Общелингвистическая концепция В. фон Гумбольдта

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 29Следующая ⇒

Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) отличался широтой и многообразием интересов. В течение ряда лет он занимал ответственные государственные посты, основал Берлинский университет, находился в дружеских отношениях с виднейшими представителями немецкой культуры своего времени (включая Шиллера и Гете), создал ряд работ в области философии, эстетики, литературоведения, юриспруденции. Хотя проблемы, связанные с языком, также всегда находились в сфере его внимания, однако основные труды по языкознанию были созданы им главным образом в последние 10–15 лет его жизни: «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития» (1820); «О возникновении грамматических форм и их влиянии на развитие идей» (опубликована в 1825) и ряд других. Последние годы Гумбольдт работал над трехтомным трудом «О языке Кави на острове Ява», который был опубликован уже посмертно его братом Александром фон Гумбольдтом. Особое значение имело теоретическое введение к этому труду «О различии строения человеческих языков и их влиянии на духовное развитие человечества», вышедшее в свет в 1836 г. и представлявшее собой наиболее полное изложение его концепции.

Следует заметить, что хотя противопоставление «линии Боппа» (т. е. сравнительно-исторического языкознания) и «линии Гумбольдта» (трактуемой как теоретическое языкознание) стало в работах лингвистов XX в. своего рода «общим местом», сам Гумбольдт весьма высоко оценивал деятельность своего соотечественника, с которым поддерживал и личные связи. С другой стороны, как мы видели выше, сама задача выявления общих закономерностей исторического развития языков мира, ставшая центральной в концепции Гумбольдта, также не была чужда основоположникам сравнительно-исторического языкознания, хотя конкретно они занимались данной проблематикой в гораздо меньшей степени. Поэтому, если последние действительно оперировали почти исключительно материалом индоевропейских языков, диапазон Гумбольдта был шире и включал данные китайского, баскского, малайско-полинезийских, индейских и ряда других языков.

Создавая свою концепцию, Гумбольдт во многом опирался на традиции немецкой классической философии конца XVTII – начала XIX в.: Канта (преемственную связь Гумбольдта с которым многие историки языкознания признают особенно тесной), Фихте, Шеллинга и принадлежавшего к одному с ним поколению Гегеля. Это обстоятельство сказалось и на стиле гумбольдтовских трудов, что порой приводило к различной интерпретации позднейшими авторами тех или иных его положений.

Тем не менее большинство исследователей, излагая взгляды немецкого ученого, выделяют прежде всего следующие моменты:

– не существует никаких прямых данных о происхождении языка, который «не может возникнуть иначе как сразу и вдруг»;

– после этого первого этапа – периода происхождения, наступает второй – становление языков и формирование их структуры. Он продолжается вплоть до состояния стабильности – третьего этапа, после которого кардинальных изменений уже не происходит. Причем все языки проходят принципиально единый путь развития, но состояние стабильности может достигаться на разных его этапах;

– в развитии языков выделяются четыре стадии, соответствующие основным языковым типам: помимо трех, выделенных братьями Шлегелями, – аморфных (которые стали называть изолирующими), аффиксирующих и флективных, Гумбольдт вводит еще четвертый тип – инкорпорирующие языки, в которых предложение строится как сложное слово (таковы языки американских индейцев). Причем он отмечал, что во флективных языках, помимо внутреннего изменения корня, наличествует и «прибавление извне» (т. е. аффиксация), которая осуществляется иначе, чем в агглютинирующих языках. При этом Гумбольдт признает, что такие народы, как китайцы и древние египтяне, обладая языками, лишенными грамматических форм, смогли достигнуть очень высокой степени развития; однако это не опровергает того факта, что для духовного развития наиболее благоприятны именно флективные языки, поскольку «первое и самое существенное из того, что дух требует от языка, – это не смешение, а четкое разграничение вещи и формы, предмета и отношения… такое разграничение происходит только при образовании подлинных грамматических слов». К таким языкам относятся семитские, санскрит, древнегреческий;

– после того как язык перестает развиваться, в нем может происходить более тонкое совершенствование (новое использование первоначального значения, внутренняя перестройка структуры слов, устранение лишнего и т. п.), вследствие которого «язык, который в момент своего формирования беден, слаборазвит и незначителен, если судьба одарит его своей благосклонностью, обретет новый мир понятий и доселе неизвестный ему блеск красноречия». Так и произошло, согласно Гумбольдту, с новыми европейскими языками;

– как «язык вообще» есть проявление «человеческой духовной силы», так и каждый отдельный язык неразрывно связан с «духом» говорящего на нем народа. «Язык есть как бы внешнее проявление духа народа: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо более тождественное». При этом именно «духовная сила народа является самым жизненным и самостоятельным началом, а язык зависит от нее»;

– язык теснейшим образом связан с мышлением, которое невозможно без языка и при этом «не просто зависит от языка вообще», а «до известной степени оно определяется каждым конкретным языком». Поэтому, помогая человеку познавать мир, язык одновременно определяет, как будет происходить сам процесс такого познания. «Человек преимущественно – да даже исключительно, поскольку ощущение и действие у него зависит от его представлений – живет с предметами так, как их преподносит ему язык… И каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка». Различие языков – это не только различие звуков и знаков, но и различие самих мировоззрений. Поэтому при знакомстве с неизвестным языком необходимо его «изучать… во всем его своеобразии», а не с позиции родного языка или латыни, что приводит к неточности в обозначении грамматических понятий (например, то, что испанские или португальские исследователи индейских языков называли инфинитивом, отнюдь не соответствует европейскому инфинитиву);

– язык представляет собой важнейший компонент человеческой культуры, причем по сравнению с другими ее проявлениями он наиболее бессознателен, «в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов», которые «пользуются им, сами не зная, как его построили». Поскольку язык отражает каждую стадию развития культуры, существуют более и менее совершенные языки, хотя «язык и цивилизация вовсе не всегда находятся в одинаковом соотношении друг с другом», ибо «так называемые примитивные и некультурные языки могут иметь в своем устройстве выдающиеся достоинства», превосходя «языки более культурных народов»;

– язык следует рассматривать не как мертвый продукт, а как созидающий процесс; он представляет собой не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia); в подлинном и действительном смысле под языком следует понимать всю совокупность актов речевой деятельности, представляющей собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли. Поэтому расчленение языка на слова и правила – только мертвый продукт научного анализа (необходимость которого Гумбольдт вполне признает). С другой стороны, следует отличать язык как массу всего произведенного живой речью от самой речи в устах народа;

– язык состоит из материи (субстанции) и формы. Материя представляет собой звук и совокупность тех впечатлений, которые предшествуют образованию понятия, совершаемого с помощью языка. При этом в языке не может быть никакой неоформленной материи: сам звук становится членораздельным благодаря приданию ему формы. Именно последняя составляет суть языка и определяется как «постоянное и единообразное в деятельности духа, возвышающее членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности». Форма каждого языка специфична и неповторима, хотя форма отдельных генетически родственных языков должна находиться в соответствии с формой всей семьи языков. Вместе с тем, когда речь идет о самых общих чертах, можно говорить и об общей форме всех языков;

– языковая форма не сводится к внешней, звуковой форме (выражению, создаваемому языком для мышления). Гораздо более важна внутренняя форма, представляющая собой выражение народного духа, способ объективизации мысли в языке. В этом смысле язык отражает не предметы, а понятия о них: например, в санскрите слона называют либо дважды пьющим, либо двузубым, либо снабженным рукою: каждое название содержит особое понятие, но все они обозначают один и тот же предмет;

– характернейшей чертой языка является то, что он как целое состоит из диалектически связанных друг с другом противоречий – антиномий. Кроме уже отмеченных (языка и речи, языка и мышления и др.), можно указать и ряд других: например, язык субъективен по отношению к познаваемому и объективен по отношению к человеку; он вечно изменяется и в то же время необыкновенно устойчив; он принадлежит одновременно и отдельному человеку, и целому коллективу. С этим связана важнейшая особенность процесса коммуникации: говорящий и слушащий, воспринимая предмет с разных сторон, вкладывает в одно и то же слово не вполне одинаковый смысл. Поэтому взаимное понимание между говорящими есть вместе с тем и непонимание, а согласие в мыслях и чувствах – в то же время и несогласие.

Противоречивой оказалась и судьба гумбольдтовской концепции. С одной стороны, подавляющее большинство ученых последующего времени (включая ортодоксальных и принципиально «антифилософски» настроенных компаративистов второй половины XIX в., вроде младограмматиков) всегда отзывалось о нем большим уважением, отмечая, что ему была присуща «высокая и бескорыстная любовь к истине» и «стремление не упускать из-за подробностей целое и из-за целого отдельные факты». С другой стороны, магистральное развитие науки о языке в период непосредственно после Гумбольдта пошло по иному пути, сосредоточившись на конкретных сравнительно-исторических изысканиях, а самому ученому часто вообще не отводили места в истории нашей науки, относя к представителям «философии языка». И хотя заложенная Гумбольдтом традиция никогда не прерывалась и в XIX в., многие его идеи обрели актуальность уже в следующем – XX веке.

Натуралистическое направление (концепция А. Шлейхера)

Середина XIX в. была отмечена бурным развитием естественных наук, огромное влияние на которые оказала эволюционная теория Ч. Дарвина, появившаяся в 50-е годы XIX в. Указанное обстоятельство привело к усилению тенденции применить к изучению языка методы и принципы естествознания, в какой-то степени, как мы видели выше, проявившейся уже в терминологии первых компаративистов. Указанное направление, получившее название «натуралистического», в той или иной мере было представлено в трудах ряда авторов: М. Раппа в Германии, М. Мюллера в Англии, А. Овелака во Франции и др. Но свое наиболее полное выражение оно нашло в концепции немецкого языковеда Августа Шлейхера (1821–1868), которая традиционно рассматривалась как завершение первого этапа развития компаративистики. Начав с исследований балто-славянских языков («Морфология церковнославянского языка», 1852 г.; «Руководство по изучению литовского языка», 1856–1857), Шлейхер в 1861 г. выпустил первое издание своего основного труда в области сравнительно-исторического языкознания – «Компендий сравнительной грамматики индоевропейских языков»^[34], а в 1869 г. примыкающую к нему «Индоевропейскую хрестоматию», в составлении которой принимали участие и его ученики. Общетеоретические взгляды немецкого лингвиста^[35] наиболее отчетливо изложены в работах «Немецкий язык» (первое издание —1860 г.), «Теория Дарвина в применении к науке о языке» (1863) и «Значение языка для естественной истории человека» (1865).

Общелингвистические взгляды Шлейхера представляли собой довольно своеобразное сочетание некоторых положений немецкой классической философии (прежде всего, концепции Гегеля), отдельных идей В. Гумбольдта, а также эволюционной теории Дарвина. От Гегеля Шлейхер взял понимание языкового развития как результата отчуждения бытия абсолютного духа. По Гегелю, пока дух пребывал в природе (представлявшей собой, таким образом, ее инобытие) последняя развивалась; с прекращением инобытия духа ее развитие прекращается.

То же самое, согласно Шлейхеру, происходит и с языком: «В языке дух человечества в целом, как и каждого народа, является нам в своем инобытии… Точно так же всемирный дух является нам в природе в своем инобытии. Поэтому, когда дух возвращается к себе, начинается бытие для себя, исчезает его инобытие… То, чем является дочеловеческий период в истории земли, тем же является доисторический период в истории человека… В первом периоде дух был связан в природе, в последнем – в звуке: отсюда – там творчество в царстве природы, здесь – в царстве звука… Природа, преисполненная творческой потенции в предыдущий период, в наши дни не создает уже ничего нового, после того как всемирный дух в человеке вернулся в себя из инобытия; с тех пор как дух человеческий… вернулся к себе в истории, пресеклась плодотворность бессознательного созидания его конкретного вида, языка. Чем свободнее развертывается дух в истории, тем больше он высвобождается из языка. Поэтому звуки языка изнашиваются, язык утрачивает богатство форм. Исчезает все, без чего может обойтись язык; всюду выявляется тенденция к упрощению».

Этим объясняется и наличие двух периодов существования языка, о которых говорили и предшественники Шлейхера: «история развития языка (доисторический период) и история распада языковых форм (исторический период)». Здесь же Шлейхер проводит весьма любимую им аналогию языка с другими живыми организмами, у которых также имеются период роста и период старения^[36].

Именно в доисторический период, согласно Шлейхеру, возникли три основных языковых типа, различающихся тем, как выражается в них значение, имеющееся в корне, и отношение, представленное аффиксальными элементами (положение, которое занимают относительно друг друга выражение того и другого, Шлейхер называет формой). В отличие от В. Гумбольдта, выделявшего четыре типа, Шлейхер возвращается к трехчленной классификации А. Шлегеля – как предполагают, опять-таки под влиянием Гегеля, согласно которому процесс развития сводится к трем этапам: исходному пункту (тезису), его отрицанию (антитезису) и отрицанию отрицания (синтезу), при котором происходит как бы возврат к первому этапу, но на качественно новой основе. Соответственно, к первому типу относятся корневые, или изолирующие языки, где выражено только значение (китайский и бирманский). Ко второму – агглютинирующие, где выражено и значение, и отношение, но части, на которые распадается слово, не образуют тесно спаянного единства (тюркские и финно-угорские языки), к третьему – флективные, где слово, передавая и значение и отношение, представляет собой единство в многообразии составных элементов. К этому высшему типу относятся индоевропейские языки. Что же касается инкорпорирующих языков, то Шлейхер рассматривал их как разновидность второго типа. Здесь опять-таки, согласно Шлейхеру, можно увидеть аналогию с природой, в которой представлены три этапа развития – кристаллы, растения и животные, которым и можно уподобить указанные выше языковые типы. При этом в доисторический период все высшие формы языка возникают из низших, а как только народ «вступает в историю» и развитие прекращается, «язык застывает на той ступени, на какой его застает этот процесс»: дальше возможна только утрата «звуковой целостности» (например, присущий древним индоевропейским языкам синтетический строй во многих новых языках сменился аналитическим). При этом доисторический период, согласно Шлейхеру, охватывает гораздо более длительное время, чем исторический (возможно, до нескольких десятков тысячелетий). Поэтому, несмотря на процессы распада праязыков, о которых речь пойдет ниже, в ту эпоху «исчезло, вероятно, более родов языков, нежели сколько их существует в настоящее время».

Считая, что язык не зависит от отдельного лица и развивается по объективным законам, не зависящим от человеческой воли, Шлейхер относит языкознание (в отличие от филологии)^[37] к естественным наукам. Поэтому если филолога, анализирующего литературные тексты, можно уподобить садовнику, то языковед подобен ботанику, которого интересует не эстетическая ценность растения, а его строение и развитие. Следовательно, для лингвиста крайне важно изучение бесписьменных языков, а также диалектов, которые «представляются научному наблюдению как выше стоящие по развитию языка, более закономерные организмы, чем письменный язык».

«Биологизм» Шлейхера и уподобление языка живому организму привели его к вполне естественному выводу, что «законы, установленные Дарвином для видов животных и растений, применимы, по крайней мере, в главных чертах своих и к организмам языков». В частности, здесь существуют такие же разделения и подразделения (вид – язык, подвид – диалект и т. п.); как органический мир развивался из одноклеточных организмов, так и все языки мира развивались из простейших корневых языков, однако по звуковому материалу и выражаемому смыслу они были различны у людей, живущих в разных природных условиях. Этим и объясняются различия языков. Причем первоначально языки народов, живших по соседству, должны были обладать большим сходством, нежели отдаленные друг от друга, однако вследствие многочисленных переселений, приводивших к изменению климатических и жизненных условий, языки все более отклонялись от первоначального состояния. Здесь также наблюдается аналогия с природой – в различных частях света представлены специфические виды флоры и фауны.

Разделяет он и выдвинутое Дарвином положение о борьбе за существование: для современного состояния характерно преобладание и распространение «индогерманских» языков, вытеснивших многие другие. Причем судьба языков определяется прежде всего тем, что в них «с самого начала существуют разные потенции развития; одни языки обладают большей способностью к более высокому развитию, чем другие, хотя первоначально форма всех языков должна быть одинаковой. Подобным образом происходит развитие органической жизни вообще. Первичные клеточки, например, различных животных в семени совершенно одинаковы по форме и материи… и тем не менее в этих, казалось бы, абсолютно одинаковых объектах содержится все будущее особое развитие. Это же имеет место и в царстве языков». Эти общетеоретические установки Шлейхер стремился применять и в сфере собственно сравнительно-исторического изучения языков. «Те языки, которые, по выражению ботаников и зоологов, следовало бы обозначить видами одного рода, мы считаем за детей одного общего основного языка, из которого они произошли путем постепенного изменения. Из племен языков, нам хорошо известных, мы точно так же составляем родословные, как это старался сделать Дарвин для видов растений и животных». Причем общий праязык всех языков земного шара установить невозможно; скорее всего, их было несколько: праиндоевропейский («индогерманский»), прасемитский и т. п. Все языки, происходящие из одного праязыка, образуют языковой род или языковое древо, которое делится на языковые ветви. Согласно Шлейхеру, основная задача языкознания как раз и состоит в том, чтобы «восстанавливать на основе доступных нам более поздних форм существовавшие в прошлом формы языка – основы семейства или же праязыка всего рода», т. е. реконструировать праязык^[38]. Будучи убежден в том, что применительно к индоевропейскому праязыку такая реконструкция абсолютно возможна (Шлейхер даже употребляет выражение «праотец индогерманского племени, нам совершенно известный»), немецкий языковед даже написал на нем басню, причем структура восстановленного праязыка напоминала идеализированный санскрит, хотя, в отличие от Ф. Шлегеля, Шлейхер не отождествлял их друг с другом.

Языки, первыми выделившиеся из праязыка, Шлейхер назвал языками-основами; они могут распадаться на отдельные языки, языки – на диалекты, а последние – на поддиалекты. В результате процесса обособления диалекты и поддиалекты могут с течением времени превращаться в самостоятельные языки, которые, в свою очередь, опять будут дробиться на диалекты и поддиалекты. Применительно к индоевропейским языкам Шлейхер предложил отражающую их отношения друг к другу схему так называемого «родословного древа».

Согласно Шлейхеру, образование новых языков происходит исключительно путем дифференциации; какое-либо перекрестное скрещивание ветвей родословного древа друг с другом отсутствует. Отсюда Шлейхер делает следующие выводы:

• языки, принадлежащие к одной ветви, ближе друг к другу, чем языки, принадлежащие к разным ветвям; у последних совпадают только черты, существовавшие в праязыке;

• чем восточнее живет индоевропейский народ, тем более древний уровень отражает его язык, а чем западнее – тем больше в языке новообразований. Поэтому в исторический период наибольшую близость к индоевропейскому праязыку сохранил древнеиндийский (отсюда опора на санскрит при его реконструкции), а наиболее удалились от него германские и балтославянские языки.

Концепция Августа Шлейхера – как в ее общелингвистической, так и в собственно компаративистской части – стала объектом критики уже во второй половине XIX в. Но если многие ее конкретные положения довольно быстро стали представлять лишь исторический интерес, то сформулированные им принципы сравнительно-исторического исследования, и в первую очередь сама методика реконструкции, остались в своих основных чертах достоянием лингвистической науки. Практически без изменений сохранился в последующей компаративистике и сформулированный немецким ученым критерий языкового родства: «Если два или несколько языков употребляют для выражения значения и отношения настолько близкие звуки, что мысль о случайном совпадении оказывается совершенно неправомерной, и если, далее, совпадения проходят через весь язык и обладают таким характером, что их нельзя объяснить заимствованием слов, то подобного рода тождественные языки, несомненно, происходят из общего языка-основы, они являются родственными. Верным критерием родства является прежде всего происходящее в каждом языке особым образом изменение общей с другими языками звуковой материи, посредством которой он отделяется как особый язык от других языков. Эту свойственную каждому языку и диалекту форму проявления общей для родственных языков звуковой материи мы называем звуковыми законами данного языка».

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒