Астеническая психопатия (клинико-психотерапевтическое наблюдение)201

Пациентка Д., 53 лет (1934 года рождения), инженер по технике безопасности со средним образованием.

Во время консультации Д. 02.06.1973 г. в нашей психотерапевтической клинике (на базе Психиатрической больницы № 12) отметил острое чувство неполноценности, обидчивость, раздражительность с легкими слезами. Застенчивая, робкая, нерешительная, мучилась душевным напряжением при общении со всеми людьми, кроме самых ей близких. Жаловалась на тревожный сон, впечатлительность, ранимость, легкую утомляемость и вегетативную неустойчивость (резкая потливость, покраснение лица по ничтожному поводу, сжимающие боли в области сердца, головокружения, особенно на высоте, запоры). Отмечала нетерпимое отношение к горячим спорам, «толпа утомляет», боялась темноты, лягушек, мышей, ящериц. Считала, что внутреннее напряжение создается неуверенностью в себе. Выступления перед людьми — «бич» для нее. В беседе со мной была насторожена, на некоторые вопросы отвечать отказывалась от робости и «боязни опозориться». Обнаружилась склонность почти постоянно ругать себя, что «хуже всех», «мается» на нелюбимой технической работе. Просила помочь ей не волноваться, не напрягаться душевно в общении с людьми. Иногда в беседе несколько гиперкомпенсировалась напускным задором.

Наследственность. Мать — бесстрашная, властная, честная, суровая женщина, инспектор уголовного розыска, сейчас пенсионерка. Родила Д. в 18 лет. Отцу, редактору маленькой железнодорожной газеты, было тогда 33 года. Со слов знавших его людей, это был высокий ростом, мягкий, нежный, добрый, скромный, «светлый», «кристальный» человек. Погиб на фронте. Сама Д. вспоминает его стеснительность, мнительность и малообщительность вне семьи. Дед со стороны матери — злой, властный, умер под 90 лет. Бабка — мягкая, добрая, отца называла «любимым зятем». Родителей отца Д. не знала (рано умерли). Дядя отца, как говорили, был «сумасшедший».

Anamnesis vitae et morbi. Родилась на Южном Урале в глухом рабочем поселке. Единственный ребенок у родителей. Из первых лет жизни помнит, «как пахнет снегом», помнит «пушистый куст вербы». Не помнится, чтобы играла с охотой в куклы, но рано потянуло к рисованию. Мать по роду своей работы редко бывала дома, была скупа на ласку, к которой девочка так тянулась. А отец баловал, любил единственную дочь, отводил в детский сад и приходил за ней, кормил, читал ей сказки, жалел, когда у нее болели зубы, и она была всем существом ближе к отцу, чем к матери. Он расписывал в доме стены полевыми травами, цветами. Незримо стоит во всех лучших воспоминаниях ее детства вместе с природой. Необычно стеснительна, ранима, впечатлительна с раннего детства. Ее даже не посылали в магазин, так как не могла просить сдачу. Убегала, узнав, что кто-то идет к ним в дом. Когда однажды в гости пришли маленькая девочка с мамой, убежала в другую комнату, спряталась за дверь, ни за что не хотела оттуда выходить. Уже в 1973 г., когда мы познакомились, считала, что в этом отношении ничуть не изменилась («разве что не бегаю за дверь прятаться»).

Когда началась война, ей было 7 лет. Отец добровольцем ушел на фронт и сразу погиб. Постоянно думала об отце, вспоминала его в подробностях, прочла о войне все, что могла добыть в двух библиотеках. Вообще рано пристрастилась к чтению с мечтанием о прочитанном. Сама придумывала себе «добрые сказки», в которые уходила от невзгод жизни. Еще хотелось быть на природе, рисовать пробуждение весны. «С душой» вышивала в детстве шелком гладью, и вышивки ее были на школьной выставке. Даже стащила на рынке моток черного шелка, когда нечем было вышивать, и многие годы тягостно переживала этот свой поступок.

Рано стала чувствовать и переживать нетактичное поведение детей и взрослых в ее присутствии, и каждое болезненно испытанное чувство неловкости живо в ней до сих пор. Так, уже во время войны, когда ей было лет восемь, с «оравой» ребят, которые тоже росли на улице, приглашена была на день рождения к девочке, эвакуированной из далекого города. Дети чинно сидели, ждали голодные обеда, и вдруг одна девочка заявила хозяйке дома, что ее долго заставляют ждать, что дома ей наказали не задерживаться. Д. с тягостным чувством неловкости за девочку заерзала на стуле, не зная, куда деваться, и долго потом испытывала острое чувство стыда, будто была виновата сама.

Детские мечтания ее были часто «сказочно-прекрасными», добро непременно побеждало, юношеские мечтания — «с примесью эротики», но мечтания никогда не отличались яркостью красок, образов. Это было что-то неопределенное, недосказанное, «униженное, обиженное, некрасиво-доброе», словом, все, что требовало ласки, заботы. Четыре первых класса училась отлично. Потом — средне. Школьные предметы (кроме истории, ботаники, литературы) давались трудно. В школе застенчивая, угрюмо-съеживающаяся, малообщительная, но иногда даже «в меру весела», случалось, вместе с одноклассниками стреляла бумажными шариками из резинки в спину учителя математики из нелюбви к предмету. Не знала, не думала тогда о себе, какая она, пока мать и сверстники не сказали ей, что она «длинная и нескладная», стали дразнить, насмехаться (в 11-12 лет у нее был почти такой же рост, как сейчас, — 1 м 75 см). Тогда-то и стала остро-тягостно ощущать свою неполноценность. Приходила порой в отчаяние, даже хотелось умереть. Считает, что только «постоянное мечтательное состояние» не привело к «решительному действию», защищало ее: «Вот я в гробу, моя мать плачет и просит прощения, но поздно, ее дочь никогда не услышит ее. Моя мать несчастна оттого, что не любила свою дочь». От этого становилось легче, но иногда, напротив, так жаль себя, что слезы заливали лицо ручьями, убегала в темную комнату, под одеяло, чтобы там плакать («ни на что не гожусь такая некрасивая! »)202. Была убеждена, что люди, казавшиеся ей «красивыми», лучше ее во всех отношениях, чувствовала себя перед ними униженною.

Тогда же произошло еще одно тягостное для нее событие — мать вышла замуж (сразу после войны, через 4 года после гибели первого мужа). К мужу матери, столяру, пьянице, сразу же почуяла неприязнь. Мать ничего не пыталась дочери объяснить, даже не представила ей нового мужа. Он не удочерил девочку, не пытался приласкать, и она почти не обращалась к нему. Стала тогда подробно мечтать-придумывать, что ее отец жив, приедет, и они пойдут вместе на высокую гору, на которой растут три сосны, перейдут через знакомый быстрый ручей... С матерью не делилась, чувствуя ее угрюмую напряженность. Не хотелось жить в своем доме. Не было близкой подруги, некому было рассказать свое горе, от которого перестала ходить в школу, бродяжничала вокруг поселка с «подружкой-воровкой», и мать не знала, что дочь не учится. Матери особенно не боялась: «Столько было от нее подзатыльников, что новые ничего не прибавят». Осталась на второй год в пятом классе. На школьных уроках (после бродяжничества) сделалась такой мечтательно-рассеянной, что «прослушивала» уроки. Писала грязновато, но сочинения ее читали перед всем классом — так были они интересны. Хотелось вести дневник, но «не было для этого своего угла».

В 12 лет начались менструации, обильные, регулярные, безболезненные, делалась особенно раздражительной, обидчивой за несколько дней до менструации. Мальчиками мечтательно интересовалась, но матерью «понарошку» никогда не представляла себя. Захвачена была стойко-тягостным, тревожным ощущением своей неполноценности, скованностью застенчивости. В те годы полюбила рисовать природу карандашами и акварелью. Рисуя, забывала все на свете. Хотела попытаться поступить после семилетней школы в художественное училище, но мать запретила, пригрозила отказаться от нее, желая видеть дочь только инженером. Повиновалась, как всегда, ее властному влиянию. Окончив семилетку, поехала ненадолго к родственникам в Уфу и там ходила взволнованная возле Художественного училища, заходила внутрь, даже спросила, как поступить, но рисунков своих по просьбе преподавателя не принесла, испугалась матери. Не желая жить больше с матерью и ее мужем, поступила в 16 лет в Механический техникум в ближнем городе. Жила в общежитии, раз в неделю приезжала домой (1, 5 часа поездом) за картошкой, которой питалась. У матери тогда родилась девочка, и мать помогала только картофелем. Еженедельно ездила в поезде без билета. Остро боялась контролеров, ее высаживали на полустанках. Стипендии не хватало, голодала.

Страдала частыми ангинами. В 1954 г. обнаружили тиреотоксическую струму (эндемический зоб, весьма распространенный в тех местах). В 1958 г. (24 года) — струмэктомия. В 1959 г. перенесла тяжелый азиатский грипп, и обнаружен туберкулез верхушки правого легкого (с 1959 по 1965 г. — на учете в противотуберкулезном диспансере). В 1964 г. — повторно явления тиреотоксикоза. Лечилась дийодтирозином, иглоукалыванием, с тех пор в этом отношении благополучна. Окончив Механический техникум, уехала по распределению работать в Курган. Зачем поступала в Механический техникум и приобрела «безрадостную профессию», сама не знает: видимо, некуда было больше деваться, и мать советовала, а кроме того, считала себя «тупой дурой», чтобы стремиться куда-то еще. Жила «механически», «как во сне» и в то же время в постоянном тревожном напряжении «по мелочам».

Рисунков своих дома в один из приездов не нашла (уничтожены). Поклялась себе в этом тягостном разочаровании, что не вернется к живописи («как-то перегорело все»).

Студенткой техникума в 16 лет влюбилась в «красивого мальчика». В своей влюбленности была так весела и остроумна, что забыла о своей «безобразности», но он напомнил ей между прочим, что она «длинная и нескладная», как раз тогда, когда ждала от него других слов. Рассказывая мне об этом в 1973 г., когда ей было уже 39 лет, Д. плакала. В Кургане работала сначала техником, потом инженером. В 1960 г. (26 лет) вышла замуж за инженера-технолога, тоже тревожного, с внутренней духовной жизнью, но в отличие от нее мягко-шизотимного. Он приезжал в Курган из Москвы в длительные командировки, приметил эту «забитую девушку» и рассказывал ей об искусстве. В Москву ехать жить было страшно, не хотелось. Не верилось, что вышла замуж за такого интеллигентного, мягкого человека, которого сильно полюбила. Отношения с ним считает со всех сторон прекрасными. Муж учил ее по-философски относиться к жизни, «не жевать тревожную душевную жвачку», выказывал понимание ее переживаний, сочувствовал ей, дома с ним было ей спокойно.

Каждое лето снимали дачу рядом с друзьями мужа, которые постепенно сделались и ее друзьями. Там впервые увидела цветные слайды художественных картин на экране, стала слушать классическую музыку. Переживала, увлекалась всем этим внутренне, но не участвовала еще в беседах из-за застенчивой, тревожной скованности. Муж хотел ребенка, а она все робела, не чувствовала себя готовой для этого, не ощущала в своей тревожной напряженности истинного материнского инстинкта, да и не представляла себе, как такая неполноценная и больная будет рожать. Завидовала «настоящим женщинам» в том, как по-женски, со вкусом, с песней творят домашнюю работу, им это так нравится, а ей — никакого удовольствия. В первые годы замужества сделала аборт (единственная беременность). В 1972 г. обнаружили миому матки. К концу 60-х гг., несмотря на душевный семейный уют, интересные вечера с друзьями, все испытывала тягостную напряженность неполноценности, острую скованность в общении с не близкими ей людьми. Дома же обрушивала на мужа свою истощающуюся раздражительность со слезами. Тогда у нее обнаружили и выраженную вегетососудистую дистонию. АД подскакивало до 170/100 мм рт. ст. В 1971 г. в поликлинике ей сообщили, что у нее гипертонический криз на почве гипертонической болезни, которую впоследствии отвергли. Головные боли, сдавливающие, ноющие, начинались обычно с висков и «сползали» в правую затылочную область. Потом могли снова «кочевать» в виски, усиливаться в висках и тогда «стучали молотками» так, что трудно нагибаться. Эти боли могли держаться сутки и более. Жаловалась тогда также на боли в желудке, в кишечнике, запоры. Ставили диагнозы «хронического гастрита», «спастического колита», но это все оказались также вегетативно-функциональные расстройства. Обнаружены тогда же хронический геморрой и остеохондроз шейного и пояснично-крестцового отделов позвоночника с радикулярными болями и вегетативными раздражениями. Систематически лечилась по этому поводу у специалистов.

В 1972 г. приобрела книгу о лекарственных травах, заинтересовалась ею и сама с тех пор собирает «успокоительные» травы и лечится их настоями. В 1973 г. вынуждена была перейти на новую работу (такую же не интересную ей, «кабинетно-бумажную»), поскольку получили отдельную квартиру на окраине Москвы, далеко от прежнего места работы. В этом новом учреждении была «тьма народа», и Д. совсем съежилась, сжалась в своей застенчивости, чувстве неполноценности, не могла общаться с новыми сослуживцами, усугубились вегетативные расстройства. По временам наступали защитное душевное онемение, «окаменелость» («когда смотришь — не видишь, слушаешь — не слышишь, душа деревянная»). Страшно было оставаться одной в квартире ночью, когда муж уезжал в командировку.

Пожаловалась в поликлинике терапевту на раздражительность, страхи, внутреннюю напряженность в общении с людьми. Лечилась там же у психотерапевта таблетками: когда состояние ухудшилось («тягостная таблеточная оглушенность»), была направлена в нашу клинику, где лечилась 1, 5 мес. у д-ра И.С. Павлова и где я консультировал ее. Получала вместе с общеукрепляющим лечением (витамины, глюкоза, физиотерапия) седуксен более месяца до 0, 03 г/сут.; проводились индивидуальные оптимистического настроя психотерапевтические беседы, направленные на высвечивание, подчеркивание ее положительных свойств. Основные положения бесед мотивированно внушались в гипнотических сеансах (курс — 15 сеансов). В процессе стационарного лечения несколько успокоилась, решилась выйти на работу. Приглашена в амбулаторию для продолжения лечения.

Психический статус в первые месяцы амбулаторного лечения (до серьезного, стойкого улучшения). Испытывает тягостную скованность, напряженность с чувством неполноценности, подозрительность (плохо о ней думают) в общении с сослуживцами, даже в компании добрых знакомых, где они вместе с мужем увлекаются то Швейцером, то Бетховеном. Понимает, что «вроде и умна, и тонка, а все кажется — неумная, глупая». Презирает этот свой «рабский» характер, просит его сломать, переделать, просит «настоящего», лекарственного лечения, поскольку она «тяжелая лекарственная больная». Или надо все это из нее «вышибать» какой-то сильной аутогенной тренировкой. Смысл жизни неясен, работа в тягость. «Ни работник, ни женщина. Ни то, ни се». При всей медлительности, невнимательности обнаруживается трезвое, живое мышление, наполненное тревогами. Завидует сангвиникам, живущим «так естественно и вкусно». Тревожная инертность сказывается в том, что при малейшей перемене жизни (например, кто-то к ним приедет или надо самой куда-то незапланированно идти) «сникает» с «трагическим напряжением в душе». В беседе по временам конфузится, краснеет, неловко прячет испуганные глаза или неестественно, гиперкомпенсаторно смеется. Когда увлекается в разговоре, глаза затаенно светятся. Тонко-критична к своим болезненным расстройствам, «главной болезнью» считает неуверенный, робкий характер.

Экспериментально-психологическое исследование. Тематический апперцептивный тест (ТАТ), произведенный в 1978 и 1982 гг., показал (уже на фоне стойкой клинической компенсации) «неспособность к глубокому анализу обстановки», «отсутствие склонности к самоанализу», вообще «преобладание эмоциональной сферы над интеллектуальной». «Основная смысловая установка — пассивность, созерцательность» (психолог Л.И. Кузнецова).

Общее психологическое исследование (1974): при обследовании эмоционально сдержанна. Расценивает память как «очень плохую», отмечает рассеянность, несосредоточенность, поверхностность. Инструкции усваивает легко. При затруднениях плохо использует направляющую помощь. При однократном воспроизведении структурированного ряда (структура осознается) из 20 слов называет 12, среди них 9 — из 15 животных и 3 — из 5 предметов. Через полчаса — 11 слов: 8 животных и 3 предмета. При узнавании предметы опознаются правильно, некоторые животные отмечены как отсутствующие. При опосредованном ассоциативном запоминании правильно воспроизведены все 10 слов. Ассоциативные образцы по содержанию адекватны стимулам, просты по логике построения, по форме выражения предметны; разнообразие выразительных средств мало, хотя и нельзя в данном случае говорить о стереотипии. Больная испытывает трудности вербализации хода внутреннего мышления. Инструкция, требующая спонтанных действий при пояснении образов, не выполняется; необходима дополнительная внешняя стимуляция. Анализ и обобщение понятий на абстрактном уровне бывают затруднены. Конкретные, наглядные представления доминируют. Наряду с этим иногда дает очень точные формулировки понятийных признаков. Сравнение понятий наиболее ярко отразило ситуативность мышления. Вопреки инструкции указать сходство понятий и предметов больная рисует ситуацию, включающую оба эти понятия. Чаще всего опирается при сравнении на внешние визуальные представления о предметах. Мышление эгоцентрично. При ранжировании ряда репродукций по степени их предпочтения, т. е. при принятии самостоятельного решения, проявились характерные трудности. Довольно легко разбив репродукции на три большие группы (+0− ), больная совершала массу перестановок внутри одной группы, внося несущественные изменения, проявляя «сомнения по мелочам» (психолог В.Л. Казарновская).

Профиль MMPI: 7810 (1974 г.). То же самое в 1983 г. Заключение неврологического стационара (МСЧ-10, 1978 г.): шейный и поясничный остеохондроз с ирритацией вегетативных образований.

Некоторые подробности неврологического статуса (консультация невропатолога канд. мед. наук Т.В. Котяевой, 1979 г.): зрачки D-S, реакции на свет живые, на аккомодацию и конвергенцию — норма. Движение глазных яблок сохранено в полном объеме. Левая глазная щель уже правой. Чуть сглажена левая носогубная складка. Язык несколько отклоняется влево. Мелкий тремор вытянутых вперед рук. Сухожильные и периостальные рефлексы на руках чуть выше слева, мышечный тонус не изменен, атаксии нет. Брюшные рефлексы очень вялые, D-S. Убедительной разницы рефлексов на ногах не обнаружено, коленные рефлексы живые. Патологических рефлексов нет. Мышечный тонус не изменен, атаксии нет. Рефлексы на слизистых — живые, D-S. Выраженная игра вазомоторов. Ортостатическая проба в норме. К неврологическому исследованию относится настороженно, фиксируется на мелочах.

Электроэнцефалографическое исследование: отмечаются диффузные изменения электроактивности, указывающие на гиперактивацию коры головного мозга и на повышенную активность структур диэнцефальной области (докт. мед. наук В.А. Файвишевский, 1980).

Сома. Высокого роста, лептосомно-диспластического сложения. По заключениям специалистов: диффузный пневмосклероз, очаговый туберкулез в фазе неполного уплотнения; давний хронический геморрой; аллерготоксикодермия; вазомоторный ринит; вегетососудистая дистония. Консультации специалистов (особенно здесь помог терапевт д-р Н.П. Грушевский, наблюдавший Д. последние 14 лет) дают возможность разобраться в многочисленных соматических жалобах пациентки. Так, ее «блуждающие», сдавливающие, ноющие головные боли в висках, затылке (больше справа), головокружения, особенно при повороте головы справа налево, лежа, боли в корнях волос, ощущение, что голова в «тисках », жалобы на то, что трудно сосредоточиться, вместо одних слов говорит другие, буквы расплываются в глазах, напряжение в глазах при головной боли, летающие мушки (с 1967 г.), зябкость сильная потливость, колебания АД при душевной внутренней напряженности, сердцебиения, запоры, неприятные болезненные ощущения в левом ухе (без органической патологии уха), хруст (звон) в глубине шеи при повороте головы, который сама слышит, обострения пояснично-крестцового радикулита, невралгические, миалгические расстройства, гипестезии, парестезии — все это в основном возможно рассматривать как смешанные проявления конституциональной астенической вегетососудистой дистонии (с тревожно-ипохондрической фиксацией на ощущениях), а также остеохондроза позвоночника, геморроя.

Обоснование диагноза. Постоянный, стойко-тотальный, врожденный (с раннего детства во всей сложной тонкости) патологический характерологический конфликт чувства неполноценности с ранимым самолюбием, выступающий прежде всего в эмоциональной жизни в виде болезненной неуверенности, живой застенчивости, сенситивности, впечатлительности, «мимозных» трудностей общения с людьми, отсутствие отчетливой «второсигнальности» (интеллектуально-аналитических переживаний-сомнений с чувством вины, глубоких ипохондрических фиксаций, переживаний, отчетливой чувственной «жухлости»), лирическая рассеянность-мечтательность, характерное пассивно-оборонительное (дефензивное) или в духе молчаливого сердитого протеста реагирование с детства на трудные, но обычные житейские ситуации, взрывы истощающейся раздражительности дома с покорным мужем, деперсонализационный момент в душевной защите, отсутствие какой-либо необычной длительной психотравмирующей обстановки, которая могла бы вызвать подобную стойкую психогенную патологию характера, данные экспериментально-психологического и психофизиологического исследования, лептосомно-диспластическое «жилистое» телосложение, типичный астенический «букет» соматических болезней имеющих известную конституциональную предрасположенность, — все это, обнаруженное, уточненное и в непосредственной диагностике, и в описанном ниже терапевтическом процессе, дает достаточное основание считать, что здесь наличествует астеническая психопатия в состоянии декомпенсации.

Лечение в амбулатории кафедры (начало лечения — 28.08.1973 г.). Первые три года работы с Д. мы встречались для индивидуальных бесед на час или 45 мин каждый месяц203, она посещала 2-ю группу, гипнотические сеансы и занятия аутогенной тренировкой. Читала об астениках и психастениках у Ганнушкина, отметила у себя характерологически-астеническое, но серьезного интереса к подробному изучению научной и научно-популярной литературы поначалу не обнаружила. Зато запоем стала читать художественное «с точки зрения характеров». Много похожего с собой нашла у Толстого в книге «Детство, отрочество, юность». Нашла себя в Левине («Анна Каренина»). Письма Чехова покорили «теплым изяществом», «живым созвучием» (март, 1974 г.). Но Астафьев, Распутин ей еще созвучнее. В это время уже почти не принимала седуксен, так как гипноз и занятия AT вызывали легкое деперсонализационное онемение (хотя и не стойкое). Но на службе по-прежнему мучили напряженность, скованность, застенчивость с густым покраснением и фиксацией на всем этом («как-то надо это выбивать, надо перестроить, переделать характер»). К новой работе в конструкторском бюро испытывала в связи с этим все большую неприязнь, работала формально-механически.

В амбулаторию приезжала с охотой, тратя более 3 часов на дорогу туда и обратно. Чувствовала, что ей как будто бы легче оттого, что уже лучше знает себя как «астеничку» среди других характеров. Попросил ее, чтобы сама попробовала писать, поначалу малой формой (миниатюра, очерк, эссе). В группе было тогда три психастеника (мужчины), один астеник, пациентка с дефензивными малопрогредиентно-шизофреническими расстройствами, три дефензивных циклоида и два дефензивных шизоида. Мы много занимались в группе в ту пору AT, от которой Д. больше всего ждала помощи. Внушение и самовнушение ее раздражали («уговоры не действуют! »), но надеялась, что «постоянной тренировкой» выработает в организме «рефлекс», «привычку», «память». Нетерпеливость, мечтательность, отвлекаемость-рассеянность, вегетативно-мышечные особенности конституции мешали овладеть AT автоматически-глубоко и слаженно. На еженедельные гипнотические групповые сеансы приходила с неохотой (всего пришла девять раз)204. Сообщала, что дня четыре после гипнотического сеанса легче расслабляться в AT, быстрее, отчетливее возникают ощущения тяжести и тепла в теле, но потом «все снова тускнеет» и поза «кучера дрожек» раздражает. Как это бывает с нетерпеливыми и рассеянными пациентами, научилась за годы систематических занятий AT расслабляться (и то кое-как) лишь в спокойствии, тишине и одиночестве. Погружаться в «переключение» не научилась. Чтение работ о типах людей, беседы в группе о характерах живо интересовали. За два года неплохо научилась разбираться в характерах родственников, сослуживцев, предвидеть их поступки, сделалось несколько легче на людях. Однако о лечении творческим общением с природой, о других видах терапии творчеством слушала в группе скептически недоверчиво. Слайды и рассказы товарищей по группе, мои рассказы о природе, о детстве не вдохновляли. С любопытством расспрашивала М., 34 лет, инженера, который к тому времени благодаря лечению уже достаточно уважал свою психастеничность с углубленным «научным подходом», успешно самовыражался профессионально-творчески, женился и редко приходил теперь в группу. У Д. оставалась еще и высокая истощаемая раздражительность дома, муж терпел. По временам что-то даже «отвращало» ее от группы. «Зачем это все мне? » — спрашивала Д., разочарованная трудностями AT. A., 49 лет, порой за руку «притаскивала» ее на занятия. Потом Д. снова верила, что будет по-настоящему лучше благодаря лечению, собиралась даже заняться фотографией — снимать цветные слайды природы, тех лекарственных трав, что собирала уже и заваривала. Хотела написать реферат о лекарственных травах и прочесть в группе. Еще хотелось по-прежнему сделаться другой — «сангвиничкой»; она раздраженно вспыхивала, когда я призывал уважать свое. Чувство неполноценности по-прежнему порождало в ней «эгоистическую душевную черствость к людям», лень, склонность к одиночеству. Нередко сердилась вслух, что «настоящего толку от лечения нет».

Осенью 1975 г. (через 2 года амбулаторной работы) в группе говорили о творческом общении с природой, я читал вслух хокку Басё. Одно из них особенно запало в душу:

Все выбелил утренний снег.

Одна примета для взора —

Стрелки лука в саду205.

Этот момент Д. считает поворотным в нашей лечебной работе и в своей судьбе. На подготовленной прежними терапевтическими занятиями почве этот вечер с хокку пациентку (ее словами) «глубинно взволновал» и в то же время «подействовал отрезвляюще, кристаллизующе душу». Произошел неожиданный душевный подъем. Притом ей самой ясно было, почему так сильно колотится сердце, почему так светло на душе, почему после этого вечера с чтением хокку не могла войти в свой дом от радостной взволнованности и сделала несколько кругов вокруг дома, прежде чем, наконец, вошла в него. Д. осознала вдруг, что наполнена духовным богатством, богатством любви к природе, чý дными воспоминаниями детства и теперь попытается выражать эту свою любовь в рассказах и слайдах. Она ощущала остро, что это получится. Раньше была только «скучная робость», а теперь, есть «окно» из всей этой серой, тревожной жизни — «окно в природу». Через две недели на следующем занятии в группе испытала «нечто новое» в отношении к членам группы и ко мне тоже. Когда В., 54 лет, показывал свои слайды, она посмотрела в его глаза и увидела «такую же голубизну, как в той лужице» на его слайде, в которую «опрокинулось голубое небо с робким облачком». Д. почувствовала, что мы все «теплом зажженной свечи» волшебно объединены между собой и нет уже той напряженной стеснительности. Острый, нежный осознанный интерес к природе с желанием художественно выражать свое отношение к ней притупил чувство неполноценности; возник живой интерес к людям с желанием входить в их заботы и помогать им по мере сил. Это светлое чувство теперь время от времени наполняло душу, но и в «плохие дни» гнездилось в душе надеждой. Раздражительность так уменьшилась, что подолгу уже «мужу почти не попадает».

Понемногу, сначала только в воображении, стала писать рассказы, миниатюры. Первые ее литературные вещи созданы в начале 1976 г. Вскоре после этого купила фотоаппарат и стала снимать на цветную слайдовую пленку деревья, цветы, лекарственные травы, испытывая еще и еще захлестывающее ее радостное вдохновение, подобное тому, что охватило после вечера с чтением хокку. Раньше не было никогда желания писать и фотографировать. Общение с природой, с людьми, с самой собой, особенно воспоминания детства с отцом среди уральской природы, — все это стало материалом для самовыражения, для постоянного, рабочего творчества. С тех пор мягко и стойко залучились ее глаза, и постепенно она сделалась совсем другой на службе — не робко-зажатой, застенчиво-напряженной, а ласковой, душевной, готовой делать всем добро, хоть малое, по своей возможности, и получала от этого внутреннее удовольствие. Тогда ей и стало совершенно ясно, что «AT как таковая» ей не подходит. Разве только для того, чтобы, расслабившись, успокоиться и смягчить головную боль. Техническая, «кабинетно-бумажная» работа сама по себе по-прежнему не приносила удовольствия, но удовольствие уже получала от доброго общения с людьми по службе, а главное, ждала своего творчества после работы и в выходные дни. Думалось уже, как много она смогла бы совершить, если бы с детства был у нее «Наставник», «Учитель». Ей все меньше хотелось теперь называть своего психотерапевта «врачом» и все больше «Учителем». Полюбила товарищей по группе и с охотой читала им свои миниатюры, рассказы, стихи. Показав в группе на экране в начале 1977 г. слайды мужа, стала показывать и свои слайды. Одна из первых ее литературных миниатюр начинается словами: «Я помню, как пахнет снегом».

В декабре 1976 г. написала мне: «Я не особенно счастлива „обывательским счастьем", но богаче многих и счастливее другим счастьем: у меня есть маленький уголок (оазис) в моей благодарной памяти, к которому мое существо неосознанно возвращается все чаще, всякий раз заново и трепетно переживая картины далекого прошлого — моего дивного детства. Детства — с трелью жаворонка в чистом поле, с желтым цветком горицвета, ковылем, летним зноем и буйством цветущих трав». В рассказе «Как я собираю целебные травы» (1976) Д. пишет: «С тех пор как нас объединило тепло зажженной свечи, нередко я возвращаюсь домой в хорошем настроении. Это чувство покоя приносит мне короткий отдых, и я становлюсь добрее. А этого раньше в моей жизни не бывало — разве что тогда, когда накануне прошел июльский ливень, а с утра уже жарит солнце и каждый цветок и лист повернулись навстречу его жарким лучам и сверкают, как алмазы, капли еще не высохшей росы и все цветы и травы благоухают». Все более узнавая, изучая себя в творчестве, Д. сильнее с годами чувствует, любит образ отца, сохранившийся в душе. Бережно прибавляет к этому образу новые воспоминания и пишет об этом рассказы, стихи с грустной и одновременно светлой искренностью. Она подарила мне уже два своих сборника (1979, 1981), напечатанных на машинке, красиво оформленных и с благодарной теплотой надписанных.

Особое место в творчестве пациентки занимают ее эссе об астеническом, о характерах вообще, помогающие ей ориентироваться среди людей и ладить с ними, понимать себя среди других, свое достоинство, ценность, свою необходимую полезную включенность в жизнь людей. Так, она пишет (1980): «Слайды астеника не сложны по замыслу, в них нет философичности, но есть хрупкое, трепетное проявление жизни простого цветка, травинки, солнечного зайчика на березовой поляне, голубенькой лужицы с отражением в ней легкого, как мечта, облачка206. Слайды шизотима статичны, немы, архитектурны, мраморно-холодны, сложны по замыслу и отражают обыкновенное проявление жизни в необычном преломлении сложной, построенной на контрастах философичности шизоида». Теперь уже (с весны 1977 г.) Д. хотелось быть самой собою и не растерять свои астенические душевные особенности, которыми так лирически-художественно познает мир, природу, людей. Она теперь благодарила за это судьбу. В том же 1977 г. впервые, забеспокоившись о будущем, упрекнула себя, что вовремя не родила ребенка, терзаясь неполноценностью, «запутанная в себе самой» и «по-рассеянности» («еще успею»). Напряженной скованности, острой стеснительности в 1977 г. уже не было, «оттаяла душой». Делалась все общительнее, добрее, внимательнее к людям. Рассказывала в группе, как бережно перевела через улицу слепого, от которого раньше бы отвернулась неприязненно, как помогает, чем может, товарищам по группе, сослуживцам, соседям, сама настойчиво предлагает помощь (мед, лекарство, деньги) и от этого — «истинное удовольствие». Раньше сразу отказывала людям в помощи, потому что обещать — значит потом действовать, а действовать тягостно. Отталкивалась от жизни, как могла. Теперь же, наоборот, сама «внедряется» в жизнь. Ходит в гости, довольно раскованно и весело произносит доброжелательные тосты. А раньше лишь однажды за всю жизнь на свадьбе двоюродной сестры захотела сказать тост, встала, «проглотила», сконфузившись, и ничего не вышло. Теперь же любовь к людям, доброжелательность движут ею. «Как бы излучаешь из себя эту добрую мягкость и идешь по ней, как по ковру, — рассказывает Д. — Но, главное, даже в плохом настроении стараюсь хоть механически творить людям посильное добро, и тогда делается лучше, светлее на душе, оттого что нужна людям».

С 1978 г. в течение четырех лет она деятельный и справедливый профорг в отделе. Работать стало интереснее и потому, что поняла: моя «бумажная» работа в конечном счете — тоже польза для людей. Старается у себя в квартире сделать все живо, самобытно тепло, по-своему, развела множество цветов в горшках. Постоянно находит прекрасное в обыкновенном, украшая квартиру найденными в лесу корнями, шишками и другими художественными предметами природы. Поэтически общается с предметами своего детства и старины. Салаты, варенья, соленья — все это творит, хоть немного, но по-своему, по-другому, нежели в кулинарной книге. Читают вместе с мужем интересные книги и не пропускают хороших выставок, даже если ее в это время «гложет» физическая вялость, радикулит. Почувствовала «гармонию внутри себя». Прочла за эти годы много глубоких художественных книг, типологически вживаясь в писателей так, что они для нее как «живые знакомые люди». Понимает теперь, что способна раскрыться почти до конца перед людьми, духовно близкими ей (не связанными с ней кровными узами), но неспособна раскрыться перед духовно чуждыми ей родственниками. Однако при этом способна на теплую снисходительность, доброжелательность к родным. И это естественно и справедливо. Прочувствовала характерологически мать и по-настоящему простила ее. Понимает мать умом и сердцем, относится к ней с добротой, посылает подарки («она моя мать и по-своему, как может, любит меня»), однако не способна принять мать духовно, т. е. ощущать с нею духовное созвучие. Это чувствует особенно тогда, когда мать раздражает ее своим желанием видеть дочь такой же, как все другие в их семье. А «выпивоха»-отчим, приезжая в Москву по своим делам, останавливается у них, с веселостью мастерит у них в квартире антресоли, полки, карнизы — и все довольны, и отношения шутливо-дружелюбные. Серьезная любовь к отцу, от которого произошла, как убеждена, и своим характером, крепнет с годами, выражаясь все в новых эссе и стихах об отце. «Я сейчас осмысленно живу благодаря душевной раскованности и духовной наполненности, — говорит Д. — Я люблю людей».

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒