В наступление на неведомое

 

Солнце не заходит

 

Наступил полярный день. Солнце не заходит. Щедро льет оно свои лучи назаснеженную, скованную льдами, окоченевшую от морозов Арктику. Теперь при ясномнебе мы будем видеть его в полночь на протяжении целых четырех месяцев. Где ещеможно наблюдать такие чудеса? Четыре месяца ночь и четыре месяца день!Сказочная, волшебная страна!

Морозы медленно спадают. Но даже когда температура держится ниже —20°, солнцеберет свое. Темные предметы, обращенные к солнцу, нагреваются. Снег на нихподтаивает, превращается в крупные ледяные кристаллы, а местами простоиспаряется. Все мы пользуемся каждой свободной минутой, чтобы побыть насолнышке. Настроение у всех хорошее. Минуло самое суровое, самое тяжелое времягода.

Организация продовольственных депо закончена. Для заброски продовольствия наСеверную Землю и продвижения его дальше по пути предполагаемых маршрутов мысделали почти 2000 километров. В темноте полярной ночи и призрачном свете луны,в жгучие морозы, при бешеных метелях, преодолев все трудности пути и ночевок вэтих условиях, мы провели намеченную работу. Теперь все это было позади.

Мы с удовлетворением и заслуженной гордостью могли оглянуться назад. Дляобеспечения весенних маршрутов по исследованию Земли и конечного успехаэкспедиции было сделано все, что в человеческих силах. Будущий успех экспедициицеликом обеспечен.

Мы были крайне удовлетворены и тем, что выдвинутый нами принцип созданияпродовольственных баз силами исследовательской партии в непригодный для полевыхработ период года и без участия вспомогательных партий вполне оправдался.Правда, это был тяжелый труд, но все же он оказался выполнимым. А это главное.Кто ищет легкой работы в Арктике, тому здесь нечего делать.

Однако нельзя было забывать, что вся проведенная работа не являлась самоцелью.Она только давала нам прочную базу для следующего этапа экспедиции. Выражаясьвоенным языком, все сделанное можно было назвать разведкой боем, захватомбоевых плацдармов и организацией исходных пунктов для нашего генеральногонаступления на Северную Землю. Предстоящий этап был основным.

Мы приступали к съемке Земли. Только при осуществлении этой задачи всевыполненное в столь тяжелых условиях приобретало настоящую ценность.

Выход в маршрут намечался на 10 апреля. Сильные метели, свирепствовавшие вфеврале, задержали поездки по заброске продовольствия и оттянули этот срок.Надо было дать хотя бы недельную передышку собакам, изнуренным морозами итяжелой работой. После проведенного «генерального совета» назначили выход на 23апреля.

К походу все было готово. Пока мы с Журавлевым колесили по ледяным полям,Урванцев и Ходов не сидели сложа руки. Они хорошо поработали дома.Продовольствие и снаряжение для похода было рассортировано, взвешено и дляудобства упаковано небольшими частями. Николай Николаевич уделил исключительноевнимание научному оборудованию, приборам и снаряжению. Вся аппаратура былатщательно выверена и для приборов приготовлены необходимая тара и упаковка. Всеэто было необходимо для окончательного успеха экспедиции, как и полеваяподготовка.

В дни, когда отдыхали и набирались сил собаки, мы вновь проверили, починили ичастично перешили меховую одежду, обувь, спальные мешки и палатки; привели впорядок собачью сбрую, перетянули сани, еще раз проверили оружие, походноеснаряжение и лыжи; проверили предполагаемую нагрузку саней; снова обсудилитысячи мелочей, кое-что из намеченного ранее снаряжения решили не брать, другоедополнили. И, наконец, к вечеру 22 апреля могли запрягать собак и пускаться впуть.

Ходов снова оставался один. На этот раз на значительно более долгий срок, чемво время первого похода на Северную Землю в октябре минувшего года. Насзаботило не только будущее пути, но и предстоящая юноше жизнь в одиночестве.Правда, он заметно возмужал и по-прежнему был спокойным, выдержанным иуравновешенным. Обращаясь к нему, все чаще и чаще мы называли его уже не Васей,а Василием Васильевичем. Душевное равновесие и физическое здоровье его надежны.Арктика пришлась ему по душе. Все это — положительные черты нашего молодоготоварища. На него можно было надеяться.

Но все же он оставался один. Мы уходили почти в неизвестность. Всякая связь снами прекращалась. Далеко на юге была родина. С ней соединял только эфирныймост. Лед, снег, неминуемые еще метели, несколько щенков да сидящий на цепиоколо дверей дома медвежонок — вот обстановка и общество, в котором должен былжить наш Вася. Отшельники, удалявшиеся в пустыню, были в лучших условиях. Да ипсихология отшельника для Васи была чуждой. Он, конечно, хотел другого —принять участие в походе, пережить все его трудности, радости и приключения. Номы не могли пойти навстречу его желаниям. Наша база требовала присутствиячеловека. Надо было следить за имуществом, вести регулярные метеорологическиенаблюдения и держать связь с материком.

Мы знали, что тревога о нас будет беспокоить товарища, что многое он передумаетв наше отсутствие. Чтобы сделать его хотя бы заочным участником похода, вселитьуверенность, что его доля работы не менее важна, чем наша, чтобы избавить егоот тревоги на случай нашей длительной задержки, от которой мы не могли бытьзастрахованы, и, наконец, чтобы на прощание сказать Васе теплое слово, янакануне выхода вручил ему пространное письмо.

 

 

Дорогой Василий Васильевич!

 

Завтра экспедиция выходит на маршрутные полевые работы по съемке и исследованиюСеверной Земли. На некоторое время мы должны разлучиться. Считаю для себяобязательным рассказать вам о намеченном нами пути, обрисовать ваши обязанностина время нашего отсутствия и дать несколько советов.

В своем продвижении мы будем опираться на продовольственные депо, созданныеполярной ночью и во второй половине зимы на мысе Серпа и Молота, у мысаВорошилова — на северо-восточном выходе из открытого пролива Красной Армии и намысе Берга — на восточной стороне Земли.

Достигнув продовольственного депо на мысе Серпа и Молота, мы с полной загрузкойсаней двинемся по проливу Красной Армии, придерживаясь его юго-восточногоберега, а пройдя пролив, возможно, сделаем облегченный рейс к мысу Берга.

От мыса Ворошилова мы пойдем на север, вдоль предполагаемого берега Земли, покане достигнем ее северной оконечности. Обогнув последнюю, мы положим на картузападный берег северной части Земли и снова выйдем на мыс Серпа и Молота.

Протяженность этого маршрута не может превысить 700—800 километров, так как всясеверная часть Земли должна вписаться в неправильный четырехугольник,очерченный на юге и юго-западе открытым проливом Красной Армии; на востоке —линией прохождения судов Гидрографической экспедиции Северного Ледовитогоокеана, открывшей Землю в 1913 году; на севере — широтой приблизительно 81°30',а на западе — курсом экспедиции О. Ю. Шмидта, проследовавшей в прошлом году наледокольном пароходе «Г. Седов» приблизительно по 89-му меридиану и открывшейостров Шмидта.

Протяженность нашего маршрута может увеличиться только в том случае, еслибереговая линия Земли будет сильно изрезанной или Земля в этой части окажетсярасчлененной на отдельные острова и перед нами встанет необходимость съемкиглубоких заливов или проливов. Но и в этом случае надо полагать, что нашсеверный маршрут не превысит 1000 километров.

Поэтому я предполагаю, что для его осуществления при нормальных для Арктикиусловиях нам потребуется время от одного до полутора месяцев.

Закончив исследование северной части Земли и пополнив запасы напродовольственном депо на мысе Серпа и Молота, мы немедленно приступим кработам в центральном районе Земли. Для этого будет проведено новое пересечениеЗемли с запада на восток, на линии залив Сталина — фиорд Матусевича, познакомому уже пути, пройденному мной с Журавлевым при заброске продовольствия.Вновь пополнив продовольственные запасы на мысе Берга, экспедиция двинется наюг, дойдет восточным берегом до залива Шокальского, пересечет Землю в обратномнаправлении с востока на запад и западным берегом вернется, в зависимости отусловий, или прямо на главную базу, или с предварительным заходом напродовольственное депо на мысе Серпа и Молота.

Есть основания предполагать, что залив Шокальского в действительности окажетсяпроливом, а намеченный нами новый маршрут не превысит по протяжению 800—900километров и потребует на свое осуществление, так же как и северный маршрут, отодного до полутора месяцев.

Экспедиция будет располагать необходимым на намеченный срок работпродовольствием, топливом и кормом для собак, а также научным оборудованием,экспедиционным снаряжением и теплой одеждой.

На вас во время полевых работ экспедиции возлагаются важные и ответственныеобязанности:

1. Внимательно следить за сохранностью базы экспедиции со всем ее имуществом,снаряжением и продовольствием и помнить о том, что экспедиция еще в течениеминимально одного года не может рассчитывать на пополнение своих ресурсов вслучае их порчи или уничтожения. Особенно вам надлежит следить за хозяйствомбазы в период таяния снега, охранять имущество от возможного подтопления водойк никогда не забывать об опасности пожара.

2. Систематически продолжать в установленные сроки метеорологическиенаблюдения.

3. Отмечать все обратившие ваше внимание явления природы (усиленное таяниеснега, вскрытие льдов, появление птиц, залежка на льду морского зверя и т. д.).

4. Передавать в Бюро погоды метеорологические сводки.

5. Поддерживать связь с материком и извещать Арктический институт, минимум разв две недели, о положении на главной базе экспедиции.

6. Последней по порядку, но не менее важной вашей задачей является обязанностьберечь себя. Учитывайте, что вы делаете такую же важную работу, как и членыэкспедиции, отправляющиеся в маршрут. Какое-либо несчастье с вами будетнепоправимым ударом по работам всей экспедиции. Какой бы то ни былонеоправданный риск своим здоровьем, и тем более жизнью, должен быть совершенноисключен из ваших поступков. В период вскрытия льдов (зная по личному опыту всеопасности этого периода) я категорически запрещаю вам морскую охоту илипрогулку на лодке в плавучих льдах.

Зная, что ваша жизнь в одиночестве не будет легкой, надеюсь, что все трудностивы перенесете бодро и справитесь с ними, а возможные испытания встретитемужественно, как настоящий советский полярник. Вы имеете все данные для этого.Для сохранения вашего здоровья советую как можно больше времени проводить вработах или прогулках вне помещения, одновременно не отказывая себе ни в чем изпродовольствия, имеющегося в запасах экспедиции.

Срок нашего возвращения точно определить нельзя. Вам известно, что мы будемрасполагать продовольствием и кормом для собак на три-четыре месяца; однако этоне дает право думать, что наше отсутствие по истечении этого срока будетозначать нашу гибель. Необходимо помнить, что мы располагаем охотничьимснаряжением, будем пользоваться продуктами охоты и что, возможно, создадутсяусловия, не предусмотренные планом, которые могут задержать нас на значительноболее долгий срок. Б этом случае у вас не должно быть оснований терять надеждуна хорошее окончание нашего предприятия и добрую встречу.

Не имея возможности предусмотреть всех случайностей вашей будущей жизни в моеотсутствие, прошу вас каждый раз руководствоваться создавшимися условиями иприобретенным вами опытом, учитывая ваше здоровье и интерес экспедиции.

В надежде на счастливую встречу

База экспедиции, 22 апреля 1931 года, начальник экспедиции Г. Ушаков

 

Во второй половине дня 23 апреля мы распрощались с Ходовым и пустились в поход.Через час, пересекая Средний остров, мы еще видели наш домик. Вася взобрался намачту флюгера и махал нам на прощание, по-видимому, своей шапкой. Мы ответилина его прощальное приветствие и пустили упряжки. База скрылась завозвышенностью острова...

Около полуночи разбили лагерь в 25 километрах от дома.

Острова Седова давно потерялись из виду. Ледяное поле только на северезамыкалось куполообразной возвышенностью да на северо-востоке упиралось всилуэт мыса Серпа и Молота. По всем остальным направлениям ничего не нарушалоровной линии горизонта. На безоблачном синем небе ярко светило полуночноесолнце. Рафинадом голубел снег. Метались сине-фиолетовые тени собак. Ширьказалась бесконечной. Дышалось удивительно легко.

Лагерь разбили у подошвы одинокого айсберга. Приливно-отливная трещина,опоясавшая ледяную глыбу, показала, что айсберг стоит на мели, а его очертанияговорили о том, что остановился он здесь много лет назад. За это время он успелрасколоться пополам и кромки трещины обтаяли и округлились. Сугроб у егоподножия напоминал толстое одеяло на ногах зябнущего старика. Но и в старостиайсберг оставался величественным. Наша палатка рядом с ледяной махиной казаласьне больше собачьей конуры перед многоэтажным домом.

На этот раз после распряжки собаки не спешат свернуться в мохнатые клубки иприкрыть пушистыми хвостами сложенные в пучок лапы и нос. Некоторые лежат наживоте, положив головы на передние лапы, а большинство отдыхает на боку,вытянув все четыре лапы. Мороз не тревожит их, хотя он довольно сильный. Да инас мороз теперь уже мало беспокоит.

Удивительно, как неодинаково воспринимается одна и та же температура вразличное время года и при разных сопутствующих условиях погоды.

Москвич греется на солнышке и радуется теплу, когда весной термометр показывает7—8° выше нуля. При той же самой температуре осенью он зябнет, кутается иворчит.

Накануне полярной ночи, в пору туманов и сырости, мы изрядно мерзли уже при15-градусном холоде, а 25° считали крепким морозом. Прошло несколько недель.Начались зимние поездки. Столбик спирта в термометре чаще и чаще пробирался к40. Теперь мы сухой 25-градусный мороз воспринимали уже как благодать, какласку Арктики. Это при штиле. Во время метелей хуже: мы одинаково мерзли и при25- и при 35-градусных морозах. Взглянув на термометр, мы нередко мечтали,чтобы 40-градусный мороз, но только без ветра, пришел на смену 20-градусному сметелью.

Повышенная влажность, туман и особенно ветер способствуют усиленной теплоотдачетела, делают более ощутительным мороз. Немалую роль играет и длительностьпребывания на морозе. Одно дело пробыть на нем час или день и вернуться втеплое помещение, и другое — переносить его в течение недель, изо дня в день,из часа в час, и при этом спать на снегу, раздеваться и одеваться на холоде,только два-три раза в сутки иметь возможность погреть у примуса руки во времяприготовления пищи.

Привыкнуть к сильному морозу нельзя. Можно только научиться стойко переноситьего, уметь сопротивляться, воспринимать его как нормальное, обязательное идлительное, но все же преходящее явление. Часто это трудно, иногда мучительно,но всегда, как и всякая борьба, это развивает волю, чувство сопротивления исознание собственной силы.

Иногда казалось, что мороз достиг мыслимого предела — замерзла земля, застылвоздух, окоченело все живое. Но ты идешь и идешь вперед, все ближе к цели, ивсе силы природы не в состоянии остановить тебя. И тогда из груди сам собойвырывается возглас: «Ух, хорошо!»

Таких морозов мы теперь не увидим до следующей зимы. Однако одеты мы пока что,как и прежде, по-зимнему. Поверх бумажного белья — меховые пыжиковые брюкимехом внутрь; далее — фланелевая рубашка, толстый шерстяной свитер и меховаярубашка, последняя — тоже внутрь мехом. Брюки и рубашки покрыты шелковойпрорезиненной материей, которая хорошо защищает от ветра и сырости. Верхнейодеждой Урванцеву и Журавлеву служат длинные ненецкие малицы, а у меня —эскимосская кухлянка, доходящая до колен. На ногах у нас — шерстяные носки,меховые оленьи чулки и пимы из оленьих лап, с подошвой из медвежьей шкуры итолстой, но мягкой войлочной стелькой. Голову закрывает меховой капюшон, а наруках — рукавицы из оленьих лап, мехом наружу. В этой последней детали одеждыотступил от других только Николай Николаевич. У него на шнуре, перекинутомчерез шею, висят огромные, как унты летчиков, рукавицы из двойного собачьегомеха с широкими крагами. Такое сложное сооружение оправдает себя при будущихманипуляциях на сильном морозе с точными приборами, когда потребуется быстроотогревать коченеющие руки и от гибкости пальцев во многом будет зависетьточность наблюдений.

Надо заметить, что обычно меньше всего мерзнет голова. В безветренную погодумы, как правило, ездим без капюшонов в самые сильные морозы. Руки чувствуютмороз сильнее, но их легко отогреть, усилив кровообращение движением или просторастерев снегом. Сильнее всего страдают ноги, и согреть их труднее, так какдолго бежать за собаками, особенно по рыхлому снегу, невозможно. На обувь и еесохранность мы больше всего обращаем внимание. Вообще одеты мы тепло.

Перечень нашей одежды может даже создать впечатление о громоздкости ее. Но надознать качество оленьего меха, из которого сшита наша одежда. Он мягок, легок исовершенно не стесняет движений. О его теплоте и говорить нечего — болеетеплого меха в мире не существует.

В оленьих мехах мы спасались от самых лютых морозов. А теперешние весенниеморозы совсем не страшны. Сегодня я и Урванцев часть пути шли в одних меховыхрубашках. Только Журавлев ехал в малице, но без пояса, как ездит в теплуюпогоду ненец.

Незаходящее яркое солнце, несмотря на сильный мороз, создает впечатление весны.В полночь оно приблизилось к горизонту, еще более покраснело и, не коснувшисьгоризонта, начало снова подниматься.

 

Когда надо пойти на риск

 

Следующий день неожиданно оказался мрачным. И в первую очередь для меня.Началось это утром. Проснувшись, я хотел быстро подняться, но со стономповалился в спальном мешке.

Попытка повернуться вызвала в пояснице такую резкую боль, от которой захватилодыхание. Стараясь не шевелиться, я пытался угадать, что же со мной случилось.Предположения были самые неутешительные. Мысль, помимо воли, унесла меня нанесколько лет назад...

Шла зима 1926 года. Советское поселение, только что созданное на необитаемомострове Врангеля, вступило в первую полярную ночь. Работы по устройству нановом месте, неблагоприятная ледовая обстановка, полное незнание районовскопления зверя и отсутствие опыта охоты в новых условиях не только мне, но имоим спутникам-эскимосам помешали осенью заготовить достаточное количествомяса. Ни хлеб, ни крупа, ни сушеные и консервированные овощи, в изобилииимевшиеся в поселке, не могли заменить людям привычного продукта.

Наши сто пятьдесят ездовых лаек выли на цепях и требовали мяса.

Полярная ночь на широте острова Врангеля продолжается только два месяца. Вполуденные часы при ясном небе полной темноты не бывает. В эти часы можно суспехом охотиться. Значит, добывать мясо мы могли.

Но суровая зима, почти беспрерывные метели и сильные морозы даже для неизбалованных природой эскимосов казались необычными и неестественными. На этойпочве обострились создавшиеся веками и тогда еще сохранившиеся среди нихсуеверия. Мыслями эскимосов завладел тугнагак — злой дух земли, черт. Онирешили, что тугнагак не доволен появлением людей на острове, где до этого, поих мнению, он был единственным и полновластным владыкой. Бороться со злым духомслабому эскимосу, считали они, не по силам. Всемогущий дух закрутит в метели,похоронит под сугробами снега, унесет со льдами в открытое море, заведет втемноте в неизвестность, нашлет болезнь, найдет бесчисленные возможностипогубить охотника, его жену и детей.

Одно не укладывалось в мыслях эскимосов. Издалека приплывший к ним на «большойжелезной байдаре» начальник, или, как они говорят, умилек, не боится злогодуха. Умилек называет себя новым, малознакомым словом — большевик, и говорит,что злого духа нет. И хотя умилек еще ни разу и ни в чем не обманул их, им всеже трудно поверить в его слова. Умилек, наверное, ошибается. Тугнагак есть.Только он не может справиться с большевиком, не властен над ним. И в метель и втемноте начальник ездит на охоту на северную сторону острова, где много зверя игде живет сам черт, и каждый раз привозит много мяса.

Эскимосы только со мной покидают юрты и выезжают на охоту. Но и это делают соглядкой и опаской. На охоте стараются не терять меня из виду, не отходят безменя от палатки. От этого страдает наш промысел. Положение с мясом делается всенапряженнее. Легкие заболевания нескольких охотников точно подливают масла вогонь суеверий. Все с меньшей охотой эскимосы покидают жилища даже со мной.

Только один старый Иерок не отставал от начальника. Одна за другой следуют нашимногодневные поездки на охоту. Изредка мы вытаскиваем с собой еще одного-двухохотников и не приезжаем домой без свежего мяса. Нашего возвращения ожидаютдети. Матери встречают благодарными улыбками. В юртах в такие дни не умолкаютженская болтовня и веселый смех сытых ребятишек.

— Умилек и Иерок не боятся злого духа!

Растет надежда, что первая зимовка на острове окончится благополучно.

Но с кем не случается беды?

...Третьи сутки мы с Иероком проводим на северной стороне острова. Одинмедведь, убитый в первый день охоты, нас не удовлетворяет. Хочется добыть еще.Зверя достаточно, только на нашу беду он держится поближе к открытой воде,вдали от берега. Проникнуть туда нам мешает неокрепший молодой лед, только чтообразовавшийся на месте унесенных бурей старых льдов. Но мы не теряем надежды.Как только забрезжит полуденный рассвет, покидаем палатку и идем искать добычу.

Так начинается и третий день. Выходя из лагеря, мы мысленно поглаживаем рукамии оцениваем золотисто-белые шкуры, которые еще должны добыть; смакуем свежеемясо, еще гуляющее среди льдов; прислушиваемся к смеху радостных ребятишек,которые, знаем, встретят нас дома. Грех вполне простительный. Кто же выходит наохоту, заранее не взвешивая своей добычи?

Через час находим свежий след медведя и начинаем преследование. Иерок, каквсегда, просит меня не ступать на свежий след — «медведь узнает о погоне иуйдет». Я делаю вид, что озабочен тем же самым, и, чтобы не расстраивать друга,действительно избегаю ступать на след. Однако эта «предосторожность» непомогает. Мы подходим к месту, где зверь повернул в море на молодой лед и тутже начал проваливаться. Через каждые двадцать-тридцать метров лед разломан, асамого зверя уже не видно. Древко гарпуна легко пробивает неокрепшую ледянуюкорку. Путь отрезан.

Еще два раза мы находим свежий след и вновь упираемся в недоступный для насмолодой лед. Настроение падает. Молча сидим на берегу, посасываем трубки и сгрустью смотрим на предательские льды.

Вдруг нам кажется, что стоящая на мели старая торошенная льдина меняет своиочертания. Бледно-желтое пятно у ее края вытягивается и поднимается. Появляютсяеще два пятна поменьше. Они отделяются от льдины, потом снова сливаются с ней.Это медведица с двумя пестунами. Сунув за пазухи трубки и подхватив карабины,мы бросаемся прямо к зверям.

Через десять минут... я чувствую, как жгуче холодная вода заполняет мой меховойкостюм. Сильное течение уже положило меня горизонтально и тянет под лед. Пальцысудорожно цепляются за ледяную кромку. Мороз жжет мокрые руки.

— Нож, умилек! Нож! — кричит Иерок, поспешно сдирая с плеча длинный гарпунныйремень.

Я вспоминаю советы старика о пользовании охотничьим ножом. Удерживаясь на левойруке, погружаю правую в воду, нащупываю на поясе нож и, вырвав его, со всейсилой по рукоятку всаживаю в рыхлый лед. Сразу становится легче. Рукоятка ножа,точно большой гвоздь, торчит изо льда. За нее удобно держаться. Иерок пересталторопиться. Он внимательно проверяет, не спутался ли тонкий ремень, потом одинконец его обвивает вокруг себя, к другому привязывает снятый с пояса точильныйбрусок, делает петлю и, сильно размахнувшись, бросает свернутый ремень в моюсторону. Спираль лассо развертывается в воздухе, конец ее пролетает разделяющеенас расстояние, и петля обвивается вокруг моей шеи.

Удерживаясь то на одной, то на другой руке, я подвожу ремень под мышки. Товарищвытягивает меня из воды. Но подмытый течением молодой лед не выдерживаетнапряжения под Иероком. Лежа на льду, я вижу только голову своего друга. Ондержится на ноже точно так же, как только что делал это я.

Вытягиваю его за ремень на поверхность, но вновь проваливаюсь сам. Потом ещераз меняемся ролями. Каждая попытка встать на ноги оканчивается новой ледянойванной. Распластавшись на льду, стараясь захватить как можно большую площадь,ползем к небольшой старой льдине, вмерзшей несколько в стороне, на нейпереводим дыхание и также ползком выбираемся в безопасное место.

В мире немногие знают, что означает пройти на собаках семьдесят километров втемноте, в полярный декабрьский мороз, в одежде, наполненной водой. Представитьэто невозможно. Рассказать тоже. Когда через десять часов мы добрались домой,то были больше похожи на движущиеся льдины, чем на людей. Меха на нас разрезалии сняли, точно кору с деревьев.

Несмотря на принятые меры, оба свалились. У Иерока началось воспаление легких,а его опухший умилек слег с острым воспалением почек...

С тех нор почки стали уязвимым местом в моем здоровье. Профессор — московскаязнаменитость по почечным заболеваниям — рекомендовал поехать на несколько летна юг, в теплый климат, советовал погреться на солнышке, застраховать себя отрецидивов. Профессор знал свое дело, ко не ведал, что такое Арктика, не могпонять, как можно любить ее. Выслушав советы профессора, вместо теплого юга явновь оказался на севере.

Теперь, лежа на снегу в спальном мешке, естественно, я подумал: неужели сновапочки? Ведь это конец. Второй раз в условиях полярной экспедиции такоезаболевание не перенести даже при железном организме.

Тяжелое заболевание любого из нас сулило бы неудачный исход всей нашейэкспедиции. Даже возвращение на базу и сколько-либо длительная задержка моглипринести непоправимые последствия.

Что же делать? Возвращаться домой или продолжать путь в таком состоянии?

Мысль снова воскрешает былое.

...Иерок умер. Больного умилека, опухшего, с высокой температурой, на саняхвозили провожать его друга в последний путь. После этого болезнь обострилась.Больше месяца почти беспрерывно начальник был без сознания. Наконец, болезньначала отступать. Медленно возвращались силы.

Мрачные вести дошли до слуха выздоравливающего. Эскимосы в одиночку совсем невыходили из юрт. Ни одна упряжка не покидала поселка. Мяса не было. У многихлюдей появились признаки цинги. Начали дохнуть собаки. Смерть Иерока эскимосырасценили как месть тугнагака. Паника охватила людей. Эскимосы решили покинутьостров и вместе с семьями на собаках уйти на материк. Они ждали тольконекоторого потепления. А между тем самих их при переходе на материк ожидалаверная гибель в морских льдах. Дело создания на острове постоянного советскогопоселения оказалось накануне полного краха...

Собранные эскимосы плотным кружком сидели у моей кровати. Я начал беседу.

— Почему вы не едете на охоту?

— Боимся.

— Чего?

— Тугнагака! Он не желает, чтобы мы жили и охотились на его земле! Он не даетнам зверя! Он всех нас заберет! — сыпались ответы.

— Почему вы так думаете?

— Как почему? Разве ты не понимаешь? Етуи поехал — заболел. Тагью поехал —заболел. Иерок умер! Злой дух посылает болезни. Мы боимся его! Он недоволен,что мы при ехали на его землю!

— Но ездили же вы со мной, не боялись?

— Да ведь ты — большевик! — Ну так что же?

— Как что? Сам знаешь! Большевика дух боится!

После минутного колебания я заявил:

— Хорошо! Я встану, мы поедем вместе.

Собеседники не нашлись что ответить. Наступила пауза.

Потом они отошли от постели, тихо обсудили мое предложение, и старший из нихобъявил приговор.

— Нет, умилек! Теперь мы с тобой не поедем. Злой дух боялся тебя, когда ты былздоровый и сильный. Теперь ты слаб. Мы видели, как ты выходил на улицу. Тыходишь с палкой, шатаешься, когда нет ветра, не можешь согнуться.

Ты, умилек, очень слаб! Теперь тугнагак не испугается тебя. Он убьет тебя инас.

Уговаривать было бесполезно. Для убеждения времени не было. Решение надо былонайти немедленно. Пойти на большой риск. Он оправдывался положением.

Я приказал запрячь моих собак. Когда все необходимое для дороги лежало насанях, оделся, взял карабин, патроны и вышел к упряжке. Эскимосы оторопевшейкучкой стояли поблизости.

— Ты куда, умилек?

— Поеду драться с вашим тугнагаком.

— Ты слаб. Он убьет тебя!

— Неправда! Его не существует, поэтому он не может причинить мне вреда. Дажебольной я привезу мясо. Вам будет стыдно! Женщины будут смеяться над вами.

Видя, что меня не остановить, они, опустив головы, не сказав больше ни слова,разошлись по юртам. Там воцарилась гробовая тишина.

Поселок скрылся из виду. Я остался один среди снежных просторов. Не то от лучеймедленно ползущего над самым горизонтом солнца, не то от слабости рябило вглазах. Мучительная боль грызла поясницу. Усталость охватывала все тело. Тянулолечь на сани.

Когда же я найду зверя? Неужели придется пересечь весь остров? Ведь это значитнесколько суток. Хватит ли сил?

Но на ловца и зверь бежит. Через четыре часа пути собаки подхватили легкиесани, распаляясь охотничьим азартом, как стая волков, понесли по свежемумедвежьему следу, а еще через час огромный зверь лежал у моих ног.

Победа? Нет, только наполовину! Торжествовать было рано. Наступил самый тяжелыймомент. Надо было освежевать зверя. Лежа на снегу, корчась от боли, кусая губы,чтобы удержать стон, обливаясь холодным потом и поминутно вытягиваясь на снегудля отдыха, я освежевал уже коченеющего на морозе медведя, втянул на сани шкуруи немного мяса. Но на большее был уже не способен. Кружилась голова. Оставлялисилы. Направив собак на пройденный след, лег на сани и привязал себя ремнями.Последняя мысль была о том, чтобы собаки не встретили нового медведя и непотеряли след...

Очнулся я на третий день в своей постели. В комнате сидели эскимосы.По-видимому, они были здесь уже давно, так как были без кухлянок и обнажены допояса.

Заметив, что я пришел в сознание, охотники сгрудились около меня. Радость иласка разгладили их суровые лица. Они заговорили об охоте и стали высчитывать,сколько надо заготовить мяса и жира, чтобы их хватило... на следующую зиму.Появились женщины и ребятишки. Мальхлютай — восьмилетний сынишка Кивьяна —притащил своего любимого трехмесячного щенка и под одобрительный смехприсутствующих преподнес подарок, положив его прямо на мою грудь...

Через неделю на нескольких упряжках мы неслись на охоту на северную сторонуострова. Я все еще чувствовал слабость, но теперь уже не боялся остаться один,а эскимосы со мной не боялись духа. Кризис миновал. Советское поселение наострове начало укрепляться. Мой риск оправдался...

И теперь опять такие же боли. Нет, еще сильнее! Что же делать?..

— Ну, что же, надо идти! — промолвил я.

— Куда?

— До Северной Земли осталось километров сорок. Сегодня мы должны их осилить...Дорога хорошая.

Журавлев помог мне обуться, Урванцев вывел меня из палатки.

Сияло солнце. Арктика, как и накануне, была прекрасной, искрилась и радоваласьприближающейся весне. Далеко на северо-востоке рисовались берега СевернойЗемли. Как всегда, они звали к себе.

Вновь, как за четыре года до этого, надо было рисковать. Мы должны были пойтина риск, он оправдывался нашими задачами.

 

В пути

 

Начались сборы. Товарищи запрягли и моих собак, увязали воз. Урванцев досталнашу походную аптечку. Она была небольшая. На случай ранений, травм и переломовв ней было немного перевязочных материалов, йод, кровоостанавливающая вата,набор хирургических игл с иглодержателем, хирургический шелк, пинцет,,скальпель и небольшое количество скобок Мишо. При возможном заболевании снежнойслепотой мы могли воспользоваться имевшимся раствором кокаина и алюминиевымкарандашом. Не были забыты и зубные капли. Имелся хинин на случай приступов,возможно, привезенной с материка малярии. И, конечно, танальбин с опием ианглийская соль.

Я и раньше время от времени испытывал короткие острые боли в области поясницы,и единственным средством лечения был уротропин. Казалось, что он помогает. Этолекарство тоже было включено в нашу аптечку.

Доктора, как уже известно, среди нас не было. Его обязанности в случаенадобности охотно выполнял Николай Николаевич: иногда выдать пирамидон отголовной боли, в частности мне — уротропин, а Журавлеву — растереть скипидаромспину, которую у него временами «ломило к непогоде».

Основным принципом лечения была у нас строгая, почти гомеопатическая дозировка.Этим мы отличались от всякого другого оказавшегося бы на нашем месте дилетанта.В этот день я впервые отступил от нашего принципа и, совершенно обезумев отболи, не замедлил в несколько приемов покончить с доброй половиной лекарства.

Выступили мы только около полудня и все-таки дошли до Северной Земли, проделавполные 40 километров. Память о них сохранится на всю жизнь!

Журавлев шел впереди. За ним следовала моя упряжка. Урванцев замыкал караван,но больше занимался мною, чем своей упряжкой. Спальные мешки и свободные мехапревратили мои сани в мягкое ложе. Мне это мало помогало, хотя на короткихостановках я и расхваливал свою постель, а также хорошую дорогу.

Розная дорога, или даже «ровная, как стол», в нашем понимании означала толькото, что на пути не встречалось торосов. Невзломанный морской лед действительноровен, как стол. Но на нем лежит- снег. А снежный покров в высоких широтахАрктики зимой почти никогда не бывает ровным. Господствующие ветры покрываютего сплошными бороздами и гребнями — так называемыми застругами. Особенно яркоэто заметно вблизи берегов. Поверхность снега здесь уже вскоре после началазимы, установления периода метелей и сильных морозов напоминает глубоковспаханное поле. Иногда гребни застругов достигают всего лишь несколькихсантиметров, а порой они возвышаются до полуметра. В первом случае напротяжении метра их можно насчитать до пяти-шести, а во втором — подошва толькоодного заструга занимает до метра. Если смотреть издали, заструги в перспективесливаются, и поверхность снежных полей кажется совершенно ровной. Острые гребнизастругов почти всегда настолько крепки, что груженые сани, кромепоблескивающей ленты, не оставляют на них никакого следа. Мелкие заструги,особенно если идешь поперек их простирания, почти не мешают движению. Длинныеполозья саней, только постукивая, скользят с одного твердого гребешка надругой. Потому мы такую дорогу и называем ровной: не надо путаться среди хаосаторосов, взбираться на ледяные нагромождения и спускаться с них вниз.

Такая «ровная» дорога вела к Северной Земле. Сани, ударяясь о заструги,постукивали полозьями. И малейший удар, каждый толчок отзывались у меня впояснице. А таких ударов было самое меньшее по одному на каждом метре напротяжении всего 40-километрового пути. Они следовали друг за другом,сливались, и жестокая боль была беспрерывной. Когда становилось невмоготу, ядавал сигнал к остановке и просил... дать передышку собакам.

Товарищи, конечно, понимали, что вызывало мою повышенную заботливость особаках, но не высказывались на этот счет и старались казаться спокойными.

Наконец, мы добрались до мыса Серпа и Молота. Я был вдвойне счастлив и оттого,что мы шли вперед, и оттого, что кончился этот мучительный день.

На мысе Серпа и Молота нам предстояло определить астрономический пункт. На это,требовались сутки. Заниматься этим должен был Урванцев.

В действительности одни сутки выросли втрое. Еще перед нашим подходом к Землепогода начала меняться. Сначала появились обычные предвестники метели —перистые облака, потом низкая слоистая облачность закрыла небо, посыпалсямелкий снег, а ночью разыгралась метель. К утру она стихла, но небо по-прежнемубыло пасмурным и без остановки порошил снег. Барометр падал, а температуравоздуха поднялась до —12°. Определить астрономический пункт в этот день неудалось.

У меня температура была нормальной, но резкие боли все еще держались. Поэтомулишний день стоянки был как нельзя более кстати.

26 апреля небо несколько прояснилось. В облаках появились разрывы. Солнце то идело прикрывалось бегущими облаками или в лучшем случае, просвечивая сквозьних, показывалось в объективе теодолита с сильно размытыми краями. Последнее нелучше первого. Никакие заклинания не помогли. Необходимый цикл наблюдений опятьостался незаконченным.

Болезнь стала ослабевать. Днем я, хотя и скорчившись и опираясь на лыжнуюпалку, все же бродил по лагерю. Он был расположен в русле речки, как раз подтем высоким местом, где в октябре минувшего года мы отмечали первое вступлениена Северную Землю и поднимали советский флаг над ее берегами. Теперь наш лагерьнапоминал маленький поселок. Стояли две палатки — одна для жилья, другая дляприборов. Палатки по одну сторону и собаки, привязанные на цепи, по другуюобразовывали как бы улицу. Над парусиновым поселком поблескивал канатикнатянутой антенны. Если не ошибаюсь, это вообще была первая антенна в практикесанных экспедиций в глубокой Арктике. У нас она предназначалась для помощи вопределениях точного времени.

Для наших бытовых целей распределения и учета рабочего времени нам вбольшинстве случаев достаточно было обычных часов. Их ошибка на десятки секундили даже на несколько минут не имела особенного значения, тем более что рабочийдень в походе в основном нормируется не часами, а состоянием погоды и дороги,выносливостью собак и собственным самочувствием. Но для закреплениятопографической съемки на земной поверхности мы должны были через каждые 70—120километров определять опорные точки в виде астрономических пунктов, или,другими словами говоря, по возможности точно определять точку нашегоместонахождения на планете. От качества астрономических наблюдений зависелаточность будущей карты Северной Земли. Обычные часы для этих работ уженепригодны, так как здесь играют роль не только минуты, но и доли секунд.Например, при определении географической долготы на широте 80° ошибка на однусекунду сдвинет определенную точку к востоку или западу на 80,8 метра; а есличасы отстанут или уйдут вперед на одну минуту, то точка будет нанесена на картус ошибкой в ту или иную сторону уже на 4848,5 метра.

При астрономических наблюдениях употребляются более точные часы — такназываемые хронометры. Но и среди них не существует ни одного экземпляра,который без создания для него особых режимных условий постоянно показывал быточное время. Качество механизма, еле заметные толчки, тряска, изменениетемпературы прибора отражаются на точности его показаний, и хронометр (хотя именьше, чем обычные часы) то отстает, то уходит вперед. У хорошего хронометрапри внимательном отношении к нему такие изменения в ходе носят более или менееплавный характер и могут быть учтены, а ошибки в показаниях бываютнезначительны. Но и маленькая погрешность хронометра ведет к заметной ошибке внанесении на карту какой-либо точки земной поверхности.

Особенно важны показания хронометра в экспедиционных условиях. Несмотря напостоянную заботу путешественника о своих хронометрах, ошибки их беспрерывнонакапливаются, и если исследователь лишен возможности сколь-либо частопроверять ход хронометра, его съемка «сползает» в ту или другую сторону. Раньшехронометры сличались с часами обсерватории перед отправлением в экспедицию ипосле возвращения из нее. По этим засечкам выводилась средняя погрешность входе часов, причем учесть неровности в накоплении ошибок возможности непредставлялось. Это еще не так давно приводило к очень большим неточностям накартах, особенно в определении долгот. Нечего и говорить, что такие карты малогодились для практических целей, и моряки зачастую с недоумением водили своикорабли там, где на карте была показана суша, или терпели кораблекрушения,наталкиваясь в тумане и темноте на берега в тех местах, где значилось море.

В наше время имеется полная возможность избежать грубых ошибок в определениигеографических координат местности. В любой глуши путешественник располагаетвозможностью несколько раз в сутки сличать свои хронометры с наиболее точнымичасами в мире, находящимися в подвалах крупнейших астрономических обсерваторий.Радио — это гениальное изобретение русского ученого — приходит на помощь влюбой точке нашей планеты. Наиболее крупные радиостанции мира в определенныесроки автоматически включают главные часы обсерваторий и передают особые, такназываемые «ритмические» сигналы времени. Располагая радиоприемником и сличаясвои хронометры с этими сигналами, можно определить поправку с точностью досотых долей секунды.

Наша экспедиция располагала двумя «настольными» и тремя «карманными»хронометрами. В поход были взяты только последние как наиболее удобные. Онибыли уложены в специальный термос, помещенный в деревянный ящик, выложенныйвнутри толстым, пружинящим слоем оленьего меха и обшитый снаружи таким жечехлом. Вода в термосе ежедневно подогревалась до определенной температуры.Такая упаковка предохраняла хронометры от низких температур и неизбежных вдороге толчков и тряски.

Для приема «ритмических» сигналов времени мы располагали четырехламповымрегенеративным радиоприемником с вариометрами. Питание он получал от батареинакала емкостью в 35 ампер-часов и батареи анода, дававшей напряжение в 75вольт, рассчитанной на работу в течение двух месяцев. Во избежание влияниямороза на работу батарей в воду, залитую в элементы, было добавлено 10процентов глицерина, а для лучшей изоляции элементов пространства между нимибыли залиты машинным маслом. Обе батареи, как и хронометры, везлись вспециальных термосах.

В походе все это хозяйство требовало немало забот и являлось чувствительнымгрузом в нашем снаряжении. Ящик с хронометрами весил четыре килограмма,радиоприемник вместе с батареями, термосами, антенной и мелкимипринадлежностями — двадцать восемь килограммов. Но мы надеялись, что как заботыпо сохранению аппаратуры, так и ее вес впоследствии полностью окупятсяточностью наших астрономических пунктов.

Я выбрался из мешка как раз к моменту приема Урванцевым «ритмических» сигналов.Слышимость была прекрасной. В это время вернулся в лагерь Журавлев. Он ездилкилометров за 25—30, чтобы завезти вперед пеммикан. Охотник запряг четырнадцатьлучших собак из нашей стаи, погрузил триста килограммов пеммикана и доставилего на мыс Октябрьский. Сведения о дороге были мало утешительными. Всюду лежалрыхлый снег, местами слабым ветром сметенный в сугробы. На санях Журавлевалежало бревно более трех метров длиной и в очень хорошей сохранности. Журавлевнашел его вмерзшим в лед. Это была наша первая находка отлично сохранившегосяплавника на Северной Земле, подтверждающая в данном случае, что льды даже вэтом проливе недавно вскрывались.

К утру 27-го боли у меня почти исчезли. Я бросил палку, мог сгибаться иразгибаться и опять чувствовал себя вполне способным к походу.

Теперь, когда неприятность окончательно миновала, мы стали оживленно обсуждатьпричины приключившегося недуга и ставить диагноз задним числом. Один назвал моюболезнь люмбаго, а другой не менее авторитетно заявил: — Ну, какое там люмбаго!Обыкновенный прострел!

Как настоящие члены консилиума заспорили:

— Типичное люмбаго,— упорствовал один.

— Обыкновенный прострел,— настаивал другой.

Только после ожесточенной схватки пришли к соглашению о равнозначностидиагнозов, а то, что диагноз был поставлен после исхода болезни, еще болеенапоминало вполне авторитетный консилиум.

Но меня, по правде, уже не интересовал диагноз. «Замечательно, что не вернулисьна базу. Еще лучше, что можно идти вперед, наносить на белое пятно карты четкуюлинию очертаний доселе неведомых берегов».

Так думал я. И жизнь была прекрасна. И еще прекраснее казалась Арктика.

После нескольких дней непогоды все вокруг опять выглядело празднично и нарядно.Облака еще накануне разогнало. Без отдыха светило золотое, незаходящее солнце.Ночью и днем над нами сияло бездонное, голубое небо. Свежий выпавший снегискрился и блестел. Темно-синие тени лежали у каждого камня, заструга, в каждомуглублении. Следы наших ног вокруг палаток казались мазками индиго. Можно былоподумать, что подошвы наших унтов вымазаны краской и с каждым шагом мыоставляем ее отпечатки. А следы собак выглядели настоящими синими строчками набелом атласе. Трудно было оторвать взгляд от этой картины. Любой художникпозавидовал бы чистоте, блеску, яркости и глубине ее красок.

Мороз держался около 20°, но почти не ощущался. Солнце припекало. Темныепредметы заметно нагревались. Даже камни с освещенной стороны на ощупь казалисьтеплыми. Горсть снега, брошенная на такой камень, быстро исчезала, и вместоснега оставались, точно роса, капельки воды. Потом и они испарялись.

В 16 часов закончились астрономические наблюдения. В той точке, где стоялтеодолит, установили приметный знак. Использовали для него привезенныйЖуравлевым ствол плавника. Основание столба укрепили пирамидой из камней. Назатесанных сторонах знака вырезали фамилии членов экспедиции и буквы «С. С. 3.А. Э.», что означало — Советская Североземельская арктическая экспедиция.

Так был определен наш первый астрономический пункт на самом массиве СевернойЗемли. Наша работа на этом участке закончилась.

В 20 часов мы распрощались с мысом Серпа и Молота и двинулись в глубь проливаКрасной Армии. 28 апреля, в 2 часа, разбили лагерь почти в 30 километрах отпрежней стоянки, под обрывом мыса Октябрьского. Весь путь прошли без съемки, попрямой, пересекая отдельные мыски и срезав Советскую бухту, так как этотучасток был обследован и заснят нами еще во время первого похода на СевернуюЗемлю.

Заброска вперед пеммикана вновь позволила нам идти с относительно небольшимгрузом. Это было как нельзя более кстати. Дорога оказалась отвратительной, хотяи была красивой благодаря искрящемуся снегу. Во многих местах рыхлый снег,сильно затрудняя продвижение, заставлял собак работать в полную силу. Я сосвоей упряжкой пробивал путь и очень скоро начал подумывать о хорошей метели.Она могла бы подмести рыхлый снег и выправить дорогу. Утешала мысль, что метелидолго ожидать не придется. Погода, правда, держалась удивительно хорошая, новедь мы входили в самое узкое место пролива. По мартовскому опыту я знал —вьюга здесь может разыграться совершенно неожиданно. Можно было надеяться, чтои на этот раз пролив останется верным своему характеру. И если в марте метелидосаждали нам, то теперь одна из них была бы желанной.

Пока же рыхлый снег лежал пушистым ковром на всем пути. Он горел в лучахсолнца, переливался миллиардами цветных искр, утяжелял путь и сильно утомлялглаза даже в цветных очках. Но он же давал нам возможность вести некоторыенаблюдения над жизнью животного мира.

По дороге то и дело попадались следы песцов. Как правило, они были парными.Видно было, что звери бежали или рядом, или друг за другом. Иногда один следшел по прямой, а другой рядом делал небольшие петли, и изредка, там, гдезверьки играли, оба следа образовывали сложный рисунок. Двойные следы и игрызверьков указывали на то, что для песцов наступило время спаривания.

Беззвучно, но ярко повествовал снежный ковер и о борьбе, обычной между зверямив этот период. В одном месте наперерез двойному следу шел след песца-одиночки.Парный след разделился. Один зверек, очевидно самочка, отбежал в сторону и сел.След другого устремился навстречу пришельцу. Вот зверьки встретились инемедленно вступили в драку. Снег здесь истоптан и смят — видно, чтосцепившиеся соперники катались клубком. Потом следы рассказывали о том, чтоодин из бойцов сделал тактический ход: попытался обойти врага и по широкой дугеприблизиться к желанному объекту. Но второй боец срезал дугу по прямой и настигпротивника. В этом месте следов борьбы особенно много. Самочка, терпеливосидевшая на первом этапе борьбы, теперь, по-видимому, потеряла самообладание.Может быть, ободряя друга, а может быть, и подзадоривая обоих соперников, онадва раза подбегала к месту сражения, но, не достигнув бойцов, отскакивала всторону. Между тем бой достиг максимального ожесточения — на снегу появилисьрубиновые капли крови. Наконец, один из бойцов не выдержал. Большими скачкамион устремился в сторону морских льдов. Снег выдавал весь позор его бегства —между отпечатками лап виднелась отчетливая полоска: потерпевший поражениеуходил с поджатым хвостом. Победитель начал было преследование противника, ночерез сотню метров повернул обратно.

Дальше пошел опять двойной след, причем один след шел почти по прямой линии, ина нем кое-где можно было найти капельки крови, а другой извивался околопервого крутыми петлями. Первый безусловно принадлежал бойцу, а второй — егоподруге, очевидно заигрыванием и грациозными прыжками вознаграждавшейпобедителя за разодранные уши или прокушенную лапу. Звери ушли к Земле, ксемейным радостям.

Лишь одного мы не могли прочесть в снежной летописи: с которым из героевбурного романа ушла самочка по этому пути. Был ли это тот, который сопровождалее раньше, или случайная встреча стала для него роковой? Сравнивая следы, мыпытались разрешить и этот вопрос, но — увы! — искрящийся ковер не желалвыдавать тайны.

Еще чаще встречались следы леммингов. Их одинаково много было и на берегу и нальду. Следы беспорядочно петляли в различных направлениях и говорили о том, чтопригревающее солнце вернуло к деятельности грызунов, проводивших зиму подснежным покровом. Вероятно, при тщательной расшифровке строчек, оставленныхлапками зверьков, можно было бы прочесть не одну интересную историю, но у насне было времени для такого кропотливого занятия. Только случайно мы наткнулисьна следы трагедии. След лемминга встретился со следом песца. Грызун бросился всторону, сделал несколько зигзагов, но, конечно, не мог уйти от зубовбыстроногого хищника. Однако песец не съел своей жертвы, а закопал ее в снег.Сомнительно, чтобы он собрался вернуться за своей добычей. Да и вряд ли в этоммогла проявиться нужда. Леммингов достаточно было всюду. Скорее всего здесьсказался инстинкт песца. Как истый хищник, он, даже сытый, не мог пропуститьвстретившейся добычи.

Перед остановкой мы поймали на льду сначала одного, потом другого лемминга.Посадили зверюшек в банку из-под пеммикана и могли рассмотреть их во всехподробностях. Оба они были в зимних нарядах — брюшко светло-серое, спинказаметно темнее — чуть серебристая, с темно-коричневой, почти черной полоской похребту. Один из леммингов достигал в длину пятнадцать сантиметров, другой — неболее тринадцати. Толстые и широкие, на низеньких ножках, они похожи были напушистые детские рукавички или, еще больше, на подушечки для булавок. Хвостики,длиной в полтора сантиметра, напоминали петельки, за которые подвешиваютсятакие подушечки. Когда кто-либо из нас протягивал руку, зверюшки принимали явноугрожающую позу и отчаянно пищали. Тогда во рту у них были видны длинныеизогнутые резцы, а из шерсти на подошвах передних лапок высовывались длинные,но плоские и тупые когти, приспособленные к разгребанию снега, но никак не длязащиты. Единственным оружием леммингов является угрожающий писк, но вряд ли онспособен остановить песца, сову, бургомистра или поморника — извечных враговмаленького грызуна. Даже нора летом спасает его только от птиц, но никак не отпесца.

В палатке мы угощали и наших пленников. Лемминги грызли замерзшее сливочноемасло, потом охотно хрустели галетами и, наконец, к нашему удивлению, ещеохотнее принялись за уничтожение спичек. Похоже было, что карельская осинапришлась грызунам по вкусу не менее, чем миниатюрные побеги полярной ивы икорешки трав.

Сами мы на этот раз совместили в одно и обед и ужин в четвертом часу, спатьлегли в шестом, а потом завтракали в 14. Круглосуточное солнце давало намвозможность работать, есть и отдыхать тогда, когда это было наиболее удобно.

Остаток дня заняло обследование трех небольших скалистых островов, лежавшихгрядой поперек пролива, против мыса Октябрьского. Еще в мартовскую поездку, наобратном пути от мыса Ворошилова, я посетил их и в береговых обрывах обнаружилбогатую ископаемую фауну. Теперь их тщательно осмотрел наш геолог. Ониоказались сложенными известняками с большим включением кораллов и брахиопод.

Под обрывами островков нашли следы недавнего пребывания птиц, но самих их необнаружили. Возможно, они отлетели куда-то поближе к вскрытым льдам.

Вечером подул северо-восточный ветер, а ночью началась желанная метель. Ветерне превышал 10—12 метров в секунду, дул ровно. Сутки мы просидели в старомлагере и на этот раз нисколько не тяготились задержкой, так как знали, чтометель с каждым часом улучшает дорогу.

И действительно, мы сразу убедились в этом, как только 30 апреля сновапустились в путь. Рыхлого снега на прибрежной полосе точно не бывало. Затомежду лежащими грядой айсбергами он местами доходил до пояса. Запомнив на всюжизнь, в какую ловушку мы с охотником когда-то попали, забравшись в гущуледяных гор, теперь я тщательно обводил наш караван мимо пагубного места и неотрывался от узенькой полоски ровного льда между берегом и айсбергами. Но издесь работа ледников давала себя чувствовать. На последних пяти километрахперехода стали часто попадаться участки с выжатой на лед морской водой. Онапревратила снежный покров в клейкую кашицу. Собаки шарахались в сторону, нодеваться было некуда. Справа шел наполовину обнаженный из-под снега и поэтомунепроходимый для саней берег, а слева возвышалась еще более непроходимая чащаайсбергов с огромными сугробами рыхлого снега между ними. Волей-неволей надобыло преодолевать неприятные участки.

Весь день удерживалась пасмурная погода. Картина поблекла. Рассеянный свет недавал теней. Ледяные обрывы светились тусклым и холодным зеленовато-голубымсветом. Но видимость была вполне удовлетворительной, и это дало нам возможностьубедиться в том, что куполообразные возвышенности на противоположном берегупролива связаны между собой и представляют один большой остров, сплошь покрытыйледниковым щитом. Только на одном небольшом участке этого берега междугигантскими ледяными потоками виднелся кусок обнаженного берега.

Весь переход проделали со съемкой, беспрерывно пеленгуя противоположный берег.

На ночлег остановились под высоким пирамидальным айсбергом. На вершине егоукрепили наш флаг. В канун Первого мая нас больше чем когда-либо радовал егошелест.

 

В проливе Красной Армии

 

Наступило Первое мая. Поздравляя в это утро друг друга с праздником, мы словновидели родную Москву и Красную площадь. Здесь, на Северной Земле, мы сознавалисебя членами огромного коллектива строителей социализма. И нам хотелось влитьсяв стройные ряды первомайского шествия. Наша «колонна» была самой маленькой, нополноправной частицей многомиллионной демонстрации трудящихся Советского Союза.Красный флаг мы сняли с высокого айсберга, закрепили его на моих передних саняхи двинулись дальше по проливу Красной Армии.

Небо было пасмурным. Юго-западный ветер, слабый с утра, к полудню усилился,начал мести поземку. Дорога была хорошей, обнажения встречались редко.Задерживались мы только на тех точках, где брались очередные азимуты изарисовывался видимый рельеф. Продвигались быстро.

Наш путь шел по узкой полоске прибрежного ровного льда. Справа от него тянулсяугрюмый, засыпанный снегом, сглаженный и низкий берег, а слева возвышалисьтысячи плотно сдвинувшихся айсбергов, за которыми виднелась голубая стеналедника, обрамляющая неизвестный, покрытый льдом остров.

Не слышно было ни одного звука, кроме легкого посвистывания ветра, поднимавшегопоземку, да редкого потрескивания льдов. Мы были здесь единственныминарушителями тишины. Но ощущение праздника по-прежнему владело нами. В шорохепоземки мы как бы слышали шелест шелковых знамен.

Пользуясь отсутствием тумака, мы и в этот день благополучно миновалинеразбериху айсбергов и ледяных нагромождений. Сравнительно хорошая видимостьпозволяла на протяжении всего пути пеленговать противоположный берег пролива.Теперь уже не было никакого сомнения в том, что это берег большого острова,беспрерывно тянущегося на северо-восток.

Около полуночи, на 46-м километре перехода, мы подкатили к громаде мысаВорошилова. Гигантские скалы его, как и в первый раз, произвели величественноевпечатление. Как возбуждает праздник, так и эти скалы радуют и тянут к себевзгляд после низменного, сглаженного, скучного берега. В добавление к этомуздесь нас встретили новые звуки и живые существа. На скалах было много птиц.Встревоженные выстрелом, из каменных расселин и с карнизов скал с крикамиснимались большие стаи чистиков и люриков. Сделав в воздухе несколько кругов,они снова возвращались на скалы и исчезали из виду. Птиц было много, но они илискрывались в неровностях, или сидели так высоко, что рассмотреть их снизу былонельзя. Мы несколько раз поднимали птиц ради одного лишь удовольствия видетьвокруг себя живые существа.

Когда очередной выстрел поднял особенно большую стаю, Журавлев, смотря на нее,начал было: «С ружьем здесь можно...», но остановился. Птицы скрылись навысокой скале. Охотник задумался; «...очень скоро помереть с голоду».— закончиля его фразу. И Журавлев утвердительно кивнул головой. Действительно, добытьсейчас здесь птиц было невозможно. Вот летом — другое дело: на льду появятсяозера воды, забереги или разводья, и птицы будут садиться на них для кормежки.

Ветер усиливался. Вблизи скал он уже проносился со свистом. Лед здесь был, каки раньше, точно отполированный. Палатку поставить было негде. Мы гикнули насобак и вместе с ветром пронеслись 6 километров к маленькому островку, где былонаше продовольственное депо.

За день прошли 52 километра и на протяжении почти 50 километров засняли обаберега пролива Красной Армии. Это более чем хорошо. Можно бы со спокойнойсовестью перейти к отдыху. Но ветер все больше и больше разгонял облака.Голубой сектор неба быстро увеличивался. Открылось солнце. Оно-то и отвлекалонас от отдыха. Была надежда, что в 6 часов утра погода позволит провестиутренние астрономические наблюдения. И мы решили дождаться этого часа.

Долго сидели за нашим праздничным ужином. Он не отличался ничем особенным, нобыл сытным, как всегда.

Горячую пищу мы принимаем, как правило, три раза в сутки. Только иногда, из-запогоды или увлекшись хорошей дорогой, отступаем от этого правила — едим передвыходом в путь и по окончании перехода, расположившись на ночлег. Я сознательноне употребляю слов: утром, в полдень, вечером. Солнце светит нам круглые сутки.Чередования наших переходов и отдыха в основном зависят не от наличия света, аот погоды. И хотя мы по инерции и стараемся придерживаться привычногораспределения суток, все же нередко завтракаем вечером, а ужинаем утром; спимднем и работаем ночью. Очень часто ужин и обед у нас объединяются.

После пополнения запасов со склада на мысе Серпа и Молота и с учетом продуктовздешнего склада мы теперь располагали полуторамесячным резервом продовольствия.Наш суточный рацион определялся следующими данными:

Наименование продуктов Суточная норма на человека в граммах Калорийность

Галеты пшеничные 300 900

Печенье 30 90

Рис 70 245

Мясные консервы 338 660

Макароны 20 60

Пеммикан 100 390

Масло сливочное 100 760

Сахар 100 410

Молоко в порошке 20 106

Молоко сгущенное 70 540

Шоколад 50 214

Кофе 10 10

Какао 10 40

Овощи сушеные 10 24

Лук сушеный 5 12

Перец 1 -

Клюквенный экстракт 5 -

Соль 10 -

Коньяк 10 -

Чай 10 -

Всего 1269 4461

Таковы цифры. Они маловыразительны. Их необходима расшифровать, чтобы сделатьпонятными не только объем и питательность наших блюд, но в какой-то степени иих вкус.

Во-первых, о калорийности нашего пайка. Она была несколько ниже, чем обычнопринято в полярных экспедициях. Это снижение сделано нами сознательно. Ведь,кроме того, что было на санях, мы рассчитывали еще и на охоту. Если полярнойночью нельзя было сколько-нибудь твердо рассчитывать на добычу медведей, тотеперь, весной, мы были уверены в удачливой охоте. И мы нисколько не стеснялисебя ни в граммах, ни в калориях, в основном руководствуясь нашим аппетитом, ноне суточными нормами. Да, кстати, нормы эти как будто вполне отвечали нашимпотребностям.

Лучше всего описание установившегося у нас меню начать с ужина (он же и обед).Почти постоянным блюдом у нас был суп «мечта». И лирическое название и рецептэтого блюда родились здесь, в походных условиях.

Еще в первом походе на Северную Землю мы везли с собой примерно тот же наборпродуктов, что и сейчас. Среди них был особый сорт пеммикана, прославленный вомногих описаниях полярных экспедиций, но нам совершенно незнакомый. По виду онпредставлял собой не то пшеничный хлеб, не то очень густую спрессованную кашу.Это была смесь мясного порошка, жиров, риса, сухарей и... шоколада. Бесспорно,такая смесь обладала хорошей питательностью, а для приготовления блюдадостаточно было заварить ее кипятком. Это как нельзя лучше соответствовалопоходным условиям. Однако первая проба пеммикана пришлась нам не по душе. Когдамы по всем правилам приготовили блюдо из этого продукта, то увидели перед собойжидкую коричневую кашицу. Один вид ее покоробил нас. Еще худшее впечатлениепроизвел вкус этой кашицы. Если смесь мяса, жиров, риса и сухарей былаестественной, то основной компонент — шоколад — был явно не к месту. Послепервого же глотка заморского продукта мы отложили ложки и стали обсуждать, чтос ним делать. Выбрасывать — жалко, он действительно был питательным, а естьневозможно. И мы занялись опытом. Чтобы убить привкус шоколада, мы всыпали вкастрюлю побольше луку и других сушеных овощей, положили красноармейскиеконсервы, долили воды и поставили на примус. Когда все это перекипело, мыпринялись за еду и быстро опорожнили кастрюлю. Единогласно признали, что это несуп, а мечта. Так родилось название нашего излюбленного походного блюда.

Название закрепилось, а составные части «мечты» продолжают меняться и теперь.Вместо овощей мы часто кладем макароны или добавляем риса, мясные консервызаменяем свежей медвежатиной, а в сильные морозы добавляем еще солидный кусоксливочного масла. Это не перестает напоминать нам всем известный шуточныйрассказ о бывалом солдате, сварившем похлебку из топора. В данном случае такимтопором у нас служит пеммикан.

Во время коротких остановок на переходе' мы обычно пьем какао, прибавляя вкружку пятьдесят-восемьдесят граммов сливочного масла. Кружка такого напитка,выпитая вприкуску с галетами, пять-шесть часов делает нас сытыми.

Таков наш стол в походе. И мы не испытываем никаких лишений от однообразияпоходного меню. Здоровье, беспрерывная физическая работа и сон на кристальночистом воздухе постоянно поддерживают у нас хороший аппетит.

По списку наших продуктов видно, что в нашем рационе был и коньяк, хотясуточная норма его равна десяти граммам. Мы не были принципиальнымипротивниками этого напитка. Наше отношение к нему можно определить так: один кспиртному абсолютно равнодушен; другой не прочь выпить рюмку, но только послучаю праздника и довольно быстро пьянеет, а третий всегда готов выпить «дляздоровья» стакан водки, а если есть возможность и спирта, и чувствовать себяпрекрасно. Такая трехстепенность отношения к алкоголю не помешала нам прийти кобщему мнению, что он отнюдь не обязателен в походе.

Поэтому-то спиртное и входило в наш рацион в виде коньяка в такойгомеопатической дозе. Ее вполне хватало, чтобы придать аромат и особый вкускружке чаю. Даже при таком умеренном употреблении фляжка с коньяком обычноизвлекалась в особо удачные дни или в случае крайней усталости.

Со дня выхода с базы мы еще ни разу не притрагивались к фляжке. Образоваласьсолидная экономия коньяка... по восемьдесят граммов на человека. Это уже несовсем гомеопатия, а вполне реальная рюмка. И сегодня, перед тем как приступитьк «мечте», поданной на наш праздничный первомайский стол, мы разрешили себе нетолько ликвидировать экономию, но еще заавансироваться на целых двадцатьграммов в счет будущего.

После ужина сидим за кофе, грызем промерзший шоколад, ожидаем момента утреннихастрономических наблюдений и представляем себе картины первомайской Москвы.Ветер шелестит нашим флагом, поднятым над палаткой. На севере полуночное солнцекатится над бесконечным ледяным полем, расцвеченным в розовые, синие ифиолетовые тона. На западе белым пламенем горит ледниковый щит, а на востоке,как беззвучный фейерверк, вспыхивают зеленые блики на хорошо видимых гордыхскалах мыса Ворошилова.

 

На мысе Ворошилова

 

Днем 2 мая Урванцев закончил определение астрономического пункта. Наложиввычисленные координаты на съемку Гидрографической экспедиции, мы увидели, чтовидимый берег плохо соответствовал тому, что было изображено на старой карте.

Посоветовавшись, решили осуществить наше намерение, зародившееся еще раньше,—пройти от нашего астрономического пункта восточным берегом Земли доастрономического пункта Гидрографической экспедиции на мысе Берга. Это давалонам возможность перезаснять на указанном участке очертания берега и прилегающихгор, исправить имеющиеся ошибки, выяснить геологическое строение района иувязать съемку с единственным имевшимся на Северной Земле астрономическимпунктом.

Днем я заснял наш и лежавший рядом небольшой островок. На их скалистых берегахя вновь увидел чистиков. Птицы держались парами и сидели на каменных карнизахна высоте лишь от 40 до 60 метров. Истратив несколько патронов, добыл двухптичек. Винтовочные пули попали удачно и не разнесли их. Желудки птичекоказались совершенно пустыми, зато наши наполнились вкусным супом. По-видимому,пока держатся птицы и есть патроны, с ружьем здесь все же можно прожить.

Перед вечером к чистикам присоединились хлопотливые маленькие люрики. Потомпоявилась огромная чайка-бургомистр. Она сделала над нами несколько высокихкругов и плавно унеслась к мысу Ворошилова. Там было безопаснее.

У островков недавно побывал медведь. Были тут и следы песцов. Этим пока иограничивались здесь признаки жизни. Еще бедней была растительность. Навулканических породах, слагающих островок, нашлись лишь лишайники, в некоторыхрасселинах виднелся мох, и изредка можно было обнаружить замерзшие побегиполярного мака.

Погода весь день была чудесной — небольшой мороз, ясное небо и легкий ветероксначала с северо-востока, потом с юга.

3 мая утром Журавлева направили обратно к Известняковым островам за пеммиканом,а мы с Урванцевым после полудня вышли к мысу Берга. Остаток «дня» и всю «ночь»были в пути и к 10 часам 4 мая, проделав 49 с лишним километров, прибыли кцели.

Съемка этого дня показала, что мыса Стрельцова, который указан на картеГидрографической экспедиции, в действительности не существует. Если допустить,что под этим именем был нанесен на карту мыс, лежащий на несколько километровсевернее нашего астрономического пункта, то надо признать, что вся линиявосточного берега Земли к северу от мыса Берга была нанесена в 1913 году созначительными ошибками. На действительно существующий пролив Красной Армиикарта не делала далее намека. Съемки производились с корабля, шедшего во льдахломаными курсами и вдали от берега, да еще при наличии ледяного припая сайсбергами и торосами. При этих условиях ошибки были понятны. Исследованныйнами район свидетельствовал 0 значительном разнообразии пород, образующихСеверную Землю, и о большой сложности ее геологического строения.

Пройденный берег был на три четверти занят ледниками. Их склоны гладки и лишенытрещин. Очевидно, на этом участке ледники доживают свои дни. Все же онизанимают все долины между острыми, обрывистыми с востока и севера вершинами.Под одним из ледников ярко выраженное зандровое поле[13],свидетельствующее о продолжающемся отступлении ледника.

Здесь снова обнаружили полярный мак и остатки какого-то злакового, определитькоторое мы не сумели. Как и всюду, встречались мхи и лишайники.

Непонятно было поведение птиц. Много крупных стай чистиков и люриков летело ссевера. Перелет с этой стороны был необъясним. Оставалось предположить одно издвух: или где-то на севере есть открытая вода и птицы возвращались с кормежкина Базарные скалы в фиорде Матусевича, или еще севернее находились их гнездовкии они летят на юг в поисках пищи.

Две трети большого перехода сделали сравнительно легко. Дорога на всемпротяжении была хорошей. Даже на подходе к мысу Берга, где прошлый раз послепересечения Земли мы шли сплошным убродом, теперь лежал крепкий, отполированныйветром снежный покров. Поэтому мы и осилили за один перегон такое расстояние.Да и сани были почти пустыми, так как, кроме палатки, спальных мешков, примусас двумя литрами керосина, двухдневного запаса продовольствия, хронометров иоружия, весь остальной груз был оставлен на месте.

Зато Арктика показала себя на последней трети пути. Густой сухой туман накрылнаш караван, как только мы оторвались от берега, намереваясь пересечь широкоеустье фиорда Матусевича. Свойство тумана — до неузнаваемости искажать отдельныепредметы и весь пейзаж — удивительно. Низкий берег кажется горным хребтом,снежные заструги — высокими вершинами, а отдельные маленькие камни или дажепомет песца представляются чуть ли не скалами.

Так фантастически туман преображает предметы и нередко ставит человека втрудное или комичное положение. При плавании на корабле небольшие грязныельдины принимаются за высокие острова, а в тундре песец выглядит оленем инеожиданно для себя возбуждает азарт охотников.

Меня с четырьмя спутниками эскимосами однажды накрыл туман в тундре. Мы долгобрели в его молочной мути, не встречая на своем пути ни одного живого существа,кроме зазевавшихся пеструшек. Когда туман чуть поредел, нам показалось, что мынеожиданно набрели на удачу. Впереди показался крупный медведь. Он, очевидно,отдыхал на одном из небольших бугров. Эскимосы, немного поспорив, установили,кто первый увидел зверя. Это было абсолютно необходимо, так как, по обычаяммоих спутников, шкура и голова медведя всегда принадлежат не тому, кто егоубил, а тому, кто первый его увидел. После этого мы рассыпались в цепь ипоползли к зверю по раскисшей после недавнего дождя глине. Вымокли иперемазались отчаянно, но цели достигли. Один из охотников выстрелил. Зверьподпрыгнул в воздух, упал и... уменьшился до неузнаваемости. В моих спутникахсразу заговорило суеверие. Они со страхом смотрели на так неожиданноуменьшившегося великана и не хотели даже подходить к добыче, а тот, ктовыговорил себе право «увидевшего первым», теперь отвернулся в сторону и впаническом страхе готов был броситься бежать от наваждения. Я один пошел кдобыче и вместо медведя увидел всего лишь белую полярную сову. За высокую честьбыть принятой в тумане за медведя она поплатилась жизнью.

Туман одинаково осложняет путь и моряку, и охотнику, и путешественнику насобаках. Приходится часто останавливаться, проверять курс и быть особенновнимательным, чтобы не сбиться с него. Путь кажется бесконечным, и невольноначинаешь сомневаться в правильности его.

Близки к этому были и мы, уже совсем было решив, что нами пройдены не толькоустье фиорда Матусевича, но и мыс Берга с нашим продовольственным складом ивсеми знаками. Противоречил этому только характер окружающих нас льдов. Припервом посещении мыса Берга я запомнил, что вплотную к нему примыкалиторошенные льды, причем линия торошения уходила от мыса в северо-восточномнаправлении, оставляя к северу, в устье фиорда Матусевича, огромноеневзломанное поле. Поэтому, пока под ногами лежал ровный лед, можно было присохранении генерального курса быть уверенным, что мы не проскочим намеченнуюточку. Продолжали гнать собак, и когда они уже готовы были выдохнуться, мы,наконец, наткнулись на мыс, лежащий несколько севернее нужной нам точки. Отсюдав сгустившемся тумане почти ощупью вышли на мыс Берга. Опознать местностьпрежде всего помог гурий.

Трехметровый каменный столб благодаря оптическим свойствам тумана казалсяогромной башней, упирающейся в небо. Рядом с ним стояли обломанный флагшток изнак на астрономическом пункте, который и был конечной точкой нашего рейса.

Ужинали в тот день около полудня. Нельзя сказать, что мы ели с аппетитом:49-километровый переход, напряженное движение в тумане на последней третиперехода так утомили нас, что мы не могли уже думать о чем бы то ни было, кромесна.

Во второй половине дня 5 мая, проделав 46 километров в обратном направлении,вернулись в свой лагерь у Диабазовых островков на выходе из пролива КраснойАрмии. Половину пути опять шли в тумане и снегопаде и сильно устали. Весь нашгруз лежал в полной сохранности.

Как только была поставлена палатка, нырнули в спальные мешки и моментальнозаснули. Потом я слышал лай собак, но никак не мог отогнать сон и сообразить,что происходит. Но лай собак делался все ожесточеннее и, наконец, прогнал сон.Высунувшись из палатки, я метрах в пяти-шести увидел медведя. Не обращаявнимания на собак, он смело шел к продовольствию, сложенному рядом с палаткой.Мой карабин лежал в чехле на санях. Мелькнула мысль: куда побежит медведь,когда я брошусь за карабином? Но долго раздумывать было нельзя. Раздетый ибосиком, я бросился к саням. Зверь в недоумении остановился. Это его ипогубило. Он свалился после первой пули, а для верности получил вторую. Тушамедведя навалилась на борт палатки. Разбуженный Урванцев выскочил в таком жевиде, как и я, но с карабином в руках. Можно было только порадоваться, чтозверь не явился в наше отсутствие. Он по-своему распорядился бы нашимимуществом и мог сильно навредить нам.

Освежевав добычу, мы, наконец, так заснули, что не слышали, как вернулсяЖуравлев. А проснувшись, обнаружили его рядом с собой в палатке. По егорассказам, он почти весь путь туда и обратно проделал в метели и тумане.По-видимому, такая погода в проливе Красной Армии — явление обычное и к тому жечисто местное.

Наутро у нас было намечено обследование и съемка массива мыса Ворошилова. Нонам не хотелось тревожить собак, отдыхающих после почти 100-километрового рейсаи... уничтожения половины туши медведя. В этот день мы занимались осмотром исъемкой соседних островков. Один из них, лежащий на отшибе, километрах в двух ксеверу от лагеря, оказался сложенным вулканическими породами. Занимал онплощадь немногим более трех квадратных километров и в самой высокой частиподнимался на 110 метров над уровнем моря. Со своими обрывистымисеверо-восточными и отлогими юго-западными берегами он носил законченную форму«бараньего лба» и целиком укладывался в характерные формы всего окружающегопейзажа, в основном созданного деятельностью ледников в эпоху более мощногооледенения Северной Земли.

Ледники двигались здесь в северном направлении. Об этом говорили не толькоформы рельефа. На поверхности островков мы обнаружили валуны красныхпесчаников. Основные массивы их залегают южнее, и только оттуда они и моглибыть занесены. В то же время на юге мы еще ни разу не обнаружили ни одноговалуна из изверженных пород.

В полдень термометр показывал всего лишь — 12,7°. Яркое солнце, чистоебледно-голубое небо и полная тишина царили над льдами. С вершины островкаоткрывалась широчайшая панорама. Четко рисовался восточный берег Земли к югу отмыса Ворошилова. К юго-западу открывалась большая половина пролива КраснойАрмии. В бинокль, на расстоянии почти 50 километров, я различал отдельныеайсберги и узнавал знакомые теперь участки берега. Километрах в двенадцати ксеверо-востоку и востоку виднелись сильно торошенные льды. Их выгнутая линиячетко обозначала вход в пролив. Характер льдов говорил о том, что здесь они невскрывались много лет.

Только к северу, куда по-прежнему больше всего хотелось проникнуть взглядом,берег тонул в белой мгле. На видимом пространстве он сильно понижался изаканчивался каким-то выступающим к востоку очень низким мысом. Взгляд невольнотянулся сквозь мглу, а мысль хотела угадать — что лежит за этим выступом? Накарте Гидрографической экспедиции сплошная линия восточного берега Земли здесьпереходила в неуверенный пунктир. В ближайшие дни нам предстояло или заменитьего четкой линией, отведя к востоку или западу, или совершенно стереть с карты.Потому так и хотелось проникнуть как можно дальше на север.

Но в районе мыса Ворошилова было много неизученного, интересного и неясного.Вечером мы вышли на обследование мыса. К нашему приезду под скалами разгулялсясильный ветер. Пока осматривали обнажения обрывов, ветер еще больше окреп. Нометели не было, так как здесь совершенно отсутствовал снежный покров. Только врасселинах скал ветру удавалось отыскать небольшое количество снега. Тогда лицокололо острыми снежными иглами и приходилось отворачиваться. Стоило же намповернуть на юго-западную сторону скал, как мы попадали в полосу полного штиля.

Даже пороша, выпавшая накануне, лежала здесь нетронутой.

Соблазненные хорошей погодой, поднялись на ледниковый купол, распространяющийсяс юта и частично захватывающий мыс Ворошилова. Высота его здесь достигаланескольких сот метров над уровнем моря. Поверхность ледника тоже была почтилишена снежного покрова. Над поверхностью льдов возвышались редкие нунатаки.Спуститься с купола оказалось более сложным делом, чем подняться. Тормозить ходсаней на голом и крутом ледяном склоне было почти невозможно. Сани налетали насобак или оказывались даже вперед них. Из боязни покалечить животных илисвалиться с какого-нибудь незамеченного обрыва обмотали полозья веревкой итогда без особых приключений спустились в пролив.

Здесь нас встретил ветер еще более сильный, чем раньше. Теперь он несся ссевера, бил нам в лицо й успел изрядно разукрасить нас, пока мы добирались долагеря. На этом решили прекратить работы по ознакомлению с районом мысаВорошилова.

На астрономические наблюдения, увязку своей съемки с астрономическим пунктом намысе Берга и геологические работы в этом районе мы потратили более пяти суток.Правда, этот кусочек Земли был необычайно интересен во многих отношениях изаслуживал более тщательного изучения, но мы не имели времени заняться им болееподробно.

Надо было спешить на север, чтобы потом не упустить возможностей на юте. Времяшло. Приближалась весна. Количество птиц с каждым днем увеличивалось. У скалмыса Ворошилова стоял беспрерывный гомон. При выстреле слетали уже не сотни, атысячи птиц. Пока по-прежнему больше всех было люриков, за ними шли чистики. Изчаек мы видели только бургомистров. Ни белой полярной чайки, ни розовой, нипоморника, ни крачки еще не замечалось. Но надо было ожидать и их появления.

Вечером 7 мая приступили к погрузке саней. При первом взгляде на всескопившееся здесь имущество трудно было поверить, что мы сможем увезти его.

В конце концов наша мечта сделать мыс Ворошилова исходной точкой для северногомаршрута превратилась в действительность. Мы находились более чем в 150километрах от нашей базы, проделали уже большую работу, а наши ресурсы нетолько не уменьшились, а, наоборот, увеличились. Не будь здесь у наспродовольственного депо и не подбрось мы сюда пеммикана с нашего основногосклада на мысе Серпа и Молота, наши запасы были бы близки к истощению.

А теперь основной нашей заботой было, как бы увезти имевшиеся запасы.

После того как мы запрятали в камни медвежью шкуру, отложили немного продуктови геологические образцы, решив оставить все это здесь до будущих времен,основной груз все еще значительно превышал обычную грузоподъемность всех санейэкспедиции. Запасы продовольствия, собачьего корма и горючего позволяли намрассчитывать на безбедное месячное путешествие, а при более строгом соблюдениирациона запасов могло хватить и на полтора месяца.

Мы надеялись, что через двадцать суток мы обойдем северную часть Земли и вновьокажемся на мысе Серпа и Молота. Однако я опасался, что хорошая дорога, котороймы до сих пор пользовались, сильно ухудшится, как только наш караван окажется уберегов, прилегающих непосредственно к открытому морю с его торошенными льдами.Но выдержать срок было совершенно необходимо. Если мы не сумеем в первых числахиюня выйти на мыс Серпа и Молота, то таяние снега может захватить нас в центреЗемли, сделает невозможным пересечение ее и, таким образом, сорвет планисследования центральной части.

Эта была забота о будущем, не столь уж отдаленном. Нельзя было без крайнейнеобходимости задерживаться на севере, надо было по возможности убыстрять своепродвижение.

 

За пределами карты

 

В два часа 8 мая мы оставили обжитой лагерь и тронулись на север, внеизвестность. Сани были загружены до отказа. Полозья выгибались, все крепленияжалобно скрипели. Сначала мы с минуты на минуту ждали, что какие-нибудь сани невыдержат нагрузки и рассыплются. Однако дорога по-прежнему была хорошей. Санипотрескивали, скрипели, но держались. Собаки бежали весело. Успеть за ними былоневозможно. Для передышки мы пробовали вставать на полозья. Это не замедлялохода. И мы, осмелев, взгромоздились на сани — сначала с опаской, а потомуселись плотнее. Сани выдерживали. Собаки и теперь не замедлили бега, хотянагрузка на каждую из них уже приближалась к 50 килограммам.

Мы сравнительно легко продвигались вперед. Посетили по дороге осмотренный мною6 мая островок и через несколько часов вступили в область пунктира. Сплошнаялиния, хотя и неправильно, но показывавшая на карте очертания берегов,кончилась. Высоты сразу понизились. Гора, лежавшая напротив мыса Ворошилова,оказалась последней. На всем видимом пространстве Землю покрывал ледниковыйщит.

Весь день мы шли вдоль ледяной стены. Чаще и чаще попадались айсберги. Сначалаони стояли одиночками, потом начали встречаться десятками и, наконец, сталинасчитываться сотнями. По высоте они были небольшими и редко превышали 5—6метров, зато в поперечнике часто достигали 200 метров. Продвигаться внепосредственной близости с ледником стало трудно. Часто попадались трещины. Нетеряя из виду ледниковой стены, мы обходили скопления ледяных гор, занимавшихприбрежную полосу шириной от 1 до 3 километров. Дальше в море тянуласьсовершенно ровная полоса льдов, а километрах в 5—8 к востоку виднелисьзначительные торосы.

Лед на земле, лед на море и белесоватое, холодное, тоже кажущееся ледяным небо.Настоящая ледяная страна. Часто проглядывало сквозь облака солнце. При егопоявлении обрывы ледника и стенки айсбергов светились чудесным нежно-голубымсветом, а на ослепительно белый снег ложились ярко-синие тени.

За весь 15-часовой переход встретили только два клочка обнаженной земли:островок площадью около ¾ километра да выходивший из-под ледника небольшойобрыв берега. Оба они были сложены изверженными породами.

В конце перехода приблизились к большой группе очень крупных айсбергов. Каждыйиз них поднимался над уровнем морских льдов от 20 до 24 метров. В поперечникеони не превосходили 200 метров, а длина некоторых достигала 350—400 метров. Вбольшинстве они имели совершенно ровную вершину и отвесные стены. Лишь уотдельных айсбергов поверхность была скошенной, и в профиль они представляливытянутый треугольник. Полоса ледяных великанов далеко протянулась в море.Береговая черта повернула на северо-северо-восток. Впереди лежал какой-то новыйнеизвестный мыс.

Наш рабочий день кончился. Остановились на отдых. Пятнадцать часов путисказывались. Одолевала усталость. Перед тем как разбить лагерь решили отдохнутьи выкурить по трубке. Журавлев решил, что покурить будет приятнее наверхусоседнего айсберга. Он начал карабкаться по откосу, но, не осилив и половины,кубарем скатился вниз. Охотник сообщил, что недалеко от ледника идет медведь.Забыв об усталости, бросились в погоню. Зверь заметил нас и пустился наутек. Онловко взбирался на обломки айсбергов, оглядывался на нас и быстро скатывалсявниз. Мы пустили вдогонку Ошкуя и Бурого. Скоро потеряли среди айсбергов исобак и медведя. Бежать было трудно: кругом — мелкие трещины, засыпанныеснегом. Журавлев, увлеченный охотой, убежал вперед и затерялся среди айсбергов.Опасаясь, как бы с ним чего не случилось, я пошел по следу и только километрачерез полтора увидел у подошвы высокого айсберга пустую гильзу и кровь на льду.По другую сторону айсберга нашел Журавлева, уже наполовину освежевавшегомедведя.

Здесь же мы впервые в этом году увидели белую полярную чайку.

Следующий день был неудачным. Лагерь мы покинули около 17 часов, а через 6часов оказались вновь на том же самом месте. Не продвинулись вперед ни на шаг.Встреченные препятствия были столь неодолимы, что мы буквально были отброшеныназад.

Широкая полоса айсбергов и большое количество трещин в морском льду вблизиледника уводили нас далеко от береговой черты. Нам не хотелось терять ее извиду. Мы решили попробовать идти по материковому льду. Ну и попробовали...

Уже через полчаса после выхода с бивуака, на пути к ледниковому щиту, пришлосьостановиться и добрый километр пути, шаг за шагом, исследовать шестами. Трещиныздесь попадались то и дело. Правда, они были неширокими. Но кто мог поручиться,что в одной из них не выкупаешься как следует или не потеряешь сани и собак.

Ощупывая шестами каждый метр снежного покрова, мы, наконец, дошли до склоналедника. Подъем на него в намеченном участке не представлял каких-либотрудностей, и наш караван вскоре оказался на высоте около 100 метров надуровнем морских льдов.

Первое время мы уверенно продвигались к северу, пеленгуя линию обрыва ледника,все время остававшуюся в поле нашего зрения. Потом Журавлев, шедший некотороевремя впереди, начал жаловаться на боль в глазах. Я сменил его. Скоро под моимисанями то и дело начал оседать снег, но я не придал этому особого значения,сидел на санях, курил и подбадривал собак. Все, казалось, обстоялоблагополучно, и можно было лишь радоваться, что нашли такой хороший путь.

Вдруг мои собаки остановились. После окрика они попытались отвернуться всторону, а когда я поднял кнут, они повернулись ко мне, вопросительнопосмотрели, наконец, подчинившись новому окрику, рванулись вперед... Послышалсяглухой шум. Задок саней на мгновение повис в провале. Оглянувшись, я увиделмежду своими санями и следующей упряжкой темную зияющую пропасть. Ширина еедостигала полутора метров. К счастью, мои собаки, почувствовавшие опасность,успели проскочить сами и выдернуть сани в тот самый момент, как рушился снежныймост.

Снова началось осторожное прощупывание шестами каждого метра снежного покрова.Результаты оказались неутешительными. Шесты то и дело пробивали тонкую коркуснега и уходили в пустоту. Местами снежные мосты рушились от одного удара.Впереди трещин было еще больше, ширина их увеличивалась, и, как правило, онипростирались поперек нашего пути. Дальше к северу склон ледника становилсякруче, и трещин там должно было быть не меньше. Стало ясно, что поверхностьледника, казавшаяся снизу отполированной, жестоко нас обманула. Пути к северуздесь не было.

В глубине Земли ледник поднимался еще метров на сто и выглядел гладким.Возможно, что там он и был проходимым. Но мы уже не верили в это. Кроме того,уходя на ледниковый щит в поисках пути к северу, мы неминуемо должны былипотерять из виду берег, и его очертания после нашей экспедиции, как и прежде,должны были остаться загадкой. Оставлять за собой на карте Земли пунктирнуюлинию у нас не было никакого желания. Надо было вернуться на морской лед и тамискать дальнейшего пути.

Выбраться из густой сети опасных трещин и спуститься с ледника тоже оказалосьне простым делом. Это еще больше укрепило нас в решении искать путь в моремежду скоплениями айсбергов, хотя это и не сулило удовольствий. Около полуночимы разбили лагерь под той же самой ледяной горой, где ночевали вчера. Вдовершение наших неудач у Журавлева не на шутку разболелись глаза. Были всепризнаки заболевания снежной слепотой. Предстояла неминуемая задержка.

До этого, если не считать моего заболевания в самом начале похода, мыпродвигались и работали без особых помех. Иногда мешавшие нам легкие метели,туманы и большая облачность казались обычными будничными явлениями. ТеперьСеверная Земля как бы решила ставить нам преграды. Под влиянием неудач мыострее восприняли и резкую перемену погоды. Надвинулась низкая облачность,подул порывистый северо-восточный ветер и нахлынули полосы густого тумана.Правда, скоро опять заголубело небо, заштилело и в полночь с севера потокомхлынули солнечные лучи.

10 мая неудачи продолжались. Полуослепший Журавлев лежал в палатке сзавязанными глазами. Он всю ночь не спал от мучительных болей и неузнаваемопомрачнел. Как ни странно, за многие годы, проведенные в Арктике, он впервыеболел снежной слепотой и теперь, по-видимому, всерьез боялся потерять зрение.Портила настроение охотнику и полная его беспомощность: он привык не бояться ниморозов, ни метелей. Уверенность в себе, в своей силе, в способности бороться слюбыми трудностями была основной чертой его характера. А сейчас он превратилсяв беспомощного слепца.

Раствор кокаина, пущенный в воспаленные глаза, если бы и не ускорилвыздоровление, то во всяком случае облегчил бы страдания. Но Журавлевкатегорически от него отказался. Он принадлежал к числу тех людей, которые нелюбят лечиться и верят в силы своего организма больше, чем во все лекарства.

Снежную слепоту я испытывал на себе, знал, что она вызывает мучительные боли иделает человека беспомощным, но также хорошо знал, что если не запуститьболезнь, то она скоро проходит, не оставив никакого следа. И лечение ее прощепростого. Самым надежным средством против нее, проверенным бесчисленноеколичество раз на практике, является темнота. Для полного излечения иногдабывает достаточно всего лишь одного-двух дней, проведенных в темном помещенииили просто с завязанными глазами.

Каких-либо особых волнений за исход болезни Журавлева пока не было.Двух-трехдневная задержка не грозила нам катастрофическим нарушением планов,тем более что мы и без этого имели причину на некоторую задержку: при спуске следника я разбил передок своих саней, и нужен был день для их ремонта.

Более серьезная опасность пришла с другой стороны. Арктика дала очередной«концерт», доставивший нам куда больше хлопот и переживаний, чем вынужденнаязадержка.

Обсудив создавшееся положение, мы, наконец, крепко заснули. Но через несколькочасов были разбужены ветром. Он был очень странным: каждую минуту менялнаправление, то спадал, то с силой обрушивался на палатку и, как бы ощупывая ееи проверяя прочность креплений, дергал то за одну стропу, то за другую.Парусина вздрагивала, трепетала и оглушительно хлопала под его напором.

Выглянув из палатки, я увидел необычную картину. Над морскими льдами,километрах в 5—7 от лагеря, крутилось несколько огромных снежных вихрей. Этобыли настоящие снежные смерчи. Внешне они напоминали вихри над степнымидорогами в знойный летний день, только в сотни раз превосходили их по размерам.В своем бешеном круговороте они то приближались к лагерю, то отодвигались кморю.

Должно быть, поэтому ветер в районе лагеря то ослабевал, то несся сголовокружительной скоростью. С каждой минутой сила ветра нарастала. Не былосомнения, что нам предстояло пережить нечто серьезное.

Накануне мы не нашли для лагеря ни одного хорошего снежного забоя. Вероятно,ветер гулял здесь частенько. Кругом лежал почти полностью обнаженный лед.Палатка была установлена на неглубоком забое. Колья строп могли бытьвырванными, и тогда шторм неминуемо должен был порвать палатку в клочья или жепросто унести ее, как листок бумаги. Некоторые колья уже расшатало, оттяжкиослабели, и парусина хлопала все сильнее. А ветер крепчал. Надо было спасатьнаше жилье.

Вдвоем с Урванцевым мы вылезли наружу. Вход в палатку был с наветреннойстороны, и мы не рискнули им воспользоваться — выбрались из-под задней полы.Смерчей уже не было видно. Метель и не начиналась, так как на льду не былоснега. Но ветер буйствовал с невероятной силой. Все попытки встать на ногиоканчивались неудачей: ветер сбивал с ног и на несколько метров отбрасывал отпалатки.

Журавлев с завязанными. глазами оставался внутри. Он вцепился в парусину иповис на ней, стараясь уменьшить образовавшуюся слабину и не давая полотнищухлопать. А мы, оглушенные неистовым воем бури, задыхаясь, ползали по льду. Сневероятным трудом удалось подтянуть груженые сани, привязать к ним палатку,собрать все имевшиеся ремни и веревки, укутать и туго стянуть палатку, точнотюк хлопка. Под веревки, на скатах палатки, подсунули лыжи и шесты. После этогопарусина перестала надуваться и хлопать.

Не имея возможности подняться, мы лежали на льду и смотрели на наше убежище.Палатка съежилась, словно в страхе перед разъяренной стихией. Выглядела онажалко и смешно. Зато появилась надежда, что мы не останемся без жилья. Лыжныепалки, использованные в качестве распорок внутри палатки, еще больше укрепилиее.

Все это было сделано вовремя. Буря неумолимо нарастала. С трудом разместившисьв стянутой палатке, все еще не совсем уверенные в том, что даже в таком видеона устоит против урагана, мы, не раздеваясь, лежали поверх спальных мешков инапряженно ждали исхода событий. Снаружи доносился беспрерывный гул. Иногдасквозь него раздавался пронзительный визг ветра. Впечатление было такое, будтомы сидели под железнодорожным мостом и над нашими головами с грохотом, гулом исвистом несся бесконечно длинный поезд.

Утром, когда крепили палатку, под защитой айсберга скорость ветра равнялась 20метрам в секунду, а на открытом месте она превышала 30 метров.

После полудня я вылез наружу. В море опять носились снежные вихри. Лежа околопалатки, я поднял руку с анемометром. Он показал, что скорость ветра достигала27 метров в секунду. Я отполз метров на сорок, выбрался из-за айсберга наоткрытое место и вновь поднял руку с прибором. Его крестовина с полушариямислилась в еле уловимый нимб. Отсчет показал, что здесь ветер несся со скоростьюсвыше 37 метров в секунду. И это над самой поверхностью льда. Что делалось ввышине и дальше в море — сказать невозможно. Дышать было трудно. Подняться я немог. Пришлось возвращаться ползком.

Ветер такой силы на Северной Земле мы наблюдали впервые. Раньше мы переживаличуть ли не все ветры, имеющие наименования по шкале: слабые, свежие, резкие,сильные, очень сильные и штормовые; но в такой еще не попадали. Над наминеслась уже не буря, а настоящий ураган.

Во время вылазки я еще крепче стянул палатку. Теперь она совсем сплющилась,площадь парусности ее стала ничтожной. Уверенность в устойчивости нашегоубежища укрепилась. Мы уже более спокойно ждали улучшения погоды. Весь деньбуря пела свои дикие песни. А вечером неожиданно начала стихать. Через полчасаветра точно не бывало. Наступил полный штиль. Тишина наступила внезапно, словнобурю мы видели только в кошмарном сне.

Лагерь сразу оживился. Начали кормить собак. Потом собрались было«распаковывать» палатку. И хорошо, что не начали с нее.

Посмотри, опять начинается! — окликнул меня Урванцев.

Я взглянул в море. Там опять в бешеном хороводе неслись снежные вихри.

— Сейчас начнется у нас!

И действительно, не прошло и четверти часа, как ураган вновь обрушился на нас.Разница была лишь в том, что теперь ветер несся не с моря, как раньше, а спротивоположной стороны —с ледникового щита.

Через час опять наступила полная тишина, которая очень скоро сменилась ревомветра со стороны моря. И так до поздней ночи. Было похоже, что мы находимся врайоне одного смерча, передвигающегося на небольшом пространстве, и направлениеветра зависит от того, с какой стороны от нас бушует смерч.

Так под эту музыку мы и заснули, когда солнце стояло на севере. Разбужены быливетром на следующий день, 11 мая; солнце было уже на востоке. Правда, буря ужекончилась. Только шквальный ветер все еще достигал иногда 12—13 метров всекунду.

Я починил свои сани. Потом мы измерили высоту надводной части нашего айсберга.Она оказалась равной 24,3 метра. Вершина ледяной горы была почтигоризонтальной, и среднюю высоту ее можно было принять за 20 метров.Следовательно, общая толщина льдины колебалась где-то между 120 и 140 метрами.Надо отметить, что таких великанов мы встречали немного. Только в узкой частипролива Красной Армии, вблизи мощного ледника, их было достаточно,

К концу дня наш охотник без особых усилий ужа мог смотреть через очень темныеснежные очки. А на следующий день, 12 мая, мы снялись с лагеря.

Погода вновь закапризничала. Еще до того как мы тронулись в путь, повалилгустой снег и на небе не осталось ни одного просвета. Весь день снегопад топрекращался, то возобновлялся, а небо долго оставалось покрытым сплошнымиоблаками.

В такую погоду мы с Журавлевым обычно по очереди шли впереди. Это был совсем нелегкий труд. Езда на собаках с гружеными санями сильно утомляет. То и делоприходится или отводить сани от встречного препятствия, или притормаживать ихна склоне, или помогать собакам выдернуть тяжелый воз на подъем. К концубольшого перехода путник чувствует себя очень усталым и мечтает об отдыхе.

Ведущему надо беспрерывно думать о курсе, выбирать проходимый путь, следить задорогой и выдерживать по возможности постоянный темп движения. Теперь ко всемуэтому прибавилась еще опасность переутомить глаза и заболеть снежной слепотой.Солнечный свет, отраженный снежными полями и рассеянный атмосферой, сильнораздражает сетчатку глаза и вызывает острое воспаление ее. Это и есть снежнаяслепота.

Особенно опасны весенние дни с рассеянным светом, когда небо закрыто облаками.В такие дни в Арктике все одинаково бело: и небо, и снег, и льды. Нет ни линиигоризонта, ни раздела между белым небом и землей, покрытой снегом ни разницымежду расцветкой льда и снега. Из-за отсутствия теней светлые предметы в такиедни становятся невидимыми. Часто торчащая льдина или высокий заструг остаютсянезаметными до тех пор, пока не споткнешься или не ударишься о них. Аотдаленные темные предметы кажутся висящими в воздухе. Это затрудняет съемку иеще больше утяжеляет работу ведущего.

Бывает, что на белом пространстве нет ни одной сколько-нибудь заметной темнойточки. В таком случае курс прокладывается на какой-нибудь еле видимый торос,полузасыпанный снегом и как бы плавающий в небе, на камень или даже на снежныйзаструг. Как правило, отдельные ходы не превышают в этих случаях сотни метров.Но и на таком расстоянии достаточно на одно мгновение выпустить из поля зрениянамеченную точку, чтобы потом уже не найти ее. Поэтому приходится управлятьсобаками, не отводя взгляда от точки, на которую проложен курс. Если к этомуеще добавить постоянную необходимость смотреть под ноги, чтобы не споткнутьсяили не попасть в трещину, то станет понятным, насколько у ведущего должнонапрягаться внимание и утомляться зрение.

У нас, конечно, были очки-консервы. Я всегда предпочитал желтые. Очки должныспасать глаза от влияния рассеянного света. Но всегда носить их —трудновыполнимое условие. Когда возишься с санями в 400 килограммов весом, прилюбом морозе капли пота не только щекочут спину, но и катятся со лба и заливаютглаза. Запотевают и стекла очков, какого бы цвета и системы они ни были. И вотпротрешь их раз, протрешь два, три, четыре... и, наконец, уже не знаешь, чемзаниматься — протирать очки или все же идти вперед. Конечно, последнее всегдакажется важнее. И чтобы идти, сдвинешь очки на лоб или сунешь их в карман.Пройдешь так полчаса или час, пока не осилишь трудного участка пути, и этогобывает вполне достаточно, чтобы заболеть снежной слепотой.

Итак, мы снялись с лагеря 12 мая. Журавлев еще не совсем поправился и частьпути сидел с завязанными глазами на своих санях. Я весь переход должен был идтивпереди и устал больше обычного, хотя дорога оказалась не такой уж страшной,как представлялась издали.

Сначала мы отыскали сносный путь вдоль ледника, потом, в надежде обойти ледяныегоры, постепенно отклонялись к востоку. Часа два продвигались без особых помех.Айсберги достигали 500—600 метров в поперечнике и часто по высоте не уступалитому гиганту, у подножия которого мы пережидали бурю. Но чем мористее мыдвигались, тем реже они попадались. Мелкие трещины в окружающем их морском льдуне представляли ни опасности, ни особых препятствий.

Потом я заметил, что край ледникового щита отодвинулся от береговой черты иначал отклоняться к северо-западу. Дальше Земля сильно понижалась. Берег елеулавливался взглядом и едва поднимался над морскими льдами, но зато далековыдавался к востоку, образуя широкий, плоский мыс. С юга, почти по касательнойк оконечности мыса, лежала высокая гряда торосов; а с морской стороны ее мынаткнулись на свежую, открытую трещину, достигавшую в отдельных местах ширинытрех метров. Торошенные льды, прижатые к мысу, не обещали ничего хорошего, а затрещиной простиралась вдоль берега широкая полоса совершенно ровного льда.Переправившись через трещину, мы избежали пути по торосам и более 8 километровпрошли по отличной дороге.

При съемке мыса столкнулись с картиной, в которой не сразу удалось разобраться.К счастью, снегопад к этому времени прекратился, местами заголубело небо ивидимость улучшилась. Это несколько облегчило нашу задачу.

Среди прибрежных льдов мы увидели большое скопление невысоких конусообразных,еле прикрытых снегом песчано-галечных холмиков. Они полукругом, шириной до 4—5километров, лежали с южной стороны мыса, потом более узкой полосой опоясывалиего с востока и значительное пространство захватывали к северу от мыса. Скореевсего они представляли собой поднимающиеся над водой возвышенности широкойотмели, являющейся в свою очередь моренными отложениями исчезнувшего на этомучастке ледника. Точно проследить линию коренного берега Земли из-за этойотмели было почти невозможно — так полого и незаметно он переходил в самуюотмель, а снежный покров еще больше маскировал их границу.

Мысу дали имя Розы Люксембург.

Когда заканчивали съемку мыса, погода совсем разгулялась. Солнце залило светомбескрайные заснеженные пространства. Далеко на юге вырисовывались мысВорошилова и высоты, уходившие от него к фиорду Матусевича. Только что выпавшийпушистый снег блестел и искрился. Им можно было залюбоваться. Но случай сЖуравлевым, только что снявшим с глаз повязку и сидевшим на санях в самыхтемных очках, не поощрял к этому. За этот переход я, по-видимому, тожеперенапряг зрение, чувствовал в глазах легкое покалывание и старался несмотреть на снежную поверхность.

Край большого ледникового щита совсем повернул на запад. Он-то, по всемпризнакам, и был принят экспедицией, открывшей Землю, за северную ееоконечность. Низкий берег, вдоль которого мы теперь шли, не мог быть видимым скораблей.

Новый лагерь мы разбили поздно вечером на 38-м километре пути. Он находился нетолько дальше сплошной линии, обозначавшей восточный берег Земли, но и запределами пунктира. Мы вообще вышли за пределы старой карты. Где-то впередилежала северная оконечность Северной Земли. Некоторые признаки указывали, чтоэта точка совсем недалеко. Ярко выраженный темный сектор неба опоясывалгоризонт от северо-востока до северо-запада. Темная окраска неба могла бытьтолько отражением открытой воды. Недаром туда летели стаями чистики, люрики ибелые чайки. Даже куличок-песчаник, сегодня впервые замеченный нами в этомгоду, промчался туда же. Значит, где-то в пределах этого темного сектора икончалась Северная Земля.

На какой широте находилась крайняя северная точка Земли, должны были показатьближайшие дни. Мы уже были полны нетерпения достигнуть этой точки. Желаниеувидеть ее и отметить на белом листе карты опережало нас.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: