Амет-хан еще перед вылетом на разведку изучил маршрут и, возвращаясь, старался опознать нужные ориентиры. Скоро должен был закончиться лес, впереди — широкий луг с проселочной дорогой.

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 26Следующая ⇒

Вылетев на открытое место, Амет-хан быстро огляделся. И вовремя: над лугом увидел силуэты двух «мессершмиттов». Фашистские летчики, чувствуя свою безнаказанность, расстреливали с воздуха беззащитных беженцев. Убитые женщины, дети, перевернутые повозки, мечущиеся по лугу кони с оборванными постромками... Амет-хан рванул на себя ручку с такой силой, будто его «чайка» была виновата в разыгравшейся на лугу трагедии. Натужно воя, самолет послушно полез вверх, набирая высоту. Пара «мессеров», не замечая его, продолжала поливать огнем дымящуюся, взвихренную проселочную дорогу, забитую людьми. Амет-хан кинул свою машину наперерез одному из них, который выходил из пике. Когда фашистский истребитель появился в перекрестье прицела, Амет-хан с силой нажал на гашетку пулемета, вкладывая в длинную очередь всю свою ярость, всю боль своей души.

Молодой летчик был уверен, что прошил вражескую машину. Однако фашистский истребитель проскочил мимо него и боковым разворотом ушел в сторону. Одновременно Амет-хан почувствовал, как забилась его «чайка» — будто по ее фюзеляжу одновременно ударили десятки огромных молотов...

Неизвестно, чем бы закончился для Амет-хана этот неожиданный воздушный бой, не появись откуда-то сверху два советских истребителя. Одна вражеская машина сразу задымилась и полетела к земле, второй фашистский летчик скрылся в облаках.

Амет-хан выровнял «чайку». Внизу вновь ожил поток беженцев. Пролетев над ними, он вскоре увидел знакомое поле своего аэродрома. Амет-хан подрулил на стоянку, но не сразу вышел из кабины. Восстанавливая в памяти все детали скоротечного воздушного боя, с досадой вытер шлемом взмокшее лицо.

— Амет! Ранен? — услышал он встревоженный голос своего механика Симакова.

Тут же показался и сам Кузьмич.

— Напугал ты меня, братец, — облегченно вздохнул механик, помогая Амет-хану выбраться из кабины. — Слава богу, даже не ранен...

Симаков не пропускал случая поворчать на молодого летчика, который, по его мнению, не берег ни себя, ни машину. Однако за этой ворчливостью Амет-хан чувствовал тревогу Кузьмича за него, видел, с каким волнением механик всегда ждал его возвращения на аэродром. Медлительный, полноватый, в работе он был совсем иным — проворно лазил по корпусу самолета, непонятным образом умудрялся влезть в, казалось бы, немыслимые для его внушительной фигуры полости «чайки».

Вот и сейчас, как только Амет-хан спрыгнул на землю, Кузьмич забрался в кабину с головой — лишь кирзовые сапоги с подковами на каблуках торчали наружу. Амет-хан с беспокойством ждал, что скажет механик. Наконец, Симаков вылез из кабины, поправил на голове замасленную пилотку. Потом еще раз ощупал руками рваные дыры на фюзеляже.

— Повезло тебе, парень, — покачал головой механик. — Возьми фашист прицел чуть выше — прошил бы кабину...

— Возможно, — хмуро согласился Амет-хан и добавил просительно: — Дырки сегодня успеете залатать?

— Надо бы успеть до темноты, — в раздумье проговорил Симаков, что-то прикидывая в уме.

Амет-хан оставил Кузьмича у самолета и направился в штаб. Солнце клонилось к горизонту, в его косых лучах на землю падали длинные тени. Проходя мимо ветвистой березы у опушки леса, Амет-хан замедлил шаг — закатное солнце ярко вспыхнуло на алой звезде деревянного обелиска у изголовья свежего холмика земли. «Значит, без меня кого-то похоронили», — тяжело вздохнул Амет-хан, пытаясь прочесть фамилию на обелиске. Сколько вот таких могил уже осталось позади, сколько его однополчан остались в них лежать навечно!

Сон в тот вечер долго не шел к Амету. Он беспокойно ворочался на нарах в землянке, снова и снова пытался спокойно разобраться в причинах своей неудачи в бою с «мессером». Конечно, он знал, что его «чайка» — менее совершенный истребитель, чем «мессер». Главная ее беда — в скорости уступает. Однако при всей тихоходности «чайка» все же более маневренна, особенно на виражах. Значит, надо было использовать это ее преимущество, а не бросаться с ходу на фашистский истребитель. Ярость в воздушном бою — плохой помощник. В бою нужна ясная голова, чтобы суметь быстро среагировать на все его перипетии. Тогда и гашетку нажмешь в нужный момент, и не забудешь, что рядом другие вражеские летчики, которые не глупее тебя, а в чем-то, может, и превосходят...

Наступила поздняя осень. На юге страны фронт на какое-то время стабилизировался в донских степях. Исполосованные автомашинами и растерзанные гусеницами танков, расползлись, превратились в непролазное месиво прифронтовые дороги. Низкие, набухшие влагой тучи закрыли небо. На время стихли ожесточенные воздушные бои, прекратились непрерывные налеты фашистской авиации.

Остатки 4-го истребительного авиаполка, в котором начинал воевать Амет-хан, были сведены в две неполные эскадрильи и под Ростовом вошли в состав нового воздушного соединения — 147-й истребительной авиадивизии. В октябре Амет-хана Султана, как успешно зарекомендовавшего себя в сложных боях первого периода войны, наначили командиром звена.

Второй месяц сражались летчики дивизии в составе Юго-Западного фронта, в меру своих возможностей помогали наземным войскам. Но вот уже который день самолеты стоят под дождем на степном аэродроме, вблизи разрушенной казацкой станицы. В ожидании просвета в небе летчики часами сидели за самодельными шахматами, отсыпались в сырых землянках.

Маялся на нарах и Амет-хан. Мысленно снова и снова оказывался в небе над границей, над Кишиневом и Тирасполем, Николаевом и Одессой, Херсоном и в небе Приазовья. Бои ожесточили его и, он это чувствовал, закалили. Он рвался в бой, и вынужденное бездействие тяготило.

Мало, совсем мало боевых товарищей осталось из тех, кто вместе с ним встретил войну. Многие погибли, другие после ранений затерялись в тыловых госпиталях. К Амет-хану судьба была пока благосклонна: он совершил 130 боевых вылетов и пока отделывался легкими царапинами, хотя уже не раз возвращался на свой аэродром в машине, основательно изрешеченной пулеметными очередями.

Вспомнилась прославленная Кача — школа военных летчиков, старейшее авиационное училище, в котором овладевали летным мастерством первый покоритель «мертвой петли» Нестеров, укротитель «штопора» Арцеулов. Вспомнилось, как впервые увидел на летном поле училища боевые истребители и осознал, что на этих машинах придется воевать, сбивать матерого врага, который в том, 40-м году уже накапливал боевой опыт в небе Европы, все ближе подступая к границам Советского Союза. Именно потому военлет Амет-хан Султан вместе с товарищами окончил в 1940 году ускоренный годичный курс обучения.

В напряженную жизнь военлетов Амет-хан втянулся легко, безболезненно. Захваченный учебными полетами на новых самолетах, изучением их боевых качеств, освоением сложнейших элементов высшего пилотажа, он не замечал неудобств казарменного быта. Да и задумываться об этом было некогда. Свободного личного времени оставалось очень мало. Полдня — теория, полдня — учебные полеты, занятия длились по двенадцать часов. Работали до седьмого, в буквальном смысле, пота. И в Каче Амет-хан не раз с благодарностью вспоминал аэроклуб, своего первого инструктора Большакова. Навыки по летному делу, полученные в Симферополе, очень помогали ему осваивать ускоренный курс. Вылетая в зону пилотирования к истокам реки Качи в Мамашайской долине, где гора Роман-Кош служила ориентиром, девятнадцатилетний военлет с удовлетворением чувствовал, как с каждым разом все более послушным становится в его руках учебный истребитель, как приходит столь необходимая в воздухе уверенность...

Амет-хан вздохнул, повернулся на скрипучих нарах. Конечно, можно считать, что пока на войне везет. Однако в глубине души он был недоволен собой. Все-таки в Каче учился, стал летчиком-истребителем. А на личном счету — ноль, не сбил еще ни одной вражеской машины, хотя и участвовал в схватках с фашистами. То ли опыта еще опыта не хватает, то ли потому, что в основном летал на воздушную разведку? А может, это и приучило его осторожничать в бою?..

«Улучшится когда-нибудь эта проклятая погода? » — Амет-хан в сердцах повернулся к тусклому дверному просвету напротив. Косой дождь с раннего утра хлестал по двери, мутные струйки воды затекали за порог. Некстати вспомнилась солнечная осень в родной Алупке — даже дожди в эту пору там бывали недолгими, быстро сменялись ясной погодой. И защемило сердце — как там дома? Ведь фашисты уже на пороге Крыма... С начала войны он не имел вестей от родителей, не знал, что с ними.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒