Журналы И. А. Крылова и ею группы («Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий»)

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 9Следующая ⇒

Заметной вехой в истории журналистики последнего десятилетия XVIII в. стали журналы, издававшиеся И. А. Крыловым и сплотившимися вокруг него единомышленниками в лице И. А. Дмитриевского, А. И. Клушина и П. А. Плавильщикова. С деятельностью этой группы связано появление таких журналов, как «Почта духов» (1789), «Зритель» (1792) и «Санкт-Петербургский Меркурий» (1793). Демократизм идеологической позиции составлял основу того творческого единства, которое объединяло взгляды членов данного кружка. Это выливалось в открытое противостояние перечисленных изданий гегемонизму сентименталистского направления в литературе 1790-х годов. Душой кружка и фактическим руководителем названных журналов был Иван Андреевич Крылов (1769-1844).

Жизненная судьба Крылова поражает своей неординарностью. Как писатель он принадлежал сразу двум историческим эпохам — XVIII столетию, в конце которого Крылов заявил о себе как яркий драматург и талантливый журналист-сатирик, и XIX в., точнее первой его трети, в которой неподражаемое мастерство Крылова в жанре басни сделало его имя бессмертным в русской литературе. Как человек Крылов воплощал собой странное сочетание гонимого судьбой пасынка фортуны и вместе с тем мудреца, осознавшего ничтожность людской суеты в погоне за мнимыми благами жизни, как-то: чины, богатство, власть. Истинную цену этих атрибутов жизненного благополучия, как и низменность средств, какими они порой достигаются, он великолепно раскрыл в своих баснях.

Начало творческого пути Крылова в литературе было связано с драматургией. Но разногласия с тогдашним руководством театрального ведомства столицы в лице Я. Б. Княжнина сделали невозможным постановку пьес молодого драматурга на сценах петербургских театров. Крылов обращается к журналистике.

Первым журналом, который начал единолично издавать Крылов, был «Почта духов. Ежемесячное издание, или Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами». Это был чисто литературный журнал, выходивший в Петербурге с января но август 1789 г. и печатавшийся в типографии И. Г. Рахманинова. Хотя журнал выходил ежемесячно отдельными книжками, в композиционном отношении это было многоплановое, связанное единым фантастическим сюжетом произведение. Следуя традициям сатирической журналистики 1769 г. (в частности, журналу Ф. А. Эмина «Адская почта»), издание Крылова более тяготело к романной форме беллетристического повествования. Материалом журнала служит «переписка» волшебника Маликульмулька со своими фантастическими корреспондентами, выполняющими строго определенные функции. В письмах подземных духов, гномов Зора, Буристона, Вестодава едко и остроумно осмеиваются царящие на Земле разврат и коррупция, захватившие, подобно заразе, и размеренную жизнь подземного царства. Плутон посылает гнома Буристона на Землю с поручением найти гам честных и беспристрастных судей для подземного царства. Но, столкнувшись с судебными порядками на Земле, гном отчаивается выполнить поручение Плутона. Параллельно благодаря письмам гнома Зора мы знакомимся с петиметром Приирыжкиным, женящимся на престарелой кокетке, присутствуем на обеде богача Плутореза, узнаем о француженке, хозяйке модной лавки, приютившей своего брата, во Франции бежавшего из Бастилии, но здесь намеревающегося стать воспитателем российского юношества.

Совсем в другом стиле выдержаны письма, отправляемые волшебнику воздушными духами-сильфами — Выспрепаром, Свето-видом и Дальновидом. Это в основном философские рассуждения об общественной морали и ноли гике, об обязанностях монархов, о положении дворян в обществе, о моральном долге, определяющем звание «честного человека», о мизантропии как единственно правильной жизненной позиции в этом мире, где царствуют фальшь и корысть. Содержание этой части журнала было во многом заимствовано Крыловым из сочинений французского писателя и философа-просветителя маркиза Ж.-Б. д'Аржана: «Кабалистические письма» и «Еврейские письма». Проникнутая духом демократизма И нетерпимостью к сословным предрассудкам, программа д'Аржана, несомненно, импонировала Крылову. Стиль заимствованных материалов этой части переписки духов явно тяготел к философской публицистике.

Значительное место на страницах «Почты духов» отводилось борьбе с галломанией, а также литературной полемике. Объектами язвительных, нередко на грани пасквиля, нападок Крылова являлись его давний литературный противник, известный драматург Я. Б. Княжнин, а также заведовавший репертуаром петербургских театров П. А. Сой-монов. Идеологическая радикальность сатиры «Почты духов» обусловила недоброжелательство по отношению к журналу со стороны дворянских читательских кругов Петербурга. Ввиду материальных затруднений в августе 1789 г. издание было прекращено. Правда, в 1802 г. «Почта духов» вышла вторым изданием.

Вновь к журнальной сатире Крылов обращается в 1792 г., когда вместе со своими единомышленниками — молодым литератором А. И. Клушиным, драматургом и актером П. А. Плавильщиковым и знаменитым И. А. Дмитриевским — он основывает на паях издательскую компанию под названием «Типография И. Крылова с товарищи» и начинает издавать новый ежемесячный литературный журнал «Зритель». Журнал выходил с февраля 1792 г. на протяжении 11 месяцев и имел свыше 160 подписчиков. Основная часть опубликованных в «Зрителе» оригинальных материалов принадлежала членам типографской компании. Кроме издателей на страницах журнала печатали свои стихотворения и переводы А. Бухарский, В. Свистуновский, Д. И. Хвостов, И. Варакин и др.

Направление журнала определялось критико-публицистически-ми статьями Плавильщикова и сатирическими сочинениями Крылова и Клушина. Уже в февральском номере была помещена программная статья Плавильщикова «Нечто о врожденном свойстве душ российских», полемически направленная против сочинений иностранных публицистов вроде Шапна д'Отероша, автора книги «Путешествие в Сибирь», в которой русские люди представлялись чуть ли не дикарями, лишенными способности к цивилизованным нормам жизни. Проблеме самобытности русского драматического искусства была посвящена другая обширная, также не лишенная программности, статья Плавильщикова «Театр». В ней выражалось страстное желание видеть русский театр «совершенным училищем, как должно любить Отечество», и подвергались острой критике драматурги, слепо хранившие верность устарелым канонам классицизма и шедшие путем подражательности. Патриотизм позиции Плавильщикова ярко выразился и в статье «Мир», в которой автор приветствовал заключение мира между Россией и Турцией в декабре 1791 г. и связывал с этим событием надежды на приращение богатств России и дальнейшее усиление со стороны правительства мер по развитию отечественной торговли.

Публицистическому пафосу материалов Плавилыцикова в журнале противостояла сатирико-обличительная направленность опубликованных там сочинений Крылова и Клушина. Крылов поместил на страницах «Зрителя» незавершенную сагирико-нравоописательную повесть «Ночи», цикл пародийно-сатирических речей, в которых высмеивались пороки модною воспитания дворян («Речь, говоренная повесою в собрании дураков» и «Мысли философа но моде, или Способ казаться разумным, не имея ни капли разума») и обличалась практика бесчеловечного отношения помещиков к своим крепостным крестьянам («Похвальная речь в память моему дедушке, говоренная его другом за чашею пунша в присутствии его приятелей»). По-видимому, Крылову принадлежало и анонимно опубликованное язвительное сатирическое эссе «Покаяние сочинителя Крадуна», завуалированно высмеивавшее Княжнина. Особо следует выделить «восточную повесть» Крылова «Каиб». В сущности, это сатирико-аллегорическая сказка в духе традиции философских повестей Вольтера. В ней рассказывается, как некий могущественный восточный государь Каиб, томимый скукой в своем роскошном дворце в окружении алчных царедворцев, случайно получает от мыши, чудесным образом превращавшейся в фею, спасительный совет, как стать счастливым: он должен найти человека, который любит и ненавидит его одновременно. Каиб отправляется странствовать, и только теперь он узнает, как живут его подданные, убеждается в лживости идиллических пасторалей поэтов-сентименталистов, познает истинную цену тех похвал, которые расточают монархам в пышных одах наемные стихотворцы. Встреча Каиба с семьей безвинно оклеветанного старика, его бывшего министра, и любовь к его дочери Роксане помогают сбыться предсказаниям феи. Гротесковая сатира в повести сочетается с не лишенной сентиментальности, хотя и иронически окрашенной утопией. Из материалов, принадлежавших Клушину, следует выделить два цикла нравоописательных очерков — «Портреты» и «Прогулки», а также бытовую сценку «Передняя знатного боярина». Умеренная сатира перемежается в этих произведениях с нападками на противостоявшие «Зрителю» литературные группировки, в частности, на авторов, сотрудничавших в издававшемся Н. М. Карамзиным «Московском журнале».

Поэтический раздел «Зрителя» был представлен дружескими посланиями Клушина и Крылова, баснями Д. И. Хвостова, медитативным стихотворением П. Варакина «Долина», созданным по мотивам элегии Т. Грея «Сельское кладбище», принадлежавшими А. Бухарскому переводами из Катулла и Сафо. Читатели журнала могли также

познакомиться с оссианической поэзией — переведенными прозой И. Захаровым фрагментами поэм Оссиана «Дартула» и «Оина-Мо-руль». Жанры песни, романса, анакреонтической оды. интимных лирических признаний и пейзажной элегии постоянно присутствовали в номерах журнала.

Читательский успех «Зрителя» был очевиден, но сатирические материалы, печатавшиеся в нем, вызывали настороженность властей. В мае 1792 г. в типографии журнала полиция произвела обыск. Искали рукописи опасных в глазах правительства сочинений. Текст одной из набранных в типографии повестей Крылова «Мои горячки» потребовала к себе Екатерина II. Искали также крамольную поэму Клуши-на «О горлицах». Обошлось без наказаний, но за деятельностью издателей журнала был установлен негласный надзор. К концу 1792 г. из шпографской компании вышли Дмитриевский и Плавильщиков. В декабре издание «Зрителя» было прекращено.

В 1793 г. Крылов совместно с Клушиным предпринимает издание нового журнала — «Санкт-Петербургский Меркурий». Журнал выходил ежемесячно с января по декабрь. Несмотря на выход из редакции Плавильщикова и Дмитриевского, издатели сумели привлечь к сотрудничеству новых авторов, поэтов и переводчиков. Так, в числе участников журнала дебютировал В. Л. Пушкин, два стихотворения которого («К камину» и «Ельвира») были опубликованы в ноябрьском и декабрьском номерах. Помимо активно выступавшего уже в «Зрителе» А. Бухарского на страницах «Санкт-Петербургского Меркурия» регулярно печатают свои стихотворения и переводы П. Мартынов, А. Струговщиков, Ст. Ляпидевский, также опубликовавший там стихотворение «Совет Темире» и «Сатиру», князь Д. П. Горчаков, князь Г. Хованский, выступивший в рубрике «Российские анекдоты».

По насыщенности содержания сатирическими и публицистическими материалами новый журнал значительно уступал «Зрителю». Но зато по разнообразию тематических рубрик и по структуре «Санкт-Петербургский Меркурий» более соответствовал профилю чисто литературного журнала. Редакторы журнала ориентировались на сей раз на традиции парижского издания «Mercure de France». Так, в отдельных номерах появляется рубрика «О новых книгах», содержавшая рецензии на выходившие из печати книги. В числе рецензентов чаще всего выступали Крылов и Клушин. Первый поместил и февральском номере рецензию на комедию Клушина «Смех и горе», а в июньском — рецензию на пьесу того же автора «Алхимист». Клу-шин в августовском номере откликнулся на трагедию Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский». Отзыв Клушина был достаточно критический. Отметив многочисленные противоречия драматурга и непоследовательность в воплощении идеи трагедии, критик заключал: «Кто имеет вкус и тонкий слух, тот найдет и без меня множество погрешностей в стихах и в языке. Вообще Вадим не есть лучшая из трагедий г. Княжнина. Кажется, что он начал и кончил „Дидоной" ».

Другая рубрика, постоянно присутствовавшая в 1-й и 2-й частях журнала, — «Российские анекдоты» (авторами были тот же Клушин, А. Стру-говщиков, князь Г. Хованский) представляла различные удивительные события, случившиеся чаще всего на войне и запечатлевшие черты русского национального характера. В февральском и мартовском номерах печатались чувствительная повесть Клушина «Несчастный М-в», созданная под явным влиянием популярного в те годы произведения И. В. Гете «Страдания юного Вертера». Почти в каждом номере Клушин также помещал свои стихотворения («Стихи к Клое на новый год», «Человек», «Вечер», «Стихи на смерть моего друга», «К лире» и др.).

Участие Крылова в этом журнале было не столь активным. Помимо упомянутых рецензий и нескольких стихотворений Крылов продолжил публикации пародийно-сатирических речей. В «Санкт-Петербургском Меркурии» он помещает «Похвальную речь науке убивать время, говоренную в новый год» и «Похвальную речь Ермалафиду, говоренную в собрании молодых писателей». В первой Крылов продолжает традицию обличения паразитической морали дворянских прожигателей жизни, видящих призвание «благородного человека» в том, «чтоб делить по-братски время свое с обезьянами и с попугаями». Гротесково заостренное отрицание разумности господствующих в дворянском обществе нравов — вот предмет сатиры Крылова в пародийных речах. Созданный им жанр сатирических панегириков, в которых критика социальных и нравственных пороков приобретала форму пародийного утверждения их достоинств, отражал то изменение идеологической ситуации, когда в результате французской революции 1789 г. продолжение традиций просветительской сатиры, развивавшейся в журналах Новикова конца 1760-х годов, стало невозможным. Другое пародийное сочинение — «Похвальная речь Ермалафиду...», согласно общепринятой точке зрения, представляло собой памфлет против школы Н. М. Карамзина. Выпады против крайностей сентиментализма сочетались в ней с едкими насмешками в адрес представителей других литературных направлений.

Очень обильно представлены в журнале переводы сочинений европейских, в основном французских, авторов, особенно Вольтера. Уже в январском номере был опубликован перевод его «Рассуждения об аглинской трагедии», а в последующих номерах — «Рассуждеиие о г. Попе», очерк «О Сократе». К этому же разряду переводных материалов примыкают биографические очерки «Жизнь славного Серванта», «Портрет г. Вольтера», «О Ричардсоне», «Рассуждение об оде. Из соч. д'Аламбера» и «Опыт о человеческой жизни г. Попе» в переводе И. Мартынова, фрагмент известного трактата А. Поупа «Опыт о человеке». Примечательно было и помещение в июльском номере переводов отрывка из «Мыслей» Г. Т. Рейналя под названием «Об открытии Америки» и особенно трех басен Г. К. Пфеффеля, открыто высмеивавших происходившие во Франции в результате революции перемены: «Употребление вольности», «На равенство» и «На правление народное». Как видим, скрытая оппозиционность сочеталась в журнале с помещением материалов явно охранительного характера. В одном из последних номеров журнала Крылов опубликовал стихотворение «К счастью», в котором с грустью пенял на фортуну, столь немилостиво обошедшуюся с ним. Грустными предчувствиями пронизаны и стихотворение Крылова «Мой отъезд», и дружеское послание Клушина «К другу моему И.А.К.». По-видимому, существовало негласное распоряжение властей, запрещавшее друзьям продолжать издание журнала. В обращении издателей к читателям, опубликованном в декабрьском номере «Санкт-Петербургского Меркурия», наряду с благодарностью почитателям журнала упоминались и его недоброжелатели: «Мы слышали иногда критики и злые толки на наши писания, но никогда не были намерены против них защищаться. <...> Слабо то сочинение, которое в самом себе не заключает своего оправдания».

Издания Н. М. Карамзина («Московский журнал», альманахи «Аглая», «Аониды»)

Качественно новым явлением развитии русской журналистики конца XVIII в. стало выступление на этом поприще Николая Михайловича Карамзина. Ярчайший представитель сентиментализма, фактически лидер этого направления, Карамзин своими повестями, своими «Письмами русского путешественника» заложил традиции, в русле которых движение литературы обрело новые стимулы. Карамзин не только создал образцы повествовательной прозы, на которые ориентировались многочисленные его последователи, но он также выступил теоретиком нового направления, а главное, обновил литературный язык, сблизил его с речевой стихией образованного общества и тем самым, по справедливому замечанию В. Г. Белинского, умел «заохотить русскую публику к чтению русских книг».

Сентиментализм основывался на абсолютизации чувства как главной и едва ли не единственной сферы познания человеческой природы в мире искусства. «Говорят, что автору нужны таланты и знания, острый принципиальный разум, живое воображение. Справедливо, но сего недовольно. Ему надобно и доброе нежное сердце, если он хочет быть другом и любимцем души нашей», — писал Карамзин в статье «Что нужно автору» (1793).

Требование субъективной правдивости в раскрытии сердечного чувства объявляется главным условием истинного искусства. Вот почему сентиментализм избегает возвышенной героики воспевания монархов, столь свойственной классицизму, но отдает предпочтение камерным жанрам интимной лирики, или эпистолярной прозе, чувствительным повестям, обращенным к анализу внутреннего мира личности. С этим же связана была и проповедь социальной пассивности, и разработка традиционных для сентиментализма мотивов дружбы, уединения, воспевание природы, сельской тишины. Все это по-своему находит отражение в практике Карамзина-журналиста.

Первые уроки на этом поприще Карамзин получает в период своего участия в издании журнала «Детское чтение для сердца и разума» (1785-1788), к редактированию которого его привлек Н. И. Новиков. Работа над переводами повестей, помещаемых в этом журнале и предназначенных для детской читательской аудитории, явилась для Карамзина хорошей школой в выработке того ясного и доходчивого стиля, который фактически знаменовал собой предпосылки реформирования языка русской прозы.

С мая 1789 по сентябрь 1790 г. Карамзин совершает путешествие по Европе. Он посещает Германию, Швейцарию, Францию, Англию. В ходе путешествия он знакомится с разными сторонами жизни западных государств, встречается с выдающимися деятелями европейской культуры — Кантом, Гердером, Виландом, Лафатером, Бонне и др., посещает картинную галерею в Дрездене, могилу Ж.-Ж. Руссо в Швейцарии, Национальное собрание и Лувр в Париже; в Лондоне слушает ораторию Генделя, присутствует на заседании суда присяжных. Во всех посещаемых им странах Карамзин ощущает себя культурным эмиссаром России. Он ведет подробный дневник своего путешествия. Эти записи легли в основу «Писем русского путешественника», впервые опубликованных на страницах журнала, который Карамзин начинает издавать в Москве. Можно с большой долей вероятности полагать, что одной из причин обращения Карамзина к журналистике было желание иметь возможность опубликования собственных сочинений — путевых заметок, повестей, стихотворений и переводов.

Сразу после возвращения в Россию он договаривается о поддержке своего начинания с близкими ему литераторами, заручаясь их согласием сотрудничать в новом журнале, и в январе 1791 г. из печати выходит 1-я книжка «Московского журнала», как назвал свое издание Карамзин. В течение двух лет, но декабрь 1792 г., было выпущено восемь частей (в каждой части по три книжки) журнала. Объявляя о подписке в одном из ноябрьских номеров газеты «Московские ведомости» за 1790 г., Карамзин изложил программу планируемого издания. В состав его предполагалось включать: русские сочинения в стихах и прозе; переводы небольших иностранных сочинений; критические отзывы о русских книгах; известия о театральных пьесах; описания происшествий и разные анекдоты, особенно из жизни известных новых писателей. В заключение Карамзин делает очень важное примечание: «...Я буду принимать с благодарностью все хорошее и согласное с моим планом, в который не входят только теологические, мистические, слишком ученые педантические, сухие пие-сы. Впрочем все, что в благоустроенном государстве может быть напечатано с указанного дозволения, все, что может понравиться людям, имеющим вкус, — все то будет издателю благоприятно». Как видим, Карамзин подчеркнуто отмежевывается от издании масонско-религиозной ориентации, а также от журналов научно-информативного профиля. Кроме того, открытая готовность оставаться в рамках лояльности по отношению к правительству («указанного дозволения») означала сознательный отказ издателя от обсуждения на страницах журнала каких-либо политических вопросов, не говоря уже о социальной сатире. В сущности, это был чисто литературный журнал, и единственно, где мог присутствовать критический элемент (и дело даже доходило до полемики), так это в критико-библиографи-ческих разделах, завершавших каждую книжку журнала и состоявших из рецензий на театральные спектакли и только что вышедшие из печати книги, как русские, так и иностранные.

Журнал имел четкую структуру. Каждый месячный номер («книжка») открывался разделом стихотворений, в котором Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев и сам Карамзин печатались постоянно, а кроме того, в данном разделе публиковали свои сочинения Ю. А. Нелединский-Мелецкий, С. С. Бобров, Н. Львов, Н. П. Николев, князь С. Урусов. О богатстве стихотворного раздела журнала можно судить хотя бы но тому, что Г. Р. Державин, например, поместил здесь «Видение мурзы», «Оду к Эвтерпе», «Прогулку в Сарском селе», «Памятник герою», «Философа трезвого и пьяного», «Ласточку» и др. И. И. Дмитриев, который особенно активно поставлял материалы в этот раздел, напечатал здесь свои лучшие «сказки» — «Модная жена», «Картина», «Быль», свыше десятка басен и эпиграмм и такие шедевры, как зарисовка «Отставной вахмистр» и песня «Сизый голубочик». Наконец, сам Н. М. Карамзин поместил здесь стихотворения «Филлиде», «Выздоровление», «Осень», «Раиса, древняя баллада», «Граф Гвари-нос» и оду «К милости». Публикация последнего стихотворения имела принципиальный характер, поскольку адресатом оды являлась сама императрица. Именно к Екатерине II, незадолго до этого подвергшей преследованиям Новикова, арестованного в апреле 1792 г. и затем заключенного в Шлиссельбургскую крепость, завуалированно обращался автор. Это был, пожалуй, единственный случай, когда Карамзин на страницах журнала позволил себе отреагировать на политические акции правительства.

Стихотворный раздел сменяла проза, переводная и оригинальная. Среди переводных материалов следует выделить опубликованный в нескольких книжках цикл нравоучительных повестей Мармонтеля «Вечера», взятый из французского журнала «Mercure de France», a также биографическую повесть о приключениях известного евро-пейского авантюриста Калиостро «Жизнь и дела Иосифа Бальзамо». Печатались в прозаическом разделе и драматические сочинения, в частности, одноактная мелодрама «София» и переведенные Карамзиным с немецкого языка сцены из драмы известного индийского писателя Калидасы «Сакунтала». Мастерство индийского автора в передаче тончайших нюансов психологического состояния персонажей особенно импонировало Карамзину, будучи созвучно его собственным представлениям о совершенстве искусства слова, что выразилось в примечаниях.

Основным автором прозаических материалов в «Московском журнале» был сам Карамзин. Прежде всего, в каждом номере печатались его «Письма русского путешественника». Значение этого сочинения и его влияние на умы современников писателя вообще трудно переоценить. «Письма...» явились художественным открытием Карамзина, своеобразной реализацией им той программы, которую позднее он обосновывал в статье «Что нужно автору» и др. Читатели журнала получили возможность соприкоснуться с миром чувств и мыслей, вынесенных автором из впечатлений от посещения Европы. Это был не просто сухой рассказ об увиденном, но исполненная доверительных интонаций исповедь автора. Найденная Карамзиным эпистолярная форма как нельзя лучше соответствовала традиции сентиментального путешествия, утвержденной в европейской литературе Л. Стерном. «Я люблю большие города и многолюдство, в котором человек может быть уединеннее, нежели в самом малом обществе; люблю смотреть на тысячи незнакомых лиц, которые, подобно Китайским теням, мелькают передо мною, оставляя в нервах легкие, едва приметные впечатления; люблю теряться душою в разнообразии действующих на меня предметов и вдруг обращаться к самому себе — думать, что я средоточие нравственного мира, предмет всех его движений, или пылинка, которая с мириадами других атомов обращается в вихре предопределенных случаев», — замечает Карамзин, обобщая свои впечатления от пребывания в Лондоне. Это ощущение своей сопричастности с жизнью человечества составляет отличительную особенность пафоса «Писем...», и отсюда вытекала установка на постоянную соотнесенность жизни России и ее истории с жизнью и историей европейских стран. Например, в Лионе Карамзин видит на площади статую французского короля Людовика XIV, и свое впечатление от нее сопровождает следующими размышлениями: «...бронзовая статуя Людовика XIV такой же величины, как монумент нашего Российского Петра, хотя сии два героя были весьма не равны в великости духа и дел своих. Поданные прославили Людовика: Петр прославил своих подданных — первый отчасти способствовал успехам просвещения, второй, как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя...» И в подстрочном примечании к этим словам Карамзин приводит стихи английского поэта Томсона, прославляющие Петра как великого преобразователя своей страны. Так открытие русскому читателю европейского мира сочетается с постоянным стремлением найти место России в этом мире, сравнить ее с ним.

Посещение Карамзиным Франции совпало со временем, когда там начались события революции 1789 г. Первые отзвуки этих событий он ощутил в Лионе; позднее в Париже Карамзин слушает в Национальном собрании речи Мирабо. Но основное внимание его было поглощено все же знакомством с памятниками культуры: Лувром, Тюильри, Версалем, — театрами и нравами Парижа. Подлинное понимание того, что произошло во Франции в период революции, приходит к Карамзину позднее, когда, уже находясь в России, он получает известие о казни французского короля Людовика XVI. Именно тогда он приходит к выводу, что всякие насильственные потрясения «гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. Революция — отверстый фоб для добродетели — и самого злодейства». Эти мысли будут высказаны Карамзиным во 2-м издании «Писем русского путешественника», опубликованном в 1797 г. В период выпуска «Московского журнала» его позиция в отношении революции не была столь определенной. Вот как, например, оценивает Карамзин итоги своего пребывания в Париже в письмах весны 1790 г.: «Я оставил тебя, любезный Париж, оставил с сожалением и благодарностью! Среди шумных явлений твоих жил я спокойно и весело, как беспечный гражданин вселенной; смотрел на твое волнение с тихою душою — как мирный пастырь смотрит с горы на бурное море». Печать отстраненности от политических потрясений, переживавшихся Францией, явно сквозит в этих словах.

И это была принципиальная позиция Карамзина, сознательно устранявшегося в своем журнале от политической проблематики и вообще избегавшего прямого осуждения чьих-то взглядов, не совпадавших с его собственными, не только в сфере политики, но и в философско-нравственных вопросах. «Тот есть для меня истинный философ, кто со всеми может ужиться в мире; кто любит и тех, которые с ним разно думают. Должно показывать заблуждения ума человеческого с благородным жаром, но без злобы. Скажи человеку, что он ошибается и почему, но не поноси сердца его и не называй его безумцем. Люди! люди! Под каким предлогом вы себя не мучите? » Эта позиция философского беспристрастия отражала еще одну характерную особенность образа мыслей Карамзина в период издания им «Московского журнала». Карамзин подчеркнуто отказывается видеть в литературе, в поэзии лишь средство морального назидания. В этом отношении характерно опубликование в VIII части перевода сочинения немецкого философа Ф. Бутервека «Аполлон. Изъяснение древней аллегории». В сущности, речь идет об искусстве поэзии, о ее высоком предназначении и самодостаточности, обусловленных самой божественной природой Аполлона, предводителя муз и лучезарного бога Солнца одновременно. Вот как завершается это короткое философское эссе: «А ты, благочестивый моралист, перестань шуметь без пользы и с сей минуты откажись от смешного требования, чтобы Поэты не воспевали ничего, кроме добродетели! Разве ты не знаешь, что нравоучительное педантство есть самое несноснейшее и что оно всего вреднее для самой добродетели? <...> Поэзия есть роскошь сердца. Роскошь может быть вредна; но без нее человек беден. Что может быть невиннее, как наслаждаться изящным? Сие наслаждение возбуждает в нас чувство внутреннего благородства — чувство, которое удаляет нас от низких пороков. Благодарите, смертные, благодарите поэзию за то, что она возвышает дух и приятным образом напрягает силы наши». Заявленное здесь понимание поэзии как сферы чистого духовного наслаждения, внеположного голому морализированию, по-видимому, отвечало в чем-то внутренним убеждениям Карамзина, и в его журнале действительно мы не видим материалов воспитательной направленности, не говоря уже о философско-нравственных рассуждениях, наполнявших издания масонской ориентации. В приведенном примере Карамзин по-своему пропагандирует новые веяния в истолковании природы поэзии и опирается при этом на авторитет Бугеверка, чье сочинение он переводит. К подобному приему Карамзин в журнале прибегает неоднократно.

Помимо «Писем русского путешественника» Карамзин помещает в «Московском журнале» также свои повести. Это «Лиодор», знаменитая «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь». К этим сочинениям примыкают философская сказка «Прекрасная царевна и счастливый карла», в чем-то продолжавшая традиции вольтеровских повестей. и нравоописательный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек». Эти литературные произведения пользовались исключительной популярностью у читателей журнала, особенно повести. Современники зачитывались «Бедной Лизой» до того, что толпами ходили к Симонову монастырю посмотреть на Лизин пруд. Очаровывало современников и живописание отечественной старины в повести «Наталья, боярская дочь».

Для автора обе повести — бегство от реальности, порожденной событиями революции, которой Карамзин страшился. Но здесь отказ от лозунгов революции спроецирован на опыт отечественной истории.

В контексте противопоставления ценностей западной цивилизации социальному укладу и нравственным идеалам соотечественников также своеобразной реакцией на события французской революции следует рассматривать и помещенный в журнале нравоописательный очерк «Фрол Силин, благодетельный человек», в котором выведен русский крестьянин, помогающий людям в несчастье и воплощающий собой образец христианского смирения и незлобивости. К этому же произведению Примыкает и материал, поданный в журнале как письмо к другу, «Сельский праздник и свадьба». В письме рассказывается о празднике, который добрый помещик устроил своим крестьянам после уборки урожая, и о сельской свадьбе, сыгранной в ходе ЭТОГО праздника. Идиллическая картина социальной гармонии в отношениях между помещиками и крестьянами должна была нейтрализовать общественное мнение в России перед лицом развертывавшихся во Франции социальных беспорядков.

Задумывая свой журнал, в объявлении о подписке Карамзин обещал публиковать в нем описания жизней славных новых писателей, а также «иностранные сочинения в чистых переводах». Эти обещания Карамзин выполнил. В журнале действительно были помещены биографии крупнейших немецких авторов XVIII в.: «Жизнь Клопштока», «Соломон Геснер» и очерк «Виланд». Переводам на страницах «Московского журнала» отводилось важное место. Помимо упомянутых выше «Вечеров» Мармонтеля и «Саконталы» следует указать публикации фрагментов из романа Л. Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди», столь популярного во второй половине века во всей Европе, сочинение аббата Рейналя «Похвала Элизе Драпер», статьи К. Ф. Морица «Нечто о мифологии» и «Кофейный дом».

Критико-библиографические разделы «Московского журнала» являли собой еще одно неоспоримое достоинство этого издания. Подобные разделы имелись, как мы знаем, и в других журналах. Но в них, кроме, пожалуй, изданий группы И. А. Крылова, рецензии напоминали, скорее, аннотации или просто справки и выходе книг. Кроме того, за очень редким исключением, бывшим скорее случайностью, чем правилом, в журналах практически не освещалась театральная жизнь. Карамзин восполнил и этот пробел. Критические разделы, представленные в его журнале, охватывали новинки как отечественной литературы, гак и иностранной. А регулярные театральные рецензии «Московский театр» дополнялись рубрикой «Парижские спектакли». Впервые русский читатель получал возможность, благодаря переводам театральных рецензий из «Mercure de France», быть в курсе театральной жизни Парижа. Заслуга Карамзина в этом неоспорима.

Значительная часть театральных и литературных рецензий принадлежала самому Карамзину. Рецензии играли очень важную роль в отстаивании Карамзиным своих взглядов на различные явления культурной жизни и в утверждении тем самым своей творческой независимости. Так, в обстановке обрушившихся на масонов репрессий он помещает уже в 1-й книжке I части рецензию на сочинение одного из лидеров русского масонства, известного поэта и писателя М. М. Хераскова «Кадм и Гармония, древнее повествование, в 2-х частях (М., 1789)». Обстоятельная рецензия была не лишена критического элемента, но для автора книги являлась несомненной моральной поддержкой. Факт помещения данной рецензии примечателен еще и тем, что сам Карамзин после возвращения из европейского путешествия порвал с масонством. В этой же книжке в разделе «Театр» рецензировался спектакль Московского театра «Эмилия Галотти». Пафос этой пьесы немецкого просветителя Г. Э. Лессинга, по-видимому, также созвучен внутренним убеждением Карамзина.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 678 9 Следующая ⇒