Подход к значению как к процессу

Американские бихевиористы, изучая то, что они на­зывали «значением», практически ограничивали себя проблемой соотнесения с денотатом, референцией, что, конечно, является лишь одним из аспектов общей проб­лемы языкового значения. Иными словами, этих ученых в основном интересовали ассоциативные связи между словами и теми объектами и событиями, которые они обозначали. Многие психологи, например Осгуд (1953) и его последователи, понимали эту задачу как опреде­ление тех опосредующих процессов, которые в сознании

человека соединяют слова и вещи. Фодор (1965) указы­вал, однако, что, хотя все бихевиористские теории и опре­деляют значение, исходя из предметного наименования,

1) не все слова являются наименованиями вещей;

2) природа называемых «вещей» не всегда дается нам непосредственно в опыте; 3) слова-наименования не всегда имеют только один референт и 4) значение ме­няется в зависимости от контекста речи. Мы еще вер­немся позднее к этим пунктам. А пока ограничимся проблемой референции и посмотрим, что нам о ней из­вестно.

Классический подход к проблеме референции предпо­лагает использование «треугольника значения» Огдена и Ричардса из книги 20-х гг. «Значение значения» (1923):

Согласно Огдену и Ричардсу, в каждом референциальном процессе имеются три компонента: знак, мысль и рефе­рент. Существуют связи между знаком и мыслью, а также между мыслью и референтом. Но связь между знаком и референтом никогда не бывает непосредствен­ной: эта связь существует лишьв сознании человека.

«Мысль» в этой схеме — это некий психологический процесс, происходящий при соотнесении человеком зна­ка и референта. (Огден и Ричарде называют этот процесс «интерпретацией».) Связь между знаками и референтами (или словами и вещами) является случай­ной. Это значит, что нет никаких необходимых связей между знаками и неязыковой действительностью. Вот почему основание треугольника обозначено пунктирной линией. (Очевидно, возникает естественное и общее ощущение, что на самом деле это не так. Словесная магия и реализм наименования (nominal realism) — широко распространенные явления, столь нелюбимые философами и наблюдаемые повсюду и во все времена, в том числе и в наше время.) Впрочем, нас больше интересует сейчас другая сторона треугольника. Мне кажется, что можно рассматривать историю психологи­ческих взглядов на процессы, лежащие в основе значе­ния, как поиски заполнения вершины этого треугольни­ка: что положить в этот «черный ящик» в качестве промежуточного звена между знаком и референтом. В истории философии и психологии можно найти несколько вариантов того, что Огден и Ричарде назвали «мыслью» в своей схеме:

«образ» (Локк, Титченер) «предрасположение» («disposition») (Чарльз Моррис)

«реакция» (Джон Б. Уотсон)

«частичная реакция» («fractional response») (Чарльз Осгуд).

Американские психологи обычно стремились поста­вить между знаком и референтом какое-то действие или реакцию. Единственное исключение, которое тут же приходит на ум, — это Титченер с его образной (imagi-stic) теорией мысли и значения, но Титченер всегда стоял особняком в американской психологии. Он был единственным крупным американским психологом, кото­рый стремился сохранить традиции европейской психо­логии в Америке в начале нашего века — и, как оказа­лось, без особого успеха. В отличие от концепции Титченера в американской психологии человека суще­ствует прочная традиция считать деятельность основой бытия. Имеется много интересных попыток объяснить это с социокультурой точки зрения (например, границы продвижения американских поселенцев, протестантская мораль, развивающийся капитализм и индустриализм), но, во всяком случае, корни этой традиции следует искать в американской философии конца прошлого века. Что касается процессов референции, то характерной для этой тенденции является попытка рассматривать рефе­ренцию как способность знака побуждать человека к какому-то действию. Истоки этого подхода мы видим в прагматизме Пирса, а также Джемса и Дьюи. Пирс, например, считал, что предложение «Эта вещь твердая» означает нечто вроде «Если ты попробуешь поцарапать ее, у тебя ничего не выйдет». В основе лежит предполо­жение, что значение связано с выполнением определенных операций, что знаки оказывают влияние на человече­скую деятельность.

Эта прагматистская теория очень импонирует тем психологам, которые склонны придавать большое зна­чение активным, операциональным, поведенческим ас­пектам значения в противоположность пассивным, интроспективным, субъективным его аспектам. Начиная со времен первой мировой войны, бихевиористские теории значения в Америке развивались в соответствии с этими положениями прагматизма и с павловской тео­рией условных рефлексов. Бихевиоризм Уотсона, основ­ные положения которого он сформулировал в 1913 г., возник в тесной связи с работами И. П. Павлова и его школы. Бихевиористские теории значения рассматривали реакцию как опосредующее звено между знаком и рефе­рентом. Реактивная теория значения, впрочем, имеет весьма любопытную историю. Прежде всего, Уотсон выдвинул «теорию замены» («substitution theory»). Со­гласно этой теории, слова обладают значением, потому что вызывают реакцию, в чем-то сходную с реакцией, которую вызывают их референты. Реакции, изучавшиеся в ранних психологических работах, были ярко выражен­ными, доступными наблюдению и периферическими — реакции типа движений рук, рта, глотки и других частей тела. Осгуд (1952) в своем обзоре работ 20-х и 30-х го­дов подчеркивает, что они были расплывчатыми и в общем безуспешными. Впоследствии стало ясно, что человек реагирует на слово не так, как на его референт. То есть, когда вы слышите слово «яблоко», вы вовсе не начинаете реагировать на него так, будто собираетесь есть яблоко, как было бы в случае реального яблока.

Поэтому реакциям, которые считались значениями слов, стал придаваться все меньший и меньший вес и они стали рассматриваться как исключительная принад­лежность мозга. Иными словами, возможно, что нашей реакцией на слово «яблоко» и являются какие-то мини­мальные жевательные движения, но возможно, что мы только думаем о такой реакции. И поэтому реактивная теория значения из теории явных реакций стала теорией скрытых мускульных реакций, а затем теорией частич­ных реакций, и, наконец, это развитие завершилось осгудовской теорией опосредования, согласно которой значение слова есть лишь крошечная часть той тотальной реакции, которая возникает в центральной нервной си­стеме.

Эта эволюция вызывает удивление. Она началась с англо-американской психологии с Джона Локка, кото­рый говорил о мысленных образах.

Бихевиоризм постепенно пришел к отрицанию таких промежуточных, переменных, недоступных прямому на­блюдению, и перевел эти образы в сферу перифериче­ской мускулатуры, назвав их реакциями. И в наши дни, в современном необихевиоризме, они все еще назы­ваются «реакциями», но теперь считается, что они не могут быть измерены объективными методами, потому что происходят в глубине невидимого «черного ящика» мозга. Они в отличие от образов недоступны для ин­троспекции.

Что же произошло с реактивной теорией значения? Является ли понятие «частичной опосредующей реак­ции» более объективным или научным, чем понятие «образа», или «мысли», или «предрасположения»? Ста­новится ли проблема значения яснее от того, что мы введем понятие «реакция»? Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что можно разобраться в большинстве современных теорий значения в экспериментальной психологии, если заменить слово «реакция» на слово «образ». И тогда мы снова оказываемся перед лицом извечной философской проблемы природы образов в мышлении. (Обсуждение этой проблемы в связи с референцией и значением можно найти в книге: Brown, 1958, гл. 3).

В конце концов бихевиористы сами перестали разли­чать явные, доступные измерению реакции и внутренние процессы, что следует из некоторых цитат из работ по проблемам значения таких бихевиористов, как Штаатс, Скиннер и Маурер: «...значение слова может стать условной реакцией тем же классическим путем, что и другие реакции, и поэтому значение слова можно счи­тать реакцией... Многие объекты можно рассматривать как безусловные стимулы вследствие тех сенсорных реакций, которые они вызывают. Например, можно счи­тать, что зрительный стимул вызывает у человека реакцию «видения», то есть видеть объект — это реакция. Точно так же можно считать, что звуковой стимул вызывает реакцию «слышания», тактильный стимул — реакцию «ощущения» и т. п.

Некоторые исследования... показывают, что опреде­ленная часть таких сенсорных реакций может стать условной. Скиннер (Skinner, 1957) рассматривал вопрос о том, каким образом сенсорные реакции могут вызы­ваться формально нейтральными стимулами на основе образования классических условных связей.

Человек может слышать или видеть «стимулы, кото­рые реально не существуют», по схеме условного реф­лекса; он может видеть X даже тогда, когда этого X нет, но присутствует какой-то стимул, сопровождающий появление X. От звонка к обеду у нас не только текут слюнки, но мы еще и начинаем видеть пищу». (Staats A., Staats С., 1963, р. 266.)

«...[Мы] должны признать, что свет... вызывает ощущение света... которое может стать условной реак­цией в форме светового образа. Такого типа реакция, несомненно, является центральной, или «когнитивной», а не явной, поведенческой...» (Mowrer, 1950, р. 282.)

Итак, получается, что мы вынуждены пройти весь путь назад, к образной теории значения. Как указыва­ет Браун (Brown, 1958), эти теории испытывают настоя­тельную потребность в решении следующих проблем: 1) Поскольку слова соотносятся с категориями, а не с конкретными вещами, что же тогда представляет собой образ категории? 2) Многие люди утверждают, что в их сознании отсутствуют мысленные образы для многих слов, которые они знают и употребляют. 3) Даже в тех случаях, когда люди говорят о существовании мыслен-

ных образов как значений слов, эти образы не содержат всей информации, необходимой для определения значе­ния данного слова. У психолога Титченера, например, был такой образ слова «значение»: «что-то вроде голубовато-серого острия лопаты, в которой есть и что-то желтое (кажется, в районе ручки), и эта лопата врезается в какую-то темную массу, напоминающую глину» (Brown, 1958, р. 90).

Психолог, изучающий познавательные процессы, ис­пытывает некоторое удовольствие, видя, что даже бихевиористам приходится вводить в свои рассуждения когнитивные термины (пусть эти термины и употреб­ляются часто в кавычках), но образ, вероятно, не является самым адекватным когнитивным конструктом, при помощи которого можно объяснить психологические процессы понимания значения слова. А если уж бихе­виористы вынуждены говорить о «реакции видения», то терминология экспериментальной психологии начинает выходить за разумные пределы.

Есть ли тогда вообще какой-нибудь смысл пользо­ваться терминологией реактивной психологии при рас­смотрении психологических процессов, лежащих в основе значения? Штаатс, Осгуд и другие считают, что такой подход оправдан, потому что позволяет применить в ис­следованиях значения уже установленные законы обра­зования условных связей. Однако нам известно очень мало фактов, говорящих о возможности применения этих законов при исследовании значения. Один из основных доводов в защиту такой позиции связан с загадочным явлением «семантического насыщения» (см. Osgood, 1963). Если повторять слово много раз, то оно на какое-то время теряет свое значение. Осгуд счи­тает, что если значение слова есть реакция на какой-то вербальный стимул, то она действительно может угасать при повторном появлении стимула. Согласно теории научения Халла, «реактивное торможение» нарастает при многократном сочетании стимула и реакции, вслед­ствие чего наступает временное торможение реакции. Если рассматривать значение слова как некую реакцию на звуковую форму или на факт произнесения слова, то, по теории Халла, значение слова (то есть реакция) должно на время тормозиться при повторном предъявле­нии слова.

Если рассматривать этот факт как основной довод в пользу реактивной природы значения, то для построе­ния общей теории как-то маловато оснований. И если есть хоть одно правдоподобное объяснение явления семантического насыщения с других позиций, следует серьезно задуматься над правомерностью реактивной теории значения вообще. Гарриет Амстер (Amster, 1964) совершенно точно очертила круг методологических проблем, возникающих при попытке объяснить резуль­таты экспериментальных исследований насыщения, и она указывает на возможность иных интерпретаций этого явления. Она предлагает объяснение, основанное на по­нятии «уровень адаптации»:

«Согласно нашему предположению, суждения выно­сятся в соответствии с внутренними нормами, уровнями адаптации, которые поддаются объективному и количе­ственному анализу... Когда стимул неоднократно повто­ряется вне какого-либо контекста, уровень адаптации постепенно меняется по мере повторения или предъявле­ния стимула до тех пор, пока не будет равен значению стимула... стимул начинает рассматриваться как ней­тральный по всем параметрам коннотации (то есть ста­новится бессмысленным в осгудовском смысле), так как частота его появления в привычном контексте возрастает» (р. 283).

Явление семантического насыщения иллюстрирует бо­лее глубокие проблемы, которых мы уже ранее касались. Амстер подходит к этим проблемам, когда говорит о «стимуле вне какого-либо контекста, кроме самого себя». Вопрос сводится просто к тому, что слово в изо­лированном состоянии не имеет конкретного значения. Значение существует в контексте: оно придается слову контекстом. Мы еще вернемся к вопросу о значении слова в контексте. Но сначала заметим, что, даже если мы примем довольно наивное утверждение о том, что значение сводится к референции и что процессы референции и есть те внутренние процессы, которые вы­зываются данным словом, нам не удастся построить адекватную модель. Таким образом, мы должны при­знать, что попытка объяснить природу значения (а на са­мом деле природу референции), которую американская психология считает одним из своих достижений, не увен­чалась успехом. Ученым, начиная с английской филосо­фии XVIII в. и кончая американской психологией XX в., не удалось добиться на этом пути каких-либо существен­ных успехов.

Впрочем, как указывалось выше, этот подход, сво­дящий значение к референции отдельного, изолирован­ного слова, не может являться адекватным подходом к проблеме значения. Значение не может быть просто реакцией на какой-то предмет, потому что: 1) не все слова являются наименованиями вещей, и даже если ограничиться только наименованиями, 2) большинство слов имеет несколько значений (у слов-наименований обычно существует несколько референтов), и конкретное значение слова меняется с изменением речевого и нере­чевого контекста; наконец, если даже речь идет только о словах, обозначающих какие-то вещи, 3) природа этих «вещей» часто не дана нам непосредственно в опыте, ее еще нужно узнать. (Это значит, что язык сам по себе может определить тот путь, которым ребенок приходит к категоризации мира.)

Во втором пункте можно выделить два аспекта, которые мы уже рассматривали в этой главе: слово имеет несколько значений и конкретное значение выбирается в соответствии с контекстом того высказывания, в кото­ром появляется данное слово. Проблема уникальности значения слова (то есть уникальности образа, или

реакции, или чего-то еще, что связано с данным словом) особенно сложна для решения потому, что различные значения одного и того же слова могут вообще не иметь ни одного общего знаменателя. Возможно, с первого взгляда это утверждение не покажется вам бесспорным, но давайте рассмотрим один убедительный пример, приведенный в книге лингвиста Найда (Nida, 1958, р. 282):

«..Безусловно неприемлемым является взгляд на значение как на «общий знаменатель», или «то общее, что есть у всех ситуаций, в которых употребляется дан­ное слово». Если, например, мы проанализируем упот­ребление слова charge в предлагаемых ниже контекстах, мы вряд ли найдем какое-то подобие общего знамена­теля. Это может быть лишь крохотная часть общего значения, сигналом которого является слово charge в таких разнообразных контекстах: charge into the line of players, charge the gun, charge the battery, charge the pencil, charge the man ten dollars, charge the culprit with the crime, he gets a charge out of it, a charge of electri­city, he is in charge, he is a public charge. Единственный способ определения значения слова charge — это описа­ние (обычно при помощи всяких иллюстративных словосочетаний и предложений) дистрибуции этого слова.

(А теперь попробуйте построить психологическую модель, в которой значение слова charge было бы конк­ретным мысленным образом или внутренней опосредующей реакцией; или модель, в которой реакция, вызван­ная появлением слова charge, распространялась бы на другие слова; или модель, которая объяснила бы, почему многократное повторение слова charge делает его на какое-то время бессмысленным, и т. д.)

Особую важность явлению множественности значе­ния придает следующий удивительный факт: чем чаще слово употребляется, тем больше, как правило, оно имеет значений. Возьмите любой словарь, и вы увидите, насколько больше написано под частотными словами, чем под редкими. Например, в одном словаре зафиксировано 23 значения или оттенка значения словоформы case, 69 значений — слова take, 38 значений — free и т. п. Очевидно, человеку легче выучить и хранить меньшее число слов, наделяя каждое из них несколькими значе­ниями, чем выучить и хранить отдельные фонетические формы для каждого значения. Если часто употребляе­мые слова имеют много значений, то при понимании предложений мы должны использовать какой-то способ определения конкретного значения потенциально много­значного слова, основываясь на специфике его употреб­ления. В этом и состоит суть использования контекста, о котором мы уже неоднократно говорили. Слово ключ, например, имеет два явно различных значения в контек­стах следующих двух предложений: Ключ у оврага и Ключ у лифтера. Две интерпретации этих предложений должны быть основаны на значениях других слов в них, потому что никаких синтаксических или позиционных различий здесь нет. Мы видим, что синтаксические структуры этих предложений идентичны. Понимание предло­жений, следовательно, обязательно должно включать и семантический компонент, и этот компонент должен реа­лизовываться в каких-то психологических процессах, о которых мы пока не знаем почти ничего.

Семантический компонент предполагает, конечно, и наличие синтаксического компонента, который, как уже говорилось в этой книге, тоже должен иметь какую-то психологическую реализацию. Учет семантического ком­понента может в какой-то степени прояснить проблему слов, не имеющих конкретных референтов, во всяком случае, слов, которые выполняют грамматические функ­ции. Возьмите, к примеру, слово the, которое, очевидно, не укладывается в концептуальную схему треугольника значения. Что же является референтом слова the? Рефе­рента, конечно, не существует. В таком случае, какую мысль или какую реакцию оно у вас вызывает? У меня, например, оно почти ничего не вызывает, кроме, пожалуй, зрительного образа самого этого слова, написанного буквами (исключительно потому, что я оказался грамот­ным, а вовсе не из-за основных психологических процес­сов, лежащих в основе значения). Означает ли это, что слово the лишено смысла? Конечно, нет. Этот факт го­ворит только о том, что существуют иные типы значения, которые нам надо исследовать (вероятно, их можно назвать «синтаксическими значениями»). Теория про­цессов референции, повторяю, не исчерпывает теорию значения. Однако полной теории значения, к сожалению, пока не только не существует, но не видно даже ее силуэта на психолингвистическом горизонте.

В следующей главе мы рассмотрим более широкие вопросы, чем обсуждавшиеся до сих пор проблемы зна­чения слова и предложения, и остановимся на роли языка в когнитивном развитии и в когнитивных процес­сах у взрослого человека. В заключение рассмотрения широчайшего круга проблем, поднимаемых исследова­ниями значения, лучше всего вернуться к приключениям Алисы:

«— Когда я употребляю какое-то слово, — сказал Шалтай-Болтай довольно презрительным тоном, — оно означает то, что я хочу, чтобы оно означало, — не боль­ше и не меньше.

— Вопрос в том, — сказала Алиса, — можно ли вооб­ще заставить слово означать так много разных вещей.

— Вопрос в том, — сказал Шалтай-Болтай, — кто из нас тут хозяин — вот и все.

Алиса была слишком озадачена, чтобы что-то от­ветить...».

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. E) Воспитание сознательного отношения, склонности к труду как основной жизненной потребности путем включения личности в активную трудовую деятельность.
2. I. Драма одаренного ребенка, или как становятся психотерапевтами.
3. I. Философия как мировоззрение, основной круг проблем
4. I.1 Творчество как средство социализации и развития личности
5. II.1 Досуг как средство творческой самореализации личности
6. III. Презрение как заколдованный круг .
7. IV. Переведите глаголы, пользуясь словарем. Поставьте вместо точек подходящий по смыслу глагол. Предложения переведите.
8. IХ.Определение рыночной стоимости затратным подходом
9. MS Word. Как поменять начертание шрифта на полужирный?
10. Non Role-Play (сокращение NonRP) - нереальная игра, действие, как данный персонаж не поступил бы в жизни. Нарушение RP режима.
11. PAGE7. ЭКСПЕРИМЕНТ КАК МЕТОД ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
12. Role-Play(сокращение RP) - реальная игра, реальное поведение, как в жизни, игра по ролям.