Николай Александрович ПОЛЕВОЙ

1796-1846

ПОЛЕВОЙ Николай Александрович— русский писатель, журналист, историк, литературный критик, член-корреспондент Петербургской академии наук, издатель прогрессивного журнала «Московский телеграф» (1825 - 1834). Полевой является предшественником В. Г. Белинского в литературной критике. Полевой-историк написал шеститомную «Историю русского народа» (1829 - 1833), в которой предпринял попытку отвергнуть историческую схему Н. М. Карамзина, его аристократическую концепцию. Эстетические взгляды Полевого основывались на философии Ф. Шеллинга. Выступая против эстетики классицизма, Полевой выдвигал в противовес ей принцип исторической оценки искусства как органического воплощения национального самосознания в определенных «условиях веков и обществ». Полевой рассматривал романтизм, опять же в противовес классицизму, как течение народное, выявляющее национальную самобытность. В публицистических работах Полевой отстаивал интересы русской национальной культуры. По словам А. И. Герцена, «Полевой начал демократизировать русскую литературу; он заставил ее спуститься с аристократических высот и сделал ее более народной или по крайней мере более буржуазной».

Сочинения

1. Полевой Н. А. Очерки русской литературы: В 2 т. СПб., 1839.

2. Полевой Н. А. Сочинения: В 3 т. М., 1903.

3. Полевой Н. А. Избранные произведения и письма. Л., 1986.

4. Полевой Н. А. Избранная историческая проза. М., 1990.

5. Полевой Н. А., Полевой К. А. Литературная критика. Л., 1990.

6. Полевой Н. А. История русского народа: В 3 т. М., 1997.

Литература

1.Козмин Н. К. Очерки из истории русского романтизма. Н. А. Полевой как выразитель литературных направлений современной ему эпохи. СПб., 1903.

2. История русской критики. М.; Л., 1958. Т. 1.

3. Шикло А. Е. Исторические взгляды Н. А. Полевого. М., 1981.

Рецензия на книгу А. Галича «Опыт науки изящного»¹

В любезном отечестве нашем только еще начинается переворот идей касательно лучшей и полной теории изящного. Он начался в наше время жаркими спорами романтиков и классиков. Обе стороны не умели, однако ж, отдать себе полного отчета, о чем они спорят, и этому есть причины: они заключаются в ходе нашей литературы.

Главное в том, что мы не отдаем отчета в своих ощущениях, увлекаемся всем, что сильно на нас действует, и смотрим на литературу нашу сквозь призму недостатков нашего характера, которая, представляя предметы не в настоящем их виде, дотоле будет препятствовать усовершенствованию литературы, пока мы не решимся воспитать наш (литературный) характер самостоятельностью, сознанием недостатков и глубокомыслием. Дух народный и географическое положение русских превосходны. Русский одарен величайшими телесными и душевными способностями, Азия и Европа, Север и Юг сливаются в нем. Два периода государственного бытия, то есть составление и укрепление, Россия уже перешла, и перешла с честию и славою. Русский народ, составленный из предприимчивых норманнов и добродушных славян, не поддался татарам, укрепился сам собою, распространил свои области, победил соседей и, выдержав борьбу с Европою, стал на высокую степень политического бытия. Пока не утвердилось политическое существование России, просвещение в ней не могло быть ничем другим, как только занятием между прочим; так и было. Надобно ли доказывать, что Россия недавно вступила на поприще просвещения, следовательно, отстала от других, несмотря на желание уравняться с другими европейцами? Но, кроме того, что просвещение и науки не могли быть полным достоянием народа, страшившегося еще в жилищах своих набега кочевых народов, недостатки характера вмешивались в ход нашего просвещения и вредили ему. Как в старину, выучившись кое-чему, русские смеялись над иностранцами, так и в то время, когда гений Петра познакомил нас ближе с Европою, а стечение последовавших обстоятельств сблизило с французами, мы подражали французам, насмехались над другими и — прочтите, что писывали у нас лет за 50 о наших Гомерах, Горациях, Анакреонтах, Лафонтенах! Теперь мы сблизились с европейцами вообще, галломанство² встречает у нас сильное сопротивление во всем: но подражательность все еще заставляет нас списывать с других, а не творить самобытное и твердое в литературе и проч. Теория изящного необходимо должна была подвергаться одинаковой участи с нашей литературою. Не отдавая отчета в своих ощущениях вообще, мы не могли ничего самостоятельного приобресть и в теории изящного уже и потому, что сверх самоотчетности к ней ведет философия, а мы почитали философиею рассказы французских говорунов. И французских рассказов довольно было у нас переведено и пущено в ход, а истинная философия была нам неизвестна. Кондильяк³ учил нас логике, Батте⁴ и Эшенбург (эхо Батте) учили эстетике. Следовательно, наша эстетика была отклик французской. Переводя и сокращая курсы французов, мы не знали древних литератур, не читали немцев и уверяли сами себя, что литература наша цветет, а теория изящного нами завоевана. Наконец, в наше время, в последние 25 лет, споры, недоумения литературные и особенно быстрые успехи словесности, происшедшие от влияния романтизма и большого сближения с иностранцами в умственных занятиях, — все двигало нас к самостоятельности литературной, которая, кажется, начинает образовываться.<...>

Примечания

¹ Опубликовано без специального названия в журнале «Московский телеграф» за 1826 год, №6, 7, 8, 10. Галич Александр Иванович (1783 – 1848) — русский философ, психолог.

² Галломанство — предпочтение французского в ущерб русскому.

³ Кондильяк Этъен Бонна де (1715 – 1780) — французский философ-просветитель. Сотрудничал в «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера.

⁴ Баттё Шарль (1713 – 1780) — французский эстетик, представитель классицизма.

Дмитрий Владимирович ВЕНЕВИТИНОВ

1805-1827

ВЕНЕВИТИНОВ Дмитрий Владимирович — русский поэт, философ, критик, один из активных участников философского кружка «любомудров». Происходил из старинной дворянской семьи, находился в дальнем родстве с А. С. Пушкиным. В 1822 -1824 г. Веневитинов был вольнослушателем Московского университета. В 1825 г. поступает на службу в Московский архив Министерства иностранных дел, а в 1826 г. переезжает в Санкт-Петербург и служит в канцелярии Министерства иностранных дел, намереваясь посвятить себя дипломатической работе за границей. Еще в Москве Веневитинов вошел в Общество любомудрия, с членами которого И. В. Киреевским, А. И. Кошелевым, В. Ф. Одоевским, Н. М. Рожалиным, Ф. С. Хомяковым (братом А. С. Хомякова), В. П. Титовым он состоял в дружеских отношениях. Благодаря Веневитинову деятельность кружка была ориентирована на философию (преимущественно Шеллинга). Веневитинов и вслед за ним другие любомудры придавали философии важное значение, поскольку она должна была оплодотворить все области умственной и художественной деятельности, «которая, — полагал Веневитинов, — заставит ее < Россию> развить свои силы и образовать систему мышления». Веневитинов увлечен идеей самобытности России, однако эта самобытность неотрывна от общего исторического прогресса. Способствовать же прояснению исторической роли России должна философия. Столь же большую роль философии Веневитинов отводит и при формировании эстетических принципов. Деятельность его как литературного критика основывалась на идеях диалектики и историзма; один из эстетических критериев мыслителя — «оценять словесность... степенью философии времени». Основой философской системы Веневитинова явилось учение о развитии художественных форм, последовательно сменяющих друг друга, т. е. о некоем философском «трилоге». По признанию И. В. Киреевского, «Веневитинов создан был действовать сильно на просвещение своего отечества, быть украшением его поэзии и, может быть, создателем его философии».

Сочинения

1. Веневитинов Д. В. Полное собрание сочинений. СПб., 1862.

2. Веневитинов Д. В. Собрание сочинений. М., 1934.

3. Веневитинов Д. В. Избранное. М., 1956.

4. Веневитинов Д. В. II Русские эстетические трактаты первой четверти XIX века. М, 1974. Т. 2.

5. Веневитинов Д. В. Стихотворения. Проза. М., 1980.

Литература

1. Пятковский А. П. Биографический очерк Д. В. Веневитинова // Веневитинов Д. В. Поли. собр. соч. СПб., 1862.

2. Русские писатели. 1800 - 1917. Биографический словарь. М., 1989. Т. 1.

О состоянии просвещения в России¹

<...> С этой мыслью обратимся к России и спросим: какими силами подвигается она к цели просвещения? Какой степени достигла она в сравнении с другими народами на сем поприще, общем для всех? Вопросы, на которые едва ли можно ожидать ответа, который вопрошающий должен таить про себя или разделить с немногими, ибо беспечная толпа наших литераторов, кажется, не подозревает их необходимость. У всех народов самостоятельных просвещение развивалось из начала, так сказать, отечественного: их произведения, достигая даже некоторой степени совершенства и входя, следственно, в состав всемирных приобретений ума, не теряли отличительного характера. Россия все получила извне; оттуда это чувство подражательности, которое самому таланту приносит в дань не удивление, но раболепство; оттуда совершенное отсутствие всякой свободы и истинной деятельности. Как пробудить ее от пагубного сна? Как возжечь среди этой пустыни светильник разыскания?

Началом и причиной медленности наших успехов в просвещении была та самая быстрота, с которою Россия приняла наружную форму образованности и воздвигла мнимое здание литературы без всякого основания, без всякого напряжения внутренней силы. Уму человеческому сродно действовать, и если б он у нас следовал естественному ходу, то характер народа развился бы собственной своей силой и принял бы направление самобытное, ему свойственное; но мы, как будто предназначенные противоречить истории словесности, мы получили форму литературы прежде самой ее существенности. У нас прежде учебных книг появляются журналы, которые обыкновенно бывают плодом учености и признаком общей образованности, и эти журналы по сих пор служат пищею нашему невежеству, занимая ум игрою ума, уверяя нас некотором образом, что мы сравнялись просвещением с другими народами Европы и можем без усиленного внимания следовать за успехами наук, столь быстро подвигающихся в нашем веке, тогда как мы еще не вникли в сущность познания и не можем похвалиться ни одним памятником, который бы носил печать свободного энтузиазма и истинной страсти к науке. Вот положение наше в литературном мире — положение совершенно отрицательное.

Легче действовать на ум, когда он пристрастился к заблуждению, нежели когда он равнодушен к истине. Ложные мнения не могут всегда состояться; они порождают другие; таким образом вкладывается несогласие, и самое противоречие производит некоторого рода движение, из которого наконец возникает истина. Мы видим тому ясный пример в самой России. Давно ли сбивчивые суждения французов о философии и искусствах почитались в ней законами? И где же следы их? Они в прошедшем или рассеяны в немногих творениях, которые с бессильною упорностью стараются представить прошедшее настоящим. Такое освобождение России от условных оков и от невежественной самоуверенности французов было бы торжеством ее, если бы оно было делом свободного рассудка; но, к несчастью, оно не произвело значительной пользы, ибо причина нашей слабости в литературном отношении заключалась не столько в образе мысли, сколько в бездействии мысли. Мы отбросили французские правила не оттого, чтобы мы могли их опровергнуть какою-либо положительною системою, но потому только, что не могли применить их к некоторым произведениям новейших писателей, которыми невольно наслаждаемся. Таким образом, правила неверные заменялись у нас отсутствием всяких правил. Одним из пагубных последствий сего недостатка нравственной деятельности была всеобщая страсть выражаться в стихах. Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия; самые пиитические эпохи истории всегда представляют нам самое малое число поэтов. Не трудно, кажется, объяснить причину сего явления естественными законами ума; надобно только вникнуть в начало всех искусств. Первое чувство никогда не творит и не может творить, потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе и тогда уже, снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения. У нас язык поэзии превращается в механизм; он делается орудием бессилия, которое не может себе дать отчета в своих чувствах и потому чуждается определительного языка рассудка. Скажу более: у нас чувство некоторым образом освобождается от обязанности мыслить и, прельщая легкостью безотчетного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования. При сем нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу ее изберет целию своих действий. Надобно бы совершенно оставить нынешний ход ее словесности и заставить ее более думать, нежели производить. Нельзя скрыть от себя трудности такого предприятия. Оно требует тем более твердости в исполнении, что от самой России не должно ожидать никакого участия; но трудность может ли остановить сильное намерение, основанное на правилах верных и устремленное к истине? Для сей цели надлежало бы некоторым образом устранить Россию от нынешнего движения других народов, закрыть от взоров ее все маловажные происшествия в литературном мире, бесполезно развлекающие ее внимание, и, опираясь на твердые начала новейшей философии, представить ей полную картину развития ума человеческого, картину, в которой бы она видела свое собственное предназначение. Сей цели, кажется, вполне бы удовлетворило такое сочинение, в коем разнообразие предметов не мешало бы единству целого и представляло бы различные применения одной постоянной системы. Такое сочинение будет журнал, и его вообще можно будет разделить на две части: одна должна представлять теоретические исследования самого ума и свойств его; другую можно будет посвятить применению сих же исследований к истории наук и искусств. Не бесполезно было бы обратить особенное внимание России на древний мир и его произведения. Мы слишком близки, хотя по-видимому, к просвещению новейших народов и, следственно, не должны бояться отстать от новейших открытий, если мы будем вникать в причины, породившие современную нам образованность, и перенесемся на некоторое время в эпохи, ей предшествовавшие. Сие временное устранение от настоящего произведет еще важнейшую пользу. Находясь в мире совершенно для нас новом, которого все отношения для нас загадки, мы невольно принуждены будем действовать собственным умом для разрешения всех противоречий, которые нам в оном представятся. Таким образом, мы сами сделаемся преимущественным предметом наших разысканий. Древняя пластика или вообще дух древнего искусства представляет нам обильную жатву мыслей, без коих новейшее искусство теряет большую часть своей цены и не имеет полного значения в отношении к идее о человеке. Итак, философия и применение оной ко всем эпохам наук и искусств — вот предметы, заслуживающие особенное наше внимание, предметы, тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук и найдет сие основание, сей залог самобытности и, следственно, своей нравственной свободы в литературе, в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и образовать систему мышления.

Вот подвиг, ожидающий тех, которые благородным желанием в пользу России и, следственно, человечества могут осуществить силу врожденной деятельности и воздвигнуть торжественный памятник любомудрию если не в летописях целого народа, то по крайней мере в нескольких благородных сердцах, в коих пробудится свобода мысли изящного и отразится луч истинного познания.

Примечания

¹ Опубликовано в 1826 г. как программная статья нового журнала «Московский вестник».

Степан Петрович ШЕВЫРЕВ

1806-1864

ШЕВЫРЕВ Степан Петрович — историк литературы, критик, поэт и публицист. Учился в Московском благородном пансионе (1818- 1822), затем как вольнослушатель посещал Московский университет. С 1823 г. служил в московском архиве Министерства иностранных дел, где вошел в кружок «архивных юношей» — романтиков-шеллингианцев (В. Ф. Одоевский, И. В.Киреевский, Д, В. Веневитинов, В. П. Титов, Н. Мельгунов и др.). С 1827 г. принимал участие в издании журнала-«Московский вестник». 1829 -1832 гг. Шевырев проводит в Италии, а по возвращении становится адъюнктом кафедры истории русской словесности Московского университета. В 1833 г. он защищает диссертацию «Данте и его век», а в дальнейшем читает курсы всеобщей истории поэзии и теории поэзии в Московском университете. В 1837 г. становится экстраординарным, затем ординарным профессором, а также академиком Петербургской академии наук (1852). В своей деятельности Шевырев придерживался официального направления в русской науке и публицистике. Относился к старшим славянофилам. Вместе с М. П. Погодиным возглавлял журнал «Москвитянин», в котором развивал теорию «официальной народности». Основное сочинение Шевырева — «История русской словесности, преимущественно древней» (1846), где Шевырев изложил первый систематический курс истории древней русской литературы, основанный на изучении первоисточников.

Сочинения

1. Шевырев С. П. История русской словесности, преимущественно древней: В 4 т. М., 1846 - 1860.

2. Шевырев С. П. Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 г. СПб., 1884.

Литература

1. Добролюбов Н. А. История русской словесности. Лекции С. П. Шевырева II Добролюбов Н. А. Собр. соч. М.; Л., 1962. Т. 4.

2. Очерки по истории русской журналистики и критики. Л., 1950. Т. 1.

3. История русской критики. М.; Л., 1958. Т. 1.

4. МаннЮ. В. Русская философская эстетика. М., 1969.

История поэзии¹

<...> На примере немцев мы видим, что свойственно всякому младшему народу, за другими идущему в словесном образовании, увлекаясь трудами своих предшественников в одном, покоряться их влиянию, пока не разовьет свое, самобытное стремление, пока не скажется своя мысль в родном слове. Так, мы бескорыстно занимаемся произведениями словесности всех предшествовавших нам народов, хотя и не имеем, как немцы, досужего на то количества ученых. Уже и потому, что мы любим безотчетно заниматься словом иностранным, уже и по этой простой причине следует нам привести эти неправильные занятия в стройное учение, дать им строгую и полную форму науки. Но кроме сей с первого взгляда бросающейся причины есть другие, еще важнейшие. Наша словесность, несмотря на недавнее свое существование, уже успела подвергнуться — прямо или посредственно — влиянию почти всех ей предшествовавших, так что оценить вполне достоинство произведений собственного слова и объяснить явления их со всеми стихиями, в них вошедшими, мы не можем без предварительного изучения истории слова иноземного. Почему, например, наша поэзия началась с сатиры и оды? Почему она сначала подверглась французскому, потом германскому влиянию? Подобные вопросы и другие не могут быть иначе решены. Проходя историю своей словесности со времени ее европейского периода, мы беспрестанно должны обращаться к Европе и там искать причины явлений, у нас совершенно не имеющих корня. Ибо ни одна словесность, может быть, в таком малом объеме не представляет такого сплетения многоразличных явлений. Сверх того, будущее направление нашей словесности может быть разумно обеспечено от подражательности, всегда ни к чему не приводящей, от ложных попыток системы единственно одним мудрым и живым познанием того, что наши предшественники до нас делали, познанием, которое одно может привести нас к безошибочному избранию и к утверждению нашего собственного образа мыслей в общем деле словесности.

Не имея всех средств к тому, чтобы самим собою непосредственно наблюдать произведения слова у всех иноземных народов, мы должны большею частию принимать на веру то, что они нам сообщают о себе или о других. Как прежде глазами французов смотрели мы на произведения словесные, так ныне смотрим на них по большей части глазами немцев. Наше самобытное воззрение последует тогда, когда мы, устранив посредников, отказавшись от всякого предварительного мнения или, лучше, предубеждения, внушенного нам нашими западными соседями, обратимся прямо сами к произведениям слова и поверим на деле все то, что нам о них было сказано и нами сначала принято на веру. Для такого подвига необходимо нам богатое и дивное изучение языков иноземных, как древних, так и новейших, к чему и природа дала нам способности и наше местное положение предлагает средства. Необходимо также отбросить ложную мысль, которая иногда берет господство над нашими трудами. Мы думаем, что все факты уже собраны, что опыт уже сделан, — и спешим к одним результатам, предполагаем не известное нам известным. Это оптический обман, в который вводит нас Европа, ибо мы часто живем ее жизнью и обольщаемся чужими приобретениями. Да, опыт сделан, но не нами, а наука требует недоверия. В ней ничего нет вреднее, как чужая опытность. Факты собраны, но мы должны перебрать их, а не верить на слово, для того чтобы верно и по-своему оценить их. Подвиг великий — приобретение своей опытности. Вот к чему я призываю вас, милостливые государи! Нам необходимы труд неутомимый, терпение и мудрое беспристрастие. При таких условиях мы можем иметь надежду со временем даже опередить и наших предшественников, ибо владеем большими, чем они, средствами и чуждаемся всякого одностороннего направления, которому они все без исключения подвержены. В их ветхой опытности заключается, может быть, и богатство их и немощь; в нашей молодой свежести наша нищета и надежда.

Всякий из западных европейских народов, словесностью которых мы будем заниматься по преимуществу, имеет свою физиономию, свои особенные умственные и физические свойства и живет своею особенною жизнью. Развивая в этой жизни свою личность, свою индивидуальность, он живет для себя, но действует для всего человечества. Всякая из сих наций есть лицо общественной жизни Европы и есть идея на общем собрании человечества, идея, воплощенная самим Промыслом для его сокрытой цели. Всякая нация как лицо преходит: как идея — бессмертна. Греция и Рим давно уже трупы; но идеи, в них олицетворенные, живут во всем образованном человечестве. <... >

Теория поэзии²

Заключение

После Германии нам следовало бы рассмотреть развитие теории в нашем отечестве, но мы должны скромно сознаться, что у нас наука не сделала никаких национальных приобретений. Сначала робко и набожно мы следовали теории французской; потом, убежденные немцами, отказались от французов и теперь с такою же покорностью следуем теориям немецким. Но должно заметить, к сожалению, что в последнем нашем германском стремлении мы, увлекаясь более умозрительными и бесплодными теориями наших учителей, слишком мало знакомились с критическими трудами той же нации и вовсе не следовали ее примеру в живом и своенародном изучении поэзии. Должно, однако, к чести нашей сознаться, что мы со времени германского влияния стали глубже вникать в идею искусства и в этом отношении опередили прочие народы Европы, которые, держась крепко национальных предрассудков, до сих пор недоступны новому учению германцев об искусстве. Влияние сей страны повсюду в Европе и особенно у нас, сильнее ему подвергшихся, было полезно для практики поэзии, что возвратило ее к национальному направлению: Жуковский, представитель у нас германского влияния, был предшественником Пушкину, начинателю направления народного. Должно надеяться, что и в теории искусства Германия, уже давшая нам мысли более верные, наведет нас и на путь своенародного изучения.

История всякой науки есть лучшее и вернейшее средство к тому, чтобы, во-первых, полнейшим образом осмотреть и собрать все материалы, изготовленные для нее другими народами; во-вторых, отличить в ней истинное и всегдашнее от ложного и случайного; в-третьих, определить форму и направление, какие должна принять наука соответственно современным потребностям. Таким образом, прошедшее науки становится собственностью или предупредительным уроком ее настоящего, и отсюда вернее определяются пути, которые имеет она совершить в будущем для пополнения своих недостатков, а в этом и жизнь науки и порука ее неусыпной деятельности.

История наук важна повсюду, но особенно имеет важность в нашем отечестве, которое, заключая европейское образование, должно представить и в науках знание полное, всестороннее, окончательное. Для того чтобы какая-нибудь наука принялась корнем на нашей почве и принесла впоследствии русский плод, необходимо, чтобы почва сия была удобрена историческим ее изучением, ибо избрание доброго лучшего в науке, о чем мы должны пекчись для нашего отечества, и местное применение оной к нашим народным свойствам и потребностям возможны только при сравнительном изучении ее развития у всех предшествовавших нам народов. История науки только может служить прочным основанием для ее здания и ручаться за его неколебимость.<...>

Примечания

¹ Опубликовано: 1835 г. — 1-й том, 1892 г. — 2-й том (посмертно).

² Полное название работы, представленной в 1836 г. в виде докторской диссертации, — «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов».

Александр Семенович ШИШКОВ

1754 – 1841

ШИШКОВ Александр Семенович — русский писатель, государственный деятель, вице-адмирал. На протяжении многих десятилетий вел разностороннюю научную и общественную работу. После окончания Морского кадетского корпуса в 1771 г. был произведен в гардемарины, а в начале 80-х гг. начал преподавать морскую тактику в том же корпусе и заниматься литературным трудом. По службе он достиг чина вице-адмирала, был назначен членом Адмиралтейской коллегии и членом Государственного совета (1814). Занятия литературным трудом привели к избранию его в 1796г. членом Российской академии, президентом которой он был в 1813 – 1841 гг. Шишков углубился в изучение церковнославянского языка. Славянский язык он считал языком духовных книг, а русский — книг светских. Начиная с 1810 г. он организует публичные собрания под названием «Беседы любителей русского слова», целью которых было укрепление в русском обществе патриотического чувства. «Торжество отечественной словесности, — отмечал Шишков, — должно было предшествовать торжеству веры и отечества». Являясь сторонником реакционно-охранительной идеологии, он выступал против утверждения нового в русском языке и культуре в целом. Накануне Отечественной войны 1812 г. Шишков был назначен на должность государственного секретаря и-составлял для Александра I патриотические по духу манифесты, указы, рескрипты и воззвания к населению по поводу захвата Москвы французами. В 1824 – 1828гг. Шишков был министром народного просвещения и главноуправляющим делами иностранных вероисповеданий. В эти годы он боролся за усиление цензуры, защищал крепостное право, преследовал библейские общества за распространение «революционных книг». После смерти Шишкова Российская академия была упразднена и включена в состав Петербургской академии наук на правах отделения.

Сочинения

1. Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов: В 17 т. СПб., 1818 – 1839.

2. Шишков А. С. Рассуждение о старом и новом слоге российского языка. СПб., 1803.

3. Шишков А. С. Разговоры о словесности. СПб., 1811.

4. Собрания высочайших манифестов, грамот, указов и пр. 1812 – 1816 гг. Издал А. С. Шишков. СПб., 1816.

Литература

1. Стоюнин П. С. А. С. Шишков. СПб., 1880.

2. Сухомлинов М. И. История Российской Академии: В 8 т. СПб., 1880. Т. 7.

3. Аксаков С. Т. Воспоминание об А. С. Шишкове // Аксаков С. Т. Собр. соч.: В 6 т. М., 1968. Т. 2.

4. Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968.

Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Следующая