Проблема научности философии и ограниченность сциентизма

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 84Следующая ⇒

Сначала немного истории. До XIX в. наука занимала в европейской культуре почетное и особое, но все же третье или даже четвертое место после религии, философии и искусства. Кризис религиозного мироощущения в пользу философии, с одной стороны, и триумф научного рационального мышления перед интуитивными методами искусства с другой, привели в XIX в. к тому, что наука вышла в этой условной системе ценностей на второе после философии место. В XX в., несмотря на достаточно серьезный кризис рационализма в первые два или три десятилетия, престиж научного знания поднялся настолько высоко, что, по существу, наука стала занимать по негласной системе ценностей, действующей в общественном сознании, уже не второе, а первое место. Сама дилемма «конца» или «расцвета» философии, о которой мы говорили выше, спровоцирована именно сциентистским мышлением, с позиций которого эта дилемма звучит следующим образом: если философия не наука, то она должна отступить со своих позиций, а если философия свои позиции но сдаст, значит, она наука.

Такая постановка вопроса не может, конечно, считаться правомерной. Нельзя однозначно решить вопрос, наука ли философия, потому что, с одной стороны, даже если философия и является наукой, то далеко не в том смысле, в каком научны естественные науки, а с другой стороны, даже если философия и не является наукой, она не лишается тем самым каких бы то ни было атрибутов научного знания. Рассмотрим эту проблематику подробней.

Что именно «антинаучного» видится сциентистски ориентированному уму в философском знании?

Прежде всего сциентист упрекнет философию в недоказуемости и принципиальной непроверяемости ее истин, в том, что философия не является точным знанием и даже, наоборот, настоль-

ко неточна, что приближается в этом смысле скорее к искусству, чем к науке. Этот упрек философии далеко не нов: еще античные скептики порицали философию за то, что она не способна давать неопровержимые истины, однако сциентисты забывают при этом, что античные скептики точно так же критиковали за отсутствие доказуемости и саму науку. Не менее критична была настроена, говорят современные сциентисты, и эпоха Просвещения. Предоставим слово Руссо: «Я только спрошу: что такое философия? что содержат писания наиболее известных философов? каковы уроки этих друзей мудрости? Если их послушать, разве нельзя их принять за толпу шарлатанов, что кричат каждый свое на общественной площади: идите ко мне, только я один никогда не ошибаюсь? Один утверждает, что тел вообще нет в природе и что все есть мое представление о них; другой, что нет ни иного вещества, кроме материи, ни иного бога, кроме вселенной. Этот заявляет, что не существует ни добродетелей, ни пороков и что добро и зло в области нравственности — это выдумки; тот — что люди суть волки и могут со спокойною совестью пожирать друг друга» ¹.

Однако сциентисты не учитывают при этом, что эпоха Просвещения отнюдь не ратовала за разрыв философии и науки, но, наоборот, призывала к их гармоничному слиянию против господствовавшего тогда религиозного мироощущения.

Это вековечное сомнение в пользе и достоверности философского знания достигло в наше время с точки зрения сциентизма своего апогея. Можно ли сегодня серьезно относиться к философскому способу рассуждения, если каждому аргументу здесь может с одинаковой убедительностью быть противопоставлен и контраргумент, если философы не способны применять в своей области строго научные доказательные и верифицируемые методы, выработанные математикой и естествознанием? Более того, философия не способна не только на опытную доказуемость своих принципов, но и тем более на результативное предвидение. Человеческому разуму доступны-де такие предсказания, которые основаны лишь на знании, добываемом посредством опыта, наблюдения и эксперимента, скажем, в физике, биологии и других частных науках, но он «теряет почву под ногами», как только покидает пределы опыта и пускается в половодье универсальных, глубинных проблем и тем более гипотез о будущем. А поскольку, рассуждают представители сциентизма, не существует критерия достоверности философского знания, то философия не может считаться наукой, обладающей предсказательной силой.

¹ Руссо Ж. Ж. Трактаты. М., 1969, с. 27.

В этих своих рассуждениях об отсутствии предсказательной силы у философского знания сциентисты часто опираются на известный афоризм Гегеля о сове Минервы, в котором немецкий философ с горькой иронией отмечал, что философия претендует на то, чтобы поучать мир, но всегда приходит для этой цели слишком поздно. Само ее появление именно с данным содержанием на исторической арене означает, что солнце уже закатилось. «Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это показывает, что некоторая форма жизни постарела, и своим серым по серому философия может не омолодить, а лишь понять ее; сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерок» ¹.

Сциентист, отрицающий научность философии, стремится умалить ее значение вплоть до полного растворения в области элементарной житейской мудрости.

Что касается сциентиста, сторонника возрождения философии, то он мыслит ее не только обладающей теми же, что и естественные науки, точными методами, но и как бы «сверхнаукой», которая не только может обобщать на своем философском уровне достижения частных наук, но и непосредственно управлять их дальнейшим развитием. При этом делается вывод, что вместе с общим движением культуры ко все большей рационализации рационализируется и философия, превращаясь тем самым в науку почти в прямом (более того — естественнонаучном) смысле этого слова.

Однако стремление к рационализации философского знания по образцу естественных наук может привести не только к позитивному по своему историческому смыслу возникновению таких действительно необходимых новых наук, как, например, социальная психология, но и к объективно негативным последствиям — к исчезновению философии как особой формы знания.

Так что же, спросит читатель, можно ли согласиться с теми сциентистами, которые отказывали философии в ее праве на существование потому, что она не наука? Или же — и это еще одна не затронутая нами пока версия — философия имеет право на существование, но ее методы, цели и средства не должны при этом уподобляться соответствующим целям, методам и средствам естественных наук, а, значит, должны быть иррациональными наподобие экзистенциальной философии Запада?

Эта последняя точка зрения, в отличие от первых двух, основана не на сциентистских, а на антисциентистских взглядах, согласно которым философия противопоставлена науке как высшая, постигаемая только иррациональными или интуитивными

¹ Гегель. Соч. М. — Л., 1934, т. 7, с. 17–18.

средствами; истина — истине низшей, утилитарной, ведущей к удовлетворению одних только низменно-материальных потребностей человеческого существа. Крайнее выражение этой позиции заключается в том, что ее сторонники говорят о принципиальной неприемлемости каких бы то ни было научных методов для решения собственно философских проблем, о том, что философия может выполнить свою историческую миссию только в том случае, если она откажется от самой попытки мыслить научным образом.

Как бы ни казалась странной такая позиция в век научно-технической революции, открывшей человечеству и тайны микромира, и закономерности космических процессов, она приобретает немало своих сторонников. Современный иррационализм — это реакция на описанные выше крайности сциентизма, это вотум недоверия рациональным доктринам как в области науки, так и в области политики. Не следует ли из этого, что философия не должна стремиться к научности, если уже и сама порожденная нашим временем установка на приоритет научно-рационального познания испытывает все возрастающий кризис?

Между тем вопрос о соотношении философии и науки не может быть решен однозначно, как того хотелось бы всем трем описанным выше вариантам его решения. Все дело в том, что в современном общественном сознании между философией и наукой установились сложные взаимоотношения, при которых, с одной стороны, между ними не ставится знака равенства, а с другой — не ставится и непроходимой преграды.

В чем же состоит это сложное взаимоотношение философии и науки? По каким параметрам между ними устанавливается соответствие и различие? Наука строится на эксперименте и на создании такого знания, которое сохраняет свою истинность независимо от изменившихся условий человеческого существования. Научная истина как бы безразлична к человеку, она — объективна. Но и философия тоже ищет прежде всего объективную сторону, свою особую форму согласованности с действительностью. Так как философия лишь по форме отличается от других видов познания, пишет Гегель, то необходимо, чтобы она тоже по-своему согласовалась с действительностью и опытом ¹.

Философия не может строиться по естественнонаучному образцу, она имеет свою меру точности и свою меру доказательности. Философия так же объективна, как и наука, в том смысле, что предметом философии является не субъективное ощущение человека, а объективная природа его отношения к миру.

В истории философии нет однолинейности развития и по-

1 См.: Гегель. Энциклопедия философских наук. М., 1974, т. 1, с. 89.

следовательности, присущей логическому ходу научной мысли, той или иной сугубо рационально выверенной теоретической системе. Философская мысль движется в виде множества линий, как бы вонзаясь в свой предмет с самых разнообразных сторон. И даже форма предвидения, свойственная философскому мышлению, значительно отличается от научных гипотез. Философия дает как бы тот общий познавательный стимул, который во многом способствует появлению конкретных естественнонаучных гипотез¹. То же относится и к социальным прогнозам философии: имея в своей основе общее направление социальной эволюции человечества, философский прогноз не может вместе с тем стремиться к обоснованию конкретных деталей будущего, что является уже делом частных наук. Там же, где философия пытается предсказать конкретные детали этой эволюции, там — и это уже можно сказать с уверенностью — происходит рационализация философии по образцу точных наук, и там, собственно, либо философия, как таковая, исчезает, либо же она становится препятствием на пути свободного развития науки.

Отдельно стоит вопрос и о так называемой синтетической миссии философии, согласно которой философия призвана обобщать достижения частных наук. Что значит это философское обобщение? Если философия будет стремиться к своего рода подведению итога истории познания, то она поставит перед собой неразрешимую задачу, ибо человеческий ум исторически и индивидуально ограничен. Это было в той или иной степени возможно во времена Аристотеля, но сегодня ни один сколь угодно одаренный и широко образованный человек, даже наделенный феноменальной памятью, не может быть «как у себя дома» в любой из конкретных областей научного знания. Да этого и не должно делать философское мышление, оно не может подменить специалиста в его конкретной области. Обобщение — это рациональный по своей форме мыслительный акт, и он должен совершаться в пределах той частной науки, результаты которой подвергаются этому обобщению. Другое дело — интеграция знаний. Здесь действительно философия одной из первых, еще до реального формирования смежных дисциплин, может найти точки соприкосновения и единство исходных принципов разобщенных наук. Но и интеграция данных частных наук не может считаться основной задачей философии — это лишь ее побочная функция,

¹ К примеру, один из фундаментальных философских принципов — единство мира — оказался весьма действенным для практики физического исследования. Датский физик X. Эрстед открыл явление электромагнетизма, «вдохновленный… идеями натурфилософии, в течение 13 лет пытаясь найти связь между электричеством и магнетизмом…» (Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956, с. 339).

у нее есть свой особый предмет и, следовательно, свои особые цели и особые средства достижения этих целей.

Философия — это не охранительный или регламентирующий орган в «государстве наук», но самостоятельная область духовного знания, участвующая в непосредственном производстве идей, а не в их принудительном распределении и регламентировании.

Другое дело, если выводы частных наук будут использоваться в тех или иных идеологических или философских целях — здесь уже философия, продолжая оставаться в своих владениях, не только может, но и должна произвести обобщающую работу. Философски-мировоззренческий настрой ученого может способствовать или не способствовать успехам его профессиональной деятельности, и здесь философия, безусловно, играет существенную роль. Вместе с тем она не может руководить самой этой профессиональной деятельностью, приоткрывая одни и преграждая другие пути поисковой работы в частных науках. Философия может и должна мировоззренчески реагировать на ранее казавшиеся фантастическими фундаментальные открытия частных наук — будь то идея Большого Взрыва или методы генной инженерии, и в этом смысле философия есть мировоззренческий интерпретатор достижений всех других областей знания. Но философия не может и не должна вмешиваться в сам процесс научного творчества, не может и не должна волевым порядком решать, какое из новых, пусть даже спорных с научной точки зрения направлений имеет право на существование, а какое — нет.

Нам осталось ответить еще на два вопроса, которые в проблеме соотношения между философией и наукой играют существенную роль: это, во-первых, столь значимый для современной ситуации вопрос о соотношении логически рационального и интуитивного и, во-вторых, не менее значимый вопрос о значении личности философа или ученого для результатов их деятельности. Начнем с первого вопроса. Было бы неверным считать, что наука — это только логически рациональное, а философия и искусство — это только интуитивное. Однако также было бы неверно и противоположное толкование философии только как сугубо рационального, рассудочного знания, что нередко встречается в сциентистски ориентированных направлениях. Сила и значение той или иной философии не столько в чисто логической доказательности, сколько в глубине ее прозрений, в способности ставить новые проблемы, достигать лучшего понимания важных сторон человеческого бытия и человеческой деятельности, наконец, в способности быть источни-

ком и стимулом дальнейшего движения философской мысли и методологическим средством научного познания и практически-преобразовательной деятельности.

Однако глубина интуитивных прозрений, способность к прогнозирующему стимулированию научного познания не значат, что философия может уподобиться мистическому оракулу, вещающему о непонятно как и откуда пришедших к нему и неподдающихся рациональному выражению истинах. Отдавать должное интуитивно-иррациональному не означает игнорирования рационализма вообще и особенно необходимости доказательности философской формы выражения истины. С другой стороны, ориентация на логически-рациональное, свойственная естественным наукам, также не отрицает существенной роли интуитивных прозрений в естественнонаучной деятельности. Интуиция и руководствующийся логикой разум нераздельны в любом виде человеческого творчества, их союз есть обязательный элемент в рождении любой истины, в любом действительно творческом процессе. Разница между философией и наукой в этом отношении заключается в том, что наука стремится к такой логической выстроенности своих положений, каждый этап которых подтверждается как экспериментальной, так и теоретической проверкой, что в конечном счете ведет к независимости естественнонаучных положений от открывающих и излагающих их ученых, от субъективного фактора вообще, а философия, напротив, стремится к такой выстроенности своего знания, которая обязательно обладает глубокой мировоззренческой убедительностью (при всем, конечно, сохранении важности рациональных моментов). Вспомним наше собственное восприятие лучших философских и научных текстов: первые построены так, что лично нас убеждают (таковы и диалоги Платона, и тексты Канта, и творения Гегеля, и философский стиль К. Маркса и В. И. Ленина), специальные же научные тексты построены так, чтобы последовательно и исчерпывающе описать объект и не пропустить при этом ни одного звена в логической цепи доказательств, иначе такой текст потеряет для нас свою научную доказательность, точно так же как излишне формализованный и схематизированный философский текст перестает восприниматься как именно философский. Это различие вызывается в конечном счете различием в самих предметах науки и философии. Действительно, исконная собственно философская проблематика, то есть принципы соотношения человека и мира, не поддается естественнонаучным методам. Философия как наука требует строго продуманного метода, теоретической доказательности своих положений, упорядочивания понятий, категорий, принципов, законов в опреде-

ленной системе. Она сродни общетеоретическому уровню науки, но взятому в его интегральном виде.

Однако философия — не просто наука. Она не располагает эмпирическими приемами исследования, хотя и опирается на непосредственный жизненный опыт мыслителя. И проверка истинности и жизненности философского учения подтверждается, как правило, не отдельными экспериментами и наблюдениями, а всем потоком событий жизни.

С проблемой специфики философии связан и второй из выделенных вопросов — о значении личности человека при создании философского или научного текста. Конечно, и в науке и в философии, как и в любой другой форме деятельности, человек играет настолько существенную роль, что без него невозможно было бы само существование этих форм деятельности, причем здесь речь идет уже не только о человеке вообще как об условии ситуации познания, не о человеке как таковом, но именно о личности как человеке с определенным творческим потенциалом. Не будь Эйнштейна, теория относительности все равно была бы, конечно, открыта личностью, равной ему в своих творческих потенциях. Точно так же, не будь Маркса, диалектический материализм все равно вошел бы в историю философии, но вошел бы благодаря деятельности столь же одаренной личности.

И все же именно здесь имеется и различие между специальными науками и философией. Философия в этом отношении ближе к искусству, а в искусстве, как известно, ситуация несколько иная, чем в науке. Не будь, например, Байрона, романтизм все равно сменил бы классицизм и сентиментализм — это объективная логика развития искусства, — но в любом случае без Байрона история культуры не знала бы конкретного образа Чайльд-Гарольда, а без Достоевского не было бы образа князя Мышкина. Личность в искусстве в принципе незаменима¹. Здесь можно только или абсолютно терять, или абсолютно приобретать.

Попытки унифицировать философию, то есть выхолостить в ней всякий личностный момент, приводят лишь к догматизму и начетничеству, и вместо действительно философских текстов мы получаем поток однообразной псевдофилософской литературы. Философия, так же как и искусство, может раз-

¹ Не стоит, конечно, абсолютизировать сравнительно малое значение личности в области естественных наук. Творческая деятельность любого ученого вбирает его в себя целиком как индивидуальную личность. Гуманистический смысл научной деятельности должен проявляться, прежде всего, в личностной ответственности за результаты открытий, особенно технических, за их возможное практическое применение.

виваться только там и тогда, где и когда приветствуется прежде всего личностное начало. Без личностной энергии и личностного творческого пафоса философия становится «на поток» и превращается в усредненную идеологию. Человек в его отношении к миру — основной предмет философии, и человек же как личность — единственно возможный субъект философии. Философия утверждает человека в качестве высшей ценности мира, в качестве точки отсчета философского знания, и поэтому это знание неизбежно должно быть обличено также в личностную форму.

Мы здесь вплотную подошли к чрезвычайно сложной проблеме, которая не получила еще достаточно адекватной разработки, но без хотя бы частичного упоминания которой вопрос о предмете и природе философского зияния и о его соотношении с знанием научным не был бы охвачен полностью, а именно к проблеме философской формы, то есть языка и стиля философии.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒