Глава восьмая. ПОСЛЕДСТВИЯ СМЕРТИ СУЛЛЫ
Слух о смерти Суллы с быстротою молнии разнесся по всей Италии. Легчесебе представить, чем описать, волнение, поднявшееся повсюду и вособенности в Риме. На первых порах все были поражены, и весть о кончине Суллы была принятамолча. Затем пошли толки, расспросы - как, почему и когда произошла этавнезапная смерть. Партия олигархов, патрициат и богачи оплакивали смерть Суллы какнародное бедствие и непоправимую утрату. Испуская громкие вопли, онитребовали, чтобы при похоронах герою были оказаны императорские почести, воздвигнуты статуи и храмы, как спасителю республики и полубогу. Им вторили десять тысяч освобожденных Суллой рабов. В честь Суллы и егоимени, после победы его партии, они составили трибу из десяти тысячКорнелиев, и Сулла наделил их частью имущества, конфискованного у жертвпроскрипций. Эти десять тысяч человек, всем обязанные Сулле, всегда стояли за негоиз благодарности, из боязни, что после его смерти у них будут отняты всеего щедрые даяния. В Италии еще было более ста двадцати тысяч легионеров, сражавшихся настороне Суллы против Митридата, а затем в гражданской войне - противМария. Множество этих легионеров осело в городах, поддерживавших Мария: Сулла во время борьбы с Марием истреблял или изгонял коренных жителей этихгородов, а легионерам раздавал имущество побежденных. Эти сто двадцатьтысяч солдат боготворили своего вождя и благодетеля и готовы были оружиемзащищать все дарованное им Суллой. Итак, огромная и могущественная партия приверженцев Суллы скорбела оего смерти. Зато ликовали тысячи высланных, тысячи жертв его лютости, всемногочисленные и сильные сторонники Мария, открыто проклинавшие убийцу ихродственников и друзей, отнявшего все их достояние. Они жаждали перемен, волновались, взывали к мщению и надеялись отомстить. К ним присоединилисьплебеи, ибо Сулла отнял у них многие права и немаловажные привилегии, которые они хотели вернуть себе. Словом, известие о смерти бывшегодиктатора вызвало в Риме брожение, толки, оживленное движение на улицах, равного которому не замечалось уже много лет. На Форуме, в базиликах, под портиками, в храмах, в лавках, на рынках -повсюду собирались люди всех возрастов и званий и сообщали друг другуновости. Кто громко оплакивал несчастье, а кто еще громче благословлялбогов, пославших смерть тирану и освободивших, наконец, республику отпорабощения. Поднимались ссоры, раздавались взаимные угрозы, вспыхивализатаенные обиды, скрытая ненависть, разгорались страсти, возникалипротиворечивые желания, опасения и надежды. Волнения разрастались и становились все серьезнее. Поскольку консулыпринадлежали к двум враждующим партиям и с давних пор вели скрытую борьбумежду собой, теперь страсти забурлили, противники приготовились к бою. Обепартии имели вождей, равных по своему значению и влиянию. Таким образом, гражданская война была близка и неизбежна. Пользовавшиеся авторитетом граждане, сенаторы и консулары старалисьунять волнение, обещая провести реформы, издать новые законы, возвратитьплебеям старинные привилегии, но речи их имели мало успеха: страсти всеразгорались. Многие сенаторы, граждане и отпущенники из трибы Корнелиев в знактраура не брили бороды, надели темные тоги и ходили по городу с унылымвидом; женщины, тоже в трауре, с распущенными волосами, бегали из одногохрама в другой, призывая покровительство богов, - как будто со смертьюСуллы Риму угрожала небывалая опасность. Их осыпали упреками и насмешками враги Суллы, которые веселопрогуливались по Форуму и улицам Рима, радуясь смерти диктатора. Через три дня после смерти Суллы в центральной части города, намраморных досках и преторских альбумах, где обнародовались распоряжения, висевшие там в течение трех базарных дней, появилась следующая эпиграмма: Диктатор Сулла гордый Намеревался править Римом твердо. За это сей наглец Наказан был богами наконец. В мечтах высокомерных Он видел павшим Рим к его стопам. Для мук неимоверных За то был отдан на съеденье вшам. В других местах можно было прочесть: " Долой законы о расходах нароскошь! " - в этих законах особенно явно проявился ненавистный всемдеспотизм Суллы. На стенах зданий было написано: " Мы требуемнеприкосновенности трибунов! " - эта неприкосновенность была уничтоженаСуллой. Иногда появлялась надпись: " Слава Гаю Марию! " Все эти факты и дерзкие выходки доказывали, что настроение умов резкоизменилось. Вот почему Марк Эмилий Лепид, при жизни Суллы не скрывавший своейнеприязни к нему, теперь стал действовать и говорить еще более открыто, хорошо зная, что за него партия Мария и народ. В противоположность ему, другой консул, Лутаций Катулл, человекизвестный своим умом и добродетелями, хотя и был связан с партиейолигархов, давал понять, не прибегая к дерзким выступлениям иподстрекательствам, что он будет твердо стоять на стороне сената и закона. В смуту, конечно, впутался и Катилина: он поддерживал хорошие отношенияс Суллой, но честолюбивые помыслы, долги и страсти толкали его на поискичего-то нового, - а тут он мог извлечь многие выгоды, сам ничего не теряя.Поэтому он и его молодые пылкие друзья суетились и возбуждали недовольных, подливая масло в огонь, разжигая ненависть к олигархии. Курион и Лентул Сура, Цетег и Габиний, Веррес и Луций Бестиа, Писон иПорций Лекка старались поднять народ и, распаляя его гнев, обещали мщение, возмездие, восстановление в правах, призывали к резне. И только Гней Помпеи и Марк Красс употребили всю свою огромнуюпопулярность и авторитет, чтобы всеми средствами внести мир и успокоение вумы, внушить гражданам уважение к законам, призывали пожалеть родину иреспублику, которым новая гражданская война принесла бы только урон. Сенат собрался в курии Гостилия, чтобы обсудить, какие почести воздатьумершему триумфатору, победителю Митридата. Курия Гостилия, воздвигнутая царем Тулом Гостилием примерно за пятьсотшестьдесят лет до того времени, когда произошли описываемые нами события, была расположена у подножия Палатинского холма, вход в нее был обращен всторону комиций. В этой курии обычно собирался сенат, и хотя она не былахрамом, на нее смотрели как на священное место. Вход устроен был подпортиком, напоминающим преддверие храма, сама же курия состояла из большойквадратной залы, со всех четырех сторон украшенной колоннадой, над которойтянулась галерея. В важных случаях - таких, как описываемые нами события, - на галерею разрешался доступ гражданам. Внизу находились расположенные полукругом три ряда мраморных скамей длясенаторов; они покрыты были шелковыми тканями или звериными шкурами, и наних лежали подушки. Напротив входной двери стоял мраморный стол и двароскошных курульных кресла, предназначавшиеся для консулов; в глубинемраморного полукруга, в середине верхнего ряда скамей, было отведено местостаршему из сенаторов; напротив консулов, спиной к входной двери, сиделинародные трибуны, которые только лет сто тому назад получили место вкурии, - прежде их кресла стояли в портике перед входом в курию, гдеобсуждались постановления сената. В тот день, когда сенат должен был обсуждать вопрос о почестях, которыеследовало воздать умершему Сулле, галерея курии Гостилия была переполнена.Переполнены были и комиции, где собралось четыре или пять тысяч человек изтрибы Корнелиев, с небритыми бородами и в темных туниках; они шумновосхваляли Суллу, тогда как остальные семь или восемь тысяч граждан, побольшей части неимущее простонародье, ругали и проклинали его. На скамьях сенаторов царило необычайное оживление. Председательствовал Публий Сервилий Ватий Исаврийский, бывший консул, известный своими доблестями и мудростью. Открыв заседание, он предоставилслово консулу Квинту Лутацию Катуллу. В скромной и благожелательной речи, ничем не задевая противников Суллы, Катулл напомнил о славных деяниях, совершенных умершим, - о Югурте, взятом в плен в Африке, об Архелае, разбитом при Херонее, о Митридате, побежденном и отогнанном в глубь Азии, о взятии Афин, о прекращении гибельного пожара гражданской войны. Катуллобратился к сенату с просьбой, чтобы такому человеку были оказаны почести, достойные его и народа римского, вождем и полководцем которого он был. Взаключение Катулл предложил перевезти останки Суллы из Кум в Рим сторжественной пышностью и похоронить его на Марсовом поле. Краткая речь Катулла была встречена шумным одобрением почти на всехсенаторских скамьях и бурным порицанием на галерее. Когда шум постепенно утих, выступил Лепид. - Сожалею, - сказал он, - горько сожалею, отцы сенаторы, что долженсегодня разойтись во мнениях с моим именитым сотоварищем Катуллом, вкотором я первый признаю и ценю доблесть и благородство души. Но я считаю, что только по своей бесконечной доброте, а не в интересах и не к честинашей родины, он внес предложение не только неуместное, но даже пагубное инарушающее справедливость. Только по своему великодушию счел он возможнымпривести именно те доводы в пользу умершего Луция Корнелия Суллы, которыемогли бы побудить высокое собрание согласиться оказать праху усопшегоимператорские почести и устроить царские похороны на Марсовом поле. Отизбытка доброты своей мой сотоварищ напомнил нам только заслуги иблагородные деяния Суллы, но он позабыл, - вернее, пожелал забыть - обовсех несчастьях и бедствиях, причиненных этим диктатором нашей родине, обовсем горе, всех смертях, в которых он повинен, и - скажем откровенно, безбоязливого притворства и смущения, - забыл о преступлениях и пороках, запятнавших его имя, о таких злодействах, что даже одного из них было быдостаточно, чтобы навсегда изгнать из нашей памяти все его доблестныедеяния и одержанные им победы. На этот раз сенаторы отозвались сильным ропотом, а галерея шумнорукоплескала. Ватий Исаврийский подал знак трубачам, и звук труб призвал народ кмолчанию. - Да, будем откровенны, - продолжал свою речь Эмилий Лепид, - имя Суллызвучит зловеще для Рима. Пороками и преступлениями он так запятнал своеимя, что стоит только произнести его, как всем вспоминаются попранныезаконы отечества, втоптанные в грязь авторитет трибунов и достоинствоконсулов, деспотизм, возведенный в принцип управления, беззаконныеубийства тысяч и тысяч неповинных граждан, позорные, проклятыепроскрипции, грабежи, изнасилования, хищения и прочие деяния, совершенныепо его приказу и во имя его, во вред родине, в целях уничтоженияреспублики. И такому человеку, имя которого каждому честному гражданинунапоминает только о несчастьях, человеку, который любую свою прихоть, всесвои страсти возводил в закон, - такому человеку мы сегодня хотим воздатьторжественные почести, устроить царские похороны и объявить всенародныйтраур по нем? Как же так? Неужели мы похороним Луция Суллу, разрушителя республики, на Марсовом поле, где высится всеми почитаемая могила Публия ВалерияПубликолы, одного из основателей республики? Возможно ли допустить, чтобына Марсовом поле, где по особым постановлениям сената погребены останкинаиболее знаменитых и выдающихся граждан прошлых времен, покоилось телотого, кто отправил в ссылку или убил самых благородных и выдающихсяграждан нашего времени? Разве мы имеем право сегодня отмечать порок тем, чем наши отцы в прошлом вознаграждали добродетель? И почему, во имя чегомы станем совершать такое дело, низкое и противное достоинству нашему исовести нашей? Может быть, из страха перед двадцатью семью легионами, сражавшимися заего дело и готовыми сейчас выступить за него, которых он расселил в самыхкрасивых местностях Италии - там, где он больше всего и сильнее всегопроявил свою жестокость? Или же мы поступим так, испугавшись десяти тысячподлых рабов, освобожденных им по личному произволу и деспотическомукапризу, вопреки нашим обычаям и законам, и возведенных в самое почетное иуважаемое звание римских граждан? Я допускаю, что вследствие упадка духанашего или страха, внушаемого роковым самоуправством Суллы, при его жизниникто не решался призвать народ и сенат к соблюдению законов нашей родины, но, во имя всех богов покровителей Рима, спрашиваю я вас, отцы сенаторы, что же теперь принуждает нас признавать справедливым несправедливого ипрославлять как человека высокой души того, кто был порочным и гнуснымгражданином? Декретировать воздаяние почестей, которых достойны тольковеликие и добродетельнейшие, самому худшему и мерзкому из сынов Рима? О дайте, дайте мне, отцы сенаторы, возможность не отчаиваться за судьбунашей родины, дайте мне возможность питать надежду, что мужество, добродетель, чувство собственного достоинства и совесть еще присущи этомувысокому собранию! Докажите мне, что не низкий страх, а высокое чувствособственного величия преобладает еще в душах римских сенаторов. Отклонитеэтот повод для новых гражданских смут, которые разгорятся, словно факел.Отклоните, как недостойное и бесчестное, предложение о погребении ЛуцияКорнелия Суллы на Марсовом поле с почестями, подобающими великомугражданину и знаменитому императору. Шумными рукоплесканиями были встречены слова Марка Эмилия Лепида.Аплодисментами воздали хвалу этой прочувствованной и смелой речи не толькоплебеи, сидевшие на галерее, но и многие сенаторы. Действительно, слова Марка Эмилия произвели большое впечатление насобрание и вызвали волнение, которого никак не ожидали и не желалисторонники Суллы. Поэтому, как только утих шум после речи консула, Гней Помпеи Великийподнялся со своего места. Это был один из наиболее молодых, любимых иуважаемых государственных деятелей Рима и самый популярный из всехсенаторов. В своей речи, не столь плавной и изящной, - он не былкрасноречив, - но полной чувств, словами, идущими прямо от сердца, воздалПомпеи посмертную хвалу Луцию Корнелию Сулле. Он не превозносил егоблестящие подвиги и благородные деяния, не защищал и не порицал позорныедействия, - он обвинял в них не Суллу, а те ненормальные условия, вкоторых оказалась пришедшая в расстройство республика, властнуюнеобходимость, диктуемую тем ужасным временем, когда Сулла стоял во главегосударства, привычное нарушение законов, бешеный разгул страстей в делахобщественных и развращенность нравов как простого народа, так и патрициев. Откровенная, простая и проникновенная речь Помпея произвела на всех, ав особенности на сенаторов, большое и сильное впечатление. После речиПомпея все выступления были излишни, но все же против предложения консулаКвинтия Лутация Катулла блестяще говорил Лентул Сура и очень неудачно -Квинт Курион. Предложение Катулла было поставлено на голосование. За негоголосовали четыре пятых присутствовавших сенаторов; среди них были ПублийВатий Исаврийский, Гней Помпеи, Марк Красс, Гай Скрибониан, Курион, ГнейКорнелий Долабелла, Марк Аврелий Котта, Гай Аврелий Котта, Марк ТуллийДекула, Корнелий Сципион Азиатский, Луций Лициний Лукулл, Аппий КлавдийПульхр, Кассий Варр, Луций Геллий Попликола, Квинт Гортензий и множестводругих людей консульского звания, известных своими деяниями идобродетелями. Среди голосовавших против предложения Катулла были Марк Эмилий Лепид, Сергий Катилина, Лентул Сура, Луций Кассий Лонгин, Цетег, Аутроний, Варгунтей, Ливии Анний, Порций Лекка и Квинт Курион. Все они впоследствииучаствовали в заговоре Катилины. По требованию некоторых сенаторов было произведено тайное голосование.Оно дало следующие результаты: триста двадцать семь голосов за предложениеКатулла и девяносто три против. Победу одержали сторонники Суллы. После этого собрание было закрыто.Весь народ охватило крайнее возбуждение; волнение распространилосьповсюду: из курии Гостилия оно перебросилось в комиции, оно проявилось вбурных манифестациях различных партий. Одни аплодировали Лутацию Катуллу, Ватию Исаврийскому, Гнею Помпею, Марку Крассу - то были явные приверженцыСуллы. Другие еще более шумно и торжественно приветствовали Марка ЭмилияЛепида, Сергия Катилину и Лентула Суру, о которых стало известно, что онинастойчиво боролись против предложения Катулла. Когда из курии вышли Помпеи и Лепид, горячо обсуждая только чтозакончившиеся прения, в толпе возбужденных людей, теснившихся у портика, чуть не произошло столкновение, которое могло стать гибельным дляреспублики, ибо оно грозило повлечь за собой гражданскую войну, последствия которой трудно было предвидеть. Тысячи и тысячи голосов горячо приветствовали консула Лепида. Тысячидругих граждан, главным образом Корнелии, в знак протеста рукоплескалиПомпею Великому. Начались взаимные угрозы, слышались проклятия, оскорбления. Все это, несомненно, окончилось бы кровопролитием, если быПомпеи и Лепид, проходя через толпу под руку, оба громко не уговаривалисвоих сторонников. Они призывали к порядку и спокойствию, просили мирноразойтись по домам. Эти увещевания временно потушили вспышку, но все же не оградили Рим отволнений: в тавернах, харчевнях, на самых оживленных перекрестках, наФоруме, в базиликах, под портиками, тоже обычно очень людными, возникалиожесточенные ссоры и кровопролитные драки. В эту ночь многие оплакивалисвоих родных - убитых и раненных в уличных схватках; самые горячие головыиз народной партии делали попытки поджечь дома видных приверженцев Суллы. В то время как в Риме разыгрывалось все это, в Кумах произошли другие, не менее важные для нашего повествования события. Спустя несколько часов после внезапной смерти Суллы, когда на виллебывшего диктатора царил переполох, из Капуи приехал человек, судя повнешности и по одежде - гладиатор. Он сразу же спросил, где можно повидатьСпартака: видно, ему не терпелось встретиться с ним. Приезжий отличался громадным ростом, геркулесовым сложением и, несомненно, обладал незаурядной физической силой, которая угадывалась спервого взгляда. Он был некрасив, почти безобразен: лицо смуглое, темное, изрытое оспой, в грубых его чертах застыло угрюмое, малопривлекательноевыражение. Что-то свирепое, звериное было в его черных живых глазах, горевших, однако, огнем отваги; впечатление дикости довершала густая гривакаштановых волос и запущенная борода. И все же, несмотря на такую неблагодарную внешность, этот великан сразурасполагал к себе: чувствовалось, что он человек бесстрашный, грубый, ноискренний, дикий - и все же исполненный благородной гордости, сквозившей вкаждом его движении. Пока посланный раб бегал за Спартаком в школу гладиаторов, помещавшуюсядовольно далеко от главного здания, приезжий прогуливался по аллее, которая вела от дворца Суллы к гладиаторской школе, и рассматривалчудесные статуи, в изобилии украшавшие виллу. Не прошло и четверти часа, как раб вернулся, а вслед за ним шел быстрымшагом, почти бежал, Спартак. Приезжий бросился ему навстречу. Гладиаторыобнялись и несколько раз поцеловались. Спартак заговорил первым: - Ну, Эномай, рассказывай новости! - Новости все старые, - ответил гладиатор приятным, звучным голосом. -По-моему, кто не бодрствует, не действует и ничего не хочет делать, -негодный лентяй. Спартак, дорогой друг, пора нам взять в руки меч иподнять знамя восстания! - Замолчи, Эномай! Клянусь богами, покровителями германцев, ты хочешьпогубить наше дело! - Напротив, я хочу, чтобы оно увенчалось великой победой... - Горячая голова! Разве криками окажешь помощь делу? Надо действоватьосторожно, благоразумно - только так мы добьемся успеха. - Добьемся успеха? Но когда же? Вот что мне надо знать. Я хочу, чтобыэто произошло при моей жизни, на моих глазах. - Мы поднимемся, когда заговор созреет. - Созреет? Так, значит, со временем... когда-нибудь... А знаешь, чтоускоряет созревание таких плодов, как заговор и планы восстания? Смелость, мужество, дерзость! Довольно медлить! Начнем, а там, вот увидишь, всепойдет само собой! - Выслушай меня... Наберись терпения, нетерпеливейший из смертных.Сколько человек удалось тебе привлечь за эти три месяца в школе ЛентулаБатиата? - Сто тридцать. - Сто тридцать из десяти тысяч гладиаторов!.. И тебе уже кажется, чтоплод наших более чем годовых усилий уже созрел? Или, по крайней мере, семяпроросло и пустило буйные ростки, и труды наши не пропали даром? - Как только вспыхнет восстание, примкнут все гладиаторы. Произойдет тоже, что бывает с вишнями: одна тянет за собой другую. - Да как же они могут примкнуть к нам, не зная - кто мы, к чемустремимся, какими средствами располагаем для осуществления нашего плана? Победа будет тем вернее, чем глубже будет доверие к нам наших товарищей. Неистовый Эномай ничего не ответил, он обдумывал эти слова. Спартакдобавил: - Например, ты, Эномай, - ты ведь самый сильный и смелый из всех десятитысяч гладиаторов в школе Лентула Батиата, а что ты успел сделать за этовремя? Как ты употребил свое влияние на гладиаторов, которым ты обязантвоей силе и мужеству? Сколько человек ты собрал и привлек в наш Союз? Многим ли известна суть задуманного нами дела? Разве нет таких, кто неособенно доверяет тебе и побаивается твоего необузданного нрава и твоеголегкомыслия? А многие ли знают Крикса или меня, относятся к нам суважением и ценят нас? - Вот именно потому, что я не такой ученый, как ты, и не умею говоритьтак красно и убедительно, ты и должен быть среди нас. И я добился -правда, не без труда, - чтобы наш ланиста Батиат пригласил, тебяпреподавателем фехтования в свою школу. Смотри, вот его письмо. Онприглашает тебя в Капую. - Эномай вытащил из-за пояса тонкий свитокпапируса и подал его Спартаку. У Спартака загорелись глаза; он схватил свиток, сорвал печать дрожащейот волнений рукой и стал читать письмо, в котором ланиста Батиат сообщал, что, наслышавшись об искусстве и доблести Спартака, он, ланиста, приглашает его в свою школу гладиаторов в Капую для занятий с учениками, ав вознаграждение дает ему превосходный стол и крупное жалованье. - Так почему же ты, безумный Эномай, не дал мне письмо сразу, какприехал, а столько времени потратил на разговоры? Ведь именно этого я иждал, хотя боялся надеяться. Там, там, среди десяти тысяч товарищей понесчастью, мое место! - восклицал гладиатор, сияя от радости и полныйэнтузиазма. - Там я постепенно переговорю с каждым в отдельности и совсеми вместе, я зажгу в них ту веру, которая согревает мою грудь. Оттуда вназначенный день по условному знаку выступит армия в десять тысяч бойцов! Десять тысяч рабов разобьют свои цепи и бросят звенья этих цепей в лицоугнетателям! Из железа позорных своих цепей десять тысяч рабов выкуютклинки непобедимых мечей!.. Ах, наконец-то, наконец-то я заберусь в гнездои отточу зубы змеенышам, которые будут жалить крылья дерзких и гордыхримских орлов! И, не помня себя от радости, рудиарий еще раз перечитал письмо Батиата, а затем спрятал его на груди. Он то обнимал товарища, то быстрым шагомходил по аллее, то возвращался к Эномаю и, словно помешанный, бормоталкакие-то бессвязные слова. Эномай смотрел на него, не зная - дивиться ему или радоваться, и, когдаСпартак немного успокоился, сказал: - Я счастлив, что ты так доволен. А как обрадуются сто тридцать нашихтоварищей, вступивших в Союз! Они с нетерпением ждут тебя и надеются, чтоты совершишь великие дела. - Это плохо, что они ждут слишком многого... - Вот ты переедешь к нам и успокоишь наших буянов. - Но ведь это самые твои близкие друзья и, значит, такие же неистовые, как и ты... Да, да, понимаю. Действительно, мое пребывание в Капуе будетполезно, а то они погубят все дело. Я удержу их от опрометчивых вспышек. - Спартак, клянусь, я предан тебе всей душой, я буду слушаться тебя иво всем буду тебе верным помощником. Оба умолкли. Эномай пристально смотрел на Спартака, и обычно суровый его взглядвыражал нежность и любовь. Вдруг он воскликнул: - А знаешь, Спартак, с тех пор как мы встретились впервые, - большемесяца назад, на собрании в Путеолах, - ты стал красивее и как-тоженственнее... Прости меня, я не то хотел сказать... просто ты сталмягче... слово " женственнее" к тебе не подходит... И тут Эномай вдруг умолк, потому что Спартак сразу переменился в лице, побледнел и, проведя рукой по лбу, тихо сказал несколько слов - так тихо, что гигант Эномай не расслышал их: - Великие боги! А как же она?.. И несчастный рудиарий, которого любовь к свободе и братская любовь кугнетенным, жажда возмездия и надежда на победу привели в необычайноеволнение, вдруг угас, поник головой и стоял молча, отдавшись во властьвоспоминаний. Молчание длилось долго. Спартак, погруженный в горестные мысли, непроронил ни слова; в душе у него шла мучительная борьба, грудь его тяжковздымалась. Эномай, не нарушая его размышлений, стоял, скрестив на грудируки, и с сочувствием смотрел на страдальческое лицо рудиария. Наконец он не выдержал и, стараясь не задеть товарища, сказал мягко исердечно: - Значит, ты покидаешь нас, Спартак? - Нет, нет, никогда! Никогда!.. - воскликнул, весь дрожа, фракиец, подняв на Эномая свои ясные голубые глаза, на которых выступили слезы. -Скорее я покину сестру, скорее покину... - и, запнувшись, продолжал: - Все я брошу, все... но никогда не оставлю дела угнетенных, всемипокинутых рабов... Никогда!.. Никогда!.. - И, помолчав, добавил: - Необращай на меня внимания, Эномай... Иди за мной. Хотя сегодня в доме Суллыдень глубочайшего траура, на кухне мы найдем чем тебе подкрепиться. Нотолько, смотри, ни слова о нашем Союзе, ни одной вспышки гнева, ни одногопроклятия!.. Сказав это, Спартак повел гладиатора ко дворцу.
X x x
На тринадцатый день после опубликования постановления сената опохоронах Луция Корнелия Суллы за счет государства и о воздаянии емуторжественных, царских почестей, похоронное шествие, сопровождавшееостанки Суллы, двинулось из виллы диктатора по направлению к Риму, городуна семи холмах. Почтить усопшего съехались со всех концов Италии. Когда погребальнаяколесница тронулась из Кум, впереди нее и за ней шли, кроме консулаЛутация Катулла, двухсот сенаторов и такого же количества римскихвсадников, все патриции из Кум, Капуи, Байи, Геркуланума, Неаполя, Помпеи, Путеол, Литерна и других городов и деревень Кампаньи. Здесь былипредставители всех муниципий и городов Италии, двадцать четыре ликтора, консульские знамена, орлы всех легионов, сражавшихся за Суллу, и свышепятидесяти тысяч легионеров, добровольно прибывших в полном вооружении, чтобы отдать последний долг полководцу. Несколько тысяч отпущенников изтрибы Корнелиев, прибывших из Рима, шли за колесницей в траурных одеждах; шли многочисленные отряды трубачей, флейтистов и кифаристов; тысячи матронв серых стОлах и в строгом трауре; двигались нескончаемые толпы прибывшихв Кумы из разных местностей Италии. На роскошной колеснице, которую везли шесть черных, словно выточенныхиз черного дерева коней, покоилось набальзамированное и умащенноеблаговониями тело диктатора, завернутое в золотисто-багряную императорскуюмантию - палудамент. Первыми шли за колесницей. Фавст и Фавста, дети Суллыот Цецилии Метеллы, Валерия, Гортензий, Публий и Сервий Сулла, дети СервияСуллы, брата усопшего; за ними - близкие родственники, одетые в темныетоги, отпущенники, великое множество друзей и знакомых, - все онистарательно показывали свое безутешное горе и скорбь. Десять дней медленно двигалось похоронное шествие. В каждом селении, вкаждом городе к нему присоединялись люди и, умножая его ряды, придавалипроцессии еще больше торжественности и невиданную пышность. Около десяти тысяч римлян вышли из Рима и двинулись по Аппиевой дорогенавстречу похоронному шествию, провожавшему останки Суллы. Когда кортеж достиг Капенских ворот, десигнатор - то естьраспорядитель, которому, по указанию сената, была доверена организацияпохорон Суллы, - принялся наводить порядок в толпе, чтобы усилитьвеликолепие церемонии. Часа два он размещал народ. И, наконец, шествиевступило в город. Впереди всех шел распорядитель похорон в сопровождении двенадцатиликторов в темно-серых тогах. Затем шли музыканты, игравшие на длинныхпогребальных флейтах. За ними следовало свыше пятисот плакальщиц втраурных одеждах; они плакали и вопили за определенную почасовую плату, рвали на себе волосы и громко славили деяния и доблести усопшего. Так как распорядитель предупредил плакальщиц, что за эти похороныгосударственная казна будет расплачиваться очень щедро, то слезы и плач поСулле казались вполне искренними, исходившими от сердца, а добродетелибывшего диктатора Рима, если послушать плакальщиц, были так велики, чтовсе добродетели Камилла и Цинцинната, Фабриция и Фабия Максима, Катона иСципиона, вместе взятые, не могли с ними сравниться. За плакальщицами следовали музыканты, оглашая воздух печальнымимелодиями. За музыкантами шла колонна, состоявшая более чем из двух тысячлегионеров, граждан и Корнелиев, которые несли свыше двух тысяч спешноизготовленных золотых венков. Это были дары городов и легионов, сражавшихся на стороне Суллы, а также дары его друзей. Затем следовал виктимарий, который должен был зарезать у погребальногокостра любимейших животных усопшего. За виктимарием шли рабы, несявосковые изображения предков Луция Корнелия Суллы, в том числе иизображение Руфина Суллы, прадеда диктатора; он дважды избирался консуломво время нашествия Пирра на Италию; это был честный и храбрый человек, итем не менее по решению цензора его изгнали из сената, так как, вопрекидействовавшим тогда законам, он имел свыше десяти фунтов серебра вразличных изделиях. Кроме изображений предков, приближенные Суллы неслитрофеи его побед в Греции, в Азии, в италийских войнах - венки, ожерелья, боевые награды, заслуженные им. За ними следовала другая группа музыкантов, а после них шел Метробий, загримированный так, чтобы возможно больше походить на своего умершегодруга; на нем была одежда покойного, его знаки отличия. Актеру былопоручено изображать Суллу таким, каким он был в жизни. Сразу же за Метробием, на которого во все глаза смотрела толпа людей, живой изгородью стоявших вдоль дороги, самые, молодые и сильные сенаторыпопеременно несли на плечах золотые носилки, украшенные драгоценнымикамнями, на которых покоилось тело Луция Корнелия Суллы, все покрытоебогатейшими императорскими знаками отличия. За носилками шли жена, дети, племянники и другие близкие родственники и друзья покойного, все в трауреи по виду глубоко удрученные скорбью. Вслед за родственниками тело усопшего провожали все коллегии жрецов: сначала шли жрецы коллегии авгуров, в руках у каждого из них был загнутыйпосох. - отличительный знак авгуров; за ними следовала коллегия фламинов; впереди всех шел диал - жрец Юпитера, затем марциал - жрец Марса, квиринал- жрец Ромула, фламины Флоры и Помоны и другие, все в торжественномоблачении и в головных уборах, похожих на митру: на их верхушках кобвитому шерстью жгутику была прикреплена миртовая ветвь. За фламинами шли двенадцать салиев - жрецов " Марса, шествующего в бой", в расшитых туниках, стянутых в талии широким военным бронзовым поясом, поверх была накинута роскошная пурпуровая трабея, на левом боку висел меч, в левой руке они держали щит, в правой - железный жезл; время от времениони ударяли им по священным щитам, которые несли на шесте их служители. Позади салиев шли гаруспики - гадатели по внутренностям животных; фециалы - жрецы, объявляющие войну и заключающие мир; арвалы - жрецыбогини Цереры; гадатели по внутренностям жертвы, которые несли ножи изслоновой кости - символ их действия во время жертвоприношения; благородная, высокочтимая коллегия целомудренных, непорочных весталок вкоротких льняных туниках, поверх которых была надета стОла, и в белыхпокрывалах с пурпуровой каймой, спускавшихся с головы вдоль плеч, а надолбом белая повязка, придерживающая собранные на затылке волосы. За весталками следовало семь жрецов-эпулонов, приготовлявших жертвенныепиршества для двенадцати богов Согласия. В честь этих богов, как во времявсенародных празднеств, так и в дни общественных бедствий устраивалисьроскошные пиры. Изысканные кушанья пожирались потом, как об этом легкодогадаться, самими жрецами, так как своими мраморными челюстями статуидвенадцати богов Согласия вряд ли могли жевать пищу. Затем следовали децемвиры сивиллиных книг и тридцать курионов -служителей культа, избранных по одному от каждой из тридцати курий. Кортежжрецов замыкали двенадцать понтификов, блиставших пышностью своихлатиклавий, во главе с верховным жрецом. Позади жрецов шел сенат, всадники, матроны, самые знатные патрицианки и горожанки, бесчисленнаятолпа граждан, а за ними следовали слуги и рабы покойного; они вели егобоевого коня, а также других его любимых коней и собак, которых полагалосьпринести в жертву во время сожжения останков. В конце кортежа шли легионы, сражавшиеся под началом Суллы, - войсковесьма внушительное, соблюдавшее строгий порядок и дисциплину. Это былоприятное и вместе с тем устрашающее зрелище для бесконечного количестваплебеев, заполнявших все улицы, по которым двигалась похоронная процессия; большинство из них были исполнены злобы и ненависти. Миновав Капенские ворота, шествие проследовало по длинной и широкойулице того же названия, свернуло на улицу, ведущую к храму ЮпитераСтатора, и по Священной улице, пройдя арку, воздвигнутую в честь Фабия, победителя аллоброгов, вступило на Форум, где в курии, как раз напротивростральной трибуны, был установлен саркофаг Суллы. Сенат первым разразился горестными воплями, затем всадники, потомвойско и последним - народ. Так как Фавст не достиг еще зрелого возраста, не был облачен в тогу мужа и, согласно обычаю, не мог поэтому произнестипохвальное надгробное слово, то первым говорил Публий Сервилий ВатийИсаврийский, потом консул Катулл, а последним - Помпеи Великий. Все онивспоминали доблесть и высокие деяния усопшего и говорили о нем толькосамое похвальное, под аккомпанемент плача и стенаний всех тех, кто покакой-либо причине при жизни Суллы был сторонником его самого и партииолигархов и опасался теперь, что после смерти диктатора эта партия вскорепридет в упадок. Затем в прежнем порядке кортеж двинулся дальше, к Марсову полю: пройдячерез Мамертинский переулок, вышел на Ратуменскую улицу, а затем поширокой и нескончаемой улице Лата, вдоль которой были специальновоздвигнуты арки, увитые гирляндами из ветвей мирта и кипарисов, дошел досередины обширного Марсова поля, где и должно было произойти сожжениеостанков Суллы. Все было уже приготовлено для погребальной церемонии. Носилки опустилирядом с костром. Подошла Валерия, закрыла покойнику глаза и, согласнообычаю, вложила ему в рот медную монету, которой он должен был уплатитьХарону за перевоз через волны Ахеронта; затем вдова поцеловала умершего вгубы и, по обычаю, произнесла: " Прощай! В порядке, предначертанномприродой, и мы все последуем за тобой". Музыканты заиграли печальныемелодии, и под их звуки виктимарии принесли в жертву множество животных, кровь которых, смешанную с молоком, медом и вином, разбрызгали по землевокруг костра. После всего этого провожавшие начали лить в костер благовонные масла, бросать различные ароматические вещества, неисчислимое количество венковиз цветов и лавров, так что они покрыли весь костер и легли широким слоемвокруг него. И тогда начался бой гладиаторов из школы Суллы; не участвовал в немлишь один Арторикс: по просьбе Спартака Валерия приказала ему остаться вКумах. Очень скоро все гладиаторы пали мертвыми, так как в погребальныхсражениях нельзя было даровать жизнь ни одному из этих несчастных. Когда погребальные обряды были закончены, Помпеи Великий взял факел изрук либитинария и, чтобы воздать наивысшую почесть умершему другу, сампожелал поджечь погребальный костер, на котором покоились останки Суллы, завернутые в асбестовую простыню, не поддающуюся действию огня. Гул громких рукоплесканий прокатился по всему Марсову полю в ответ наэту дань уважения покойному, принесенную молодым триумфатором, покорителемАфрики. Пламя вспыхнуло в одно мгновенье и, быстро распространившись, охватило костер извивающимися огненными языками, окутав его облакомгустого благовонного дыма. Полчаса спустя от тела того, кто на протяжении стольких лет приводил втрепет весь Рим и Италию и чье имя прогремело по всему миру, осталасьтолько кучка костей и пепла. С горестными слезами и причитаниямиплакальщицы тщательно собрали их и сложили в бронзовую урну с богатымичеканными украшениями и чудесными инкрустациями. Урна с прахом была временно установлена в храме, который Сулланесколько лет тому назад велел построить в том самом месте близЭсквилинских ворот, где он победил сторонников Гая
