Об историческом ходе свободомыслия в России

(Письмо к Николаю I из Петропавловской крепости)¹

<...> Наполеон вторгся в Россию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало свободомыслия в России. Правительство само произнесло слова: «свобода, освобождение! ».<...>

<...> Люди, видевшие худое или желавшие лучшего, от множества шпионов принуждены стали разговаривать скрытно, — и вот начало тайных обществ. Притеснение начальством заслуженных офицеров разгорячало умы. Предпочтение немецких фамилий перед русскими обижало народную гордость. Тогда-то стали говорить военные: «Для того ль освободили мы Европу, чтобы наложить ее цепи на себя? Для того ль дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома? » Уничтожение нормальных школ и гонение на просвещение заставило думать, в безнадежности, о важнейших мерах. А как ропот народа, от истощения и злоупотребления земских и гражданских властей происшедший, грозил кровавою революциею, то общества вознамерились отвратить меньшим злом большее и начать свои действия при первом удобном случае.<...>

Взгляд на старую и новую словесность в России²

<...> ...Необъятность империи, препятствуя сосредоточиванию мнений, замедляет образование вкуса публики. Университеты, гимназии, лицеи, институты и училища, умноженные благотворным монархом и поддерживаемые щедротами короны, разливают свет наук, но составляют самую малую часть в отношении к многолюдству в России. Недостаток хороших учителей, дороговизна выписных и вдвое того отечественных книг и малое число журналов, сих призм литературы, не позволяют проницать просвещению в уезды, а в столицах содержать детей не каждый в состоянии. Феодальная умонаклонность многих дворян усугубляет сии препоны. Одни рубят гордиев узел наук мечом презрения, другие не хотят ученьем мучить детей своих и для сего оставляют невозделанными их умы, как нередко поля из пристрастия к псовой охоте. В столицах рассеяние и страсть к мелочам занимают юношей; никто не посвящает себя безвыгодному и бессребренному ремеслу писателя, и если пишут, то пишут не по занятию, а шутя; и к чести военного звания — должно сказать, что молодые офицеры наиболее, в сравнении с другими, основательно учатся. Впрочем, у нас нет европейского класса ученых (lettres, savants), ибо одно счастье дает законы обществу, а наши богачи не слишком учены, а ученые вовсе не богаты. В отношении к писателям я замечу, что многие из них сотворили себе школы, коих упрямство препятствует усовершенствованию слова; другие не дорожат общим мнением и на похвалах своих приятелей засыпают беспробудным сном золотой посредственности.

Человек есть существо более тщеславное, чем самолюбивое. Поэт, романтик, ученый работает в тиши кабинета, чтобы собрать дань похвалы в людях; но когда он видит труды свои в книжной лавке и безмолвие, встречающее его в обществе, где даже никто не подозревает в нем таланта; когда, вместо наград, он слышит одни насмешки — променяет ли он маки настоящего на неверный лавр отдаленного будущего?

Наконец, главнейшая причина есть изгнание родного языка из общества и равнодушие прекрасного пола ко всему, на оном писанном! Чего нельзя совершить, дабы заслужить благосклонный взор красавицы? В какое прозаическое сердце не вдохнет он поэзии? Одна улыбка женщины милой и просвещенной награждает все труды и жертвы! У нас почти не существует сего очарования, и вам, прелестные мои соотечественницы, жалуются музы на вас самих!

Но утешимся! Вкус публики, как подземный ключ, стремится к вышине. Новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовать его. И время невидимо сеет просвещение, и туман, лежащий теперь на поле русской словесности, хотя мешает побегу, но дает большую твердость колосьям и обещает богатую жатву.

Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов³

Словесность всех народов, совершая свое круготечение, следовала общим законам природы. Всегда первый век ее был возрастом сильных чувств и гениальных творений. Простор около умов высоких поражает гениев: они рвутся расшириться душой и наполнить пустоту. По времени круг сей стесняется, столбовая дорога и полуизмятые венки не прельщают их. Жажда нового ищет нечерпанных источников, и гении смело кидаются в обход мимо толпы в поиске новой земли мира нравственного и вещественного; пробивают свои стези; творят небо, землю и ад родником вдохновений; печатлеют на веках свое имя, на одноземцах — свой характер, озаряют обоих своей славой и все человечество своим умом!

За сим веком творения и полноты следует век посредственности, удивления и отчета. Песенники последовали за лириками, комедия вставала за трагедию; но история, критика и сатира были всегда младшими ветвями словесности. Так было везде, кроме России, ибо у нас есть критика и нет литературы; мы пресытились, не вкушая, мы в ребячестве стали брюзгливыми стариками! Постараемся разгадать причины столь странного явления!

Первая заключается в том, что мы воспитаны иноземцами. Мы всосали с молоком безнародность и удивление только чужому. Измеряя свои произведения исполинскою мерою чужих гениев, нам свысока видится своя малость еще меньшею, и это чувство, не согретое народною гордостью, вместо того чтобы возбудить рвение сотворить то, чего у нас нет, старается унизить даже и то, что есть. К довершению несчастия, мы выросли на одной французской литературе, вовсе не сходной с нравом русского народа, ни с духом русского языка.<...>

Сказав о первых причинах, упомяну и о главнейшей: теперь мы начинаем чувствовать и мыслить, но ощупью. Жизнь необходимо требует движения, а развивающийся ум дела; он хочет шевелиться, когда не может летать, но, не занятый политикою, — весьма естественно, что деятельность его хватается за все, что попадается, а как источники нашего ума очень мелки для занятий важнейших, мудрено ли, что он кинулся в кумовство и пересуды! Я говорю не об одной словесности: все наши общества заражены тою же болезнию. Мы как дети, которые испытывают первую свою силу над игрушками, ломая их и любопытно разглядывая, что внутри.

Примечания

¹ Обращение написано в 1826 г., впервые опубликовано в 1906 г.

² Опубликовано в альманахе «Полярная звезда» в 1823 г.

³ Опубликовано там же в 1825 г.

Вильгельм Карлович КЮХЕЛЬБЕКЕР

1797 – 1846

КЮХЕЛЬБЕКЕР Вильгельм Карлович — русский поэт, литературный критик, драматург, публицист, прозаик, переводчик. В 1825 г. введен К. Ф. Рылеевым в Северное общество декабристов. В день восстания находился на Сенатской площади, стрелял в великого князя Михаила Павловича. Был приговорен к смертной казни, замененной каторгой. Умер в Сибири от туберкулеза. Поэзия Кюхельбекера насыщена революционным гражданским пафосом. Он писал послания, оды («Пророчество», 1822, «Смерть Байрона», 1824, «Тень Рылеева», 1827), трагедии («Аргивяне», 1822 – 1825, «Прокофий Ляпунов», 1834), а также был автором многих лирических стихотворений, поэм и драматических произведений. Пафос его критических статей заключался в призыве к созданию истинно русской поэзии, что возможно лишь на основе освоения подлинных вершин европейской и восточной литератур.

Сочинения

1. Кюхельбекер В. К. Дневник. Л., 1929.

2. Кюхельбекере. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979.

3. Декабристы. Антология: В 2 т. Л., 1975.

4. Декабристы. Эстетика и критика. М., 1991.

Литература

1. Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. Л., 1929.

2. Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX в. М.; Л 1959.

3. Базанов В. Г. Очерки декабристской литературы. М.; Л., 1961.

4. Декабристы и русская культура. Л., 1975.

О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие¹

<...> При основательнейших познаниях и большем, нежели теперь, трудолюбии наших писателей, Россия по самому своему географическому положению могла бы присвоить себе все сокровища ума Европы и Азии.<...>

Но не довольно, — повторяю, — присвоить себе сокровища иноплеменников. Да создастся для славы России поэзия именно русская; да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной! Вера праотцев, нравы отечественные, летописи, песни и сказания народные — лучшие, чистейшие, вернейшие источники для нашей словесности.

Станем надеяться, что наконец наши писатели, из коих особенно некоторые молодые одарены прямым талантом, сбросят с себя поносные цепи немецкие и захотят быть русскими. Здесь я особенно имею в виду А. Пушкина, которого три поэмы, особенно первая, подают великие надежды.<...>

Правила соединенных славян²

1. Не надейся ни на кого, кроме твоих друзей и своего оружия. Друзья тебе помогут, оружие тебя защитит.

2. Не желай иметь раба, когда сам рабом быть не хочешь.

3. Каждый почтет тебя великим, когда гордости и избытку ты искать не будешь.

4. Простота, трезвость и скромность, сии блюстительницы, хранят твое спокойствие.

5. Не желай более того, что имеешь, и будешь независим.

6. Богиня просвещения пусть будет пенатом твоим, и удовольствия с любовию водворятся в доме твоем.

7. Почитай науки, художества и ремесла. Возвысь даже любовь до энтузиазма, и будешь иметь истинное уважение друзей твоих.

8. Невежество с детьми своими — городостию, суетностью и фанатизмом — да будет твоим злым духом Велзевулом.

9. Будешь терпеть все вероисповедания и обычаи других народов, пользоваться же только истинно хорошими обязан.

10. Будешь стараться разрушать все предрассудки, а наиболее до разности состояний касающиеся, и в то время станешь человеком, когда станешь узнавать в другом человека.

11. Будешь добродетельным, и добродетель целой жизни соплетет венец спокойствия для твоей совести.

12. Употребишь даже свое оружие, если того нужда будет требовать, на защиту невинности, и от несправедливости и мщения не погибнешь, ибо друзья твои защищать тебя будут.

13. Будешь помогать своим рассудком и своим оружием друзьям твоим, ибо они также помогать тебе будут.

14. Будешь таким, и гордость тирании с своею суетностью падет перед тобою на колена.

15. Ты еси Славянин, и на земле твоей при берегах морей, ее окружающих, построишь четыре флота — Черный, Белый, Далмацкий и Ледовитый, а в середине оных воздвигнешь город, и в нем богиню просвещения и своим могуществом на троне посадишь. Оттуда будешь получать для себя правосудие и ему повиноваться обязан, ибо оное с дороги, тобою начертанной, совращаться не будет.

16. В портах твоих, Славянин, будут цвести торговля и морская сила, а в городе посреди земли твоей справедливость для тебя обитать станет.

17. Желаешь иметь сие, соединись с твоими братьями, от которых невежество твоих предков отдалило тебя. Желаешь все то иметь, будешь жертвовать 10-ю частью твоих доходов годовых, и будешь обитать в сердцах друзей твоих.

Дух рабства показывается обыкновенно надменным, подобно как дух вольности — бодрым, а дух истинной великости — простым.

Вот что вы должны наблюдать.

Примечания

¹ Опубликовано в альманахе «Мнемозина» в 1824 г.

² Текст «Правил» был обнаружен в деле основателя и главного деятеля Общества соединенных славян П. И. Борисова (См.: Восстание декабристов (Материалы): В 5 т. М.; Л., 1926. Т. 5. С. 17 - 18).

Сергей Семенович УВАРОВ

1786-1855

УВАРОВ Сергей Семенович — граф, государственный деятель. С 1818 по 1855 г. — президент Петербургской академии наук, в 1833 - 1849 гг. — министр народного просвещения. Его формула — «православие, самодержавие, народность» — явилась основой официальной идеологии в годы царствования Николая I. Уваров был автором ряда работ по древнегреческой литературе и археологии. Будучи президентом Петербургской академии наук, Уваров много содействовал ее развитию. При нем была основана Пулковская обсерватория, предприняты многочисленные научные экспедиции. В 1841 г. под непосредственным руководством Уварова в состав Петербургской академии наук была включена на правах отделения русского языка и словесности созданная еще в 1783 г. Российская академия. В 1831 г. была учреждена Демидовская премия, а в 1855 г., в память президента академии, — Уваровская премия. В годы руководства Уваровым Министерством народного просвещения был основан университет в Киеве, возобновился порядок направления молодых ученых за границу, положено начало реальному образованию, в 1834 г. был основан «Журнал Министерства народного просвещения» и др. Будучи еще в 1832 г. товарищем (заместителем) министра народного просвещения, Уваров придерживался того мнения, что официальные печатные органы должны преследовать цель — внушение молодым людям «ближе заниматься историей отечественной, обратив больше внимания на узнание нашей народности». Это «отвлекало бы умы от таких путей, по коим шествовать им не следует; оно усмиряло бы бурные порывы к чужеземному, к неизвестному, к отвлеченному в туманной области политики и философии... служило бы некоторою опорою против влияния... " европейских идей", грозящих нам опасностью... В нынешнем положении нельзя не умножать, где только можно, число " умственных плотин" » (М. Лемке).

Сочинения

1. Десятилетие Министерства народного просвещения 1833 - 1843. Записка, представленная Государю императору Николаю Павловичу Министром народного просвещения графом Уваровым в 1843 году и возвращенная с собственноручною подписью Его Величества: «Читал с удовольствием». СПб., 1864.

Литература

1. Погодин М. П. Для биографии гр. С. С. Уварова // Русский архив. 1871. №12.

2. Плетнев П. А. Памяти гр. С. С. Уварова. СПб., 1855.

3. История русской критики / Под ред. Б. П. Городецкого и др. М.; Л., 1958. Т. 1.

Десятилетие Министерства народного просвещения

<...> Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, ввиду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежало укрепить отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения. К счастью, Россия сохранила теплую веру в спасительные начала, без коих она не может благоденствовать, усиливаться, жить. Искренно и глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на нее, как на залог счастия общественного и семейного. Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть. Русский, преданный отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего православия, сколь и на похищение одного перла из венца Мономахова. Самодержавие составляет главное условие политического существования России. Русский колосс упирается на нем, как на краеугольном камне своего величия. Эту истину чувствует неисчислимое большинство подданных Вашего Величества: они чувствуют ее в полной мере, хотя и прославлены на разных степенях гражданской жизни и различествуют в просвещении и в отношениях к правительству¹. Спасительное убеждение, что Россия живет и охраняется духом самодержавия сильного, человеколюбивого, просвещенного, должно проникать народное воспитание и с ним развиваться. Наряду с сими двумя национальными началами, находится и третье, не менее важное, не менее сильное: народность. Вопрос о народности не имеет того единства, как предыдущий; но тот и другой проистекают из одного источника и связуются на каждой странице Русского царства. Относительно к народности все затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий; но народность не заставляет идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях. Государственный состав, подобно человеческому телу, применяет наружный вид свой по мере возраста: черты изменяются с летами, но физиономия изменяться не должна. Неуместно было бы противиться этому периодическому ходу вещей; довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий, если примем их за основную мысль правительства, особенно в отношении к отечественному воспитанию.

Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейского духа. Просвещение настоящего и будущего поколений в соединенном духе этих трех начал составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени...<...>

<...> Рассматривая умственную деятельность России в явлениях отечественной словесности, не должно терять из вида и книжную торговлю произведениями литературы иностранной. Наша образованность и наша словесность суть плод ума народного и иноземного просвещения, нас предупредившего. Едва ли в какой другой земле занимаются столько, как в России, языками и словесностью чужих стран... С тех пор, как в кругу наших писателей возродилась мысль о народности даже в литературе, — большая часть иноземных идей, в политическом смысле, лишилась своей приманки. Мысль об умственной самостоятельности сильно распространилась в течение последних 10 лет².<...>

<...> Изгладить противоборство так называемого европейского образования с потребностями нашими: исцелить новейшее поколение от слепого, необузданного пристрастия к поверхностному и иноземному, распространяя в юных душах радушное уважение к отечественному и полное убеждение, что только приноровление общего, всемирного просвещения к нашему народному быту, к нашему народному духу, может принести истинные плоды всем и каждому; потом обнять верным взглядом огромное поприще, открытое перед любезным отечеством, оценить с точностью все противоположные элементы нашего гражданского образования, все исторические данные, которые стекаются в обширный состав империи, обратить сии развивающиеся элементы и пробужденные силы, по мере возможности, к одному знаменателю; наконец, искать этого знаменателя в тройственном понятии православия, самодержавия и народности, — такова была цель, к коей министерство народного просвещения приближалось десять лет.<...> <...> Естественно, что направление, данное Вашим Величеством министерству и его тройственная формула — должны были восстановить некоторым образом против него все, что носило отпечаток либеральных и мистических идей: либеральных — ибо министерство, провозглашая самодержавие, заявило твердое намерение возвращаться прямым путем к русскому монархическому началу, во всем его объеме; мистических потому, что выражение — православие — довольно ясно обнаружило стремление министерства ко всему положительному в отношении к предметам христианского верования и удаления от всех мечтательных признаков, слишком часто помрачавших чистоту священных преданий церкви. Наконец и слово народность возбуждало в недоброжелателях чувство неприязненное за смелое утверждение, что министерство считало Россию возмужалою и достойную идти не позади, а по крайней мере рядом с прочими европейскими национальностями³.<...>

Примечания

¹ Первое упоминание формулы «православие, самодержавие, народность» встречается во «Всеподданнейшем докладе 19 ноября 1833 года», с которого началась деятельность графа Уварова на посту министра народного просвещения (См.: Десятилетие... С. 2 – 4).

² Из раздела «Взгляд на успехи ученых учреждений, на ход науки и словесности». Там же. С. 95 - 97.

³ Из раздела «Заключение». Там же. С. 106 – 107.

Николай Васильевич ГОГОЛЬ

1809 – 1852

ГОГОЛЬ Николай Васильевич — русский писатель, занял одно из главных мест в русской литературе прежде всего как художник-реалист, открыто ставивший острые вопросы современности, смело вскрывавший социальные противоречия российской действительности. Значение Гоголя для русского общества Н. Г. Чернышевский выразил следующими словами: «Он пробудил в нас сознание о нас самих».

В произведениях Гоголя звучит вера в русского человека, любовь к родине, уверенность в великом будущем России. Размышляя над судьбою человечества, он пришел к выводу, что именно в России утвердится принцип человеческого братства. Считая неотъемлемой особенностью нации ее религиозность, Гоголь представлял общественный идеал как православно-христианский. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847) он пытался в форме наставлений указать русскому обществу путь к моральному обновлению через нравственное возрождение каждой отдельной личности. Этому служила его сатира.

Гоголевский «смех сквозь невидимые миру слезы», направленный против социальной несправедливости, в защиту так называемого «маленького человека», и сегодня является источником эстетической радости, остается острым оружием против чиновничьего произвола, взяточничества, подхалимства и других проявлений нравственной ущербности людей.

Сочинения

1. Гоголь Н. В. Собрание сочинений: В 8 т. М., 1984.

2. Гоголь Н. В. Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. / Сост. А. А. Карпова, М. Н. Виролайнен. М., 1988.

3. Гоголь Н. В. Авторская исповедь. Псков, 1990.

4. Гоголь Н. В. Духовная проза. М., 1992.

5. Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. М., 1993.

Литература

1.Гоголь в русской критике и воспоминаниях современников. М., 1951.

2. Гоголь: История и современность (К 175-летию со дня рождения) / Сост. В. В. Кожинов. М., 1985.

3. Гоголь и современность: Творческое наследие писателя в движении эпох / Под ред. Г. В. Самойленко. Киев, 1983.

4. Гоголь как учитель жизни / Сост. А. И. Орлов. М., 1991.

5. Гоголевский сборник / Под ред. С. А. Гончарова. СПб., 1994.

6. Барабаш Ю. Я. Гоголь. Загадка «прощальной повести»: («Выбранные места из переписки с друзьями». Опыт непредвзятого прочтения). М., 1993.

7. Вересаев В. В. Гоголь в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств современников: В 2 т. СПб., 1995.

8. Воропаев В. В. Духом схимник сокрушенный... Жизнь и творчество Н. В. Гоголя в свете православия. М., 1994.

9. Лазарева А. Н. Духовный опыт Н. В. Гоголя. М., 1993.

Скульптура, живопись и музыка¹

Благодарность Зиждителю мириад за благость и сострадание к людям! Три чудные сестры посланы Им украсить и усладить мир: без них он был бы пустыня и без пения катился бы по своему пути. Дружнее, союзнее сдвинем наши желания и — первый кубок за здравие скульптуры! Чувственная, прекрасная, она прежде всего посетила землю. Она — мгновенное явление. Она — оставшийся след того народа, который весь заключился в ней, со всем своим духом и жизнью. Она — ясный призрак того греческого мира, который ушел от нас в глубокое удаление веков, скрылся уже туманом и до которого достигает одна только мысль поэта. Мир, увитый виноградными гроздиями и масличными лозами, гармоническим вымыслом и роскошным язычеством; мир, несущийся в стройной пляске, при звуке тимпанов, в порыве вакхалических движений, где чувство красоты проникло всюду: в хижину бедняка, под ветви платана, под мрамор колонн, на площадь, кипящую живым, своенравным народом, в рельеф, украшающий чашу пиршества, изображающий всю вьющуюся вереницу грациозной мифологии, где из пены волн стыдливо выходит богиня красоты, тритоны несутся, ударяя в ладони, Посейдон выходит из глубины своей прекрасной стихии — серебряный и белый; мир, где вся религия заключалась в красоте, красоте человеческой, в богоподобной красоте женщины, — этот мир весь остался в ней, в той нежной скульптуре; ничто, кроме ее, не могло так живо выразить светлое существование. Белое, млечное, дышащее в прозрачном мраморе красотой, негой и сладострастием, она сохранила одну идею, одну мысль: красоту, достойную человека. В каком бы ни было пылу страсти, в каком бы ни было сильном порыве, но всегда в ней человек является прекрасным, гордым и невольно остановит атлетическим, свободным своим положением. Все в ней слилось в красоту и чувственность: с ее страдающими группами не сливаешь страдающий вопль сердца, но, можно сказать, наслаждаешься самым их страданием, — так чувство красоты пластической спокойно пересиливает в ней стремление духа! Она никогда не выражала глубоко чувства, она создавала только быстрые движения: свирепый гнев, мгновенный вопль страдания, ужас, испуг при внезапности, слезы, гордость и презрение и, наконец, красоту, погруженную саму в себя. Она обращает все чувства зрителя в одно наслаждение, наслаждение спокойное, ведущее за собою негу и самодовольность языческого мира. В ней нет тех тайных, беспредельных чувств, которые влекут за собою бесконечные мечтания. В ней не прочитаешь всей долгой, исполненной потрясений и переворотов жизни. Она прекрасна, мгновенна, как красавица, глянувшая в зеркало, усмехнувшаяся, видя свое изображение, и уже бегущая, влача с торжеством за собою толпу гордых юношей. Она очаровательна, как жизнь, как мир, как чувственная красота, которой она служит алтарем. Она родилась вместе с языческим, ясно образовавшимся миром, выразила его — и умерла вместе с ним. Напрасно хотели изобразить ею высокие явления христианства: она так же отделялась от него, как сама языческая вера. Никогда возвышенные, стремительные мысли не могли улечься на ее мраморной сладострастной наружности. Они поглощались в ней чувственностью.

Не таковы две сестры ее, живопись и музыка, которых христианство воздвигнуло из ничтожества и превратило в исполинское. Его порывом они развились и исторгнулись из границ чувственного мира. Мне жаль моей мраморно-облачной скульптуры! Но... светлее сияй, покал мой, в моей смиренной келье, и да здравствует живопись! Возвышенная, прекрасная, как осень в богатом своем убранстве мелькающая сквозь переплет окна, увитого виноградом, смиренная и обширная, как вселенная, яркая музыка очей — ты прекрасна! Никогда скульптура не смела выразить твоих небесных откровений. Никогда не были разлиты по ней те тонкие, те таинственно-земные черты, вглядываясь в которые слышишь, как наполняет душу небо, и чувствуешь невыразимое. Вот мелькают, как в облачном тумане, длинные галереи, где из старинных позолоченных рам выказываешь ты себя живую и темную от неумолимого времени, и перед тобою стоит, сложивши накрест руки, безмолвный зритель; и уже нет в его лице наслаждения, — взор его дышит наслаждением не здешним. Ты не была выражением жизни какой-нибудь нации, — нет, ты была выше: ты была выражением всего того, что имеет таинственно высокий мир христианский. Взгляните на нее, задумчивую, опустившую на руку прекрасную свою голову: как вдохновенен и долог ясный взор ее! Она не схватывает одного только быстрого мгновения, какое выражает мрамор; она длит это мгновение, она продолжает жизнь за границы чувственного, она похищает явление из другого, безграничного мира, для названия которых нет слов. Все неопределенное, что не в силах выразить мрамор, рассекаемый могучим молотом скульптора, определяется вдохновенною ее кистью. Она также выражает страсти, понятные всякому, но чувственность уже не так властвует в них: духовное невольно проникает все. Страдание выражается живее и вызывает сострадание, и вся она требует сочувствия, а не наслаждения. Она берет уже не одного человека, ее границы шире: она заключает в себе весь мир; все прекрасные явления, окружающие человека, в ее власти; вся тайная гармония и связь человека с природою — в ней одной. Она соединяет чувствительное с духовным. Но сильнее шипи, третий покал мой! Ярче сверкай и брызгай по золотым краям его, звонкая пена, — ты сверкаешь в честь музыки. Она восторженнее, она стремительнее обеих сестер своих. Она вся — порыв; она вдруг, за одним разом, отрывает человека от земли его, оглушает его громом могучих звуков и разом погружает его в свой мир. Она властительно ударяет, как по клавишам, по его нервам, по всему его существованию и обращает его в один трепет. Он уже не наслаждается, он не сострадает, — он сам превращается в страдание; душа его не созерцает непостижимого явления, но сама живет, живет своею жизнью, живет порывно, сокрушительно, мятежно. Невидимая, сладкогласная, она проникла весь мир, разлилась и дышит в тысяче разных образов. Она томительна и мятежна; но могущественней и восторженней под беконечными, темными сводами катедраля², где тысячи поверженных на колени молельщиков стремит она в одно согласное движение, обнажает до глубины сердечные их помышления, кружит и несется с ними горе, оставляя после себя долгое безмолвие и долго исчезающий звук, трепещущий в углублении остроконечной башни.

Как сравнить вас между собою, три прекрасные царицы мира? Чувственная, пленительная скульптура внушает наслаждение, живопись — тихий восторг и мечтание, музыка — страсть и смятение души. Рассматривая мраморное произведение скульптуры, дух невольно погружается в упоение; рассматривая произведения живописи, он превращается в созерцание; слыша музыку — в болезненный вопль, как бы душою овладело только одно желание вырваться из тела. Она — наша! она — принадлежность нового мира! Она осталась нам, когда оставили нас и скульптура, и живопись, и зодчество. Никогда не жаждали мы так порывов, воздвигающих дух, как в нынешнее время, когда наступает на нас и давит вся дробь прихотей и наслаждений, над выдумками которых ломает голову наш XIX век. Все составляет заговор против нас; вся эта соблазнительная цепь утонченных изобретений роскоши сильнее и сильнее порывается заглушить и усыпить наши чувства. Мы жаждем спасти нашу бедную душу, убежать от этих страшных обольстителей и — бросились в музыку. О, будь же нашим хранителем, спасителем, музыка! Не оставляй нас! буди чаще наши меркантильные души! ударяй резче своими звуками по дремлющим нашим чувствам! Волнуй, разрывай их и гони, хотя на мгновение, этот холодно-ужасный эгоизм, силящийся овладеть нашим миром! Пусть при могущественном ударе смычка твоего смятенная душа грабителя почувствует, хотя на миг, угрызение совести, спекулятор растеряет свои расчеты, бесстыдство и наглость невольно выронит слезу перед сознанием таланта. О, не оставляй нас, божество наше! Великий Зиждитель мира поверг нас в немеющее безмолвие Своею глубокою мудростью: дикому, еще не развернувшемуся человеку вдвинул мысль о зодчестве. Простыми, без помощи механизма, силами он ворочает гранитную гору, высоким обрывом громоздит ее к небу и повергается ниц перед безобразным ее величием. Древнему, ясному, чувственному миру послал Он прекрасную скульптуру, принесшую чистую, стыдливую красоту, — и весь древний мир обратился в фимиам красоте. Эстетическое чувство красоты слило его в одну гармонию и удержало от грубых наслаждений.

Векам неспокойным и темным, где часто сила и неправда торжествовали, где демон суеверия и нетерпимости изгонял все радужное в жизни, дал Он вдохновенную живопись, показавшую миру неземные явления, небесные наслаждения угодников. Но в наш юный и дряхлый век ниспослал Он могущественную музыку — стремительно обращать нас к Нему. Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?

Несколько слов о Пушкине³

При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. В самом деле, никто из поэтов наших не выше его и не может более назваться национальным; это право решительно принадлежит ему. В нем, как будто в лексиконе, заключилось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее раздвинул ему границы и более показал все его пространство. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла.<...>

<...> Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами.<...>

<...> Русская история только со времени последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость; до того характер народа большею частию был бесцветен, разнообразие страстей ему мало было известно. Поэт не виноват; но и народу тоже весьма извинительно чувство придать больший размер делам своих предков. <...>

<...> Сочинения Пушкина, где дышит у него русская природа, так же и тихи и беспрерывны, как русская природа. Их только может совершенно понимать тот, чья душа носит в себе чисто русские элементы, кому Россия родина, чья душа так нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять неблестящие с виду русские песни и русский дух. Потому что чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина.<...>

О малороссийских песнях⁴

<...> Я не распространяюсь о важности народных песен. Это народная история, живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа. Если его жизнь была деятельна, разнообразна, своевольна, исполнена всего поэтического и он, при всей многосторонности ее, не получил высшей цивилизации, то весь пыл, все сильное, юное бытие его выливается в народных песнях. Они — надгробный памятник былого, более нежели надгробный памятник: камень с красноречивым рельефом, с исторической надписью — ничто против этой живой, говорящей и звучащей о прошедшем летописи. В этом отношении песни для Малороссии — все: и поэзия, и история, и отцовская могила. Кто не проникнул в них глубоко, тот ничего не узнает о протекшем быте этой цветущей части России. Историк не должен искать в них показания дня и числа битвы или точного объяснения места, верный реляции; в этом отношении немногие песни помогут ему. Но когда он захочет узнать верный быт, стихии характера, все изгибы и оттенки чувств, волнений, страданий, веселий изображаемого народа, когда захочет выпытать дух минувшего века, общий характер всего целого и порознь каждого частного, тогда он будет удовлетворен вполне: история народа разоблачится перед ним в ясном величии.<...>

О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году⁵

Журнальная литература, эта живая, свежая, говорливая, чуткая литература, так же необходима в области наук и художеств, как пути сообщения для государства, как ярмарки и биржи для купечества и торговли. Она ворочает вкусом толпы, обращает и пускает в ход все выходящее наружу в книжном мире, и которое без того было бы, в обоих смыслах, мертвым капиталом. Она — быстрый, своенравный размен всеобщих мнений, живой разговор всего тиснимого типографскими станками; ее голос есть верный представитель мнений целой эпохи и века, мнений, без нее бы исчезнувших безгласно. Она волею и неволею захватывает и увлекает в свою область девять десятых всего, что делается принадлежностию литературы. Сколько есть людей, которые судят, говорят и толкуют потому, что все суждения поднесены им почти готовые, и которые сами от себя вовсе не толковали бы, не судили и не говорили.<...>

Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Следующая