Объекты науки быстрых открытий

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 13Следующая ⇒

Социальный конструктивизм в социологии науки обычно ассоциируется с антиреалистской позицией относительно предметов, или сущностей, науки (entities of science). Давайте посмотрим, до какой степени это оправданно. Деятельность в области естественных наук (естествознания), а может быть, даже и само это название существовали в интеллектуальных сетях многих частей мира с древних времен. На протяжении большей части истории <...> эти сети подчинялись закону малых чисел, разделяясь на противостоящие позиции в рамках астрономии, медицинской физиологии и даже математики. Для сетей, в которых осмыслялись предметы науки, они составляли множественные и конкурирующие реальности. В поколениях европейских ученых между 1500 и 1700 гг. некая ветвь интеллектуальных сетей претерпела такую реорганизацию, что характер науки изменился: она стала наукой быстрых открытий, которая, в конечном счете, достигла высокого уровня согласия. В данной сети внимание сместилось к цепи открытий, продвигающих науку вперед. Споры стали более скоротечными, редко выходящими за пределы одного поколения. Разделение между противостоящими позициями, соответствующее закону малых чисел, было сведено к временным разногласиям на исследовательском фронте, которые постоянно оказывались позади по мере смещения внимания к переднему краю открытий.

То, что здесь описано, - это уровень социальной реальности данных сетей ученых-естествоиспытателей. Сеть относится к предметам науки лишь постольку, поскольку они являются теми содержаниями, которые утверждаются, принимаются, оспариваются и транслируются благодаря поддержке сети. Сеть ученых в период революции быстрых открытий была по большей части ветвью существовавшей издавна философской сети. Постепенно отделяясь от философов, естественнонаучная сеть становилась в своей собственной области двойной сетью: с одной стороны, сетью интеллектуалов - цепочками учителей и учеников; с другой стороны — цепочками исследовательского оборудования, которое модифицировалось с каждым новым поколением.

Носителями генеалогий исследовательской технологии являются сети людей, именно люди из линз делают телескопы и микроскопы, а потом оптическое и спектрографическое лабораторное оборудование. Оба этих типа сетей как бы паразитируют друг на друге. Быстрое развитие исследовательского оборудования от одной модификации к другой - вот ключ к тому способу быстрых открытий, которому так доверяют ученые-естественники. Они чувствуют, что открытия возможны при определенной ориентации исследования, поскольку предшествующие поколения исследовательского оборудования позволили выявить феномены, доступные для интеллектуальной работы человеческой сети. В самом выгодном положении находится та часть научной сети, у которой есть ближайший доступ к предыдущему поколению оборудования, с помощью которого делались успешные открытия. Такие люди могут усовершенствовать или модифицировать данное оборудование, продвигая тем самым прошлый фронт открытий. Это относится и к приросту мелких открытий в рамках успешной парадигмы, что обычно происходит при небольших модификациях или расширении применения существующей технологии, и к масштабным новым фронтам открытий, появляющихся обычно при совмещении разных линий развития оборудования или при изобретении совершенно новой исследовательской технологии (усовершенствование электрической батареи и ее совмещение с оборудованием для химических опытов, а затем с астрономическим оборудованием и т.д.) [4]. Для этого процесса нет видимого предела во времени. Комбинаторные перекрестные смешения генеалогий исследовательского оборудования, по-видимому, будут вести к продолжению генерирования явлений для научных открытий до тех пор, пока будут существовать социальные сети, продвигающие развитие этих генеалогий оборудования.

Линии преемственности исследовательского оборудования реальны в том же смысле, в каком реален во времени и пространстве весь мир соразмерных человеку объектов. Это линии преемственности материальных вещей. Иногда дается такая интерпретация: научные эксперименты являются воплощенными теориями, а исследовательское оборудование имеет в первую очередь ментальную реальность. Это существенное преувеличение. Генеалогия оборудования реализуется во времени сетью ученых-интеллектуалов, которые как бы выращивают и скрещивают между собой элементы своего технологического " урожая", чтобы получить эмпирические результаты, которые могут быть " привиты" к текущей линии интеллектуальной аргументации. Это вовсе не означает, что ученые всегда экспериментируют в свете теорий, дающих приемлемые толкования тому, что делается с помощью используемого оборудования. Наладка и модификация оборудования, скрещивание его с другим или изобретение нового оборудования - все это может делаться при самом малом обращении к теоретическим темам, которые затем развертываются из уже полученных результатов и представляют собой ретроспективную теоретическую интерпретацию того, что, собственно, с помощью этого оборудования и делается. Независимо от того, имеют ли интеллектуалы-естественники ясную и защищаемую теоретическую концепцию своего оборудования или нет, они вовлекаются в практическую телесную деятельность всегда, когда это оборудование используют. Сеть ученых-естественников действует в самом банальном материальном пространственно-временном мире, а обсуждаемые ими и передаваемые в качестве содержания своей науки теоретические сущности или предметы укоренены в этом соразмерном человеку мире людских тел и исследовательского оборудования.

Чем же тогда является реальность теоретических предметов науки? Будучи невидимыми структурами или субстанциями, они подвержены всем философским неприятностям, которые всегда возникают, когда кто-то пытается сделать шаг за пределы вещей (in medias res) в царство совершенной точности и непрерывной субстанциональности. Тем не менее, это не делает данные предметы непременно иллюзорными или нереальными. Теоретические конструкты могут обладать твердыми, упрямыми качествами, как и части мира банальной действительности, поскольку они соединены с ней, по крайней мере, двумя путями. Во-первых, они являются реальным центром внимания и с течением времени становятся центром согласия в реальных сетях ученых. Это социальный консенсус вполне определенного типа, он ориентирован на линии открытий относительно упрямой реальности, поскольку, во-вторых, научные предметы также основаны на материальных генеалогиях исследовательского оборудования. Хотя научные предметы имеют свою интеллектуальную сторону, у них также есть и неинтеллектуальная сторона - те явления, что возникают из поведения самого этого оборудования.

Оба эти соединения с банальной реальностью соразмерного человеку материального опыта простираются во времени, для обоих можно указать поколения предшественников, и оба они несут в себе прошлый опыт предыдущих поколений, а кроме того в них обоих предполагаются исследовательские практики, которые в будущем вновь будут работать. Это особенно существенно для генеалогии оборудования, ибо исследовательские технологии подвергались как раз таким манипуляциям и изменениям, чтобы они давали воспроизводимые результаты. Устойчивость научных предметов в интеллектуальном плане являет собой эквивалент той стабильности, которая создана практикой работы с применением исследовательского оборудования. Эту устойчивость можно рассматривать как стабильность во взаимодействии между телами экспериментаторов и оборудованием. Совершенство оборудования и стабилизация теоретического предмета или сущности (скажем, электрона) зиждятся на таком способе изменения генеалогии оборудования, что обращаться с оборудованием становится все легче и легче Особенно высокий уровень устойчивости достигается тогда, когда стандартизованное оборудование или какой-либо его " отпрыск" выходят из лаборатории: электрические цепи становятся той проводкой, которая используется миллионами людей в повседневной жизни, детекторы электромагнитных волн становятся радиоприемниками. Когда это происходит, социальная сеть, осваивающая данный теоретический предмет, придает ему на вид безупречную реальность. Специализированная интеллектуальная сеть, склонная к созданию эзотерики вне повседневного мира, уже перестает здесь оказывать влияние: электричество становится так тесно связанным с само собою разумеющимися реальностями человеческих тел и окружающих их соразмерных вещей, что кажется уже продолжением повседневной реальности.

И действительно, в некотором смысле так оно и есть. Хотя мы редко осознаем этот факт, но электрические выключатели, детекторы радиоволн и прочие приборы являются современным этапом долгого пути предшествующего развития той техники, начало которого относится к генеалогиям лабораторного оборудования. Именно эта длинная цепь, простирающаяся как назад, так и вперед во времени, делает некоторые научные сущности столь устойчивыми, - они так тесно и многообразно связаны с повседневной действительностью, что уже трудноотделимы от нее.

Эта устойчивая реальность, обретенная некоторыми предметами науки, в большей мере происходит из их материальной укорененности в оборудовании, чем из теоретической концептуализации. Электричество стало широко распространенной практической реальностью примерно с 1850 г. [5], притом, что в центре исследовательской сети теоретическая интерпретация электричества менялась несколько раз. Таким же образом от поколения к поколению менялись концепции Нового времени и современности об элементарных составляющих химии и физики: от атомов перешли к электронным орбитам, от них - к последующим новым и новым упорядочиваниям семейств субатомных частиц и античастиц, наконец - к струнам. Изучение стандартных учебников, написанных с интервалом в 30 лет, дает модель продолжающейся эволюции, и нет никакого разумного основания предполагать, что сегодняшние сущности будут когда-то в будущем приняты как нечто большее, чем грубые приближения [6]. Эта историческая текучесть концептуальных построений науки является как раз тем, что мы и должны ожидать от конкурентных интеллектуальных сетей. Устойчивость и упрямая реальность " электричества", " бактериальной инфекции" и других знакомых теперь сущностей гарантируются их укорененностью в генеалогиях материальной практики, получившей распространение среди неинтеллектуалов. Высшая реальность, приписываемая концепциям науки быстрых открытий, происходит из того способа, которым двойственные, паразитирующие друг на друге сети этого сообщества, генеалогии [лабораторного] оборудования и люди-интеллектуалы, породили третью ветвь - такие генеалогии оборудования, которые обосновались вне идейного состязания интеллектуалов, беспрестанно сдвигающих фронт своего поиска. Значение имеет уже не то, как в данный момент на этой эзотерической интеллектуальной границе толкуется " электричество", - это некритично используемое слово служит маркером для устойчивой и упрямой реальности повседневной жизни, [в которой электричество широко, постоянно и надежно используется].

Социальная конструкция предметов, или сущностей, науки обусловливает, по крайней мере, квазиреализм. Хотя не все научные предметы как интеллектуальные конструкты имеют такие же притязания на то, чтобы считаться реальными, некоторые из них настолько тесно переплетены с соразмерной человеку обыденной реальностью, что между ними трудно провести границу. При том, что эпистемологическое оправдание таких научных предметов более сложно, чем утверждение неопровержимых реальностей непосредственного социального опыта, реальности двух этих типов, по крайней мере, находятся между собой в близком родстве.

Как возможно то, что математика столь часто оказывается применимой к естественному, нечеловеческому, несимволическому миру? Почему она стала настолько полезной в естествознании? Это будет уже не столь таинственным, как только мы осознаем всю силу того факта, что математика зарождается в социальных сетях, являющихся частью природного мира. Отличительная черта сети практикующих математику состоит в том, что они сосредоточивают свое внимание на чистых бессодержательных формах человеческих коммуникативных операций - на жестах обозначения единиц как эквивалентных и составления их них ряда, на операциях более высокого порядка, с помощью которых рефлексивно изучаются сочетания этих операций. Первичные операции - счет, измерение - берут свое начало в жестах, направленных на обычные, соразмерные человеку телесные объекты и процессы деятельности в пространственно-временной реальности. Подобная деятельность имеет такое же качество реальности, как и что-либо иное на уровне этого банального обыденного мира. Абстрактная математика, рефлексивно возникающая на основе таких операций, остается частью природного мира. Фактически это эмпирическое исследование некоторого аспекта данного природного мира, той его части, которая состоит в коммуникативной деятельности математиков по созданию новых форм оперирования своими же предыдущими операциями. Математика возникает in medias res (среди вещей), и в ней утверждается гладкая непрерывность от одного уровня ее собственной абстрактности к другому. Нет жесткой границы между объектами математики и миром естествознания. Применимость в науке математических процедур не должна восприниматься как нечто удивительное.

Высокий уровень согласия относительно объектов естествознания появляется только в сетях быстрых открытий; они же, в свою очередь, составлены из паразитирующих друг на друге генеалогий исследовательского оборудования и аргументативной сети интеллектуалов-естественников. Математизированная наука быстрых открытий добавляет сюда третью сеть - преемственную линию манипулирования формальными символами, представляющими собой классы коммуникативных операций. Математика не дарует нам какой-то магический глаз, с помощью которого мы видим объекты, трансцендентно существующие за пределами феноменальной поверхности опыта, - невидимые сущности научных теорий. Математика соединена с другими двумя сетями в том же самом феноменальном мире опыта.

С одной стороны, измерения, проводимые с помощью исследовательского оборудования, превращаются в математические реальности, поскольку люди используют последние в качестве маркеров - в том же смысле, что элементарная математическая операция счета есть социальная процедура указания жестом на единицы опыта (тем самым установленные в качестве эквивалентных друг другу). Как сказал бы Сёрль [Searle, 1992], в исследовательском оборудовании нет гомункулуса. Именно люди-математики - вот кто использует это оборудование как средство расширения их собственной способности делать жесты. Это жесты, одновременно обращенные и к нечеловеческому миру, и к социальному сообществу, которое выстроило некий репертуар надежных методов превращения одного набора символических жестов в иной.

С другой стороны, генеалогия математических техник соединена с сетью интеллектуалов-естественников, в которой создаются осмысленные предметы и аргументы, составляющие знакомое людям содержание естествознания. Генеалогии оборудования производят явления в мире опыта, а интеллектуалы-естественники превращают эти явления в интерпретации, полезные для ведения аргументации и привлечения сети к исследованию дальнейших тем. " Невидимый" мир сущностей науки порождается интеллектуалами, а не непосредственно оборудованием. Математическая техника становится значимой для ученых-естественников, поскольку позволяет им придавать особенно устойчивый характер, по крайней мере, части их аргументации. Но данная часть аргументации является именно той устойчивой и упрямой реальностью определенных сетей рефлексивных коммуникативных операций, которая и стала ранее для математиков предметом их исследовательской деятельности. Кристаллически-жесткая социальная реальность математиков образует как бы хребет аргументации научных коалиций, которую они ведут в своих социальных переговорах.

Математика - это мост: ее общность с сетью естествознания состоит в том, что она также имеет характер социального бытия, ее общность с генеалогиями оборудования - в том, что она также является преемственной линией развития техник. Поскольку линия математической техники -- это линия преемственности открытий, касающихся процессов пространственно-временной реальности (т.е. математических операций), постольку она прекрасно совмещается с порождаемыми при помощи оборудования феноменами, являющимися такими многомерными процессами, формы которых не могут быть интерпретированы на низких уровнях абстракции и рефлексии, характерных для обычной грамматики типа " существительное - прилагательное - глагол" или для обыкновенной арифметики. (Вот почему изучение высшей алгебры - кватернионов, векторов, матриц - было столь плодотворным для развития современной физики.) Здесь мы вновь обнаруживаем социальную реальность математики, которая соединяется без каких-либо видимых швов с нечеловеческой природной действительностью феноменов, порождаемых с помощью оборудования.

Главной социальной сетью в науке остается сеть людей-интеллектуалов. Наука, если быть последовательными, имеет своим конечным результатом слова и образы. Чисто математический замысел, такой как, например, теория струн, не обретает полную, социально принятую " реальность", пока не появится словесная интерпретация его основных моментов, переводящая их в знакомые, обозначаемые существительными " предметы", или " сущности", в обыденном языке считающиеся высшей реальностью. Однако здесь мы должны отметить, что математика также укоренена в словах [7]. Это напоминание о том, что " математика" является двумя сетями в одной сети — генеалогией техник и человеческой сетью, причем последняя, с одной стороны, умеет работать с данными техниками, а с другой стороны, вовлечена в обычный интеллектуальный контекст постановки аргументов и контраргументов. Вербальный дискурс - это наиболее надежный каркас, основное вместилище интеллектуальной жизни. Если математика действительно является важным мостом между человеческими и нечеловеческими сетями, составляющими науку, то это происходит потому, что сами математики суть гибриды, имеющие все человеческие черты, начиная от словесного дискурса и кончая своими собственными специальными формами освобожденной от содержания рефлексивности.

Математика одновременно эмпирична и концептуальна. Она охватывает опытные наблюдения во времени и пространстве, причем данный опыт всегда конкретен и ситуационно локализован. При этом математика имеет дело с универсальным и общим, с теми моделями, которые действительно неопровержимым образом обнаруживаются среди универсальных понятий, поскольку темой математики является чистая общность человеческих коммуникативных операций. Таковы действия, устанавливающие эквивалентность между вещами и надстраивающие их друг над другом. Данная тема универсальна, поскольку включает операции полагания вещей как универсалий. Одновременно эта тема является эмпирической, возникающей в опыте и применяемой к опыту, поскольку делать математику - значит совершать деятельность во времени и в некоторой социальной сети. Универсальные черты математики обнаруживаются эмпирически через труд математиков, изучающих различные системы операций. Тема математики - это система коммуникативных соглашений (конвенций) между математиками. То, что они открывают в данной сфере, является объективной, упрямой реальностью. Если мы говорим, что она социально конструируется, то это эмпирическое изучение устойчивых и упрямых качеств социальной конструкции. Математическая реальность столь реальна именно потому, что она целиком социально сконструирована. <...>

Примечания

<...> 1. Яне обсуждаю здесь вопрос, всегда ли может быть выполнен такой перевод фактически. Дело лишь в том, что перевод не является чем-то вне дискурса. В социальном опыте перевод - это соединение двух сетей. Аргумент Куайна, состоящий в том, что есть множественность различных возможных переводов между языками, возможно, не вполне применим к математическим переводам по причинам, которые далее будут ясны.

2. Если фактически мы не приходим к одной и той же сумме, то предполагаем, что кто-то из нас ошибся - неверно выполнил данную операцию; иными словами, мы оба не следовали данному соглашению, или конвенции, [о самой операции - порядке ведения счета].

3. Сравнительная социология сетей проливает свет на то, как возникает эта концепция математики. В греческих сетях фракция Платона была альянсом между математиками и философами, творчество которых исходило из напряженного противостояния с фракциями эмпирицистов, материалистов и скептиков-релятивистов. В последующих платонических и неоплатонических религиях были разработаны взаимоподдерживающие аргументы на основе концепции трансцендентного Бога, иерархии уровней всеобщности и математического платонизма. Позже это сочетание понятий было воспринято главными течениями христианской, исламской и еврейской философии, а в эпоху секуляризации европейской мысли оно оставалось доступным в качестве традиционной философии математики. В Индии и Китае такого рода математический платонизм не возник даже в условиях преобладания идеалистической философии в Индии в послебуддийский период. Причиной этому был факт (обоснованный в главе 10) очень малых пересечений математических и философских сетей в Индии и Китае, в противоположность Греции и Западу.

4. Поскольку математика - это также некая генеалогия технических приемов, взлет которой можно считать собственной математической революцией быстрых открытий в период между Тартальей и Декартом, развитие математико-экспериментальных парадигм в науке Нового времени стало еще одним типом гибридизации генеалогий различных техник. Преемственные линии математики разветвлялись и по-разному соединялись между собой, что приводило к появлению богатого экологического мира математических " видов" (в смысле эволюционной биологии - " species" ), которые различными путями скрещивались со сходным же образом скрещенными " видами" из генеалогий исследовательского оборудования.

5. Это произошло потому, что появление телеграфа (1837 г.), а затем электромоторов, телефонов, электрического освещения и прочего сделало электричество частью обыденной реальности. Прежде электричество имело более ограниченную лабораторную реальность для исследователей, с тех пор как в 1740-х годах была изобретена лейденская банка и особенно с появления вольтовой электролитической ванны (1799г.), надежно дававшей постоянный ток. В течение промежуточного периода, до того как лабораторное оборудование стало широко распространяться в повседневной жизни, было множество популярных интерпретаций реальности электричества (например, интерпретация Месмера, а также религиозные толкования), лишенных того ощущения нормальной обыденности, которое позже стало относиться к электричеству.

6. Есть некое непрерывное " семейное сходство" между соседними поколениями развития таких понятий, хотя именно то, что составляет данную непрерывность, оказывается не раскрытым ни вообще, ни каким-либо специальным образом. Кун утверждал, что даже в крупных концептуальных сдвигах, называемых им парадигмальными революциями, сохранялась математика [Kuhn, 1961]. Как мы видели в предыдущем разделе, математику следует рассматривать как некую практическую систему приемов для получения открытий относительно формальных интеллектуальных операций. Это опять же означает, что сохраняющееся при смене поколений - это не сами по себе идеи, но непрерывность еще одной генеалогии исследовательского " оборудования". Математическая непрерывность и обоснованность естественно-научных предметов (сущностей) - это еще один случай непрерывности практической пространственно-временной деятельности. Вновь мы видим некий эпистемологический разрыв между данной надежной, материально существующей, но скрытой практикой, вербальными конструкциями и соразмерным человеку воображением, включающим овеществленные (реифицированные) существительные и субстанции, приписанные теоретическим естественнонаучным предметам.

7. Каждая математическая статья начинается со словесно выраженного заглавия и углубляется в словесные объяснения, пусть эзотерические, неких проблем до погружения в свою символизацию и соответствующее преобразование формул. В другом отношении успешная математика становится частью словесного дискурса, посредством которого математики обобщают свои прошлые достижения и указывают на будущие темы. Данные, иллюстрирующие этот момент в математических журналах, приведены в работе автора " Статистика против слов". [Collins, 1984]. <...>

Литература

Collins R. Statistics versus words // Sociological Theory. - San Francisco: Jossey-Bass, 1984.

Kline M. Mathematical thought from ancient to modem times. - N.Y.: Oxford University Press, 1972.

Kuhn Th. S. The function of measurement in modern physical science // Quantification: A history of the meaning of measurement in the natural and social sciences / Ed. H. Woolf.- Indianapolis: Bobbs-Merrill, 1961.

Searle J.R. The rediscovery of mind. - Cambridge, Mass.: MIT Press, 1992.

Вопросы для понимания

1. Что такое реализм как философское направление? Что такое социологический реализм?

2. Что означает платонизм в понимании природы математики?

3. «Математика имеет социальную реальность в том смысле, что она неизбежно является дискурсом в некотором социальном сообществе». Как признание того, что математика является дискурсом, заставляет усомниться в платонизме?

4. Какие два смысла тезиса «математика социальна» называет Коллинз?

5. Почему математика, по мнению Коллинза, не является ни царством платонистских идеалов, ни царством субстантивных вещей?

6. Почему неверно считать математику состоящей из тавтологий?

7. Как Коллинз объясняет высокую достоверность математики?

8. Покажите, что неверно ассоциировать «социальный конструктивизм в социологии науки» с антиреалистской позицией относительно предметов, или сущностей, науки.

9. «Чем же тогда является реальность теоретических предметов науки? »

10. Что такое «устойчивая реальность» науки? Назовите, на основании каких соображений Коллинз считает электричество устойчивой реальностью?

11. Что такое квазиреализм?

12. Как возможно то, что математика столь часто оказывается применимой к естественному, нечеловеческому, несимволическому миру? Почему она стала настолько полезной в естествознании?

13. «Абстрактная математика, рефлексивно возникающая на основе таких операций, остается частью природного мира. Фактически это эмпирическое исследование некоторого аспекта данного природного мира, той его части, которая состоит в коммуникативной деятельности математиков по созданию новых форм оперирования своими же предыдущими операциями». Поясните сказанное.

14. «Применимость в науке математических процедур не должна восприниматься как нечто удивительное». Как Коллинз обосновывает эту точку зрения?

15. Как Коллинз объясняет, что «математика одновременно эмпирична и концептуальна»?

Н.С.Розов

ПРИРОДА " УПРЯМОЙ РЕАЛЬНОСТИ" В ФИЛОСОФИИ ЕСТЕСТВОЗНАНИЯ И МАТЕМАТИКИ

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ № 2 (10) 2001

Крупным событием философской и научной жизни на рубеже XX и XXI вв. явилась книга Рэндалла Коллинза " Социология философий: Глобальная теория интеллектуального изменения " [1]. В первую очередь это громадный компендиум главных мировых философских традиций, развивавшихся на протяжении 25 столетий. Детально проанализированы древнегреческая и эллинистическая, древняя и средневековая китайская, древняя и средневековая индийская, средневековая японская, еврейская и арабская философские традиции, европейская традиция периодов средневековья, Нового времени, ХГХ в. XX век представлен неопозитивизмом и Венским кружком, немецкой и французской экзистенциальной философией, англо-американской ветвью. Кроме того, развитие философского мышления показано в контексте смежных интеллектуальных традиций богословия, оккультизма, естествознания, математики и логики, при этом особое внимание уделено структурным факторам внешнего социального контекста.

Главным предметом исследования являются не учения и не философы, но сети личных связей между ними, как вертикальные (учитель — ученик), так и горизонтальные (кружки единомышленников, соперничающие между собой). На основе изучения множества биографических источников Коллинз выстроил несколько десятков " сетевых карт" - схем личных знакомств между философами и учеными для всех рассмотренных им традиций. Этими картами охвачено 2670 мыслителей. Обширность эмпирического материала не подавляет, поскольку он осмыслен в единой стройной теоретической схеме.

Это единство социологической теории, применяемой к разным эпохам и культурам, следует подчеркнуть особо, поскольку оно находится в прямом противоречии с до сих пор модным среди отечественных ученых

цивилизационным подходом, подразумевающим уникальность, несравнимость, смысловую замкнутость каждой крупной культурной традиции (то, что Коллинз называет " партикуляризмом" ).

Основные понятия теории Коллинза представим как баланс общего и особенного. С одной стороны, везде с интеллектуалами происходит " одно и то же": идет кристаллизация групп (фракций), мыслители и их группировки ищут и используют организационные основы, спорят между собой, что составляет основу интеллектуальных ритуалов с обменом культурным капиталом и эмоциональной энергией, формулируют интеллектуальные позиции, соперничают между собой за пространство внимания, делятся или объединяются, заимствуют и распространяют вовне свои идеи, комментируют классиков, переживают периоды расцвета творчества и времена идейного застоя, образуют соответствующие интеллектуальные сети (те самые связи личных знакомств между мыслителями), • завоевывают долговременные интеллектуальные репутации при условии непрерывности спора во многих поколениях, достигают все более высоких уровней абстракции и рефлексии, развивая космологические, метафизические, эпистемологические и другие последовательности. С другой стороны, везде и во все времена это происходит по-разному. Уникальность отнюдь не игнорируется, но Коллинз показывает, каким именно образом эти неповторимые конфигурации складываются из принципиально общего состава " ингредиентов" интеллектуального творчества.

Обратимся к проблеме реальности объектов познания, которой посвящен эпилог книги, имеющий заглавие " Социологический реализм". Специфика позиции Коллинза состоит в том, что он, с одной стороны, твердо и убедительно отстаивает тезис о социальной природе всякого познания (в том числе математического и естественно-научного), а с другой стороны, из своей версии социального конструктивизма делает не скептические и релятивистские, но вполне реалистские выводы.

Свои рассуждения Коллинз начинает с расширенной, по сути, социологической трактовки cogito. Утверждать " я мыслю" - значит утверждать, что существуют время, пространство, язык, понятия с универсальными значениями, сообщество людей, способных понимать такие высказывания. Далее, это предполагает существование преемственности идей и аргументации, а также носителей данной преемственности - уходящих в глубь времен сетей из таких людей и сообществ. От этих сетей делается ход к существованию организаций, поддерживающих интеллектуальные сообщества (школы, академии, монастыри, патронаж, университеты и т.д.), и остального социального и физического мира, соразмерного человеку. Результаты такого использования cogito практически совпадают с реализмом здравого смысла, - здесь особенно сложных проблем Коллинз не видит. Трудности возникают при выходе за пределы соразмерного человеку мира - в мир теоретических естественно-научных (атомы, микрочастицы, эфир, поля, струны и т.д.) и математических объектов (числа, геометрические фигуры, алгебраические структуры, множества).

В публикуемом в этом номере журнала фрагменте видно, каким образом Коллинз пытается модифицировать свой принцип социологического cogito применительно к объектам этих двух типов. Он отвергает наиболее привычные позиции — натурализм (окультуренный наивный реализм) для естествознания и платонизм для математики. Оба этих отрицания, когда они делаются не с априорно идеалистических, а с реалистских позиций, открывают весьма любопытные эпистемологические и онтологические перспективы. В этом пространстве сам Коллинз намечает собственную доктрину - " социологический реализм". В дальнейших рассуждениях попробуем воспользоваться открывшимся концептуальным пространством, но не привязываться к достаточно узкой позиции самого Коллинза.

В рамках социологического реализма, предложенного Коллинзом, реальность объектов естествознания обосновывается через реальность соразмерных человеку лабораторного оборудования, соответствующих надежно воспроизводимых феноменов и интеллектуальных сетей (причем сети оборудования и сети людей как бы паразитируют друг на друге). Реальность оборудования и работающих на нем людей обосновывается через расширенное понимание cogito (см. выше) и через универсальность принципа in medias res (лат. " среди вещей" ).

Основное несогласие в таком подходе вызывает то, что предмет познания здесь практически сводится к средству познания (сетям оборудования и людей). Примем в качестве предпосылки весьма общую познавательную установку - искать субстанциональное в объекте, пользуясь максимально широким спектром подходов и средств его познания, обобщая соответствующие (возможно, весьма различные) результаты и отвлекаясь от специфики отдельных средств и подходов. Приложение этой установки к тезису Коллинза дает два любопытных результата. Во-первых, выйти за пределы обозначенных Коллинзом сущностей не удается: невозможно представить себе естествознание без сетей оборудования (связанного, как минимум, в генетическую сеть, или генеалогию, указывающую на происхождение одних приборов от других) и без интеллектуальных сетей (людей, связанных между собой, как минимум, отношением " учитель - ученик" ). Даже чистое собирательство и наблюдение за природой предполагают ту или иную систематизацию, которая является особым символическим " оборудованием". Во-вторых, внесение максимального разнообразия (в порядке мыслительного эксперимента) в сети оборудования и сети ученых-естественников оставляет одно существенное единство - некие инварианты в целях познания и воспроизводимых феноменах. Действительно, имеет смысл сопоставлять только те научные сообщества и сети, которые заняты изучением примерно одной области (будь то небесные светила, приливы и отливы, падение тел, свойства веществ, устройство растений или поведение животных).

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒