Владимир Иванович ВЕРНАДСКИЙ

1863 – 1945

ВЕРНАДСКИЙ Владимир Иванович — русский советский ученый, мыслитель, организатор науки, академик. Родился в семье профессора И. В. Вернадского. Учился в Петербургском университете, который окончил в 1885 г. В 1886 г. Вернадский был командирован за границу для проведения научных исследований. В 1897 г. Вернадский защитил докторскую диссертацию по кристаллографии и стал работать экстраординарным профессором Московского университета. В 1908 г. Вернадский был избран экстраординарным академиком Петербургской академии наук и вернулся вновь в Петербург. Вернадский является основателем многих научных направлений. Его роль в развитии минералогии сравнивают с ролью Ч. Дарвина в создании эволюционной теории. Вернадский разработал учение о гео- и биосфере, основанное на естественно-историческом понимании происхождения и развития этих сложнейших планетарных объектов. Эволюцию биосферы он рассматривал как функцию времени. С именем Вернадского связано рождение геохимии, биогеохимии, радиогеологии, космической химии и др. Большое значение для современного читателя имеют его работы по истории науки и философии. Велика роль Вернадского в организации отечественной науки. Еще в 1916 г. он выступил с проектом «О государственной сети исследовательских институтов», который впервые в мире был воплощен в жизнь в нашей стране после Октябрьской революции. Начиная с 1918 г. были образованы физико-технический, оптический, радиевый, почвенный и др. институты в системе Академии наук. В развитии науки и промышленности огромную роль сыграла созданная в 1915 г. по инициативе Вернадского Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС). В 1917–1921 г. Вернадский работает на Украине и выполняет научно-организационную работу по созданию Украинской академии наук и становится ее первым президентом (1919).

Согласно Вернадскому, вещество биосферы как колыбели человечества состоит из взаимосвязанных частей: живого вещества, биогенного вещества, косного вещества, биокосного вещества, радиокосного вещества, вещества космического происхождения и рассеянных атомов. Размышления над проблемой «биосфера и человечество» подвигли ученого к созданию учения о ноосфере — сфере Земли, вовлеченной в деятельность человека и его разума. В ряде его фундаментальных работ («Живое вещество», 1923; «Живое вещество в химии моря», 1923; «Автотрофность человечества», 1925; «Биосфера», 1926) были заложены основы учения о биосферо- и ноосферогенезе как естественно-исторических феноменах. Будучи широко мыслящим ученым, Вернадский справедливо полагал, что философская мысль и религиозное мировоззрение, культура и искусство тесными узами связаны с научным творчеством и научным мировоззрением.

Сочинения

1. Вернадский В. И. Избранные сочинения: В 5 т. М., 1954 – 1960.

2. Вернадский В. И. Биосфера. М., 1967.

3. Вернадский В. И. Научная мысль как планетное явление. М., 1991.

4. Вернадский В. И. Живое вещество и биосфера. М., 1994.

5. Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1987.

6. Вернадский В. И. Труды по всеобщей истории науки. М., 1988.

7. Вернадский В. И. Труды по истории науки в России. М., 1988.

8. Вернадский В. И. Философские мысли натуралиста. М., 1988.

9. Вернадский В. И. Биосфера и ноосфера. М., 1989.

10. Вернадский В. И. Начало и вечность жизни. М., 1989.

11. Вернадский В. И. Публицистические статьи. М., 1995.

Литература

1. Мочалов И. И. Владимир Иванович Вернадский — человек и мыслитель. М., 1970.

2. Страницы автобиографии В. И. Вернадского / Сост. Н. В. Филиппова. М., 1981.

3. Гиренок Ф. И. Экология, цивилизация, ноосфера. М., 1987.

4. Бюллетень комиссии по разработке научного наследия академика В. И. Вернадского. Вып. 1–5 / Отв. ред. А. И. Мелуа. Л., 1988.

5. Гумилевский Л. Вернадский (серия ЖЗЛ). М., 1988.

6. Вернадский и современный мир. Историко-биографический альманах. М., 1988. Т. 15 (серия «Прометей»).

7. Сытник К. М., Апанович Е. М. Научное творчество В. И. Вернадского на Украине. Л., 1988.

8. Библиография сочинений акад. В. И. Вернадского. М., 1991.

9. Яншина Ф. Т. Эволюция взглядов В. И. Вернадского на биосферу и развитие учения о ноосфере. М., 1996.

Несколько слов о ноосфере¹

<...> Человечество как живое вещество неразрывно связано с материально-энергетическими процессами определенной геологической оболочки Земли — с ее биосферой. Оно не может физически быть от нее независимым ни на одну минуту.<...>

<...> В нашем столетии биосфера получает совершенно новое понимание. Она выявляется как планетное явление космического характера. <...>

<...> В XX в. впервые в истории Земли человек узнал и охватил всю биосферу, закончил географическую карту планеты Земли, расселился по всей ее поверхности. Человечество своей жизнью стало единым целым.<...>

<...> В геологической истории биосферы перед человеком открывается огромное будущее, если он поймет это и не будет употреблять свой разум и свой труд на самоистребление.<...>

<...> Впервые в истории человечества интересы народных масс — всех и каждого — и свободной мысли личности определяют жизнь человечества, являются мерилом его представлений о справедливости. Человечество, взятое в целом, становится мощной геологической силой. И перед ним, перёд его мыслью и трудом, становится вопрос о перестройке биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого.

Это новое состояние биосферы, к которому мы, не замечая этого, приближаемся, и есть «ноосфера».<...>

<... > Ноосфера есть новое геологическое явление на нашей планете. В ней впервые человек становится крупнейшей геологической силой. Он может и должен перестраивать своим трудом и мыслью область своей жизни, перестраивать коренным образом по сравнению с тем, что было раньше.<...>

<...> Лик планеты — биосфера — химически резко меняется человеком сознательно и главным образом бессознательно.<...>

В результате роста человеческой культуры в XX в. все более резко стали меняться (химически и биологически) прибрежные моря и части Океана.<...>

<...> В будущем нам рисуются как возможные сказочные мечтания: человек стремится выйти из предела своей планеты в космическое пространство. И, вероятно, выйдет.

В настоящее время мы не можем не считаться с тем, что в переживаемой нами великой исторической трагедии* мы пошли по правильному пути, который отвечает ноосфере.<...>

<...> Ноосфера — последнее из многих состояний эволюции биосферы в геологической истории — состояние наших дней.<...>

<...> Сейчас мы переживаем новое геологическое эволюционное изменение биосферы. Мы входим в ноосферу.<...>

Но важен для нас факт, что идеалы демократии идут в унисон со стихийным геологическим процессом, с законами природы, отвечают ноосфере.

Можно смотреть поэтому на наше будущее уверенно. Оно в наших руках. Мы его не выпустим.

«Коренные изменения неизбежны...» Дневник 1941 г.²

<...> Мы ограничены в наших научных представлениях научной работой прошлых поколений, в рамках которой мы неизбежно идем, на которую мы опираемся и корни которой идут в десятки тысяч лет вглубь от нашей жизни.

С каждым поколением эта зависимость от прошлого упрочняется и логически уточняется. За самые последние поколения мы явно входим в критический период усиления этого процесса, и научная работа становится проявлением геологической работы человечества, создает особое состояние геологической оболочки — биосферы, где сосредоточено живое вещество планеты: биосфера переходит в новое состояние — в ноосферу.<...>

<...> Ноосфера, в которой мы живем, — является основным регулятором моего понимания окружающего.<...>

Примечания

¹ Впервые опубликовано в сб. «Русский космизм». М., 1993.

²Впервые опубликована в журнале «Новый мир». 1995. № 5.

Михаил Михайлович БАХТИН

1895 – 1975

БАХТИН Михаил Михайлович — русский филолог и культуролог, один из наиболее выдающихся мыслителей XX в. Бахтин закончил Петроградский университет в 1918 г. по историко-филологическому факультету. С 1918 по 1924 г. преподавал в городах Невеле и Витебске. Здесь была написана одна из главных работ Бахтина «К философии поступка», пронизанная идеями нравственной философии и диалогичности — идеями, прошедшими через все творчество Бахтина. В 1924 г. Бахтин вернулся в Ленинград, в 1930 г. был выслан в город Кустанай. После административной ссылки он преподавал в Мордовии, руководил кафедрой в Саранском педагогическом институте. Более тридцати лет основные труды Бахтина не печатались. Лишь начиная с издания в 1963 г. книги о Достоевском, они стали входить в научный оборот.

Бахтин раскрыл онтологическую всеобщность гуманитарного мышления, определил свой собственный культурно-антропологический метод, идеалом которого является постижение диалогических смыслов. Направление, созданное Бахтиным, — эстетико-герменевтический подход к явлениям культуры. Понять явление значит для Бахтина увидеть его как незамкнутое, открытое, незавершенное, как двуголосое и многоголосое единство целого, каждый элемент которого жив и значим не сам по себе, а своею причастностью тому, что делает его живым и значимым. Бахтина интересуют иерархические миры культуры. Его объекты — готовый опыт художественной символики, незавершенные эстетические репрезентации человечности, онтология творческого дерзания, говорящее и выразительное бытие.

В концепции Бахтина особое место занимают оригинальные понятия диалогичность и монологичность, полифония, карнавальность, хронотоп, «большое» и «малое» время и ряд других. Особое место принадлежит диалогу. Он предполагает наличие в культуре ценностно-смыслового ядра, вокруг которого располагается множество соприкасающихся с ним тональностей.

Понимание каждой культуры как субъекта, как одного из участников диалога по «последним вопросам человеческого бытия», — такого участника, который в общении с иными образами культуры обнаруживает и впервые формирует свои новые смыслы, формы, — такое понимание сводит воедино все определения диалога как всеобщей сути гуманитарного мышления.

Авторитет Бахтина чрезвычайно высок среди гуманитариев XX в. Его идеи широко комментируются, используются, развиваются в отечественной и мировой науке.

Сочинения

1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

2. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

3. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

4. Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1990.

5. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи / Сост. С. Г. Бочаров, В. В. Кожинов. М., 1986.

Литература

1. Библер В. С. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М., 1991.

2. Бахтин и философская культура XX века. СПб., 1991.

3. Бахтинология. Исследования. Переводы. Публикации. СПб., 1995.

4. Бахтинские сборники. М., 1997.

5. Невельский сборник: Статьи и воспоминания: К 100-летию М. М. Бахтина. СПб., 1996.

6. Бахтин под маской: Статьи. М., 1996.

7.. Диалог. Карнавал. Хронотоп. Витебск, 1992- 1994.

Проблемы поэтики Достоевского¹

<...> Достоевский — творец полифонического романа.<...> <...> ...Новая художественная позиция автора по отношению к герою в полифоническом романе Достоевского — это всерьез осуществленная и до конца проведенная диалогическая позиция, которая утверждает самостоятельность, внутренюю свободу, незавершенность и нерешенность героя. Герой для автора не «он» и не «я», а полноценное «ты», то есть другое чужое полноправное «я» («ты еси»). Герой — субъект глубоко серьезного, настоящего, не риторически разыгранного или литературно-условного, диалогического обращения. И диалог этот — «большой диалог» романа в его целом —происходит не в прошлом, а сейчас, то есть в настоящем творческого процесса. Это вовсе не стенограмма законченного диалога, из которого автор уже вышел и над которым он теперь находится как на высшей и решающей позиции: ведь это сразу превратило бы подлинный и незавершенный диалог в объективный и завершенный образ диалога, обычный для всякого монологического романа. Этот большой диалог у Достоевского художественно организован как незакрытое целое самой стоящей на пороге жизни.<...>

<...> Самосознание героя у Достоевского сплошь диалогизировано: в каждом своем моменте оно повернуто вовне, напряженно обращается к себе, к другому, к третьему. Вне этой живой обращенности к себе самому и к другим его нет и для самого себя. В этом смысле можно сказать, что человек у Достоевского есть субъект обращения. О нем нельзя говорить — можно лишь обращаться к нему. Те «глубины души человеческой», изображение которых Достоевский считал главной задачей своего реализма «в высшем смысле», раскрываются только в напряженном обращении. Овладеть внутренним человеком, увидеть и понять его нельзя, делая его объектом безучастного нейтрального анализа, нельзя овладеть им и путем слияния с ним, вчувствования в него. Нет, к нему можно подойти и его можно раскрыть — точнее, заставить его самого раскрыться — лишь путем общения с ним, диалогически. И изобразить внутреннего человека, как его понимал Достоевский, можно, лишь изображая общение его с другим. Только в общении, во взаимодействии человека с человеком раскрывается и «человек в человеке», как для других, так и для себя самого.

Вполне понятно, что в центре художественного мира Достоевского должен находиться диалог, притом диалог не как средство, а как самоцель. Диалог здесь не преддверие к действию, а само действие. Он и не средство раскрытия, обнаружения как бы уже готового характера человека; нет, здесь человек не только проявляет себя вовне, а впервые становится тем, что он есть, повторяем, — не только для других, но и для себя самого. Быть — значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, все кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться. В плане своего религиозно-утопического мировоззрения Достоевский переносит диалог в вечность, мысля ее как вечное со-радование, со-любование, со-гласие. В плане романа это дано как незавершимость диалога, а первоначально — как дурная бесконечность его.

Все в романах Достоевского сходится к диалогу, к диалогическому противостоянию как к своему центру. Все — средство, диалог — цель. Один голос ничего не кончает и ничего не разрешает. Два голоса — минимум жизни, минимум бытия.<...>

<...> Создание полифонического романа мы считаем огромным шагом вперед не только в развитии романной художественной прозы, то есть всех жанров, развивающихся в орбите романа, но и вообще в развитии художественного мышления человечества. Нам кажется, что можно прямо говорить об особом полифоническом художественном мышлении, выводящем за пределы романного жанра. Этому мышлению доступны такие стороны человека, и прежде всего мыслящее человеческое сознание и диалогическая сфера его бытия, которые не поддаются художественному освоению с монологических позиций.

В настоящее время роман Достоевского является, может быть, самым влиятельным образцом на Западе. За Достоевским как художником следуют люди с различнейшими идеологиями, часто глубоко враждебными идеологии самого Достоевского: порабощает его художественная воля, открытый им новый полифонический принцип художественного мышлениях...>

Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса²

<...> Итак, в карнавале сама жизнь играет, а игра на время становится самой жизнью. В этом специфическая природа карнавала, особый род его бытия.

Карнавал — это вторая жизнь народа, организованная на начале смеха. Это его праздничная жизнь. Праздничность — существенная особенность всех смеховых обрядово-зрелищных форм средневековья.

Все эти формы и внешне были связаны с церковными праздниками. И даже карнавал, не приуроченный ни к какому событию священной истории и ни к какому святому, примыкал к последним дням перед великим постом.<...> Еще более существенна генетическая связь этих форм с древними языческими празднествами аграрного типа, включавшими в свой ритуал смеховой элемент.

Празднество (всякое) — это очень важная первичная форма человеческой культуры. Ее нельзя вывести и объяснить из практических условий и целей общественного труда или — еще более вульгарная форма объяснения — из биологической (физиологической) потребности в периодическом отдыхе. Празднество всегда имело существенное и глубокое смысловое, миросозерцательное содержание. <... >

<...> В условиях классового и феодально-государственного строя средневековья эта праздничность праздника, т. е. его связь с высшими целями человеческого существования, с возрождением и обновлением, могла осуществляться во всей своей неискаженной полноте и чистоте только в карнавале и в народно-площадной стороне других праздников. Праздничность здесь становилась формой второй жизни народа, вступавшего временно в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия.<...>

<...> Особо важное значение имела отмена во время карнавала всех иерархических отношений. На официальных праздниках иерархические различия подчеркнуто демонстрировались: на них полагалось являться во всех регалиях своего звания, чина, заслуг и занимать место, соответствующее своему рангу. Праздник освящал неравенство. В противоположность этому на карнавале все считались равными. Здесь — на карнавальной площади — господствовала особая форма вольного фамильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, то есть внекарнавальной, жизни непреодолимыми барьерами сословного, имущественного, служебного, семейного и возрастного положениях...>

<...> Человек как бы перерождался для новых, чисто человеческих отношений. Отчуждение временно исчезало. Человек возвращался к себе самому и ощущал себя человеком среди людей. И эта подлинная человечность отношений не была только предметом воображения или абстрактной мысли, а реально осуществлялась и переживалась в живом материально-чувственном контакте. Идеально-утопическое и реальное временно сливалось в этом единственном в своем роде карнавальном мироощущении.

Это временное идеально-реальное упразднение иерархических отношений между людьми создавало на карнавальной площади особый тип общения, невозможный в обычной жизни. Здесь вырабатываются и особые формы площадной речи и площадного жеста, откровенные и вольные, не признающие никаких дистанций между общающимися, свободные от обычных (внекарнавальных) норм этикета и пристойности. Сложился особый карнавально-площадный стиль речи, образцы которого мы в изобилии найдем у Рабле.

В процессе многовекового развития средневекового карнавала, подготовленного тысячелетиями развития более древних смеховых обрядов (включая — на античном этапе — сатурналии), был выработан как бы особый язык карнавальных форм и символов, язык очень богатый и способный выразить единое, но сложное карнавальное мироощущение народа. Мироощущение это, враждебное всему готовому и завершенному, всяким претензиям на незыблемость и вечность, требовало динамических и изменчивых («протеических»), играющих и зыбких форм для своего выражения. Пафосом смен и обновлений, сознанием веселой относительности господствующих правд и властей проникнуты все формы и символы карнавального языка. Для него очень характерна своеобразная логика «обратности» <...> «наоборот», «наизнанку», логика непрестанных перемещений верха и низа («колесо»), лица и зада, характерны разнообразные виды пародий и травестий, снижений, профанации, шутовских увенчаний и развенчаний. Вторая жизнь, второй мир народной культуры строится в известной мере как пародия на обычную, т. е. внекарнавальную жизнь, как мир «наизнанку». Но необходимо подчеркнуть, что карнавальная пародия очень далека от чисто отрицательной и формальной пародии нового времени: отрицая, карнавальная пародия одновременно возрождает и обновляет. Голое отрицание вообще чуждо народной культуре.<...>

Примечания

¹ «Проблемы поэтики Достоевского» — один из главных трудов Бахтина, в котором он развивает идеи полифонии и диалога. Работа написана в 1929 г., опубликована в 1963. Достоевский Федор Михайлович (1821 – 1881) — русский писатель, журналист, публицист.

² «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса» — работа М. М. Бахтина, которая переросла рамки раблеведения и стала событием в области эстетики смеха и философии культуры. Метод Бахтина позволяет приблизиться к пониманию массовой культуры и социальной психологии давних эпох. Закончена в конце 40-х годов, опубликована спустя 20 лет. Рабле Франсуа (1494 – 1553) — французский писатель-гуманист, автор романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» — энциклопедического памятника культуры французского Возрождения.

Михаил Александрович ЛИФШИЦ

1905 – 1983

ЛИФШИЦ Михаил Александрович — советский философ, эстетик, культуролог, литературный критик. Учился в Москве в Высшем художественно-техническом институте, с 1925 г. читал курсы философии и эстетики в вузах Москвы. В 1938 – 1941 гг. Лифшиц был главным редактором серии «Жизнь замечательных людей». В последующие годы редактировал многочисленные издания классиков философской и общественной мысли. Лифшиц был действительным членом Академии художеств СССР, доктором философских наук.

Угол зрения, присущий Лифшицу, сам философ называл «обыкновенным марксизмом». Он был последовательным марксистом на протяжении всей своей жизни, в 30-е гг. участвовал в борьбе против вульгарного социологизма. В это же время Лифшиц был составителем сборников «Маркс и Энгельс об искусстве», «Ленин о культуре и искусстве», переведенных на многие языки.

В центре научных интересов Лифшица — изучение философского эстетического наследия К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина. Работы «Философия искусства К. Маркса», «Марксизм и художественная культура» и др. отличаются глубиной анализа эстетических воззрений основоположников марксизма. Лифшицу была присуща широкая эрудиция в области мировой философской и эстетической мысли. В 30 – 40-е гг. он пишет ряд работ, которые относятся к жанру философско-исторической публицистики. Среди них «Иоганн Иоахим Винкельман и три эпохи буржуазного мировоззрения», «Литературное наследство Гегеля», «Вольтер — мыслитель и художник», «Джамбаттиста Вико», «Эстетика Гегеля и диалектический материализм». Это очерки по истории общественной мысли, главное место в них занимают вопросы искусства в широком смысле слова.

Лифшиц работал в эпоху тоталитаризма, отмеченную прежде всего идеологической непримиримостью. Его мировоззренческая принципиальность, бескомпромиссность, научная последовательность не могут не вызвать уважения. Однако черты эпохи, ее противоречия, естественно, нашли свое отражение в его трудах. Особенно это заметно в работах 60 - 80-х гг. Они посвящены проблематике современной советской и зарубежной культуры и носят откровенный публицистический характер. Статьи в книгах «В мире эстетики» (1985) и «Искусство и современный мир» (1978) отличаются яркой полемичностью, публицистическим пафосом, эмоциональностью. Они направлены против многого и многих, но теряют глубину подхода к анализируемым произведениям искусства. Уже посмертно были опубликованы «Очерки русской культуры», представляющие собой стенограмму цикла лекций, прочитанных в 1943 г.

Сочинения

1. Лифшиц М. А. Собрание сочинений: В 3 т. М., 1984 – 1988.

2. Лифшиц М. А. Искусство и современный мир. М., 1978.

3. Лифшиц М. А. В мире эстетики: Статьи 1969 – 1981 гг. М., 1985.

4. Лифшиц М. А. Очерки русской культуры: Из неизданного. М., 1995.

5. Лифшиц М. А. «Сейчас нам кажется, что истины нет...» // Свободная мысль. 1992. № 6.

6. Лифшиц М. А. Карл Маркс. Искусство и общественный идеал. М., 1972.

7. Лифшиц М. А. Мифология древняя и современная. М., 1980.

Античный мир, мифология, эстетическое воспитание¹

<...> Нам говорят, что люди древних культур жили в мифе, а не избирали его сюжетом для своих произведений — вот почему они не превзойдены в своем искусстве. Так ли это? И да и нет. Жить в мифе трудно. Самые отсталые островитяне не живут в мифе, когда они строят свои каноэ. Они делают это по всем правилам первобытного инженерного искусства, как «рациональные», а не «символические» животные. Это доказано такими авторитетными учеными, как Боас, Малиновский², Рейдин, в их полемике против известной гипотезы Леви-Брюля³ о первобытном мышлении.

Еще труднее жить в мире художнику — в нем легче умереть. Согласно преданию, Фидий⁴ умер в тюрьме, ибо сикофанты открыли, что на щите богини один из греков, сражавшихся с амазонками, слишком напоминает самого скульптора, а другой — Перикла⁵. Это было кощунством, оскорблением божества, требующим примерного наказания. Что же сказать о других видах религиозной мифологии, не допускающих реального изображения человека вообще или сурово карающего за всякий образ живого?

В творчестве Фидия сам предрассудок, т. е. вера в богиню — покровительницу города, способствовала победе искусства. Это возможно. То, что с формальной точки зрения представляется нерациональным и дажа иррациональным, с более широкой, всемирно-исторической точки зрения может иметь глубокий разумный смысл. Если конкретное мышление требует разграничительных линий, то границы добра и зла нужно искать на почве диалектического тождества противоположностей, в живой истории, а не в бедной абстракции рассудка. Рациональное не значит рассудочное—скажем мы корифеям философской моды XX века и целому стаду их подражателей.

В печальном конце Фидия дает себя знать другая сторона дела. Здесь предрассудок берет свое, являясь перед нами в чистом виде, как полная противоположность того, что делает человека «рациональным животным». Здесь оправдались слова Ницше — боги хороши только после смерти. Мифы также хороши только после смерти их «доисторической бессмыслицы», а эти бессмыслицы ярче всего выступают там, где миф, основанный на представлениях о сверхъестественных существах, переходит в религию как таковую. Искусство и литература образуют другой полюс духовно-практического отношения к миру, враждебный религии. Если художественное творчество растет из первобытного мифа, то, с другой стороны, в каждой песне народного певца, в каждой реальной пластической ценности, созданной искусством, миф умирает как памятник «доисторической бессмыслицы», чтобы воскреснуть как образ высокого человеческого смысла.

И боги становятся прекраснее после смерти.

В мифологии Энки⁶ или Мардука⁷ они еще слишком живы, слишком господствуют над человеком, настойчиво требуя крови. Греческая мифология давно уже стала достоянием всех культурных народов именно потому, что она более свободна от религиозного сознания, в котором кипит и блещет густая похлебка богов.

Не было никогда чудовищ с пучком змей на голове вместо волос. Это прекрасно знает каждый школьник, но точка зрения школьника не есть мерило человеческого ума, и тратить время на доказательство несостоятельности школьного рационализма в наши дни — это значит гнаться за дешевым успехом. «Сказка — ложь, да в ней намек...» В этом смысле голова Медузы стала вечным образом, ложной формой истинного содержания. Если такие представления, которыми дышит наша мысль и наш современный язык, сами по себе ложны, то в этой лжи есть плоть и кровь действительной жизни. И, может быть, верно, что они содержат в себе больше истины, чем многие школьные рассуждения, при всей их внешней рациональности.

Другое дело сказать, что разница между истиной и ложью только условна, что все виды мышления суть мифы разного времени (а потому и наше время нуждается в собственном мифе, — конечно, полезном, прогрессивном, возвышающем, лечащем от бессилия). С точки зрения объективной диалектики марксизма мифы древности — своеобразная форма истинного мышления, с точки зрения реакционной софистики XX в. всякое истинное мышление есть миф. Вот коренное различие двух противоположных взглядов, и с этого начинается азбука современной мысли.<...>

Очерки русской культуры⁸

<...> Из всего приведенного я хочу сделать вывод, что русской культуре в прошлом свойственны два типа, две традиции, и притом обе в очень чистом виде. Русский классицизм — одна из самых последовательных форм классицизма в западноевропейской архитектуре. Новая русская регулярная армия одна из сильнейших армий Европы XVIII и XIX веков. Русский флот в определенные периоды являлся первоклассной морской силой. Вообще все те особенности, которые присущи послепетровской Руси, развивались достаточно свободно и последовательно, развивались со всей чистотой и полнотой, в какой обычно развиваются всякого рода реформы сверху, реформы, в которых есть система, план законодателя, есть ведение последовательных новейших элементов опыта других народов.

Если в нашей национальной традиции есть сильный элемент движения снизу, идеализированный направлением славянофилов, то несомненно есть и тенденция — тоже очень сильная и резкая—действия сверху, действия в государственной правительственной форме, развивавшаяся в петровский период, в период императорской России создававшая своеобразный законченный тип и оставившая отпечаток во всей культуре.

Разрыв между этими двумя формами в прошлом был очень велик, и противоположность между русским дворянином, одетым в немецкое платье и говорившим с друзьями на иностранном языке, и крестьянином, который не знал и не понимал странной жизни этих бритых людей, часто искавших себе отечество на чужбине, где какой-либо русский вельможа на ужине внимал Дидро, как «любопытный скиф афинскому софисту», по выражению Пушкина, — это два полюса, характерные для нашей культуры. И оба полюса — как западный, так и восточный — принадлежат нашей национальной традиции. Решить вопрос односторонне, сказать, что тот или другой является более русским, более характерным для национальной культуры, было бы ложно и неправильно. Неправильно прежде всего это абстрактное противопоставление, постоянно повторяющееся в литературе, особенно XIX века, и в литературе более поздней, даже нашего времени.

Я думаю, что как ложное и одностороннее западничество, так и присущее славянофильству неправильное представление о национальном своеобразии должно быть чуждо научному определению русской национальной культурной традиции. Я думаю, что два этих полюса, два типа в равной мере принадлежат русской национальной культуре, представляют собой противоречивое единство. В нашей истории их взаимная связь и переход одной в другую несомненны и наглядны.

Я хотел бы в дальнейшем этот взаимный переход каждой из сторон культуры в прошлом представить как основание для необходимых и возможных решений вопросов нашего культурного развития в настоящем и будущем.

Я хотел бы показать взаимную противоречивую связь этих двух элементов, двух сторон нашей культурной традиции. Каждая из них обременена некоторой двойственностью и внутренним противоречием, которое помогает нам понять те сложные циклы, что складываются из взаимодействия обеих этих сторон.<...>

<...> Чего нам недостает? Что являлось часто недостатком развития русской культуры в прошлом и дает себя знать вплоть до настоящего времени? Можно было бы сказать, что климат нашей культуры резко континентальный. Поэтому контрасты ее сильны. Мы имеем в нашем прошлом в высшей степени прогрессивные и вместе с тем темные, отсталые явления. Борьба света и тени на фоне нашей культуры — чрезвычайное острое болезненное явление, создавшее целый ряд мучительных кризисных эпох.

В отличие от Запада мы не имеем Ренессанса. Мы из полусредневековой жизни перескочили благодаря Петру в XVIII век. Мы не имели свободных городов (за исключением Новгорода и Пскова), не имели культуры Возрождения, рыцарской, бюргерской. Не успели выработать тип средневекового цехового рабочего, что тоже имеет известное значение для последующего хода развития.

Однако у нас был подъем, подобный Ренессансу. Скажем, XV столетие, эпоха наибольшего освобождения русского крестьянства в прежней истории, период Андрея Рублева в живописи, создание Кремля, Василия Блаженного в архитектуре — тут аналогия превозрождению.

Второй сходный подъем — пушкинская эпоха. Но и та, и другая эпоха при всем разнообразии все-таки не дают возможности для того, чтобы сказать, что аналогичная Ренессансу золотая середина, среднее звено в развитии нашей культуры было. Нет, развитие шло изломами, резкими линиями и поворотами. Контраст допетровской и петровской Руси очень велик — недостаток среднего звена, конечно, всегда существовал, и он до некоторой степени и сейчас дает себя знать.<...>

Примечания

¹ Статья из работы «Мифология древняя и современная» (М., 1980).

² Боас Франц (1858 – 1942) — основатель американской антропологической школы (см.: Ум первобытного человека. М.; Л., 1926); Малиновский Бронислав Каспер (1884 – 1942) — английский этнограф и социолог, один из основателей и лидеров английской функциональной школы в британской антропологии.

³ Леви-Брюль Люсъен (1857 – 1939) — французский философ, социолог, психолог и этнолог.

⁴ Фидий, — древнегреческий скульптор периода высокой классики — V в. до и. э.

⁵ Перикл — афинский государственный деятель V в. до н. э.

⁶ Энки — в шумерской мифологии бог мировых вод и мудрости.

⁷ Мардук — в древневавилонской мифологии бог, покровитель городской общины.

⁸ «Очерки русской культуры» были опубликованы посмертно в 1995 г.

Юрий Михайлович ЛОТМАН

1922 – 1993

ЛОТМАН Юрий Михайлович — русский филолог, культуролог, глава московско-тартуской семиотической школы. В 1939 г. он поступает на филологический факультет Ленинградского государственного университета. В октябре 1940 г. призывается в армию, он — участник Великой Отечественной войны. Филологический факультет Лотман закончил в 1950 г. Он начинает свой путь исследователя как историк-архивист, а завершает его как археолог культуры.

В 1954 г. Лотман был приглашен в Тартуский университет, где до последних дней жизни занимался самыми различными аспектами гуманитарных наук, в литературоведении — от русской литературы XVIII века до Пушкина, Гоголя, Тютчева, писателей XXвека.

Одним из важнейших направлений в научной биографии Лотмана стали структурно-семиотические исследования. Лотман был первым теоретиком литературного структурализма, создателем фундаментальных трудов, обосновывающих принципы структурно-семиотических исследований (среди них выделяется публикация «Лекций по структуральной поэтике» — Тарту, 1964). В 1964 г. под руководством Лотмана были организованы «Летние школы по вторичным моделирующим системам». Результаты научных исследований стали публиковаться в особой серии — «Трудах по знаковым системам». Работа над структурно-семиотическими проблемами расширила круг научных интересов Лотмана. Начав с доклада «О построении типологии культуры» (1968), он до конца жизни занимался культурологией.

Предыдущая 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 252627 28 Следующая