Глава третья. ТАВЕРНА ВЕНЕРЫ ЛИБИТИНЫ
На одной из самых дальних узких и грязных улиц Эсквилина, околостаринной городской стены времен Сервия Туллия, а именно междуЭсквилинскими и Кверкветуланскими воротами, находилась открытая днем иночью, а больше всего именно ночью, таверна, названная именем ВенерыЛибитины, или Венеры Погребальной, - богини мертвых, смерти и погребения.Таверна эта, вероятно, называлась так потому, что близ нее с одной стороныбыло маленькое кладбище для плебеев, все усеянное зловонными мелкимимогилами, - тут хоронили покойников как попало, а с другой стороны, вплотьдо базилики Сестерция, тянулось поле, куда бросали трупы слуг, рабов исамых бедных людей; лишь волки да коршуны справляли по ним тризну. На этомсмрадном поле, заражавшем воздух окрестностей, на этой тучной отчеловеческих трупов земле полвека спустя баснословно богатый Меценатнасадил свои знаменитые огороды и сады; и как это легко можно себепредставить, они приносили обильный урожай. Эти сады и огороды поставлялик столу их владельца прекрасные овощи и чудесные фрукты, выросшие наземле, удобренной костями плебеев. Над входом в таверну находилась вывеска с изображением Венеры, болеепохожей на отвратительную мегеру, чем на богиню красоты, - очевидно, еерисовал незадачливый художник. Фонарь, раскачиваемый ветром, освещал этужалкую Венеру, но она ничуть не выигрывала оттого, что ее можно было лучшерассмотреть. Все же этого скудного освещения было достаточно, чтобыпривлечь внимание прохожих к высохшей буковой ветке, прикрепленной надвходом в таверну, и несколько рассеять мрак, царивший в этом грязномпереулке. Войдя в маленькую, низкую дверь и спустившись по камням, небрежноположенным один на другой и служившим ступеньками, посетитель попадал вдымную, закопченную и сырую комнату. Направо от входа, у стены, находился очаг, где ярко пылал огонь иготовились в оловянной посуде разные кушанья, среди которых былатрадиционная кровяная колбаса и неизменные битки; никто не пожелал быузнать, из чего они делались. Готовила всю эту снедь Лутация Одноглазая, хозяйка и распорядительница этого заведения. Рядом с очагом, в небольшой открытой нише, стояли четыре терракотовыестатуэтки, изображавшие ларов - покровителей домашнего очага; в их честьгорела лампада и лежали букетики цветов и венки. У очага стоял небольшой, весь перепачканный столик и скамейка некогдакрасного цвета с позолотой; на ней сидела Лутация, хозяйка таверны, вминуты, свободные от обслуживания посетителей. Вдоль стен, направо и налево, а также перед очагом расставлены былистарые обеденные столы, а вокруг них - длинные топорные скамьи иколченогие табуретки. С потолка свешивалась жестяная лампада в четыре фитиля, которая вместес огнем, шумно горевшим в очаге, рассеивала тьму, царившую в этомподземелье. В стене напротив входной двери была пробита дверь, которая вела вовторую комнату, поменьше и чуть почище первой. Какой-то, видимо, не оченьстыдливый художник для забавы разрисовал в ней стены самыми непристойнымикартинами. В углу горел светильник с одним фитилем, слабо освещавшийкомнату; в полумраке виден был только пол и два обеденных ложа. Десятого ноября 675 года, около часа первого факела, в таверне ВенерыЛибитины было особенно много народу, - шум и гам наполняли не тольколачугу, но и весь переулок. Лутация Одноглазая вместе со своей рабыней, черной, как сажа, эфиопкой, суетилась, стараясь удовлетворитьраздававшиеся одновременно со всех сторон шумные требованияпроголодавшихся посетителей. Лутация Одноглазая, сорокапятилетняя женщина, высокая, сильная, плотнаяи краснощекая, с изрядной проседью в каштановых волосах, была в молодостикрасавицей. Но лицо ее обезобразил шрам, шедший от виска до носа, укоторого был отхвачен край одной ноздри. Шрам проходил Через вытекшийправый глаз, веко его закрывало пустую глазницу. За это уродство Лутациюмного лет называли " монокола", то есть одноглазая. История этой раны относится к давним временам. Лутация была женойлегионера Руфино, больше года храбро сражавшегося в Африке против Югурты.Когда Гай Марий победил этого царя и Руфино вместе с Марием вернулся вРим, Лутация была в расцвете красоты и не во всем подчиняласьпредписаниям, касающимся брака и изложенным в Законах двенадцати таблиц. Водин прекрасный день муж приревновал ее к мяснику, свежевавшему пососедству свиней, выхватил меч и прикончил его, затем ударом меча вбил вголову жене, что необходимо соблюдать указанные законы; память об этомосталась у нее навеки. Руфино думал, что убил ее. Боясь, что придетсяотвечать перед квесторами - не столько за смерть жены, сколько за убийствомясника, как за убийство " родственника", - он поспешил в ту же ночьуехать. Сражаясь под начальством боготворимого им полководца Гая Мария, онбыл убит во время памятного боя при Аквах Секстиевых, где доблестныйуроженец Арпина, разбив наголову тевтонские орды, спас Рим от величайшейопасности. Через много месяцев оправившись от ужасной раны, Лутация собрала всесвои сбережения, кое-какие даяния и сколотила небольшую сумму, на которуюмогла купить обстановку для таверны. Прибегнув к великодушию КвинтаЦецилия Метелла Нумидийского, она получила в дар эту жалкую лачугу. Несмотря на свое обезображенное лицо, услужливая и веселая Лутация ещепривлекала некоторых посетителей; не раз из-за нее происходили драки. Заходили в таверну Венеры Либитины бедняки - плотники, гончары, кузнецы, а также самые отпетые забулдыги: могильщики, атлеты из цирка, комедианты и шуты самого низкого пошиба, гладиаторы и нищие, притворявшиеся калеками, распутные женщины. Но Лутация Одноглазая не отличалась щепетильностью и не обращалавнимания на всякие тонкости, - тут ведь было не место для менял, всадникови патрициев. К тому же добродушная Лутация думала, что по воле Юпитерасолнце сияет на небе одинаково как для богатых, так и для бедных, и еслидля богачей открыты винные и пирожные лавки, трактиры и гостиницы, то ибедняки должны иметь свои кабаки. А кроме того, Лутация успела убедиться, что квадрант, асе и сестерций из кармана бедняка или какого-нибудьмошенника ничем не отличаются от таких же монет зажиточного горожанина илинадменного патриция. - Лутация, черт возьми, скоро ты подашь эти проклятые битки? - оралстарый гладиатор, лицо и грудь которого были покрыты шрамами. - Ставлю сестерций, что Лувений доставляет ей с Эсквилинского полямертвечину, не доеденную воронами. Вот из какого мяса Лутация готовит своидьявольские битки! - кричал нищий, сидевший рядом со стариком гладиатором. Громкий хохот раздался в ответ на зловещую шутку нищего, притворявшегося калекой. Однако могильщику Лувению, коренастому толстяку сбагровым и угреватым лицом, выражавшим тупое равнодушие, не пришлась повкусу шутка нищего, и в отместку он громко заявил: - Лутация, послушай честного могильщика: когда готовишь битки для этогочумазого Велления (так звали нищего), клади в них тухлую говядину - тусамую, которую он привязывает веревкой к своей груди и выдает за кровавыераны. Никаких ран у него и в помине нет, только надувает сердобольныхлюдей, чтобы ему подавали побольше. За этой репликой последовал новый оглушительный взрыв хохота. - Не будь Юпитер лентяем и не спи он так крепко, уж он истратил бы однуиз своих молний и мигом испепелил бы тебя! Прощай тогда могильщик Лувений, бездонный, зловонный бурдюк! - Клянусь черным скипетром Плутона, я так отделаю кулаками твоюварварскую рожу, таких шишек насажаю, что тебе не придется и обманыватьлюдей, попрошайка, будешь молить о жалости по праву. - А ну подойди, подойди, пустомеля! - вскочив с места, вопил во всегорло нищий, потрясая кулаками. - Подойди. Я тебя живо отправлю к Харонуи, клянусь крыльями Меркурия, прибавлю тебе из своих денег еще одну меднуюмонетку: всажу ее тебе в твои волчьи зубы, держи крепче! - Перестаньте вы, старые клячи! - заревел Гай Тауривий, огромного ростаатлет из цирка, увлеченный игрой в кости. - Перестаньте, а не то, клянусьвсеми богами Рима, я так вас стукну друг о дружку, что перебью все вашитрухлявые кости и превращу вас в трепаную коноплю! К счастью, в эту минуту Лутация Одноглазая и ее рабыня - эфиопка Азурвнесли и поставили на стол два огромнейших блюда, наполненные дымящимисябитками. На них с жадностью набросились две самые большие компании изчисла собравшихся в таверне. Сразу воцарилась тишина. Удачники, первыми получившие еду, придя ввеселое настроение, пожирали битки и находили стряпню Лутациипревосходной. А в это время за другими столами играли в кости, перемешиваяигру с грубым богохульством и разговорами на злободневную тему - о боегладиаторов в цирке, на котором посчастливилось присутствовать кое-кому изпосетителей, являвшихся свободными гражданами. Они рассказывали чудеса наудивление тем, кто принадлежал к сословию рабов и не допускался на зрелищав цирк. Все превозносили до небес мужество и силу Спартака. Лутация сновала взад и вперед, подавала на столы колбасу. Мало-помалу втаверне Венеры Либитины установилась тишина. Первым нарушил молчание старый гладиатор. - Я двадцать два года бился в амфитеатрах и цирках, - громко сказал он.- Меня, правда, немножко продырявили, распороли и опять сшили, а все-такия спас свою шкуру, значит, храбростью и силой меня не обидели боги. Но, скажу вам, я еще не встречал и не видывал такого гладиатора, такого силачаи такого фехтовальщика, как Спартак Непобедимый! - Родись он римлянином, - добавил покровительственным тоном атлет ГайТауривий (сам он родился в Риме), - его можно было бы возвести в герои. - Как жаль, что он варвар! - воскликнул Эмилий Варин, красивый юношалет двадцати, хотя его лицо уже избороздили морщины - явные следыразвратной жизни, состарившей его прежде времени. - Ну и счастливец же этот Спартак! - заметил старый легионер, сражавшийся в Африке; лоб его пересекал широкий рубец, а из-за раны в ногеон охромел. - Хоть он и дезертир, а ему даровали свободу! Слыханное лидело! Сулла, видно, был в добром расположении - вот и расщедрился! - Вот, должно быть, злился ланиста Акциан! - сказал старый гладиатор. - Да, он всем плакался: ограбили, разорили, погубили!.. - Ничего, за свой товар он получил звонкой монетой! - Да, надо правду сказать, товар был хорош! Такие молодцы - один лучшедругого! - Кто же спорит, товар был хорош, но и двести двадцать тысяч сестерциевтоже деньги немалые. - Да еще и какие! Клянусь Юпитером Статором! - Клянусь Геркулесом! - воскликнул атлет. - Мне бы их, эти денежки! Какмне хочется познать власть золота во всяческих делах, в которых нашичувства могут получить удовлетворение с помощью денег! - Ты?.. А мы-то что же? Ты думаешь, Тауривий, мы не сумели бы вкуситьнаслаждение, заполучив двести двадцать тысяч сестерциев? - Сорить деньгами нетрудно, да не всякий умеет скопить их. - Только вы уж не убеждайте меня, что Сулле трудом достались егобогатства! - Он начал с того, что получил наследство от одной женщины... изНикополя... - Она уже была в летах, когда влюбилась в него; а он был тогда ещемолод и если не красив, то уж, наверно, не так уродлив, как теперь. - Умирая, она завещала ему все свои богатства. - А в молодости он был беден. Я знал одного гражданина, у которогоСулла долго жил в доме на хлебах, - сказал атлет, - он получал три тысячисестерциев в год. - В войне с Митридатом, при осаде и взятии Афин Сулла сумел захватитьльвиную долю добычи. Вот тогда он приумножил свое богатство. А потомнаступили времена проскрипций, и по приказу Суллы убито было семнадцатьконсулов, шесть преторов, шестьдесят эдилов и квесторов, триста сенаторов, тысяча шестьсот всадников и семьдесят тысяч граждан. И как вы думаете, куда пошло все их имущество? Прямо в казну? А Сулле так-таки ничего и неперепало? - Хотелось бы мне получить хотя бы самую малую толику того, что емудосталось во времена проскрипций! - И все же, - задумчиво сказал Эмилий Варин, хорошо образованный юноша, склонный в этот вечер пофилософствовать, - пусть Сулла из беднякапревратился в богача, пусть он возвысился из неизвестности и сталдиктатором Рима, триумфатором, пусть ему воздвигли золотую статую передрострами с надписью: " Корнелий Сулла Счастливый, император". А все же этотвсемогущий человек страдает неизлечимой болезнью, которую не в силахпобедить ни золото, ни науки. Слова эти произвели глубокое впечатление на весь собравшийся здесьсброд; и все единодушно воскликнули: - Да, верно, верно!.. - Так ему и надо! - со злобой крикнул хромой легионер, сражавшийся ввойсках Гая Мария в Африке и благоговевший перед его памятью. - Поделомему! Пускай помучится. Он бешеный зверь, чудовище в человеческом обличье! Это ему зачлась пролитая им кровь шести тысяч самнитов. Они сдались Суллепри условии сохранения им жизни, и все эти шесть тысяч человек былиумерщвлены в цирке. Когда в них метали там стрелы, сенаторы, собравшиеся вкурии Гостилия, услыхав душераздирающие крики несчастных, в страхевскочили с мест, а Сулла преспокойно продолжал свою речь и лишь холоднозаметил сенаторам, чтобы они слушали его внимательно и не беспокоились поповоду того, что происходит снаружи: там просто дают, по его приказу, уроккучке негодяев. - А резня в Пренесте, где он, за исключением человека, связанного с нимузами гостеприимства, за одну ночь, не щадя ни пола, ни возраста, перебилвсе злосчастное население города - двенадцать тысяч человек? - Не он ли разрушил и сровнял с землей Сульмон, Сполетий, Интерамну, Флоренцию - самые цветущие города Италии, за то, что они былиприверженцами Мария и нарушили верность Сулле? - Эй, ребята, замолчите! - крикнула Лутация; она сидела на скамейке иклала на сковороду зайчатину, которую собиралась жарить. - Вы, сдаетсямне, хулите диктатора Суллу Счастливого? Предупреждаю, держите язык зазубами! Я не хочу, чтобы в моей таверне поносили величайшего гражданинаРима! - Так вот оно что! Оказывается, косоглазая-то - сторонница Суллы! Ахты, проклятая! - воскликнул старый легионер. - Эй ты, Меттий, - заорал могильщик Лувений, - говори с уважением онашей любезной Лутации! - Клянусь щитом Беллоны, ты у меня замолчишь! Вот еще новость! Какой-томогильщик смеет приказывать африканскому ветерану! Неизвестно, чем бы закончилась эта новая перепалка, как вдруг с улицыпослышался нестройный хор женских голосов, безобразно фальшививших, ноявно претендовавших на хорошее пение. - Это Эвения, - заметил один из гостей. - Это Луцилия. - Это Диана. Все взгляды устремились на дверь, в которую входили, горланя и танцуя, пять девиц в чересчур коротких одеяниях; лица их были нарумянены, плечиобнажены. Непристойными словами отвечали они на шумные приветствия. Мы не будем останавливаться на сцене, последовавшей за появлением этихнесчастных, отметим лучше то усердие, с которым Лутация и ее рабынянакрывали на стол, - судя по приготовлениям, ужин обещал быть роскошным. - Кого это ты ждешь сегодня вечером в свою харчевню, для кого жаришьдраных кошек и хочешь выдать их за зайцев? - спросил нищий Веллений. - Не ждешь ли ты, часом, к ужину Марка Красса? - Нет, она ждет самого Помпея Великого! Смех и остроты продолжались, как вдруг в дверях таверны появилсячеловек огромного роста и могучего телосложения; хотя волосы у него ужебыли с сильной проседью, он все еще был хорош собой. - А, Требоний! - Здравствуй, Требоний! - Добро пожаловать, Требоний! - послышалось одновременно из разныхуглов таверны. Требоний был ланистой; несколько лет назад он закрыл свою школу и жилна сбережения, скопленные от этого прибыльного занятия. Но привычка исклонность тянули его в среду гладиаторов, и он был завсегдатаем всехдешевых трактиров и кабаков Эсквилина и Субуры, в которых шумно веселилисьэти пасынки судьбы. Поговаривали, что он, несмотря на то что гордился происхождением изгладиаторов и связью с ними, продавал свои услуги и патрициям: во времягражданских смут ему поручали нанимать большое число гладиаторов.Говорили, что под началом Требония были целые полчища гладиаторов, воглаве которых он появлялся то на Форуме, то в комициях, когда обсуждалсякакой-нибудь важный вопрос и кое-кому выгодно было навести страх на судейили создать замешательство, а подчас и затеять драку во время выборовсудей или же должностных лиц. Утверждали, что Требоний извлекал большуювыгоду из своих встреч с гладиаторами. Как бы то ни было, Требоний был их другом и покровителем, и в этотдень, по окончании зрелищ в цирке, на которых он, как всегда, присутствовал, он дождался Спартака у входа, обнял его, расцеловал и, поздравив, пригласил на ужин в таверну Венеры Либитины. Требоний пришел в таверну Лутации в сопровождении Спартака и десяткадругих гладиаторов. Спартак все еще был в той пурпурной тунике, в которой сражался в цирке.На плечи его был накинут плащ, покороче тоги; солдаты обычно подобныеплащи носили поверх доспехов. Спартак получил этот плащ во временноепользование у одного центуриона, друга Требония. Завсегдатаи таверны встретили гостей шумными приветствиями. Побывавшиев тот день в цирке с гордостью показывали другим героя дня, мужественногоСпартака. - Отважный Спартак, представляю тебе прекрасную Эвению, самую красивуюиз всех красоток, посещающих эту таверну, - сказал старик гладиатор. - Счастлива, что могу обнять тебя, - добавила Эвения, высокая, стройнаябрюнетка, не лишенная известной привлекательности. И, не дожидаясь ответа, она обвила обеими руками шею Спартака и поцеловала его. Фракиец постарался улыбкой скрыть неприятное чувство, которое вызвало унего поведение девушки; отведя ее руки и мягко отстраняя от себя Эвению, он сказал: - Благодарю тебя, девушка... Сейчас я предпочитаю подкрепить своисилы... я в этом очень нуждаюсь... - Сюда, сюда, доблестный гладиатор, - сказала Лутация, опережаяСпартака и Требония и приглашая их в другую комнату, - тут для васприготовлен ужин. Идите, идите, - добавила она, - твоя Лутация, Требоний, позаботилась о тебе. Угощу тебя отменным жарким: такого зайца не подадут кстолу даже у Марка Красса! - Что ж, попробуем, оценим твои кушанья, плутовка ты эдакая! - отвечалТребоний, легонько похлопывая Лутацию по плечу. - А пока что подай намамфору старого велитернского. Только смотри, старого! - Всеблагие боги! - воскликнула Лутация, заканчивая приготовления кужину, когда гости сели за стол. - Всеблагие боги! Он еще предупреждает -" старого"! Да я самого лучшего приготовила!.. Подумать только!..Пятнадцатилетней выдержки! Такое вино, что хранится со времен консульстваГая Целия Кальда и Луция Домиция Агенобарба! Пока Лутация занимала гостей, ее рабыня, эфиопка Азур, принесла амфору.Она сняла печать, которую гости принялись рассматривать, передавая ее одиндругому, и налила часть вина в высокий сосуд из толстого стекла, дополовины наполненный водой, а остаток вина перелила из амфоры в меньшийсосуд, предназначенный для чистого, неразбавленного вина. Оба сосуда Азурпоставила на стол, а Лутация перед каждым из гостей поставила чаши. Междусосудами она поместила черпак, им наливали в чаши чистое или разбавленноевино. Вскоре гладиаторы получили возможность оценить искусство Лутации, приготовившей жаркое из зайца, а также решить, сколько лет насчитываловино. Если велитернское и не вполне соответствовало дате, помеченной наамфоре, когда ее запечатывали, все же вино было признано выдержанным ивесьма недурным. Ужин удался, вина было вволю, гладиаторы веселились от души. Всерасполагало к дружеской беседе и оживлению, и вскоре действительно сталоочень шумно. Один только Спартак, которого осыпали восторженными похвалами, неразделял общего веселья, не шутил, ел как бы нехотя, - быть может, он всееще был во власти пережитого за этот день и не успел прийти в себя отошеломляющего сознания нежданно обретенной свободы. Казалось, над егоголовой нависло облако печали и тоски, - и ни острой шуткой, ни ласковымсловом сотрапезникам не удавалось разогнать его грусть. - Клянусь Геркулесом... милый Спартак, я не могу понять тебя!.. -обратился к нему Требоний и хотел было налить велитернского в чашуСпартака, но заметил, к своему удивлению, что она полна. - Что с тобою? Почему ты не пьешь? - Отчего ты такой грустный? - спросил один из гостей. - Клянусь Юноной, матерью богов! - воскликнул другой гладиатор, судя поговору - самнит. - Можно подумать, что мы собрались не на товарищескуюпирушку, а на поминальную тризну. И ты, Спартак, как будто празднуешь несвою свободу, а оплакиваешь смерть своей матери! - Матери! - с громким вздохом повторил Спартак, словно потрясенныйэтими словами. И так как он опечалился еще больше, бывший ланиста Требоний встал и, подняв свою чашу, воскликнул: - Предлагаю выпить за свободу! - Да здравствует свобода! - дружно закричали гладиаторы; при одном этомслове у них засверкали глаза. Все встали и высоко подняли свои чаши. - Ты счастлив, Спартак, что добился свободы при жизни, - с горечьюсказал белокурый молодой гладиатор, - а к нам она придет только вместе сосмертью! При возгласе " свобода" лицо Спартака прояснилось; улыбаясь, он высокоподнял свою чашу и звучным сильным голосом воскликнул: - Да здравствует свобода! Но печальные слова молодого гладиатора так взволновали его, что он немог допить чашу - вино не шло ему в горло, и Спартак скорбно опустилголову. Он поставил чашу и сел, погрузившись в глубокое раздумье.Наступило молчание, глаза десяти гладиаторов были устремлены насчастливца, получившего свободу, в них светилась зависть и радость, веселье и печаль. Вдруг Спартак прервал молчание. Задумчиво устремив неподвижный взглядна стол, медленно отчеканивая слова, он произнес вслух строфу знакомойвсем песни, - ее обычно пели гладиаторы в часы фехтования в школе Акциана: Он родился свободным Под отеческим кровом, Но в железные цепи Был врагами закован. Не за родину ныне Бьется он на чужбине, Не за милый, далекий, За родительский кров Льется в битве жестокой Гладиатора кровь[*]. [* Перевод стихотворных текстов М. Талова.] - Наша песня! - шептали удивленно и радостно некоторые из гладиаторов. Глаза Спартака засияли от счастья, но тотчас, как бы желая скрыть своюрадость, причину которой не мог уяснить себе Требоний, Спартак опятьпомрачнел. Он задал вопрос своим сотрапезникам: - Из какой вы школы гладиаторов? - Ланисты Юлия Рабеция. Спартак взял свою чашу и, с равнодушным видом выпив вино, произнес, повернувшись к выходу, словно обращался к служанке, входившей в этуминуту: - Света! Гладиаторы переглянулись, а молодой белокурый самнит промолвил срассеянным видом, как будто продолжая прерванный разговор: - И свободы!.. Ты ее заслужил, храбрый Спартак! И тут Спартак обменялся с ним быстрым выразительным взглядом - онипоняли друг друга. Как раз в то мгновение, когда юный гладиатор произносил эти слова, раздался громкий голос какого-то человека, появившегося в дверях: - Ты заслужил свободу, непобедимый Спартак! Все повернули головы и увидели у порога могучую фигуру неподвижностоявшего человека в широкой пенуле темного цвета: то был Луций СергийКатилина. При слове " свобода", которое подчеркнул Катилина, Спартак и всегладиаторы, за исключением Требония, остановили на нем вопрошающий взгляд. - Катилина! - воскликнул Требоний; он сидел спиной к дверям и не сразузаметил вошедшего. Он поспешил навстречу Катилине, почтительно поклонился ему и, пообычаю, поднеся в знак приветствия руку к губам, сказал: - Привет тебе, славный Катилина!.. Какой доброй богине, нашейпокровительнице, обязаны мы честью видеть тебя среди нас в такой час и втаком месте? - Я искал тебя, Требоний, - ответил Катилина, - а также и тебя, -добавил он, повернувшись к Спартаку. Услыхав имя Катилины, известного всему Риму своей жестокостью, убийствами, силой и отвагой, гладиаторы переглянулись; некоторые, надозаметить, испугались и побледнели. Даже сам Спартак, в груди которогобилось бесстрашное сердце, невольно вздрогнул, услышав голос грозногопатриция; нахмурив лоб, он пристально смотрел на Катилину. - Меня? - спросил удивленный Спартак. - Да, именно тебя, - спокойно ответил Катилина, сев на скамью, которуюему пододвинули, и сделал знак, приглашая всех садиться. - Я не думалвстретить тебя тут, даже и не надеялся на это, но я был почти уверен, чтозастану здесь Требония и он научит меня, как найти отважного и доблестногоСпартака. Спартак с еще большим изумлением смотрел на Катилину. - Тебе дали свободу, и ты достоин ее. Но у тебя нет денег, чтобыпрожить до той поры, пока ты найдешь заработок. А так как благодаря твоейхрабрости я выиграл больше десяти тысяч сестерциев, держа пари с ГнеемКорнелием Долабеллой, я и искал тебя, чтобы вручить тебе часть выигрыша.Она твоя: если я рисковал деньгами, то ты в продолжение двух часоврисковал своей жизнью. Среди присутствующих пробежал шепот одобрения и симпатии к этомуаристократу, который снизошел до встречи с презираемыми всемигладиаторами, восторгался их подвигами и помогал им в их бедах. Спартак, не питая доверия к Катилине, был тем не менее тронут участием, проявленным к нему столь высокой особой, - он отвык от такого отношения ксебе. - Благодарю тебя, о славный Катилина, за твое благородное намерение! -ответил он. - Однако я не могу, не имею права принять твой дар. Я будупреподавать приемы борьбы, гимнастику и фехтование в школе моего прежнегохозяина и, надеюсь, проживу своим трудом. Катилина постарался отвлечь внимание сидевшего рядом с ним Требония и, протянув ему свою чашу, приказал разбавить велитернское водой, а сам темвременем наклонился к Спартаку и едва слышным шепотом торопливо сказал: - Ведь и я терплю притеснение олигархов, ведь я тоже раб этогомерзкого, растленного римского общества, я тоже гладиатор среди этихпатрициев, я тоже мечтаю о свободе... и знаю все... Спартак, вздрогнув, откинул голову и посмотрел на него с выражениемнедоумения, а Катилина продолжал: - Да, я знаю все... и я с вами... буду с вами... - А затем, поднявшисьсо своего места, он произнес громким голосом, чтобы все его слышали: -Ради этого ты и не отказывайся принять кошелек с двумя тысячами сестерциевв красивых новеньких ауреях. - И, протянув Спартаку изящный маленькийкошелек, Катилина добавил: - Повторяю, это вовсе не подарок, ты заработалэти деньги, они твои; это твоя доля в нашем сегодняшнем выигрыше. Все присутствующие осыпали Катилину почтительными похвалами, восхищаясьего щедростью, а он взял в свою руку правую руку Спартака, и при этомрукопожатии гладиатор встрепенулся. - Теперь ты веришь, что я знаю все? - спросил его вполголоса Катилина. Спартак был поражен, он никак не мог понять, откуда патрицию известнынекоторые тайные знаки и слова, - но ясно было, что Катилина действительноих знает; поэтому он ответил Луцию Сергию рукопожатием и, спрятав кошелекна груди под туникой, сказал: - Сейчас я слишком взволнован и озадачен твоим поступком, благородныйКатилина, и плохо могу выразить тебе благодарность. Завтра утром, еслиразрешишь, я явлюсь к тебе, чтобы излить всю свою признательность. Произнося медленно и четко каждое слово, он испытующе взглянул напатриция. В ответ Катилина наклонил голову в знак понимания и сказал: - У меня в доме, Спартак, ты всегда желанный гость. А теперь, - добавилон, быстро повернувшись к Требонию и к другим гладиаторам, - выпьем чашуфалернского, если оно водится в такой дыре. - Если уж моя ничтожная таверна, - любезно сказала Лутация Одноглазая, стоявшая позади Катилины, - удостоилась чести принять в своих убогихстенах такого высокого гостя, такого прославленного патриция, как ты, Катилина, то, видно, сами боги-провидцы помогли мне: в погребе беднойЛутации Одноглазой хранится маленькая амфора фалернского, достойнаяпиршественного стола самого Юпитера. И, поклонившись Луцию Сергию, она ушла за фалернским. - А теперь выслушай меня, Требоний, - обратился Катилина к бывшемуланисте. - Слушаю тебя со вниманием. Гладиаторы смотрели на Катилину и изредка вполголоса обменивалисьодобрительными замечаниями по поводу его физической силы, могучих рук снабухшими узловатыми мускулами, а он тем временем вполголоса вел беседу сТребонием. - Я слышал, слышал, - заметил Требоний. - Это меняла Эзефор, у котороголавка на углу Священной и Новой улицы, недалеко от курии Гостилия... - Вот именно. Ты сходи туда и, как будто из желания оказать Эзефорууслугу, намекни, что ему грозит опасность, если он не откажется от своегонамерения вызвать меня к претору для немедленной уплаты пятисот тысячсестерциев, которые я ему должен. - Понял, понял. - Скажи ему, что, встречаясь с гладиаторами, ты слышал, как ониперешептывались между собой о том, что многие из молодых патрициев, связанные со мной дружбой и признательные мне за щедрые дары и за льготы, которыми они обязаны мне, завербовали, - разумеется, тайно от меня, -целый манипул гладиаторов и собираются с ним сыграть плохую шутку... - Я все понял, Катилина, не сомневайся. Выполню твое поручение какдолжно. Тем временем Лутация поставила на стол фалернское вино; его разлили почашам и, попробовав, нашли неплохим, но все же не настолько выдержанным, как это было бы желательно. - Как ты его находишь, о прославленный Катилина? - спросила Лутация. - Хорошее вино. - Оно хранится со времен консульства Луция Марция Филиппа и Секста ЮлияЦезаря. - Всего лишь двенадцать лет! - воскликнул Катилина. При упоминании именэтих консулов он погрузился в глубокую задумчивость; пристально глядяшироко открытыми глазами на стол, он машинально вертел в руке оловяннуювилку. Долгое время Катилина оставался безмолвным среди воцарившегосявокруг молчания. Судя по тому, как внезапно загорелись огнем его глаза, дрожали руки, судорога пробегала по лицу и вздулась жила, перерезавшая лоб, в душеКатилины, по-видимому, происходила борьба различных чувств, и какие-томрачные мысли теснились в его мозгу. Человек прямой и открытый по натуре, он оставался таким и в минуты проявления своей жестокости. Он не хотел, даи не мог скрыть бушевавшую в его груди бурю противоречивых страстей, иона, как в зеркале, отражалась на его энергичном лице. - О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен? - спросил егоТребоний, услышав вырвавшийся у него глухой стон. - Старое вспомнил, - ответил Катилина, не отводя взора от стола инервно вертя в руках вилку. - Мне вспомнилось, что в том же году, когдабыла запечатана амфора этого фалернского, предательски был убит в портикесвоего дома трибун Ливии Друз и другой трибун Луций Апулей Сатурнин, а занесколько лет до того были зверски убиты Тиберий и Гай Гракхи - двачеловека самой светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину! Ивсе они погибли за одно и то же дело - за дело неимущих и угнетенных; ивсех их погубили одни и те же тиранические руки - руки подлых оптиматов. И, минуту подумав, он воскликнул: - Возможно ли, чтобы в заветах великих богов было начертано, чтоугнетенные никогда не будут знать покоя, что неимущие всегда будут лишеныхлеба, что земля всегда должна быть разделена на два лагеря - волков иягнят, пожирающих и пожираемых? - Нет! Клянусь всеми богами Олимпа! - вскричал Спартак громоподобнымголосом и стукнул большим своим кулаком по столу; лицо его приняловыражение глубокой ненависти и гнева. Катилина вздрогнул и устремил свои глаза на Спартака. Тот заговорилболее спокойно, могучим усилием воли подавив свое волнение. - Нет, великие боги не могли допустить в своих заветах такуюнесправедливость! Снова наступило молчание, которое прервал Катилина. В его голосезвучали печаль и сострадание: - Бедный Друз... Я знал его... Он был еще так молод... благородный исильный духом человек. Природа щедро наделила его дарованьями, а он палжертвой измены и насилия. - И я его помню, - сказал Требоний. - Помню, как он произносил речь вкомиции, когда вновь предлагал утвердить аграрные законы. Выступая противпатрициев, он сказал: " При вашей жадности вы скоро оставите народу толькогрязь и воздух". - Злейшим его врагом был консул Луций Марций Филипп, - заметилКатилина, - однажды народ восстал против него, и Филипп, несомненно, былбы убит, если бы Друз не спас его, уведя в тюрьму. - Он немножко запоздал: у Филиппа все лицо было в синяках, а из носатекла кровь. - Рассказывали, - продолжал Катилина, - что Друз, увидев окровавленногоФилиппа, воскликнул: " Это вовсе не кровь, а подливка к дроздам", намекаяэтим на безобразные кутежи, которым каждую ночь предавался Филипп. Пока происходила эта беседа, в передней комнате в соответствии сколичеством поглощаемого пьяницами вина стоял невероятный шум и гам и всегромче раздавались непристойные восклицания. Вдруг Катилина с егосотрапезниками услышали, как все хором закричали: - Родопея, Родопея! При этом имени Спартак вздрогнул. Оно напомнило ему родную Фракию, еегоры, отчий дом, семью! Сладостные и вместе с тем горькие воспоминания. - Добро пожаловать! Добро пожаловать, прекрасная Родопея, - закричалочеловек двадцать бездельников сразу. - Попотчуем красавицу вином за то, что она пожаловала к нам, - сказалмогильщик, и все присутствующие окружили девушку. Родопея была молода, не больше двадцати двух лет, и действительнохороша собой: высокая, стройная, беленькая, черты лица правильные, длинныебелокурые волосы, голубые живые и выразительные глаза. Ярко-голубая туникас серебряной каймой, серебряные запястья, голубая шерстяная повязка явносвидетельствовали о том, что она не римлянка, а рабыня и ведет жизньблудницы, возможно против своей воли. Судя по сердечному и довольно почтительному отношению к ней дерзких ибесстыдных посетителей таверны Венеры Либитины, можно было понять, чтодевушка она хорошая, очень тяготится жизнью, на которую обречена, несчастлива, несмотря на показную веселость, и сумела заслужитьбескорыстное расположение этих грубых людей. Нежное личико, скромное поведение, доброта и учтивость Родопеи покориливсех. Однажды она попала в кабачок Лутации вся в крови и слезах от побоевхозяина, сводника по профессии; её мучила жажда, ей дали глоток вина, чтобы немного подкрепиться. Это случилось за два месяца до начала событий, о которых мы повествуем. С тех пор через два-три дня, когда позволяловремя, Родопея забегала на четверть часика в таверну. Здесь оначувствовала себя свободной и испытывала блаженство, вырвавшись хоть нанесколько минут из того ада, в котором ей приходилось жить. Родопея остановилась у столика Лутации, ей поднесли чашу албанскоговина, и она стала прихлебывать из нее маленькими глоточками. Шум, вызванный ее приходом, стих. Вдруг из угла комнаты опять донесся гулголосов. Могильщик Лувений, его товарищ по имени Арезий и нищий Веллений, разгоряченные обильными возлияниями, начали громко судачить о Катилине, хотя все знали, что он сидит в соседней комнате. Пьяницы всячески поносилиКатилину и всех патрициев вообще, хотя сотрапезники призывали их косторожности. - Ну нет, нет! - кричал могильщик Арезий, такой широкоплечий и высокиймалый, что мог бы поспорить с атлетом Гаем Тауривием. - Нет, нет, клянусьГеркулесом и Каком! Эти проклятые пиявки живут нашей кровью и слезами.Нельзя пускать их сюда. Пусть они не оскверняют места наших собраний своимгнусным присутствием! - Да уж, хорош этот богач Катилина, погрязший в кутежах и пороках, этотлютый палач, приспешник Суллы! Явился сюда в своей роскошной латиклаветолько затем, чтобы поиздеваться над нашей нищетой. А кто виноват в нашейнищете? Он сам и его присные, его друзья патриции. Так злобно кричал Лувений, стараясь вырваться из рук удерживавшего егоатлета, чтобы ринуться в соседнюю комнату и затеять там драку. - Да замолчи ты, проклятый пьянчужка! Зачем его оскорблять? Ведь онтебя не трогает? Не видишь разве - с ним целый десяток гладиаторов; онираздерут в клочья твою старую шкуру! - Плевать мне на гладиаторов! Плевать на гладиаторов! - в свою очередь, вторя могильщику, орал, как бесноватый, дерзкий Эмилий Варин. - Высвободные граждане и тем не менее, клянусь всемогущими молниями Юпитера, боитесь этих презренных рабов, рожденных лишь для того, чтобы убивать другдруга ради нашего удовольствия!.. Клянусь божественной красотой ВенерыАфродиты, мы должны дать урок этому негодяю в роскошной тоге, в которомсоединились все пороки патрициев и самой подлой черни, надо навсегдаотбить у него охоту любоваться горем несчастных плебеев! - Убирайся на Палатин! - кричал Веллений. - Хоть в Стикс, только вон отсюда! - добавил Арезий. - Пусть эти проклятые оптиматы оставят нас, нищих, в покое и не лезут кнам - ни в Целий, ни в Эсквилин, ни в Субуру, пусть убираются отсюда наФорум, в Капитолий, на Палатин и погрязнут в своих бесстыдных пирах иоргиях. - Долой патрициев! Долой оптиматов! Долой Катилину! - кричалиодновременно восемь - десять голосов. Услышав этот шум, Катилина грозно нахмурил брови и вскочил с ме
