Рафаэлло Джованьоли. Спартак

Рафаэлло Джованьоли. Спартак

--------------------------------------------------------------- Историческое повествование из VII века римской эры RAFFAELLO GIOVAGNOLI. SPARTACO. RACCANTO STORICO DEL SECOLO VIIDELL'ERA ROMANA Перевод с итальянского А. Ясной Москва, " Хужожественная литература", 1986 OCR: Michael Seregin--------------------------------------------------------------- Капрера, 25 июня 1874 г. Дорогой мой Джованьоли, Я залпом прочел вашего " Спартака" несмотря на то, что у меня совсем нетвремени для чтения; я от него в восторге и восхищен вами. Надеюсь, что наши сограждане оценят великие достоинства этогопроизведения и, читая его, убедятся в необходимости сохранятьнепоколебимую стойкость, когда речь идет о борьбе за святое дело свободы. Вы, римлянин, описали не лучший, но наиболее блестящий период историивеличайшей республики - период, когда надменные властелины мира начиналиуже погрязать в тине порока и разврата, но, несмотря на то что этопоколение было источено испорченностью и разложением, оно породилоисполинов, равных которым не было ни у одного из предыдущих поколений, ниу одного народа и ни в одну эпоху. " Из всех великих людей величайшим был Цезарь", - сказал знаменитыйфилософ. И действительно, деяния Цезаря возвеличили описанную вами эпоху. Вы изваяли Спартака, этого Христа - искупителя рабов, резцомМикеланджело. Я, как раб, получивший свободу, благодарю вас за это, атакже за то глубокое волнение, которое я испытал, читая ваше произведение. Не раз слезы катились из глаз моих, не раз чудесные подвиги рудиарияприводили меня в волнение, и я был немало огорчен тем, что ваша повестьоказалась такой краткой. Пусть же воспрянет дух наших сограждан при воспоминании о великихгероях, почивших в нашей родной земле, земле, где больше не будет нигладиаторов, ни господ. Неизменно ваш Джузеппе Гарибальди

Глава первая. ЩЕДРОТЫ СУЛЛЫ

За четыре дня до ноябрьских ид (10 ноября) в 675 году римской эры, впору консульства Публия Сервилия Ватия Исаврийского и Аппия КлавдияПульхра, едва только стало светать, на улицах Рима начал собираться народ, прибывавший из всех частей города. Все шли к Большому цирку. Из узких и кривых, густо населенных переулков Эсквилина и Субуры, гдежил преимущественно простой люд, валила разношерстная толпа, люди разноговозраста и положения; они наводняли главные улицы города - Табернолу, Гончарную, Новую и другие, направляясь в одну сторону - к цирку. Ремесленники, неимущие, отпущенники, отмеченные шрамами старикигладиаторы, нищие, изувеченные ветераны гордых легионов - победителейАзии, Африки и кимвров, женщины из простонародья, шуты, комедианты, танцовщицы и стайки резвых детей двигались нескончаемой чередой.Оживленные веселые лица, беззаботная болтовня, остроты и шуткисвидетельствовали о том, что люди спешат на всенародное излюбленноезрелище. Вся эта пестрая и шумная многочисленная толпа наполняла великий городкаким-то неясным, смутным, но веселым гулом, с которым могло бы сравнитьсялишь жужжание тысяч ульев, расставленных на улицах. Римляне сияли от удовольствия; их нисколько не смущало небо, покрытоесерыми, мрачными тучами, предвещавшими дождь, а отнюдь не хорошую погоду. С холмов Латия и Тускула дул довольно холодный утренний ветер ипощипывал лица. Многие из граждан натянули на голову капюшоны плащей, другие надели широкополые шляпы или круглые войлочные шапки; мужчиныстарались закутаться поплотнее в зимние плащи и тоги, а женщины - вдлинные просторные столы и паллии. Цирк, построенный в 138 году от основания Рима первым из царей, Тарквинием Древним, после взятия Апиол был расширен и разукрашен последнимиз царей, Тарквинием Гордым; он стал называться Большим с 533 года римскойэры, когда цензор Квинт Фламиний выстроил другой цирк, названный егоименем. Большой цирк, воздвигнутый в Мурсийской долине между Палатинским иАвентинским холмами, к началу описываемых событий еще не достиг тоговеликолепия и тех обширных размеров, какие придали ему Юлий Цезарь, азатем Октавиан Август. Все же это было грандиозное и внушительное здание, имевшее в длину две тысячи сто восемьдесят и в ширину девятьсот девяностовосемь римских футов; в нем могло поместиться свыше ста двадцати тысячзрителей. Цирк этот имел почти овальную форму. Западная часть его была срезана попрямой линии, а восточная замыкалась полукругом. В западной части былрасположен оппидум - сооружение с тринадцатью арками, под среднейнаходился главный вход - так называемые Парадные ворота; через них передначалом ристалищ на арену входила процессия, несшая изображения богов. Подостальными двенадцатью арками расположены были конюшни, или " камеры", вкоторых ставили колесницы и лошадей, когда в цирке происходили бега, а вдни кровопролитных состязаний, любимого зрелища римлян, там находилисьгладиаторы и дикие звери. От оппидума амфитеатром шли многочисленные рядыступенек, служивших скамьями для зрителей; ступеньки пересекалисьлестницами: зрители всходили по ним чтобы занять свои места. К этимлестницам примыкали другие, по которым народ направлялся к многочисленнымвыходам из цирка. Вверху ряды оканчивались аркадами, предназначенными для женщин, которыепожелали бы воспользоваться этим портиком. Против Парадных ворот устроены были Триумфальные ворота, через которыевходили победители, а с правой стороны оппидума были расположены Воротасмерти; через эти мрачные ворота служащие цирка при помощи длинных багровубирали с арены изуродованные и окровавленные тела убитых или умирающихгладиаторов. На площадке оппидума находились скамьи для консулов, высших должностныхлиц, для весталок и сенаторов, тогда как остальные места ни для кого особоне предназначались и не распределялись. По арене между оппидумом и Триумфальными воротами тянулась низкая стенадлиной приблизительно в пятьсот футов, именовавшаяся хребтом; она служиладля определения дистанции во время бегов. На обоих ее концах былонесколько столбиков, называемых метами. На середине " хребта" возвышалсяобелиск солнца, а по обеим его сторонам расположены были колонны, жертвенники и статуи, среди которых стояли статуи Цереры и ВенерыМурсийской. Внутри цирка по всей его окружности шел парапет высотой в восемнадцатьфутов, он назывался подиумом. Вдоль него пролегал ров, наполненный водой иогороженный железной решеткой. Все это предназначалось для охраны зрителейот возможного нападения диких зверей, которые рычали и свирепствовали наарене. Таково было в 675 году это грандиозное римское сооружение, предназначенное для зрелищ. В огромное здание цирка, вполне достойноенарода, чьи победоносные орлы, уже облетели весь мир, устремилась, ежечасно, ежеминутно увеличиваясь, нескончаемая толпа не только плебеев, но и всадников, патрициев, матрон; вид у всех был беззаботный, как улюдей, которых ждет веселая и приятная забава. Что же происходило в этот день? Что праздновалось? Какое зрелищепривлекло в цирк такое множество народа? Луций Корнелий Сулла Счастливый, властитель Италии, человек, наводившийстрах на весь Рим, - быть может, для того, чтобы отвлечь свои мысли отнеисцелимой кожной болезни, которая мучила его уже два года, - велелобъявить несколько недель назад, что в продолжение трех дней римский народбудет пировать за его счет и наслаждаться зрелищами. Уже накануне на Марсовом поле и на берегу Тибра восседали римскиеплебеи за столами, накрытыми по приказу свирепого диктатора. Они шумноугощались до самой ночи, а затем пир перешел в разнузданную оргию.Заклятый враг Гая Мария устроил это пиршество с неслыханной, царскойпышностью; в триклинии, наскоро сооруженном под открытым небом, римлянамподавались в изобилии самые изысканные кушанья и тонкие вина. Сулла Счастливый проявил неслыханную щедрость: на эти празднества иигры, устроенные в честь Геркулеса, он пожертвовал десятую часть своихбогатств. Избыток приготовленных кушаний был так велик, что ежедневноогромное количество яств бросали в реку; вина подавали сорокалетней ибольшей давности. Так Сулла дарил римлянам левой рукой часть тех богатств, которыенаграбила его правая рука. Квириты, в глубине души смертельно ненавидяЛуция Корнелия Суллу, принимали, однако, с невозмутимым видом угощение иразвлечения, которые устраивал для них человек, страстно ненавидевший весьримский народ. День вступал в свои права. Животворные лучи солнца то тут, то тампрорывались сквозь тучи и, разгораясь, золотили вершины десяти холмов, храмы, базилики и беломраморные стены патрицианских дворцов. Солнцесогрело благодатным теплом плебеев, разместившихся на скамьях Большогоцирка. В цирке уже сидело свыше ста тысяч граждан в ожидании самых излюбленныхримлянами зрелищ: кровопролитного сражения гладиаторов и боя с дикимизверями. Среди этих ста тысяч зрителей восседали на лучших местах матроны, патриции, всадники, откупщики, менялы, богатые иностранцы, которыеприезжали со всех концов Италии и стекались со всего света в Вечный город. Несмотря на то что баловни судьбы являлись в цирк позже неимущего люда, им доставались лучшие и более удобные места. Среди разнообразных ималоутомительных занятий многих римских граждан, у которых зачастую небыло хлеба, а временами и крова, но которых никогда не покидала гордость, всегда готовых воскликнуть: " Noli me tangere - civis romanus sum! " (" Heприкасайтесь ко мне - я римский гражданин! " ) была одна своеобразнаяпрофессия, заключавшаяся в том, что нищие бездельники заблаговременноотправлялись на публичное зрелище и занимали лучшие места для богатыхграждан и патрициев; те приезжали в цирк, когда им заблагорассудится, и, заплатив три или четыре сестерция, получали право на хорошее место. Трудно вообразить ту величественную картину, какую являл собою цирк, заполненный более чем стотысячной толпой зрителей обоего пола, всехвозрастов и всякого положения. Представьте себе красивые переливы красокразноцветных одежд - латиклав, ангустиклав, претекст, стол, туник, пеплумов, паллиев; шум голосов, похожий на подземный гул вулкана; мелькание голов и рук, подобное яростному и грозному волнению бурногоморя! Но все это может дать только отдаленное понятие о той великолепной, несравненной картине, которую представлял собою в этот час Большой цирк. То тут, то там простолюдины, сидевшие на скамьях, извлекали запасызахваченной из дома провизии. Ели с большим аппетитом - кто ветчину, ктохолодное вареное мясо или кровяную колбасу, а кто пироги с творогом имедом или сухари. Еда сопровождалась всяческими шутками и прибаутками, неочень пристойными остротами, беззаботной болтовней, громким хохотом ивозлияниями вин: велитернского, массикского, тускульского. Повсюду шла бойкая торговля: продавцы жареных бобов, лепешек и пирожковсбывали свой товар плебеям, раскупавшим эти дешевые лакомства, чтобыпобаловать своих жен и детей. А затем благодушно настроенным покупателямприходилось, разумеется, подзывать и продавцов вина, чтобы утолить жажду, вызванную жареными бобами. Они пили налитую в стаканчики кислятину, которую разносчики без зазрения совести выдавали за тускульское. Семьи богачей, всадников и патрициев, держась отдельно от плебса, веливеселую, оживленную беседу, выказывая подчеркнутое достоинство в манерах. Разодетые в пух и прах щеголи расстилали циновки и ковры на жесткихкаменных сиденьях, держали раскрытые зонты над головами прекрасных матрони очаровательных девушек, оберегая их от жгучих лучей солнца. В третьем ряду, почти у самых Триумфальных ворот, между двумяпатрициями сидела матрона блистательной красоты. Гибкий стан, стройнаяфигура, прекрасные плечи свидетельствовали о том, что это была истиннаядочь Рима. Правильные черты лица, высокий лоб, тонкий красивый нос, маленький рот, губы, на которых, казалось, горело желание страстных поцелуев, и большиечерные живые глаза - все в этой женщине дышало неизъяснимым очарованием.Черные, как вороново крыло, густые и мягкие кудри падали ей на плечи ибыли скреплены надо лбом диадемой, осыпанной драгоценными камнями. Туникаиз белой тончайшей шерсти, обшитая внизу золотой полосой, обрисовывала еепрелестную фигуру. Поверх туники, ниспадавшей красивыми складками, былнакинут белый паллий с пурпурной каймой. Этой роскошно одетой красавице не было, вероятно, еще и тридцати лет; то была Валерия - дочь Луция Валерия Мессалы, единоутробная сестра КвинтаГортензия, знаменитого оратора, соперника Цицерона, который стал консуломв 685 году. За несколько месяцев до начала нашего повествования Валериябыла отвергнута мужем под благовидным предлогом ее бесплодия; вдействительности же причиной развода были ходившие по Риму слухи о еескандальном поведении. Молва считала Валерию распутной женщиной, ейприписывали не слишком целомудренные отношения со многими поклонниками.Как бы то ни было, при разводе были соблюдены приличия, и честь Валерии непострадала. Рядом с Валерией сидел Эльвий Медуллий - существо длинное, бледное, худое, холеное, прилизанное, надушенное, напомаженное и разукрашенное; всепальцы его были унизаны золотыми кольцами с самоцветными камнями, с шеиспускалась золотая цепь с фалерами тонкой работы. Элегантный наряддополняла тросточка из слоновой кости, которой Медуллий играл весьмаизящно. На неподвижном и невыразительном лице аристократа лежала печать скуки иапатии; ему было только тридцать пять лет, а уже все на свете ему надоело.Эльвий Медуллий принадлежал к высшей римской знати, изнеженной, проводившей жизнь в кутежах и празднествах и предоставлявшей плебеям правосражаться и умирать за отечество и его славу. Высокородные олигархивозлагали на простолюдинов заботу покорять царства и народы, а на себябрали только труд жить в роскоши и праздности, проматывать родовыебогатства или же грабить провинции, которыми они управляли. По другую руку Валерии Мессалы сидел Марк Деций Цедиций, патриций летпятидесяти, с открытым веселым и румяным лицом, приземистый, коренастыйтолстяк с брюшком; выше всего он почитал утехи чревоугодия и бОльшую частьвремени проводил за столом в триклинии. Полдня у него уходило наотведывание изысканнейших лакомых блюд и соусов, приготовляемых егознаменитым поваром, который славился своим искусством на весь Рим; вторуюполовину дня этот патриций занят был мыслями о вечерней трапезе ипредвкушением радостей, которые он снова испытает в триклинии. Словом, Марк Деций Цедиций, переваривая обед, мечтал об ужине. Спустя несколько времени сюда пришел и Квинт Гортензии, чье красноречиеснискало ему мировую славу. Квинту Гортензию не было еще тридцати шести лет. Он посвятил многовремени и труда изучению пластики, различных приемов выражения мыслей идостиг столь высокого совершенства в искусстве сочетать жесты с речью, что, где бы он ни появлялся - в сенате ли, в триклинии ли, в любом другомместе, - каждое его движение было исполнено достоинства и благородства, которое казалось врожденным и поражало всех. Одежда его неизменно былатемного цвета, но зато складки латиклава ниспадали так гармонично и былиуложены так обдуманно, что выгодно оттеняли его красоту и величавостьосанки. К этому времени он уже успел отличиться в сражениях против италийскихсоюзников в Марсийской, или гражданской, войне и за два года получилсначала чин центуриона, а затем и трибуна. Надо сказать, что Гортензий выделялся не только ученостью и высокимдаром слова, - он был также искуснейшим актером; половиной своего успехаГортензий обязан был прекрасно звучавшему голосу и тонким декламаторскимприемам, которыми он владел в совершенстве и пользовался так умело, чтоизвестнейший трагик Эзоп и знаменитый Росций спешили на Форум, когда онпроизносил речь: оба пытались постигнуть тайны декламаторского искусства, которыми Гортензий пользовался с таким блеском. Пока Гортензий, Валерия, Эльвий и Цедиций вели беседу и, по выраженномуВалерией желанию, вольноотпущеннику было приказано принести таблички, накоторых значились имена гладиаторов, сражавшихся в тот день, процессияжрецов с изображениями богов уже обошла " хребет", и на его площадке былиустановлены эти изображения. Неподалеку от того места, где сидела Валерия и ее собеседники, стоялидва подростка, одетые в претексты - белые тоги с пурпурной каймой; мальчиков сопровождал воспитатель. Одному из его питомцев былочетырнадцать лет, другому двенадцать, и обоих отличал чисто римский складлица - худощавого с резкими чертами и широким лбом. Это были Цепион иКатон из рода Порциев, внуки Катона Цензора, который прославился во времявторой Пунической войны непримиримой враждой к Карфагену, - он требовал, чтобы Карфаген был разрушен во что бы то ни стало. Младший из братьев, Цепион, казавшийся более разговорчивым иприветливым, часто обращался к своему воспитателю Сарпедону, тогда какюный Марк Порций Катон стоял молчаливый и надутый, с брюзгливым, сердитымвидом, совсем не соответствовавшим его возрасту. Уже с ранних лет онобнаруживал непреклонную волю, стойкость и непоколебимость убеждений.Рассказывали, что, когда ему было еще только восемь лет, Марк ПомпедийСилон, один из военачальников во время войны итальянских городов противРима за права гражданства, явился в дом дяди мальчика, Друза, схватилКатона и поднес к окну, угрожая выбросить его на мостовую, если оноткажется просить дядю за итальянцев. Помпедий тряс его и грозил, ноничего не добился: Марк Порций Катон не проронил ни слова, не сделал ниодного движения, ничем не выразил согласия или страха. Врожденнаятвердость духа, изучение греческой философии, в особенности философиистоиков, и подражание суровому деду выработали у этого четырнадцатилетнегоюноши характер доблестного гражданина. Впоследствии он лишил себя жизнипосле сражения в Утике, унеся в могилу поверженное знамя латинскойсвободы, в которое он завернулся, как в саван. Над Триумфальными воротами, неподалеку от одного из выходов, сидел, также со своим наставником, мальчик из другой патрицианской семьи, своодушевлением разговаривавший с юношей лет семнадцати. Хотя юноша и былодет в тогу, которую полагалось носить по достижении совершеннолетия, надгубой у него едва пробивался пушок. Он был небольшого роста, болезненный ислабенький, но на бледном лице, обрамленном черными блестящими волосами, сияли большие черные глаза; в них светился высокий ум. Этот семнадцатилетний юноша был Тит Лукреций Кар. Он происходил иззнатного римского рода и впоследствии обессмертил свое имя поэмой " Оприроде вещей". Его собеседнику, сильному и смелому двенадцатилетнемумальчику Гаю Кассию Лонгину, сыну бывшего консула Кассия, было сужденосыграть одну из самых заметных ролей в событиях, предшествовавших падениюреспублики. Лукреций и Кассий вели оживленную беседу. Будущий великий поэтпоследние два-три года часто бывал в доме Кассия, научился ценить в юномЛонгине его острый ум и благороднейшую душу и сильно привязался к нему.Кассий также любил Лукреция, их влекли друг к другу одни и те же чувства истремления, оба они одинаково мало ценили жизнь, одинаково относились клюдям и богам. Поблизости от Лукреция и Кассия сидел Фавст, сын Суллы, хилый, худойрыжеволосый подросток; с его бледного лица еще не сошли синяки и ссадины -следы недавней драки; голубые его глаза смотрели злобно и спесиво - емульстило, что на него указывают пальцем как на счастливого сына счастливогодиктатора. На арене сражались с похвальным жаром, хотя и без ущерба для себя, молодые, еще необученные гладиаторы, вооруженные учебными палицами идеревянными мечами. Этим зрелищем развлекали зрителей до прибытия консулови Суллы, устроившего для римлян любимую забаву и развлечение. Бескровное сражение, однако, не доставляло никому удовольствия и никогоне интересовало, кроме ветеранов-легионеров и рудиариев, оставшихся вживых после сотни состязаний. Вдруг по всему огромному амфитеатру гулкопрокатились шумные и довольно дружные рукоплескания. - Да здравствует Помпей!.. Да здравствует Гней Помпей!.. Да здравствуетПомпей Великий! - восклицали тысячи зрителей. Помпей, вошедший в цирк, занял место на площадке оппидума, рядом свесталками, которые собрались тут в ожидании кровавого зрелища, стольлюбимого этими девственницами, посвятившими себя культу богини целомудрия.Помпеи приветствовал народ изящным поклоном и, поднося руки к губам, взнак благодарности посылал поцелуи. Гнею Помпею было около двадцати восьми лет; он был высок ростом, крепкого, геркулесовского сложения; густые волосы, покрывавшие его крупнуюголову, росли на лбу очень низко, чуть не срастаясь с бровями, нависшиминад большими черными глазами красивого миндалевидного разреза; впрочем, глаза у него были малоподвижны и невыразительны; строгие и резкие чертылица и могучие формы тела создавали впечатление мужественной красоты.Конечно, внимательно присмотревшись к его неподвижному лицу, наблюдательнашел бы, что на нем не отразились великие мысли и деяния человека, который в течение двадцати лет занимал первое место в Римской империи. Какбы то ни было, уже в возрасте двадцати пяти лет он вернулся победителем изпохода в Африку, заслужил триумф и даже самим Суллой - вероятно, в минутукакого-то особого благоволения - был назван Великим. Каково бы ни быломнение о Помпее, его заслугах, деяниях, удачах, но в тот день, когда онвошел в Большой цирк, 10 ноября 675 года, симпатии римского народа были наего стороне. В двадцать пять лет он уже был триумфатором и заслужил любовьсвоих легионов, состоявших из ветеранов, закаленных в невзгодах иопасностях тридцати сражений: они провозгласили его императором. Может быть, подчеркнутое пристрастие к Помпею отчасти объяснялосьтайной ненавистью плебеев к Сулле: не имея возможности проявить этуненависть иным путем, они изливали ее в бурных рукоплесканиях и похвалахмолодому другу диктатора, единственному человеку, способному совершатьратные подвиги, равные подвигам Суллы. Вслед за Помпеем прибыли консулы Публий Сервилий Ватий Исаврийский иАппий Клавдий Пульхр, которые должны были оставить свои посты 1 январяследующего года. Впереди Сервилия, исполнявшего обязанности консула втекущем месяце, шли ликторы, а впереди Клавдия, исполнявшего обязанностиконсула в прошлом месяце, шли ликторы с фасциями. Когда консулы появились на площадке оппидума, в цирке все встали, чтобывыразить должное уважение к высшей власти в республике. Сервилий и Клавдий опустились на свои места, вслед за ними сели и всезрители; сели и два будущих консула - Марк Эмилий Лепид и Квинт ЛутацийКатулл, которые выбраны были на следующий год в сентябрьских комициях. Помпей приветствовал Сервилия и Клавдия, они ответили ему любезно, почти подобострастно; затем Помпеи поднялся и подошел пожать руку МаркуЛепиду, обязанному ему своим избранием: Гней Помпеи использовал своюбольшую популярность в его пользу, вопреки желанию Суллы. Лепид встретил молодого императора почтительными изъявлениямипреданности; они стали беседовать; второму же консулу, Лутацию Катуллу, Помпеи поклонился сдержанно и важно. Несмотря на то что во время избрания консулов Сулла уже не былдиктатором, он сохранил свое могущество и теперь употребил все своевлияние против кандидатуры Лепида, считая - и не напрасно, - что тот вдуше был его противником и сторонником Гая Мария. Но именно эта оппозицияСуллы и благосклонная поддержка Помпея создали в комициях положение, прикотором кандидатура Лепида взяла верх над кандидатурой Лутация Катулла, имевшего поддержку олигархической партии. За это Сулла упрекал Помпея итвердил, что он на выборах в консулы поддерживал худшего из граждан ипрепятствовал избранию лучшего. Как только прибыли консулы, выступление молодых гладиаторовпрекратилось, а те гладиаторы, которым действительно предстояло сражатьсяв этот день, приготовились к выходу из камер, чтобы, - согласно обычаю, продефилировать перед властями; они ждали только сигнала. Все глаза были устремлены на оппидум, все ждали, когда консулы подадутзнак к началу боя. Но консулы, окидывая взглядом ряды амфитеатра, какбудто искали кого-то, желая испросить разрешения. Действительно, они ждалиЛуция Корнелия Суллу, человека, сложившего с себя звание диктатора и всеже оставшегося властителем Рима. Наконец раздались рукоплескания - сначала слабые и редкие, затем всеболее шумные и дружные, отдаваясь эхом по арене. Взгляды присутствующихустремились к Триумфальным воротам, через которые, в сопровождениисенаторов, друзей и приверженцев, в это время входил Луций Корнелий Сулла. Этому удивительному человеку было тогда пятьдесят девять лет. Он былдовольно высок ростом, хорошо и крепко сложен; шел он медленно и вяло, какчеловек, силы которого истощились, - это было следствием непристойныхоргий, которым он предавался всю жизнь, а теперь более, чем когда-либо. Ноглавной причиной его расслабленной поступи была изнурительная инеизлечимая болезнь, наложившая на его черты, на весь его облик печатьпреждевременной и печальной старости. Лик Суллы был поистине ужасен. Правда, черты его были правильны игармоничны: высокий лоб, крупный нос с раздувающимися ноздрями, словно ульва, рот несколько большой, с выпуклыми властными губами. Его можно былобы назвать даже красивым, в особенности представив себе эти черты вобрамлении густых белокурых волос с рыжеватым оттенком; лицо этоосвещалось серо-голубыми глазами, живыми, глубокими и проницательными. Этобыли светлые орлиные зеницы, но нередко они походили и на глаза гиены; вжестоком их взгляде можно было прочесть желание повелевать и жажду крови. Когда Сулла воевал в Азии против Митридата, его попросили уладить спор, возникший между царем каппадокийским Ариобарзаном и царем парфянским, отправившим к нему своего посла Оробаза. Сулла был тогда толькопроконсулом, но, желая, чтобы первенство оставалось за Римом, а также и заним самим, Суллой, он, явившись на аудиенцию, сел в среднее кресло изтрех, поставленных в зале, ничуть не сомневаясь, что это почетное местопредназначено именно ему; по правую руку он посадил Оробаза, представителянаиболее могущественного царя Азии, по левую - Ариобарзана. Парфянскийцарь почувствовал себя настолько оскорбленным и униженным, что повозвращении Оробаза казнил его. В посольской свите Оробаза был некийхалдеец, знаток магии, который по лицам людей определял их душевныеспособности. Всматриваясь в черты Суллы, он подивился выразительномублеску его звериных глаз и сказал: " Этот человек непременно будет великим, и я удивлен, как он терпит, что до сих пор еще не стал первым средилюдей". Возвращаясь к Сулле, портрет которого мы здесь набросали, нам надообъяснить, почему мы назвали его лицо ужасным; оно было поистине ужасным: покрытое какой-то грязноватой сыпью, с рассеянными там и сям белымипятнами, оно было похоже, согласно злой остроте одного афинского шутника, на лицо мавра, осыпанное мукой. Если лицо Суллы было таким в молодости, то легко понять, каким страшнымоно стало с годами; в жилах диктатора текла дурная золотушная кровь, аоргии, которым он усердно предавался, обострили болезнь. Белые пятна иструпья, уродовавшие его лицо, увеличились числом, и теперь уж все еготело было усеяно гнойными прыщами и язвами. Ступая медленно, с видом пресыщенного человека, Сулла вошел в цирк.Вместо национального паллия или же традиционной тоги на нем была наброшенаповерх туники из белоснежной шерсти, затканной золотыми арабесками иузорами, нарядная хламида огненно-красного цвета, отороченная золотом; направом плече она скреплялась золотой застежкой, в которую были вправленыдрагоценные камни, искрившиеся и переливавшиеся в лучах солнца. Сулла, презиравший весь род людской, и в особенности своих сограждан, был первымиз немногих, надевших греческую хламиду. У него была палка с золотымнабалдашником, на котором с величайшим искусством был выгравирован эпизодиз битвы под Орхоменом в Беотии, где Сулла разбил наголову Архелая, наместника Митридата. Резчик изобразил, как коленопреклоненный Архелайсдается Сулле. На безымянном пальце правой руки диктатора было кольцо сбольшой камеей из кроваво-красной яшмы, оправленной в золото; на камне былизображен акт выдачи Бокхом царя Югурты. Сулла носил это кольцо не снимаядо дня триумфа Гая Мария и постоянно хвастался им, что вполнесоответствовало его характеру. Это кольцо стало первой искрой, зажегшейпламя пагубного раздора между Суллой и Марием. При громе рукоплесканий сардоническая улыбка искривила губы Суллы, и онвполголоса произнес: - Рукоплещите, рукоплещите, глупые бараны! В это время консулы подали сигнал к началу зрелищ; сто гладиатороввышли из камер и колонной двинулись по арене. В первом ряду выступали ретиарий и мирмиллон, которые должны былисражаться первыми, и хотя недалека была та минута, когда одному из нихбыло суждено убить другого, они шли, спокойно беседуя. За ними следовалодевять лаквеаторов, в руках они держали трезубцы и сети, которые должныбыли накидывать на девятерых секуторов, вооруженных щитами и мечами; еслисекуторы не попадали в сети лаквеаторов, последние преследовалиспасавшихся бегством секуторов. Вслед за этими девятью парами шли тридцать пар гладиаторов: сражатьсядолжны были по тридцать бойцов с каждой стороны, как бы повторяя в малыхразмерах настоящее сражение. Тридцать из них были фракийцы, другиетридцать - самниты; все - красивые и молодые, рослые, сильные имужественные люди. Гордые фракийцы были вооружены короткими, кривыми мечами; в руках у нихбыли небольшие квадратные щиты с выпуклой поверхностью, на головах - шлемыбез забрала; это было их национальное вооружение. Все они были в короткихярко-красных туниках, на их шлемах развевались по два черных пера. Утридцати самнитов было вооружение воинов народа Самния: короткий прямоймеч, небольшой закрытый шлем с крыльями, маленький квадратный щит ижелезный наручник, закрывавший правую руку, не защищенную щитом, и, наконец, наколенник, который защищал левую ногу. Самниты были в голубыхтуниках, на шлемах у них развевались белые перья. Шествие завершали десять пар андабатов в белых туниках; вооружены онибыли только короткими клинками, скорее похожими на ножи, чем на мечи; наголовах их были шлемы с опущенными глухими забралами, в которых прорезаныбыли неправильно расположенные и чрезвычайно маленькие отверстия для глаз.Эти двадцать несчастных, брошенных на арену, сражаясь друг с другом, словно играли в жмурки; они долго развлекали публику, вызывая взрывыхохота, до тех пор, пока лорарии, подгоняя противников раскаленнымижелезными прутьями, не сталкивали их вплотную, чтобы они убивали другдруга. Сто гладиаторов обходили арену под рукоплескания и крики зрителей.Подойдя к тому месту, где сидел Сулла, они подняли голову и, согласнонаставлению, данному ланистой Акцианом, воскликнули хором: - Привет тебе, диктатор! - Ну что ж, хороши! - заметил Сулла, обращаясь к окружающим. Оносматривал дефилировавших мимо него гладиаторов опытным глазом победителяво многих сражениях. - Храбрые и сильные юноши! Нам предстоит красивоезрелище. Горе Акциану, если будет иначе! За эти пятьдесят пар гладиаторовон взял с меня двести двадцать тысяч сестерций, мошенник! Процессия гладиаторов обошла арену цирка и, приветствовав консулов, вернулась в камеры. На арене, сверкающей, как серебро, остались лицом клицу только два человека: мирмиллон и ретиарий. Все затихло, и глаза зрителей устремились на двух гладиаторов, готовыхк схватке. Мирмиллон, галл по происхождению, белокурый, высокий, ловкий исильный красавец, в одной руке держал небольшой щит, а в другой - широкийи короткий меч, на голове у него был шлем, увенчанный серебряной рыбой.Ретиарий, вооруженный только трезубцем и. сетью, одетый в простую голубуютунику, стоял в двадцати шагах от мирмиллона и, казалось, обдумывал, каклучше поймать его в сеть. Мирмиллон, подавшись корпусом вперед и опираясьна вытянутую левую ногу, держал меч почти прижатым к правому бедру, ожидаянападения. Внезапно, сделав огромный прыжок, ретиарий очутился в нескольких шагахот мирмиллона и с быстротою молнии бросил на противника сеть. Но тототскочил и, пригнувшись к самой земле, увернулся от сети, затем ринулся наретиария, который, поняв свой промах, пустился стремительно бежать.Мирмиллон бросился преследовать его, но ретиарий, более ловкий, описавполный круг, успел добежать до того места, где лежала сеть, и подобрал ее.Едва он выпрямился, как мирмиллон настиг его, и в тот миг, когда он готовбыл обрушить на ретиария страшный удар, тот повернулся и кинул напротивника сеть, но мирмиллон на четвереньках отполз в сторону, быстрымпрыжком вскочил на ноги, и ретиарий, уже направивший на него трезубец, только царапнул остриями по щиту галла. Тогда ретиарий снова бросилсябежать. Толпа недовольно загудела: она считала себя оскорбленной тем, чтогладиатор осмелился выступать в цирке, не умея в совершенстве владетьсетью. На этот раз мирмиллон, вместо того чтобы бежать за ретиарием, повернулв ту сторону, откуда мог ожидать приближения противника, и остановился внескольких шагах от сети. Ретиарий, разгадав его маневр, помчался обратно, держась около " хребта" арены. Добежав до Триумфальных ворот, он перескочилхребет и очутился в другой части цирка, около своей сети. Мирмиллон, поджидавший его тут, набросился на него и стал наносить удары, а тысячиголосов кричали в ярости: - Бей его, бей! Убей ретиария! Убей разиню! Убей труса! Убей, убей! Пошли его ловить лягушек на берегах Ахеронта! Ободренный криками толпы, мирмиллон продолжал наступать на ретиария, атот, сильно побледнев, старался держать противника на расстоянии, размахивал трезубцем, кружил вокруг мирмиллона, напрягая все силы истараясь схватить свою сеть. Неожиданно мирмиллон, подняв левую руку, отбил щитом трезубец ипроскользнул под ним; его меч готов был поразить грудь ретиария, как вдругпоследний ударил трезубцем по щиту противника и бросился к сети, однаконедостаточно ловко и быстро: меч мирмиллона ранил его в левое плечо, брызнула сильной струёй кровь. Но ретиарий все же убежал со своей сетью; сделав шагов тридцать, он повернулся к противнику и громко закричал: - Рана легкая! Пустяки!.. Минуту спустя он стал напевать: Приди, приди, красавец галл. Я не тебя ищу, а рыбу... Приди, приди, красавец галл! Веселый взрыв смеха послышался после строфы, пропетой ретиарием; егохитрая выдумка удалась: он завоевал симпатии публики; раздалисьаплодисменты в честь безоружного, раненого, истекающего кровью человека, которому жизненный инстинкт подсказал, что надо найти в себе мужествошутить и смеяться. Взбешенный насмешками противника, загоревшись завистью, ибо толпа явновыказывала теперь симпатию к ретиарию, мирмиллон с яростью набросился нанего. Но ретиарий, отступая прыжками и ловко избегая ударов, крикнул: - Приди, галл! Сегодня вечером я пошлю доброму Харону жареную рыбу! Эта новая шутка еще больше развеселила толпу и вызвала новое нападениемирмиллона. На этот раз ретиарий очень удачно набросил, свою сеть - еговраг запутался в ней. Толпа неистово рукоплескала. Мирмиллон, стараясь освободиться, все больше запутывался в сети; зрители громко хохотали. Ретиарий помчался к тому месту, где лежалтрезубец, поднял его и, возвращаясь бегом, закричал: - Харон получит рыбу! Харон получит рыбу! Однако когда он приблизился к своему противнику, тот отчаянным усилиеммогучих рук разорвал сеть, и она упала к его ногам, освободив ему руки. Онмог теперь встретить нападение врага, но двигаться ему было невозможно. Толпа снова разразилась рукоплесканиями. Она напряженно следила закаждым движением, за каждым приемом противников. Исход поединка зависел отлюбой случайности. Лишь только мирмиллон разорвал сеть, ретиарий подбежалк нему и, изловчившись, нанес сильный удар трезубцем. Мирмиллон отразилудар с такой силой, что щит разлетелся на куски. Трезубец все-таки ранилгладиатора, брызнула кровь - на его обнаженной руке были теперь три раны.Но почти в то же мгновение мирмиллон схватил левой рукой трезубец и, бросившись всей тяжестью тела на противника, вонзил ему лезвие меча дополовины в правое бедро. Раненый ретиарий, оставив трезубец в рукахпротивника, побежал, обагряя кровью арену, и, сделав шагов сорок, упал наколено, затем рухнул навзничь. Мирмиллон, увлеченный силой удара итяжестью своего тела, тоже свалился, затем поднялся, высвободил ноги изсетей и ринулся на упавшего противника. Толпа бешено рукоплескала в эти последние минуты борьбы, рукоплескала итогда, когда рети

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: