ТРИ РУМЫНСКИХ ЭМИГРАНТА В ОСВОБОЖДЕННОЙ ФРАНЦИИ

⇐ ПредыдущаяСтр 28 из 35Следующая ⇒

Живя во Франции, Чоран, Элиаде и Ионеско в первые послевоенные годы в определенном смысле словно бы продолжают жить в Румынии. Конечно, они общаются с парижскими интеллектуалами, посещают парижские книжные магазины и кафе; но их круг общения в значительной мере состоит из румынских эмигрантов. В то время и в самом деле на бульваре Сен-Мишель довольно часто слышится румынская речь. В то время их сближает по крайней мере одно обстоятельство: бедность. Чоран, который в феврале 1946 г. пишет своим родителям, что не знает, сколько еще времени он рассчитывает оставаться во Франции, — существует от стипендии до стипендии[796]. В 1948 г. он даже берется за какую-то техническую работу для одного издательства. Он живет в гостинице Мажори (дом 20 по улице Месье ле Прэнс) и принимает помощь от нескольких более удачливых друзей, за что его просят оживлять застольные беседы у них на приемах. Он довольно ярко описывает ситуацию в письме к Женни Актерян 2 декабря 1946 г.: «Вы меня спрашиваете, что я делаю? Понятия не имею. Думаю, что я не делаю ничего. Я живу в мансарде, питаюсь в университетской столовой, профессии у меня нет, и, естественно, я ничего и не зарабатываю»[797].

Как и Элиаде и Ионеско, Чоран часто задерживается допоздна в университетском Обществе взаимопомощи, чтобы получить стакан молока, который там выдается студентам бесплатно. Он обивает пороги различных благотворительных организаций, которые получают из США поношенную одежду и пропахшие нафталином плитки шоколада[798]. У Элиаде есть средства, чтобы продержаться несколько месяцев, но устроился он не лучше. Покинув отель «Будущее», он поселился сперва у некоей русской дамы, а затем в 1947 г. переехал в отель «Швеция» на улице Вано. Он существует на авансы, которые ему выплачивают издательства «Галлимар» и «Пайо», порой пишет литературные рецензии, обедает в жалких ресторанчиках, а вечером довольствуется порой одним чаем. Призрак нищеты отступает лишь к концу 1948 г. — он получает временную работу в ЮНЕСКО, а затем — американскую стипендию. Ионеско живет лучше: у него есть двухкомнатная квартира рядом с заставой Сен-Клу, где даже имеется «настоящий столовый стол», как с завистью отмечает Мирча Элиаде[799]. Сам он в своих гостиницах вынужден довольствоваться расшатанными маленькими столиками и, словно ионесковский «Человек с багажом», постоянно перетаскивает свои материалы и рукописи с одного места на другое в большом дорожном сундуке. Еще 10 лет во всех его странствиях за ним будет следовать этот сундук, такой же тяжелый и неудобный, как его политическое прошлое. В июле 1957 г. в Асконе (Швейцария) Элиаде, пытаясь найти в нем текст выступления, который он должен произнести на очередной встрече Кружка Эраноса, произносит следующее: «Я так часто становился на коленях перед этим сундуком, в поисках нужных мне книг и тетрадей... Я осознаю, что превратился в кочевника, в странствующего школяра (в тексте по-английски — wandering scholar). У меня нигде нет ни квартиры, ни даже собственной комнаты. Живу по воле случая, у тех, кто меня приглашает»[800]. Ионеско так же беден, как и двое других, но к тому же обременен семьей, которую должен содержать. Его мечта — получить место заведующего хранением и выдачей материалов у Риполена. А пока это место недоступно, он работает на одну фирму — запечатывает ее проспекты в конверты и надписывает на них адреса. «Я уже тогда жил своим пером», — с юмором рассказывал он в «Дневнике в клочьях»[801].

Двусмысленности антикоммунизма

Если в то четырехлетие (1945—1949 годы) все они оставались румынами, то самым румынским из них был, несомненно, Мирча Элиаде, быстро продвинувшийся в первые ряды национальной эмиграции. В этом плане история ускорила бег с последних месяцев 1947 г. — после вынужденного отречения в Бухаресте короля Михая и захвата власти коммунистами. Румынское государство прекратило выплату стипендий находившимся за рубежом студентам и предписало им возвратиться на родину. Им даже были зарезервированы места на пакетботе «Трансильвания». В 1948 г. множество бывших легионеров, когда-то сбежавших в Германию, перебрались в Париж. Те из румын, находившихся во Франции, кто отказался возвращаться — а таких было большинство, — начали создавать политические организации. Элиаде был в эпицентре этого движения. Номер 17 гостиницы «Швеция» стал одним из основных мест встречи эмигрантов. В частности, именно там прошли собрания, результатом которых явилось создание многих журналов — «Союза румын», затем «Лучафарул», первый номер которого вышел в свет в ноябре 1948 г. и где Чоран, писавший в это время для «Прёв», «Комба» и «Ла Табль ронд», поместил свои последние произведения на родном языке под псевдонимом З. П. Историк религий околдовал своих соотечественников. «Безмятежный, улыбающийся, человечный, солнечный», — писал о нем 16 февраля 1949 г. философ Виржил Иерунка, некоторое время стоявший на позициях троцкизма. Еще через несколько месяцев он же утверждал: «Мирча Элиаде — герой»[802].

Румынских эмигрантов объединяет ненависть к коммунизму; но в целом их состав довольно разнороден. Можно представить, что некоторые из них, также оказавшиеся в Париже в 1947—1948 годах — в частности, Паул Челан, Люсьен Голдман, Исак Шива, — прилагают все усилия, чтобы держаться особняком от Элиаде и его компании. Среди тех, кто посещает организованные им собрания, есть и демократически настроенные интеллектуалы, близкие к либеральной и национально-крестьянской партии, например Н. И. Хереску, и даже бывшие марксисты в лице Виржила Иерунки. Однако многие отличаются довольно сомнительным прошлым: это и писатель Константин Виржил Георгиу (мы о нем еще упомянем), и Василе Постейка, автор «Эксгумации Капитана», опубликованной в 1977 г. в Мадриде издательством «Легионерское движение», и Павел Костин Деляну, еще и в 1950 г. носивший знаки отличия Железной гвардии и защищавший легионеров, расправившихся с историком Николае Йорга[803]. К этой группе, объединившейся под водительством Элиаде, присоединился и Чоран. Они проявляют инициативу сразу во многих областях: способствуют формированию румынского Центра научных исследований, первое заседание которого проведено 22 ноября 1949 г., а пост почетного руководителя предполагается предложить Хайдеггеру, Ортеге-и-Гассету или Эухенио д’Орсу; открытию румынского эмигрантского университета (открытый в конце того же года, он скромно разместился в одной из аудиторий Католического института). Элиаде создает также литературное объединение — его члены устраивают свои первые собрания в кафе «Корона», на набережных Сены. Иногда их посещает Чоран, заставляя себя об этом упрашивать бывшего вождя Молодого поколения, ныне — нового главу эмиграции. Еще одно место встреч румынских изгнанников — церковь на улице Клиши, которую посещает Элиаде и где правые интеллектуалы и часть бывших почитателей К. З. Кодряну празднуют православную Пасху[804]. По всей вероятности, компания экс- легионеров не особенно претит историку религий; он не колеблясь публикуется в Бюллетене румынской библиотеки Фрибурга, основанной бывшими последователями Капитана[805]. Он даже навещает в Париже Лидику Кодряну, занятую разработкой нового метода гимнастики, основанного на хатха-йоге[806]. И стоит ли всему этому удивляться? Ведь не далее как 29 мая 1945 г. Элиаде вспоминал в дневнике о «приступах увлечения легионерским движением».

Вполне логичными выглядят и двусмысленности в политических статьях, которые историк пишет в те годы, например, в статье, опубликованной в 1953 г. под заголовком «Судьба румынской культуры». В ней в обобщенном виде выражены все его тогдашние взгляды. Он, в частности, порицает «оккупацию румынской территории Советами». Но главная задача статьи состоит в том, чтобы привлечь внимание к опасности «стерилизации духовного творчества вследствие систематического уничтожения элит и разрыва органических связей с нашими самобытными национальными традициями». Массовые незаконные аресты, ужас репрессий, обрушившихся на общество в эти годы? Об этом Элиаде не упоминает, как никогда не говорит о румынских коммунистах — только о «Советах». Его возмущают не столько бесчисленные нарушения прав человека (понятие, которое по-прежнему явно вызывает у него омерзение, — см. главу IV), сколько появление произведений культуры, «утративших национальную форму». И опять-таки логически все выстраивается — ведь уже 26 июля 1945 г. он писал: «Как румын, я не боюсь ни социализма, ни коммунизма...При социализме нам терять нечего. Но мы потеряем все в результате русификации». В упомянутой статье 1953 г. Элиаде, чьи кумиры остались прежними с 1930-х годов, возмущался, что в забвение впадают писатели-националисты Эминеску, Хасдею, Парван, а из более поздних — Нае Ионеску и Луциан Блага, которым, по его словам, «удалось повысить значимость культуры, возникшей на основе соединения фракийской и римской традиций»[807]. Со страниц политических статей конца 40-х — начала 50-х годов встает все тот же Элиаде, поразительно верный сам себе, упорно продолжающий считать, что европейскую культуру нельзя влить в «западные формы». Этот тезис постоянно встречался и в его легионерских статьях 1930-х годов и был повторен в работе, посвященной Салазару (1942 г.) Только теперь историк, боящийся нарушить представление о смене им политических позиций, опасается уточнять, что он понимает под европейской культурой, несводимой к своим западным формам...

Чоран тоже принимает участие в деятельности эмигрантов — хотя и не особенно охотно. Об этом свидетельствуют многие, в частности Моника Ловинеску и Виржил Иерунка, это следует из писем, адресованных им родителям (хотя он и не живет таким затворником, как утверждает в переписке с ними). «С румынами стараюсь встречаться как можно реже, — пишет он 13 сентября 1947 г. — Они все интриганы, склонные распускать ложные слухи. Кроме того, они для меня бесполезны во всех отношениях». Еще через несколько месяцев он констатирует, что в Париже полным-полно румын: «От них можно ждать только неприятностей; непрерывно ходят друг к другу с утра до вечера, разносят всякие слухи и тешат себя иллюзиями»[808]. С тех пор как летом 1947 г. он принял решение писать только по-французски, он полностью погружен в работу над «Кратким курсом по расчленению»; рабочее название рукописи — «Отрицательные упражнения». «Рассказ о кошмаре» — так признается он несколько лет спустя Константину Нойке, «далекому другу», описывая, какое фантастическое количество кофе и сигарет ему приходилось потребить и сколько ему требовалось словарей, чтобы «написать хотя бы одну мало-мальски правильную фразу на этом недоступном языке»[809].

Неприятные встречи

Что же можно сказать относительно встречи Ионеско с его вчерашними врагами Элиаде и Чораном? В письме Тудору Вяну, написанном в конце 1945 г., он клянется никогда больше не видеть этих отвратительных фашистов, которых он считает ответственными за фашизацию части румынской молодежи; в письме к Петру Комарнеску в начале 1946 г. — подтверждает свое отношение к ним, уверяя, что ничто не в силах стереть их прежних легионерских убеждений и что друг для друга они окончательно стали гиенами. Возникает искушение прийти к выводу, что Ионеско вновь, как и в вишистский период, гораздо более категоричен и тверд за кулисами (в личной переписке), чем на сцене. В этом отношении о многом говорит сопоставление дат. В дневниковой записи от 4 октября 1945 г. Элиаде пишет, что провел послеобеденные часы в компании Эжена Ионеско, с которым у него состоялся длинный разговор[810]. Между тем за две недели до этого Ионеско писал Вяну, что считает Элиаде «самым виновным из всех». На этот раз, как представляется, правду говорит Элиаде. Венгерский историк и политолог Франсуа Фейто, со своей стороны, рассказывает, что встретил Чорана вскоре после окончания войны... у Ионеско — того самого Ионеско, который в 1939 г. в Париже наотрез отказывался с ним общаться. Фейто добавляет: «Ионеско представил мне его как своего самого дорогого друга, своего брата — и это послужило для меня свидетельством высокого нравственного облика Чорана»[811].

Таким образом, ситуация складывалась парадоксальная. Но происходили еще и иные удивительные вещи. Другие свидетели того времени в один голос утверждают, что Ионеско вплоть до 1950 г. непрестанно колебался между раздражением, которое вызывали у него политические взгляды румынской эмиграции, зачастую националистически настроенной и пригревшей в своей среде многих подпольных легионеров, — и стремлением не оказаться в мучительной изоляции. В этом плане особую ценность представляет дневник Виржила Иерунки. Благодаря изложенным в нем событиям, происходившим в конце 1949 — весной 1950 годов, мы становимся свидетелями метаний драматурга, его сближения с эмигрантскими кругами, затем отдаления от них и нового сближения. В конце ноября 1949 г., посетив первое заседание румынского Центра научных исследований, Ионеско поведал Иерунке, что он отправился туда только для того, чтобы «справиться с грызущим чувством одиночества». В январе 1950 г. выяснилось, что он делает усилия, «чтобы помириться с Элиаде (а Элиаде с ним)». Что совершенно не мешает ему в тот же день с гневом высказываться о Центре, который он продолжает считать «гнездом нераскаявшихся легионеров». Отсюда и крайнее удивление Иерунки, встретившего Ионеско в этом учреждении в феврале, через месяц после этого разговора. Но 25 апреля первоначальное мнение Иерунки подтверждается: Ионеско, рассказывает он, с каждым днем проявляет все меньший интерес к усилиям эмиграции, цель которых — рассказать о судьбе Румынии, оказавшейся под сталинским игом[812].

Неприятие коммунизма стало одним из важных факторов, сплотивших трех наших персонажей, — это доказывает следующий эпизод, рассказанный Моникой Ловинеску. Дело происходило в декабре 1950 г. Многих интеллектуалов волновало тогда развитие войны в Корее. Среди них был и Манес Спербер, которого Моника встретила в издательстве «Кальманн-Леви». Он пребывал в сильнейшей панике и даже посоветовал молодой женщине бежать в Северную Африку. В этих обстоятельствах румынские эмигранты непрерывно посещали друг друга — занимались тем, что автор «Краткого курса по расчленению» считал излюбленным времяпрепровождением своих соотечественников. Сам он в этом отношении оказался не лучше других. По рассказу Моники Ловинеску, за неделю до встречи со Спербером она зашла повидать Мирчу Элиаде в гостиницу «Швеция». Элиаде сказал ей: «Чоран ушел минуту назад. Он считает, что нужно срочно уезжать из Франции — здесь нас скоро схватят Советы! Не сегодня-завтра разразится война, и мы, беженцы, попадем им в лапы первыми. Но куда ехать? » Примерно через час Моника Ловинеску оказалась у Ионеско, на другом конце Парижа, на улице Клод-Террас. И там услышала то же самое. «Чоран ушел минуту назад...» — немедленно сообщил ей Эжен...[813]

Не исключено, наконец, что примирение, о котором идет речь, было вызвано не только стремлением противостоять противнику единым фронтом, но и одной присущей Ионеско чертой характера. Речь идет о его вечно неспокойной совести, вызывавшей постоянную неуверенность в своей правоте. Об этом качестве он часто писал в своих биографических заметках, утверждая, что оно часто делает его безоружным в спорах[814].

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒