Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Язык, речь, языковой материал



Заслуга Ф. де Соссюра заключается в том, что в явлении, которое именовалось словом язык, или нем. Sprache, франц. langue, англ. language, которое считалось ясным, интуитивно понятным, он уви­дел много разных сторон, ранее никем не замеченных. Наука о язы­ке включала в себя разделы, членилась на дисциплины, изучавшие разные стороны языка: фонетика, грамматика, семиология (семан­тика). Но Соссюр увидел возможность совсем иного членения. В том, что называли языком, он увидел, по сути дела, несколько раз­ных «явлений», разных объектов, настолько разных, разноприрод­ных, что для их именования ему потребовались новые слова, новые понятия. В группу терминов, обозначающих эти объекты, слово langue (он писал по-французски) вошло уже в новом своём значении - как имя одного из объектов.

Как известно, текст знаменитого «Курса общей лингвистики» («Cours de linguistique generale») Ф. де Соссюра - работы, ознамено­вавшей переворот в языкознании, - был подготовлен и опубликован после смерти учёного его талантливыми учениками, ставшими впо­следствии видными лингвистами, - Ш. Балли и А. Сеше.

Как выяснилось много позже, мысли Соссюра, касавшиеся этой системы понятий, были изложены ими недостаточно четко. Ф. де Соссюр представлял эту систему как триаду: langue, language, parole.

До Соссюра язык не получал никакого родового определения. Его дефиниции отражали только функциональные характеристики: «Язык - средство общения людей и орудие познания окружающей действительности». Это, конечно, верно, но что представляет собой это орудие, к какому роду вещей оно принадлежит?

Соссюр определил язык, langue, как объективно существующую и принадлежащую данному коллективу абстрактную надындивидуаль­ную систему знаков. Тем самым он осмыслил язык как семиотиче­скую систему. Он показал также, что семиотических систем много, что они разные, не похожие друг на друга. Фактически он создал по­нятие о семиотических системах как о родовой категории, в составе которой естественные человеческие языки являются самыми важ­ными, первичными семиотическими системами, существование ко­торых делает возможным возникновение и существование всех дру­гих: системы письма как второй естественной знаковой системы со своими особыми функциями и очень многих искусственных - от кар­точного гаданья до знаков дорожного движения.

Смысл же слов language и parole не был разграничен четко. Под language Соссюр понимал присущую только человеку языковую способность, под parole - речь как говорение, как психофизический про­цесс произнесения фраз и их понимания. При этом сам Соссюр и language, и parole выносил за рамки тех вещей, которые входят в объект лингвистики и должны непосредственно интересовать лин­гвистов. Ими должны заниматься другие науки.

Но два обстоятельства привели к некоторому искажению этой концепции: прежде всего, нечеткость изложения, которая повлекла за собой недопонимание сказанного Соссюром, породила множест­во толкований и споров о том, что же имел в виду Соссюр. Сыграло свою роль и отсутствие в других языках подходящего «третьего сло­ва»: словам language и parole в других языках соответствовало толь­ко одно слово - речь, нем. Rede, и триада постепенно выродилась в «диаду» - язык и речь.

Значение русского слова речь, как и немецкого Rede, было широ­ким, не очень определённым и покрывало собой оба смысла, соот­несённые по-французски с разными словами и потому более чётко противопоставленные друг другу. Но если мы вдумаемся в разные употребления русского слова речь, то сможем почувствовать, заме­тить в нём эти разные повороты значения.

Мы говорим нередко: «У него хорошая, правильная речь», «Не­достатки речи у детей исправляют логопеды», «Учитель- словесник должен развивать речь своих учеников, добиваться то­го, чтобы она стала правильной и богатой». Но это слово мы употребляем и в контекстах другого рода: «На предвыборном собра­нии кандидат в депутаты выступил с речью», «Эта речь будет опубликована», «Я не мастер говорить речи».

В первой группе примеров речь обозначает деятельность инди­вида, процесс говорения. Фразы этой группы легко перестроить, заменив существительное речь глаголом говорить или отглаголь­ным именем говорение: «У него хорошая речь» - «Он хорошо, пра­вильно говорит»; «Если ребёнок плохо говорит, с ним должен за­ниматься логопед».

Во второй группе примеров речь - это уже не процесс, а резуль­тат процесса, то сообщение, которое передано при помощи звуков - но, в принципе, может быть передано и с помощью букв (если речь будет опубликована - она перестанет быть речью; вспомним речь Достоевского на открытии памятника Пушкину). А во фразе «Его го­рячая, сбивчивая речь произвела на меня сильное впечатление» оба эти значения предстают слитно, нерасчленённо: впечатление произвело и то, как он говорил (горячо и сбивчиво), и то, что он го­рячо и сбивчиво рассказал (рассказ или выступление, то есть речь2).

Но здесь мы используем обычное слово русского литературного языка, ставшее термином, не связанное с каким-то чётким понятием. А сделать двумя разными терминами два разных значения одного и того же слова - это и теоретически, и практически неправомерно. Поэтому в первом переводе «Курса» Соссюра на русский язык (1931 г.) идея речи как процесса была передана словом говорение. Но и этот термин оказался неудачным, он не прижился, - может быть, по­тому, что как раз второе значение русского слова речь - продукт говорения, сообщение - в соссюровской системе понятий не име­ло прямого аналога.

Однако усилия лингвистов в осмыслении разных аспектов соссюровского понимания языка, речи и говорения не были бесполезны­ми. Благодаря поискам, спорам, раздумьям на эту тему стало ясно, что в принципе может быть построено несколько разных понятийных подсистем на базе этого понятийного ядра.

В 30-е гг. вышла в свет широко известная работа академика Л.В. Щербы «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперимен­те в языкознании». Здесь рассматривается тот же круг проблем, но аспекты, которые выделяет Л.В. Щерба, отличаются от соссюровских, причём не только от тех, которые сбивчиво представлены в «Курсе», но и от тех, которые вырисовываются из собственных за­писей швейцарского лингвиста. Л.В. Щерба различает понятия «ре­чевая организация человека», «языковая система» и «языковой (ре­чевой) материал».

Первый аспект, который выделяет Л.В. Щерба, - это речевая ор­ганизация человека, понятие, соотносительное с речевой спо­собностью Соссюра.

Этот первый аспект, которому придаётся особая значимость, по- видимому, сложнее других - не случайно он первый. Л.В. Щерба оп­ределяет речевую деятельность как процессы говорения и пони­мания. Он подчёркивает неразрывность этих двух сторон актов об­щения и тот факт, что процессы понимания, интерпретации языко­вых знаков не менее активны и не менее важны в процессе обще­ния, чем говорение.

Из речевой способности следует речевая деятельность, кото­рая предстаёт как «верхний», доступный прямому наблюдению пласт или, может быть, надстройка над другим сложнейшим объек­том - «речевой организацией человека». Именно речевая организа­ция в понимании Щербы, а не сама речевая деятельность, соотно­сится с тем, что Соссюр называл речевой способностью. Дея­тельность - реализация этой способности.

Речевая организация человека - это тот механизм, с помощью которого человек перерабатывает свой речевой опыт, всё когда- либо услышанное и сказанное им, и обретает действительную воз­можность «творить свою речь». Ибо речь, говорение - глубоко творческий процесс. Мы не воспроизводим в ней когда-то ранее слы­шанное, но по-новому каждый раз складываем определённые «ку­сочки» выражения и содержания.

Думаю, правильно будет сказать, что механизмы, названные Л.В. Щербой «речевой организацией человека», суть именно те ме­ханизмы, с помощью которых каждый индивид закладывает в свою психофизиологическую субстанцию отвлекаемый от языкового (ре­чевого! ) материала язык, с его словарём и грамматикой, а также фо­нетикой.

Второй аспект - это языковая система, то есть соссюровский langue, язык. Языковая система - это «словарь и грамматика», ибо правильно составленные слова и грамматика должны исчерпывать знание данного языка; достоинство словаря и грамматики должно измеряться возможностью составлять, опираясь на них, любые пра вильные фразы данного языка.

Третий аспект - языковый (речевой) материал, то есть «сово­купность всего говоримого и понимаемого в определённой конкрет­ной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы». Этот третий аспект сам Л.В. Щерба интерпретирует как «тексты». Щерба употребляет это слово как современный аналог слов «литература, рукописи, книги», которыми пользовался «старый филолог», но не сосредотачивается на нём.

Как термин «текст» входит в современную лингвистику в сущест­венно ином контексте - в контексте концепций американской деск­риптивной лингвистики. Американские дескриптивисты не приняли к руководству соссюровское расчленение «язык< => речь». Они исходи­ли из противопоставления «текст< => интерпретация текста лингвис­том». Это противопоставление как будто родственно той постановке проблемы, о которой шла речь выше: источник знания - это текст, объект отнесения знания - это язык. Но всё-таки это другая про­блема, другой подход, другая постановка вопросов. Здесь оказыва­ется снятым самый интересный, глубокий и сложный вопрос, над ко­торым размышляли и Ф. де Соссюр, и Л.В. Щерба.

Этот вопрос - об отношении понятия «текст» к понятиям «язык» и «речь» - здесь не стоит, потому что сам язык предстаёт в рамках концепции американских дескриптивистов не как естествен­ный объект, подлежащий изучению, хотя и не данный нам в непо­средственном наблюдении, но как наше представление, как постро­енная нами модель, объект которой, моделируемое явление дейст­вительности, не находит себе специального места в системе поня­тий (онтологии).

Закономерным развитием этой концепции является и дальней­шее расчленение, предложенное Л.Р. Зиндером и Н.Д. Андреевым: язык - речь - речевой акт - речевой материал. Эта микросистема понятий не заменяет других, но может существовать как один из ва­риантов видения проблемы. В каждом из таких вариантов высвечи­вается, акцентируется что-то своё. В данном случае в сферу повы­шенного внимания попадает речевой акт - минимальная клеточка процесса общения. Эта клеточка была осознана и выделена Ф. де Соссюром, но в его концепции «языка< => речи», как и в концепции Л.В. Щербы, это понятие не нашло себе особого места.

Проблематика, связанная с речевой способностью, уклоняется в сторону от собственно лингвистической проблематики. Она лежит скорее в области психолингвистики. Но определённое представле­ние о том, что представляет собою эта способность, органически вписывается в систему представлений общего языкознания, - без него остаётся существенно неполной лингвистическая картина мира, за которую «отвечает» эта лингвистическая дисциплина. Поэтому кратко остановимся ещё на одном понятии, которое довольно близко смыкается с понятием языковой способности, - это языковая компетенция.

Понятие языковой компетенции связано с именем американского лингвиста Н. Хомского («Язык и мышление» и др. работы). Это по­нятие подразумевает «внутреннюю сторону» владения языком, соприкасаясь тем самым в пространстве науки с понятием речевой организации человека Л.В. Щербы. Языковая компетенция обяза­тельно включает в себя умение говорить и понимать речь на данном языке. Но, кроме того, это понятие подразумевает ещё и способ­ность индивида «быть судьёй» в отношении речевых построений, которые ему предлагаются, то есть умозаключать об их правильно­сти или неправильности, а также производить определённые лин­гвистические операции над готовыми речевыми построениями, пре­образовывать их и затем оценивать правильность полученных ис­кусственных образований. Очевидно, что фиксация внимания на этих сторонах языковой способности (компетенции) тесно связана с вхождением эксперимента в практику лингвистических исследова­ний. О важности лингвистического эксперимента, о больших воз­можностях, которые он открывает перед наукой, горячо и убеди­тельно писал Л.В. Щерба. Но в 30-е гг. время эксперимента в отече­ственной лингвистике, видимо, ещё не пришло, и связанные с ним аспекты языковой способности оставались в тени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РЕЧЬ КАК ПРОЦЕСС ОБ­ЩЕНИЯ

Простейшая речевая ситуация

Речь в ее противопоставленности языку понимается прежде всего как процесс порождения высказываний, но это же слово обозна­чает по-русски и результат, порождаемый в этом процессе, продукт говорения, речевое произведение. Понятно, что процесс и продукт - далеко не одно и то же. Поэтому сейчас мы будем понимать речь только как процесс использования языковых знаков для переда­чи сообщения от Говорящего Адресату речи.

Что же представляет собою этот процесс? В каких терминах и по­нятиях можно описывать разнообразие тех реальных форм, в кото­рых протекает человеческое общение? Какими постоянными и каки­ми переменными признаками можно охарактеризовать эти процес­сы? Что представляет собою отдельный речевой акт, минимальная клеточка процесса общения, и как можно сравнить между собою раз­ные речевые акты? Что сближает их между собою и что различает?

Описание процессов всегда довольно существенно отличается от описания не только субстанций, но и отношений, то есть тех объек­тов, с которыми обычно имеет дело лингвистика как наука о языке. Специфические трудности описания процессов определяются тем, что процессы протекают в каких-то внешних условиях, и эти условия, существенно определяющие течение процесса, могут меняться, варьироваться нередко в широком диапазоне. При этом возможны такие изменения условий, которые не затрагивают существа процес­са, но возможны и такие, в которых процесс протекать не может. Описание процесса с необходимостью предполагает выявление того минимума условий, при отсутствии которых процесс прекращается или не может начаться, а также тех условий, которые определённым образом модифицируют его протекание.

Речевой процесс, как и всякий другой, предполагает совершенно определённые обязательные условия, без выполнения которых речь невозможна. Но в чём именно состоят эти условия, сразу сказать трудно, потому что реальные условия человеческого общения чрез­вычайно разнообразны. Чтобы отделить существенное от несущест­венного, вариативное от инвариантного, необходим анализ.

Из своего жизненного опыта каждый знает, что люди разговари­вают, встречаясь на службе, будучи в гостях, сидя у себя дома, стоя на остановке транспорта, в самолёте, в кино - словом, решительно всюду. Разговаривают с родными и с посторонними, знакомыми и незнакомыми; беседуют по телефону, обмениваются записками, пишут друг другу короткие и длинные письма; выступают с докладами на конференциях - это ведь тоже форма общения. Слушают доклады, выступают в прениях, высказываются в кулуарах; иной раз ворчат на лестнице, - без адреса... Пишут и читают книги и журналы, газеты, рекламные объявления; слушают радио, отвечают уроки и держат экзамены, заполняют анкеты, шлют телеграммы - этот перечень можно продолжать до бесконечности. Ни одна ситуация, в которой происходит, происходило и будет происходить общение людей, не тождественна никакой другой: В то же время каждая из этих ситуаций может быть охарактеризована ограниченным числом признаков, ко­торые позволяют упорядочить это множество, то есть представить его как систему противопоставленных друг другу подмножеств или типов с относительно устойчивыми характеристиками.

Стремясь к ограничению реального многообразия, пестроты фак­тов, научное описание должно сопоставить этому множеству свою типологическую схему, где каждый тип будет определяться заранее оговоренным набором признаков - переменных. Именно так строит­ся, например, фонетическое описание русских согласных, для кото­рого оказывается достаточным четырёх «координат»: место образо­вания, способ образования, участие голосовых связок, наличие или отсутствие палатализации. Чтобы описать речевые процессы, сведя их разнообразие к малому числу чётко противопоставленных типов, нужно задать подобные «оси координат», то есть перечислить те общие признаки, «категории», которые организуют речевую ситуацию как таковую, а затем указать те значения (переменные), которые со­ответствуют каждой координате.

Чтобы выделить эти общие категориальные характеристики, рас­смотрим сначала простейшую, элементарную речевую ситуацию, простейший речевой акт - разговор двух людей.

Представим себе, что двое знакомых подходят к остановке авто­буса. Один из них, более дальнозоркий, говорит другому: «Смотри, твой автобус идёт, беги! » Второй машет рукой и бежит к автобусу.

Что в этой банальной ситуации может быть существенно? Какие её признаки могут быть или не быть, а какие обязательно должны быть, чтобы общение произошло?

Ясно, что если бы к остановке шел только один человек, а не два, никакого разговора бы не произошло. Два человека - это тот мини­мум, который совершенно необходим для общения. Назовём их Го­ворящим и Адресатом. И условимся, что это не имена людей, а име­на ролей в процессе общения. Эти роли могут меняться и обычно ре­гулярно меняются в диалоге: Говорящий становится Адресатом и снова Говорящим. Однако для того, чтобы общение осуществлялось, необходимо, чтобы эти роли «игрались», исполнялись кем-то, а для этого необходимо как минимум двое людей.

Конечно, бывают случаи, когда человек разговаривает сам с со­бой. Но это почти всегда воспринимается как аномалия, как признак нервного или психического расстройства, сильного возбуждения и т.д. Во всяком случае, подобная ситуация никак не может быть на­звана «простейшей» речевой ситуацией. Она гораздо сложнее той, в которой участвуют двое нормальных людей.

В нашей ситуации это были двое знакомых. Но для факта обще­ния это совершенно необязательно. Несущественно и то, что они идут к остановке: разговаривать можно и сидя, и стоя, на улице и в помещении. Однако этот аспект ситуации может меняться всё же не беспредельно. Так, например, если бы наши знакомые купались в море и при этом один из них нырнул бы или стал бы тонуть, разговор между ними сразу же стал бы невозможным. Водная среда непрони­цаема для звуковых волн, во всяком случае в той мере, в какой это необходимо, чтобы наши органы слуха могли уловить речевые сиг­налы.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что, кроме наличия как минимум двух людей, общение с необходимостью предполагает вто­рое условие: наличие канала связи. В простейшем случае таким ка­налом является воздух, в котором распространяются звуковые вол­ны, несущие информацию. Эти волны создаются движением органов речи Говорящего и принимаются органами слуха Адресата. Посколь­ку эти природные приёмник и передатчик всегда при нас, мы можем не замечать их, как не замечаем воздуха. Но как только мы окажемся в специфических условиях, исключающих или даже просто затруд­няющих использование этого естественного канала, мы сразу же ощутим его значимость в речевой ситуации. Например, если наш со­беседник плохо слышит (пускай он не глух, но на нём шапка-ушанка со спущенными ушами), получится ли у нас разговор? Очевидно, об­щение будет затруднено. Канал связи заблокирован.

Третьим условием, которое также строго необходимо, чтобы об­щение осуществилось, является единство языка, то есть того кода, той системы, из которой Говорящий черпает элементы для построе­ния своего высказывания и к которой Адресат обращается для ана­лиза звукового потока, воспринимаемого его слухом, для извлечения из этого потока переданной ему информации.

В нашей простейшей ситуации люди, вступившие в разговор, ес­тественно мыслятся как члены одного языкового коллектива, гово­рящего на своём родном языке. Конечно, такое полное единство языка не обязательно, чтобы разговор состоялся. В принципе, один из собеседников может быть иностранцем, представителем другой народности; могут и оба говорить на не родном для них языке, которым оба они владеют не в совершенстве. Например, в России бурят и калмык при встрече в Москве или в другом месте, не владея язы­ками друг друга, будут говорить по-русски, даже если владеют им не блестяще. Диапазон общения в такой ситуации будет существенно ограничен, затронуты могут быть далеко не все темы, о многом при­дётся говорить поверхностно. Но в меру владения собеседников не­которым общим языковым кодом разговор состоится. Сейчас рус­ский, немец, француз, японец, араб, встречаясь на конференциях или контактируя в деловом мире, в качестве языка-посредника ис­пользуют английский. Но если двое людей не имеют общего языка, который стал бы посредником между ними, разговор невозможен.

Четвертое условие, которое определяет собою ситуацию речевого общения, - это наличие стимула, побуждающего людей вступать в общение, то есть наличие каких-то причин и целей, достигаемых этим способом. Естественно предположить, что если люди разгова­ривают, то какой-то стимул к общению у них был, ибо в противном случае они бы молчали. Конечно, конкретные стимулы могут беско­нечно варьироваться. Человек может сказать: «Налейте мне чая», - потому что он хочет пить. Тогда Адресат выступает как средство удовлетворения собственной потребности Говорящего. В другом случае он говорит: «Беги! » - видя, что Адресату, а не ему самому, уг­рожает опасность; в нашем примере - опасность опоздать на авто­бус. Это «обратная» ситуация, когда целью высказывания является благо другого, а причиной - забота о нём Говорящего. Но гораздо чаще причина и цель выступают нерасчленённо и слабо осознаются самими участниками речевой ситуации.

Сейчас мы имеем в виду простейшую речевую ситуацию. Что можно сказать о простейших причине и цели? Мне кажется, что как раз для простейшего случая этот причинно-целевой комплекс можно принять как имеющий «нулевое значение». Нередко мы говорим по­тому, что нам хочется говорить, хочется рассказать какой-то случай, поделиться увиденным и услышанным. Люди получают удовлетворе­ние, удовольствие от самого процесса говорения: вспомним, как кри­тически относятся в обществе к тем, кто «рта не даёт открыть» дру­гим участникам встречи. По-видимому, говорить, «открывать рот» - это ценность сама по себе.

В этой потребности говорить, делиться своими переживаниями, советоваться (нередко с людьми малознакомыми и малокомпетент­ными в том вопросе, с которым к ним обращаются, или для того, что­бы поступить совершенно иначе, подчиняясь собственному внутрен­нему голосу) остаётся много неясного, непонятного. Но надо сказать, что природа других социальных потребностей нам не более ясна.

Что заставляет людей тянуться к определённым эстетическим пере­живаниям, какова природа эстетического наслаждения? Какова под­основа этических переживаний, что такое чувство справедливости? Вероятно, потребность в общении, потребность разделить свои мыс­ли и чувства с обществом, а может быть, и получить от общества по­ложительную на них санкцию, заложена, вмонтирована в структуру личности человека как социального существа, как элемента, клеточки социального организма.

Рассмотренную нами простейшую речевую ситуацию можно изо­бразить следующей схемой:

(схему см. учебник! )

 

Итак, перечислим те аспекты простейшей речевой ситуации, кото­рые являются строго необходимыми для всякого речевого общения:

1. Наличие человеческого коллектива, в котором происходит об­щение. В простейшей ситуации это два человека, находящиеся в не­посредственной близости друг от друга. В принципе, их может быть и гораздо больше и они могут быть в разной мере и в разных смыслах разобщены.

2. Наличие канала связи. В простейшей ситуации это воздушная среда и органы нашего тела, посылающие и принимающие звуковые волны. Но возможно использование для передачи сообщений и раз­личных других каналов, естественных или, что наблюдается чаще, искусственных.

3. Наличие языкового кода, общего для Говорящего и Адресата. В простейшем случае это полное единство языка, родного для обоих собеседников. Но возможны более сложные многообразные ситуа­ции, когда общение происходит при частичной, неполной и даже ми­нимальной языковой общности, когда собеседники вынуждены при­бегать к языку-посреднику и т.д.

4. Наличие стимула общения. Простейшим стимулом следует, ви­димо, считать прямую цель, которая реализуется в действии: «Беги! » - и Адресат бежит; «Дай мне это! » - и Адресат даёт или отказывается дать. Но возможны и гораздо более сложные стимулы и комплек­сы стимулов.

Мне хочется особенно подчеркнуть, что выше мы рассматривали именно естественную ситуацию, в которой не было ничего искусст­венно созданного. Воздух, который необходим нам безотносительно к тому, говорим мы или молчим; органы нашего тела в качестве при­ёмника и передатчика; первичная, естественная социальная потреб­ность в качестве стимула - это естественные, первичные связи, ко­торые определяют собою эту простейшую ситуацию. В современном обществе с его развитой, богатой и сложной системой коммуникации мы регулярно сталкиваемся с гораздо более сложными вариантами общения, с речевыми ситуациями, которые характеризуются разно­образными «разрывами» естественных связей.

Усложнение речевых ситуаций

Разнообразие субъектов общения

Две роли, необходимые для общения, в простейшем случае ис­полняемые двумя индивидами, могут исполняться и коллективами. Коллективом может быть и Адресат, к которому обращается один Го­ворящий - например, лектор обращается к аудитории с сообщением и с вопросами; коллективом может быть и Говорящий, обращающий­ся к одному Адресату и к Адресату-группе. Когда судья объявляет подсудимому решение суда, он говорит от лица, от имени коллекти­ва.

По личному опыту каждый хорошо знает, что изменение структуры субъектов речи существенно сказывается на структуре и качествах самого общения: диалог, типичная форма общения двух людей, ус­тупает место монологу; короткие реплики сменяются длинными, сложно организованными синтаксическими построениями. Характер­но и то, что роли в таком общении оказываются закреплёнными: роль лектора, преподавателя в аудитории, как роль Говорящего, коорди­нирована с ролью аудитории как коллективного Адресата; кто-то из аудитории может, задав вопрос, выйти из состава Адресата речи, стать Говорящим. Но аудитория как коллектив роли Говорящего при­нять не может.

Другая, в известном смысле обратная ситуация складывается при естественном увеличении числа участников речевой ситуации, вхо­дящих в неё как равные. В этом случае диалог превращается в поли­лог, роли Говорящего и Адресата постоянно переходят от одного участника полилога к другому, нередко происходит ранжировка Адре­сатов - прямой, первый Адресат реплики может противопоставляться второму, более отдалённому, и эти роли тоже меняются, напри­мер: «Маша, садись сюда! А ты, Мишенька, помолчи! »

Однако во всех случаях непосредственного общения Говорящий и Адресат остаются совмещёнными во времени и пространстве: они находятся рядом. Если это не так, общение уже нельзя назвать не­посредственным. Поскольку при этом предполагается использование одного и того же, первичного канала связи, постольку варьирование структуры субъекта общения, понимаемого как один коллектив, рас­щеплённый на роли, ограничивается возможностями распростране­ния звуковых волн. Однако если мы снимем ограничения, связанные с непосредственным характером общения, и примем во внимание реальное разнообразие каналов общения, о котором говорили выше, то увидим, что усложнение форм общения тесно связано с варьиро­ванием отношений между Говорящим и Адресатом, с изменениями внутренней структуры субъекта общения.

Особенно широкие возможности представляет в этом плане письмо, использование которого порождает огромное многообразие специфических речевых ситуаций. Конечно, возможны и такие виды письменного общения, которые довольно близко воспроизводят структуру отношений, типичных для устного диалога, который не мо­жет осуществиться из-за очевидных помех. Так, на вокзале в по­следние минуты перед отправлением поезда провожающие, уже на перроне, «пишут» на стекле пальцем такие же бессвязные эмоцио­нальные слова напутствий, какие две минуты назад говорили в там­буре. На собраниях, когда нельзя разговаривать, сидящие рядом подружки нередко переговариваются с помощью листочка бумаги, порождая нередко не только текст-диалог, но и текст-полилог. Они пишут примерно то же, что могли бы сказать, только много короче.

Люди, разделённые в пространстве обстоятельствами жизни, то­же пишут друг другу примерно о том же, о чём хотели бы поговорить устно, если бы были вместе. Однако в этом случае отсутствие Адре­сата рядом с Пишущим уже гораздо заметнее влияет на речевую си­туацию в целом. Общение приобретает ярко выраженный прерыви­стый характер: момент отправления сообщения ощутимо отличается от момента его получения Адресатом. Одно это уже ограничивает возможности общения: в письмах имеет смысл обсуждать только те вопросы, которые останутся актуальными для Пишущего до момента получения ответа от Адресата. Существенно отличен от говорения и сам процесс писания. Говорение - процесс спонтанный, автоматиче­ский; в естественной речевой ситуации фразы возникают как бы сами собой и если и корректируются, что бывает лишь в редких случаях, то с помощью специальных дополнительных фраз-поправок.

Писание совершается в другом, гораздо более медленном темпе, допускает любой длительности «остановки», что открывает сознанию большие возможности для вмешательства в этот процесс. Это вме­шательство касается и содержания, то есть обдуманного выбора не столько темы, сколько деталей, заслуживающих упоминания, и, ра­зумеется, формы, то есть сознательного предпочтения одних слов и конструкций другим. Говорение - неконтролируемый, писание же - контролируемый процесс.

Адресат тоже воспринимает написанное иначе, чем услышанное. Дело не только в том, что читаем мы глазами, а слышим ушами. Важнее, что текст можно перечитать несколько раз, можно остано­виться на любом месте, подумать, вернуться назад, сравнить напи­санное раньше и позже. Это позволяет извлечь из текста различную неявную информацию, отличную от той, которая извлекается из ин­тонаций живого голоса, из выражения лица собеседника при непо­средственном общении. Оба варианта общения: и устный, и пись­менный - позволяют «принять», помимо основной, прямо выражен­ной, много побочной информации. Но информация эта не тождест­венна. При переходе от одного способа к другому мы что-то теряем, а что-то другое приобретаем.

Однако некоторые существенные черты в структуре эпистолярно­го общения остаются теми же, что в устном диалоге. Общаются тоже два индивида, и хоть интервалы между репликами удлинились, как удлинились и сами реплики (письма), но связь Пишущего и Адресата осталась бинарной.

Между тем письменная форма общения делает возможными и та­кие речевые ситуации, когда существенно меняются, перестраивают­ся и эти аспекты структуры субъекта общения. И характерно, что ус­ложнение структур субъекта осуществляется параллельно с услож­нением структуры не только сообщения, но и речевой жизни общест­ва в целом. Всё это процессы, четко коррелированные между собой и в совокупности выражающие и отражающие прогресс, то есть ус­ложнение культурной действительности.

Ярким примером такого усложнения всех параметров речевой си­туации является художественная литература в целом и любое её полноценное произведение в частности. Лев Толстой, автор «Войны и мира», - это Говорящий-Пишущий. Он создаёт текст романа и от­сылает его Адресату. Но кто этот Адресат? Очевидно, что это не один человек и не группа лиц, друзей и родственников писателя. Это даже не всё множество современников Автора, русских и читающих по-русски. Это весь русский народ, русская нация - не в узко этниче­ском, а в культурно-историческом и лингвистическом смысле: все люди, думающие и читающие по-русски, которые жили одновременно с Автором и которые будут жить после появления «Войны и мира».

Работая над художественным произведением, писатель обраща­ется к общенациональной аудитории, ориентируется на вкусы, инте­ресы, потребности многих, лично совершенно неизвестных ему лю­дей; он пишет «для всех» - и тем самым ни для кого в частности. Но для того, чтобы работать, ему необходимо знать, что этот безликий, даже немного таинственный Адресат существует, что написанное до него дойдёт. В этой непосредственно ощущаемой связи Говорящего с Адресатом - необходимое условие всякого общения.

Близко к этому обстоит дело и с литературой научной. Автор на­учной работы может не знать своих будущих читателей. Он может абстрагироваться от них гораздо полнее и глубже, чем писатель- художник, потому что он апеллирует не к чувствам, не к жизненному опыту читателей, а только к разуму, познающему суть вещей, логиче­ские связи явлений. Но труд, вкладываемый исследователем в опи­сание полученных им результатов, получает субъективное и объек­тивное оправдание только в том случае, если он предназначен како­му-то Адресату, тому, кто когда-то и где-то прочтёт этот текст.

Своеобразна ситуация, связанная с ведением дневников. Многие пишущие дневник субъективно убеждены, что пишут «для себя», что их речь в дневнике - это чистый монолог, не имеющий Адресата. Но речи без Адресата не может быть, это аксиома общения. И дневник не является исключением. Даже если оставить в стороне некоторое лукавство многих авторов дневников, которые втайне надеются на то, что написанное будет прочтено («когда-нибудь! ») именно тем ли­цом, от которого дневник особенно тщательно оберегается. Если со­гласиться с тем, что дневник пишется для себя, то и в этом случае нетрудно заметить различие между Автором и Адресатом. Говоря­щий - это то «Я», которое существует сейчас, в момент создания текста, которое говорит и чувствует именно так. Это «Я» знает всё, о чём пишет; что-то уясняет для себя в самом процессе писания, вспоминая и сопоставляя детали происходившего. Поэтому написан­ное не содержит в себе ничего нового для него. Интерес для Автора может представлять и не содержание, а форма выражения. Но инте­рес к форме мы сейчас вынесем за скобки: если этот момент стано­вится для Автора релевантным, мы имеем дело уже не с собственно дневником, а с художественным произведением в дневниковой фор­ме. Адресатом «настоящего», «честного» дневника является как буд­то бы то же «Я» - но это «Я» уже неизбежно другое: между первым и вторым лежит время, через которое должна пройти информация, чтобы стать интересной и важной для Адресата. Создавая новый интерес к посылаемым сведениям, Время создаёт и нового получателя этих сведений.


Поделиться:



Популярное:

Последнее изменение этой страницы: 2016-03-22; Просмотров: 2017; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.051 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь