Квартира № 17 / Удаковы: Марья и Фёдор

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 12Следующая ⇒

Марья Удакова страдает оттого, что муж ее Фёдор беспробудный пьяница.

Если говорить точнее, то временами он, все-таки, пробуждается.

Знакомые стуки

Он пробуждается и в этот раз.

Фёдор пробуждается, встаёт, кряхтя и пошатываясь, и идёт в направлении двери.

Марья (жалобно). - Ты куда, Федя?

Федя (мрачно и отстранённо). – Вмгзн, зспртным.

Дверь за ним захлопывается.

Проходит несколько дней.

На эти несколько дней Фёдор выпадает из Марьиной реальности.

Раздаётся стук в дверь.

Фёдор стоит перед дверью на четвереньках и тычется в неё лбом.

Марья (оживлённо). – О! Узнаю знакомые стуки! Они оповещают о явлении Фёдора.

Марья поспешает в прихожую. Открывает дверь.

Прибывшее существо переваливается через порог.

Марья тихо плачет, утирая слёзы ладонями.

Федя некоторое время мычит, таращит невидящие глаза и пускает пузырями слюну. Затем заваливается на бок возле полочек с обувью, подогнув под себя ноги, и засыпает мертвецким сном. Из его обвисших и слюнявых губ вырываются хрипы и храп.

Марья (задумчиво и склонившись над Фёдором). - В такой позе зародыша Федя способен пролежать недвижно несколько суток, после чего пробуждается, кряхтит и медленно принимает относительно вертикальное положение. Держится в нем, раскачиваясь и балансируя, чтобы привыкнуть, и как только привыкает, поэтапно переставляет ноги, ориентируясь на блеск дверного глазка и, повозившись с десяток минут с замком, исчезает.

Несколько дней Федя спит, свернувшись калачиком возле полочек с обувью.

Через несколько дней: Федя пробуждается, кряхтит и медленно принимает относительно вертикальное положение. Держится в нем, раскачиваясь и балансируя, чтобы привыкнуть, и как только привыкает, поэтапно переставляет ноги, ориентируясь на блеск дверного глазка, где, повозившись с десяток минут с замком, исчезает.

Марья грустно смотрит в затылок неуверенно удаляющегося тела и, глядя на пигментное пятнышко цвета и размера вишни на затылке мужа, почему-то в этот момент вспоминает:

Марья (вздыхая). - Как любила я раньше касаться губами этого пятнышка во время наших супружеских ласк, от которых остались только щемяще ностальгические воспоминания!

Она провожает взглядом это лиловатое пятнышко, пока то не скрывается за поворотом, ведущим к лифту и вздыхает, чувствуя, как солоноватые струйки слёз начинают наполнять её горло.

Затем запирает дверь и идет пить чай с вишневым вареньем, ассоциирующимся у неё с Фединым пятнышком.

На кухне

Она роняет слезинки в розеточку с вареньем, наблюдая, как эти слезинки разжижают вязкую, исиня-фиолетовую патоку. Аккуратно поддевает десертной ложечкой ягодку и, прежде чем скушать её, несколько раз её целует.

Марья (тоскливо – в безлюдное пространство кухни). – Вот так я скрашиваю свои одиночества без Феди – беззвучно плачу, целую варенье, разбавленное слезами и кушаю, покрытые поцелуями, ягодки.

Косточки же я складываю в специальный тазик и не выбрасываю их. И, даже когда косточек скопилось столько, что из них выросла целая пирамидка, чем-то напоминающая известную картину Вирищагина " Апофеоз войны", на которой изображена горка из человечьих черепов, я тазик не опустошила, но продолжила свою костяную кучку пополнять.

Звонок

Однажды… в дверь раздаётся звонок.

Марья вздрагивает.

Она устремляется в прихожую, а там уже, почему-то на цыпочках, крадучись, приближается к блестящему дверному глазку и, затаив дыхание, приникает к нему, одновременно пытаясь согнать языком прилипшую к нёбу кожуру от вишни.

На площадке стоит её муж Федя – причёсанный, побритый, в элегантном костюме в полосочку и с объемным букетом настурций.

Плохо слушающейся рукой Марья возится с замком и тянет дверь на себя.

Федя абсолютно трезв! И в глазах его отражались огненные отблески свежих цветов.

Марья (изумлённо). – Федя абсолютно трезв! И глаза его пылают, как эти огненные цветы… настурции, кажется…

Перешагнув через порог, он осыпает жену настурциями.

Марья (восклицает). – О! Будто меня окатили душем одновременно и горячим, и ледяным.

Федя молча подхватывает её на руки.

Марья (зажмурившись). – Как чудесно перекатываются бугры его мускулов.

Федя толчком ноги закрывает входную дверь. И также, ни слова ни говоря, несет её в одну из комнат стандартной квартирки.

Марья (восхищённо шепчет). - Неужли он меня в спальню несёт? Да, в спальню. Туда, где вот уже с год, как пустует сиротливо ложе наших утех.

Федя (глядя на жену и улыбаясь, быстро лихорадочно шепчет). – Вижу, как в твоих изумлённых глазах трепещут блики, просачивающегося сквозь сомкнутые шторы, дня… Догадываюсь, как солнечные дорожки внезапно делаются тёмными, а голова наполняется гулким звоном, и в висках заколотились тысячи крохотных молоточков, и дыхание превратилось в обжигающий нёбо, поток. Потому что я сам сейчас всё это испытываю и переживаю.

Спальня

Далее все их движения предстают словно в замедленной съемке.

Они подпрыгивают и опрокидываются на постель.

Марья (зачарованно). – Ах как благоухает… твой одэколон…

Они обнажаются, неотрывно глядя друг другу в глаза.

И также, не отрывая своего взгляда от её голубовато-засеребрённых радужек, он входит в неё – стремительно, но нежно, упруго, пружинисто и при этом деликатно.

И они ещё раз опрокидываются. На сей раз в танец – долгий, протяжный, меняющий ритмы – от знойной, опаляющей фламенки до элегантно изысканного фокстрота. Они проносятся и через чарующее кружение вальсирующих интонаций, и через порывистую экзальтацию томного танго, и через чинно размеренное покачивание мазурки, пока оба одновременно не завершают свою совместную мелодию финальным аккордом, разливающимся по всей комнате, и орошающим ложе, на котором вместо былой засушенной пустыни снова произрос сад.

Марья . – Ах, как чудно! Вот я лежу, распростёртая и невесомая.

Я покачиваюсь в невесомости своего блаженства…

Я смотрю вверх, и теперь взгляд мой не упирается, как прежде, в потолок, а видит небо – густое, струящееся, переливающееся.

Таких сладостных минут я не испытывала даже тогда, когда Федя еще не подчинил себя зову, требующего спиртного. Он, конечно, ухаживал правильно и последовательно, проявлял предупредительность и манеры благонамеренного сначала жениха, а потом семьянина, физиологическую сторону брака чтил и выполнял исправно, но… совсем не так, как сейчас. Он дарил мне цветы, как это делают миллионы других правильных ухажёров, он дарил мне цветы, но не преподносил их мне и не осыпал меня пышнотелыми ими, как весенним дождём.

Как разительно человек переменился!

А ведь, сколько прошло с того момента, как он ушёл? Неделя? Да, ровно неделя.

Будто бы его подменили.

Интересно, что же с ним произошло такого за эту неделю?

Она резко приподнимает голову с подушки, будто вспомнила сто-то внезапное.

Интересно, как поживает пятнышко на его шее… так было печально провожать его взглядом, когда оно уходило, уплывало, скрываясь за поворотом…

…ах, как хочетсяприкоснуться к этому цвета и формы вишни пятнышку.

Федя лежит на боку, повернувшись к ней, и улыбается.

Марья гладит его волосы, затем перелезапет через него и оказывется за его спиной.

Она прикрывает глаза и нежно шепчет:

сейчас… сейчас… я коснусь губами заветного пятнышка.

Но пятнышка на том месте, где оно было раньше, не оказывается.

По комнате проносится Марьин сдавленный стон.

Что-о?!

Федя (взволнованно приподнимаясь и опираясь на локоть). - Что случилось?

Марья (с надрывом). - Федя, Федя, это ты?

Федя (волнуясь ещё больше). - Я, конечно, я… Да что случилось?

Марья (растерянно). - А пятнышко?

Федя. - Какое пятнышко?

Марья. - Которое у тебя на шее… где оно?

Федя (неуверенно бормочет). - Н-не знаю. Может, сошло?

Марья. - Гм… может, и сошло… (в сторону). - Однако такое объяснение меня полчему-то не успокаивает, хотя в нём ничего противоречащего здравому смыслу и нет… мало ли какие в жизни с людьми перемены происходят… – пятна приходят, пятна уходят… да и у меня самой то волосы темнели, то светлели… И это воспринималось как то, что вполне укладывается в обычный порядок вещей… Да, конечно, разумеется, такое бывает… Но, тем не менее, почему какое-то тревожное чувство утяжеляет мою грудь?

Она смотрит вверх.

Потолок… потолок… нависает над головой - белесый и пористый, как яичная скорлупа.

Затем взгляд её устремляется на Федин костюм, представительный, дорогой, фирменный.

Гм… такой костюм раньше Федя не то, что позволить себе не мог, но и даже и помечтать о нём…

Из кармана брюк торчит кусочек глянцевой бумаги.

Марья подлетает с постели и, сверкнув наготой, подбегает к привлёкшему её внимание объекту.

Федя (сдавленным голосом). – Не надо.

Марья не откликается и не оборачивается.

Резким движением она выдёргивает из кармана листок, оказывающийся миниатюрным буклетом. Медленно читает:

Марья. - Лаборатория доктора Беррэ. Лицензировано. Легитимно. Согласовано с правительством. Осуществляем подмену людей. Телефон… адрес…

Беррэ… Беррэ… я что-то слышала о докторе Беррэ и его лаборатории, хотя толком мне никто и не разъяснил, в чём заключается их деятельность. Сначала я думала, что это похоже на тренинг, который сама однажды посетила, но потом отказалась от данной мысли – поскольку уловила разницу в словах: на тренинге говорилось об изменении личности, в то время как лаборатория доктора Беррэ вела речь о подмене человека. Впрочем, дальше я размышлять не стала, посчитав, что это не имеет ко мне никакого отношения, и успокоилась. И вот теперь я смотрю на подмененного Федю изумлённо распахнутым взором и пытаюсь дознаться…

Взор её изумлённо распахивается.

Скажите мне, пожалуйста, вы кто?

Федя. - Я… гм… в некотором роде Федя.

Марья (Сухо и отрывисто, руками прикрывая свою наготу). - Что значит, в некотором роде?

Федя. - Ну, в общем-то, я Федя. Федя я, муж твой.

Марья. - Вы не Федя. Вы – подменённый.

Федя. - Возможно. Но разве это имеет значение? Тот Федя, который остался в прошлом, был запойным пьяницей, превратившемся в вегетативное существо, только и умеющее пускать слюни и утратившее даже навыки членораздельной речи. Ты уже и забыла с ним, что такое супружеские объятия на тёплом и благоухающем ложе сладостных утех. Разве не так? И вот пришёл я, твой прежний, и в то же время, новый муж, я осыпал тебя цветами, я подхватил тебя на руки, и мы вместе воспарили к высотам ранее не изведанных тобой удовольствий. Я видел, с какой горячностью, с какой пылкостью истосковавшейся по любви женщины, ты мне отдавалась, вся преисполненная музыкой и экстазом. И ведь так теперь будет всегда. Понимаешь? Всегда! Наша жизнь отнюдь превратится в полёт, в паренье, в порыв…

Марья слушает его, опустив голову. В расщелине паркета лениво шевелится какая-то мошка. Потом она медленно переводит глаза на него.

Марья (тихо). - Вы не Федя. На вас нет пятнышка. Уходите.

Он смотрит на неё с оттенком лёгкого недоумения.

Федя. - Что ты такое говоришь, Марья? Я муж твой. Разве тебе плохо было со мной? Неужели тебе было лучше с тем слюнявым и мычащим существом, которое приползало на четвереньках и тыкалось в дверь лбом, за которым гнил разжиженный и отравленный мозг? У нас же с тобой начнётся новая жизнь, полная радости и очарования, исполненная восторга и не завершающегося праздника. Бессмысленные часы твоих промозглых ожиданий закончились. Я снова пришёл к тебе, я, муж твой – чтобы мы вместе вышли из томительного мрака пустоты к сиянию нашего единения. Мы продолжим себя в нашей неиссякаемой любви, в наших детях…

Марья. - Вы не Федя. На вас нет пятнышка. Уходите.

Федя . - Но ведь…

Марья (голосом с оттенками металлического стаккато). - Вы не Федя. На вас нет пятнышка. Уходите.

Мужчина ещё раз смотрит на неё долгим тоскливо-изумлённым взглядом. Собирает на свои вещи, на ходу одевается. Уходит.

Стучание

Через два дня.

Раздаётся глухое стучание в дверь, будто в неё тычутся чем-то тупым и твердым.

Марья (радостно). – Ой, как сердчишко-то моё заколотилось. Это он… это он… Федя мой… настоящий… с пятнышком… по стуку узнаю…

Взволнованная и дрожащая, она поспешает в прихожую и льнёт к блестящему дверному глазку.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒