Мифоритуальная система в свете медиационной парадигмы

Глава 1

Смыслогенетическая теория: общие положения

 

Кто познаёт свою природу, познаёт Небо

Мэнцзы

 

Настоятельная потребность в широких объясняющих теориях на основе постнеклассических парадигм осознаётся всё более остро. После закономерного отступления постмодернизма с «незаконно оккупированных территорий» и частичной реабилитации системных и, обобщённо говоря, номотетических подходов к осмыслению реальности, приверженность системным принципам перестала казаться чем-то постыдным, анахроничным и провинциальным, а засилье торжествующей идеографии – погружения в сверхузкие и локальные темы воспринимается с возрастающим раздражением и скепсисом. Напротив, любой опыт построения широких объясняющих парадигм встречает сочувственное отношение. Достаточно вспомнить стойкий интерес к синергетике, сила которого даже вызвала удивление у самих основателей этого направления. Похоже, «ужас методологии» начинает постепенно отступать перед необходимостью постижения сущего как системного целого во всём стереоскопическим многообразии связей. Формой такого системного подхода стала для автора этих строк смыслогенетическая теория культуры.

Ядром, организующей сердцевиной смыслогенетической теории, служит медиационная парадигма. Выходя своими корнями далеко за пределы гуманитарной сферы, она опирается на естественнонаучный фундамент. Последний, в свою очередь, базируется на самом фундаментальном из дуальных различений: оппозиции мира эмпирического (наличного) (ЭМ) и мира квантового (потенциального) или, в терминах Д. Бома, импликативного (ИМ) (См. Введение). Более глубокие уровни дуального членения сознанию недоступны, а вне концепта дуальной оппозиционности бессодержательно само понятие медиации. Пограничная буферная зона, в которой осуществляется разворачивание и сворачивание импликативных паттернов (квантовых систем), в результате чего в актуальном мире возникают любого рода феномены и явления, называется психосферой, а само преобразование квантовых интерференций в классические (в физической терминологии) объекты под действием интенционально-энергетических импульсов – психосферной медиацией(ПМ). Подробнее об этом будет сказано далее. Отталкиваясь от этих самых глубинных онтологических уровней, смыслогенетическая теория исследует медиационные модели культуры. При этом «по пути» от квантовых уровней к культурным проходится уровень нейрофизиологический, на котором универсальный принцип дуализма проявляется в межполушарной асимметрии мозга[49], а формой продуктивной медиации, определяющей эволюционную позицию человека-в-культуре, выступает смысл. Мир культуры, таким образом, это мир смысловых оппозиций, эволюционно изменяющихся[50] в исторической динамике.

Поскольку источником всякого бытия оказывается ПМ, в ходе которой любая данность «вызывает» из квантового мира свою изменённую в следующую наносекунду онтологию, ключевое значение приобретает вопрос о режимах и каналах ПМ. Последний для всех систем определяется структурой и качеством интенционально-энергийных потоков, а для культур – ещё и психо-ментальными настройками (ПМН) индивидуального или коллективного субъекта. Медиационная парадигма позволяет:

● до некоторой степени преодолеть парадигматический разрыв между естественнонаучным и гуманитарным сферами;

● научно фундировать (хотя бы в виде гипотез) концепт запредельного мира;

● вписать Культуру в эволюционную пирамиду систем и выявить универсальное и специфическое в законах культурного развития;

● на уровне рабочей модели решить «проклятый» вопрос об источнике бытия и развития без апелляции к метафизическим и мистическим традициям;

● посредством моделирования специфических для каждой культурной системы форм, каналов и способов психосферной медиации, реконструировать ментальность её субъектов и её исторически заданную конфигурацию;

● реконструировать когнитивные схемы как историко-антропологических типов человека, так и самой культуры как субъекта;

● интерпретировать историческую эволюцию не в линейно-прогрессистском, провиденциалистском или локалистским духе, а как нелинейный процесс, основанный на последовательной смене доминирующих типов ПМ;

● заложить фундамент комплексной реконструкции всемирного культурно-исторического процесса в двуединой системе культура – человек.

Заявленные в этой главе параграфы тематически взаимосвязаны столь тесно, что излагать их порознь, по пунктам – значит, неизбежно искажать суть материала. Но иного выхода нет. Единственное, что остаётся – по возможности указывать на швы и стыки в местах вынужденных дискурсивных разрывов.

Итак, в основе медиационной парадигмы лежат несколько постулативных положений.

● Как уже говорилось, самым фундаментальным дуализующим принципом во Вселенной является принцип разделения миров на квантовый, импликативный – потенциальный и свёрнутый[51] и эксплицитный – развёрнутый.

Миры эти находятся с отношениях взаимной корреспонденции; ЭМ – инобытие мира квантового. Первичным же по отношению к ним обоим выступает феномен интенциональности.

Интенциональность – не отвлечённое умопостроение. Феномен этот имеет прямое подтверждение в теории суперструн. «…В соответствии с теорией суперструн каждая частица составлена крошечной нитью энергии, в несколько сотен миллиардов миллиардов раз меньшей, чем отдельные атомные ядра (намного меньше, чем мы можем в настоящее время исследовать), которая имеет форму маленькой струны. И точно так же, как струна скрипки может вибрировать различными способами, каждый из которых создает различные музыкальные тона, нити теории суперструн также могут колебаться различными способами. Но эти колебания не производят различные музыкальные ноты; поразительно, теория утверждает, что они производят различные свойства частиц. Крошечная струна, вибрирующая одним образом, будет иметь массу и электрический заряд электрона; в соответствии с теорией такая колеблющаяся струна будет тем, что мы традиционно называем электроном. Крошечная струна, вибрирующая другим образом, будет иметь все необходимые свойства, чтобы идентифицировать ее как кварк, нейтрино или любой другой вид частицы. Все семейства частиц унифицируются в теории суперструн, поскольку каждая появляется из различных колебательных состояний (мод), осуществляемых одним и тем же лежащим в основании объектом»[52].

Но интенции не равны суперструнам. Последние – лишь один из их физических модусов.

Фундирование понятия интенции (К1 Гл.1 и 3), смысловыми проекциями/коррелятами которого в зависимости от контекста выступают понятия направленности, энергийности, излучения, эманации, требует введения в оборот категориальной пары: интенция и форма. Интенция – вектор, энергийная нацеленность на «вызывание», извлечение, распаковку из ИМ той или иной эмпирической определённости – таковости. Форма – развёрнутая, ставшая явленность этой определённости, её слепок в пространственно-временном континууме[53]. Отсюда – двойственная природа всякой формы: будучи слепком, проекцией интнционально-энергийного вектора, она сохраняет восходящую к квантовым уровням причастность к нелокальным полевым процессам и взаимодействиям, т.е. к всеобщему, холономному, универсальному. Но при этом границы формы фиксируют её единичную конфигурацию и локализуют в пространственно-временном измерении. Поскольку часть квантовых полей всякой вещи всегда остаются скрыты, нелокальны и не проявлены, то уместно говорить о двойной онтологии всего сущего: помимо явной «присутствует» также и нелокальная, «запредельная». Последняя способна в разной степени давать о себе знать в человеческой перцепции[54]: от образов «чистых» квантовых энграмм, до проекций частично материализованных психических матриц[55].

Физическим показателем степени проявленности=локализации любого рода таковости сможет служить мера квантовой запутанности (entanglement).

«Величина квантовой запутанности обычно условно измеряется от нуля до единицы. Этот параметр квантовых систем и определяет степень связанности отдельных локальных частей. Например, для слабо связанных друг с другом квантовых фрагментов мира мера запутанности стремится к нулю. В противном случае, если система составляет единое и неразделимое целое, мера запутанности стремится к единице. В принципе разделить квантовую структуру на строго независимые субструктурные фрагменты можно лишь в том случае, если она изначально находилась в незапутанном, сепарабельном (допускающем разделение) состоянии при мере запутанности, равной нулю. Это можно сделать только для квантовой системы, отдельные фрагменты которой никогда не вступали во взаимодействие друг с другом.

Легко предположить, что величина запутанности зависит от интенсивности взаимодействия квантовых систем с окружением. Управляя этим взаимодействием можно менять меру квантовой запутанности между составными частями системы. Например, замкнутая система может находиться в максимально запутанном состоянии и не иметь внутри себя локальных (классических) составных частей (подсистем). Но если она начинает взаимодействовать с окружением, мера запутанности между её подсистемами постепенно уменьшается и они «проявляются» в виде локальных объектов (курсив мой – А.П.). При наличии взаимодействия с окружением суперпозиция разрушается, и проявляется, в зависимости от типа взаимодействий, то или иное классическое состояние. Этот физический процесс называется декогеренцией и тесно связан с квантовой запутанностью: в своей основе он подобен потере слаженности волновых колебаний отдельных микрообъектов в результате взаимодействия системы с окружающей средой»[56].

Не менее важным для понимания квантовых оснований сущего является вопрос о прогрессии способности к различению.

Интеграция и дезинтеграция – универсальные структурообразующие начала во Вселенной – проявляются на всех онтологических уровне в способности структур к различению. Всякий акт различения[57], создаёт ситуацию двойного бинаризма: помимо дуализующего различения для-различающего, возникает ещё и оппозиция самого различающего по отношению к различаемому. Разумеется, характеристики различающего и различаемого, как и само выделение в акте различения отдельной бинарной оппозиции из многомерного континуума взаимодействий, придаются элементам оппозиции сознанием. «На самом деле» каждый из элементов оппозиции обладает и теми, и другими свойствами и потому, субъект-объектная оппозиция – не более чем условная ментальная фигура. При этом, напрашивающаяся рационализация вопроса посредством дихотомии: что и как различается, на самом глубинном уровне не работает, посколькуразрушает целостное понимание процесса.

Онтологизирующее различение начинается с квантовых уровней. Различение квантовых суперпозиций переводит их из несепарабельного состояния в сепарабельное и порождает эффект декогеренции, когда те или иные потенциальные паттерны ИМ переходят в локально-физическую форму и «выскакивают» в эмпирический мир (К1 и гл. 2 данного раздела). В микромире любые взаимодействия порождают эффект квантовой запутанности, когда нельзя определённо сказать, что относится к «субъекту», а что к «объекту». Те же части структуры/системы, которые не участвуют в смешении, составляют относительно неизменный «субстрат вещи». Особенная, присущая этому субстрату интенциональная энергийность выражает его самость. Последняя объективирует (декогерирует) в ходе взаимодействия лишь те аспекты (свойства, признаки) адресата, которые релевантны её собственной онтологии, т.е. лишь те, с которыми она в принципе способна взаимодействовать. Или, иными словами, каждая структура «видит» в другом лишь те «компоненты» волновой функции, взаимодействие с которыми необходимо и достаточно для определения их состояния, то есть для перевода этих компонент из суперпозиции в смесь[58]. Таким образом, любая структура, включаясь в процесс различающих взаимодействий, участвует в формировании «объективной реальности», и всякая вещь существует лишь постольку, поскольку его онтология определяется различающими взаимодействиями с другими структурами и системами.

Все вовлеченные в эволюционный процесс системы Вселенной могут быть выстроены в поступательный ряд по принципу утончения и усложнения различающих взаимодействий, по структуре и «содержательному наполнению» излучаемых ими интенционально-энергийных потоков. Каждый класс феноменов пребывает в своём особом темпомире и взаимодействует с окружением в заданных его онтологией интенционально-энергетических режимах и границах. Таким образом, степень и характер объективации (эмпирической проявленности) любой вещи определяется изменением состояния окружения в процессе де- и рекогириующих взаимодействий с её квантовыми полями.

Так, в мире плотных физических тел и, в особенности в неорганической системе, действуют сильные и «грубые» энергии, которым соответствует сравнительно низкий уровень квантовой запутанности. Поэтому, время в абиотическом мире течёт медленно. Интенциональная энергийность живой природы структурирована сложнее и тоньше, и потому, более слабые энергии живых систем создают более динамичный темпомир. Мир культурных смыслов основан на ещё более тонкой и сложно структурированной интенциональной энергийности. Человеческая ментальность, в общем случае[59], не способна, ввиду слабости своей интенциональности, изменять физические свойства объектов. Оно способно лишь «отслаивать» от них семантико-смысловые проекции, работающее в качестве культурных концептов и таким образом творящих культурную реальность. К примеру, гора как природный объект, существует как локальный классический (в терминологии КМ) объект за счёт различающих взаимодействий (декогеренций) со стороны элементов физической среды. Здесь действуют энергии неизмеримо более сильные, нежели ментальные и потому, никакие интенциональные воздействия на гору со стороны сознания её физических свойств не изменят[60], как бы не оспаривалась это религиозными метафорами. Иное дело – мир культуры. Здесь изменение мифосемантики горы как смысловой конструкции может иметь весьма важные последствия. К тому же наши представления о горе как о природном объекте – не то, что есть «на самом деле», а культурный концепт – смысловая конструкция. О самой же физической субстанции горы в объективном аспекте, кроме того, что она существует, сказать нечего. Всё сказанное сверх этого – суть культурные концепты.

Это, конечно же, очень упрощённая картина. Любая вещь, собирая в себе пирамиду эволюционных уровней, состоит из структур, сильно разнящихся по своей интенционально-энергийной природе. Да, и на каждом из уровней типология интенциональных взаимодействий достаточно широка. Так, на уровне физическом, гравитация плотных тел имеет один порядок интенциональных взаимодействий и, соответственно, свой тип энергий. Микрообъекты – иной порядок. Химические связи – свой. Процессы в электронном газе, вакууме или глюонных цепях – свои. Межспиновые и торсионные взаимодействия – свои. На эту амальгаму взаимодействий накладываются интенционально-энергийные режимы более сложной эволюционной системы – биологической. А с появлением человеческой ментальности – и культурной.

Таким образом, любая структура, являет собой «агрегат» состоящий из нескольких субстанций, каждая из которых определяется особым типом взаимодействия квантовых полей и специфической интенциональной энергийностью[61]. Чем «проще» энергии взаимодействия, тем «объективнее» и устойчивее во времени их физические проявления, и тем стабильнее каналы их медиационных связей с ИМ/психосферой (см. ниже). Так, неорганические субстанции человеческого организма ведут себя в горизонте сознания как неизменные, биологическая жизнь организма включая формы поведения, проявлений психизма и т.д.– уже гораздо более динамичная и изменчивая система. Её медиационные каналы с ИМ куда менее рутинизованы и стандартны, но и они по отношению к сознанию, предстают как нечто весьма инертное. Культурные же феномены, ввиду слабости и предельной утончённости порождающих их интенциональных потоков локализованы минимально (см. гл.3 данного раздела). Поэтому их медиационные связи с ИМ как ни в одной из материнских систем неустойчивы и подвижны, а их фиксируемые психическими энграммами каналы – хрупки и уязвимы. Инерция культурных норм и традиций по сравнению с инерцией биопроцессов – ничто. Здесь нет ничего удивительного: чем слабее энергии взаимодействий и тоньше структурирована их интенциональность, тем выше уровень квантовой запутанности и тем «больше» квантовых полей остаются в суперпозициональном (непроявленном, потенциальном) состоянии. Т.е. объективируется (локализуется) лишь сравнительно узкий спектр потенциальных состояний, так сказать, «верхний надстроечный слой», процессы в котором почти не отражаются на уровнях существования, объективированных в материнских системах. Но с позиции сознания этот слой – целая Вселенная, отражённая в смыслах Культуры.

Каждый системный уровень имеет своё пространство событий. В мире плотных физических тел, где господствуют классические корреляции и «простые» физические взаимодействия – свой порядок событийности. В более «тонких» сферах, где преобладают квантовые корреляции – он существенно иной. Поэтому, говорить о том, что такое событие само по себе и чем оно отличается от не-события, без ответа на вопрос для кого? (для чего? ) – совершенно бессмысленно. Иными словами, любые определения события вне контекста сознания невозможны. Поэтому, разговоры о том, что есть событие «само по себе» в неорганическом мире или в мире природы можно смело оставить в стороне и задаться вопросом: что есть событие в мире культуры? Впрочем, вопрос следует сформулировать иначе: каким образом человеческая ментальность конструирует концепты событий? Ответ на этот вопрос разрешил бы одну из величайших тайн бытия и тем самым лишил бы познавательную устремлённость человеческого ума её главной интриги. И, быть может, даже хорошо, что поиски ответа здесь сродни погоне за горизонтом.

Итак, в квантовом мире, способность к дискретизации, означает возможность структур различать и, изменяясь в ходе этого различения, фиксировать в своём состоянии выделение тех или иных компонент суперпозиции в векторе состояния (термин КМ) окружения. Это впрочем, относится лишь к высоко декогерированным сферам. Вообще же векторы состояния подсистемы и окружения не являются взаимонезависимыми. Поскольку же, в большинстве случаев речь идёт о процессах в мире уже декогерированных объектов, то дискретизация проявляется во взаимном проецировании свойств между объектами. Фиксация изменений, связанная с таким проецированием, т.е. самоосуществление дискретизации изнутри «объекта» – одно из ключевых направлений прогрессивных эндогенных ароморфозов. В этом направлении у живых организмов возникали и развивались органы чувств, усложнялся психический аппарат различения[62], перцепции и обработки привходящих импульсов среды, формировались специализированные операторы мозга, усложнялись кодирующие и декодирующие системы биоязыков.

● Зоной сопряжения ИМ и ЭМ – выступает особая «буферная зона» – психосфера, а само сворачивание-разворачивание импликативных паттернов[63], как уже говорилось, называется психосферной медиацией – ПМ.

В силу психологической инерции, любые термины, включающие в себя основу «психо», непременно соотносятся с миром человеческого мышления или, по меньшей мере, животной когнитивности. Согласно же медиационной парадигме, психосфера охватывает всё сущее, а не только сознание, мышление или психику в её биофункциональном понимании.

В психосфере паттерны ИМ распаковываются и обретают проявленные формы, осуществляется переход от потенциально бытия к актуальному, и рождаются онтологии. Психосфера, таким образом, это третий мир – между импликативным и эмпирическим, причастный им обоим и обеспечивающий между ними перманентную медиацию. Заглянуть в ИМ, минуя психосферу, невозможно в принципе. «Субстрат» ИМ – это импликативные паттерны, недоступные непосредственному восприятию. Доступны лишь психосферные проекции этих паттернов, разная степень проявленности которых образует в психосфере шкалу состояний между наличным существованием и не-существованием, т.е. таким импликативным потенциалом, вероятность воплощения которого стремится к нулю. Мир психосферных образований разной степени проявленности (объективированности, локализации, воплощённости) – это особого рода субреальность. ПМ осуществляется на всех системных уровнях сущего от мироэлементарно-физического и космологического до биологического и культурного. Разнятся лишь уровни и режимы ПМ. Сущность различий коренится в качестве интенциональной энергийности. Последняя, помимо силы, интенсивности и направленности, определяется также и по своей структурной организации, степени её «тонкости» и сложности. Возникновение областей, где действуют более слабые, чем в материнских системах, но более сложно организованные интенциональные взаимодействия, и обуславливает возможность эволюционной динамики как увеличения порядка вопреки всеобщему закону нарастания энтропии.

К примеру, нарастание энтропии в абиотических (неживых) системах допускает возникновение живой системы, в которой интенциональные энергии слабее, но сложнее по свое структуре. Поэтому они и способны инициировать более высокий темп взаимодействий. Так на фоне общего «вялотекущего» нарастания энтропии в абиотической материнской системе образуется внутренний эволюционный «коридор», свой локальный темпомир, рождающий дочернюю систему, на время своего эволюционирования как бы ускользающую от действия второго начала термодинамики. Тот же принцип работает и на следующем эволюционном уровне, где материнской оказывается уже сама биосистема, а дочерней – Культура (П7).

Акты ПМ, вызывающих к существованию те или иные феномены, в подавляющем большинстве стандартны, поскольку воспроизводят уже существующие формы в не эволюционно изменённом виде. Изменения здесь не выходят за рамки флуктуаций, которые во многих случаях столь незначительны, что можно говорить об относительно неизменном воспроизводстве. Вообще, степень и характер изменяемости элементов системы, её наличного материала напрямую зависит от степени её сложности и, соответственно, автономности от материнской системы. Чем автономнее и сложнее система, тем большее количество интенциональных импульсов проходит по прямым и обратным каналам ПМ и тем шире, соответственно, амплитуда флуктуаций. Тем больше вероятности выхода за пределы флуктуационных изменений и прорыва к изменениям мутационным, выраженным в скачковом переходе от одного пакета («куста») импликативных паттернов к другому. Определённый сектор такого рода изменений и есть основание эволюционной динамики.

● Эволюционные изменения, составляющие количественно ничтожную часть всех инициируемых ПМ изменений, направляются четырьмя неразрывно взаимосвязанными глобальными эволюционными векторами (ГЭВ), устремлёнными к наращиванию:

– сложности[64],

– дифференцированности,

– самости/субъектности,

– сжатию темпов и пространства эволюционирования. (К1 Гл1).

Векторы эти возникают не внутри систем: будучи по отношению к ним трансцендентными, они проявляются, «прорастают» в их материале и через него. Но формы и структуры в любых системах всегда ограниченны и конечны[65]. Поэтому ГЭВ не прекращают своего на них давления с целью найти наименее специализированные, ибо высоко специализированные формы эволюционировать неспособны[66]. Наименее же специализированные «выталкиваются» ГЭВ на следующий эволюционный уровень, где их названные устремления достигают своего более полного воплощения. При этом сама эволюция, не имеющая никаких конечных целей, но имеющая лишь направленность, понимается двояко: как горизонтальная и вертикальная. Горизонтальная эволюция – путь вписания эволюционирующих форм в среду: адаптация и специализация. Вертикальная эволюция – скачковый прорыв на стадиально следующий уровень самопроявления ГЭВ, не только не совпадающий по своей направленности с задачами адаптации форм, но и, как правило, им противоположный – «перпендикулярный». Локальные прорывы вертикальной эволюции происходят на внутрисистемных уровнях. Глобальные – создают сопряжения между системами: материнскими и дочерними.

● Антропогенез/культурогенез – частный случай такого сопряжения: между биосистемой и Культурой. В условиях исчерпания у млекопитающих потенциала горизонтального эволюционирования наименее специализированные приматы оказались самыми пригодными для вертикального эволюционного прорыва. Поэтому приобретение ими антропных признаков: прямохождение, рост мозга и нек. др. следует объяснять, прежде всего, в контексте вертикальной, а не горизонтальной (приспособительной) эволюции (К1 Гл2). Если в этих ароморфозах и есть некоторой адаптирующий компонент, то он в любом случае, не главный и не направляющий. Более того, вертикальный прорыв, т.е. «перпендикулярный» нормальному горизонтальному эволюционированию, существенно осложняет адапциогенез, комкая и ломая многие жизненно важные программы и, прежде всего, программы генетического наследования. Ускорение темпов морфогенеза (не говоря уже о его направленности) и «лихорадочная» перестройка экосистемных связей вместо плавно протекающего в естественных для биосистемы темпах адаптивного эволюционирования порождают эволюционную болезнь. Последняя вызывает широкий набор физиологических и психических дисфункций, которые, впрочем, и оказываются проводником нового системного качества. Важнейшее проявление эволюционной болезни, обусловившее гоминизацию и культурогенез – не просто цефализация, но в особенности развитие и закрепление на видовом уровне межполушарной функциональной асимметрии (МФА). О культурном значении МФА в последнее время пишут много, чаще всего в связи с проблемой происхождения и развития речи. Иногда даже утверждают, что именно речь порождает асимметрию полушарий[67]. Дело, однако, не только в том, что всё как раз наоборот: проявления МФА явно опережают развитие речевых функций[68], а в том, что асимметрия гемисферных функций в своём значении существенно выходит за рамки генезиса речи и языка. Общеэволюционное значение МФА в том, что лишь бисистемный мозг человека оказался способным продуцировать особый когнитивный продукт – смысл (К1 Гл4), что и отличает его мышление от психической активности животного.

В отличие от животных, у которых, согласно В. Л. Бианки «онтогенетическая динамика межполушарной асимметрии … находится, по-видимому, в известной мере под контролем окружающей среды[69]», у предков человека МФА, нарастая в филогенетическом ряду, становится фундаментальным внутренним фактором, конфигурирующим культурное сознание.

Вертикальный эволюционный прорыв, вытолкнувший гоминидных предков человека из «нормального» горизонтального биоэволюционрования, вызвал у последних острейшую эволюционную болезнь. Фундаментальным её проявлением стала разбалансировка перцептивных режимов и, прежде всего, диапазонов восприятия (различения/декогеренции) паттернов ИМ (см. гл. 2 данного раздела). Иными словами, стандартизовнные каналы прямых и обратных связей психики с ИМ, которые у животных, несмотря на усложнение когнитивности, оставались в целом устойчивыми, у гоминид оказались частично разрушенными. На ведущее правое полушарие обрушился вал новых неконтролируемых перцептов[70].

Напомню общеизвестное о различии функций у полушарий:

правое – интуиция, дивергенция, чувственность, образность, метафоричность, континуальность ситуационная конкрет­ность, спонтанность, экзистенциальное, атемпоральное, симультанность;

левое – рассудок, конвергенция ин­теллект; дедуктивность рациональность; дискретность абстракция, волевой контроль, дифференциальное, темпоральное, каузальность.

Нельзя недооценивать и огромную роль объединяюще-разъединяющих органов – комиссур и, прежде всего, мозолистого тела – сложного составного органа, разные отделы которого в межполушарном взаимодействии выполняют свои особенные функ­ции, сводящиеся к дублированю биологических[71]. Иначе МФА у человека не развилась бы сверх той, что наблюдается у ближайшего типологического аналога – певчих птиц. МФА растущего и формирующегося человеческого мозга – это не просто частное нейрофизиологическое приобретение. Это проявление хорошо известного и универсального для всех существующих во Вселенной систем принципа сочетания морфологической симметрии (всегда, разумеется, неполной) с функциональной асимметрией. Приобретая в МФА источник перманентного внутреннего напряжения, человеческий мозг превращается в автономно эволюционирующую вследствие этого напряжения бисистемную структуру. Таково первое условие возникновения сознания как носителя пресловутого «разумного поведения» и культуры, предопределяющее коренное отличие человека от животного.

Этологи-биологизаторы, предоставляя всё новый и новый материал об интеллектуальных способностях животных, упорно пытаются распространить на них такие понятия, как мышление, деятельность, культура и социальность. Последнее стало уже общепринятым. Тем самым как бы между делом, «без лишнего шума» ретушируется различие между человеком и животным. Грубая методологическая ошибка тут состоит уже в том, что новооткрытые свойства животной когнитивности описываются в «человеческих» терминах. Не следует прельщаться внешним сходством животного поведения с человеческим – в их основе разные когнитивные режимы. Разница это отнюдь не в количественном уровне интеллектуальных возможностей. Мышление человека строится на оперировании смыслами(смысловыми конструкциями), которое стало необходимо и возможно в ходе серии эволюционных антропогенетических ароморфозов и перестройки когнитивных функций в ответ на вызовы эволюционной болезни. У животных таких проблем не возникало, и потому продуцировать смыслы они неспособны. В рамках психических флуктуаций, особенно в человеческой среде, они могут считывать психические матрицы из мира культуры и воспроизводить отдельные компоненты смыслогенетического алгоритма (К1 Гл4). Но происходит это спорадически, в жизнеобеспечивающих практиках используется редко и потомству не передаётся. К этому вопросу ещё вернусь в гл.1 3-го раздела, где речь пойдёт о генезисе языка.

Вернёмся однако к МФА.

Более «архаичное» правое полушарие, «заведуя» сферой бессознательно и интуицией, осуществляет непосредственную медиацию с психосферой. Симультанно перцептируемые правым полушарием прафеномены (К1 гл.4) в ментальной сфере проявляются как «оно само», как непосредственная данность мира «каков он есть на самом деле» и сопровождаются сильнейшим эмоциональным переживанием. В силу вызванных эволюционной болезнью дисфункций, правополушарные перцептивные гештальты, почти утратив и без того диффузные границы, в своём взаимоналожении стали порождать когнитивный хаос. Именно в нём, а не в неспособности физически приспособиться к среде обитания, кроется причина схождения с «эволюционной сцены» большинства ранних гоминид.

Отладка перцептивных/медиационных режимов путём возвращения к животной «правильности»[72] в силу необратимости нейрофизиологических трансформаций была уже невозможна, и потому единственным выходом было компенсаторное развитие левого полушария: умножения и расширения его функций. Само по себе ускоренно-направленное его развитие и повышенная его мутабильность в ходе антропогенеза – не что иное, как пример продуктивной ПМ. Травматичные проявления эволюционной болезни, усиленные видовой изменчивостью в русле вертикального эволюционирования, вызывали ответную реакцию – спонтанные коллективные интенциональные импульсы-запросы, которые гоминиды направляли в ИМ/психоферу. Быстро растущий и перестраивающийся мозг стремился, если так можно выразиться, вызвать из мира возможностей такое свои будущие формы, которые бы максимально купировали проявления эволюционной болезни. Её обострения и ответные интенциональные энергийные импульсы-запросы коллективной психики гоминид послужили им навигатором завершающего этапа морфофизиологической эволюции, в авангарде которой была эволюция мозга. Неслучайно этапы его роста соотносятся с появлением новых видов, за которым обычно следует очередная «культурная революция»[73]. Так, рост мозга, начавшись немногим более 2 млн. лет назад, вывел ранних гоминид на рубеж 500-800см³. Первый пик эволюционной болезни приходится на эпоху хабилисов[74], а уже у ранних эректусов (включая эргастеров) 1, 9 – 1, 8 млн. лет назад, мозг достигает 800-1000 см³. Следующее ускорение роста мозга до 1300-1500 см³ закономерным образом приходится на эпоху становления неандертальцев и сапиенсов, т.е. 500-200 тыс. лет назад. Неандерталец же стал последней жертвой эволюционной болезни – второго и последнего её пика.

Такое объяснение – в моей терминологии, напомню, медиационное – легко упрекнуть в непроверяемости и «мистичности». Но кто может в объяснение направленного характера антропогенеза предложить проверяемую гипотезу?

Компенсаторная роль левой гемисферы состояла в том, что левополушарная когнитивность с её линейно-дискретизующими и «причинообразующими» функциями, оказалась способной фрагментировать болезненно безразмерные правополушарные гештальты, маркировать их, поначалу протосемантически, и выстраивать из них упорядоченные структуры: от простого соположения (как в детском мышлении) до многоуровневых иерархических структур и сложно организованной смысловой топики с многочисленными прямыми и обратными связями (Гл2. 1-го раздела). Базовая операциональная единица человеческой ментальности – фрагмент правополушарного гештальта[75], преобразованный левой гемисферой в элемент линейно-дискретного ряда с семантической маркировкой – и есть смысл. Будучи дискретной единицей сознания, смысл представляет собой первоэлементарный результат когнитивного синтеза право-и левополушарных функций и снятия межполушарного психического напряжения. Именно смысловая основа, как уже говорилось, отличает человеческую когнитивность от животной, до каких бы «интеллектуальных» высот последняя ни доходила. Будучи неделимой единицей человеческого мышления, смысл не сводим к референтному (денотивному) значению и включает в себя также экзистенциальную и генетическую компоненты (К1 Гл4 и гл.2 раздела 3 этой книги).

Таким образом, на нейрофизиологической основе МФА развился уникальный сверхприродный когнитивный режим, продуцирующий смыслы – операциональные единицы человеческой когнитивности. Так родилась новая, незнакомая животному психизму формы сепарации, ставшая рубежом, маркирующим рождение новой эволюционной системы – Культуры.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: