Сложность системная и сложность специализации

 

Как ни странно, даже серьёзные авторы нередко присоединяются к обывательскому изумлению перед сложными технологиями древних народов. Будучи убежденными, что уровень сложности, достигнутый в какой-то одной области непременно таким же должен быть и в других, они не находят рациональных объяснений тому, что в истории это сплошь и рядом оказывается не так. И тогда проблема в лучшем случае относится в разряд неразрешимых, а в худшем – обрастает всевозможными экзотическими фантазиями вроде инопланетных учителей, что, впрочем, к серьёзным авторам отношения не имеет. Разрыв между системной и специализирующей сложностью нетрудно проиллюстрировать и на бытовых примерах. Так, конспиролог с примитивно манихейской картиной мира может при этом быть высоко специализированным в своей профессиональной области, например, в инженерно-технической и т.п. (П36)

Различение вертикального и горизонтального типов эволюционирования позволяет дифференцировать эпистему сложности и таким образом: вертикальному типу соответствует сложность системная, тогда как горизонтальному – сложность специализации. При этом контраст уровней сложности может быть огромным, что нетрудно проиллюстрировать примерами из биологии: весьма примитивные по своей системной организации виды могут иметь сложнейшие специализированные органы. То же и в эволюции культурной. К примеру, гунны имели сложную технологию изготовления луков, стреляя из них на скаку, пробивали доспехи своих врагов. Но системная сложность их культуры оставалась при этом низкой. То же можно сказать и про любую древнюю культуру, удивляющую нас своими невозможными, казалось бы, техническими достижениями. И не только, разумеется, техническими. Так называемые примитивные народы имеют сложнейшие системы родства, языка и т.д. и т.п. Примеры можно множить бесконечно. Даже среднепалолитическая технология изготовления каменных артефактов (например, леваллуазская) для современного человека по-своему настолько сложна, что почти невозможна её сымитировать.

Разделением системной и специализирующей сложности объясняется отсутствие прямых и жёстких корреляций между эволюционной динамикой ЛКС как целого и адаптационным развитием её подсистем. Поэтому уровень их специализации не может быть критерием эволюционного развития всей системы.

Специализация – адаптационный ответ на внешние вызовы среды. Внутренних стимулов она не имеет; имманентное свойство всякой структуры/системы – сохранение максимально целостного, недифференцированного и потому неспециализированного состояния, которому можно дать несколько парадоксальное определение абстрактного универсализма, т.е. универсальности не проявлений, а возможностей. Определение формы как ответа организма (структуры) на импульсы среды не учитывает генетической основы морфогенеза; чтобы отвечать на импульсы, надо уже иметь какую-то форму=онтологию. Первичное неразвёрнутое состояние системы характеризуется максимальной фрактальностью: отдельные её элементы в своей абстрактной универсальности выступают наиболее репрезентативными сколками целого. В филогении культур этому состоянию соответствуют ранние предысторические формы: максимум палеокультурного синкретизма, своего рода отправная точка его расслоения соответствует эпохе среднего палеолита, которая в смыслогенетической периодизации обозначается как палеокультура[297]. Завершение видовой эволюции человека коренным образом поменяло диалектику морфофизиологических и культурных адаптаций: верхнепалеолитический культурный взрыв инициировал динамичное расслоение палеосинкрезиса. Критерием расслоения стало нарастание сложности функциональной специализации, что хорошо иллюстрируется расширением номенклатуры орудийного инвентаря. Абстрактная постбиологическая универсальность человека, его фрактальная соотнесённость с культурным целым пошла на убыль, а усиление «отпадения» смещало центр экзистенциальной привязанности в сторону специализации социокультурных функций.

Вообще, усложнение, во всех пониманиях этого термина, почти всегда сопутствует смещению центра партиципаций. Переживание нераздельной сопричастности чему-либо включает механизм смыслогенеза (К1 Гл4), последний же приводит к расслоению образа партиципации на разные смысловые модусы. Тем самым наращивается его (образа адресата партиципации) комплексная сложность. Переживая «себя как себя и себя как другое» (Гегель), ментальность «прикидывает», прецирует на себя» онтологию иного, открывается емуи тем самым делает первый шаг в сторону адаптивных специализирующих изменений. При этом режим ПМ, санкционирующий и обеспечивающий эти изменения, уже отличается от природного: специализируется не морфофизиология организма, а ментальная техника.

Адаптирующие специализации социокультурных функций всегда внутренне дифференцируют и тем самым усложняют систему, создавая в ней внутренние противоречия, точнее, конфликт структур. Он может быть как продуктивными, т.е. способствующими развитию и повышению общей жизнеспособности системы, так контрпродуктивным – разрушающим целостность системной конфигурации. Во втором случае, система начинает бороться с опасным уровнем усложнения в подсистемах, даже если это ей грозит большими издержками и ограничивает её адаптивность в большой исторической перспективе. Примеров тому в истории более чем достаточно. Для идеократических государств, в особенности, имперского типа, борьба с разлагающим системообразущее ядро усложнением подсистем – неизбывная проблема. Здесь культура борется сама с собой, мучительно ища паллиативы. Впрочем, древние общества не сталкивались с этой проблемой во всей её остроте: центростремительные синкретические связи и притяжение системного ядра ещё сами по себе достаточно сильны, чтобы заботиться искусственной нивелировкой периферийной сложности.

Почему адаптирующие специализации отдельных культурных практик не распространяют достигнутый уровень сложности на всю систему? Ответ в том, что любая культурная система:

– обладает структурно-конфигуративным генокодом[298], несущим и воспроизводящим её специфические характеристики как целого.

– стремится минимизировать и, в идеале, заблокировать свои конфигуративные изменения, т.е. оставаться на «генетически» предопределённом уровне системной сложности, поскольку он составляет коренное основание её онтологии и её «чтойности» в диалоге с психосферой;

– устремлена к локализации адаптирующего/cпециализирующего усложнения в своих автономизующихся подсистемах, что, собственно говоря, и стимулирует эту автономизацию;

– центробежное усложнение локальных специализаций в подсистемах уравновешивает усилением центростремительной нуклеации[299], что, в свою очередь, нередко требует вторичного упрощения системного целого – чем выше и уже специализация подсистемных форм, тем больше система стремится их обособить и замкнуть на локальные адаптирующие функции.

Экстраполяция достигнутого в какой-либо подсистеме уровня сложности на области других социокультурных практик возможна при трёх условиях: экзистенциальной, а не просто утилитарно-бытовой необходимости такой экстраполяции, специальной на то культурной санкции и ментально-языковой возможности переноса специализированного опыта из одной сферы культуры в другую. Интрига, однако, в том, что чем выше сложность специализаций в какой-либо локальной области, тем труднее безущербно конвертировать её в материал и язык другой области.

В результате всего этого между системной сложностью целого и специализирующей сложностью культурных локусов (подсистем, форм, отдельных практик) обнаруживается не просто ситуативный и устранимый разрыв, а фундаментальное и закономерное противоречие. Проще всего это противоречие объяснить отставанием сложности системного целого от сложности его адаптирующейся к среде периферии, состоящей из специализирующихся и вследствие этого автономизующихся подсистем. Но нельзя упускать из виду, что эти два типа сложности несопоставимы, хотя некоторая корреляция между ними, разумеется, есть. Любая форма может модифицироваться в адаптирующих специализациях лишь в пределах, установленных системным целым[300]. Та же логика действует и в культурогенезе. Как биологический организм выступает системным контуром для усложняющихся в адапциогенезе функциональных органов, так и в культуре содержание, и уровень сложности специализированных практик умеряется, сдерживается, ограничивается контуром системной конфигурации ЛКС. Масштаб разрыва для разных ЛКС в истории весьма разнообразен и зависит от множества внешних и внутренних факторов. Типологизация культур по этому признаку ещё ждёт своих исследователей. Универсальной формулы снятия противоречия между разнокачественными состояниями системной и специализирующей сложности не существует в принципе. Разнокачественность здесь основывается хотя бы на том, что целое, как известно, не равно сумме частей, т.е. общая сложность системы не выводится из сложности разных подсистемных уровней, и потому «количество» сложности специализаций не переходит в «качество» сложности системы. Здесь мы сталкиваемся с продуктивным диалектическим противоречием, имманентным самому объекту эволюционирования, а потому принципиально не снимаемым. Впрочем, каждой системе от этого не легче. Историческая жизнь ЛКС предстаёт, в этом смысле, ареной постоянной борьбы и балансирования между центробежной динамикой специализирующего усложнения и центростремительным настроем на стабилизацию системных оснований.

В бесконечной череде исторических примеров фундаментальное значение имеет неолитическая революция, в результате которой преодоление первобытной блокировки расширения культурного ресурса привело к взрывному развитию адаптирующих специализаций. При этом стабилизирующие силы нуклеации на любой стадии последующего развития ищут возможность свернуть инновативное разнообразие специализаций. Формы компромисса в ЛКС всегда своеобразны. Так, в Древнем Египте неолитический поворот к расширению ресурса дал «отмашку» в виде глубоко архаического по своим основаниям заупокойного культа, для которого изымалось до трёх четвертей всех ресурсов общества. Это вовсе не означает, что ресурс этот пропадал зря (П37), – нет, технологические и иные специализации культура санкционировала главным образом в контексте этого культа – системообразующего центра древнеегипетской культуры.

В нахождении оптимального соотношения этих двух противоположных сил ЛКС оказывается и максимально стабильной и при этом максимально гибкой в своём адаптациогенезе, а потому – наиболее жизнеспособной. Вопрос о том, может ли способность к гармонизации названных типов сложности передаваться от одних ЛКС к другим, требует специального рассмотрения.

Эволюционная динамика сложности системной имеет иную природу, нежели у сложности специализаций. Связано это с тем, что усложняющие конфигуративные трансформации не обусловлены напрямую адаптациогенезом и не решают его задач. Наращивание системной сложности имеет мутационную природу и осуществляется скачком. Сущность этого скачка медиационная парадигма объясняет тем, что плавное адаптивное (горизонтальное) эволюционирование в границах ветвления одного паттерна ИМ переходит к «разработке» другого паттерна, чья потенциальность способна в большей степени проявить содержание ГЭВ. Первым условием такого перехода выступает качественное изменение посылаемого в ИМ/психосферу интенционального импульса (точнее, пучка импульсов), прежде всего, в плане усложнения и «утончения» его энергетической структуры.

Формы-носители нового уровня системной сложности всегда минимально специализированы, и это неудивительно. Высоко специализированную форму «вытолкнуть» из узкой эволюционной ниши невозможно: в ситуации критического давления средовых факторов узко и высоко специализированные формы просто гибнут, что регулярно и происходит с «отличниками» горизонтальной эволюции. А вот её минимально специализированные маргиналы при определённом стечении обстоятельств оказываются в авангарде вертикальной (магистральной) эволюции. «Классический» пример – приматы, чья неспециализированность послужила пропуском в транссистемный вертикально-эволюционный прорыв, в итоге приведший к появлению человека.

В горизонтальной эволюции функциональные изменения, как правило, предшествуют структурным (эффект Болдуина). В вертикальной – наоборот. Поэтому рост системной сложности всегда опережает функциональную специализацию вертикально эволюционирующих форм. Носители нового системного качества с её возросшим уровнем сложности живут как бы опережая своё время, что создаёт для них множество проблем. Этим объясняется часто наблюдаемый в культурах эффект: те или иные инновации, порождённые более высоким уровнем системной сложности, в «отстающей» среде оказываются неэффективными и невостребованными. В связи с этим, примечательна устремлённость, с которой сознание совершенствует и внедряет системные инновации, несмотря на их очевидную на первых порах неэффективность. Так, первые образцы огнестрельного оружия во всём уступали луку, но это не стало причиной отказа от их совершенствования. Объяснение этому и множеству подобных примеров в том, что мотивация наращивания системной сложности как таковой оказывается сильнее не только соображений эффективности, но даже и настроя на удовольствия. Достижение нового уровня системной сложности самоценно и не требует специальных обоснований, поскольку устремлённость к нему коренится не в психологемах сознания, а гораздо глубже. Устремлённость к скачковому наращиванию системной сложности обусловлена перманентным давлением ГЭВ и потому императивна и безотчетна. Она не только не совпадает с горизонтальным адаптациогенезом, но и полемизирует с ним, что порождает в культурах мучительные коллизии между вертикальными «революциями духа» и горизонтальными стратегиями адаптации. При этом носители нового качества системной сложности всегда вынуждены так или иначе и с ней считаться, но выживание для них не столько самоцель, сколько необходимое условие достижения более высокого уровня системной сложности. Если пионерами нового уровня системно-сложностных форм выступают носители архаического сознания, то в его мифологическом мире причины, понуждающие жить и действовать не в соответствии с понятными принципами приспособления, могут корениться только в непостижимой и неодолимой воле высших запредельных сил. С каждым шагом исторической эволюции эти причины выкристаллизовываются из смутных мистических интуиций и рефлектируются, устремляясь к оформлению в религиозно-мировоззренческих доктринах. Фундаментальный прорыв в осмыслении системно-сложностных ароморфозов сопряжён с феноменом ДР и формированием концепта будущего в оптике эсхатологической перспективы. Отсюда же и психологическая установка служения как фундаментального способа культурной самореализации. Содержание служения, разумеется, может не иметь никакого отношения к увеличению системной сложности (часто как раз наоборот), но сама психологема принесения в жертву индивидуальных (групповых) приспособительных интересов или самого выживания ради «торжества идеи», порождена психическим режимом вертикального эволюционирования. Этот тренд или, скромно говоря, сквозная тенденция – неуклонное наращивание уровней системной сложности (именно системной, а не сложности специализаций! ) можно, по-видимому, связать с почти одиозным понятием прогресса, которое в дискурсе эмпирических исследований оказалось безнадёжно дискредитированным.

Какова корреляция между системной и специализирующей сложностью? Можно ли бесконечно увеличивать сложность специализаций при сохранении имеющегося уровня общей сложности системы? Корреляция, разумеется, есть, её просто не может не быть. Эта тема, однако, требует отдельного рассмотрения. Напрашивается аналогия с компьютером. Сложность программ не может бесконечно увеличиваться в оболочке неизменной сложности всей операционной системы. Рано или поздно системная сложность операционной системы должна выйти на следующий уровень, причём не только для организации работы программ с уже достигнутым уровнем специализации, но и «на вырост» – с учётом наращивания специализирующей сложности в будущем. Именно так обстоит дело и в эволюции культуры, где роль операционной системы выполняет ментальная конституция. Сквозной тренд наращивания системной сложности в культурах – это, прежде всего тренд скачкового наращивания ментальных слоёв, каждый из которых представляет собой относительно автономную «операционную систему» со своими «служебными» и разнообразно специализированными программами. Но ментальная сфера, в отличие от компьютера, не форматируется подобно жёсткому диску. Ментальные слои исторически «устанавливаются» один поверх другого и образуют многомерную амальгаму внутренних связей, и потому отношения между системной и специализирующей сложностью в культурах прослеживаются далеко не так просто, как в компьютере. «Операционные системы» ментальности не просто соседствуют друг с другом под одной оболочкой – они соперничают и борются между собой, что порождает в культурах острейшие внутренние противоречия. Так, рождённая вертикальным ароморфозом «на вырост» новая система оказывается, как правило, плохо «притёртой» к условиям материнской системы, и потому неспециализированный универсализм на ранних этапах коэволюции материнской и новообразованной систем неизменно проигрывает высоко специализированному «примитиву». По мере развития собственных специализаций новой системы силы уравниваются, а затем преимущество рано или поздно оказывается за ней, тогда как для материнской наступает закат. При этом если сложность специализаций может в соответствующих исторических обстоятельствах инволюционно деградировать, то рост сложности системной нередуцируем[301], а в большой исторической перспективе – необратим и, в этом смысле, может служить социокультурным аналогом закону Долло о необратимости эволюции.

Из сказанного нетрудно заключить, что показателем эволюционного уровня выступает, прежде всего, сложность системная. В ином случае, невозможность, к примеру, для человека дышать под водой указывала бы на его более низкий эволюционный уровень по сравнению с рыбой. Системный критерий эволюционного уровня заключается в том, что система более сложного и потому более высокого эволюционного порядка способна, в случае необходимости, вырабатывать адаптирующие специализации, соответствующие стадиально более простым системам. Последним же специализации более высокого системного порядка недоступны. Если Робинзон Крузо смог адаптироваться к первобытным условиям существования, то Пятница вряд ли адаптировался бы к жизни в европейском городе Нового времени. (П38).

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: