Письмо в его отношении к звучащей речи

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 6

Чтобы разобраться в достаточно сложных, даже очень сложных отношениях между письмом и звучащей речью, рассмотрим те операции, которые связаны у людей с восприятием письменного текста - чтением. Это слово обобщает разные процессы: и чтение про себя (и для себя), и чтение вслух, для других или в процессе учения, тренировки; чтение с пониманием и чтение без понимания. Задержимся немного на этих процессах и выделим «озвучивание» текста как особый вид оперирования с графическими знаками, не совпадающий ни с чтением вслух, ни с чтением про себя и не имеющий аналогии среди операций со звуковой речью.

Лингвистам и историкам не так редко приходится сталкиваться с текстами, написанными неизвестными им знаками. В такой ситуации разница между собственно чтением и «чтением-озвучиванием» выступает особенно наглядно. Если в наши руки попадает такой текст, то первая задача, которая возникает перед исследователем, - «увидеть» сквозь загадочные для него графическое значки скрытые за ними языковые формы. Первый необходимый шаг к решению этой задачи - это транслитерирование текста, то есть переписывание его в известной нам системе графических знаков, благодаря чему он станет доступным для «прочтения вслух». Это выражение я ставлю в кавычки, потому что на самом деле читать его вслух часто бывает и некому, и незачем. Более того, транслитерация в подобных случаях и не претендует на адекватность реальному произношению на данном языке, отзвучавшем, может быть, тысячу лет назад. Поскольку знаки, используемые при транслитерации, - буквы - отражают не реальные звуки, а определенным образом противопоставленные фонемы, постольку такая транслитерация позволяет противопоставить друг другу звукотипы, фонемы умолкнувшего языка. Каждый ученый прекрасно знает, что транслитерация может дать лишь самое грубое приближение к звучанию оригинала. Но построение такого грубого, приблизительного представления составляет важнейшую задачу лингвистики, не решив которой нельзя продвинуться ни на шаг в постановке других, содержательных задач.

Только после того, как этот шаг сделан, текст транслитерирован, «почти озвучен», становится возможным переходить к дальнейшим задачам исследования, связанным с проникновением в знаковую структуру текста, а затем и в его содержание. При этом может оказаться, что, «озвучив» текст, мы без труда распознаем и язык этого текста, который может оказаться знакомым нам в большей или меньшей степени.

Такие случаи не раз бывали в истории лингвистических дешифровок. Да, в сущности, на современном уровне лингвистических знанийпосле транслитерации в большинстве случаев может быть распознана принадлежность языка к той или иной лингвистической общности, и если исследователи убедятся, например, что данный текст написан на языке хоть и неизвестном, но индоевропейском, то тем самым будет уже практически гарантировано проникновение в его знаковую, а отчасти и семантическую структуру. Однако в принципе столь же возможна и обратная ситуация: текст и после транслитерации останется таким же тёмным и непонятным, как до озвучивания. Если мы не сможем сблизить язык текста ни с одним уже известным нам языком, мы оказываемся как бы в порочном кругу: чтобы понять текст, необходима опора в знании языка, в представлении о его формах и лексике; но для построения такого представления необходима опора на тексты. Мы располагаем текстами как материальной реальностью - но лишены семиотического ключа, дающего к ним доступ.

Подобная ситуация связана с письменностью майя. При расшифровке неизвестных письменностей прежде всего надо понять, что означают отдельные значки. В простейшем случае, если это буквы, ближайшим следующим шагом будет стремление «озвучить» текст, «прочитать» его в самом узком смысле этого слова. Как раз этого этапа и удалось достичь в начале 60-х гг. ученым Академгородка, которые попытались «прочитать» рукописи индейцев майя. Опираясь на реконструкции и гипотезы Кнорозова, который, конечно, работал «вручную», они разработали соответствующую программу для ЭВМ, и в результате им, по-видимому, удалось «прочитать» эти рукописи, то есть «озвучить» их, сопоставить письменным значкам звуки или целые слоги.

Но как бесконечно далеко от такого «озвучивания» до подлинного прочтения - с пониманием, с проникновением в смысл... В этом смысле тексты майя так и остались недоступными прочтению.

Подобная же задача стояла и перед Шамполионом и была им успешно решена.

Этот порочный круг, хотя и не без труда, не без серьёзных затрат времени, но обычно размыкается лингвистами. Как, какими приёмами идёт поиск и проверяются гипотезы - это отдельный, большой и сложный вопрос, на котором сейчас мы задерживаться не будем. Со времен Шамполиона в этой области, конечно, накоплено много знаний, много приёмов и методик работы; но задачи, стоящие перед специалистами, остаются такими же увлекательными, захватывающими человека целиком, нередко на всю жизнь.

Но вернёмся к вопросу о тех предположительных преимуществах, которыми обладают тексты по сравнению с устной речью.

Письмо, безусловно, особая знаковая система, другая, качественно отличная от звукового языка. Её нельзя назвать самостоятельной, независимой по отношению к языку, она неразрывно связана с ним как с объектом отображения. Но это отношения особого рода, существенно иные, чем те, которые связывают с языком другие, искусственные системы, возникшие на базе естественных языков, уже располагающих письменностью, на основе конвенции, общественного договора. Такой искусственной системой знаков является, например, система письма, которым пользуются незрячие; как и азбука Морзе, это вторичная система, явно восходящая не к устному, звуковому языку, а к письму. Искусственный, конвенционный характер этих систем очевиден.

Но само письмо - это естественная семиотическая система. Она не была создана, придумана людьми с некоторой определённой целью, - она возникла, развивалась и продолжает развиваться так же стихийно, как и сам звуковой язык.

Сказанное нисколько не противоречит тому общеизвестному факту, что системы письма для многих народов создавались и создаются искусственно, нередко по инициативе и усилиями определённых лиц, даже одного лица, истории хорошо известного. Так, письменность для славян (глаголическая) была создана македонскими филологами, братьями Кириллом (Константином) и Мефодием; это историческое событие датируется началом 863 или 855 г. В XVI веке Стефан Пермский на базе кириллицы разработал систему письма, азбуку для пермяков, финно-угорской народности, жившей в районе нынешней Перми, за что и получил имя «Пермского». Усилиями православной миссии в прошлом веке создавалась письменность для алтайцев. Усилиями политических ссыльных при активном участии якутской интеллигенции создавалась якутская письменность. После Октябрьской революции усилиями советских филологов-энтузиастов создавались, менялись, совершенствовались, а иногда и ухудшались системы письма для многих народов Сибири и Дальнего Востока. В создании письменности (алфавита) для народов Сибири активно участвовали и участвуют лингвисты Ленинграда, Москвы, Новосибирского Академгородка.

Письменность для эвенков разрабатывала профессор Ленинградского Унирерситета Глафира Макарьевна Василевич. В создании письма для нанайцев активное участие принимал первый декан гуманитарного факультета НГУ, чл.-кор. Академии Наук Валентин Александрович Аврорин. В 70-80 гг. усилиями филологов и самой национальной интеллигенции создавалась система письма для одной из малых народностей крайнего Севера, родственных якутам - долган. Поэтесса-долганка Огдо Аксёнова, опираясь на систему письма близкородственного якутского языка, опубликовала свои стихи на «ещё бесписьменном» языке. В работе по усовершенствованию ивнедрению долганского письма участвовали новосибирские филологи Елизавета Ивановна Убрятова и Владимир Михайлович Наделяев которые еще в 30-е годы первыми пришли к долганам в качестве школьных учителей и на всю жизнь остались связаны с этим народом. И в наши дни над совершенствованием письменности народа ханты много работают Валентина Николаевна Соловар и Наталья Борисовна Кошкарева.

Конечно, то, что они делают, - это сознательное, а не стихийное творчество. Однако такое творчество становится возможным только тогда, когда у какого-то другого народа или народов уже есть письменность данного типа. Во всех этих случаях буквенное письмо уже существует, и задача состоит только в том, чтобы правильно выявить систему фонем данного языка и к ней приспособить избранную систему буквенных знаков. Это тоже не просто.

Но я, говоря о возникновении письма, имела в виду качественно другую ситуацию - ситуацию «первопроходцев», тех народов, которые сами открывали возможность отобразить свою звуковую речь с помощью графических знаков, сами открывали для себя такую возможность - соотнесения звучащей речи с графическими значками, соотнесения льющегося, преходящего, мгновенного звукового потока, значащих колебаний воздуха - с фиксированными в материале, в камне и на бумаге цепочками знаков - текстом.

Значение письма в культурной истории человечества переоценить невозможно. По своей культурно-исторической роли оно сопоставимо лишь с самим звуковым языком. Благодаря языку в языковых формах становится возможным познание человеком мира, а следовательно, и формирование человеческого общества, противопоставляющего себя природе и дерзающего подчинить ее себе. Благодаря языку становится возможной передача знаний и опыта от человека к человеку, а следовательно, и концентрация знаний, их прирост, накопление от поколения к поколению, их трансляция через время.

Индивидуальная жизнь коротка, и если бы люди не могли передавать накопленного ими личного опыта следующим поколениям (как не могут этого животные), развитие цивилизации было бы невозможно. Каждое поколение начинало бы «всё с начала». Но если знания растут, то, каким бы медленным ни был этот процесс, раньше или позже человечество обязательно столкнётся с проблемой ёмкости памяти. Память отдельного человека не безгранична; память коллектива, общества гораздо сильнее и шире. Но и она имеет предел.

Известно, что человеческую память можно усилить при помощи определённых средств: мнемоники, или мнемотехники. Так называется совокупность приёмов, имеющих целью облегчить запоминание и удержание в памяти возможно большего числа сведений. Мнемоника основывается на принципе ассоциаций идей и одновременно на некоторых особенностях, свойствах структуры выражения. В частности, ритмическая организация, рифмовка способствует запоминанию обширных текстов, которые без этой опоры память не удержала бы. История человеческих обществ показывает, что этот путь преодоления трудностей, связанных с перегрузкой социальной памяти, широко использовался всеми народами.

У народов, уже начавших свою историю, но ещё не достигших того рубежа, когда у них возникают государственность и письменность (обычно эти события очень близки между собой во времени), огромную культурную роль играет народный эпос. Эпос вбирает в себя и хранит для потомков весь накопленный народом исторический опыт: кто мы? откуда пришли? кто были наши предки, чем они занимались, что ели и пили, как одевались, какими орудиями пользовались? с кем воевали, кого побеждали, кем были побеждены? На все эти вопросы эпос содержит ответы. Он существует в форме относительно устойчивого ритмически организованного текста, который скорее поётся, чем сказывается народными поэтами-певцами, которых народ почитает превыше властителей, ибо они - носители его мудрости, его памяти, его знания о самом себе. И не случайно великие ашуги, акыны, кайчы, сказители, подобно Гомеру, были слепыми. Эти люди, своей слепотой освобожденные от других видов работ, с детства, с юности принимали на себя это бремя - и эту миссию - служить памятью.

Однако ёмкость человеческой памяти, даже специально тренированной и усиленной любыми мнемоническими приемами, тоже не безгранична. Даже хорошо тренированная память человека, жизненная миссия которого состоит в хранении и «несении» информации, начинает отказывать, когда информации, подлежащей трансляции, становится слишком много. Дальнейшее развитие культуры настоятельно требует от общества интенсивного роста знаний, а передавать информационные накопления новым поколениям оказывается всё трудней из-за перегрузки каналов такой трансляции - памяти.

Выходом из этого противоречия, как показывает ход исторического развития человечества, оказывается создание письменности. Таким образом, социальная значимость письма определяется тем, что письменные тексты становятся «внешней памятью» общества. Ту информацию, которую должны были хранить в своей памяти люди, теперь можно передать бумаге (или папирусу, или пергаменту). Письмо освобождает интеллектуальную энергию общества, поглощавшуюся ранее хранением и передачей прежнего знания, и позволяет направить ее на добывание новых знаний.

Однако для лингвистики значение текстов определяется вовсе не той информацией, которая вложена в них их составителями; не той информацией, которую предки, составляя текст, хотели передать потомкам или другим адресатам-современникам и которую столетия спустя «перехватывают» историки. Оно определяется той информацией, которая проникает в текст помимо желания и воли авторов: это информация о языке, на котором написан текст. И ещё один очень важный момент: эта информация о языке заключена в текстах в особой, «препарированной» форме, как будто специально предназначенной для «перехватчика текста», изучающего язык.

Всякая знаковая система, в том числе и письмо, определяется не только и даже не столько тем, что представляют собою её знаки со стороны плана выражения, сколько тем, какова структура их содержания, каково их внутреннее устройство. Между тем, о структуре содержания знаков нашей второй семиотической системы, которой мы пользуемся в течение тысячелетий, с которой мы, лингвисты, имеем дело постоянно, каждый день и час, мы почти ничего не знаем. И почти не задумываемся об этом.

Обозначающим в нашей системе письма, как мы не раз уже говорили, являются буквы и сочетания букв, а также некоторые другие графические значки. В одних системах письма в этой роли используются слоговые значки - силлабемы, в других иероглифы - знаковые обозначения слов и морфем. Но письмо имеет и своё означаемое. Это некоторая сторона действительности, описываемая и выражаемая и более того - представляемая нашему сознанию с помощью знаков именно этой системы. Обычно звуковой язык является той первичной знаковой системой, которая представляет нашему сознанию самые разные стороны окружающей нас действительности: небо с сияющими на нём звёздами, океан с его специфической жизнью, животный мир и растительность, земную поверхность, человеческое тело с его болезнями, душу с её радостями и страданиями. Но есть такая сторона действительности, в познании которой язык оказывается бессильным: это сам язык. Тут роль первичной отображающей знаковой системы и переходит к письму.

С помощью письма мы не только выражаем языковые объекты: звуки, слова, предложения, - мы познаём эти объекты и отношения между ними. В знаках «второй семиотической системы» закрепляются успехи, достигнутые человечеством в познании языка и фиксируются важнейшие этапы длинного и сложного пути человечества к его познанию.

Конечно, я говорю сейчас вовсе не о научном изучении языка и языков. Наука о языке имеет свою длительную, но прерывистую традицию. Объектом научного изучения долгое время были конкретные языки определенных народов: китайский, индийский, греческий, латинский, арабский. Каждый из них изучался в течение нескольких сотен лет, а со сменой цивилизаций преемственность нарушалась.

Я имею в виду первичное, донаучное познание, имеющее совершенно другую природу. Накопление преднаучных знаний является необходимой предпосылкой лингвистики - как и всякой другой науки, но с той только разницей, что в самом языке, без посредства письма, такого рода знания не накапливались.

Звуковой язык, как мы знаем, является средством общения, это его прямая, первичная социальная функция. Одновременно он является средством первичного познания действительности. Знаки языка, в частности слова, не «называют» те или иные смыслы, а формируют их. Безотносительно к знакам не может быть и знаковых содержаний - смыслов, общих представлений о вещах и явлениях, понятий, в которых мы мыслим и говорим о Мире.

Точно так же и письмо, будучи средством опосредованного общения людей, разделённых пространством и временем, обеспечивающим консервацию звуковых сообщений (в этом состоит его первая, прямая социальная функция), является одновременно средством первичного познания того объекта, который оно призвано отображать: языкового кода, который использован при построении звуковых сообщений.

Перейдём теперь к рассмотрению содержательной стороны «второй семиотической системы», которую удобно будет показать на фоне её истории.

§3. Письмо как средство познания языка (ретроспективный взгляд)

Содержательную сторону письма мы привыкли представлять себе упрощенно, если не сказать, что обычно мы вовсе не задумываемся о ней. С помощью букв мы обозначаем звуки, цепочки букв графически представляют слова, ещё большие цепочки - предложения; в этом и состоит назначение письма и его смысл. Такому упрощенному представлению способствует (не оправдывая его) и простота системы выражения в нашем письме. Несколько десятков букв - современные дети эту премудрость постигают ещё до школы! Может быть, стоит напомнить, что звуковым языком дети овладевают в ещё значительно более раннем возрасте, однако из этого факта никто не делает вывода о том, что язык элементарно прост.

В истории человечества создание буквенного письма было актом огромной важности. Это, несомненно, был крупный скачок в истории культуры всех народов Земли. Но обычно мы оцениваем это событие под углом зрения его внешних последствий: насколько в связи с этим шагом упрощается приобщение к культуре, как перестраивается школа, как ускоряются темпы развития. Но переход к буквенному письму имеет своё внутреннее содержание, на которое я сейчас и хочу обратить внимание. Сама возможность «писать при помощи букв» предполагает громадную латентную работу познания, направленную на звуковой язык. Создание буквенных символов - это итог, венец познавательного процесса, начало которого уходит в бесконечную глубину веков.

Подлинная трудность состоит вовсе не в том, чтобы придумать значки, начертания, которыми обозначаются звукотипы. Выделить эти звукотипы, их набор для каждого конкретного языка - задача несравненно более сложная и трудоёмкая. Однако, как мы уже видели, с нею может справиться один человек на протяжении части своей жизни. Конечно, для этого он должен быть филологически подготовлен и одной из сторон его подготовки должно быть глубокое проникновение в природу буквенного письма у разных народов, уже перешагнувших этот рубеж. Он должен не только уметь писать на нескольких языках, но понимать внутренние принципы системы письма: понимать, что именно, какой объект обозначается отдельной буквой.

Подлинная же трудность состоит и в том, чтобы впервые, не опираясь ни на какой уже существующий опыт (в ситуации, когда такого опыта просто еще нет), расчленить звуковой континуум на звукотипы, пускай на «звуки», следующие один за другим. Представить континуум как дискретный звуковой ряд, не опираясь на буквенное письмо, которого ещё нет! Может быть, это первая задача, которая могла быть решена только с помощью интеллекта.

С момента, когда эта задача оказывается решенной, человечество уже владеет буквенным письмом. Создание буквенного письма и есть не вербальное, не логическое, а практическое решение этой задачи. Это в некотором роде «финиш», которому предшествует «марафон». В течение длительного времени совершалась невидимая работа человеческого сознания по анализу речевого потока. Он последовательно членился сначала на крупные звенья, потом на более мелкие, пока не был достигнут предел анализа - звукотип-фонема. Созданию буквенного письма предшествует огромная сопоставительная работа, направленная на выявление функциональных отношений между отрезками звучания, уже выделяемыми на данном этапе как некоторые «отдельности»: тождественны ли они как элементы системы, вопреки определённым, уловимым на слух различиям, - или они различны, противопоставлены друг другу как разные элементы, вопреки минимальности своих акустических признаков. И, конечно, помимо прочего, необходима была синтезирующая работа мысли, то есть создание обобщенных представлений о звуках, выполняющих в языке смыслоразличительную функцию.

Звуковой язык, который мы называем средством познания действительности, по отношению к системе письма предстаёт как объект познания, как то явление действительности, которое требует познания. Графические знаки фиксируют успехи, достигнутые человечеством на этом пути, длящемся много тысячелетий. Тому уровню познания, который отражен в буквенных символах, предшествовали другие уровни, закреплённые в других системах письма. Если мы посмотрим под этим углом зрения на исторический путь, пройденный человечеством, то увидим, что он представляет собой целый ряд ступенек, каждая из которых отражает новый, более глубокий уровень анализа познаваемого объекта.

Напомню, что греческое слово анализ в самом греческом языке означало ‘разделение’, 'расчленение целого на части', в том числе и физического целого, в русский язык оно вошло только в значении логической, умственной операции. Когда едим виноград, отделяя от грозди за ягодой ягоду, мы не скажем, что мы «анализируем» гроздь. Но анализ крови - это как раз выделение её составных элементов. Анализ языка, отражённый в разных системах письма, - процесс очень сложный, но, в отличие от научного анализа, не рефлектируемый, не осознанный ясно теми, кто его производил.

Время и место не позволяют нам сейчас подробно останавливаться на всех этапах этого интереснейшего процесса. Поэтому лишь в нескольких словах коснёмся того первого этапа, с которого всё начиналось, - пиктографического письма, или письма рисунками. Подробнее об этом письме можно прочитать в книгах В.А. Истрина, И. Фридриха, И.Е. Гельба и др. Там приведены и подлинные пиктограммы, очень древние и сравнительно новые, например, письмо индейских племён президенту Соединённых штатов. Мы же возьмём вымышленный пример, чтобы на нём показать самые главные свойства, особенности этого письма.

Представим себе, что вы зашли к другу, который хотел вас проводить на вокзал. Уже пора ехать, а его нет, вы уезжаете в три часа. Вы доберётесь и сами, но вам немного досадно. И вот, вместо того, чтобы писать ему записку с упреком, вы оставляете записку-рисунок:

Обратим внимание на то, что вы, хотя и схематично, рисуете конкретную ситуацию: рисуете себя, рисуете его, с какими-то даже портретными чёрточками. Вводите в рисунок разные детали: слёзы, капающие из ваших глаз, часы (висящие в воздухе), портфель друга... А как можно прочитать вашу «пиктограмму»? Какой речевой отрезок может ей соответствовать?

Минимум её прочтения - это предложение. Может быть, очень сложное, с множеством дополнительных оборотов; может быть, несколько предложений - но никак не меньше одного предложения. В этом предложении найдётся соответствие изображенным предметным деталям: рисунку портфеля будет соответствовать слово портфель, изображению слёз - слово слёзы. Но в предложении обязательно будут подлежащее и сказуемое, два разные слова, а в пиктограмме им будет соответствовать только одно - целостное изображение. Человека, животное, предмет можно изобразить «в действии», но нельзя нарисовать действие отдельно от предмета, который действует.

И ещё одна важнейшая особенность пиктографии: пиктограмму можно читать на любом языке. И, соответственно, по пиктограмме никак нельзя распознать, на каком языке разговаривали написавшие её люди. Поэтому пиктограммы и не подлежат ведению языкознания: они не несут в себе информации о языке. Это ещё не письмо в подлинном смысле слова, - это «канун письма».

Из пиктографии вырастает, постепенно вызревая в ней, идеографическое, иероглифическое письмо. Слово «идеограмма» представляет нам план содержания знаков этой системы как «понятия»: греч. (нельзя перенести слова, нет символов в Word) 'понятие', (нельзя перенести слова, нет символов в Word) 'пишу'. Такая этимологическая трактовка смысла этого термина встречается и сейчас. Она хорошо подтверждается такими современными идеограммами, как цифры. Цифра 2 в европейской, а теперь уже и в мировой системе обозначает не слова: не русское два, не немецкое zwei, французское deux, английское two и т.д., а именно понятие данного числа, следующего за 1 и предшествующего 3. Однако, если иметь в виду не этот специальный, «международный» участок современной семиотики, а древний способ записи высказываний на естественных языках, то содержанием идеограмм следует признать именно слова данного языка. Понятия не могут существовать без выражающих их слов - или морфем, но морфемы семантически соответствуют частям слов, они вторичны, а первично слово.

Синонимом слова идеограмма является слово иероглиф, буквально «священный знак». Греки так называли знаки той письменности, которой пользовались жрецы Древнего Египта. Иероглифические тексты - это, строго говоря, именно тексты Древнего Египта. Но термин этот используется значительно шире: мы говорим и о китайской иероглифике, и об использовании иероглифики в письмах.

Слово, как мы знаем, - двусторонняя языковая сущность; это знак, означающая сторона которого неразрывно связана с означаемым. В то же время, и в данном случае это очень существенно, между звуками, составляющими оболочку слова, и тем представлением, объектом, который стоит за этими звуками, нет необходимой, природной связи. Звуки в-а-с по-русски - форма местоимения вы, по- немецки - вопросительное местоимение - Was ist das? 'Что это? ' Даже в одном языке находим слова-омонимы, звучащие одинаково, но совсем не связанные по смыслу: белок¹ - ‘органическое вещество’, белок² - ‘прозрачная часть яйца; непрозрачная белая оболочка глаза’. И это обстоятельство влечёт за собой важные следствия в отношении письменного отображения знаков.

В силу разноприродности и случайного характера связи сторон языкового знака как двухсторонней сущности он не может адекватно отобразиться в другом, графическом знаке. Отобразиться может какая-то одна из этих сторон: или означаемое, или означающее. Отсюда два теоретически возможных пути развития графического отображения языковых знаков: семантический, ориентированный на содержание, и фонетический, а точнее фонологический, ориентированный на звуковое выражение.

Идеография - это графическая система семантического типа, пытающаяся своими средствами воспроизвести содержательную сторону слова. И египетские, и китайские иероглифы - древнейший их пласт - ярко свидетельствуют об этом: упрощенные, схематизированные - это всё-таки еще почти рисунки, почти изображения названных словами предметов. Например, в китайском иероглифе жы (нельзя перенести слова, нет символов в Word) - легко усмотреть напоминание о солнце, в иероглифе жэнь (нельзя перенести слова, нет символов в Word) — ‘человек’ - схематизированное очертание шагающего человека. «Картинность» древних египетских иероглифов так очевидна, что не нужен никакой комментарий.

То обстоятельство, что «семантические» системы письма исторически предшествуют фонологическим, представляется совершенно закономерным. Выражающая сторона этих систем сложна и громоздка, - только представим себе, сколько разных значков потребовалось бы нам запомнить, не путать между собой, если бы отдельный значок соответствовал не букве, а слову! Ведь в однотомном словаре Ожегова больше 50 тысяч слов. Но у этих систем есть своя привлекательная, сильная сторона - в определённом отношении они гораздо проще наших современных, таких простых и экономных буквенных систем. Знаковые содержания, соответствующие иероглифам, уже выделены безотносительно к иероглифу, до того, как иероглифкем-то придуман. Они выделены своими первичными знаками, звучащими, а не написанными словами. Слово корова обозначает корову, слово ложка обозначает ложку. Если мы понимаем эти слова, то представляем себе и эти предметы, а значит, можем их как-то изобразить.

Это значит, что иероглифика, по крайней мере на первых этапах своего развития, не требует, не предполагает специального анализа языка как знаковой системы. Она просто соотносит с данным, известным знаковым содержанием второе знаковое выражение. Я постаралась показать это на следующей схеме:

Схема 3

Отношения между знаком звукового языка и отображающим его графическим знаком

(а)Семантическая система (б) Фонологическая система

Эти отношения можно представить иначе:

Семантическая форма письма, особенно на ранних этапах своего развития, не требует проникновения в структуру выражения языка. Другое дело, что сама способность дискретно представлять себе явления окружающей действительности, улавливать структуру ситуаций и передавать их в пиктографических изображениях обусловлена тем, что люди уже владеют членораздельной речью. Но это может быть речь на любом языке, специфика же каждого конкретного языка этой системой не отражается никак. Однако постепенно пиктография перерастает и иероглифику, а это, как мы уже говорили, связано с вычленением отдельного слова как единицы, которую нужно отобразить графическим знаком. А это значит и осознать его как отдельную сущность.

Хотя ранние иероглифы по форме очень близки к рисункам, между пиктографией и идеографией лежит качественный рубеж. В пиктограммах рисунок изображает именно то, что он изображает: лодку, моржа, весло, старика. Изображать можно только конкретные предметы. Всё абстрактное изображению недоступно. Идеография же свободна от этого ограничения. Её знаки - не изображения предметов, а их символы. В основу изображения абстракций обычно кладутся соотнесённые с ними конкретные объекты, например «старость» изображается схематичным символом, в котором угадывается старик с палкой; «зоркость» - определённым начертанием глаза и т.п. Как показывает современное состояние китайской иероглифической письменности, эти системы способны перерабатывать любое, сколь угодно абстрактное знаковое содержание. В этом смысле они не имеют внутреннего предела, достигнув которого они должны были бы превратиться во что-то другое, подобно тому как пиктография превращается в иероглифику.

Идеографические элементы появляются в пиктограммах очень рано. Это прежде всего изображение отсчёта времени. У всех народов, по-видимому, солнце символизирует день, луна - месяц. И в пиктограммах количество «солнц» символизирует количество дней, а «лун» - месяцев. Постепенно появляются и некоторые символические элементы. Например, у многих народов смерть символизировалась перевёрнутым изображением умершего.

Но качественным рубежом между пиктографией и идеографией мне представляется «разрыв неразрывного» - предикативного узла, то есть отделение представления о подлежащем, о предмете- носителе предикативного признака и о самом предикативном признаке.

Этот шаг становится возможным только на базе уже высоко развитого абстрактного мышления, на базе прочных навыков символизации абстрактных представлений: от представлений о бегущем человеке, стреляющем, сидящем, молящемся, охотящемся и т.д. как о разных явлениях надо перейти к представлениям, с одной стороны, о человеке в отвлечении от каких бы то ни было его действий, с другой стороны, о действиях в отвлечении от того, кто действует. Иероглифические системы письма начинают своё существование с момента, когда этот рубеж уже позади.

Хотя иероглифические системы письма и справляются с передачей любых абстракций, их использование связано с серьезными и, по крайней мере на первый взгляд, малопроизводительными затратами интеллектуальной энергии общества. В древнейшем мире иерогли- фикой владели и пользовались касты жрецов, в то время как остальное население было занято «чёрным трудом». Но в современном мире закрепление грамоты за узким кругом привилегированных лиц уже давно несовместимо ни с уровнем развития производства, ни с темпами развития цивилизации в целом. Во всемирном масштабе ставится задача всеобщего обязательного образования с различным, но в целом довольно высоким уровнем. С этой точки зрения трудность или относительная лёгкость достижения того уровня, когда человек может считаться грамотным, когда ему становятся доступны основные виды печатной информации: книги, газеты, - оказывается очень важной.

В европейских государствах с их буквенной письменностью ребёнок начинает читать в 5-7 лет, часто до школы. В школе он быстро овладевает искусством письма. Правда, в течение ряда лет ему приходится формировать и тренировать навыки письма в соответствии с действующими орфографическим и пунктуационным кодексами. Но для того, чтобы овладевать знаниями о разных сторонах мира, ему нужно преимущественно читать, а читать он может с первых классов школы.

Китайский школьник на овладение иероглификой должен затратить несколько лет школьного обучения. Чтобы начать читать, нужно освоить около 3000 иероглифов, а ведь они пишутся много сложнее, чем наши буквы. Естественно, что в этой семиотический ситуации ребёнок, школьник, получает доступ к литературе, книгам на несколько лет позже. Умножив этот проигрыш на число учащихся, мы получим приблизительное представление о затратах, которые несёт нация. К этому, конечно, надо прибавить другую цифру: число людей, не добирающихся до этого уровня, остающихся неграмотными, а потому устранёнными от активного участия в развитии национальной культуры.

Однако для нации, культура которой уходит корнями в глубину тысячелетий, переориентация системы письма означала бы отказ от своей истории. Это невозможно. К тому же иероглифическая система письма очень тесно увязана с самим строем китайского языка, и фонетическим, и грамматическим. Поэтому китайская культура в самой системе своего письма ищет и находит определенные пути и способы преодоления этих трудностей. Говорить о них конкретнее я не берусь, это дело специалистов в этой области знания.

Исторически, в масштабе основной части человечества, выходом из этого тупика была переориентация письменности на отображение выражающей стороны, то есть её фонологизация. Этот поворот означает, что объектом графического отображения становится «звуковая материя», а точнее - структура выражения. Письмо становится средством первичного познания языковой формы, обретая тем самым собственную, специфическую гносеологическую значимость.

Начальной точкой на этом пути является та же иероглифика. Иероглиф, как мы уже говорили, это знак слова (или морфемы), а не одного смысла, «понятия». Об этом свидетельствует, например, тот факт, что синонимы, в том числе абсолютные, терминологические, в китайском иероглифическом письме имеют каждый своё обозначение. Следует, конечно, сказать, что в процессе своего развития сам китайский язык существенно изменился, и многие в прошлом отдельные слова стали сейчас морфемами, частями многосложных - многокорневых - слов. Им соответствуют не единичные иероглифы, а цепочк

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 56