Глава седьмая. КАК СМЕРТЬ ОПЕРЕДИЛА ДЕМОФИЛА И МЕТРОБИЯ

Всякому, кто выезжал из Рима через Капенские ворота и, проехав поАппиевой дороге, после Ариции, Сутрия, Суэссы-Пометии, Таррацины и Кайеты, добирался до Капуи, где дорога разветвляется (направо она идет наБеневент, а налево - в Кумы). и затем сворачивал в сторону Кум, открывалась картина несравненной красоты. Путешественнику, который мог бы охватить взглядом окрестные холмы, оливковые и апельсиновые рощи, виноградники, фруктовые сады, плодородныенивы в золоте урожая, зеленые луга с буйными благоухающими травами -излюбленные пастбища многочисленных стад овец и коров, оглашающихокрестности призывным блеянием и тоскливым мычанием, представилось бы всечудесное солнечное побережье, тянущееся от Литерна до Помпеи. Там, на этих благодатных берегах, словно по какому-то волшебству, неподалеку друг от друга возникли Литерн, Мизены, Кумы, Байи, Путеолы, Неаполь, Геркуланум и Помпея, а вокруг них выросли богатые храмы, роскошные виллы и термы, веселые солнечные сады, многочисленные деревни, озера - Ахерузское, Авернское, Ликоли, Патрия и многие другие, дома ифермы. Все это побережье казалось единым огромным городом, а дальшевиднелось спокойное лазоревое море, покоящееся в объятиях берегов залива, заботливо охраняющих его, а еще дальше - кольцо прелестных островов стермами, дворцами, роскошной растительностью: Исхия, Прохита, Несида, Капрея. И все это богатство, вся красота природы, сосредоточены в цветущемуголке земли, которому боги и люди, казалось, уговорились дать все, чтосуществует в мире наиболее прекрасного и пленительного, в цветущем уголке, залитом солнцем и овеваемом ласковым дуновением мягкого, теплого ветра. Весь этот пейзаж был поистине сказочно прекрасен! Недаром об этихместах в те времена сложилась легенда, что именно здесь умерших поджидалсо своей лодкой Харон, перевозивший их из этого мира в элисий. Приехав в Кумы, путешественник видел великолепный, богатый, густонаселенный город, расположенный частью на крутой, обрывистой горе, частью на ее пологом склоне и на равнине у моря. В сезон купаний сюдасъезжались римские патриции; некоторые из них, у кого не было вокрестностях Кум своей виллы, проводили здесь также часть осени и весны. В Кумах имелись все удобства, роскошь и уют, которыми богачи и знатьтого времени могли окружить себя в самом Риме, - были там и портики, ибазилики, и форумы, и цирки, грандиозный великолепный амфитеатр (развалиныего сохранились и доныне), а на горе, в Акрополе, высился чудесный храм, посвященный богу Аполлону, один из самых красивых и роскошных в Италии. Кумы были основаны в очень отдаленные времена. Известно, что запятьдесят лет до основания Рима Кумы были уже в таком расцвете и такмогущественны, что переселенцы из этого города основали в Сицилии городЗанклу, который позже стал называться Мессана. Несколько позже былаоснована другая колония, Палеополис, - очевидно, нынешний Неаполь. Во время второй Пунической войны Кумы были независимым городом, дружественно настроенным союзником, а не данником Рима. Хотя в это времямногие другие города Кампаньи перешли на сторону карфагенян, Кумы осталисьверны Риму, - поэтому Ганнибал, собрав большие силы, напал на них. Ноконсул Семпроний Гракх пришел им на помощь и разбил Ганнибала, истребиввеликое множество карфагенян. С тех пор римские патриции оказывали предпочтение Кумам, хотя в эпохуописываемых событий знатные люди стали больше посещать Байи, и вследствиеэтого Кумы начали постепенно приходить в упадок. Недалеко от Кум, на чудесном холме, откуда открывался великолепный видна побережье и на залив, стояла роскошная вилла Луция Корнелия Суллы. Всето, что тщеславный, сумасбродный, одаренный безудержной фантазией Сулламог придумать в смысле удобств и роскоши, было осуществлено на этой вилле; сады ее простирались до самого моря, и в них диктатор велел устроитьспециальный бассейн для прирученных рыб, за которыми был установлен самыйтщательный уход. Вилла Суллы не уступала в роскоши римским домам. Там была баня - вся измрамора, с пятьюдесятью отделениями для горячих, теплых и холодных ванн, на устройство которых Сулла не пожалел средств. Были на вилле теплицы средкими цветами и вольеры для птиц, были заповедники, где жили олени, козули, лисицы и разная дичь. Всемогущий диктатор уже два месяца уединенно жил в этом очаровательномуголке, где воздух был необычайно мягок и полезен для здоровья. Своим многочисленным рабам он приказал проложить дорогу, котораяответвлялась от Аппиевой дороги, на небольшом расстоянии от того места, где та сворачивала на Кумы, и вела прямо на виллу. Здесь Сулла проводил свои дни в размышлениях и писал " Воспоминания", которые собирался посвятить - и впоследствии действительно посвятил -Луцию Лицинию Лукуллу, известному богачу, который в это время вел успешныевойны, а тремя годами позже был избран консулом и одержал победу надМитридатом в Армении и в Месопотамии; впоследствии он стал знаменит средиримлян, и память о нем дошла до потомков, хотя прославился он не столькосвоей доблестью и победами, сколько утонченной роскошью, которой окружилсебя, и неисчислимыми своими богатствами. На вилле в окрестностях Кум Сулла проводил все ночи в шумных инепристойных оргиях; солнце не раз заставало его еще возлежащим за столом, пьяным и сонным, среди еще более пьяных мимов, шутов и комедиантов, обычных участников его кутежей. Время от времени он совершал прогулку в Кумы, а иной раз в Байи илиПутеолы, хотя там он бывал значительно реже. И всюду граждане любогосословия выказывали ему знаки уважения и почтения, не столько за еговеликие деяния, сколько из страха перед его именем. Три дня спустя после событий, описанных в конце предыдущей главы, Суллавернулся в колеснице из Путеол, где он улаживал спор между патрициями иплебеями; он уже приезжал сюда десять дней назад для той же цели; в этотже день он в качестве арбитра скрепил акт соглашения. Вернувшись под вечер, он приказал приготовить ужин в триклинии АполлонаДельфийского, самом обширном и великолепном из четырех триклиниевогромного мраморного дворца. При свете факелов, горевших в каждом углу, среди благоуханных цветов, возвышавшихся пирамидами у стен, среди сладострастных улыбок, манящейпрелести полунагих танцовщиц и веселых звуков флейт, лир и цитр пиршествовскоре превратилось в разнузданную оргию. В обширной зале вокруг трех столов было установлено девять обеденныхлож; на них возлежали двадцать пять пирующих, не считая самого Суллу.Место любимца Суллы, Метробия, оставалось пустым. Бывший диктатор, в белоснежной застольной одежде, в венке из роз, занимал место на среднем ложе у среднего стола, рядом с любимым своимдругом Квинтом Росцием, который был царем этого пира. Судя по громкому смеху Суллы, " речам и частым возлияниям, можно былоподумать, что бывший диктатор веселится от души и никакая печаль, никакаязабота не терзают его. Но внимательный наблюдатель легко заметил бы, как он постарел и похуделза эти четыре месяца, стал еще безобразнее и страшнее. Его лицо исхудало, и кровоточащие нарывы, покрывавшие его, увеличились: волосы из седых, какими они были за год до этого, стали совсем белыми; на всем его обликележал отпечаток усталости, слабости и страдания - это были последствиябессонницы, на которую он был обречен мучившим его страшным недугом. Тем не менее в его проницательных серо-голубых глазах - и даже больше, может быть, чем всегда, - горела жизнь, сила, энергия и всепокоряющаяволя. Усилием воли он старался скрыть от других свои нестерпимые муки иуспешно добивался этого, - иногда, в особенности в часы оргий, он, казалось, даже сам забывал о своей болезни. - А ну-ка, расскажи, расскажи, Понциан, - сказал Сулла, поворачиваясь кпатрицию из Кум, возлежавшему на ложе за другим столом, - я хочу знать, что говорил Граний. - Я не расслышал, что он говорил, - сказал Понциан, побледнев и, вявном замешательстве, не зная что ответить. - Ты ведь знаешь, Понциан, у меня тонкий слух, - промолвил Сулласпокойно, но грозно нахмурив при этом брови, - я ведь слышал то, что тысейчас сказал Элию Луперку. - Да нет же... - возразил в смущении патриций, - поверь мне...счастливый и всемогущий... диктатор... - Ты вот что сказал: " Когда Грания, теперешнего эдила в Кумах, заставили уплатить в казну штраф, наложенный на него Суллой, он отказалсясделать это, заявив...", но тут ты поднял на меня глаза и, заметив, что яслышу твой рассказ, вдруг замолчал. Предлагаю тебе повторить точно, словов слово, все сказанное Гранием. - Сделай милость, о Сулла, величайший из вождей римлян... - Я не нуждаюсь в твоих похвалах, - вскричал Сулла хриплым от гневаголосом, и глаза его засверкали; приподнявшись на ложе, он с силой стукнулкулаком по столу. - Подлый льстец! Похвалы себе я сам начертал своимидеяниями и подвигами, все они значатся в консульских фастах, и я ненуждаюсь, чтобы ты мне повторял их, болтливая сорока! Я хочу услышатьслова Грания, я хочу их знать, и ты должен их мне повторить, или, клянусьарфой божественного Аполлона, моего покровителя, - да, Луций Суллаклянется тебе, - что ты живым отсюда не выйдешь и твой труп послужитудобрением для моих огородов! Призывая Аполлона, которого Сулла уже много лет назад избрал особымсвоим покровителем, диктатор дотронулся правой рукой до золотой статуэткиэтого бога, которую он захватил в Дельфах и почти всегда носил на золотойцепочке тонкой работы. При этих словах, при этом движении Суллы и его клятве все друзья егопобледнели и умолкли, растерянно переглядываясь; утихла музыка, прекратились танцы; шумное веселье сменилось могильной тишиной. Заикаясь от страха, незадачливый Понциан произнес наконец: - Граний сказал: " Я сейчас платить не стану: Сулла скоро умрет, и ябуду освобожден от уплаты". - А! - произнес Сулла, и багровое его лицо вдруг стало белым, как мел, от гнева. - А!.. Граний с нетерпением ждет моей смерти?.. Браво, Граний! Он уже сделал свои расчеты. - Сулла весь дрожал, но пытался скрыть бешенуюзлобу, сверкавшую в его глазах. - Он уже все рассчитал!.. Какойпредусмотрительный!.. Он все предвидит!.. Сулла умолк на миг, затем, щелкнув пальцами, крикнул: - Хрисогон! - и тут же грозно добавил: - Посмотрим! Не промахнуться быему в своих расчетах! Хрисогон, отпущенник Суллы и его доверенное лицо, приблизился к бывшемудиктатору; Сулла мало-помалу пришел в себя и уже спокойно отдал какое-топриказание; отпущенник, наклонив голову, выслушал его и направился кдвери. Сулла крикнул ему вслед: - Завтра! Повернувшись к гостям и высоко подымая чашу с фалернским, он веселовоскликнул: - Ну, что же вы? Что с вами? Вы все словно онемели и одурели! Клянусьбогами Олимпа, вы, кажется, думаете, трусливые овцы, что присутствуете намоем поминальном пире? - Да избавят тебя боги от подобных мыслей! - Да пошлет тебе Юпитер благополучие и- да покровительствует тебеАполлон! - Многие лета могущественному Сулле! - в один голос закричали почти всегости, подымая чаши с пенистым фалернским. - Выпьем все за здоровье и славу Луция Корнелия Суллы Счастливого! -воскликнул своим чистым и звучным голосом Квинт Росций, подымая чашу. Все провозглашали тосты, все пили, и Сулла, внешне снова веселый, обнимая, целуя и благодаря Росция, крикнул кифаристам и мимам: - Эй вы там, дураки, что делаете? Умеете только пить мое фалернское иобкрадывать меня, проклятые бездельники! Пусть вас сейчас же охватитвечный сон смерти! Едва лишь смолкла площадная ругань Суллы, - он всегда отличался грубойречью и плоскими шутками, - музыканты снова заиграли и вместе с мимами итанцовщицами, которые подпевали им, принялись отплясывать комический инепристойный танец сатиров. По окончании танцев на среднем столе, закоторым возлежали Сулла и Росций, появилось невиданное жаркое: орел вполном оперении, точно живой; в клюве он держал лавровый венок спурпуровой лентой, на которой золотыми буквами было написано " Sullae, Felici, Epafrodito", что означало: " Сулле Счастливому, Любимцу Венеры".Прозвище " Любимец Венеры" особенно нравилось Сулле. Под рукоплескания гостей Росций вынул венок из клюва орла и передал егоАттилии Ювентине, хорошенькой отпущеннице Суллы, сидевшей с ним рядом; онаи несколько патрицианок, приглашенных из Кум, возлежали рядом с мужчинамина обеденных ложах, что и составляло одну из главных приманок пиршества. Аттилия Ювентина возложила поверх венка из роз, уже украшавшего головуСуллы, лавровый венок и нежным голосом сказала: - Тебе, любимцу богов, тебе, непобедимому императору, эти лаврыприсудил восторг всего мира! Сулла несколько раз поцеловал Аттилию, присутствующие зааплодировали, аКвинт Росций, встав со своего ложа, продекламировал своим чудеснымголосом, с чувством и жестами, достойными великого актера: ...... Увидел он над Тибром, Как повелитель жезл схватил, которым Владел когда-то, в землю водрузил. И вот дала побег верхушка жезла, Оделась ветвь его листвою пышной И землю всю квиритов осенила. Искусно введенные в текст намеки показывали, что Росций был не тольконезаурядным актером, но и человеком тонкого ума. И снова в триклиниираздались рукоплескания, еще более шумные. Тем временем Сулла ножом надрезал орла в том месте, где была зашитакожа нафаршированной птицы, и на блюдо выпало множество яиц, которые тутже были поданы гостям; в каждом яйце оказалось мясо жареного бекаса подострым соусом. Все смаковали изысканное кушанье, превознося щедрость Суллыи искусство его повара, а двенадцать красивых рабынь-гречанок в оченькоротких голубых туниках обходили стол, наливая в чаши чудесноефалернское. Немного спустя была подана новая диковинка - огромный медовый пирог, накорке которого с изумительной точностью была вылеплена из теста круглаяколоннада храма, и как только пирог был разрезан, оттуда вылетела стаяворобьев - по числу гостей. У каждого воробья на шее была ленточка, а кней был прикреплен подарок с именем гостя, которому он предназначался. Новые рукоплескания и новый взрыв восхищений встретили этопоразительное произведение искуснейшего повара Суллы. Долго шла шумнаяпогоня за птицами, тщетно пытавшимися улететь из наглухо запертого зала, наконец диктатор прекратил эту охоту. Оторвавшись на мгновение от поцелуевЮвентины, он воскликнул: - О, нынче вечером я в веселом расположении духа, и мне хотелось быпотешить вас зрелищем, редким на пирах... Послушайте меня, любимые друзьямои... Хотите увидеть в этом зале бой гладиаторов? - Хотим! Хотим! - закричало пятьдесят голосов со всех сторон, потомучто такого рода зрелище любили не только гости Суллы, но и кифаристы итанцовщицы, которые с восторгом отвечали: " Хотим! хотим! ", позабыв, чтовопрос был предложен не им. - Да, да, гладиаторов, гладиаторов! Да здравствует Сулла, щедрейшийСулла! Немедленно послали раба в школу гладиаторов, находившуюся здесь же привилле, с приказом Спартаку привести в триклиний пять пар гладиаторов. Темвременем многочисленные рабы освободили часть зала, где должен былпроисходить бой, и перевели танцовщиц и музыкантов в другой конец комнаты, ближе к столам. Хрисогон ввел в зал десять гладиаторов: пятерых в одежде фракийцев ипятерых в одежде самнитов. - А где же Спартак? - спросил Сулла Хрисогона. - Его нет в школе. Должно быть, он у сестры. В эту минуту в триклиний вошел запыхавшийся Спартак. Приложив руку кгубам, он приветствовал Суллу и его гостей. - Спартак, - обратился Сулла к рудиарию, - я хочу оценить твоеискусство в обучении фехтованию. Сейчас посмотрим, чему научились и чтоумеют делать твои гладиаторы. - Они всего только два месяца упражняются в фехтовании и еще мало чемууспели у меня научиться. - Посмотрим, посмотрим, - сказал Сулла; затем, повернувшись к гостям, добавил: - Я не внес ничего нового в наши обычаи, устраивая бойгладиаторов во время пира; я только возродил обычай, который существовалдва века назад у обитателей Кампаньи, ваших достойных предков, о сыны Кум, первых жителей этой области. Спартак установил сражающихся; он был бледен, волновался, заикался и, казалось, плохо соображал, что делает и что говорит. Это утонченное варварство, эта умышленная жестокость, этаотвратительная сладострастная кровожадность, обнаруженная столь откровеннои с таким зверским спокойствием, возбудили ярый гнев в сердце рудиария.Невыносимо мучительно было для него сознавать, что не злая воля толпы, незвериный инстинкт неразумной черни, а каприз одного свирепого и пьяногочеловека и подлая угодливость тридцати паразитов обрекли десять несчастныхгладиаторов, честных и достойных, здоровых и сильных юношей, драться безкакой-либо неприязни или вражды друг к другу и бесславно умереть гораздораньше срока, назначенного им природой. Кроме этих причин, было еще одно обстоятельство, усиливавшее гневСпартака: на его глазах подвергался смертельной опасности его другАрторикс, двадцатичетырехлетний галл необыкновенно благородной внешности, чудесно сложенный, с бледным лицом и светлыми вьющимися волосами. Спартакочень любил его, предпочитая всем гладиаторам из школы Акциана. Арторикстоже был сильно привязан к Спартаку. И как только рудиарию предложено былоперейти в школу Суллы, он попросил купить Арторикса, объясняя это тем, чтогалл необходим ему как помощник по управлению школой. Расставляя бойцов одного против другого, Спартак в сильном волненииспросил шепотом молодого галла: - Почему ты пришел? - Несколько времени назад, - ответил Арторикс, - мы бросили кости, чтобы решить, кому идти последним навстречу смерти, и я оказался в числепроигравших: сама судьба хочет, чтобы я был среди первых десятигладиаторов Суллы, которые должны сражаться друг с другом. Рудиарий ничего не ответил, но через минуту, когда было все готово, подошел к Сулле и сказал: - Великодушный Сулла, разреши послать в школу за другим гладиатором, чтобы поставить его на место вот этого, - и он указал на Арторикса, -он... - Почему же он не может сражаться? - спросил бывший диктатор. - Он много сильнее остальных, и отряд фракийцев, в котором он долженсражаться, будет значительно сильнее отряда самнитов. - И ради этого ты хочешь заставить нас ждать еще? Нет, пусть сражаетсяи этот, мы больше не желаем ждать. Тем хуже для самнитов! Видя овладевшее всеми нетерпение, которое ясно можно было прочесть вглазах гостей, Сулла сам подал знак к началу сражения. Борьба, как это можно было себе представить, длилась недолго: черезнесколько минут один фракиец и два самнита были убиты, а двое другихнесчастных лежали на полу тяжело раненные, умоляя Суллу пощадить их жизнь, и им была дарована пощада. Последний самнит отчаянно защищался против четырех нападавших на негофракийцев, но вскоре, весь израненный, поскользнулся в крови, растекшейсяпо мозаичному полу, и его друг Арторикс, глаза которого были полны слез, желая избавить умирающего от мучительной агонии, из сострадания пронзилего мечом. Переполненный триклиний загремел единодушными рукоплесканиями. Их прервал Сулла, закричав Спартаку хриплым, пьяным голосом: - А ну-ка, Спартак, ты самый сильный, возьми щит одного из убитых, подыми меч этого фракийца и покажи свою силу и храбрость: сражайся одинпротив четырех оставшихся в живых. Предложение Суллы встретили шумным одобрением, а бедный рудиарий былошеломлен, как будто его ударили дубиной по шлему. Ему показалось, что онпотерял рассудок, ослышался, в ушах у него гудело, он застыл, устремивглаза на Суллу и шевеля губами, тщетно пытаясь что-то сказать; бледный, онстоял неподвижно и чувствовал, как по спине его катятся капли холодногопота. Арторикс видел ужасное состояние Спартака и вполголоса сказал ему: - Смелее! Рудиарий вздрогнул при этих словах, огляделся вокруг несколько раз иопять пристально поглядел в глаза Суллы; наконец, сделав над собойстрашное усилие, он проговорил: - Но... преславный и счастливый диктатор... Я позволю себе обратитьтвое внимание на то, что я ведь больше не гладиатор; я рудиарий исвободный человек, а. у тебя я исполняю обязанности ланисты твоихгладиаторов. - А-а! - закричал с пьяным сардоническим смехом Луций Корнелий Сулла. -Кто это говорит? Ты, храбрый Спартак? Ты боишься смерти! Вот она, презренная порода гладиаторов! Нет, погоди! Клянусь палицей ГеркулесаПобедителя, ты будешь сражаться! Будешь!.. - повелительным тоном добавилСулла и, сделав короткую паузу, ударил кулаком по столу. - Кто тебедаровал жизнь и свободу? Разве не Сулла? И Сулла приказывает тебесражаться! Слышишь, трусливый варвар? Я приказываю - и ты будешьсражаться! Клянусь богами Олимпа, ты будешь сражаться! Смятение и тревога, овладевшие чувствами и мыслями Спартака в этимгновения, были ужасны, и как молнии в грозу - то вспыхивают, то гаснут нанебе, мелькают чередой и скрещиваются на тысячу ладов, - так на лице егоотражалась буря, бушевавшая в душе! Глаза его сверкали, по лицу торазливалась восковая бледность, то оно все чернело, то багровый румянецпокрывал щеки, и под кожей перекатывались желваки мускулов. Уже несколько раз Спартаку приходила мысль схватить меч одного измертвых гладиаторов, с быстротою молнии, с яростью тигра броситься наСуллу и изрубить его на куски, прежде чем пирующие успели бы подняться сосвоих мест. Но он каким-то чудом сдерживал себя. Всякое новое оскорбление, которое выкрикивал Сулла, вызывало у гладиатора негодование, и емуприходилось усилием воли подавлять неудержимое желание растерзатьдиктатора на части. Наконец, изнемогая от долгих и нестерпимых душевных мук, Спартакстряхнул с себя оцепенение, и, глухо застонав, - стон этот похож был нарычание зверя, - он машинально, почти не сознавая, что делает, подобрал сполу щит, схватил меч и дрожащим от гнева голосом громко воскликнул: - Я не трус и не варвар!.. Я буду сражаться, чтобы доставить тебеудовольствие, о Луций Сулла. Но клянусь тебе всеми твоими богами, если, понесчастью, мне придется ранить Арторикса... Вдруг пронзительный женский крик неожиданно и как нельзя более кстатипрервал безумную речь гладиатора. Все повернулись туда, откуда онраздался. В глубине залы, в задней стене, спиной к которой возлежал Сулла имногие из гостей, была дверь, скрытая зеленой портьерой, такой же, какиевисели на остальных дверях триклиния, которые вели в различные покои дома.Сейчас на пороге этой двери неподвижно, как статуя, стояла мертвеннобледная Валерия. Когда раб пришел звать Спартака от имени Суллы, он был у Валерии. Этотвызов да еще в такой час удивил и смутил рудиария и сильно напугалВалерию, которая поняла, что Спартаку угрожает опасность более серьезная, чем та, которой он подвергался до сих пор. Движимая любовью к фракийцу, Валерия отбросила все приличия, все правила осторожности ипредусмотрительности. Она велела рабыням одеть ее в одежду из белоснежнойльняной ткани, усыпанную розами, и по длинному коридору дошла до тойдвери, которая вела из ее покоев в триклиний, где в этот вечер шел пир. Валерия, конечно, вооружилась твердым намерением казаться веселой, ищущей на этом пиру развлечений, но не могла совладать с собой: осунувшееся бледное лицо выдавало ее тревогу, заботы и страх. Спрятавшись за портьерой, она с отвращением и негодованием следила заяростным сражением гладиаторов и особенно за последующей сценой, разыгравшейся между Спартаком и Суллой. При каждом их слове, при каждомдвижении она вздрагивала и трепетала. Она чувствовала, что силы покидаютее, но все ждала и не входила, не теряя надежды на благополучный исход.Когда же она увидела, что Сулла принуждает Спартака сражаться сАрториксом, которого, как она знала, Спартак очень любил, когда онаувидела, что рудиарий, вне себя от гнева и отчаянья, готов уже начать бой, и услыхала его возбужденную речь, которая, несомненно, должна былазакончиться угрозой и проклятием Сулле, - она поняла, что без еенемедленного вмешательства Спартак неминуемо погибнет! Испустив крик, исходивший из самой глубины сердца, она, раздвинувпортьеру, появилась на пороге и сразу привлекла к себе внимание всехгостей и Суллы. - Валерия!.. - удивленно воскликнул Сулла, стараясь приподняться сложа, к которому, казалось, его пригвоздили обильные яства и возлиянияфалернского. - Валерия!.. Ты здесь?.. в этот час?.. Все встали, вернее - пытались встать, так как не все могли сохранитьравновесие и удержаться на ногах; но - более или менее почтительно - всемолча приветствовали матрону. Лицо вольноотпущенницы Ювентины сначала покрылось пурпуровой краской, под стать пурпуровой кайме ее тоги, затем страшно побледнело; она неподнялась с ложа, а, стараясь сделаться как можно меньше, сжаться вкомочек, постепенно незаметно сползла под стол и спряталась за складкамискатерти. - Привет всем, - сказала Валерия минуту спустя, окинув быстрым взглядомобширный зал и стараясь успокоиться. - Да покровительствуют богинепобедимому Сулле и его друзьям! В то же время она обменялась взглядом взаимного понимания со Спартаком.Гладиатор еще не начинал боя и, как зачарованный, не мог отвести отВалерии глаз: ее появление в такую минуту казалось ему чудом. От внимания Валерии не ускользнуло соседство Суллы с Ювентиной и ееисчезновение. То, что она увидела, заставило ее покраснеть от негодования; тем не менее, сделав вид, будто ничего не заметила, она приблизилась кстолу. Сулле в конце концов удалось подняться, но он шатался, с трудомдержался на ногах, и видно было, что недолго сможет сохранить вертикальноеположение. Он все еще не мог прийти в себя от удивления, вызванного появлениемВалерии в таком месте и в такой час; и хотя его глаза смотрели тусклымвзглядом, он несколько раз испытующе посмотрел на жену. Она же, улыбаясь, сказала: - Ты столько раз приглашал меня, Сулла, на твои пиршества втриклиний... Сегодня вечером мне не спалось, а меж тем до меня долеталотдаленный шум веселья, - и вот я решила облечься в застольную одежду иявиться сюда, чтобы выпить с вами чашу дружбы, а потом уговорить тебя, ради твоего здоровья, удалиться на покой. Но, придя сюда, я увиделасверкание мечей и трупы, лежащие на полу. Что же это наконец? - вскричаламатрона с чувством беспредельного негодования. - Вам мало бесчисленныхжертв в цирках и амфитеатрах! Вы с диким наслаждением воскрешаетезапрещенные, давно забытые варварские обычаи, чтобы на пиру упиватьсяпредсмертными муками гладиаторов, повторять губами, непослушными от вина, судорожные движения губ умирающих, гримасы отчаяния и агонии... Все молчали, низко опустив головы. Сулла, пытавшийся связать несколькослов, пробормотал что-то нечленораздельное и кончил тем, что замолчал, подобно обвиняемому, стоящему лицом к лицу со своим обвинителем. Только гладиаторы, особенно Спартак и Арторикс, смотрели на Валериюглазами, полными благодарности и любви. После минутного молчания жена Суллы приказала рабам: - Немедленно уберите трупы и предайте их погребению. Вымойте здесь пол, обрызгайте благовониями, налейте в мурринскую чашу Суллы фалернского иобнесите ее вкруговую гостям в знак дружбы. Пока рабы исполняли приказания Валерии, гладиаторы удалились. Средигробового молчания чаша дружбы, в которую лишь немногие из гостей кинулилепестки роз из своих венков, обошла круг пирующих, после чего все всталииз-за стола и, пошатываясь, вышли из триклиния; одни удалились в покои, отведенные для гостей в этом обширнейшем дворце, другие отправились внаходившиеся неподалеку Кумы. Сулла молча опустился на ложе; казалось, он был погружен в глубокоераздумье, в действительности же - попросту отупел от вина, как это частобывает в хмельном угаре. Встряхивая его за плечо, Валерия сказала: - Ну, что же! Ночь миновала, приближается час рассвета. Не пора ли тебенаконец удалиться к себе в спальню? При этих словах Сулла протер глаза, медленно и важно поднял голову и, глядя на жену, произнес, с трудом ворочая языком: - Ты... поставила все вверх дном... в триклинии... ты лишила меня...удовольствия... Клянусь Юпитером Статором, это ни на что не похоже! Тывознамерилась умалить всемогущество... Суллы Счастливого... любимцаВенеры... диктатора... Клянусь великими богами! Я владычествую в Риме и вовсем мире и не желаю, чтобы кто-нибудь мною командовал... Не желаю!.. Его остекленевшие зрачки расширились: чувствовалось, что он пытаетсяобрести власть над своими словами, над чувствами, над силами ума, побежденными опьянением, но голова его снова тяжело упала на грудь. Валерия молча смотрела на него с жалостью и презрением. Сулла, снова подняв голову, сказал: - Метробий!.. Где ты, любимый' мой Метробий! Приди, помоги мне... яхочу прогнать... хочу отвергнуть эту... вот эту... И пусть она заберет ссобой ребенка, которым она беременна... Я не признаю его своим... Искра гнева вспыхнула в черных глазах Валерии, с угрожающим видомсделала она шаг к ложу, но затем с невыносимым отвращением воскликнула: - Хрисогон, позови рабов и перенеси твоего господина в спальню. Онпьян, как грязный могильщик! В то время как Хрисогон с помощью двух рабов скорее тащил, чем вел, грубо ругавшегося и бормотавшего нелепости Суллу в его покои, Валерия, вполне владея собой, устремила пристальный взгляд на скатерть, покрывавшуюстол, под которой все еще пряталась Ювентина, затем с презрительнойгримасой отвернулась и, выйдя из залы, возвратилась к себе. Сулла, которого уложили в постель, проспал весь остаток ночи и всеутренние часы следующего дня, а Валерия, как об этом можно догадаться, несомкнула глаз. Около полудня Сулла, особенно сильно страдавший в последние дни отсвоей болезни, которая вызывала нестерпимый зуд во всем теле, поднялся спостели, накинул на себя поверх нижней рубашки широкую тогу и всопровождении рабов, приставленных к его особе, опираясь на плечо своеголюбимого Хрисогона, направился в баню, - она примыкала к дому; туда надобыло идти через обширный атрий, украшенный великолепной колоннадой вдорическом стиле. Войдя в термы и минуя залу ожидания, Сулла направился в комнату дляраздевания - изящную залу с. мраморными стенами и мозаичным полом. Изэтой комнаты три двери вели - в душевую комнату, в залу с бассейном теплойводы и в парильню. Сулла сел в мраморное кресло, покрытое подушками и пурпуровымпокрывалом, разделся с помощью рабов и вошел в парильню. Эта комната также была облицована мрамором; через отверстия в полу внее нагнетался горячий воздух, проходивший по трубам из котла, которыйнагревали под комнатой. Направо от входа был полукруглый мраморный альков, а в противоположной стороне - небольшой бассейн с горячей водой. Как только Сулла очутился в парильне, он вошел в альков и стал подыматьгири, выбрав сначала из множества гирь разного веса две самых маленьких.Гири служили для того, чтобы купающиеся, проделывая гимнастическиеупражнения, вызывали таким способом пот. Постепенно переходя к болеетяжелым гирям, Сулла вскоре почувствовал, что тело у него покрываетсяиспариной, и бросился в бассейн с горячей водой. Сев на мраморную ступеньку, он ощутил приятное успокоение, - теплоприносило облегчение его страданиям; об этом можно было судить повыражению блаженства, появившемуся на его лице. - Ах, как хорошо! Сколько часов я ждал этого счастья... Скорее, скорее, Диодор!.. - обратился он к одному из рабов, который обычно умащивал его. -Возьми поскорее скребницу и потри мне больные места. Зуд нестерпимый! Диодор взял бронзовую скребницу, с помощью которой обычно после банирастирал диктатора, перед тем как умастить его благовонными маслами, истал осторожно тереть его измученное тело. В это время Сулла обратился к Хрисогону: - Завернул ли ты в пурпуровый пергамент двадцать вторую книгу моих" Воспоминаний", которую я позавчера закончил диктовать и вручил тебе? - Да, господин; и не только твой экземпляр, но и все десять копий, сделанных рабами-переписчиками. - Молодец Хрисогон!.. Ты, значит, позаботился, чтобы сделали десятькопий? - спросил с явным удовольствием Сулла. - Да, конечно. И копии сняты не только с последнего тома, но и со всехпредыдущих, для того чтобы один экземпляр оставался в библиотеке твоейвиллы, другой - в библиотеке твоего римского дома и еще один - в моейбиблиотеке. А кроме того, по одной копии каждого тома подарим Лукуллу иГортензию. Распределяя такое количество экземпляров по разным местам, яхотел, чтобы твои " Воспоминания" были в целости и сохранности даже вслучае пожара либо какого-нибудь другого бедствия, пока ты не решишьопубликовать их, или же до тех пор, пока смерть твоя - да отдалят еевеликие боги! - даст это право Лукуллу, как об этом указано в твоемзавещании. - Да, в моем завещании... В завещании я позаботился обо всех вас... отех немногих, которые всегда оставались мне верными друзьями во всехпревратностях моей жизни... - О, не говори так, прошу тебя! - воскликнул смущенный КорнелийХрисогон. - Постой, я слышу какой-то шум в раздевальной... И отпущенник вышел. Сулла, лицо которого - возможно, после ночного кутежа - казалосьособенно постаревшим и бледным, жаловался на ужасные боли, в бане емустало еще хуже, он чувствовал какое-то необычное стеснение в груди.Поэтому Диодор, закончив растирание, вышел, чтобы позвать Сирмиона изРодоса, отпущенника и медика Суллы, неотлучно находившегося при нем. Между тем Суллой овладела дремота, он опустил голову на край бассейнаи, казалось, уснул; рабы, прислуживавшие в бане, неслышно ступая, отошли истали в углу около алькова, в безмолвном страхе наблюдая за тем человеком, который даже легким движением бровей приводил их в трепет. Несколько минут спустя Хрисогон вернулся. Сулла вздрогнул и повернул вего сторону голову. - Что с тобой? - спросил отпущенник, в испуге подбежав к бассейну. - Ничего!.. Сонливость какая-то!.. Знаешь, я сейчас видел сон... - Что же тебе снилось? - Я видел во сне любимую свою жену Цецилию Метеллу, умершую в прошломгоду; она звала меня к себе. - Не обращай внимания, Сулла. Все это суеверие. - Суеверие? Отчего ты такого мнения о снах, Хрисогон? Я всегда верилснам и постоянно делал то, что в них указывали мне боги. И мне неприходилось жалеть об этом. - Всегда ты преуспевал благодаря своему уму и доблести, а не оттого, что тебе внушалось что-то в сновидениях. - Больше, чем ум и доблесть, Хрисогон, мне помогала судьба, котораявсегда была милостива ко мне, потому что зачастую я полагался только нанее. Верь мне, наилучшие мои деяния были те, которые я предпринималбезотчетно, не предаваясь раздумью. Хотя Сулла совершил в своей жизни много гнусного, все же были у него заплечами и поистине высокие, славные подвиги; воспоминания о них вернулипокой душе бывшего диктатора, и лицо его несколько просветлело. ТогдаХрисогон счел возможным доложить, что, по приказу, данному Суллойнакануне, во время пира, Граний приехал из Кум и ждет его распоряжений. Лицо Суллы сразу исказилось от ярости, он покраснел, глаза егосверкнули, словно у дикого зверя, и он злобно крикнул хриплым голосом: - Введи его... сюда... немедленно... ко мне... этого наглеца!.. Онединственный посмел издеваться над моими приказаниями!.. Он жаждет моейсмерти! И Сулла судорожно ухватился худыми, костлявыми руками за края бассейна. - Не подождешь ли ты до выхода из бани?.. - Нет, нет... сейчас же... сюда!.. Хочу... чтоб он был передо мной... Хрисогон вышел и тотчас же вернулся вместе с эдилом Гранием. Это был человек лет сорока, крепкого сложения; на его заурядном, грубомлице отражались хитрость и лукавство. Но, войдя в баню Суллы, онпобледнел, и ему никак не удавалось скрыть свой страх. Низко кланяясь иприжимая к губам руки, Граний произнес дрожащим от волнения голосом: - Да хранят боги Суллу, счастливого и великодушного! - А что ты говорил третьего дня, подлый негодяй? Ты высмеивал мойприговор, которым я справедливо присудил тебя к уплате штрафа в казну! Тыкричал, что не станешь платить, потому-де, что не сегодня завтра я умру ис тебя сложат штраф! - Нет, нет, никогда!.. Не верь такой клевете! - в ужасе бормоталГраний. - Трус! Теперь ты трепещешь? Ты должен был трепетать тогда, когдаоскорблял самого могущественного и счастливого из людей!.. Подлец! Выпучив глаза, налившиеся кровью, и весь дрожа от злобы, Сулла ударилпо лицу Грания. Несчастный простерся на полу около бассейна и, рыдая, молил о пощаде. - Пощади! Смилостивись!.. Умоляю, прости меня!.. - кричал он. - Пощадить? - завопил Сулла, окончательно выйдя из себя. - Пощадитьнегодяя, оскорбившего меня... в то время как я мучаюсь от ужаснейшей боли? Нет, ты умрешь, презренный, здесь, сейчас же, на моих глазах!.. Я жаждунасладиться твоими последними судорогами, твоим предсмертным хрипением... Беснуясь и корчась, как безумный, Сулла расчесывал обеими руками своеизъеденное болезнью тело и глухим от бешенства голосом кричал рабам: - Эй, лентяи!.. Чего смотрите? Хватайте его, бейте!.. Забейте досмерти, здесь при мне... задушите его... убейте!... И так

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: