Глава шестая. УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
Прекрасная куртизанка, гречанка Эвтибида, возлежала на пурпурных мягкихподушках в зале для собеседования у себя в доме на Священной улице, близхрама Януса. - Итак, - сказала она, - ты что-нибудь знаешь? Понял ты, в чем тутдело? Собеседником ее был человек лет пятидесяти, с безбородым лицом, изрезанным морщинами, которые плохо скрывал густой слой румян и белил; поманере одеваться в нем тотчас же можно было признать актера. Эвтибида, недождавшись ответа, добавила: - Хочешь, я скажу, что я думаю о тебе, Метробий? Я никогда особенновысоко тебя не ценила, а сейчас вижу, что ты и вовсе ничего не стоишь. - Клянусь маской Мома, моего покровителя! - ответил актер писклявымголосом. - Если бы ты, Эвтибида, не была прекраснее Дианы иобворожительней Венеры, даю тебе слово Метробия, близкого друга КорнелияСуллы, хранящего эту дружбу ни мало ни много тридцать лет, что ярассердился бы на тебя! Поговори со мной так кто-нибудь другой, и я, клянусь Геркулесом Победителем, повернулся бы и ушел, пожелав дерзкомуприятного путешествия к берегам Стикса! - Но что же ты сделал за это время? Что разузнал об их планах? - Сейчас скажу... И много и ничего... - Как это понять? - Будь терпелива, и я все тебе объясню. Надеюсь, ты не сомневаешься втом, что я, Метробий, старый актер, вот уже тридцать лет исполняющийженские роли во время народных празднеств, обладаю искусством обольщатьлюдей. К тому же речь идет о варварах, невежественных рабах, огладиаторах, несомненных варварах. Я, конечно, сумею добиться своей цели, тем более что располагаю необходимым для этого средством - золотом. - Потому-то я и дала тебе это поручение, я не сомневалась в твоейловкости, а ты... - Но пойми, прелестнейшая Эвтибида, если моя ловкость должна былапроявиться в раскрытии заговора гладиаторов, то тебе придется испытать еена чем-нибудь другом и иным образом, ибо заговор гладиаторов никак нельзяраскрыть - его, попросту говоря, и в помине нет. - Так ли? Ты в этом уверен? - Уверен, совершенно уверен, о прекраснейшая из девушек. - Два месяца назад... да, не больше двух месяцев, я имела сведения отом, что у гладиаторов заговор, что они объединились в какое-то тайноеобщество, у них был свой пароль, свои условные знаки, свои гимны, икажется, они замышляли восстание, похожее на восстание рабов в Сицилии. - И ты серьезно верила в возможность восстания гладиаторов? - А почему бы и нет?.. Разве они не умеют сражаться, не умеют умирать? - В амфитеатрах... - Вот именно. Если они умеют сражаться и умирать на потеху толпы, топочему бы им не подняться и не повести борьбу не на жизнь, а на смерть засвою свободу? - Ну что же, если ты утверждаешь, что это тебе было известно, значит, это правда... и действительно у них был заговор... но могу тебя заверить, что теперь у них никакого заговора нет. - Ax, - произнесла с легким вздохом прекрасная гречанка, - я, кажется, знаю, по каким причинам; боюсь, что я угадываю их! - Тем лучше! А я их не знаю и нисколько не стремлюсь узнать! - Гладиаторы сговорились между собой и подняли бы восстание, если бримские патриции, недовольные существующими законами и сенатом, возглавилиих борьбу и приняли командование над ними! - Но так как римские патриции, как бы подлы они ни были, еще не такиенизкие подлецы, чтобы стать во главе гладиаторов... - А ведь был такой момент... Впрочем, довольно об этом. Скажи лучше, Метробий... - Сперва удовлетвори мое любопытство, - сказал актер, - от кого тыузнала о заговоре гладиаторов? - От одного гладиатора... моего соотечественника... - Ты, Эвтибида, более могущественна на земле, чем Юпитер на небе. Однойногой ты попираешь Олимп олигархов, а другой грязное болото черни... - Что ж, я делаю, что могу, стараюсь добиться... - Добиться чего? - Власти, добиться власти! - воскликнула Эвтибида дрожащим от волненияголосом; она вскочила, лицо ее исказилось от гнева, глаза сверкализловещим блеском, они были полны глубокой ненависти, отваги, решимости, которых никак нельзя было предположить в этой очаровательной, хрупкойдевушке. - Я хочу добиться власти, стать богатой, могущественной, всем назависть... - И шепотом, со страстной силой, она добавила: - Чтобы иметьвозможность отомстить! Метробий хотя и привык к самому разнообразному притворству на сцене, все же был поражен; открыв рот, он смотрел на искаженное лицо Эвтибиды; гречанка заметила это и, опомнившись, вдруг громко расхохоталась. - Не правда ли, я недурно сыграла бы Медею? Может быть, не с такимуспехом, как Галерия Эмболария, но все же... Ты от изумления обратился встолб, бедный Метробий. Хотя ты старый и опытный актер, а навсегдаостанешься на ролях женщин и мальчиков!.. И Эвтибида снова захохотала, приведя Метробия в полное замешательство. - Чтобы добиться чего? - спросила через минуту куртизанка. - Чегодобиться, старый, безмозглый чурбан? Она щелкнула Метробия по носу и, не переставая смеяться, сказала: - Добиться того, чтобы стать богатой, как Никопола, любовница Суллы, как Флора, старая куртизанка, которая по уши влюблена в Гнея Помпея и дажесерьезно заболела, когда он ее бросил. Со мной-то таких болезней никогдане случится, клянусь Венерой Пафосской! Стать богатой, очень богатой, понимаешь ты это, старый дуралей, для того, чтобы наслаждаться всемирадостями, всеми удовольствиями жизни, потому что, когда жизнь кончится, -всему конец, небытие, как учит божественный Эпикур. Ты понял, ради чего япользуюсь всем своим искусством, всеми средствами обольщения, которымименя наделила природа? Ради чего стараюсь одной ногой стоять на Олимпе, адругой в грязи, и... - Но грязь ведь может замарать? - Всегда можно отмыть ее. Разве в Риме мало бань и душей? Разве в моемдоме нет ванны? Но великие боги! Подумать только, кто смеет читать мнетрактат о морали! Человек, который всю свою жизнь провел в болоте самойпостыдной мерзости, в самой гадкой грязи! - Ну, перестань! К чему рисовать такими живыми красками мой портрет; тырискуешь сделать его настолько похожим, что люди будут удирать сломяголову, завидев такую грязную личность. Ведь " я говорил шутя. Моя мораль уменя в пятках, на что мне она? Метробий приблизился к Эвтибиде и, целуя ее руку, проговорил: - Божественная, когда же я получу награду от тебя? Когда? - Награду? За что давать тебе награду, старый сатир? - сказалаЭвтибида, отнимая руку и опять дав Метробию щелчок. - А ты узнал, чтозадумали гладиаторы? - Но, прекраснейшая Эвтибида, - жалобно хныкал старик, следуя загречанкой, которая ходила взад и вперед по зале, - мог ли я открыть то, что не существует? Мог ли я, любовь моя, мог ли я? - Ну, хорошо, - сказала куртизанка и, повернувшись, бросила на неголасковый взгляд, сопровождаемый нежной улыбкой, - если ты хочешь заслужитьмою благодарность, хочешь, чтобы я доказала тебе мою признательность... - Приказывай, приказывай, божественная... - Тогда продолжай следить за ними. Я не уверена в том, что гладиаторыокончательно бросили мысль о восстании. - Буду следить в Кумах, съезжу в Капую... - Если хочешь что-нибудь узнать, больше всего следи за Спартаком! И, произнеся это имя, Эвтибида покраснела. - О, что касается Спартака, вот уже месяц как я хожу за ним по пятам, -не только ради тебя, но и ради самого себя; вернее, ради Суллы. - Как? Почему? Что ты? - с любопытством спросила куртизанка, подойдя кМетробию. Озираясь вокруг, как будто боясь, что его услышат, Метробий приложилуказательный палец к губам, а потом вполголоса сказал Эвтибиде: - Это мое подозрение... моя тайна. Но так как я могу и ошибиться, адело касается Суллы... то я об этом не стану говорить ни с одним человекомна свете, пока не буду убежден, что мои предположения правильны. По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была непонятнаМетробию. Как только куртизанка услышала, что он ни за что не хочетоткрыть ей свой секрет, она загорелась желанием все узнать. Крометаинственных причин, побуждавших гречанку допытываться, в чем тут былодело, ее, возможно, подстрекало женское любопытство, а может быть, ижелание посмотреть, насколько велика власть ее очарованья даже над этимстарым развратником. - Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы? - Да что ты! Что тебе вздумалось! - Так в чем же дело? - Не могу тебе сказать... потом, когда-нибудь... - Неужели ты не расскажешь мне, мой дорогой, милый Метробий? -упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько поглаживая своейнежной ладонью его увядшее лицо. - Разве ты сомневаешься во мне? Разве тыеще не убедился, как я серьезна и как отличаюсь от всех других женщин?..Ты ведь не раз говорил, что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции.Клянусь тебе Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогдане узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи своейЭвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет беспредельной. Она кокетничала и ласкала старика, дарила его нежными улыбками ичарующими взглядами и вскоре, подчинив его своей воле, добилась своего. - От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на своем, -сказал Метробий. - Так вот, знай! Я подозреваю, - и у меня на это естьоснования, - что Спартак влюблен в Валерию, а она в него. - О, клянусь факелами эриний! - вскричала молодая женщина, страшнопобледнев и яростно сжимая кулаки. - Возможно ли? - Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет... Но помни, никому ни слова!.. - Ax, - воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и будто говоря самас собой. - Ах... вот почему. Да, иначе и быть не могло!.. Только другаяженщина... Другая!.. Другая!.. - воскликнула она в ярости. - Значит... онапревзошла меня красотой... Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит, есть другая... она тебя победила!.. И, закрыв лицо руками, куртизанка зарыдала. Легко себе представить, как был поражен Метробий этими слезами инечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием. Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые знатные ибогатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любившая, теперь сама добезумия увлеклась храбрым гладиатором; женщина, привыкшая презирать всехсвоих многочисленных поклонников из римской знати, оказалась теперьотвергнутой простым рудиарием! К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бедную гречанку; он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее, говорил: - Но... может быть, это и не правда... я мог ошибиться... может, этомне только так показалось... - Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось... Это правда, правда! Язнаю, я это чувствую, - ответила Эвтибида, утирая горькие слезы краемсвоего пурпурового паллия. А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном: - Хорошо, что я об этом знаю... хорошо, что ты мне это открыл. - Да, но умоляю... не выдай меня... - Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблагодарю, каксмогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что я задумала, ты наделе увидишь, как Эвтибида умеет быть благодарной. И после минутного раздумья она сказала прерывающимся голосом: - Слушай, поезжай в Кумы... Только отправляйся немедленно, сегодня же, сейчас же... Следи за каждым их шагом, каждым словом, вздохом... раздобудьулики, и мы отомстим и за честь Суллы и за мою женскую гордость! Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на ходуошеломленному Метробию: - Подожди минутку, я сейчас вернусь. Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой толстую тяжелуюкожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала: - На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь, но привезимне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще деньги... - У меня есть... - Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе... Но поезжай... сегодняже... не задерживаясь в дороге... И возвращайся... как можно скорее... суликами! И, говоря это, она выталкивала беднягу из комнаты, торопя с отъездом; она проводила его по коридору мимо гостиной, мимо алтаря домашним ларам, потом мимо бассейна для дождевой воды, устроенного во дворе, провела черезатрий в переднюю до самой входной двери и сказала рабу-привратнику: - Видишь, Гермоген, этого человека?.. Когда бы он ни пришел... в любойчас, веди его немедленно ко мне. Еще раз простившись с Метробием, она вернулась к себе, закрылась всвоей комнате и долго ходила взад и вперед, то замедляя, то ускоряя шаги.Тысячи желаний теснились в душе, тысячи надежд и планов рождались ввоспаленном мозгу, сознание ее то затуманивалось, то вдруг озарялосьмрачным светом, и в чувствах, отражавшихся в ее глазах, не было ничегочеловеческого, а только лютая, звериная ярость. Наконец она бросилась на ложе и, зарыдав, произнесла вполголоса, кусаябелыми зубами свои руки: - О, эвмениды! Дайте мне отомстить... я воздвигну вам великолепныйалтарь!.. Мести, мести я жажду!.. Мести!.. Чтобы понять этот безумный гнев красавицы Эвтибиды, нам придетсявернуться назад. Мы кратко расскажем читателям, какие события произошли втечение двух месяцев с того дня, как Валерия, побежденная страстью кСпартаку, отдалась ему. У гладиатора был мужественный облик, удивительной красоты сложение и, как помнят читатели, необыкновенно привлекательное лицо, освещенное милойулыбкой, когда гнев не искажал его черты; оно носило отпечаток доброты, кротости, силы чувств, отражавшихся в больших синих глазах. Неудивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть такую же глубокую исильную, как и та, что завладела его душой. Вскоре знатная римлянка, открывавшая в возлюбленном все новые и новые качества, новые достоинства, всецело была покорена им, и не только безмерно полюбила его, но и уважала, почитала его, - так несколько месяцев тому назад ей казалось, что будетесли не любить, то хотя бы уважать и почитать Луция Корнелия Суллу. Мнил ли себя Спартак счастливым или действительно был счастлив - этолегче понять, чем описать. Впервые познав упоительные восторги любви, онбыл переполнен своим счастьем, поглощен им и, как все счастливыелюбовники, стал эгоистом: он забыл о цепях, которые еще так недавносковывали его, забыл святое дело свободы, о котором так долго мечтал икоторое поклялся довести до конца. Да, он забыл обо всем, потому что былвсего лишь человеком, и страстная любовь усыпила в нем все другие чувства, так же как страсть одурманила бы Помпея, и Красса, и Цицерона. И в эти дни, когда Спартак был весь поглощен своей любовью, когда онсчитал себя любимым и действительно был любим, Эвтибида много разнастойчиво приглашала его к себе - якобы по очень важному делу, связанномус заговором гладиаторов. Спартак наконец внял ее призывам и отправился вдом к куртизанке. Гречанке Эвтибиде, как мы уже говорили, еще не было двадцати четырехлет. За восемь лет до описываемых нами событий, то есть в 668 году римскойэры, она попала в рабство, когда Сулла после продолжительной осады взялАфины, в окрестностях которых родилась Эвтибида. Юная рабыня досталасьраспутному патрицию Публию Стацию Апрониану, и он развратил этузавистливую, злую, тщеславную девушку с прирожденными дурныминаклонностями. Получив вскоре свободу благодаря любовной связи с этимсладострастным стариком, Эвтибида стала куртизанкой и постепенно приобрелавлияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты, природа щедро наделила еенедюжинным умом, и она стала вдохновительницей всевозможных интриг иковарных козней. Узнав все тайны зла, пресытившись наслаждениями, изведаввсе страсти, Эвтибида возненавидела позорную жизнь, которую она вела. Икак раз в это время она встретила Спартака, поразившего ее сочетаниемгеркулесовой силы и необыкновенной красоты. В душе Эвтибиды зажгласьчувственная прихоть, и она не сомневалась, что гладиатор откликнется на еепризыв. Когда ей удалось обманом заманить Спартака в дом, она пустила в ход всесредства обольщения, какие подсказывали ей утонченная развращенность ипорочная натура, но, к своему удивлению, увидела, что рудиарий равнодушенко всем ее чарам; ей пришлось убедиться, что существует человек, способныйотвергнуть ее ласки, тогда как все другие так жадно искали и добивалисьих. Как раз этот презревший ее гладиатор был единственным человеком, ккоторому она питала какое-то чувство, и тут прихоть куртизанки постепеннои безотчетно разрослась в настоящую страсть, страшную и опасную, потомучто она горела в порочной душе. Став ланистой в школе гладиаторов Суллы, Спартак вскоре уехал в городКумы, в окрестностях которого у диктатора была роскошная вилла; там Суллапоселился со всем своим двором и семьей. Самолюбие Эвтибиды было глубоко оскорблено, чувство ее осталось безответа, и она догадывалась о тайных причинах такого пренебрежения: несомненно, у нее была соперница, какая-то другая женщина завладелалюбовью Спартака. Гречанка инстинктивно чувствовала, что только другаялюбовь, образ другой женщины могли остановить Спартака, и лишь поэтому онне бросился в ее объятия. Она употребила все усилия, чтобы забытьрудиария, изгнать из памяти всякое воспоминание о нем, но все былонапрасно. Так уж создано человеческое сердце, и так было всегда: то, чтоне дается, становится особенно желанным, и чем больше препятствий на путик исполнению желания, тем упорнее мы стремимся удовлетворить его. До этого дня Эвтибида была счастлива и беззаботна, а теперь оказаласьсамым несчастным созданием, влачившим жалкое существование средибогатства, удовольствий и поклонения ей. Читатели видели, с какой радостью Эвтибида ухватилась за возможностьотомстить любимому и в то.же время ненавистному ей человеку и своейсчастливой сопернице. В то время как Эвтибида, запершись у себя в комнате, давала волю злымпорывам порочной души, а Метробий мчался на прекрасном скакуне в Кумы, втаверне Венеры Либитины происходили не менее важные события, грозившиебольшой опасностью Спартаку и делу освобождения угнетенных, за которое онрешил бороться. В сумерки семнадцатого дня апрельских календ (16 марта) 676 годаримской эры в таверне Лутации Одноглазой собралось довольно многогладиаторов, чтобы угоститься сосисками, жареной свининой и выпитьвелитернского и тускуланского вина. Ни у кого из двадцати гладиаторов, сидевших за столом, не было недостатка в хорошем аппетите, в желаниивыпить и повеселиться. На почетном месте за столом сидел гладиатор Крикс, распорядительпиршества. Сила и храбрость Крикса, как мы уже говорили, снискали емуавторитет среди товарищей, а также доверие и уважение Спартака. Стол для гладиаторов был накрыт во второй комнате таверны. Оничувствовали себя здесь свободно, уютно и могли без опаски вестиоткровенную беседу, тем более что рядом, в большой комнате, посетителей вэтот час было немного, да и тот, кто заходил, выпивал поспешнотускуланского и тут же уходил. Усевшись за стол со своими товарищами, Крикс заметил, что в углукомнаты на небольшом столе стояли тарелки с остатками еды, - очевидно, заэтим столом недавно кто-то ужинал. - Скажи-ка, Лутация Кибела, мать богов... - обратился Крикс к хозяйке, хлопотавшей у стола и подававшей кушанья. - Правильно, я мать, да и только не богов, а неблагодарныхмошенников-гладиаторов, таких вот, как вы! - прервала его Лутация. - А ваши боги разве не были гладиаторами, да к тому же хорошими? - О, да простит мне великий Юпитер! Какие богохульства приходится мневыслушивать! - в сердцах воскликнула Лутация. - Клянусь Гезом, я не лгу и не богохульствую! Я не буду говорить оМарсе и его деяниях, напомню лишь о Бах усе и Геркулесе; уж если они обане были отличными и храбрыми гладиаторами и не совершали дел, достойныхамфитеатра и цирков, то пусть молнии Юпитера поразят тут же на местенашего прекрасного ланисту Акциана! За столом грянул дружный хохот, и со всех сторон послышалось: - Если бы!.. Если бы!.. Было бы только небу угодно!.. Когда шум прекратился, Крикс спросил: - Скажи, Лутация, кто ужинал за этим маленьким столом? Лутация обернулась и с удивлением воскликнула: - Куда ж он делся?.. Вот так так! - и, поглядев вокруг, она добавила: -О, да поможет мне Юнона Луцина!.. - Поможет при родах твоей кошки! - пробормотал один из гладиаторов. - Он ушел! Не заплатил по счету! - ужаснулась Лутация и бросилась копустевшему столу. - Он? Да кто ж этот неизвестный? Кто скрывается под именем он? -спросил ее Крикс. - Ax! - воскликнула Одноглазая, вдруг успокоившись. - Напрасно я нанего наговорила! Я ведь знала, что он порядочный человек. Вот, глядите, -оставил мне на столе восемь сестерциев в уплату по счету... даже больше, чем надо. Ему полагается сдачи четыре с половиной асса. - Чтобы тебя разорвало! Скажешь ты наконец?.. - Ах, бедняга! - продолжала Лутация, убирая со стола. - Он забыл стильи дощечку с записями. - Пусть Прозерпина съест сегодня вечером твой язык под кисло-сладкимсоусом, старая мегера! Скажешь ты наконец имя твоего посетителя? -вскричал Крикс, выведенный из себя болтовней Лутации. - Скажу, скажу, дураки! Вы любопытнее всякой бабы! - ответила, рассердившись, Лутация. - За тем малым столом ужинал торговец зерном изСабинской земли; он приехал в Рим по своим делам и приходит сюда уженесколько дней подряд, всегда в одно и то же время. - Покажи-ка, - сказал Крикс и, взяв из рук Лутации деревянную дощечку, покрытую воском, и костяную палочку, оставленные на столе, стал читатьзаписи торговца. В этих записях действительно были отмечены закупленные партии зерна, цена, на которой сторговались, и имена людей, продавших хлеб; по-видимому, они получили от скупщика задатки, так как против их имен стояли цифры. - Вот только никак не пойму, - говорила Лутация Одноглазая, - когда онушел, этот купец? Готова поклясться, что когда вы входили, он еще былздесь!.. А-а, понимаю! Наверно, он меня позвал, а я была занята, готовиладля вас сосиски и свинину. Он звал, звал, да и ушел - должно быть, оченьторопился, - а деньги на столе оставил. Вот благородный человек! И Лутация, отобрав у Крикса дощечку и стиль, ушла, бормоча себе поднос: - Завтра он придет... обязательно придет. Я все и отдам ему в целости. Проголодавшиеся гладиаторы ели, почти не разговаривая, и только черезнекоторое время один из них спросил: - Так как же? О солнце[*], значит, ничего не слышно? [* Условный язык гладиаторов, принятый ими, чтобы иметь возможностьговорить без боязни в гладиаторских школах и в присутствии людей, чуждыхих заговору. Солнце - это великий учитель, то есть Спартак.] - Солнце за тучи спряталось[*], - ответил Крикс. [* Он не прислал приказов и хранит еще молчание.] - Однако странно, - сказал один из гладиаторов. - Непонятно, - прошептал другой. - А что слышно о муравьях? [*] [* А заговорщики? ] - Число их увеличивается, и они усердно занимаются своим делом, ожидаянаступления лета[*]. [* Сигнала восстания.] - Пусть же скорее придет лето и пусть солнце, сверкая всемогуществомсвоих лучей, обрадует трудолюбивых пчел и опалит крылья злым трутням[*]. [* Римлянам.] - Скажи мне, Крикс, сколько звезд в поле зрения? [*] [* Каково число сторонников? ] - Две тысячи двести шестьдесят на вчерашний день. - А новые появляются? - Все время. Они будут появляться до тех пор, пока над миром незасверкает лучезарный свод небес, покрытый мириадами звезд. - Гляди на весло[*], - сказал гладиатор, увидев, что вошла Азур, рабыня-эфиопка, принесшая вино. [* Внимание, кто-то идет.] Когда она вышла, гладиатор-галл сказал на ломаном латинском языке: - Мы ведь здесь одни и можем говорить свободно, не затрудняя себяусловным языком, я примкнул к вам недавно и еще не научился ему какследует. Я попросту спрошу вас: увеличивается ли число сторонников? Каждыйли день мы растем? Когда наконец мы сможем подняться и начать настоящеесражение? Когда покажем нашим высокомерным и безмозглым господам, что и мытоже люди храбрые, а может, и храбрее их?.. - Ты слишком нетерпелив, Брезовир, - ответил Крикс, улыбаясь. - Не надотак спешить и горячиться! Число наших сторонников изо дня в деньувеличивается; число защитников святого дела растет ежечасно, ежеминутно... Сегодня, например, ночью назначено собрание в священной рощебогини Фурины, за Сублицийским мостом, между Авентином и Яникулом: соблюдая предписанный обряд, будут принимать в члены нашего союза ещеодиннадцать гладиаторов, верных и испытанных людей. - В роще богини Фурины! - сказал пылкий Брезовир. - Там, где еще стонетсреди листвы вековых дубов неотомщенный дух Гая Гракха, чьей благороднойкровью ненавистники патриции напитали эту священную, заповедную землю! Да, именно в этой роще должны собраться угнетенные, чтобы объединиться и, выступив, завоевать свободу! - А я вот что скажу, - заметил гладиатор-самнит, - я жду не дождусь тойминуты, когда вспыхнет восстание; но не потому, что верю в счастливый егоисход, а потому, что давно мечтаю сразиться с римлянами, отомстить засамнитов и марсийцев, погибших в священной гражданской войне. - Нет, если бы я не верил в то, что наше правое дело победит, я бы невошел в Союз угнетенных. - Я все равно обречен на смерть, так уж лучше умереть на поле сражения, чем в цирке. Вот почему я вступил в Союз. В эту минуту один из гладиаторов уронил меч и перевязь, на которой онвисел, - придя в таверну, он положил их себе на колени. Гладиатор этотсидел на скамейке, напротив двух обеденных лож, на которых возлежалинекоторые из его товарищей. Он нагнулся, чтобы поднять меч, и вдругкрикнул: - Под ложем кто-то есть! Действительно, из-под ложа торчала чья-то нога, обмотанная от колена дощиколотки широкой белой тесьмой, которую в то время многие носили (онаназывалась круралис), и виднелся край зеленой тоги. Гладиаторы вскочили со своих мест, встревоженные и взволнованные. Крикс приказал: - Гляди на весло! Брезовир и Торквато будут гнать насекомых[*], а мыбудем жарить рыбу[**]. [* Пусть охраняют вход.] [** Захватим шпиона.] Исполняя приказ, двое гладиаторов подбежали к двери и, прислонившись кпритолоке, стали беззаботно болтать друг с другом, а остальные в мгновениеока подняли ложе и вытащили спрятавшегося под ним молодца лет тридцати.Когда четыре мощные руки схватили его, он взмолился о пощаде. - Ни звука! - тихо, но внушительно сказал ему Крикс. - И ни одногодвижения, а не то живо прикончим тебя на месте! Блеснули острые клинки десяти мечей, предупредив попавшегося шпиона, что если он попытается только подать голос, то вмиг отправится на тотсвет. - А, так это ты и есть сабинский купец? Зерном торгуешь да по столампригоршни сестерциев раскидываешь? - сказал Крикс, и его налившиеся кровьюглаза сверкнули мрачной ненавистью. - Поверьте мне, доблестные люди... - лепетал шпион, позеленев отстраха. - Замолчи, мерзавец! - крикнул гладиатор, сильно ударив его кулаком вживот. - Эвмакл! - с упреком произнес Крикс. - Подожди... пусть он скажет, ктоего подослал сюда. - И, обратившись к мнимому торговцу зерном, онвоскликнул: - Не на зерне ты наживаешься, а на шпионстве ипредательстве... - Во имя великих богов... умоляю вас! - произнес соглядатайпрерывистым, дрожащим голосом. - Кто ты? Кто тебя подослал сюда?.. - Сохраните мне жизнь... я все открою... Но из милосердия, из жалостисохраните мне жизнь! - Это мы потом решим... пока что говори! - Меня зовут Сильвий Гордений Веррес... я грек... бывший раб... теперьотпущенник Гая Верреса. - А, так ты явился сюда по его приказу?.. - Да, по его приказу. - А что мы сделали Гаю Верресу? Почему он шпионит и доносит на нас? Ведь если он захотел узнать цель наших тайных собраний, то, очевидно, длятого, чтобы донести об этом сенату. - Не знаю... не знаю... - сказал дрожа отпущенник Гая Верреса. - Не хитри... и не притворяйся дураком. Если Веррес решил поручить тебетакое тонкое и опасное дело, значит, он считает тебя достаточно ловким испособным довести его до конца. Говори все начистоту, а вздумаешьотпираться - это плохо для тебя кончится. Сильвий Гордений понял, что тут не до шуток; понял, что смертьподстерегает его, и, как утопающий хватается за соломинку, решил говоритьвсе начистоту, чтобы спасти свою шкуру, если только это возможно. Онрассказал все, что знал. Гай Веррес на пиру у Катилины узнал о существовании какого-то Союзагладиаторов, решивших поднять восстание против существующих законов ивласти. Он был вполне уверен, что эти храбрые люди, презирающие смерть, так легко не откажутся от своего замысла, - ведь им терять было нечего, авыиграть они могли все, - и нисколько не поверил, когда Спартак в тотвечер, в триклинии Катилины, заявил с видом горького разочарования, чторешено оставить всякую мысль о восстании. Веррес, напротив, был убежден, что тайный заговор существует, Союз гладиаторов усиливается, растет и водин прекрасный день они сами, без участия и содействия римских патрициев, поднимут знамя восстания. Веррес долго обдумывал, как ему поступить в данном случае. Он былнепомерно жаден к деньгам и считал, что все средства хороши - была бывыгода; поэтому он и решил следить за гладиаторами, разузнать все ихпланы, овладеть всеми нитями заговора и донести о нем сенату. В награду заэто он надеялся получить крупную сумму денег или управление провинцией, где ему предоставят возможность законно разбогатеть, грабя жителей, какэто всегда делало большинство квесторов, преторов, проконсулов. Известно, что жалобы угнетенного населения не тревожили развращенный и развращающийримский сенат. Для достижения цели Веррес месяц назад поручил своему отпущеннику иверному слуге Сильвию Гордению ходить за гладиаторами по пятам, следить закаждым их движением, разузнавать о всех их тайных собраниях. И вот уже месяц Сильвий Гордений терпеливо посещал многочисленныепритоны и дома терпимости, кабачки, харчевни и таверны в самых бедных иотдаленных районах Рима, где гладиаторы собирались чаще всего. Беспрестанно подслушивая, наблюдая и присматриваясь, он собралкое-какие улики и уже сделал некоторые выводы. Он понял, что послеСпартака самым уважаемым и влиятельным среди гладиаторов был Крикс, именнов его руках находились главные нити заговора, если таковой существует; поэтому он стал следить за Криксом. Так как галл был частым посетителемтаверны Венеры Либитины, Сильвий в течение шести-семи дней приходил тудаежедневно, а иногда и по два раза в день. После долгих, зрелыхразмышлений, узнав, что в этот вечер в таверне соберутся начальникиманипул и Крикс тоже примет участие в этом сборище, он решился на хитрость- забрался под обеденное ложе как раз в момент прибытия гладиаторов, когдавнимание Лутации Одноглазой было отвлечено, и никто не обратил внимания наего неожиданное исчезновение. Сильвий Гордений рассказывал все это вначале отрывисто и бессвязно, дрожащим, прерывающимся голосом, а к концу весьма живописно и витиевато.Крикс, внимательно наблюдавший за ним, несколько секунд молчал, а затеммедленно и очень спокойно произнес: - А ведь ты редкостный негодяй! - Ты меня переоцениваешь, благородный Крикс, я, право... - Нет, нет, ты опаснее, чем кажешься на первый взгляд! С виду ты сущийбаран и труслив, как кролик, - а посмотри-ка, сколько у тебя ума ихитрости! - Я же не сделал вам ничего дурного... я лишь выполнял приказ моегогосподина... Простите ради моей искренности... А кроме того, клянусь вамвсеми богами Олимпа и Аида, что я никому, никому, даже Верресу, не скажуни слова о том, что здесь случилось. Мне думается, вы можете подарить мнежизнь и отпустить на все четыре стороны. - Не торопись, добрый Сильвий, мы еще поговорим об этом, - с усмешкойответил Крикс и, подозвав к себе семь или восемь гладиаторов, обратился кним: - Выйдемте на минуту. Выходя первым, он повернулся к остальным и сказал: - Стерегите его... только не причиняйте ему вреда. Вместе с теми, кого он позвал. Крикс прошел через главную комнатутаверны и вышел с ними в переулок. - Как поступить с этим негодяем? - спросил Крикс товарищей, когда теокружили его. - Чего там спрашивать? - ответил Брезовир. - Прикончить, как бешенуюсобаку! - Отпустить его - это все равно что самим предать себя, - сказалдругой. - Оставить живым или держать его где-нибудь заложником опасно, -заметил третий. - Да и где могли бы мы его спрятать? - спросил четвертый. - Итак, смерть? - сказал Крикс, окидывая товарищей вопрошающимвзглядом. - Улица пустынна. - Отведем его на самый верх холма, на другой конец улицы... - Mors sua, vita nostra[*], - поучительным тоном заметил Брезовир, нещадно коверкая произношение этих четырех латинских слов. [* Его смерть, наша жизнь (лат.).] - Да, это необходимо, - подтвердил Крикс, сделал несколько шагов кдвери таверны, потом остановился и спросил: - Кто его убьет? Наступило долгое молчание, и наконец кто-то сказал: - Убить безоружного и беззащитного... - Был бы у него меч... - произнес другой. - Если бы он мог и хотел защищаться, я взял бы это на себя, - сказалБрезовир. - Но убить безоружного... - сказал самнит Торквато. - Вы храбрые и благородные люди, - сказал с волнением Крикс, - люди, достойные свободы! Но для нашего общего блага кто-нибудь должен победитьсвое отвращение и выполнить приговор, который вынес в моем лице суд Союзаугнетенных. Все умолкли и наклонили головы в знак согласия и повиновения. - К тому же, - сказал Крикс, - разве он пришел сразиться с нами равныморужием и в открытом бою? Разве он не шпион? Если бы мы его не накрыли вего тайнике, разве он не донес бы на нас спустя два часа? Завтра нас всехпотащили бы в Мамертинскую тюрьму, а через два дня распяли бы наСестерциевом поле. - Да, верно, верно, - тихо произнесли несколько гладиаторов. - Итак, именем суда Союза угнетенных, приказываю Брезовиру и Торкватоубить этого человека. Оба гладиатора, которых назвал Крикс, в знак согласия наклонили головы, и все возвратились вместе с Криксом в таверну. Сильвий Гордений Веррес с тревогой ожидал решения своей судьбы; минутыему казались часами, а может быть, даже веками. Когда он остановил свойвзгляд на Криксе и его спутниках, входивших в таверну, он побледнел какполотно, и глаза его наполнились ужасом, - он не прочел на их лицах ничегоутешительного. - Скажите, вы простили меня? - спросил он, и в голосе его послышалисьслезы. - Вы сохраните мне жизнь?.. Да?.. На коленях молю вас, заклинаюжизнью ваших отцов и матерей ваших, всем, что дорого вам... Смиренноумоляю вас!.. - Мы лишены отцов и матерей, - мрачно ответил Брезовир, и лицо егопотемнело. - У нас отняли все, что было нам дорого! - произнес другой гладиатор, иглаза его блеснули гневом и местью. - Встань, мерзавец! - приказал Торквато. - Молчите! - крикнул Крикс и, обернувшись к отпущеннику Гая Верреса, добавил: - Ты пойдешь с нами. В конце этого переулка мы посовещаемся ирешим твою судьбу. Сделав знак, чтобы подняли и увели Сильвия Гордения которому оставилипоследнюю надежду для того, чтобы он не оглашал улицу воплями, Крикс вышелв сопровождении гладиаторов, тащивших полумертвого отпущенника; он несопротивлялся, не произнес ни слова. Один из гладиаторов остался, чтобы расплатиться с Лутацией за кушанья ивино. Среди вышедших двадцати гладиаторов она и не заметила торговцазерном; остальные, повернув направо от таверны, стали подыматься погрязному и извилистому переулку, заканчивавшемуся у городской стены, закоторой начиналось открытое поле. Здесь гладиаторы остановились. Сильвий Гордений бросился на колени иначал плакать, моля гладиаторов о пощаде. - Хочешь ты, подлый трус, сразиться с кем-нибудь из нас равным оружием? - спросил Брезовир отпущенника, когда тот умолк в отчаянии. - Пожалейте! Пожалейте!.. Ради детей моих молю о милосердии! - У нас нет детей! - вскричал один из гладиаторов. - Мы обречены никогда не иметь семьи! - сказал другой. - Так ты способен только прятаться и шпионить? - сказал Брезовир. -Честно сражаться ты не умеешь? - Пощадите!.. Помилуйте!.. Умоляю!.. - Так иди же в ад, трус! - крикнул Брезовир, вонзив ему в грудькороткий меч. - И пусть с тобой погибнут все подлые прислужники, у которых нет ничести, ни доблести! - сказал Торквато, дважды поразив мечом упавшего. Гладиаторы окружили умирающего и молча следили за его последнимисудорогами; лица их были задумчивы и мрачны. Брезовир и Торквато несколькораз воткнули клинки в землю, чтобы стереть с мечей кровь, пока она еще незапеклась, и вложили их в ножны. Затем все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли черезпустынный переулок на более оживленные улицы Рима. Через неделю после описанных здесь событий, вечером, в час первогофакела, со стороны Аппиевой дороги в Рим въехал через Капенские воротавсадник, закутанный в плащ, представлявший малую защиту от дождя, которыйлил уже несколько часов без перерыва, затопив улицы города. У Капенскихворот всегда было очень людно: они выходили на Аппиеву дорогу - эту царицудорог, ибо от нее ответвлялись дороги, которые вели в Сетию, Капую, Кумы, Салерн, Беневент, Брундизий и Самний. Сторожа у Капенских ворот, привыкшиевидеть, как прибывали и выходили во все часы дня и ночи люди любогосословия и одетые по-разному, то пешком, то верхом, то в носилках, вколеснице и в паланкинах, запряженных двумя мулами, тем не менееудивились, глядя на всадника и его скакуна: оба были в поту, измученыдолгой дорогой, забрызганы грязью. Миновав ворота, лошадь, пришпоренная всадником, продолжала мчаться вовесь опор, и стража слышала, как удалялось и наконец
