Иногда воображаемая гора даже внешне напоминает женские и мужские гениталии.

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 10Следующая ⇒

С субъектной точки зрения, высота горы характеризует уровень притязаний и самооценки пациента. Идеально здоровый человек или хорошо компенсированный пациент в Средней Европе описывает гору средней высоты (приблизительно 1000 м), поросшую лесом, возможно со скалистой вершиной, на которую он мог бы, хотя, может быть, и с некоторым трудом, но подняться. У невротических пациентов с заниженным уровнем притязаний и самооценки гора может оказаться всего лишь холмом, в некоторых случаях даже только кучей песка или грудой снега. Наоборот, явно завышенный уровень притязаний и самооценки проявляется в очень большой, высокой, покрытой снегом и ледниками горе. В невротических случаях гора может быть из папье-маше, из гладких скал, в некоторых случаях ровной и блестящей или зеркально-гладкой из мрамора, так что на нее даже невозможно подняться. Она может иметь также форму сахарной головы с крутыми неприступными стенами, что часто бывает у подростков и незрелых личностей.

После этого задается особенно важный вопрос: хотел бы пациент подняться на эту гору? Перед пациентом ставится задача, от осуществления которой он может в принципе отказаться. Но это происходит, все-таки, крайне редко.

Подняться на отцовско-мужские и материнско-женские горы предлагается как мужчинам, так и женщинам. Если мужчина поднимается на отцовско-мужскую гору, то тем самым прорабатывается его отношение к авторитету отца и усиливается его идентификация как мужчины в целом. Особенно важно это при лечении заикания, т. к. часто одной из важнейших причин логоневроза является авторитарная подавляющая позиция отца.

Пример [8]

Х. Лёйнер лечил гипнозом 18-летнего подростка, уже 4 года страдавшего тяжелым заиканием. Тем не менее, еще оставались остаточные речевые нарушения. Они весьма характерно проявлялись тогда, когда пациент хотел что-нибудь сказать за обеденным столом в присутствии отца или в классе в присутствии мастера, что свидетельствовало о непреодоленной авторитарной проблематике. У пациента было чувство, что он не может противопоставить себя кажущемуся ему выдающимся образу отца.

Учитывая глубинно-психологическую символику горы, Х. Лёйнер предложил пациенту мотив восхождения в гору. Подросток представил себе гору, по форме похожую на «сахарную голову». Сделав определенное усилие, он смог подняться на нее по тропе, серпантином поднимающейся вверх. В открывшейся с вершины горы панораме он увидел на другой стороне долины еще более высокую и существенно более массивную гору, на вершине которой стояла массивная обзорная башня.

Х. Лёйнер сделал вывод, что покоренная гора соответствовала собственному уровню притязаний подростка, связанному с теми достижениями, которых, как ему казалось, ему следовало добиться. Это усиливало сравнение с огромной горой напротив, намного превышающей гору подростка. Эта огромная гора с мощной башней на вершине представляла типичный фрейдистский символ мужского начала, символ отцовско-авторитарного мира.

Исходя из этого Х. Лёйнер предложил следующую гипотезу. Если удастся побудить пациента подняться теперь также и на отцовскую гору с ее башней (как выражение идентификации с отцом, которая до сих пор оставалась нарушенной), то должно произойти изменение в его отношении к отцовскому авторитету.

Прохождение через долину и подъем на большую гору удались, хотя и возникали некоторые трудности. Удался также и подъем на башню. Правда, в последний момент разразилась страшная гроза, которая его так испугала, что без подбадривания психотерапевта он не смог бы подняться на башню.

Пациент очень гордился своим достижением, а психотерапевт, в свою очередь, его положительно комментировал, давая эмоционально-положительное подкрепление. Никаких интерпретаций Х. Лёйнер намеренно не давал.

Когда спустя три дня пациент опять пришел на прием, он сообщил, что у него больше не осталось никаких следов речевого нарушения. Он мог теперь чисто и свободно говорить как в присутствии отца, так и мастера, и даже уверенно отстаивать свое мнение в споре с ними.

Успешное восхождение на символизирующий отцовский мир гору, занятие отцовской позиции, в смысле идентификации с отцом, стало символическим прорабатыванием казавшегося пациенту могущественным образа отца, что усилило Я (З. Фрейд, 1923) подростка и устранило остатки его агрессивной скованности.

Если мужчина поднимается на материнско-женскую гору, то тем самым он прорабатывает свои отношения с матерью. В этом случае в конце представления образа особенно важно спуститься с горы, что символизирует освобождения от зависимости от матери.

Если женщина поднимается на отцовско-мужскую гору, то тем самым прорабатывается ее отношения с отцом и эдипальная проблематика в целом. Часто покорение женщиной вершины горы на бессознательном уровне символизирует для нее желаемое обладание отцом.

На вершине горы

Если женщина поднимается на материнско-женскую гору, то тем самым она прорабатывает свои отношения с матерью и свою женскую идентификацию в целом.

Символическое значение подъема в гору связано с теми задачами, которые ставит перед нами жизнь. Некоторые люди ставят перед собой высокие или даже крайне высокие задачи, другие довольствуются средним уровнем и испытывают при этом меньше сложностей. Люди, предъявляющие к себе высокие притязания, зачастую тщеславные люди, представляют высокую гору, подняться на которую сложно и тяжело. Следует обращать внимание на своеобразие подъема, крутизну отдельных склонов, необходимость карабкаться, возможно, с набором альпинистского снаряжения. Или наоборот: если пациент находит удобный, прогулочный путь или преждевременно утомляется и должен часто отдыхать – это указывает на то, каким образом данный человек привык решать задачи или добиваться своих целей.

Особо усердным и всегда готовым к работе людям даже не нужно предлагать подняться в гору. Без каких-либо дополнительных указаний они сразу же начинают подниматься вверх. Это люди всегда готовые к преодолению трудностей и особенно настроенные на достижение результата. Они представляют себе в образах такие условия для восхождения в гору, при которых им приходится привязывать себя канатом, карабкаться по вертикальным расщелинам и браться за другие трудные препятствия, чтобы достичь, труднодоступной вершины.

Тяжелые невротические нарушения при восхождении могут проявляться в том, что тропа становится едва заметной, пациент все время скатывается вниз или, наоборот, идет не в гору, а спускается – в соответствии с давящим на него пессимистическим, угнетающим настроением – все ниже в темный лес. На пути пациента могут возникать лесные завалы, глубокие овраги, или пациент вдруг чего-то пугается в темном лесу и просит разрешения повернуть назад. В то же время пациент может подвергаться погодным воздействиям: буре, ветру, холоду и т.п.

Пациенты с выраженной истерической структурой личности оказываются сразу же на вершине горы, сообщая психотерапевту, что они «уже наверху», тем самым как бы перепрыгивая в своей фантазии через трудности подъема в гору.

Другим признаком нарушения может быть избегание восхождения вообще.

На вершине горы пациент находит место, откуда открывается панорама во все стороны. Это в определенной мере символическое вознаграждение за затраченное в ходе восхождения напряжение. С вершины мир виден из совершенно иной, чем обычно, перспективы. Гора открывает как бы новое измерение – кататимную панораму, образно говоря «ландшафт души» (H. Leuner, 1994; Х. Лёйнер, 1996). Человек отдален от земли, все уменьшено, но перед его глазами вдруг предстает ширь и даль, великолепный вид на все структуры этого ландшафта до самого горизонта.

В норме это будет привычная панорама с полями, лесами, дорогами и людьми, занятыми каким-то делом. Вдали пациент может увидеть город с какими-то заводами и фабриками, реку или озеро, может быть, появится море, или на горизонте покажется черная гряда гор. Как правило, человек оказывается на вершине горы совсем один.

Как показали различные эксперименты с Кататимным переживанием образов (H. Leuner, 1994; Х. Лёйнер, 1996), существуют определенные закономерные особенности в том, какой вид открывается в каждом из четырех направлений. Поэтому пациента следует попросить описать, что он может разглядеть позади себя – там, откуда он пришел, – впереди, справа и слева от себя. В соответствии с культурно-лингвистическими механизмами символообразования, вид назад символизирует взгляд в прошлое, вперед – ожидание от будущего, направо – акцентирует когнитивную, рациональную, а также мужскую установку, а вид налево – это область эмоционального и женского.

Кататимная панорама души: вид назад символизирует взгляд в прошлое (там у пациента море – символ бессознательного); вид вперед – ожидание от будущего (там у пациента дома – желание иметь дом, семейный уют; красные крыши указывают на сексуальные желания; во всех домах два окна или окно и дверь – желание иметь интимные отношения в паре).

Диагностическим критерием является нарушения обозрения в каком-то из четырех направлений или со всех сторон. Это типичное сопротивление, вызванное тем, что именно в той части психики, у пациента существуют особо значимые проблемы и конфликты. На это указывают нарушения, когда обзор затруднен в одном или нескольких направлениях облаками, туманом, другими горами, скалами, деревьями и т. п. При этом пока неизвестно, в чем суть проблемы, но уже ясно, где она находится: в прошлом, в будущем, в эмоциональной или в рациональной сфере.

Социальной адаптированности пациента соответствует степень освоенности человеком ландшафта. В норме в открывающейся с вершины горы панораме будут присутствовать населенные пункты, дороги, возделываемые человеком поля и другие продукты человеческой деятельности. Если же взору открываются только бесконечные леса, горы, степи и пустыни, то это может говорить о недостаточной социальной адаптированности пациента.

Ландшафт души: вид слева символизирует эмоциональную сферу (там у пациента возделываемый участок земли и домик, что говорит о социальной адоптированности в эмоциональной сфере); вид справа символизирует рациональную сферу (там пациент представил три храма – определенный рационально-когнитивный ориентир в жизненных ценностях).

Примечательно, что в ходе курса психотерапии, происходит преобразование ландшафта. На первых этапах психотерапии в наблюдаемой с вершины горы панораме часто предстают картины ранней весны – марта или апреля. Если повторять подъем на гору в ходе длящейся 20–30 сеансов психотерапии, то ландшафт преобразуется от весны к лету, вплоть до времени сбора урожая с золотыми нивами. Параллельно этому образ обогащается свидетельствами человеческой деятельности и структурированием природы: на полях работают люди, становятся видны деревни и поселки, вдали даже крупный город, внизу протянулись дороги, шоссе и линии электропередач, – бесхозные прежде части природы становятся все более и более культивированными. В то же время ландшафт делается плодороднее, появляются реки и озера. Прежде крайне высокие горы и горные цепи становятся ниже, взгляд проникает все дальше.

Такое развитие кататимной панорамы указывает на то, что в смене времен года отражается бессознательная оценка самим пациентом хода развития процесса психотерапии. Повышенная оживленность указывает на развитие и обогащение механизмов функционирования Я (А. Фрейд, 1936; З. Фрейд, 1923). Параллельно, обычно, расширяется радиус активных действий и в реальном поведении. Наблюдается определенная синхронность между преобразованием кататимной панорамы и развитием психотерапевтического процесса.

Для объективной оценки катитимной панорамы и сравнения ее с последующим развитием, в ходе дальнейших сеансов психотерапии, пациенту предлагается схематично нарисовать наблюдаемую с вершины горы картину – так называемую квази-картографическую панораму.

При оценке признаков нарушения следует рассмотреть сам ландшафт. Ситуация, когда взору открываются только облака или все настолько туманно, что вообще трудно разглядеть детали, встречается редко. Обычно пациенты, живущие в средней полосе, представляют, как правило, среднеевропейские ландшафты. Экзотические ландшафты, такие как бесконечно широкие саванны, пустыни или другие невозделанные территории, сигнализируют о проблемах. То же самое относится к ситуации, когда вокруг покоренной горы возвышаются другие горы (H. Leuner, 1994; Х. Лёйнер, 1996).

Последний этап – спуск с горы. После того, как пациент достаточное количество времени побыл на вершине горы, увидел и описал открывающуюся с нее панораму, психотерапевт предлагает пациенту спуститься вниз, предложив, на выбор, воспользоваться либо той же дорогой, либо пойти другим путем. С диагностической точки зрения, спуск показывает отношение пациента к потерям, неудачам, проигрышам, к понижению своего социального статуса и престижа. Возвращение в исходную местность не всегда проходит безболезненно. Для некоторых спуск бывает труднее, чем восхождение. Особенно неохотно спускаются вниз пациенты с высоким уровнем притязаний. Другие чувствуют себя на вершине горы незащищено, неуютно, одиноко, отрезанными от мира людей. Им приятно вернуться вниз, в мир человеческих жилищ. Перед началом спуска, особенно если пациент медлит, психотерапевту следует спросить пациента о его чувствах.

При спуске вниз, пациента просят описывать детали ландшафта, по которому пролегает его путь, обращая внимание, не перепрыгивает ли он через реальную ситуацию, как это обычно делают пациенты с истерической структурой личности, непосредственно сообщая: «Я уже внизу». После того, как пациент спустится вниз (часто он возвращается на луг, с которого он отправился в путь), его просят вновь описать окружающий ландшафт. При этом нередко происходит так называемое синхронное преобразование: луг изменяется в отдельных деталях или в более существенных чертах; трава, как правило, становится выше и сочнее; цветы раскрываются; погода улучшается; ландшафт становится шире и просторнее. Сама гора теперь кажется меньше и не такой неприступной. В основе таких положительных синхронных преобразований лежит, по всей видимости, тот факт, что удачное восхождения на вершину горы и переживание открывающейся с нее панорамы оказывают воздействие на бессознательные структуры переживания образов, усиливая Я пациента (А. Фрейд, 1936; З. Фрейд, 1923), способствуя его самоутверждению и идентификации (H. Leuner, 1994; Х. Лёйнер, 1996).

Следует учитывать, что этот мотив «Гора» может занимать в некоторых случаях больше времени, чем обычно продолжается представление других мотивов. Восхождение на гору целесообразно повторять в ходе курса психотерапии несколько раз.

Дом

Мотив «Дом» очень многоплановый, и ему отводится особо важное значение в курсе символдрамы. Прорабатывание мотива «Дом» также требует больше времени, иногда даже два и более сеансов. Нередко в образе дома скрыт многогранный и сложный конфликтный материал. По этой причине мотив «Дом» следует предлагать только таким пациентам, которые уже хорошо освоились с методом символдрамы и которых психотерапевт может считать способными выдержать определенную психологическую нагрузку. Мотив«Дом» следует по возможности повторять несколько раз.

З. Фрейд видел в доме символ личности или одной из ее частей. В мотиве «Дом», в его комнатах и служебных помещениях, в том, как они оборудованы, находят выражение структуры, в которые пациент проецирует себя и свои желания, пристрастия, семейные проблемы, защитные установки и страхи. В мотиве «Дом» проявляется актуальная самооценка пациента и переживаемое им в данный момент эмоциональное состояние. Различные помещения дома символизируют различные стороны личности. Специально посвященная мотиву «Дом» книга психотерапевтов Эдды Кессманн и Ханнелоры Айбах называется «Там, где живет душа» (E. Klessmann, H. Eibach, 1993).

Техника работы с мотивом «Дом» предполагает, что после представления образа луга пациента просят представить себе, что он видит какой-нибудь дом. При этом следует избегать каких-либо конкретных заданий и описаний. Еще лучше, если пациент сам встречает на своем пути дом.

Пациента просят, прежде всего, описать дом снаружи, а также все, что находится вокруг него. Например, если есть сад, то можно спросить о его состоянии, о настроении образа и т. д. Внешний вид дома имеет важное диагностическое значение. В норме дом предназначен, как правило, только для одной семьи. Это одно-, двух-, максимум трехэтажное строение, частный дом, дача или вилла.

Дом

Пациенты с грандиозными ожиданиями и завышенной нарциссической самооценкой могут представлять замок, в котором, возможно, будет тронный зал с троном. Девочки с истерически-демонстративной структурой личности часто представляют себе красивый замок в стиле барокко, с гуляющими по парку фрейлинами. Маленькая хижина указывает на недостаточно развитое самосознание пациента. Отсутствие окон позволяет сделать вывод о сильной замкнутости и недоверии к окружающему миру. Если пациент представляет себе офис фирмы, учреждение, гостиницу или что-то подобное, то можно предположить, что его интимно-личные переживания либо сильно защищены, либо он ими явно пренебрегает, в особенности, если в доме мало жилых помещений или их вообще нет. Признаком нарушения, характеризующим эксгибиционистские и истерически-демонстративные тенденции, можно считать представление прозрачного дома целиком из стекла, когда видно все, что в нем происходит.

Можно выделить также половые особенности при представлении мотива «Дом». Эрик Эриксон (E.H. Erikson, 1984) считает, например, что способ, каким мальчики и девочки строят из кубиков игрушечный домик, позволяет констатировать «характерные половые различия». «Мужской» дом определяется категорией «высоко/глубоко». Он включает в себя как «высокие структуры» (башни), так и их противоположность: «обвалы, руины, встречающиеся исключительно у мальчиков». Девочки же занимаются в основном «внутренним обустройством дома».

Мотив «Дом» во многом ситуативен. В различные периоды в разных состояниях один и тот же пациент может представлять мотив дома по-разному.

Примеры

Закомплексованный и замкнутый 11-летний мальчик представил себе бетонный бункер без окон и дверей. (H. Leuner, G. Horn, E. Klessmann, 1990, с. 24)

В образах у молодой девушки на протяжении многих сеансов всякий раз появлялись гостиницы и учреждения. В них не было ничего личного и домашнего. Но после того, как пациентка вдруг неожиданно влюбилась, она представила себе вместо этих строений идиллическую картину лесного дома, окруженного садом с роскошными цветами, зрелыми огурцами и тыквами. Внутри дома она нашла декорированную охотничьими ружьями и трофеями библиотеку. (H. Leuner, G. Horn, E. Klessmann, 1990, с. 24)

19-летняя выпускница школы, страдающая выраженным невротическим расстройством, представляет себе высотный дом. Он поднимается выше облаков, а на его вершине еще продолжаются строительные работы. Там работает много строителей вместе с самой пациенткой, так как этот дом должен стать еще выше. Здание сужается в остроконечную верхушку, раскачиваясь на сильном ветру из стороны в сторону. (сверхъестественная высота дома отражает сверхвысокий уровень притязаний пациентки, ее чрезмерно высокие требования со стороны садистического Сверх-Я (З. Фрейд, 1923), которое уже в раннем возрасте было заложено ее отцом. Форма дома символизирует, по всей видимости, также и фаллические фантазии пациентки, которая стремится, поднявшись на вершину дома, идентифицироваться со своим отцом.)

С верхней площадки, площадью примерно в 1 м², вниз с «жутким криком» срываются трое рабочих (латентные агрессивные тенденции). Пациентке же еще удается держаться. Панораму внизу ей частично закрывают облака. По сторонам она видит покрытые снегом горы, которые намного меньше высотного дома (невротически завышенный уровень притязаний, нарциссическая самооценка). С другой стороны вырисовывается море с кораблями (истерическая идеализация ландшафта). Она продолжает строить дальше дом, чтобы подняться еще выше. Наконец здание становится таким большим, что она добирается до двери, ведущей на небо. (Восхождение на небо свидетельствует о желании пациентки приблизиться к Б-гу Отцу.)

Через забавно-современную самооткрывающуюся стеклянную дверь (истерические тенденции) она вступает на небо. Ее останавливает страж. Она «жутко» умоляет его, чтобы он связался по телефону, может быть, с самим Господом Б-гом. Затем приходит женщина, какая-то святая в белых одеждах, босая с венком роз на голове, черными волосами, голубыми глазами и совершенно белой кожей. Она слегка окидывает взглядом пациентку и ведет ее затем по длинным переходам. Кругом все холодно, голо и сухо, как в научно-фантастическом фильме. Женщина же, напротив, милая, сердечная и доброжелательная. Исхудалые арестанты с наголо остриженными головами тащат повозку, на которой сидит черт (эдипальная проблематика: черт символизирует «злого отца», который и в реальной жизни использовал жестокие наказания, в то время как Б-г символизирует в данной сцене «доброго отца»; в целом описанную сцену можно считать выражением столкновения с мужским фаллическим миром, с которым пациентка себя отчасти идентифицирует). Он больше похож на зверя, на волка, с рогами, конским хвостом и копытами. При виде его женщина падает на колени. (Образ сопровождающей пациентку юной святой относится, как можно заключить из анамнеза, скорее всего к ее сестрам, которые были отчасти ближе к отцу, чем она сама.)

Черт высокомерен, он приказывает остановить повозку, спускается вниз, чтобы обратиться к пациентке. При этом он огромного роста, страшный и грозный. Ему хотелось бы принудить ее тоже встать на колени. Она отказывается, тогда черт приказывает своей свите бить ее в лицо, в живот, пока она, ужасно истекая кровью, не остается лежать в проходе, а черт едет дальше (аутоагрессия, самонаказание за направленные на отца эдипальные желания).

Женщина теперь перевязывает пациентку, которая может идти дальше только на костылях. Мимо проносятся боевые колесницы, так что приходится прижиматься к стенам. Ими управляют римляне с типичными профилями, «ужасно гордые и необузданные», но, несмотря на всю надменность, римляне все же импонируют пациентке (проявление стремления к агрессивно-мужскому, воинственному миру, представленному в образе черта и импонирующих фигурах римских воинов). У пациентки появляется чувство головокружения (защита против сексуальных желаний). Пациентка боится, что эти боевые колесницы ее задавят. Сеанс приходится прервать. (H. Leuner, 1994; Х. Лёйнер, 1996)

Уже при внешнем рассмотрении дома следует спросить пациента, что он ему напоминает. Иногда дом бывает похож на собственную дачу, дом бабушки или других важных близких людей. Это же относится и к внутренним частям дома. Данный критерий позволяет судить об объектной зависимости пациента от значимых для него лиц.

Обходя вокруг дома, можно столкнуться с неожиданностями. Например, если передний фасад выглядит привлекательно, то задняя сторона дома, напротив, может выглядеть как старый разваливающийся сарай.

Дверь в дом, как правило, бывает открытой. В самом же доме обычно никого нет. Но если все же в доме встречаются люди, тем более если это повторяется из образа в образ, можно сделать вывод о объектной зависимости. Пациент в этом случае еще не освободился от какой-то важной личности, игравшей определяющую роль в его раннем детстве и «воспринятую» в его Я и Сверх-Я (З. Фрейд, 1923) на уровне интроекта.

Но самое главное, что может дать мотив дома в плане психодиагностики и психотерапии, связано с осмотром его внутренних помещений. Поэтому следует спросить пациента, хочет ли он осмотреть дом изнутри. Как правило, это удается без проблем. Некоторые нерешительные пациенты могут возразить, что дом чужой и в него заходить нельзя. В таких случаях рекомендуется обсудить с пациентом причины его нерешительности, сдержанности, которые он, возможно, проявляет также и в обычной жизни.

Когда пациент заходит внутрь дома, следует попросить его точно описать все, что он там видит. Пациент сам определяет последовательность осмотра помещений дома. При этом следует обратить внимание, в какие помещения пациент направится сначала, а какие он избегает. Избегание определенных помещений в доме связано с вытесняемыми проблемами.

Особое значение имеет кухня как место, где находится и готовится еда. Кухня символизирует отношение с матерью и отражает прохождение пациентом оральной стадии (З. Фрейд, 1905). При этом, с точки зрения диагностики, важно, что пациент видит на кухне. Идеально убранная, сверкающе чистая, современная кухня с мебелью из новых материалов, что даже возникает вопрос, а используется ли она вообще, символизирует идеализацию так называемой «гипер-мамы». Совсем по-другому выглядит покинутая кухня с грязными тарелками, мусором, объедками еды, сидящими на них мухами, что характерно для ранних депреваций на оральной стадии. Это, в свою очередь, может стать предпосылкой для последующего развития депрессий, психосоматических заболеваний, деликтвентного, криминального поведения.

Пациента просят заглянуть в холодильник или кладовку и посмотреть, какие там есть продукты и есть ли они вообще. Наличие и качество запасов продуктов характеризует степень удовлетворения оральной потребности на первом году жизни (З. Фрейд, 1905). Если продуктов много, это говорит о хорошем удовлетворении оральной потребности и полноценных эмоциональных отношениях. Если же холодильника или кладовки вообще нет или в них находится лишь совсем немного продуктов, которых едва ли хватит на следующий день, это может свидетельствовать о фрустрации оральной потребности. Состояние кухни и хозяйственные запасы позволяют сделать выводы об установке пациента к оральному миру наслаждения. Иногда они могут быть полностью вытеснены. В этом случае кухни и кладовки может вообще не быть. И наоборот, чрезмерное акцентирование орального мира проявляется в изобилии изысканных, вкусных продуктов.

Как дополнение к мотиву кухни следует обратить внимание на хозяйственные запасы в подвале или погребе.

Погреб отражает анальную проблематику. Пациенты осматривают его обычно не в первую очередь. Вполне может быть, что запасы вместо того, чтобы храниться на кухне, в изобилии сложены в подвале. Это может говорить об анально-аскетической позиции на фоне сильной оральной потребности в гарантированном обеспечении.

Описание жилой комнаты или гостиной позволяет сделать вывод об экстравертированном или интровертированном типе личности (К.Г. Юнг, 1923). Следует попросить описать царящую в этом помещении атмосферу, мебель и интерьер. В некоторых случаях можно предложить пациенту соответствующие атрибуты описания, такие как «уютно», «современно», «симпатично», «легко» или, наоборот, «мрачно», «неуютно», «отталкивающе», «старомодно» и т. п.

Особое значение придается спальне, символизирующей интимно-сексуальную сферу личности. В спальне следует описать кровать: односпальная она или двуспальная; если двуспальная, то состоит ли она из одной широкой кровати или из двух отдельных; если в комнате несколько кроватей, то как они расположены друг относительно друга. Следует спросить, каким покрывалом накрыта кровать, какого оно цвета. Если двуспальная кровать состоит из двух отдельных кроватей, то важно – накрыта ли она одним большим или двумя отдельными покрывалами. Важное значение имеет постельное белье на кровати, чистое оно или грязное; если чистое, то спали ли уже на нем или оно только что из стирки. Все эти критерии характеризуют зрелость и готовность пациента к интимным отношениям, а также позволяют судить о той внутренней дистанции, которая необходима пациенту в интимных отношениях.

Далее следует попросить пациента посмотреть, что находится в шкафах, на ночных столиках или в тумбочках. Если, например, девушка-подросток обнаружит в шкафу старомодное платье, которое подошло бы разве что ее родителям, то из этого можно заключить, что она вытесняет для себя сексуальные или похожие на брак отношения.

Эдипальная проблематика, т. е. эмоциональная привязанность сына к матери, а дочери к отцу (З. Фрейд, 1905), может проявляться в смешении находящейся в шкафу одежды или обуви пациентки с одеждой или обувью более старшего мужчины, который мог бы стать ее отцом, и, наоборот, одежды молодого мужчины с платьями более старшей женщины. Особое внимание следует обратить на обувь, эротическое значение которой выражается в ее особой модности и элегантности. И наоборот, вытеснение эротической составляющей выражается в том, что обувь может быть неуклюжей, поношенной и непривлекательной.

В ящиках ночного столика также могут находиться различные личные вещи, которые могут характеризовать их владельцев.

Если пациент уверен, что одежда, обувь или другие предметы принадлежат какому-то другому человеку, то это свидетельствует о сильных тенденциях вытеснения и об объектной зависимости от определенных интроектов.

Осматривая чердак и подвал, пациент может обнаружить старый сундук, ящик или шкаф. Можно попросить пациента исследовать их содержимое. В них могут быть особо значимые в прошлом предметы, такие как игрушки, старые платья, семейные альбомы, книжки с картинками и другие предметы воспоминаний. При рассмотрении этих вещей можно выйти на важные для всего хода психотерапии воспоминания.

Можно спросить, хотел бы пациент сам жить в этом доме. Некоторые пациенты могут даже рассматривать развешенные на стенах картины, что также служит диагностическим материалом. Другой диагностический критерий – это чрезмерная чистота и порядок в доме или в отдельных его помещениях. Он может говорить об анальной установке, обуславливающей навязчивое стремление к чистоте, что, в свою очередь, связано с навязчивыми чертами личности.

Если осмотр дома не удается довести до конца в течение одного сеанса символдрамы, то оставшуюся часть дома следует исследовать на следующем сеансе. Однако, ввиду сложности мотива дома, его не следует вводить слишком рано. Психотерапевту, особенно начинающему, лучше вначале воздерживаться от толкования и анализа значения образа дома для пациента.

Как и в мотиве «Гора», образ дома изменяется в процессе психотерапии, а также под воздействием сильных переживаний, например, влюбленности. В ходе благоприятного развития психотерапии образ дома становится все более гармоничным и совершенным.

Опушка леса

Этот мотив имеет самый широкий спектр применения. Он позволяет прорабатывать как глубинные проблемы и бессознательные конфликты первых лет жизни, так и актуальные ситуативные переживания. Цель этого мотива – вызвать представление образа значимого лица или символических существ, воплощающих бессознательные страхи или проблемы.

Задание мотива «Опушка леса» направлено на ожидание существа, которое выйдет из темноты леса на опушку. Лес при этом символизирует бессознательное. Это темная область на земле, которую нельзя увидеть насквозь, в которой может скрываться все или ничего. В лесу свободно и безмятежно живут дикие звери. Из сказок мы также знаем, что лес населяют злые и добрые существа, такие как гномы, великаны, феи, разбойники или даже злые ведьмы. Нередко пациенты боятся входить в лес, вселяющих в них какой-то неопределенный страх, или вообще слишком близко приближаться к нему.

Если сравнить символику леса с другими символами бессознательного, такими как море, пещера и отверстие на болоте, то опушка леса отличается от них как раз тем, что здесь пациент не спускается в глубину. В мотиве «Опушка леса» как бы не затрагиваются области, лежащие ниже поверхности земли. В этом мотиве прорабатываются не очень глубокие области бессознательного, которые в образе символически находятся непосредственно на земле, т.е. поблизости от сознания.

В работе со взрослыми пациентами не рекомендуется, чтобы пациент в этом образе входил в лес. Пациента просят остановиться на некотором расстоянии от леса, оставаясь тем самым в пограничной области, чтобы по возможности избегать появления страха и сопротивления. На опушку из темноты леса должны приходить символические существа, как бы выходя из бессознательного на свет сознания.

В отличие от работы со взрослыми пациентами, у детей символ леса относительно более многогранен. С одной стороны, он символизирует бессознательное, что-то сокровенное и таинственное. Из леса может выйти образ, символизирующий вытесненный бессознательный материал. С другой стороны, дети относятся к образу леса как к чему-то прячущему, скрывающему, спасающему, дающему защиту. На лугу же они, напротив, могут чувствовать себя как бы «выставленными на растерзание». Дети могут испытывать поэтому желание спрятаться в лесу, который выступает для них в этом случае в аспекте материнского начала.

После того, как пациент представит себе и опишет сидящему рядом психотерапевту луг или опушку леса, его просят подойти поближе к краю леса и остановиться на расстоянии 5 – 20 м от него. Пациента просят вглядеться в темноту леса. При этом пациенту говорят: «Посмотрите, пожалуйста, в глубину леса. Вполне вероятно, из леса выйдет какое-то существо, животное или человек…»

Возможно, пациенту придется терпеливо подождать, прежде чем из леса кто-нибудь выйдет. Не исключено, что на протяжении всего сеанса или даже нескольких сеансов из леса вообще никто не выйдет. Это может говорить о мощной защите и сопротивлении со стороны Сверх-Я (З. Фрейд, 1923). Может быть, сначала пациент увидит только что-то неопределенное или призрачное. Если ему станет страшно, то можно предложить ему спрятаться за какой-нибудь куст или дерево.

Вызывая образ выходящего из леса существа, пациент получает возможность стимулировать развитие бессознательного материала в форме символических образов, которые свободно поднимаются и развертываются из его бессознательного. Из леса могут выйти обычные звери, такие как белка, заяц, лиса, маленькая мышка или крот. Тем не менее, эти животные имеют символическое значение, воплощая актуальные для пациента проблемы, страхи, объектные отношения. У молоденьких девушек часто появляется пугливая косуля, у мужчин – олень, лось или больший медведь. Но появляются также и человеческие фигуры: охотник с большим ружьем, опустившийся бродяга или несколько бродяг, старушка, собирающая ягоды, ведьма и многое другое.

Для более младших детей характерно появление из леса сказочных персонажей. В этом случае имеет смысл продолжать психотерапию «на уровне сказки». Однако в более старшем возрасте подобные инфантильно-регрессивные черты считаются уже защитой от реальности и склонностью к иллюзорному осуществлению желаний.

Немецкий психотерапевт Гюнтер Хорн проанализировал 292 сеанса символдрамы с мотивом опушки леса и привел следующую статистику частоты появления различных символических существ (H. Leuner, G. Horn, E. Klessmann, 1990, с. 59):

по 45 х косуля, белка,

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 10 Следующая ⇒