

— Тихо!

Нужды в этом требовании совсем не было. Я сидел за книгой. Урванцев и Журавлевспали. В домике стояла абсолютная тишина.

Я бросился в радиорубку.

— Есть связь! — шепотом сообщил Ходов.

Я понял, что минуту назад в ненужном громком окрике разрядилось егомногосуточное нервное напряжение.

Приемник отчетливо передавал позывные нашей станции. С нами говориллюбитель-коротковолновик из города... Кологрива!

Где же этот славный Кологрив? Никто из нас не мог ответить на этот вопрос. Всетолько разводили руками.

Тем временем беседа между радистами продолжалась и волей обстоятельств принялаинтригующий характер. Радиоснайпер из Кологрива просил повторить нашикоординаты, так как острова, названного Ходовым, он не нашел на карте. Егосомнение для нас было понятным. Ни на одной карте в мире наш остров еще не былобозначен. Мы проявили не меньшее любопытство, чем наш радиособеседник, иузнали, что славный город Кологрив находится в Костромской области.

Как бы то ни было, Кологрив, первым услышавший голос Северной Земли, принялнаши телеграммы и сообщил об этом Ленинграду.

На следующий день Ходов без труда связался с ленинградской станцией.

Так наладилась наша связь, и мы, находясь далеко в просторах Арктики,включились в темп жизни советской родины. Радио стало нашим информатором,концертным залом, театром, газетой и другом. Чего-чего только оно не приносилонам! Оно и вдохновляло, и смешило нас; приносило много радостей, а иногда иогорчений; говорило о нашей близости к людям, к отчизне и одновременно все-такинапоминало об оторванности.

Особенно хорошо слышны передачи Харькова. Даже в дни очень плохой слышимостиголоса Харькова доносятся к нам. Его концерты пользуются у нас большойпопулярностью. Буквально все население Северной Земли и прилегающих к нейостровов жадно слушает музыку и пение. Не беда, что это население так мало.Главное в том, что никто не отказывается от концертов. Мы очень внимательные ине менее восприимчивые слушатели. Особенно любим пение.

После ужина мы сидим в помещении и продолжаем работать. Я подсчитываю месячнуютаблицу метеонаблюдений, Урванцев что-то пишет за своим столом, а Журавлев,сидя посредине комнаты, поближе к свету, чинит свои меховые штаны.

Полярная ночь уже вступила в свои права. С улицы доносится посвистывание ветра.Разыгрывается метель. Медвежья шкура, повешенная близко к домику, раскачиваемаяветром, время от времени колотит в стенку когтистыми лапами.

Из радиорубки раздается то хрип, то резкий свист приемника, то недовольноеворчание Васи Ходова. Ему заказан концерт, и он, скользя с волны на волну,упорно, но пока безрезультатно исследует эфир. Наконец, начинает звучатьмузыка. Ее передает голландская станция Хюйзен. Вася выходит в комнату и молча,как бы прося извинения, разводит руками — дескать, больше ничего нет.

Хюйзен передает грустные, унылые мотивы. Совсем не то нам хотелось бы услышать.Но что делать? Сидим, слушаем в надежде, что Хюйзен когда-нибудь выплачет своюгрусть.

Журавлев не выдерживает, соскакивает со стула, хлопает штанами об пол и,обратившись к репродуктору, начинает отчитывать голландских певцов имузыкантов. Заканчивает он словами: «Довольно за душу тянуть! Даешь«Кирпичики»! И мы смеемся над пристрастием нашего охотника к «Кирпичикам»,давно переставшим звучать на материке. Пристрастие это понятно: песенка тольков начале этого года докатилась до Журавлева, обитавшего в то время на НовойЗемле.

— Крикни громче, а то Хюйзен не услышит! — подзадоривает Николай Николаевич.

— Небось, не глухой! — ворчливо отзывается Журавлев, снова принимаясь започинку штанов.

Через минуту репродуктор, прохрипев на последней высокой ноте, заканчиваетслезоточивый мотив. Потом из него летят непонятные для нас слова и, наконец,диктор объявляет :

— Руссише романс!

Это мы поняли. Моментально превращаемся в слух. Сначала невольно ловим слова начужом языке, но они не доходят до сознания. Внимание переключается на мотив,

— Сергей, а ведь это «Кирпичики», черт возьми?

И действительно, уже давно набивший оскомину и забытый мотив периода нэпаслышится из репродуктора. Оказывается, до голландцев этот «руссише романс»дошел еще позже, чем до Журавлева на Новой Земле. Но эффект радиозаявкиохотника и ее выполнения получился исключительный. Мы смеемся до слез, аЖуравлев, сначала опешивший от неожиданности, быстро оправляется и важноговорит:

— Что, небось, услышали! Заказывать надо уметь.

Я знаю, как с ними разговаривать!

Развеселившийся Вася просит:

— Сергей, закажи «Конную Буденного»! Ну, пожалуйста!

Поговори с ними как следует!

Журавлев подмигивает, свертывает брюки и, подойдя к постели, серьезно заявляет:

— Нет, Вася, на сегодня довольно. Пора ложиться в дрейф. Да и станции этойдалеко еще до «Конной Буденного».

Васина просьба не случайна. Оторванные от непосредственного участия в жизнистраны, мы жадно следим за всеми новостями, не хотим отставать от товарищей наБольшой Земле, хотим знать все о борьбе советского народа за построениесоциализма, о крепнущем могуществе нашей Родины. Нам нужны и ее песни икороткие сообщения ТАСС о вступлении в строй новых фабрик и заводов. Изложенныелаконическим радиотелеграфным языком, эти сообщения звучат тоже как песни.

Большую часть полярной ночи слышимость мощных широковещательных станцийотличная и не меняется в течение суток. При желании мы можем слушатьрадиопередачи всего мира ежедневно в течение всех двадцати четырех часов. Дляэтого достаточно поворотом ручки радиоприемника, по мере вращения земного шара,переключиться с одной страны, отходящей на покой, на другую, более западную,продолжающую бодрствовать.

Но, конечно, мы больше всего радуемся голосам Родины.

Страна твердо и уверенно идет вперед. Народ с небывалым в истории пафосомстроит свое новое хозяйство. Радиоприемник ежедневно рассказывает нам облестящем выполнении первой пятилетки, о вводе в строй новых заводов-гигантов ифабрик, о могучей волне коллективизации, о победах знамени Ленина.

Так радио — великое изобретение русского гения — связывает нас с миром, сосвоей страной. Время, когда путешественник, отправляясь в неизвестные страны,терял всякую связь с миром, с развитием радио кануло в вечность... Эфир доноситдо нас уверенный и ободряющий голос друзей. Мы не можем видеть их, но чувствуемих очень ясно. Находясь далеко от большого советского коллектива, мы все жеостаемся в нем.

Сегодня 7 ноября — тринадцатая годовщина Великой Октябрьской социалистическойреволюции. Радио доносит до нас голос Москвы — ясный, празднично-торжественный,одинаково уверенный и в завтрашнем дне и в далеком будущем.

Мы слышим Красную площадь. Кажется, что находишься на улицах Москвы, смотришьна московское небо, на башни Кремля, на демонстрацию, залившую улицы и площади,на море знамен, и кажется, что видишь улыбки людей, чувствуешь под ногамиасфальт, ощущаешь плечом товарища по колонне.

Мы горячо верим в будущее Арктики. Наш народ, поднявшийся на строительствоновой жизни, справится и с трудностями освоения полярных стран. Скоро и Арктикаперестанет быть неведомой частью земного шара. Самые далекие северные берегаСССР станут нужными, полезными и полноправными территориями нашей страны. Исбудутся слова великого гения русского народа Михаилы Ломоносова:

«...Северный океан есть пространное поле, где усугубиться может Российскаяслава, соединенная с беспримерною пользою чрез изобретение восточно-северногомореплавания...»

Скоро поднято будет славное наследство русских исследователей — отважныхморяков и неутомимых землепроходцев, исследовавших полярные страны. ТрудыДежнева, Беринга, Чирикова, Лаптева, Челюскина, Минина, Малыгина, Прончищевых,Пахтусова, Цивольки, Розмыслова, Русанова, дерзания Седова и еще многих имногих русских людей, как сохраненных историей, так и ушедших в вечность, непропадут даром. Советские исследователи, еще более отважные, чем их предки,вооружившись самой совершенной техникой, осуществят «с беспримерною пользою» и«изобретение восточно-северного мореплавания».

Начало этому уже давно положено. В 1921 году за подписью В. И. Ленина вышелдекрет, требующий «всестороннего и планомерного исследования Северных морей, ихостровов, побережий, имеющих в настоящее время государственно важноезначение...»

В период короткой северной навигации советские корабли уже заходят в устья Обии Енисея. Полные сибирским лесом и зерном суда отправляются отсюда в любой портмира. За Полярным кругом закладываются первые полярные порты. Достижимой сталаЗемля Франца-Иосифа. Дальневосточные моряки упорно трудятся над освоениемЧукотского и Восточно-Сибирского морей...

Но то ли еще будет! Наступит время и на безмолвных сегодня берегах .вырастутгорода, поселения, промышленные предприятия; электричество проникнет во тьмуполярной ночи; советские воздушные корабли сделают доступной любую точкуАрктики... И тогда в Арктике 7 ноября также можно будет видеть праздничныедемонстрации.

Это будущее. Четкое, ясное, безусловное, но все же будущее. Сегодня 7 ноября1930 года в глубокой Арктике существует только несколько маленьких, примернотаких же, как наш, коллективов, разделенных между собой тысячами километровледяных пространств. И у них и у нас сейчас полностью царит полярная ночь;только вой ветра нарушает безмолвие пустынных берегов.

Путешественник, отправляющийся сейчас в Арктику, должен принимать условияздешней жизни такими, как они есть. Один на один он должен выдерживать нередкотяжелый, предостерегающий, а иногда и леденящий взгляд Арктики. На все времяработы экспедиции он лишается живой связи с близкими и друзьями. Это сейчассамое тяжелое в жизни полярника. Все трудности, связанные с работой, кажутсяпустяками перед фактом длительной разлуки с большим советским коллективом.

Напряженный труд, постоянная борьба с природой, чувство ответственности за делонезаметно сокращают время и заставляют забывать о всяких болезненныхпереживаниях. Радио постепенно устраняет ощущение оторванности, включает вобщий темп жизни.

Но есть в каждом году дни, которые нельзя заполнить только работой или борьбойс метелью. Это годовщина Великого Октября!.. Это Первое мая!

...Тяжелые черные тучи распластались по всему небу. Они точно придавили землю.А вокруг бесконечные ледяные поля, окрашенные в какой-то грязновато-бурый цвет.

Только в полдень тучи приподнялись над южной частью горизонта. На полчасавспыхнула узкая полоска зари. Нависшие над ней рваные клочья туч окрасились вбагрово-красный цвет.

Напряженно, до боли в глазах смотришь на эту узенькую полоску. И чудится, чтовидишь десятки тысяч знамен многомиллионной армии строителей социализма,вышедших сегодня на улицу, там, на Большой Земле нашей родины.

Там, под солнцем... А здесь?

Заря потухла. Тучи закрыли горизонт. Снова тьма. Понемногу разгуливается ветер.

Я с усилием отрываюсь от своих мыслей и гляжу на товарищей. Они накрывают нашпраздничный стол, громко разговаривают, смеются. Я как-то физически чувствую ихнастроение. Работа, которую и сегодня нельзя было прерывать, не клеилась весьдень. Пойманный на днях песец, сжавшийся белым пушистым комочком под столом исверлящий нас бойкими черными глазками, не привлекает сейчас ничьего внимания.Мысли всех — «там», на юге, под солнцем, на улицах родных городов, под краснымизнаменами. И с каждым часом чувствуется, как растет напряжение.

Четыре часа дня. Радио передает торжественную музыку. В Москве сейчас полдень.На Красной площади кончился парад. Колонны бурным потоком хлынули мимо МавзолеяЛенина.

Пора и нам. Я приглашаю товарищей на улицу. Берем приготовленные ракеты,магниевые факелы, карабины, наш флаг и выходим в ночь.

Один за другим вспыхивают огни. Вот, разбрасывая фонтан искр, пылает десятокфакелов. Два из них Вася прикрепляет к пропеллеру ветряка. Они: чертятослепительный огненный круг. Ракеты режут темное небо, рассыпаются каскадомразноцветных звезд. Освещенный факелами, плывет вверх наш флаг — живой, какпламя.

— Да здравствует Великий социалистический Октябрь! Да здравствует СоветскийСоюз!

Залп из карабинов отвечает на мои слова. Треск выстрелов и шипение ракет будяттишину. Ночь оживает. Горит яркое пятно нашей праздничной иллюминации. В центреосвещенного круга только четыре человека да возбужденно мечущиеся собаки.Вокруг них тысячемильная чернильная темнота и льды. Не беда...

В Москве гудят улицы. Там Красная площадь. Площадь заполнена народом. Мы с ним!Душой мы там! Вместе с миллионами, а миллионы здесь, с нами!

 

Во тьме и метели

 

День начинается быстрым, привычным и почти автоматическим движением — ровно в 6часов 45 минут я сую под подушку будильник, только что подавший свой голос.Легче было бы просто нажать стопорную кнопку, но я приучил себя не делатьэтого, так как, выключив звонок, можно тут же вновь погрузиться в прерванныйсон. Под подушкой будильник продолжает ворчать недовольно и глухо, но, как ивсякая машина, непрерывно, настойчиво. Это окончательно прогоняет дрему.

Точно в 7 часов мне надо быть на метеорологической площадке. Наскоро одевшись,успеваю записать показания барометра, заглянуть на предыдущую страницунаблюдательской книжки и сравнить цифры. За ночь давление упало на 11миллиметров.

На улице еще вчера разгулялась сильная метель, налетевшая с юго-востока. Онавсю ночь куролесила вокруг домика. Сейчас слышен свист, вой в трубе ихарактерное гудение антенны. По силе и по тембру этих давно знакомых звуков я,не покидая комнаты, могу судить об усилении метели.

Беру полушубок, но тут же снова вешаю его. Сегодня он не годится, лучше надетькухлянку. Правильность такого решения сейчас же подтверждается. В сенях уже неслышно ни завывания в трубе, ни гудения антенны — все заглушает рев метели.Ветер то свистит пронзительно, как Соловей-разбойник, то шумит, гудит ифыркает, точно сотня автомобилей, неожиданно задержанных светофором, то заводитзаунывную песню голодного волка. Стены вздрагивают от яростного напора бури. Скрыши осыпается иней. Его нежные кристаллы при свете электрической лампы играюти переливаются в воздухе. Вокруг лампы большое радужное кольцо, напоминающеелунное гало[11]. К На полу серебристый ковер из алмазной пыли.

Около выхода два выключателя, тоже сплошь запорошенные снежной пылью. Повернуводин из них, я включаю лампочку под флюгером, а с помощью другого освещаюпсихрометрические будки. С фонарем в левой руке и с наганом в правом рукавекухлянки, на случай встречи с медведем, распахиваю двери и сразу точно ныряю вревущий мрак.

Бешено несется снежный вихрь. Ветер крутит подол кухлянки, рвет из рук фонарь,валит с ног. Я совершенно ослеплен, ничего не вижу в снежном потоке. Кругомгустая, бесконечная черная тьма. Она гудит, стонет, слепит, захватываетдыхание.

Свет электрического фонаря освещает только мои ноги да на полметра проникает вбушующую тьму. С большим усилием удерживаясь на ногах, делаю несколько шагов.Чтобы не сбил ветер, приходится сильно откидываться назад. Впечатление такое,словно опираешься спиной на упругий, пружинящий стог сена. Сильный порыв ветрабросает меня вперед. Чтобы не упасть, пробегаю несколько шагов.

Вдруг под ногами в свете фонаря я скорее угадываю, чем вижу, тень животного.Инстинктивно выдвигаю из рукава наган. Но в тот же момент в мою грудь с размахуупирается пара тяжелых лап и теплый шершавый язык касается моего лица. Такприветствовать может только друг. Это мой Варнак! Единственная собака, которуюне держат ни цепь, ни ошейник, ни загородка из колючей проволоки. Его обычныйсоперник в этом утреннем ритуале — Полюс — не умеет выбираться из-за колючейпроволоки, поэтому Варнак сегодня один. Ветер и метель, во время которых собакинеохотно покидают належанное место, не удержали его от изъявления преданности идружеских чувств.

Дальше мы продолжаем путь вдвоем. До психрометрических будок около 50 метров.Ветер, подталкивая в спину, быстро доносит нас.

Однако сделать отсчет приборов и записать показания в такую погоду совсем непросто. Снег бьет в глаза, засыпает книжку, а ветер рвет ее листки, мешает мнедышать. Записав показания одного прибора, отворачиваюсь от ветра и снега, делаюпередышку, потом приступаю к другому. Минимальный термометр показывает —23,4°,максимальный —14,8°. Так температура менялась ночью. Сейчас —16,3°. Неба невидно. Вообще ничего не видно, кроме будки, за которую я держусь руками, даВарнака, сидящего у моих ног и ожидающего конца непонятных для него манипуляцийчеловека. Наконец, наблюдения проведены. Я очищаю будки от налипшего снега, имы пускаемся в обратный путь.

Теперь надо идти против ветра и снежного вихря. Чтобы противостоять им, сильнонагибаюсь вперед. Варнак, пригнув голову к самой земле, идет передо мной.Каждый шаг кажется не меньше километра. Сделав несколько шагов вперед,поворачиваюсь к ветру спиной, чтобы перевести дыхание. Варнак тожеостанавливается и ждет. Моментами меня разворачивают порывы ветра. Тогда лучшепереждать, пока потоки воздуха не перейдут на «нормальную» скорость. Так, шагза шагом, мы пробиваемся к нашему домику. Ух, какие длинные эти 50 метров!Варнак мог бы проскочить это рас стояние значительно быстрее, но он не хочетоставлять меня одного. Когда порывы метели особенно сильны, пес тычется мордойв мои ноги, будто хочет сказать, что он здесь, рядом, что я не один.

Заблудиться в снежном вихре и гудящем мраке мы не можем — у Варнака есть чутье,а я знаю направление ветра. Кроме того, метрах в 15—20 от домика я могу ужерассмотреть слабое светлое пятно. Сначала оно то появляется, то исчезает внесущемся снеге. По мере приближения пятно становится заметнее. В центре егосвет сильнее. Это 100-ваттная лампа, освещающая флюгер на мачте, установленнойнад коньком крыши. На этот маяк, как моряки, мы и держим путь.

Наконец наше путешествие кончается. Стоя с подветренной стороны домика, янаблюдаю за флюгером. Он показывает, что ветер достиг степени «крепкогошторма». При такой скорости он способен вырывать с корнем деревья.

— Пустяки, бывает хуже! — говорю я Варнаку и на прощание треплю его по кругломугладкому боку. На этом мы расстаемся. Варнак считает свои обязанностиоконченными, в последний раз прижимает голову к моим ногам и ныряет в темноту,а я иду в домик.

Через полчаса бужу Ходова, и результаты наблюдений летят в эфир. Наши сигналы водно мгновение пробегают тысячи километров. Это не то, что мое путешествие нарасстояние 50 метров. Однако эти 50 метров были обязательным звеном,обеспечивающим передачу наблюдений в Москву. Там их ждут в Центральном бюропогоды. Оки нужны, как и наблюдения тысяч других точек, для анализа движениявоздушных масс и предсказания погоды. Если сведения попадут в Москвусвоевременно, то наше трудное путешествие с Варнаком будет полностью оправдано.

Мы вступили во вторую половину ноября. В нашем районе исчезли последниепризнаки полуденной зари. До этого в ясную погоду хоть по узенькойлимонно-желтой полоске, появлявшейся на короткое время над горизонтом, да попочти неуловимому рассеянному свету мы чувствовали, что где-то есть солнце.Теперь полдень перестал отличаться от полуночи. Небо на юге такое же черное,как и на севере. В полдень видны все звезды, до шестой величины включительно.При ясном небе они то горят спокойным холодным пламенем, то искрятся и мерцаюти кажутся необычайно большими и яркими. Звезды нисколько не делают ночьсветлее, но взгляд невольно тянется к ним, как к единственным светлым точкам.

Когда небо затягивается облаками, исчезают и звезды. Тогда все окутываетнепроглядный, черный мрак. Темнота в такие дни ощущается, как физическое тело.Кажется, что ее можно ощупывать руками, мять и формовать, словно глину илитесто, а сознание того, что ощущаешь это в полдень, еще больше усиливаетвпечатление. Так идет день за днем. Нам кажется, что мрак сгущается все большеи больше. Часто кто-либо из товарищей, возвратившись с улицы в домик, заявляет:

— Ну и темнота же сегодня! Такой еще не было! Но это уже самообман. Мрак неможет больше усилиться. Сегодня темно, как вчера, а завтра будет так же темно,как сегодня.

Нагрянувшие в начале полярной ночи тридцатиградусные морозы продержалисьнедолго. Юго-западные и южные ветры принесли резкое потепление, облачность итуманы. Почти месяц удерживается теплая пасмурная погода. В отдельные днитемпература воздуха поднимается почти до нуля.

Если нет ветра, антенна, провода, мачты, ветряк, столбы, крыша домика обрастаюттолстым слоем изморози, а при ветре их покрывает ожеледь. Однажды онапревратила антенну в огромную нитку ледяных бус. Лед нарастал на канатике двоесуток. Сначала антенна была похожа на толстый ледяной жгут. Потом, по мередальнейшего обрастания льдом и провисания канатика, этот жгут начал дробитьсяна отдельные цилиндры длиной от 10—15 сантиметров до одного метра. Когдадиаметр ледяных цилиндров достиг 5 сантиметров, бронзовый канатик не выдержал иантенна обрушилась на землю. Не меньше досаждает и изморозь. На улице ни к чемунельзя прислониться. Изморозь пристает к одежде, точно масляная краска.

Наш ветряной двигатель прекрасно работает при скоростях ветра не меньше 5метров в секунду. Поэтому в последние недели с преобладанием легких южныхпотоков воздуха он часто бездействует. Когда начинается метель, наша перваязабота — запустить ветряк, чтобы пополнить запасы электроэнергии. Но послепередышки ветряк начинает капризничать даже при скорости ветра в 7—9 метров.Пропеллер еле поворачивается, точно не в состоянии сразу пробудиться послемногодневного сна. Причиной этого всегда является иней, слоем в 3—4 сантиметраосевший на пропеллере и мешающий его обтекаемости. Надо забраться наверх,счистить корку, и лишь после этой операции раздается характерный шум и лопастивинта сливаются в один трепещущий круг.

Теплая пасмурная погода лишает нас даже удовольствия прогулок. Липкий снегпристает к лыжам, когда мы пытаемся пробежаться в темноте. А при поездках наупряжках собаки с трудом волочат по такому снегу даже пустые сани. Снегнабивается собакам в лапы, смерзается ледяными комками между пальцами ираспирает их. Длинношерстные собаки тащат на себе все более и болееувеличивающиеся куски намерзшего снега.

Нам совсем не нужны ни тепло, ни сплошная облачность, ни южные зефиры.Ноябрьское потепление и связанные с ним многочисленные неприятности всемосточертели. Мы мечтаем о морозах, ясном небе и негодуем.

— Ну что это за полярная ночь?! Просто темная ночь в Крыму...

Охотник называет такую погоду идиотской. В науке О климате нет такого термина.Но если бы ученые-метеорологи познакомились здесь на месте с такой погодой ихотя бы один день поездили при ней на собаках, то и они вряд ли бы подобралидругое выражение для ее характеристики. Термин охотника если и не даетдостаточно конкретного представления о самой погоде, то ясно определяетотношение к ней человека.

Несколько метелей, пролетевших в первой половине ноября, не отличались нипродолжительностью, ни силой. Но все же по окончании их, как правило,перепадали день-два желанной погоды. Поэтому нет ничего удивительного в том,что все это время мы мечтали об улучшении погоды, понимая под улучшениемдобротную, свирепую полярную метель. Казалось, что только она может освободитьнебо от панциря застоявшихся туч, разметать их, показать нам звезды и привестивслед за собой морозы, полагающиеся в ноябре на 80° северной широты.

Сегодняшнее «улучшение» погоды заметно подняло наше настроение. Ветерпостепенно переходит к востоку и усиливается с каждым часом. Разноголосо шумитмрак, свистят незримые крылья бури, с бешеной скоростью переносятся целые тучиснежной пыли. Все вокруг напоминает бушующее море. Наш домик время от временивздрагивает, как корабль под ударами волн.

На тринадцатичасовые наблюдения мы выходим вдвоем с Ходовым. Та же картина, чтои утром. Только свита на этот раз другая. Кроме Варнака нас сопровождает иПолюс. С полдюжины других собак то появляются у ног, то исчезают в снежномвихре. Метель намела сугроб вровень с проволочной загородкой собачника. Псывоспользовались этим, выбрались на свободу и, несмотря на метель, чувствуютсебя счастливыми.

Мы довольны кутерьмой на улице, так как по окончании ее ждем ясной, сухойпогоды и усиления морозов. Общее настроение не меняется даже после того, как вконце дня буря валит столбы-треноги между ветряком, домиком и магнитной будкой,обрывает провода и, наконец, срывает антенну. Только у Журавлева портитсянастроение. Лазая в метели, он недосчитывает на вешалках одной медвежьей шкуры.Для него это чувствительный удар. Охотник неоднократно ныряет в бушующуютемноту и каждый раз после безрезультатных поисков возвращается в домик мрачнееполярной ночи.

— Ну я сторонка, чтоб ее леший взял! — ворчит он.— Что сумеешь добыть, и тоноровит взять обратно. Тьма кромешная! Просто ужас берет!

До ужаса, конечно, далеко. Просто жаль шкуры. Метель может совершенно завалитьее сугробом. Собаки не побрезгуют объесть лапы и нос. В том и другом случаешкура потеряет ценность. Зная, что наш товарищ не успокоится, мы, вооружившисьмагниевыми факелами, все выходим на улицу и после отчаянной почти часовойборьбы с метелью находим злополучную шкуру. Ветер унес ее метров на шестьдесяти уже наполовину засыпал снегом. К Журавлеву сразу возвращается прежнеедобродушие.

Общее настроение восстанавливается.

Поздно вечером, когда Ходов заканчивает передачу последней метеосводки, мыслушаем радиоконцерт, принятый на комнатную антенну, разыгрываем очередныепартии в домино. Доносящийся с улицы шум метели заглушает музыку, зато костидомино громко стучат по столу. Вдруг все мы, как по команде, превращаемся вслух. За стенками домика воцаряется тишина. Она подкралась так незаметно, чтомы даже не уловили момента ее наступления. У всех на лицах один вопрос: чтослучилось?

Я подхожу к барометру. Давление падает. Казалось бы, что шторм долженусилиться. Однако, вопреки барометру, на улице тихо. Минут пять до нас недоносится ни одного звука. Неожиданно наступившая тишина давит. Когда опятьраздается свист ветра, кто-то из товарищей облегченно вздыхает. Но через десятьминут — снова тишина. Еще шквал—и опять тишина. Это говорит о том, что метельвыдыхается.

Все мы высыпаем на улицу. Еще раз налетает шквал. Ветер точно вздыхает —глубоко и устало. И, наконец, все затихает Воздух еле колеблется. Почти полныйштиль. Тишина и спокойствие воцаряются вокруг нашей базы. Жестокая двухсуточнаяметель кончилась. Только темнота остается прежней. Но и в ней, по-видимому,скоро будет просвет. Об этом свидетельствует усилившийся мороз.

Возвращаемся в домик. Я завожу будильник. В 6 часов 45 минут он подаст свойголос и откроет новый день. Этот день должен быть звездным.

 

Улыбка Арктики

 

«Весь день горели яркие звезды...» Так однажды вечером я качал очередную записьв дневнике. Начал и остановился. Перечитал фразу. Она звучала так же необычно,как если бы кто-нибудь сказал: всю ночь светило яркое солнце.

Только необычность страны, в которой мы находились, позволяла говорить озвездах, мерцающих днем. Это отвечало действительности. И если сейчас я могнаписать о полуденных звездах, то через полгода, не отступая от истины, напишу:«Солнце светило всю ночь». Мы находились в Арктике. Она перевертывает привычныепонятия, раскрывает необычные картины.

Мои мысли прервал стремительно влетевший с улицы Вася Ходов. Одного взглядабыло достаточно, чтобы убедиться — юноша возбужден. Это было необычно. Наш Васяотличался уравновешенным, спокойным, несколько флегматичным характером. Асейчас даже распахнутый полушубок свидетельствовал о волнении Васи.

Скорей на улицу! Все горит!

Что горит, где?

Небо горит... все небо! Сияние! Да скорей же, Георгий Алексеевич, а токончится.

Я схватил кухлянку. За мною поднялся Урванцев. На пороге услышали голосЖуравлева:

— Подумаешь, сияние! Да у нас на Новой Земле...

Голос умолк. Оглянувшись, я увидел, что охотник влезает в свою длиннополуюмалицу.

...Небо пылало. Бесконечная прозрачная вуаль покрывала весь небосвод. Какая-тоневидимая сила колебала ее. Вся она горела нежным лиловым светом. Кое-гдепоказывались яркие вспышки и тут же бледнели, как будто лишь на мгновениерождались и рассеивались облака, сотканные из одного света. Сквозь вуаль яркосветились звезды. Вдруг вуаль исчезла. В нескольких местах еще раз вспыхнулилиловые облака. Какую-то долю секунды казалось, что сияние погасло. Но вотдлинные лучи, местами собранные в яркие пучки, затрепетали над намибледно-зеленым светом. Вот они сорвались с места и со всех сторон, быстрые, какмолнии, метнулись к зениту. На мгновение замерли в вышине, образовали огромныйсплошной венец, затрепетали и потухли.

Ух! — выдохнул Вася Ходов.

Никто из нас не заметил, когда и как на юге появился огромный широкий занавес.Крупные, четкие складки украшали его. Он был соткан из неисчислимой массыплотно сомкнутых лучей. Волны то красного, то зеленого света, чередуясь,проносились по нему от одного края до другого. Невозможно было разобраться, гдеони возникают, откуда бегут и где умирают. Отдельные полотнища занавеса ярковспыхивали и тут же бледнели. Казалось, что занавес плавно колеблется.

На западе опять появились длинные лучи. Потом вновь малиновые облака закрылиполнеба. Снова нарастал световой хаос. Еще раз лучи устремились к зениту.

Картина менялась каждое мгновение. Время бежало незаметно. Уже час мылюбовались сиянием. Наконец, Журавлев заявил, что на Новой Земле сияние бываетеще красивее, и ушел спать. Потом вернулся в домик Урванцев.

Вася с поднятой головой сидел на полузанесенной снегом шлюпке. Он словнозастыл. Юноша впервые видел такую картину. Она захватила его.

Мне было понятно волнение юного друга.

...Двадцати пяти лет я попал в Арктику. Помню, с каким нетерпением ждал я ее«улыбки». Когда однажды мне сообщили о начавшемся сиянии, я выскочил из домика.

Резкий ветер ударил в лицо, инстинктивно обращенное к северу. Но там толькозвезды ярко блестели на темном небе.

Зато на западе я увидел два гигантских луча, поднимавшихся из-за горизонта изанимавших четверть небосвода. У основания цвет их был молочно-белый и резковыделялся на темном небосклоне. По мере удаления от горизонта свет постепеннобледнел и наконец рассеивался совершенно. Форма гигантских лучей напоминаластаринные двуручные мечи. Сквозь них просвечивали звезды, и казалось, чтокакой-то искусный мастер затейливо украсил эти дорогие мечи алмазами. Какзавороженный, наблюдал я за фантастическими мечами. Время от времени они тосближались, то вновь удалялись друг от друга, словно какой-то великан,скрывшийся за горизонтом, держал их в руках и сравнивал — который лучше...

Скоро мне показалось, что вокруг меня стало значительно светлее. Прямо навостоке, между темными облаками, ярким желтым светом горела узкая щель. Неуспел я задержать здесь взгляда, как из-за облака, немного выше этой щели,неведомая сила выбросила целый сноп лучей, похожих на полураскрытый веер.Нежнейшие оттенки цветов — красного, малинового, желтого и зеленого —раскрашивали его. Лучи каждое мгновение тоже меняли свою окраску. Один какую-тодолю секунды был малиновым, потом стал пурпуровым, вдруг окрасился внежно-желтый цвет, сейчас же перешедший в фосфорически-зеленый. Уследить засменой окраски было невозможно. Около четверти часа продолжалась этанепередаваемая по красоте игра света. Лучи много раз вытягивались, доходилипочти до зенита, затем падали и снова росли. Наконец расцветка их сталабледнеть. Они приблизились друг к другу. Небесный веер закрылся и вдругпревратился в огромное белое страусовое перо, круто завернутое к югу. Вслед заэтим из основания того же пера выросло еще одно такое же пышное перо и леглопараллельно первому. Оба они слегка колебались, удлинялись и снова сокращались,но в течение получаса сохраняли свою форму.

В это время на западе мечи оторвались от горизонта и образовали три узкиебледные полосы, которые неподвижно повисли на небосклоне. Яркие краски, толькочто фантастически украшавшие небо, померкли. От прежней феерической картиныостались лишь блеклые мазки.

Только тогда я почувствовал, что свежий норд насквозь пронизывает плотнуюсуконную куртку. Продрогший, но радостный и возбужденный я вернулся в дом.

Но уютная комната теперь казалась скучной, тесной и душной. Раскрытые книги нетянули; самые захватывающие страницы я не мог сравнить с тем, что видел нанебе. Как только прошел озноб, я, одевшись теплее, опять выбежал на улицу.

Новая картина развернулась передо мною. С востока на запад легла широкаясветлая дуга. Она охватывала почти четверть горизонта. Концы дуги, не достигаягоризонта, не то рассеивались, не то скрывались за облаками. В глубине дугиможно было заметить какое-то мерцание, словно проносилась тончайшая пеленасветящегося тумана.

Но вот небо снова преобразилось. Теперь заиграл красками север. Сначала там,из-за горизонта, выплыло небольшое светлое облачко. Оно поднялось градусов на25—30 и застыло. Прошла минута, две... пять, облачко оставалось без изменения,только иногда оно вспыхивало лиловым светом. И вдруг оно, сильно вытянувшись,покрылось яркими, трепещущими лучами и превратилось в широкую ленту,захватившую почти весь северный сектор неба. Лента извивалась, точно змея, инаконец приняла форму вытянутой, горизонтально лежащей буквы S. Новая перемена:дальний конец буквы вспыхнул ярким малиновым светом. Свет пробежал по всейбукве. Вслед за ним родились и пронеслись пурпурные, зеленые, желтые волны. Ониисчезали и появлялись вновь.

Буква развернулась, мгновенно обросла бахромой и превратилась в грандиозныйзанавес. Он торжественно колебался. Мягкие складки то увеличивались, тоуменьшались. Весь занавес горел, искрился, переливался, трепетал...

В то же время дуга, лежавшая на юге, сгустилась, слегка зарумянилась и,превратившись в широкую полосу, двинулась к занавесу. В какой-то момент своегодвижения она ярко вспыхнула и тоже развернулась в еще более эффектный занавес.

И вдруг в одно мгновение оба занавеса рассыпались на тысячи тысяч лучей. Лучиустремились к зениту, образовали корону и потухли; но тут же на их местезасияли другие. Корона горела, сверкала... И вот все исчезло. На темном небевновь остались только яркие звезды.

Время летело. Взглянув на часы, я напомнил Ходову, что наступает час работыстанции. Мы вместе вошли в домик. Через несколько минут я зашел в радиорубку.Ходов привычно взглянул на часы, сел на стул, надел наушники, уверенно включилток и сейчас же невольным движением сдвинул наушники. Он попыталсяотрегулировать приемник, но безрезультатно. Помехи были настолько сильны ичасты, что из телефона раздавался только сплошной треск. Выделить что-либо небыло никакой возможности. Ходов был убежден, что помехи вызваны сиянием. Васясдержанно чертыхался. Но и это средство не помогло. Работать было невозможно.

Мы вышли из домика посмотреть, не слабеет ли сияние. Но оно горело еще ярче.Вася, опять захваченный красотой развернувшейся картины, не мог оторватьзачарованного взгляда от полыхающего неба.

А Арктика, будто чувствуя, что сегодня приобрела нового ценителя ее красоты,все шире раскрывала свое лицо, озаренное полярным сиянием. Видевший «улыбку»Арктики, завороженный, будет любить ее лицо и тогда, когда оно хмурится вполярном тумане, и когда оно гневно во время метели, и когда оно сияет тихойрадостью в лучах незаходящего полуночного солнца.

Полярное сияние — одно из самых красивых, самых захватывающих явлений природы.Люди никогда не устанут любоваться сказочной игрой его света, как никогда неперестанут складывать сказки и песни.

Естественно, что человек всегда пытался объяснить сущность и происхождениесияний. Вероятно, еще на заре человечества люди, видя над собой пылающее небо,задавали себе вопрос: что это такое? И ответ целиком зависел от уровня развитиячеловеческого общества. Старики эскимосы и теперь еще говорят, что это «танцуютдуши усопших».

Но и наука не сразу правильно объяснила природу северных сияний. Так, поДекарту, сияния были «отраженным блеском полярных ледяных масс». А у Галлея —«магнитным истечением у Северного полюса».

Гениальный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов первым высказал мысль обэлектромагнитной природе полярных сияний. Еще мальчиком, в родной Денисовке,Ломоносов не мог не задумываться над загадкой горевших над его головой«сполохов». Став выдающимся ученым и занявшись с 1743 года изучениемэлектрических явлений, Ломоносов внимательно наблюдал, зарисовывал и описывалполярные сияния и измерял их высоту. В результате своих исследований Ломоносовпришел к выводу, что «северные сияния рождаются от происшедшей на воздухеэлектрической силы». На некоторых опытах он показал происхождение полярныхсияний и обосновал свои взгляды на их электрическую природу.

Несколько лет спустя современник Ломоносова В. Франклин первым из иностранцевтакже пришел к мысли об электрической природе полярных сияний, но не обосновалдостаточно своих мыслей. Ломоносов писал по этому поводу:

«Франклинова догадка о северном сиянии, которого он в тех же письмахнесколькими словами касается, от моей теории весьма разнится. Ибо он материюэлектрическую для произведения северного сияния от жаркого пояса привлечьстарается; я довольную нахожу в самом том месте, то есть эфир вездеприсутствующий. Он места ее не определяет; я выше атмосферы полагаю. Он необъявляет, каким она способом производится; я изъясняю понятным образом. Онникакими не утверждает доводами; я сверх того истолкованием явленийподтверждаю».

Современная теория полярных сияний разделяет взгляд Ломоносова на электрическуюприроду полярных сияний и объясняет их происхождение проникновением в верхниеслои газовой оболочки Земли электрически заряженных частичек, исходящих отсолнца. Под влиянием магнитного поля Земли эти частички отклоняются от своегопути и вы­зывают свечение разреженных газов.

Ломоносов первый измерил высоту полярных сияний, и позднее его данныеподтвердились. Его измерения 16 октября 1753 года дали «величину верхнего краядуги около 420 верст». Многочисленные современные измерения показывают, чтополярные сияния в виде дуг, подобные измеренным Ломоносовым, происходят всреднем на высоте 400— 500 километров и иногда на высотах, достигающих 700километров. Только лучистые сияния наблюдаются в среднем на высоте 100километров, а иногда и значительно ниже.

Полярные сияния присущи не только Арктике. Одинаково они наблюдаются и вАнтарктиде. Изредка их можно наблюдать далеко от полярных стран. Известныслучаи полярных сияний в тропических областях. Даже в самих полярных странахсияния не всюду наблюдаются одинаково часто. База нашей экспедиции лежалаблизко к зоне наибольшей повторяемости полярных сияний или, возможно, в самойзоне, поскольку она определена только приближенно. Поэтому в зимний период, приясном небе, у нас редко проходил день, чтобы мы не видели полярного сияния.

Сколько мы видели полярных сияний — подсчитать невозможно. Как правило, в одини тот же день, даже в одно и то же мгновение, на небе вспыхивало сразунесколько сияний, различных по форме, по окраске и по высоте, чтобы в следующеемгновение замениться другими. Они наблюдались нами весь период полярной ночи, атакже весной и осенью, когда чередуются дни и ночи.

В ясную погоду у нас были периоды, когда все небо горело беспрерывно напротяжении нескольких суток «днем» и ночью. Чего только мы не насмотрелись!Каких форм сияния не видели! Здесь были и дуги — то неподвижные, то медленносжимающиеся, то растягивающиеся; были и спокойные светящиеся полосы,напоминающие Млечный Путь; возникали и грандиозные, торжественно колеблющиесязанавесы, охватывающие сразу половику небосвода; вспыхивали тысячи и тысячилучей, напоминающих по форме копья; они то загорались и гасли, то быстрымимолниями летели к какой-то одной точке около зенита, то шарили по небу, словнощупальца прожекторов; видели мы и неуловимые по форме световые облака, инесущиеся по небу волны света.

Неисчислимые, горевшие сказочным светом сияния полыхали на небе, влекли к себевзгляд.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: