Язык, речь, языковой материал

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

Заслуга Ф. де Соссюра заключается в том, что в явлении, которое именовалось словом язык, или нем. Sprache, франц. langue, англ. language, которое считалось ясным, интуитивно понятным, он увидел много разных сторон, ранее никем не замеченных. Наука о языке включала в себя разделы, членилась на дисциплины, изучавшие разные стороны языка: фонетика, грамматика, семиология (семантика). Но Соссюр увидел возможность совсем иного членения. В том, что называли языком, он увидел, по сути дела, несколько разных «явлений», разных объектов, настолько разных, разноприродных, что для их именования ему потребовались новые слова, новые понятия. В группу терминов, обозначающих эти объекты, слово langue (он писал по-французски) вошло уже в новом своём значении - как имя одного из объектов.

Как известно, текст знаменитого «Курса общей лингвистики» («Cours de linguistique generale») Ф. де Соссюра - работы, ознаменовавшей переворот в языкознании, - был подготовлен и опубликован после смерти учёного его талантливыми учениками, ставшими впоследствии видными лингвистами, - Ш. Балли и А. Сеше.

Как выяснилось много позже, мысли Соссюра, касавшиеся этой системы понятий, были изложены ими недостаточно четко. Ф. де Соссюр представлял эту систему как триаду: langue, language, parole.

До Соссюра язык не получал никакого родового определения. Его дефиниции отражали только функциональные характеристики: «Язык - средство общения людей и орудие познания окружающей действительности». Это, конечно, верно, но что представляет собой это орудие, к какому роду вещей оно принадлежит?

Соссюр определил язык, langue, как объективно существующую и принадлежащую данному коллективу абстрактную надындивидуальную систему знаков. Тем самым он осмыслил язык как семиотическую систему. Он показал также, что семиотических систем много, что они разные, не похожие друг на друга. Фактически он создал понятие о семиотических системах как о родовой категории, в составе которой естественные человеческие языки являются самыми важными, первичными семиотическими системами, существование которых делает возможным возникновение и существование всех других: системы письма как второй естественной знаковой системы со своими особыми функциями и очень многих искусственных - от карточного гаданья до знаков дорожного движения.

Смысл же слов language и parole не был разграничен четко. Под language Соссюр понимал присущую только человеку языковую способность, под parole - речь как говорение, как психофизический процесс произнесения фраз и их понимания. При этом сам Соссюр и language, и parole выносил за рамки тех вещей, которые входят в объект лингвистики и должны непосредственно интересовать лингвистов. Ими должны заниматься другие науки.

Но два обстоятельства привели к некоторому искажению этой концепции: прежде всего, нечеткость изложения, которая повлекла за собой недопонимание сказанного Соссюром, породила множество толкований и споров о том, что же имел в виду Соссюр. Сыграло свою роль и отсутствие в других языках подходящего «третьего слова»: словам language и parole в других языках соответствовало только одно слово - речь, нем. Rede, и триада постепенно выродилась в «диаду» - язык и речь.

Значение русского слова речь, как и немецкого Rede, было широким, не очень определённым и покрывало собой оба смысла, соотнесённые по-французски с разными словами и потому более чётко противопоставленные друг другу. Но если мы вдумаемся в разные употребления русского слова речь, то сможем почувствовать, заметить в нём эти разные повороты значения.

Мы говорим нередко: «У него хорошая, правильная речь», «Недостатки речи у детей исправляют логопеды», «Учитель- словесник должен развивать речь своих учеников, добиваться того, чтобы она стала правильной и богатой». Но это слово мы употребляем и в контекстах другого рода: «На предвыборном собрании кандидат в депутаты выступил с речью», «Эта речь будет опубликована», «Я не мастер говорить речи».

В первой группе примеров речь обозначает деятельность индивида, процесс говорения. Фразы этой группы легко перестроить, заменив существительное речь глаголом говорить или отглагольным именем говорение: «У него хорошая речь» - «Он хорошо, правильно говорит»; «Если ребёнок плохо говорит, с ним должен заниматься логопед».

Во второй группе примеров речь - это уже не процесс, а результат процесса, то сообщение, которое передано при помощи звуков - но, в принципе, может быть передано и с помощью букв (если речь будет опубликована - она перестанет быть речью; вспомним речь Достоевского на открытии памятника Пушкину). А во фразе «Его горячая, сбивчивая речь произвела на меня сильное впечатление» оба эти значения предстают слитно, нерасчленённо: впечатление произвело и то, как он говорил (горячо и сбивчиво), и то, что он горячо и сбивчиво рассказал (рассказ или выступление, то есть речь²).

Но здесь мы используем обычное слово русского литературного языка, ставшее термином, не связанное с каким-то чётким понятием. А сделать двумя разными терминами два разных значения одного и того же слова - это и теоретически, и практически неправомерно. Поэтому в первом переводе «Курса» Соссюра на русский язык (1931 г.) идея речи как процесса была передана словом говорение. Но и этот термин оказался неудачным, он не прижился, - может быть, потому, что как раз второе значение русского слова речь - продукт говорения, сообщение - в соссюровской системе понятий не имело прямого аналога.

Однако усилия лингвистов в осмыслении разных аспектов соссюровского понимания языка, речи и говорения не были бесполезными. Благодаря поискам, спорам, раздумьям на эту тему стало ясно, что в принципе может быть построено несколько разных понятийных подсистем на базе этого понятийного ядра.

В 30-е гг. вышла в свет широко известная работа академика Л.В. Щербы «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании». Здесь рассматривается тот же круг проблем, но аспекты, которые выделяет Л.В. Щерба, отличаются от соссюровских, причём не только от тех, которые сбивчиво представлены в «Курсе», но и от тех, которые вырисовываются из собственных записей швейцарского лингвиста. Л.В. Щерба различает понятия «речевая организация человека», «языковая система» и «языковой (речевой) материал».

Первый аспект, который выделяет Л.В. Щерба, - это речевая организация человека, понятие, соотносительное с речевой способностью Соссюра.

Этот первый аспект, которому придаётся особая значимость, по- видимому, сложнее других - не случайно он первый. Л.В. Щерба определяет речевую деятельность как процессы говорения и понимания. Он подчёркивает неразрывность этих двух сторон актов общения и тот факт, что процессы понимания, интерпретации языковых знаков не менее активны и не менее важны в процессе общения, чем говорение.

Из речевой способности следует речевая деятельность, которая предстаёт как «верхний», доступный прямому наблюдению пласт или, может быть, надстройка над другим сложнейшим объектом - «речевой организацией человека». Именно речевая организация в понимании Щербы, а не сама речевая деятельность, соотносится с тем, что Соссюр называл речевой способностью. Деятельность - реализация этой способности.

Речевая организация человека - это тот механизм, с помощью которого человек перерабатывает свой речевой опыт, всё когда- либо услышанное и сказанное им, и обретает действительную возможность «творить свою речь». Ибо речь, говорение - глубоко творческий процесс. Мы не воспроизводим в ней когда-то ранее слышанное, но по-новому каждый раз складываем определённые «кусочки» выражения и содержания.

Думаю, правильно будет сказать, что механизмы, названные Л.В. Щербой «речевой организацией человека», суть именно те механизмы, с помощью которых каждый индивид закладывает в свою психофизиологическую субстанцию отвлекаемый от языкового (речевого! ) материала язык, с его словарём и грамматикой, а также фонетикой.

Второй аспект - это языковая система, то есть соссюровский langue, язык. Языковая система - это «словарь и грамматика», ибо правильно составленные слова и грамматика должны исчерпывать знание данного языка; достоинство словаря и грамматики должно измеряться возможностью составлять, опираясь на них, любые пра вильные фразы данного языка.

Третий аспект - языковый (речевой) материал, то есть «совокупность всего говоримого и понимаемого в определённой конкретной обстановке в ту или другую эпоху жизни данной общественной группы». Этот третий аспект сам Л.В. Щерба интерпретирует как «тексты». Щерба употребляет это слово как современный аналог слов «литература, рукописи, книги», которыми пользовался «старый филолог», но не сосредотачивается на нём.

Как термин «текст» входит в современную лингвистику в существенно ином контексте - в контексте концепций американской дескриптивной лингвистики. Американские дескриптивисты не приняли к руководству соссюровское расчленение «язык< => речь». Они исходили из противопоставления «текст< => интерпретация текста лингвистом». Это противопоставление как будто родственно той постановке проблемы, о которой шла речь выше: источник знания - это текст, объект отнесения знания - это язык. Но всё-таки это другая проблема, другой подход, другая постановка вопросов. Здесь оказывается снятым самый интересный, глубокий и сложный вопрос, над которым размышляли и Ф. де Соссюр, и Л.В. Щерба.

Этот вопрос - об отношении понятия «текст» к понятиям «язык» и «речь» - здесь не стоит, потому что сам язык предстаёт в рамках концепции американских дескриптивистов не как естественный объект, подлежащий изучению, хотя и не данный нам в непосредственном наблюдении, но как наше представление, как построенная нами модель, объект которой, моделируемое явление действительности, не находит себе специального места в системе понятий (онтологии).

Закономерным развитием этой концепции является и дальнейшее расчленение, предложенное Л.Р. Зиндером и Н.Д. Андреевым: язык - речь - речевой акт - речевой материал. Эта микросистема понятий не заменяет других, но может существовать как один из вариантов видения проблемы. В каждом из таких вариантов высвечивается, акцентируется что-то своё. В данном случае в сферу повышенного внимания попадает речевой акт - минимальная клеточка процесса общения. Эта клеточка была осознана и выделена Ф. де Соссюром, но в его концепции «языка< => речи», как и в концепции Л.В. Щербы, это понятие не нашло себе особого места.

Проблематика, связанная с речевой способностью, уклоняется в сторону от собственно лингвистической проблематики. Она лежит скорее в области психолингвистики. Но определённое представление о том, что представляет собою эта способность, органически вписывается в систему представлений общего языкознания, - без него остаётся существенно неполной лингвистическая картина мира, за которую «отвечает» эта лингвистическая дисциплина. Поэтому кратко остановимся ещё на одном понятии, которое довольно близко смыкается с понятием языковой способности, - это языковая компетенция.

Понятие языковой компетенции связано с именем американского лингвиста Н. Хомского («Язык и мышление» и др. работы). Это понятие подразумевает «внутреннюю сторону» владения языком, соприкасаясь тем самым в пространстве науки с понятием речевой организации человека Л.В. Щербы. Языковая компетенция обязательно включает в себя умение говорить и понимать речь на данном языке. Но, кроме того, это понятие подразумевает ещё и способность индивида «быть судьёй» в отношении речевых построений, которые ему предлагаются, то есть умозаключать об их правильности или неправильности, а также производить определённые лингвистические операции над готовыми речевыми построениями, преобразовывать их и затем оценивать правильность полученных искусственных образований. Очевидно, что фиксация внимания на этих сторонах языковой способности (компетенции) тесно связана с вхождением эксперимента в практику лингвистических исследований. О важности лингвистического эксперимента, о больших возможностях, которые он открывает перед наукой, горячо и убедительно писал Л.В. Щерба. Но в 30-е гг. время эксперимента в отечественной лингвистике, видимо, ещё не пришло, и связанные с ним аспекты языковой способности оставались в тени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЕЧЕВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РЕЧЬ КАК ПРОЦЕСС ОБЩЕНИЯ

Простейшая речевая ситуация

Речь в ее противопоставленности языку понимается прежде всего как процесс порождения высказываний, но это же слово обозначает по-русски и результат, порождаемый в этом процессе, продукт говорения, речевое произведение. Понятно, что процесс и продукт - далеко не одно и то же. Поэтому сейчас мы будем понимать речь только как процесс использования языковых знаков для передачи сообщения от Говорящего Адресату речи.

Что же представляет собою этот процесс? В каких терминах и понятиях можно описывать разнообразие тех реальных форм, в которых протекает человеческое общение? Какими постоянными и какими переменными признаками можно охарактеризовать эти процессы? Что представляет собою отдельный речевой акт, минимальная клеточка процесса общения, и как можно сравнить между собою разные речевые акты? Что сближает их между собою и что различает?

Описание процессов всегда довольно существенно отличается от описания не только субстанций, но и отношений, то есть тех объектов, с которыми обычно имеет дело лингвистика как наука о языке. Специфические трудности описания процессов определяются тем, что процессы протекают в каких-то внешних условиях, и эти условия, существенно определяющие течение процесса, могут меняться, варьироваться нередко в широком диапазоне. При этом возможны такие изменения условий, которые не затрагивают существа процесса, но возможны и такие, в которых процесс протекать не может. Описание процесса с необходимостью предполагает выявление того минимума условий, при отсутствии которых процесс прекращается или не может начаться, а также тех условий, которые определённым образом модифицируют его протекание.

Речевой процесс, как и всякий другой, предполагает совершенно определённые обязательные условия, без выполнения которых речь невозможна. Но в чём именно состоят эти условия, сразу сказать трудно, потому что реальные условия человеческого общения чрезвычайно разнообразны. Чтобы отделить существенное от несущественного, вариативное от инвариантного, необходим анализ.

Из своего жизненного опыта каждый знает, что люди разговаривают, встречаясь на службе, будучи в гостях, сидя у себя дома, стоя ^на остановке транспорта, в самолёте, в кино - словом, решительно всюду. Разговаривают с родными и с посторонними, знакомыми и незнакомыми; беседуют по телефону, обмениваются записками, пишут друг другу короткие и длинные письма; выступают с докладами на конференциях - это ведь тоже форма общения. Слушают доклады, выступают в прениях, высказываются в кулуарах; иной раз ворчат на лестнице, - без адреса... Пишут и читают книги и журналы, газеты, рекламные объявления; слушают радио, отвечают уроки и держат экзамены, заполняют анкеты, шлют телеграммы - этот перечень можно продолжать до бесконечности. Ни одна ситуация, в которой происходит, происходило и будет происходить общение людей, не тождественна никакой другой: В то же время каждая из этих ситуаций может быть охарактеризована ограниченным числом признаков, которые позволяют упорядочить это множество, то есть представить его как систему противопоставленных друг другу подмножеств или типов с относительно устойчивыми характеристиками.

Стремясь к ограничению реального многообразия, пестроты фактов, научное описание должно сопоставить этому множеству свою типологическую схему, где каждый тип будет определяться заранее оговоренным набором признаков - переменных. Именно так строится, например, фонетическое описание русских согласных, для которого оказывается достаточным четырёх «координат»: место образования, способ образования, участие голосовых связок, наличие или отсутствие палатализации. Чтобы описать речевые процессы, сведя их разнообразие к малому числу чётко противопоставленных типов, нужно задать подобные «оси координат», то есть перечислить те общие признаки, «категории», которые организуют речевую ситуацию как таковую, а затем указать те значения (переменные), которые соответствуют каждой координате.

Чтобы выделить эти общие категориальные характеристики, рассмотрим сначала простейшую, элементарную речевую ситуацию, простейший речевой акт - разговор двух людей.

Представим себе, что двое знакомых подходят к остановке автобуса. Один из них, более дальнозоркий, говорит другому: «Смотри, твой автобус идёт, беги! » Второй машет рукой и бежит к автобусу.

Что в этой банальной ситуации может быть существенно? Какие её признаки могут быть или не быть, а какие обязательно должны быть, чтобы общение произошло?

Ясно, что если бы к остановке шел только один человек, а не два, никакого разговора бы не произошло. Два человека - это тот минимум, который совершенно необходим для общения. Назовём их Говорящим и Адресатом. И условимся, что это не имена людей, а имена ролей в процессе общения. Эти роли могут меняться и обычно регулярно меняются в диалоге: Говорящий становится Адресатом и снова Говорящим. Однако для того, чтобы общение осуществлялось, необходимо, чтобы эти роли «игрались», исполнялись кем-то, а для этого необходимо как минимум двое людей.

Конечно, бывают случаи, когда человек разговаривает сам с собой. Но это почти всегда воспринимается как аномалия, как признак нервного или психического расстройства, сильного возбуждения и т.д. Во всяком случае, подобная ситуация никак не может быть названа «простейшей» речевой ситуацией. Она гораздо сложнее той, в которой участвуют двое нормальных людей.

В нашей ситуации это были двое знакомых. Но для факта общения это совершенно необязательно. Несущественно и то, что они идут к остановке: разговаривать можно и сидя, и стоя, на улице и в помещении. Однако этот аспект ситуации может меняться всё же не беспредельно. Так, например, если бы наши знакомые купались в море и при этом один из них нырнул бы или стал бы тонуть, разговор между ними сразу же стал бы невозможным. Водная среда непроницаема для звуковых волн, во всяком случае в той мере, в какой это необходимо, чтобы наши органы слуха могли уловить речевые сигналы.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что, кроме наличия как минимум двух людей, общение с необходимостью предполагает второе условие: наличие канала связи. В простейшем случае таким каналом является воздух, в котором распространяются звуковые волны, несущие информацию. Эти волны создаются движением органов речи Говорящего и принимаются органами слуха Адресата. Поскольку эти природные приёмник и передатчик всегда при нас, мы можем не замечать их, как не замечаем воздуха. Но как только мы окажемся в специфических условиях, исключающих или даже просто затрудняющих использование этого естественного канала, мы сразу же ощутим его значимость в речевой ситуации. Например, если наш собеседник плохо слышит (пускай он не глух, но на нём шапка-ушанка со спущенными ушами), получится ли у нас разговор? Очевидно, общение будет затруднено. Канал связи заблокирован.

Третьим условием, которое также строго необходимо, чтобы общение осуществилось, является единство языка, то есть того кода, той системы, из которой Говорящий черпает элементы для построения своего высказывания и к которой Адресат обращается для анализа звукового потока, воспринимаемого его слухом, для извлечения из этого потока переданной ему информации.

В нашей простейшей ситуации люди, вступившие в разговор, естественно мыслятся как члены одного языкового коллектива, говорящего на своём родном языке. Конечно, такое полное единство языка не обязательно, чтобы разговор состоялся. В принципе, один из собеседников может быть иностранцем, представителем другой народности; могут и оба говорить на не родном для них языке, которым оба они владеют не в совершенстве. Например, в России бурят и калмык при встрече в Москве или в другом месте, не владея языками друг друга, будут говорить по-русски, даже если владеют им не блестяще. Диапазон общения в такой ситуации будет существенно ограничен, затронуты могут быть далеко не все темы, о многом придётся говорить поверхностно. Но в меру владения собеседников некоторым общим языковым кодом разговор состоится. Сейчас русский, немец, француз, японец, араб, встречаясь на конференциях или контактируя в деловом мире, в качестве языка-посредника используют английский. Но если двое людей не имеют общего языка, который стал бы посредником между ними, разговор невозможен.

Четвертое условие, которое определяет собою ситуацию речевого общения, - это наличие стимула, побуждающего людей вступать в общение, то есть наличие каких-то причин и целей, достигаемых этим способом. Естественно предположить, что если люди разговаривают, то какой-то стимул к общению у них был, ибо в противном случае они бы молчали. Конечно, конкретные стимулы могут бесконечно варьироваться. Человек может сказать: «Налейте мне чая», - потому что он хочет пить. Тогда Адресат выступает как средство удовлетворения собственной потребности Говорящего. В другом случае он говорит: «Беги! » - видя, что Адресату, а не ему самому, угрожает опасность; в нашем примере - опасность опоздать на автобус. Это «обратная» ситуация, когда целью высказывания является благо другого, а причиной - забота о нём Говорящего. Но гораздо чаще причина и цель выступают нерасчленённо и слабо осознаются самими участниками речевой ситуации.

Сейчас мы имеем в виду простейшую речевую ситуацию. Что можно сказать о простейших причине и цели? Мне кажется, что как раз для простейшего случая этот причинно-целевой комплекс можно принять как имеющий «нулевое значение». Нередко мы говорим потому, что нам хочется говорить, хочется рассказать какой-то случай, поделиться увиденным и услышанным. Люди получают удовлетворение, удовольствие от самого процесса говорения: вспомним, как критически относятся в обществе к тем, кто «рта не даёт открыть» другим участникам встречи. По-видимому, говорить, «открывать рот» - это ценность сама по себе.

В этой потребности говорить, делиться своими переживаниями, советоваться (нередко с людьми малознакомыми и малокомпетентными в том вопросе, с которым к ним обращаются, или для того, чтобы поступить совершенно иначе, подчиняясь собственному внутреннему голосу) остаётся много неясного, непонятного. Но надо сказать, что природа других социальных потребностей нам не более ясна.

Что заставляет людей тянуться к определённым эстетическим переживаниям, какова природа эстетического наслаждения? Какова подоснова этических переживаний, что такое чувство справедливости? Вероятно, потребность в общении, потребность разделить свои мысли и чувства с обществом, а может быть, и получить от общества положительную на них санкцию, заложена, вмонтирована в структуру личности человека как социального существа, как элемента, клеточки социального организма.

Рассмотренную нами простейшую речевую ситуацию можно изобразить следующей схемой:

(схему см. учебник! )

Итак, перечислим те аспекты простейшей речевой ситуации, которые являются строго необходимыми для всякого речевого общения:

1. Наличие человеческого коллектива, в котором происходит общение. В простейшей ситуации это два человека, находящиеся в непосредственной близости друг от друга. В принципе, их может быть и гораздо больше и они могут быть в разной мере и в разных смыслах разобщены.

2. Наличие канала связи. В простейшей ситуации это воздушная среда и органы нашего тела, посылающие и принимающие звуковые волны. Но возможно использование для передачи сообщений и различных других каналов, естественных или, что наблюдается чаще, искусственных.

3. Наличие языкового кода, общего для Говорящего и Адресата. В простейшем случае это полное единство языка, родного для обоих собеседников. Но возможны более сложные многообразные ситуации, когда общение происходит при частичной, неполной и даже минимальной языковой общности, когда собеседники вынуждены прибегать к языку-посреднику и т.д.

4. Наличие стимула общения. Простейшим стимулом следует, видимо, считать прямую цель, которая реализуется в действии: «Беги! » - и Адресат бежит; «Дай мне это! » - и Адресат даёт или отказывается дать. Но возможны и гораздо более сложные стимулы и комплексы стимулов.

Мне хочется особенно подчеркнуть, что выше мы рассматривали именно естественную ситуацию, в которой не было ничего искусственно созданного. Воздух, который необходим нам безотносительно к тому, говорим мы или молчим; органы нашего тела в качестве приёмника и передатчика; первичная, естественная социальная потребность в качестве стимула - это естественные, первичные связи, которые определяют собою эту простейшую ситуацию. В современном обществе с его развитой, богатой и сложной системой коммуникации мы регулярно сталкиваемся с гораздо более сложными вариантами общения, с речевыми ситуациями, которые характеризуются разнообразными «разрывами» естественных связей.

Усложнение речевых ситуаций

Разнообразие субъектов общения

Две роли, необходимые для общения, в простейшем случае исполняемые двумя индивидами, могут исполняться и коллективами. Коллективом может быть и Адресат, к которому обращается один Говорящий - например, лектор обращается к аудитории с сообщением и с вопросами; коллективом может быть и Говорящий, обращающийся к одному Адресату и к Адресату-группе. Когда судья объявляет подсудимому решение суда, он говорит от лица, от имени коллектива.

По личному опыту каждый хорошо знает, что изменение структуры субъектов речи существенно сказывается на структуре и качествах самого общения: диалог, типичная форма общения двух людей, уступает место монологу; короткие реплики сменяются длинными, сложно организованными синтаксическими построениями. Характерно и то, что роли в таком общении оказываются закреплёнными: роль лектора, преподавателя в аудитории, как роль Говорящего, координирована с ролью аудитории как коллективного Адресата; кто-то из аудитории может, задав вопрос, выйти из состава Адресата речи, стать Говорящим. Но аудитория как коллектив роли Говорящего принять не может.

Другая, в известном смысле обратная ситуация складывается при естественном увеличении числа участников речевой ситуации, входящих в неё как равные. В этом случае диалог превращается в полилог, роли Говорящего и Адресата постоянно переходят от одного участника полилога к другому, нередко происходит ранжировка Адресатов - прямой, первый Адресат реплики может противопоставляться второму, более отдалённому, и эти роли тоже меняются, например: «Маша, садись сюда! А ты, Мишенька, помолчи! »

Однако во всех случаях непосредственного общения Говорящий и Адресат остаются совмещёнными во времени и пространстве: они находятся рядом. Если это не так, общение уже нельзя назвать непосредственным. Поскольку при этом предполагается использование одного и того же, первичного канала связи, постольку варьирование структуры субъекта общения, понимаемого как один коллектив, расщеплённый на роли, ограничивается возможностями распространения звуковых волн. Однако если мы снимем ограничения, связанные с непосредственным характером общения, и примем во внимание реальное разнообразие каналов общения, о котором говорили выше, то увидим, что усложнение форм общения тесно связано с варьированием отношений между Говорящим и Адресатом, с изменениями внутренней структуры субъекта общения.

Особенно широкие возможности представляет в этом плане письмо, использование которого порождает огромное многообразие специфических речевых ситуаций. Конечно, возможны и такие виды письменного общения, которые довольно близко воспроизводят структуру отношений, типичных для устного диалога, который не может осуществиться из-за очевидных помех. Так, на вокзале в последние минуты перед отправлением поезда провожающие, уже на перроне, «пишут» на стекле пальцем такие же бессвязные эмоциональные слова напутствий, какие две минуты назад говорили в тамбуре. На собраниях, когда нельзя разговаривать, сидящие рядом подружки нередко переговариваются с помощью листочка бумаги, порождая нередко не только текст-диалог, но и текст-полилог. Они пишут примерно то же, что могли бы сказать, только много короче.

Люди, разделённые в пространстве обстоятельствами жизни, тоже пишут друг другу примерно о том же, о чём хотели бы поговорить устно, если бы были вместе. Однако в этом случае отсутствие Адресата рядом с Пишущим уже гораздо заметнее влияет на речевую ситуацию в целом. Общение приобретает ярко выраженный прерывистый характер: момент отправления сообщения ощутимо отличается от момента его получения Адресатом. Одно это уже ограничивает возможности общения: в письмах имеет смысл обсуждать только те вопросы, которые останутся актуальными для Пишущего до момента получения ответа от Адресата. Существенно отличен от говорения и сам процесс писания. Говорение - процесс спонтанный, автоматический; в естественной речевой ситуации фразы возникают как бы сами собой и если и корректируются, что бывает лишь в редких случаях, то с помощью специальных дополнительных фраз-поправок.

Писание совершается в другом, гораздо более медленном темпе, допускает любой длительности «остановки», что открывает сознанию большие возможности для вмешательства в этот процесс. Это вмешательство касается и содержания, то есть обдуманного выбора не столько темы, сколько деталей, заслуживающих упоминания, и, разумеется, формы, то есть сознательного предпочтения одних слов и конструкций другим. Говорение - неконтролируемый, писание же - контролируемый процесс.

Адресат тоже воспринимает написанное иначе, чем услышанное. Дело не только в том, что читаем мы глазами, а слышим ушами. Важнее, что текст можно перечитать несколько раз, можно остановиться на любом месте, подумать, вернуться назад, сравнить написанное раньше и позже. Это позволяет извлечь из текста различную неявную информацию, отличную от той, которая извлекается из интонаций живого голоса, из выражения лица собеседника при непосредственном общении. Оба варианта общения: и устный, и письменный - позволяют «принять», помимо основной, прямо выраженной, много побочной информации. Но информация эта не тождественна. При переходе от одного способа к другому мы что-то теряем, а что-то другое приобретаем.

Однако некоторые существенные черты в структуре эпистолярного общения остаются теми же, что в устном диалоге. Общаются тоже два индивида, и хоть интервалы между репликами удлинились, как удлинились и сами реплики (письма), но связь Пишущего и Адресата осталась бинарной.

Между тем письменная форма общения делает возможными и такие речевые ситуации, когда существенно меняются, перестраиваются и эти аспекты структуры субъекта общения. И характерно, что усложнение структур субъекта осуществляется параллельно с усложнением структуры не только сообщения, но и речевой жизни общества в целом. Всё это процессы, четко коррелированные между собой и в совокупности выражающие и отражающие прогресс, то есть усложнение культурной действительности.

Ярким примером такого усложнения всех параметров речевой ситуации является художественная литература в целом и любое её полноценное произведение в частности. Лев Толстой, автор «Войны и мира», - это Говорящий-Пишущий. Он создаёт текст романа и отсылает его Адресату. Но кто этот Адресат? Очевидно, что это не один человек и не группа лиц, друзей и родственников писателя. Это даже не всё множество современников Автора, русских и читающих по-русски. Это весь русский народ, русская нация - не в узко этническом, а в культурно-историческом и лингвистическом смысле: все люди, думающие и читающие по-русски, которые жили одновременно с Автором и которые будут жить после появления «Войны и мира».

Работая над художественным произведением, писатель обращается к общенациональной аудитории, ориентируется на вкусы, интересы, потребности многих, лично совершенно неизвестных ему людей; он пишет «для всех» - и тем самым ни для кого в частности. Но для того, чтобы работать, ему необходимо знать, что этот безликий, даже немного таинственный Адресат существует, что написанное до него дойдёт. В этой непосредственно ощущаемой связи Говорящего с Адресатом - необходимое условие всякого общения.

Близко к этому обстоит дело и с литературой научной. Автор научной работы может не знать своих будущих читателей. Он может абстрагироваться от них гораздо полнее и глубже, чем писатель- художник, потому что он апеллирует не к чувствам, не к жизненному опыту читателей, а только к разуму, познающему суть вещей, логические связи явлений. Но труд, вкладываемый исследователем в описание полученных им результатов, получает субъективное и объективное оправдание только в том случае, если он предназначен какому-то Адресату, тому, кто когда-то и где-то прочтёт этот текст.

Своеобразна ситуация, связанная с ведением дневников. Многие пишущие дневник субъективно убеждены, что пишут «для себя», что их речь в дневнике - это чистый монолог, не имеющий Адресата. Но речи без Адресата не может быть, это аксиома общения. И дневник не является исключением. Даже если оставить в стороне некоторое лукавство многих авторов дневников, которые втайне надеются на то, что написанное будет прочтено («когда-нибудь! ») именно тем лицом, от которого дневник особенно тщательно оберегается. Если согласиться с тем, что дневник пишется для себя, то и в этом случае нетрудно заметить различие между Автором и Адресатом. Говорящий - это то «Я», которое существует сейчас, в момент создания текста, которое говорит и чувствует именно так. Это «Я» знает всё, о чём пишет; что-то уясняет для себя в самом процессе писания, вспоминая и сопоставляя детали происходившего. Поэтому написанное не содержит в себе ничего нового для него. Интерес для Автора может представлять и не содержание, а форма выражения. Но интерес к форме мы сейчас вынесем за скобки: если этот момент становится для Автора релевантным, мы имеем дело уже не с собственно дневником, а с художественным произведением в дневниковой форме. Адресатом «настоящего», «честного» дневника является как будто бы то же «Я» - но это «Я» уже неизбежно другое: между первым и вторым лежит время, через которое должна пройти информация, чтобы стать интересной и важной для Адресата. Создавая новый интерес к посылаемым сведениям, Время создаёт и нового получателя этих сведений.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒