Литовцы и финны в Северной Руси

⇐ ПредыдущаяСтр 21 из 30Следующая ⇒

В предыдущем рассказе мы уделяли главное внимание судьбам Южной Руси. В какой‑ то степени нас вынудил к такому подходу тот факт, что как в византийских, так и восточных источниках слишком мало сведений о Северной Руси. Однако, даже безотносительно к различию в объеме информации, касающейся юга или севера, политическая важность событий в причерноморских степях склоняет исследователя русской истории отдать предпочтение югу — в определенной мере и до определенного периода. Несомненно, что анты были наиболее сильным из проторусских племен, и столь же несомненно, что они были тесно связаны с причерноморскими землями, как экономически, так и политически. С другой стороны, однако, мы не должны забывать, что некоторые из славянских племен в раннюю эпоху стали продвигаться на север; к примеру, миграция склавен (словене) в район озера Ильмень может быть датирована концом четвертого века[787]. С возрастанием товарооборота в Прибалтийском регионе в седьмом и восьмом веках — в районе, эксплуатировавшемся скандинавами, — и с усилением влияния торговой империи поволжских булгар, [788]северные русские племена оказались на пересечении важных торговых путей.

В своем продвижении к озеру Ильмень славяне вклинились между некоторыми литовскими и финскими племенами[789]. Достигнув истоков Волги, а затем продолжая экспансию Верхневолжья в главном восточном направлении, славяне вступили в более тесные отношения с различными финскими племенами. Чтобы получить определенное представление об обстоятельствах этой ранней славянской экспансии в Северной Руси, нам следует рассмотреть ее основной исторический и этнический фон, и поэтому сказать несколько слов о литовцах и финнах, которые были аборигенами в этих северных землях. В письменных источниках очень мало информации по этому предмету, и исследователь оказывается в зависимости, главным образом, от лингвистических и археологических источников, а также от данных сравнительной этнографии.

Литовский язык относится к балтийской группе индоевропейской семьи, которая ближе к славянской группе, чем к какой‑ либо другой, с лингвистической точки зрения[790]. Это обстоятельство упростило контакт между славянским и литовским языками в ранние периоды, но в то же время затруднило для филологов и историков возможность определить взаимодействие языков. Поскольку в литовском языке много слов, сходных со славянскими, и наоборот, схожесть во многих случаях может быть вызвана скорее общностью балто‑ славянских корней, чем влиянием одного языка на другой. Соглашаясь, что следует подходить к этой проблеме с большой осторожностью, надо сказать, что исследование словарного состава обоих языков обнаруживает много слов, несомненно перешедших из одного языка в другой[791].

Среди литовских слов, заимствованных русскими, первым следует упомянуть слово «янтарь». Янтарь был основным предметом прибалтийской торговли в древние времена, и он экспортировался из районов, контролировавшихся предками литовцев. Лингвистическое заимствование, в данном случае, просто отражает собой область торгового взаимодействия. Следующие русские слова, так же предположительно, заимствованы из литовского языка: ковш, кувшин, пуня, ендова. Что касается славянских слов в литовском языке, многие из них были заимствованы в период с тринадцатого по шестнадцатый век, когда Западная Русь была частью Великого княжества Литовского. Однако, некоторые из этих слов, возможно, представляют собой заимствования более ранних лет.

Мы укажем несколько слов, имеющих отношение к пище и земледелию, таких как литовское asetras, русское «осетр»: ikrai, русское «икра»; bartys, русское «борть»; kasa, русское «коза». Некоторые слова, относящиеся к городской жизни и торговле, также показательны, например, литовское miestas, западно‑ русское «место» (город); svetlycia, русское «светлица»; miera — «мера».

Поскольку литовцы в их продвижении на север вошли в контакт с финнами (от которых позднее были частично отрезаны из‑ за проникновения славян), естественно, финский язык испытал значительное влияние литовского[792]. Результатом этого стало то, что многие финские слова имеют литовские корни: такие, например, как tutar («дочь») от литовского dukter; silta («мост») от литовского tilta; tuohi («береста») от литовского toszis и т.д.

Взаимоотношения между литовцами и славянами и литовцами и финнами могут быть также проиллюстрированы данными археологии. В связи с этим нам следует в первую очередь рассмотреть археологические свидетельства для исследования древней литовской цивилизации, как таковой[793]. На протяжении последних нескольких десятилетий русскими и литовскими археологами проводились раскопки значительного количества курганов и городищ, датирующихся седьмым — десятым веками, на территории раннего расселения литовцев, то есть в районах Вильно, Ковно, Сувалок и в Курляндии. Древние литовские городища обычно располагались на крутых берегах рек или озер, чтобы сделать поселение недоступным для неожиданного нападения. Подступы, в случае необходимости, укреплялись земляным валом и рвом. Литовские курганы обычно очень низкие. В отдельных районах, как, например, в западной Курляндии, вовсе не было могильных холмов. Поскольку известно, что в дославянский период литовские племена распространились на восток за Смоленск вплоть до Оки, [794]некоторые из древних курганов Смоленской и Калужской областей могут рассматриваться как литовские.

С приходом славян их народ часто расселялся в городах, ранее находившихся во владении литовцев, поэтому в некоторых городищах древности более раннего слоя — литовские, а верхнего слоя — славянские. Одним из наиболее важных городищ такого типа является знаменитый Гнездовский могильник под Смоленском[795]. На этой территории насчитывается более тридцати восьми сотен курганов, большинство из них низкие, но некоторые достигают семя метров в высоту. Будучи расположенным на пересечении нескольких важных торговых путей, Гнездово, по всей вероятности, играло большую роль в развитии северо‑ западных земель еще в сарматский период, но большинство вещей из раскопанных к настоящему времени захоронений относятся к девятому и десятому векам. Гнездовские древности этого периода являются славянскими, скандинавскими и восточными — свидетельство того, что круг торговых связей гнездовских купцов был широк.

Группа захоронений, относящихся к седьмому и восьмому векам и обнаруженных в некоторых курганах Гнездовского могильника, представляет также большую важность, поскольку эти захоронения содержат ряд предметов того же типа, что и предметы, обнаруженные в Азовском и Северокавказском регионах. Это указывает на возможность торговых отношений между Гнездово и юго‑ востоком даже в тот ранний период. Возможно, рынок в Верхнем Салтове на верхнем Донце был местом встречи гнездовских купцов, с одной стороны, и аланских (асских) купцов, — с другой. Собственно литовские древности обнаружены в самых ранних курганах Гнездовского могильника, особенно в тех, что расположены на берегу реки Ольши, возле деревни Батеки; эти курганы были исследованы в 1922 г.[796]

Среди предметов, найденных в литовских курганах в Гнездово и в других местах, в первую очередь следует отметить железные серпы характерного типа с изогнутым лезвием и длинной рукояткой. Также представляют интерес железные удила, стремена, медные колокольчики и другие части упряжи; что касается медных колокольчиков, то они подобны тем, что обнаружены на территории Северного Кавказа. Оружие там представлено алебардами, копьями и мечами; из украшений следует отметить тяжелые бронзовые браслеты, крученые металлические ожерелья и кольца[797].

Судя по находкам в литовских захоронениях и городищах, можно предположить, что литовцы были воинственным народом и наездниками. Однако, поскольку большинство литовских курганов относятся к позднему периоду, а остальные не поддаются точной датировке, трудно сказать, в какое время появилась литовская конница. Что касается хозяйственной жизни, то серпы указывают на значительное развитие земледелия. Однако, поскольку большая часть территории распространения литовцев приходилась на лесную зону, и лишь небольшие участки леса могли быть расчищены в то отдаленное время, только часть населения занималась сельским хозяйством, оставив охоту и рыболовство, которые являлись основными отраслями хозяйства. Жилищами в большинстве случаев, вероятно, были бревенчатые хижины, и именно потому, что дома строились из дерева, никаких следов старых жилищ в этом районе не осталось. Судя по описанию семнадцатого века, типичный литовский дом возводился из еловых бревен; большая печь, сложенная из камней, занимала середину комнаты; дымохода не было; зимой скот держали в доме[798].

По‑ видимому, предки литовцев жили не деревенскими общинами, а на отдельных хуторах, так же как и в шестнадцатом‑ семнадцатом веках. Каждый хутор вмещал в себя большую семью, в которой совместно проживали два или три поколения, таким образом формировался маленький клан, глава которого обладал абсолютной властью над всеми его членами[799]. В случае опасности извне несколько кланов объединялись, и из таких клановых объединений, временных на первых порах, и произошли первые литовские племена.

Русская «Повесть временных лет» дает список следующих литовских племен: [800]литва (т.е. собственно литовцы), пруссы, коры, или куры (отсюда — Курляндия), зимигола, и летгола (латгалы). Поселения двух последних находились в районе Западной Двины, на северной границе распространения литовцев. Происхождение названий этих двух племен объясняются в соответствии с фактом их расселения: zemegola по‑ литовски означает «край (граница) земли»; latvingola (летгола) означает «край (граница) Литвы»[801]. К вышеприведенному перечню могут быть добавлены следующие названия племен: жмудь — в устье Немана, ятвяги (ятвинги) — в верхнем течении Немана и Нарева, и голядь (галинды) — на берегах средней Оки[802].

Религия древних литовцев, [803]очевидно, была очень близка религии древних славян. Они поклонялись грому и молнии, солнцу и огню. Выясняется, что Перкунас, бог грома, был главным литовским божеством (его можно сравнить со славянским Перуном). Однако, известны имена и ряда других богов, некоторые из них связаны с животными и растениями. Так, согласно более поздней Киевской летописи, князь Миндовг Литовский (тринадцатый век) даже после того, как был окрещен, «поклонялся своим [языческим] богам тайно: он [поклонялся] Нонадею, и Телявелю, и Диверкису, богу зайца и змеи»[804]. Богопочитание змей и муравьев было, по всей видимости, широко распространено среди литовцев. Очевидно были распространены колдовство, ворожба и чародейство, возможно, отчасти, под влиянием финнов. Что касается погребальных обрядов, то наиболее распространенным обычаем была кремация.

Теперь обратимся к финнам[805]. Финно‑ угорские народы (то есть, более точно, народы, говорящие на финно‑ угорских языках) могут быть разделены на две главные ветви: угорскую и финно‑ пермскую. Венгерский, вогульский и остякский языки относятся к угорской ветви. Финно‑ пермская ветвь включает в себя следующие три группы языков: 1) пермская группа, к которой относятся удмуртский (вотякский) и коми (зырянский и пермский) языки; 2) восточная финская группа, то есть марийский (черемисский) и мордовский (эрьзя и мокша) языки; 3) западная финская группа, которая состоит из следующих языков: карельский, эстонский и суоми (то есть, собственно финский).

Как мы уже видели, [806]предки финно‑ угорских племен в сарматский период заняли всю северную часть Руси. Можно попытаться определить южную границу их расселения по линии от Финского залива к средней Волге. К востоку от Волги пермские и угорские племена распространились далеко за Уральские горы. Следует заметить, что в пятом веке н.э. некоторые угорские племена мигрировали из Уральского района и Зауралья к северокавказским землям, где они были под контролем сначала у гуннов, а затем у хазар[807]. Это была та ветвь угров, которая позже, после распада Великой Булгарии, двинулась в южнорусские степи. Русская «Повесть временных лет» упоминает их как белых угров[808]. Они были предками мадьяр. Еще одна часть угров мигрировала в конце девятого века из Уральского региона в Венгрию. Они были известны русским как черные угры[809]. Достигнув Венгрии, они слились с белыми уграми. Та часть из них, что осталась на Урале, позднее смешалась с татарами и стала известна как башкиры.

Вогуляне и остяки, также принадлежавшие к угорской ветви финских народов, проживают сейчас в северной части бассейна Оби, за Уралом. По русским летописям вогулы известны как югра[810]. В давние времена часть их распространилась на западе Урала, в районе, где сейчас проживают зыряне (коми).

Что касается восточных финских племен, то мордва и черемисы (мари) после седьмого века признали над собой господство поволжских булгар[811]. Именно к восточной финской группе, должно быть, принадлежали древние племена меря и мурома, к настоящему времени исчезнувшие[812]. Эти племена изначально занимала Ростовский и Муромский районы, но позднее были покорены славянами и полностью русифицировались. Из западных финских племен русская первая летопись знает чудь, весь и емь, [813]из которых первые, вероятно, относились к эстонской группе.

Поскольку финны были аборигенами, а славяне — пришельцами в Северной Руси, последние подверглись значительному влияние того народа, в чью страну они пришли. В антропологическом типе северных русских наблюдаются некоторые финские черты, возникшие от смешанных браков. Вполне естественно, что многие названия местностей и рек в северной части России имеют финское происхождение. Однако, вопрос этот очень запутан, поскольку во многих случаях так называемое финское влияние в топонимике могло быть скорее отраженным, чем прямым. Как верно указывает М. Фасмер, [814]некоторые слова финского происхождения, такие как selga («делянка»), mandera («подпочва»), lakhta («залив») и др. вошли в русский лексикон и, так сказать, натурализовались в очень ранний период: поэтому присутствие такого слова в названии деревни или города еще не говорит о том, что это место было основано финнами. Оно могло быть основано русскими, в чьем диалекте это слово (по происхождению финское) уже существовало.

Кроме того, нам следует принять в расчет географическое распространение самих финских диалектов. Словарь пермских и угорских диалектов вряд ли поможет нам проанализировать топонимику Верхневолжско‑ окского региона, поскольку он был заселен другими финскими племенами, говорившими на других диалектах. Ввиду этого мы не можем согласиться с предположением В.О. Ключевского, [815]что название реки (и города) Москва следует выводить из якобы финского слова va («вода»). Va встречается только в зырянском диалекте, в то время как в собственно финских диалектах «вода» обозначается словом vesi[816].

Тем не менее нам следует все же подчеркнуть, что финские пережитки в топонимике Северной и Центральной России действительно многочисленны. М. Фасмеру удалось составить впечатляющий список названий местностей западнофинского происхождения на землях, составивших позднее территории Псковской, Тверской, Новгородской, Санкт‑ Петербургской, Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний[817]. Характерно, что даже название озера Ильмень (на древнерусском — Ильмер), на берегу которого был построен главный северный город средневековой Руси — Новгород, — финского происхождения (ср. эстонское название Ilmjarv: ilm — «ветер», «погода»; jarv — «озеро»)[818]. Анализируя местные названия на территориях Костромской, Ярославской, Владимирской, Московской, Рязанской и Нижегородской губерний, М. Фасмер пришел к заключению, что многие из этих названий могут быть объяснены через восточнофинские диалекты, свидетельствуя таким образом о распространении на этой территории в древние времена восточнофинского племени меря (к настоящему времени исчезнувшего), которое было родственно черемисам[819].

В то время как славяне подвергались значительному финскому влиянию, сами финны также подпадали под влияние сначала иранцев, а затем — пришедших славян. Ряд слов в финно‑ угорских языках, обозначающих металлы, (такие, например, как медь, серебро, золото и олово), иранского происхождения[820]. Более того, много финских слов, обозначающих оружие и орудия труда (к примеру, слова, обозначающие нож, топор, меч, стрелу, молоток, лемех), пришли из иранского языка. Здесь можно упомянуть следующие финские слова, заимствованные из русского языка: [821]turku (По‑ русски «торг»); luokka («дуга», произошло от русского слова «лук»); tappara («алебарда», от русского «топор»); kloptalo (от русского «кудель»); suntio («церковный сторож», произошло от русского «судья»).

С археологической точки зрения территория распространения восточнофинских и угорских племен совпадает с более ранней культурной средой Фатьянова, Сеймы и Ананьина[822]. Бесчисленные поселения и могильники последующей эпохи — то есть раннего финно‑ угорского типа — трудно датировать; говоря в общем, они могут быть отнесены к периоду с шестого по девятый век[823]. Финно‑ угорские городища строились либо как капища, либо как крепости; независимо от их первоначального назначения большинство из них служило также центрами торговли. В основном они располагались на холмах или крутых берегах рек и были защищены земляными валами и рвами.

Финно‑ угорские захоронения этого периода, как правило, без курганной насыпи или с невысоким могильным холмом. Предметы обнаруженные в городищах Камского и Уральского регионов, свидетельствуют о непрерывном культурном развитии, начиная с ананьинского периода, но железо уже приходит на смену бронзе. Связующее звено между ананьинской культурой и культурой могильников того периода, о котором мы сейчас ведем речь, представлено пьяноборской культурой, [824]название которой идет от типичного могильника у Пьяного Бора на Каме (в прошлом — Сарапульского уезда Вятской губернии). Могильник седьмого‑ восьмого веков, так называемые «Атамановы кости», был раскопан А.А. Спицыным возле города Малмыжа в бывшей Вятской губернии[825]. Подобные же могильники исследовались на средней Волге в бывших Пензенской, Тамбовской, Рязанской и Владимирской губерниях[826]. Украшения, обнаруженные в этих захоронениях, указывают на преемственность традиции звериного стиля, а также на торговые отношения с прикаспийскими землями. Захоронения, о которых идет речь, находятся на территории распространения восточнофинских, пермских и угорских племен. Среди городищ на территории западно‑ финских племен особого внимания заслуживает обнаруженное около города Люцин (в бывшей Витебской губернии, сейчас в Латвии)[827]. Оно расположено на берегу озера. Погребальный ритуал люцинцев представляется похожим на ритуал народов со средней Волги, но состав и тип предметов в захоронениях ближе к литовским древностям. Что касается финно‑ угорских городищ, [828]то их остатки были найдены в районе верхней Волги и Оки, а также на средней Волге и к востоку от Волги на Урале. Одним из наиболее известных является городище Дьяково на берегу Москвы‑ реки, в 8 км ниже Москвы[829]. Городища дьяковского типа обычно маленькие. Несмотря на их защищенность земляными валами, они скорее напоминали капища, нежели крепости, и, конечно, вокруг каждого из них должно было быть поселение. В этих городищах обнаружили изобилие керамики, обтесанных камней, веретен, ножей, серпов, рыболовных крючков и наконечников стрел.

Находки показывают, что народ на этой территории занимался сельским хозяйством, а также и рыболовством и охотой. Однако, вероятно, сельское хозяйство играло второстепенную роль. Рыболовство обеспечивало пищей местное население, в то время как охота снабжала купцов мехами, которые столь высоко ценились в международной торговле тех времен; торговля мехами ставила финнов в положение партнеров, необходимых для процветания как поволжских булгар, так и хазар. Таким образом, охота и добыча меха были наиболее важными отраслями экономики финских племен на этой территории, с точки зрения общей истории. В обмен на меха финны получали от поволжских булгар и хазаров металлические орудия, оружие и украшения.

Финно‑ угорское жилище того времени, вероятно, представляло из себя низкую деревянную хижину, возведенную над вырытым убежищем. Крыша была односкатной, а зимой покрывалась землей, чтобы сохранить тепло внутри строения. Очаг был из грубого камня и не имел дымохода. Остатки таких строений были замечены в некоторых городищах дьяковского типа. Вотяки жили в таких же примитивных домах еще в восемнадцатом и девятнадцатом веках[830]. Мордовские амбары для сушки зерна — того же типа[831]. Судя по фрагментам ткани, обнаруженным в захоронениях, одежда финно‑ угров была сделана из холста или грубой шерсти. Поверх рубахи и широких штанов надевалось нечто вроде кафтана. Мужчины носили кольца на шее в качестве украшения. Женские головные уборы были сделаны очень искусно и состояли из разных лент с нашитыми на них металлическими пластинками. Женщины также носили серебряные и бронзовые подвески, серьги и пряжки[832].

Похороны состояли в погребении, и только в редких случаях замечены следы кремации. Труп завертывали в бересту. В могилу помещались горшки с пищей, и это указывало на веру в то, что жизнь продолжается после смерти и похожа на ту, что была до смерти. Существование капищ является свидетельством того, что у них был особый слой жрецов или чародеев. В русских летописях часто упоминаются финские чародеи, или волхвы[833]. Скандинавы считали их очень опасными, а их искусство восхвалялось Саксоном Грамматиком[834]. Вероятно, в главных финских лапищах практиковались человеческие жертвоприношения, и символические пережитки такой практики могут быть обнаружены в фольклоре некоторых восточнофинских племен даже сейчас[835].

Религия, которую проповедовали волхвы, видимо, близка к сибирскому шаманизму[836]. Должно быть, у них было туманное представление о Высшем Существе, которое пермяки называла Ен, черемисы — Юма, а западные финны — Юмала. Признавалось существование сонма духов низшего порядка, преимущественно злых и недоброжелательных. По поверьям такие духи могли принимать облик животных и птиц. По‑ видимому, многочисленные бронзовые изображения как животных, так и птиц, обнаруженные в финских захоронениях, имели магическое значение.

Угры и асы в Южной Руси

Как мы видели, [837]угорские племена, которые мигрировали с Урала и зауральского региона на Северный Кавказ, покорились гунно‑ булгарам и, частью, хазарам. После распада Великой Булгарии северокавказские угры, по крайней мере — племя сарагутов (белых угров в русских летописях), двинулись на северо‑ запад в причерноморские степи. Долгое время считалось, что угры, иначе — мадьяры, оставались в южнорусских степях недолго. Это предположение было основано на неверном понимании пассажа из 38‑ й главы труда Константина Багрянородного «De Administrando Imperii». Из всех опубликованных изданий этого труда выясняется, что тюрки (так Константин называл мадьяр) жили совместно с хазарами, оказывая последним поддержку во всех войнах, в течение трех лет[838]. В соответствии с этим было высказано предположение, что мадьяры провели в южнорусских степях если и не буквально три года, то, в любом случае, краткий отрезок временя? Однако недавно Анри Грегуар доказал, что при издании книги Константина допущена ошибка: надо читать «триста лет» вместо «три»[839].

Поскольку мадьяры пришли в Венгрию в конце девятого века, можно предположить на основании утверждения Константина, что они оставили свои северокавказские жилища и направились в южнорусские степи в конце шестого или в начале седьмого века. Конечно, число «триста лет» — приблизительное, и если мы пытаемся распознать, какое событие вынудило угров покинуть Северный Кавказ, то мы, естественно, имеем в виду падение Великой Булгарии с последующей массовой миграцией как булгарских, так и угорских племен. Верной поэтому представляется датировка первой угорской Landnahme второй половиной седьмого века.

Топонимические и археологические доказательства также свидетельствуют, что мадьяры оставались в Южной Руси длительный период, который может быть измерен скорее десятилетиями и веками, нежели годами[840]. Если бы они только промаршировали по черноморским степям, не оставаясь там на несколько десятилетий, они бы вряд ли оставили так много следов в названиях местностей и в курганных захоронениях.

Давайте сперва рассмотрим топонимику. Константин Багрянородный называет страну, занятую мадьярами, «Лебедией»[841]. В связи с этим следует упомянуть следующие названия южнорусских местностей и рек, поскольку некоторые из них сохраняют намять о древней Лебедии: Лебедин, деревня в Шигиринском уезде Киевской губернии; Лебедин в Браславской губернии (записано в шестнадцатом веке); [842]Лебедин в Харьковской губернии; Лебедянь в Тамбовской губернии; река Лыбедь, впадающая в Днепр под Киевом; две реки с таким же названием соответственно в Черниговской и Рязанской губерниях. Примечательно, что первый в перечне Лебедин находится недалеко от истока реки Ингул, а Константин упоминает реку Чингилус в Лебедии, которая могла обозначать либо Ингул, либо Ингулец[843]. В дополнение к названию Лебедии в топонимике можно обнаружить следы племенного названия мадьяр (угры). Так, около древнего Киева было место, известное как Угорское[844]. В «Книге Большому Чертежу» упоминается река Угрин, приток реки Уда, которая, в свою очередь, является притоком Донца[845]. Один из притоков Оки также называется Угра. Возможно, что такие названия городов как «Кут» или те, в составе названий которых есть «кут», ‑ мадьярского происхождения: kut значит «колодец» по‑ венгерски (это слово означает «угол» по‑ украински). Мы можем указать здесь Кут Свежков Валковского уезда и Красный Кут Богодуховского уезда (оба — в Харьковской губернии).

Рассматривая вышеприведенные данные топонимики, мы видим, что много названий, которые, возможно, имеют мадьярское происхождение, относятся к региону верхнего Донца (бывшая Харьковская губерния); другая группа названий связана с Киевской губернией и бассейном рек Ингул и Ингулец. Можно предположить что мадьяры сначала концентрировались в верховьях Донца, а затем в районе Ингула. Что касается реки Угры, она находится к северу от района верхнего Донца, и вполне вероятно, что если на Угре было мадьярское поселение, то оно представляло собой гарнизон для защиты северных границ.

Необходимо отметить, что Н. Феттих и В.В. Арендт недавно определили, что некоторые древности, обнаруженные в ряде поселений и могильников Харьковской, Тамбовской и Воронежской губерний, являются мадьярскими[846]. К этой группе относятся городища в Верхнем Салтове, Ляде, Воробьеве и Гаевке. Знаменитый Черниговский рог также, согласно д‑ ру Феттиху, относится к мадьярской археологической сфере. Следовательно, археологические свидетельства совпадают с топонимикой, хотя и частично. Вместе данные археологии и топонимики подтверждают, до определенной степени, наше предположение, что период мадьярского контроля над Южной Русью был продолжительным.

Особое внимание должно быть уделено району верхнего Донца, включая бассейн реки Оскол, — месту расселения спали‑ асов[847]. Именно в этом регионе мы можем предположительно определить местонахождение народа аскалов, которые когда‑ то, согласно Ибн‑ Фадлану, были под контролем у поволжских булгар[848]. Этот народ аскалов, возможно, был связан с кланом Ашкала, который упоминают как Ибн‑ Руста, так и Гардизи[849]. Они пишут, что эта страна была на границе мадьярских владений, но принадлежала поволжским булгарам. Мы можем предположить, что страна аскалов, или ашкалов (то есть, в нашей интерпретации, район верхнего Донца), видимо, какое‑ то время была под контролем поволжских булгар, но позднее мадьяры захватили ее. К началу восьмого века она, вероятно, принадлежала мадьярам, о чем свидетельствуют находки мадьярских древностей в Верхнем Салтове.

Выясняется, что мадьяры, после того как мигрировали из северокавказских земель, сконцентрировались сначала в районе Донца, а позднее двинулись в район Ингула.

Мадьярская орда, согласно Константину Багрянородному[850], состояла из семи кланов, или ogus. Вожди имели титул «воевода», это слово заимствовано из славянского языка. Первого воеводу звали Лебедиас. Можно предположить, что это не личное имя, а название клана[851]. «Лебедь» — русское слово; liba значит «гусь» по‑ венгерски. Параллель с еще одним финно‑ угорским племенем, вотяками, будет здесь весьма кстати. Еще в древние времена каждый клан вотяков имел свой собственный vorshud («тотем»)[852], которому и поклонялся. Мы видели[853], что птицы играли значительную роль в мифологии древних финно‑ угорских племен. Примечательно, что многие названия кланов у вотяков[854]произошли от названия птиц (а также растений). Так, varzia значит «ворона» по‑ мордовски; chola (или tsola) — это «рябчик» по‑ русски; iubera — «дрозд»; chabia (ср. chabei) — «пшенка». Поскольку обычаи разных финно‑ угорских племен имеют много общего между собой, мы позволим себе провести определенные аналогии между вотяками и мадьярами. Между прочим, в Казанском музее есть изображение лебедя среди вотякских культовых древностей[855]. Более того, наше внимание может быть привлечено тем фактом, что лист лебеды имеет очертания и форму гусиной (или лебединой) лапы, а гусиная лапа была излюбленным мотивом орнамента у финно‑ угорских древностей в пьяноборском и подобных ему типах. К примеру, в коллекции Заусайлова в Хельсинки есть несколько подвесок, имеющих форму гусиной лапы. Подобные же подвески были найдены в могильнике «Атамановы кости» в бассейне Камы[856].

Помимо воеводы, в клане Лебедиаса источники отмечают еще два имени или титула мадьярских вельмож. Константин Багрянородный называет их gyla (Γ ν λ α ζ ) и karkhan (Κ α ρ χ α ν )[857]. В восточных источниках эти имена передаются как gila (или jila) и kende (kender)[858].

Можно ли полагать, что karkhan у Константина представляет из себя стяжение kender‑ kagan (kender‑ khan)? В любом случае, я Склонен считать эти названия также именами кланов. Теперь, имея в виду происхождение имени Лебедиас либо от «лебедь», либо от «лебеда», не могли бы мы объяснить названия кланов gila и kende тем же путем и допустить, что каждое из них произошло от названия соответствующего кланового тотема? Что касается первого, то, возможно, тотемом была птица; gila значит «горлица» по‑ венгерски, что можно сравнить с упомянутым выше chola («рябчик») у вотяков. Что касается клана kende, представляется возможные что это был растительный тотем. Kender значит «конопля» по‑ венгерски. Мы видели[859], что один из хазарских чиновников был известей как Кендер‑ Каган, и этот титул мы можем сопоставить с мадьярским Kender или Karkhan. Я считаю возможным, что в хазарском государстве титул Кендер‑ Каган первоначально относился к предводителю мадьярского вспомогательного отряда, а позднее сохранился в Хазарии по традиции.

Мадьярская орда не была многочисленной. Согласно Ибн‑ Руста их армия состояла из десяти тысяч всадников[860]; Гардизи удваивает это число[861]. Если даже мы примем число, называемое Гардизи, то весь мадьярский народ мог составлять в то время не более чем сто тысяч мужчин и женщин. Ввиду этого представляется едва ли возможным, что с приходом мадьяр коренное население было полностью вытеснено из причерноморских степей. Должно быть, большинство из них осталось, подчинившись господству мадьяр.

Так, вероятно, и произошло с асо‑ иранцами и асо‑ славянами (антами) в регионе Дона‑ Донца. Между прочим, мадьяры, видимо, были в близком контакте с северокавказскими асами (предками осетинов) еще до миграции в Южную Русь.

Есть некоторые лингвистические свидетельства, указывающие на обоюдные взаимоотношения между мадьярами и асами (как иранскими, так и славянскими).

Можно привести здесь следующие осетинские (асские) слова, заимствованные мадьярами[862]:

Венгерский язык

Осетинский язык

Aladar («сотник»)

Aeldar («князь», «правитель»)

Legeny («юноша», «воин»)

Laeg («мужчина»)

Kard («меч»)

Vert («щит»)

Vart («щит»)

Вышеприведенные слова относятся к военной организации. Еще одна группа слов имеет отношение к торговле и путям сообщения а именно следующие:

Венгерский язык

Осетинский язык

vendeg («чежестранец», «пришелец)»

faendag («дорога»)

hid («мост»)

khid («мост»)

gazdag («богатый»)

haezdug («богатый»)

jizet («платить»)

jid («платить»)

uveg («стекло»)

avg («стекло»)

В качестве дополнения мы отметим венгерское слово asszony («женщина»), которое можно сравнить с осетинским aekhsin, khsin («госпожа»); это идентично аланскому слову khsina, которое нам известно в греческой транскрипции (χ σ τ ν α )[863].

Что касается славянских слов, заимствованных мадьярами[864], их число очень велико, но часть из них была привнесена в более поздний период, когда мадьяры расселились в Венгрии. С другой стороны, некоторые славянские слова, должно быть, вошли в венгерский язык во время пребывания мадьяр в Южной Руси, и, по крайней мере, одно из них, «воевода», упоминается Константином[865]. Слово «закон» (Zakanon) употреблялось, согласно Константину, хазарами, но представляется вполне вероятным, что им пользовались также и мадьяры[866]. К этой группе древних заимствований из славянского языка относятся также следующие венгерские слова: rab («раб») и jarom («ярмо», «ярем»). Многие венгерские слова, заимствованные из славянского языка, относятся к сельскому хозяйству, как например: borona, kosa, lopata, proso, rozs, len, kapusta, repa и т.д.[867].

Характер мадьярского господства над анто‑ славянскими племенами в Южной Руси, вероятно, был различным в разных случаях. Некоторые антские общины, видимо, приняли сторону мадьяр добровольно, и им, возможно, было позволено сохранить собственно организацию и воевод; таким путем титул «воевода» мог перейти от славян к мадьярам. Однако в целом подчинение славян очевидно было полным, и мадьярский контроль действительно оказался тяжелым для них. Ибн‑ Руста говорит, что мадьяры правили славянами, своими соседями, и накладывали на них такую тяжкую дань, как будто славяне находились на положении военнопленных[868]. Согласно Гардизи, мадьяры полностью поработили славян, которых они считали своими рабами и от которых они получали продовольствие[869].

Помня об этом, мы сможем лучше понять соотношение венгерского слова dolog н русского слова «долг». Первое из них значат «работа», «труд». Мадьяры вербовали славян для «работы», выполнять которую было их «долгом». Соотношение венгерского dolog и русского «долг» может быть также интерпретировано в том смысле, что в некоторых случаях славянский крестьянин обязан был исполнять «работу» в оплату за те средства (например, лошадь), которые он получал от своего мадьярского господина. Если так, то мы имеем здесь раннюю форму установления труда по договору, прототип закупа в Киевский период или кабалы в монгольскую эпоху[870].

6. Дунайские булгары, анто‑ славяне и Византия (670‑ 701 гг.)

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒